Александр Косарев Картонные звезды Роман

Люди делятся не на правых и виноватых, а по воинским званиям!

Полковник Карелов (изречение № 7)

Пролог

1984 год, май месяц. Москва, парк Сокольники. С несколькими сотрудниками медицинского института, где работаю уже приличное время, попадаю, между делом, на крупную международную выставку Медицина—84. Осматриваю разложенные на витринах экспонаты, медленно перехожу от стенда к стенду. Все интересно, все блестит и переливается. Жужжат миниатюрные насосики, пульсируют разноцветные экраны мониторов, попискивают измерители пульса и давления. Голова идет кругом. Хочется запомнить и унести с собой все это великолепие, хотя бы в памяти, хотя бы в рекламных листках. Прохожу экспозицию фирмы «Дюпон», «Майерс», «Сарториус», «Сименс»… Медленно, но неуклонно в моей душе начинает нарастать раздражение. Почему всегда получается так: то, что делаем мы, смотрится на голову хуже того, что представлено на таких вот экспозициях? Хотя, в общем и целом, наши разработки не уступали представленным иностранцами, но их общий вид, и этот блестящий лоск, и красота внешнего оформления, и удобство пользования… Стыдно признаться, но все свои «новые» инженерные разработки я начинал обычно с посещения институтской свалки, где и подбирал запчасти и комплектующие детали для «новинок». Кручу головой направо и налево, пытаясь объять необъятное. Стараюсь запечатлеть в памяти общий вид, способы крепления на стендах, принцип действия тех или иных приборов. Ничего подобного у нас не выпускается, а потребность в этом имеется огромная. Запасшись пластиковым пакетом, старательно складываю в него глянцевые проспекты и рекламные листки. По широкому проходу между стендами тянется сплошной поток посетителей, бредущих с разинутыми ртами, а я решил задержаться на месте, чтобы не ломиться сквозь толпу. И тут мой взгляд на мгновение встречается со взглядом человека, стоящего чуть наискосок меня. Правильной формы ухоженное лицо, аккуратно подстриженные рыжеватые усы, очки с чуть зеленоватыми стеклами. Что-то знакомое кажется мне в его облике, что-то, что навевает смутные воспоминания. Непонятно лишь, откуда я знаю этого усача? Поднимаю взгляд выше и читаю название представляемой им фирмы. Название довольно занятное: «Blood international», переводится примерно как «Международная кровь». Любопытно, но совершенно не по моему профилю. Тем временем привлекший мое внимание стендовик слегка наклонился к подошедшему посетителю и при этом сделал небольшой шаг вперед. По тому, как он тяжело оперся на трость, которую держал в левой руке, я сразу понял, что у него большие проблемы с левой же ногой. Откуда-то знакомый мне усатый джентльмен закончил разговор со своим собеседником и на прощание взмахнул рукой. Меня словно облил холодный душ. Я вспомнил, где видел этого человека. Вспомнил удушливые болота северного Вьетнама, тяжесть прыгающего пистолета в свой руке и тот роковой выстрел… С нашей последней встречи, если так ее можно назвать, прошло почти шестнадцать лет, и изменился он здорово. Но вот этот его характерный жест рукой и малоподвижная нога инвалида…

— Эй, Юджин, — воскликнул я, делая шаг по направлению к нему, — это ты? Ты как здесь оказался?

Фразу я, разумеется, произношу по-английски, и вижу, что тут же мужчина от неожиданности вздрогнул и тревожно вскинул голову. Да, это точно он, бывший пилот-радист Юджин Блейкмор. Его глаза растерянно скользнули по непрерывно снующей в проходе толпе и, наконец, уткнулись в меня. Момент, надо сказать, был напряженный, и от вполне понятного волнения у меня даже вспыхнули уши. Каково это через много лет встретить своего смертельного врага? Согласитесь, что трудно адекватно отреагировать на столь неожиданную встречу с человеком, которого в свое время хотел убить и который, в свою очередь, был не прочь покончить с тобой.

Несколько секунд мы неподвижно смотрели друг на друга, а потом (вот уж не ожидал) бросились в объятия, будто не видевшиеся много лет кровные братья.

— Сас-ша, проходи сюда, в мои апартаменты, — энергично подталкивал он меня через минуту в тесную каморку, устроенную за пластиковой ширмочкой.

Оставив возле стенда вместо себя переводчицу, он через несколько секунд вошел и, задев ногой мой стул, устроился на соседнем. Звук был чисто металлический, и я понял, что он носит протез.

Юджин медленно отодвинул пепельницу в сторону, поставил локти на стол, пристроил подбородок на сцепленные пальцы и какое-то время пристально изучал мое лицо, словно искал на нем знакомые черточки. Насмотревшись вдоволь, он глубоко вздохнул, снял с полочки нераспечатанную пачку «Честерфильда» и, сняв с пачки защитный пластик, вдруг, будто решившись на что-то радикальное, спросил на довольно корректном русском:

— А ты помнишь 68-й?

Да, я помнил. Я запомнил навсегда все, что было связано с событиями того времени. Впрочем, лучше все рассказать по порядку…

Часть первая «ИДИ И ИЩИ!»

Советский комитет солидарности стран Азии и Африки и Советский комитет поддержки Вьетнама выступили с обращением… Они призвали все миролюбивые и демократические силы еще шире развернуть массовые протесты против американской агрессии, увеличить сбор средств в помощь патриотам Вьетнама, препятствовать перевозкам войск и оружия для агрессоров^[1].

Камчатка, 1968 год. Глубокая ночь, то ли конец февраля, то ли самое начало марта, короче говоря, самая середина зимы. Описки нет, для Камчатского климата март — это зима, причем зима глубокая, как говорится, в самом разгаре. Длинный зеленый барак, одноэтажный, наскоро сколоченный из бруса и украшенный снаружи декоративной «вагонкой». Скупо светят две лампочки, подвешенные на вымазанных гудроном электрических столбах, но при их свете нельзя разглядеть ни номера странного дома, ни названия улицы, на которой он стоит. Полночь. Вы наверняка думаете, что я пригласил вас на встречу у колхозного овощехранилища? Никак нет. Мы с вами находимся сейчас у здания, которое самым непосредственным образом и уже не один год влияет на политику всего Советского Союза. Во всяком случае, на политику внешнюю. Перед вами не что иное, как Командный Пункт одного из особо засекреченных полков самой загадочной в стране военной организации, именующей себя очень скромно и коротко — ГРУ. С фасада наш командный пункт украшен тремя утепленными дверями и одной простой. За четвертой, самой ободранной дверью кочегарка, которая, как считается, утеплять не следует. Толкаем крайнюю левую дверь. Вот мы и вошли. Влево уходит недлинный коридор с еще одним дверным проемом. Вы с усилием открываете подпружиненную, обитую толстым слоем войлока дверь, и вас словно салютом встречает совершенно необычный шум, который в гражданской жизни доведется услышать нечасто. Нет, даже не шум, а жуткий гам, бедлам, грохот, словно на небольшой ткацкой фабрике. Перед вашим взором возникает большой квадратный зал со свободным пространством в его центре. Используется оно, в основном, для прохода личного состава от поста к посту и почти всю смену остается пустынным. А вот по периметру зала практически сплошной стеной стоят диковинные, в рост человека радиотехнические стойки, густо опутанные проводами и кабелями. Как устроена радиотехническая стойка и для чего она служит? Сейчас объясню. Представьте себе своеобразную металлическую этажерку с разновысокими полками, на которых один к другому плотно вбиты диковинные металлические ящики, украшенные разнообразными ручками, кнопками и моргающими лампочками. Стойки бывают приемными и обрабатывающими. Первые служат для приема радиосигналов, а вторые — для его электронного расчленения, а также визуального отображения выделенного и должным образом усиленного радиосигнала. А непрерывный механический грохот создают стальные «кузнечики-переростки» — десятки телетайпов^[2], расставленные на длинных столах, образующих своеобразный квадрат — «кольцо» вокруг центра зала. Собственно, многочисленные радиостойки именно для них, для телетайпов, которые еще именуются оконечными устройствами и преобразуют выловленный из эфира сигнал. Оконечных устройств вообще-то много. Это и магнитофоны, и ондуляторы, и фототелеграфы, но речь сейчас не о них. Все наше внимание отдано именно этим, хотя и шумным, но очень деловым помощникам. То один, то другой аппарат неожиданно оживает, и стремительное вращение круглосуточно вращающихся электромоторов тут же преобразуется в дробный грохот стучащих по бумаге рычажков. Минута, другая, и из верхней части механической печатной машинки бодро вылезает узенькая полоска бумаги. Всмотримся вместе с вами в скупые строки только что напечатанного на рулонной бумажной ленте довольно короткого послания:

065

SFA to GVA 10:45

n/r R 55498 KC 135 Yankee-94 dep. 19:48 GMT 1995 U

Вы все здесь поняли? Как, ровным счетом ничего? Не может быть! Здесь же напечатана просто прорва крайне полезной и нужной информации. Спросите, кому это полезной? И кому, собственно говоря, нужной? Виноват, забыл представиться. Александр Косарев, рядовой второй роты полка особого назначения. Местоположение наше я раскрывать пока не буду, достаточно будет прозрачного намека на то, что мы таимся в пустынной местности очень далекой от Москвы Камчатки, между городом Петропавловском и небольшим поселком Елизово. Номер нашей части 28103, и всюду, где только можно, мы числимся как обычный батальон линейной связи, и даже погоны на плечах мы все носим черного цвета с желтыми «жучками» электрических молний. В засаленной, жутко пропотевшей гимнастерке стоит перед вами форменный связист да и только!

Но причем же здесь слова «особого назначения»? Каждый ведь понимает, что такие названия присваиваются не просто так и отнюдь не каждой воинской части. За какие же заслуги нам оказана такая великая честь и даны столь звонкие регалии? Разгадка, разумеется, есть, но только лежит она несколько глубже и сразу в глаза случайным прохожим не бросается. Все дело в том, что под видом обычных армейских связистов в камчатской глуши замаскировался 80-й отдельный полк особого назначения Главного Разведывательного Управления СССР. Если произнести коротко и слитно, то получится ОСНАЗ^[3]. И, следовательно, к собственно делам военной связи мы имеем самое опосредованное отношение. Но что же тогда делают многочисленные антенные поля, привольно раскинувшиеся вокруг нашего неказистого поселения? Неужели они выстроены здесь только для отвода глаз? Отнюдь! Но это приемные антенны, не передающие. Ведь основная наша задача состоит не в том, чтобы отправлять какие-то сообщения в эфир, а в том, чтобы следить за ним. Следить пристально, если так можно сказать в отношении органов слуха, беспрерывно, и днем и ночью, и в праздники, и в будни. И ничто не должно укрыться от внимания бойцов «ОСНАЗа». Конечно, передавать нам тоже приходится и немало, но делаем мы это тоже совсем не так просто, как могло бы показаться сторонним наблюдателям. Примерно в десяти километрах к северо-западу от нашего расположения, на возвышенности, как бы пристроившейся у подошвы Авачинской сопки, стоят несколько одноэтажных домиков, в которых и располагается наш передающий центр. Между собой мы называем его коротко — ПЦ. Так что получается, что весь поток исходящих из полка сообщений не имеет к нам ни малейшего отношения. Поэтому и запеленговать нас невозможно, поскольку в эфире мы никак себя не проявляем. С этим местом (я имею в виду ПЦ) связано несколько довольно анекдотических историй, но, не имея возможности отвлекаться на них именно сейчас, я коснусь этого чуть позже.

А сейчас давайте вернемся к той самой плюгавой бумажонке, только что вылезшей из жерла стоящего на моем столе телетайпа. Проведем ее первичный анализ. Итак: первая строчка показывает мне, что радиостанция с позывными SFA (Сан-Франциско) в шестьдесят пятый раз за сутки (065) связывается с другой радиостанцией — GVA (острова Гавайского архипелага) в 10 часов 45 минут местного времени. Оператор уведомляет в ней, что борт, извините, самолет с позывными Yankee-94, бортовой номер R 55498, убыл в неизвестном направлении (dep.) в 19 часов 48 минут по Гринвичу (19:48 GMT). Указан и тип летящего самолета — KC-135, (военный заправщик). И в заключение оператор, передавший сообщение, ставит свою подпись (1995 U). Как видите, ничего особо сложного здесь нет. Я уверен, что каждый из вас, после небольшой тренировки, смог бы расшифровать подобную телеграммку, владея при этом лишь скромным запасом английских слов и выражений, полученных в обычной общеобразовательной школе. Но мы ведь сейчас не в обычной школе, и телеграмму эту будем читать несколько по-иному. Мы начнем изучать ее не сначала, как подсказывает обычному человеку здравый смысл, а как раз с конца, поскольку люди мы не совсем обычные и делаем все не так, как все. Прежде всего, обратим внимание на то, что номер передавшего сообщение оператора не совсем обычный. Буква U в нем указывает на то, что оператор призван на службу временно. Скорее всего, обычный пенсионер, из той категории бывших военных операторов, которые во время особого периода совсем не прочь подработать немного к пенсии. Запомним про себя — на радиостанции введен особый период. С чего бы это? Далее сопоставим этот мелкий факт с позывными отправителя телеграммы — SFA. Это, чтобы вы знали на будущее, позывной не обычного гражданского аэропорта Сан-Франциско, нет. Это позывной принадлежит военному аэродрому, который стоит в стороне от «святого» города на целых 28 километров.

Теперь обратим внимание на время отправки телеграммы. Обратили? Нет, вижу, не обратили. Вам кажется, что вылет самолета и отправка телеграммы произошли с большим разрывом во времени, но это не совсем так. Знайте на будущее, что вылет привязан к Гринвическому времени, а уведомление о нем всегда дается по местному времени. Скорее раскрываем рабочий журнал, где на самой первой странице вклеена карта часовых поясов. Одним пальцем цепко впиваемся в Гринвический меридиан, а другим в западное побережье США. Плюс, минус… Итого оказывается, что сдвиг по времени равен девяти часам. Значит, на самом деле между реальным вылетом и докладом о нем разница не так уж и велика, всего тридцать семь минут. Но она есть! Не понимаете, в чем тонкость? И я пока не понимаю, но если при этом обратить внимание на тип взлетевшего самолета, то завеса тайны начнет слегка приподниматься. Ведь самолет серии KC — это воздушный заправщик, который может дозаправлять летящие с ним за компанию другие самолеты прямо в полете. Но вот в чем загвоздка, никакие другие самолеты из Сан-Франциско в это время не взлетали, во всяком случае, не в направлении на Гонолулу. И если бы от момента взлета до отправки телеграммы прошло минут десять — пятнадцать, все было бы в пределах нормы. Мы с вами были бы уверены на все сто процентов, что в сторону Азии по каким-то там делам летит одинокий заправщик. Но тридцать семь минут просрочки в докладе — это уже перебор, это уже некий нонсенс. Старый вояка диспетчер, призванный из запаса и как минимум двадцать лет до этого момента отправлявший подобные телеграммы, наверняка послал бы ее даже раньше, и не стал бы тянуть с таким рутинным делом. Впрочем, за исключением одной-единственной причины. Причина же могла заключаться в том, что вслед за заправщиком взлетели еще как минимум два, а может быть, и четыре самолета, которые должны следовать за ним, как птенцы за своей мамой. Теперь основной вопрос, что же это могут быть за самолеты? Ответ попробуем найти в том позывном, на чье имя отправлено уведомление. Не забыли еще его? GVA! Данный позывной, как должен знать на зубок любой оператор советской радиоразведки, принадлежит аэродрому, расположенному на райских Гавайских островах, затерянных в Тихом океане. Что мы, кстати, знаем о самом крупном острове Гонолулу? А, навскидку? Каюсь, я сам не особо о нем осведомлен. Единственное, что мне известно точно, так это то, что эти благословенные острова были захвачены Штатами в 1898 году. И еще там есть остров Оаху, на котором расположен печально известный по Второй мировой войне порт Перл-Харбор. А раз так, то, следовательно, лететь самолеты, прикрывающиеся общим позывным Yankee-94, должны будут около четырех тысяч километров. Исходя из средней крейсерской скорости самолета KC-135, лететь этой компании предстоит не менее четырех с половиной — пяти часов. Смотрю на часы. Жаль, в лучшем случае до конца смены я успею перехватить только доклад о прибытии странного «Янки» на Оаху.

Вообще-то не мое это дело, ломать голову над такими вопросами. Для всего этого у нас существует целая служба, хотя и маленькая, но четко организованная. На нижнем ее уровне находятся начальники очередной боевой смены. Их всего двое. Один пребывает в правом крыле здания, курирует первую роту. Второй у нас обобщает наши усилия. Обычно на эту должность ставится один из старослужащих сержантов. Наш сменный сидит за отдельным столом у самого входа в общий зал. Иногда он что-то пишет, а по большей части с очень занятым видом раскладывает принесенные нами бумажные полоски по кучкам. Каждая кучка — это не только радионаправление, типа Токио — Манила или Уэйк — Гуам. Это, по большому счету, мощное транспортное направление, по которому ежедневно летят десятки и сотни «подведомственных» нам самолетов. И вы ведь прекрасно понимаете, что они летят не просто так, а везут военные грузы и людей в погонах. А поскольку каждому известно, что самолеты довольно дорогой вид транспорта, то и эти грузы, и эти люди представляют для нас особый интерес. Но прежде грузов и прежде людей нас в первую очередь интересуют сами боевые самолеты.

Конечно, боевая авиация — понятие довольно условное: в боевых действиях принимают участие самолеты самых различных типов, размеров и предназначений. Попозже я постараюсь немного просветить вас в этом деликатном вопросе. Собрав и разложив все полученные от нас за час наблюдения телеграммы, начальник смены скрепляет каждую пачку обычной бельевой прищепкой, важно одергивает гимнастерку и, поправив на голове пилотку, отправляется к дежурному офицеру. Дежурный (это, как правило, майор или, на худой конец, долго не получающий очередного звания капитан) сидит в самом центре командного пункта и по долгу службы пытается держать в поле своего внимания постоянно меняющуюся воздушную обстановку на дальневосточном театре военных действий (ТВД). Есть, впрочем, и еще один офицер на КП, который формально является заместителем оперативного, но он (так уж повелось) занят исключительно вопросами первой роты. Оно и понятно. Голосовые сообщения, перехватываемые ими, столь многочисленны и столь разнообразны, что внимания им требуется гораздо больше, нежели телеграфным сообщениям. Обработанные заместителем голосовые сообщения оформляются на бумажном носителе и тоже попадают на стол оперативного дежурного. Вот так выглядит первая группа военнослужащих, которая в нашем полку занимается первичной обработкой и анализом добытой разведывательной информации. Каждый офицер на КП, разумеется, является профессиональным разведчиком, окончившим как минимум специальное училище в Москве или Ленинграде. Хотя есть и исключения. Некоторые из них явно окончили гораздо более серьезные специальные учебные заведения и просто потрясают иной раз своей осведомленностью и хитроумием.

Начальники смен — тоже крайне опытные и прослужившие на срочной службе не менее двух лет сержанты. Тут же надо подчеркнуть, что дежурный офицер, в отличие от нас, заступает на сутки и в эти сутки он полновластный хозяин положения на всем тихоокеанском ТВД. Самое неприятное во всем этом то, что дежурный по командному пункту несет свою тяжкую ношу фактически в одиночку. Представьте себе, что ему приходится держать на контроле все, что творится на немалом пространстве, простирающемся от Аляски и до Бенгальского залива. Но эта ноша была бы ему просто непосильна без целого штата специально обученных помощников. И первые помощники ему в этом благородном деле — планшетисты. Обычно на смену их ставят вдвоем. На громадном, по нашим, конечно, меркам, пластиковом планшете с контурами континентов и синими полосками государственных границ они размещают и постоянно передвигают маленькие цветные галочки, долженствующие изображать находящиеся на данный момент в воздухе самолеты. Работа, надо честно сказать, каторжная. Поясню. Прозрачное панно имеет размер примерно три с половиной на восемь метров. Временами в воздухе до сотни самолетов, десятки авиабаз. Все они непрерывно двигаются в разных направлениях и нужно беспрерывно наносить на прозрачный пластик все новые позывные при вылете того или иного борта и попутно стирать позывные тех самолетов, которые уже достигли места назначения. Планшетистам приходится по шесть часов без перерыва прыгать по передвижной трехступенчатой лесенке, которая мало помогает на высоте и крайне раздражает, когда попадается под ноги при работе внизу. Мне пару раз довелось поработать планшетистом, когда народа на КП катастрофически не хватало. Удовольствие, скажу я вам, спорное. Уж на что я не люблю бегать, но и тут я согласился бы бежать пятикилометровый кросс, вместо еще той «планшетной» смены. Хотя и там бывает мертвое время, особенно в так называемую нулевую смену. По камчатскому времени смена эта начинается не в полночь, как можно было себе представить из ее названия, а в два часа ночи.

Понять, почему это сделано именно так, достаточно легко. Если на Камчатке — два, то в Японии только час ночи. В Индокитае же 10–11 вечера. На ближайших к нам передовых авиабазах вероятного противника (читай американских), удаленных на тысячи километров от североамериканского материка, до рассвета тоже далеко. Здесь надо честно отметить, что командиры военно-воздушных сил США (в отличие от наших забубённых военачальников) своих подчиненных стараются беречь, даже не взирая на непрерывно идущие боевые действия. Поэтому они так планируют многочасовые перелеты, чтобы дать им отдохнуть в ночное время. А кроме того, они наверняка помнят о досадной статистике авиакатастроф, которая показывает, что количество аварий и прочих происшествий с несчастными случаями ночью гораздо выше, нежели днем. Отсюда и очевидный результат — с двух ночи до шести утра в эфире царит относительное затишье. Для нас же, бедолаг, ночь — время самое тяжелое. Проспав после отбоя не более трех часов, приходится с тяжелой головой подниматься с неудержимо тянущей к себе постели и на голодный желудок отправляться на службу. Правда, именно в этот момент нелегкая служба наша резко меняет свой статус. Еще полчаса назад мы спокойно спали в условиях мирного времени, а пересекая истоптанный до белизны деревянный порог казармы, мы разом, одним скачком попадали в действующую армию, безо всяких дураков ведущую самую настоящую войну. Прошагав буквально полкилометра от порога казармы, мы оказывались в дощатых стенах КП, где в полной мере действовали все те драконовские законы, которые вводятся в войсках во время боевых действий. Но в непрерывной круговерти суматошной военной жизни мы так свыклись с этим необычным порядком, что и в голову не брали ни висящую над нами контрразведку, ни суды военного трибунала. Нам просто некогда было над этим задумываться.

Да и действительно, едва повесишь противогаз на крючок, как на тебя наваливается куча дел. Прежде всего, интересуешься у сдающего смену сослуживца, какова слышимость на каждом подведомственном направлении. Тут тоже необходимо дать некоторые уточнения. Каждое отслеживаемое нами радионаправление обычно поддерживается несколькими радиочастотами, и, казалось бы, всегда есть возможность выбрать из них ту, где в данный момент времени имеется наилучшее качество приема. Но так просто бывает только в теории. Чаще всего в определенное время суток более или менее устойчиво действует только одна из этих частот. Остальные же либо вообще не прослушиваются, либо еле-еле пробиваются через напластования эфирных помех и глубоких замираний. Но самое скверное начинается тогда, когда перестают работать и эти благословенные частоты. И ладно бы это произошло на каком-либо второстепенном направлении, наподобие таких, как Гонконг — Манила или, например, Дарвин — Сингапур. Чаще всего портятся так называемые основные направления, то есть те, по которым струится поток самых важных для нас сведений. Отчасти поэтому все наши посты разделены по своей значимости на пять рангов. Первый и второй — самые ответственные, поскольку именно они контролируют потоки информации, циркулирующие между основными американскими авиабазами. На эти посты всегда ставятся самые усидчивые, самые опытные и добросовестные операторы. Их задача — держать под наблюдением Анкоридж (Аляска), Сиэтл, Сан-Франциско, Лос-Анджелес (то есть все западное побережье Соединенных Штатов).

И это вполне естественно, поскольку именно с этих аэродромов идет основной поток самолетов через океан. Не менее важны и так называемые промежуточные аэродромы подскока, через которые в массовом порядке прокачивается авиатехника с американского континента. Расположены эти узловые пункты дозаправок в разных экзотических уголках бескрайнего Тихого океана, и миновать их совершенно невозможно из-за ограниченности запасов топлива на воздушных судах. В качестве таких аэродромов могу назвать те же Гавайи, острова Гуам, Уэйк и Окинава. Естественно, что и столица Японии — Токио тоже крайне важна как крупный авиационный узел, или своеобразная конечная точка в этом многотысячемильном перелете с континента на континент. И все эти опорные точки, равно как и все переговоры между ними, касающиеся пролетов того или иного самолета, лежат на плечах операторов первого и второго постов.

Определенной подмогой им служит и третий пост, который отслеживает передачи этих же направлений, но как бы в обратную сторону, то есть в сторону Америки. Это, кстати сказать, совсем даже не бесполезное дело. Сколько раз случалось такое, что борт, летевший, допустим, с базы Ванденбер, добирался почти до Японии и вдруг, по совершенно не понятной причине, неожиданно поворачивал обратно. Вот как раз третий пост и отслеживает обратный поток самолетов, идущих на ремонт или везущих раненых и убитых с полей вьетнамской войны. Четвертый и пятый посты менее ответственны. По большей части они наблюдают за столичными аэропортами и крупными авиабазами тех государств, которые непосредственно окружают район боевых действий в Юго-Восточной Азии. Взглянем на карту этого региона. Несомненно, ближайшими к Северному Вьетнаму являются аэродромы Сайгона, Вьетнама, Тайбея, Манилы, Банкока. К этому, на самом деле весьма пространному списку можно приписать еще и Сингапур. Это конечно же не столица, но как уникальное место в системе организации воздушного движения он для нас крайне важен. Ну, не ленитесь, взгляните на карту хотя бы мельком. Не трудно понять, что нашим братьям вьетнамцам, сподобившимся родиться выше 17-й параллели, приходилось совсем не сладко. Протяженная, но узкая, а поэтому крайне уязвимая для ударов с моря и воздуха страна была идеальным полигоном, на котором Соединенные Штаты могли практически безнаказанно демонстрировать свою поистине стратегическую воздушную мощь.

Однако я, кажется, опять отвлекся. Продолжу по порядку. Про первых помощников оперативного дежурного — планшетистов, я уже рассказал. Вторые же по значимости помощники дежурного по командующему пункту — пеленгаторщики. Вы, наверное, думаете, что радиопеленгатор — это такая штука, над которой непрерывно крутится некая решетчатая конструкция, как в фильмах про разведчиков? Должен сразу сказать — над пеленгатором вообще ничего не крутится. Это очень скромная и незаметная машинка, обычно выкрашенная зеленой защитной краской. Чаще всего, она мирно стоит где-то на окраине какого-нибудь заштатного городка или поселка. Осмотрите ее внимательнее при случайной встрече. Если вы хотите отличить пеленгатор от великого сонмища других военных машин, то запомните, что только вокруг пеленгатора обязательно стоит словно бы кольцевой заборчик из странных полосатых «палок» на тонких растяжках. Пересчитайте эти палочки, и если перед вами действительно военный пеленгатор, то их должно быть ровно десять. Вот такие пеленгаторы, подчиняющиеся только нашему славному полковнику, разбросаны по всему восточному побережью СССР от мыса Шмидта и до бухты Ольги. На карту в этот раз можете не смотреть, искать слишком долго придется. Короче, поверьте мне на слово, словно тайные соглядатаи, они стоят на протяжении многих тысяч километров, бдительно и ежеминутно ожидая команды из нашего центра. А кто, вы думаете, может дать запрос на поиск координат той или иной радиостанции? Командир полка? Нет, ему это совершенно ни к чему! Командир нашей роты? Тоже нет. Он (только между нами) даже не знает, как это делается. У него вообще другие задачи. Оперативный дежурный? Он, разумеется, может, несомненно может, но снисходить до таких мелочей не часто сподабливается. И только я да и вообще любой наш оператор может запросто подойти к стоящему на специальном столике микрофону, нажать кнопку и четко сказать, допустим, следующую фразу:

— Пост № 5, частота 14095 (килогерц естественно) многоканальная, время 12 часов 46 минут.

Команда в то же мгновение будет записана на магнитофон, и медленно ползущая магнитная лента ровно через семь секунд проиграет ее дежурному «стукачу»^[4] на далеком от нас ПЦ. Секунды три-четыре он будет осмысливать полученное распоряжение, и вот уже его натруженная рука привычно ложится на головку телеграфного ключа. Примерно минута уйдет на короткую кодированную передачу, и на всех подведомственных пеленгаторах появляется мой экстренный запрос. Ничто внешне будто и не изменилось, даже не дрогнули занавески на стеклах в будке пеленгатора. Но будьте уверены, если солдат, сидящий за поисковым экраном, за следующую же минуту не выдаст точный пеленг на запрошенную частоту, то мыть ему полы половину ночи в казарме. Быстрая минута пронеслась, и уже в свою очередь другие «стукачи» шлют нам в ответ еще более короткую телеграммку с совсем уж дальних окраин Советского Союза. В ней всего-то несколько цифр: номер запроса, да азимут на пока неведомую им цель. Да, время, ушедшее на все про все, заметили? Нет? Считаем вместе. Десять секунд на запрос, минута на передачу, минута на пеленг, десять секунд на ответ. Итого? Итого две минуты двадцать секунд. Все? Нет, не все! Ответ-то еще на ПЦ пребывает, и мне он пока неведом. Но по поводу поданной мной команды телефонист звонит отнюдь не мне, ответ на мой запрос приходит лично оперативному по отдельным проводам и с особого коммутатора.

— Эй, Маркин, — на секунду отрывается оперативный от телефонной трубки, — прими пеленги по 12-му запросу! Сорок пять, тридцать восемь, двадцать два.

И запаренный планшетист Костя Маркин, взъерошенный, в расстегнутой до пупа гимнастерке, легким соколом взлетает на пресловутую лесенку, утягивая за собой толстую бечевку от точки первого, стоящего на далекой Чукотке пеленгатора в сторону сорок пятого градуса. А Иван Митрюшин, его помощник, тоже тянет шнур от самого нижнего пеленгатора по азимуту 22. Удерживая первый шнур левой рукой, Маркин, изгибаясь всем телом, ловко ловит третий шнур правой рукой и, чуть не падая с предательской третьей ступеньки, рывком протягивает его налево. Пятнадцать секунд — и все три шнура встречаются в одной точке, чуть южнее авиабазы Анкоридж. Все! Местоположение разыскиваемой радиостанции установлено с точностью до нескольких километров. Авторучка в руку оперативному прыгает, кажется, сама собой и он твердо выписывает в оперативном журнале короткую, но емкую фразу: «Пост 5, 14095 М, АНК. 12:50». Таким образом, на всю эпопею ушло чуть более трех минут, хотя по нормативу дается четыре с половиной. Это вполне объяснимо. Сейчас-то случай довольно простой, и единичный. Нет слишком плотного вала заявок, нет тотального поиска, когда за несколько часов пеленгаторщикам приходится в буквальном смысле перелопачивать многие десятки чужих радиостанций.

Остается дописать лишь маленькое добавление к этому рядовому эпизоду. Вы поняли, что оперативный записал в журнале? Не совсем? Спешу на помощь. Задача у меня пока только одна — показать вам наглядно, как действует сложный механизм радиопоиска и слежения. И если вы смогли дочитать до этого места, то теперь, закрыв очередную страницу моего повествования, вы с удовлетворением сможете сказать:

— А что? И я смог бы не хуже работать в радиоразведке!

Но вернемся скорее к журналу. Текст, внесенный в него навечно (шутки в сторону, журналы на самом деле хранятся до тех пор, пока существует воинская часть), сам по себе крошечный, но смысла в нем несколько больше, нежели текста. Еще раз напомню слова, написанные дежурным от руки. «Пост 5. 14095 М, АНК.12:50».

Пост № 5 это понятно, это я сам и есть, поскольку список боевой смены прилагается к каждому рабочему дню и тоже хранится вечно. И время 12:50 тоже всем понятное. Это есть некое усредненное время, во время которого пеленгуемая радиостанция все еще находилась в эфире. Но время это ставится тоже не просто так. Во-первых, здесь есть некий элемент контроля за нашей бурной деятельностью. Не следует думать, что все у нас так просто делается — захотел какой-то там рядовой заказать работу по пеленгации, так взял и заказал. На все есть свой регистр, свои правила. Прописано в распорядке дня, что за утреннюю смену должно быть не менее сорока обращений к службе пеленгации? Прописано.

Так вот вынь да положи на стол эти сорок обращений в обязательном порядке. Здесь на самом-то деле даже двоякая польза получается. Самое основное — это постоянный, проводящийся изо дня в день, тренинг всей нашей пеленгационной службы. Во-вторых, еще одна, чисто практическая польза для всего нашего разведывательного сообщества тоже имеется. Не часто, конечно, но с помощью таких постоянных контрольных замеров «широким бреднем» иной раз удавалось выявлять подставные или подвижные радиостанции.

Вот вам живой пример из многотрудной жизни радиошпионов. Все мы прекрасно знали, что на японском острове Кюсю постоянно работает радиостанция с позывными KWA. Станция явно военная и, кроме стандартного трехбуквенного позывного, который везде и всюду передавался открытым текстом, о ней почти ничего не было известно. Но в один из самых обычных тренировочных дней пеленгаторные посты удивительно дружно указали на то, что KWA неожиданно покинула благословенную землю острова Кюсю и заметно сместилась в юго-восточном направлении. Конфуз! Просто нонсенс какой-то! Тут одно из двух, либо дружно сбились настройки всех наших приборов, либо поплыл сам остров Кюсю! Объявили маленькую тревогу по полку, и каждый час стали брать пеленги на странную станцию. И только по прошествии трех смен кто-то догадался разделить пройденный ею путь на время наблюдения. И что же оказалось? Оказалось, что скорость передвижения KWA полностью совпала с установленной скоростью движения кильватерных колонн в японских силах самообороны. Догадка оператора требовала немедленного уточнения, и с Владивостокского аэродрома в воздух спешно поднялся Ту-16, переоборудованный из стратегического бомбардировщика в морского разведчика. Через одиннадцать часов, когда доставленные им снимки были проявлены и расшифрованы, все мы могли воочию созерцать пять японских кораблей, гуськом идущих в сторону Новой Зеландии.

Этот, на первый взгляд малозначительный, эпизод дал нам буквально на годы вперед целую боевую задачу по отслеживанию и регистрации такого рода подвижных радиостанций. Постепенно, не сразу, но такие случаи стали выявляться все чаще и чаще, и вскоре стало понятно, где на самом деле расположен стационарно развернутый передатчик, а где вместо бетонного или кирпичного здания используется флагманский корабль той или иной военной флотилии.

Но флот все же цель для ОСНАЗа второстепенная. Первейшая же и главнейшая — это, разумеется, авиация. Надо сказать, что и там мало-помалу собирался соответствующий материальчик. На каждое направление, на аэродром и даже на каждый самолет. Не сразу, разумеется, не вдруг, но благодаря «вдумчивой усидчивости» (любимое выражение нашего ротного) удалось выявить довольно хитрую систему, по которой действовали наши вероятные противники, готовя авиационное наступление на нашего союзника. Ясно, что не все самолеты, перегоняемые через Тихий океан и обратно, представляли для нас одинаковый интерес. Но среди великого сонмища ежедневно поднимаемых в воздух аэропланов были действительно очень для нас важные. Перечислю их, как обещал, себе для лучшей памяти, а вам для общего сведения, ибо с некоторыми из этих боевых машин нам еще не раз придется встретиться.

Вот, например, истребитель F-104 «Старфайтер». «Звездный боец», если перевести на русский язык его хвастливую кликуху. Короткокрылый и опасный в пилотировании, этот «боец» угробил своих собственных пилотов гораздо больше, нежели пилотов противника (за что и получил презрительную, но заслуженную кличку — «Летающий гроб»). Но против безоружных вьетнамских крестьян он воевал довольно смело. Две тонны ракет, несколько фугасных бомб и 20 миллиметровая пушка позволяли нескольким таким самолетам запросто сжечь иную деревню и разогнать ее население по окрестным лесам.

Другой, очень распространенный представитель американской военной техники во вьетнамском небе — А-6 «Интрудер». Задуманный поначалу как тяжелый палубный штурмовик, он выпускался серийно компанией Грумман. Неторопливый, но берущий на борт до 7700 килограммов вооружения, этот самолет являлся довольно опасным противником для вьетнамцев с мотыгами, тем более что был оснащен новомодной интегральной цифровой навигационной системой. Первоклассная (по тем временам) электроника давала такому самолету большие преимущества в действиях при штормовой погоде и даже ночью. Но А-6 не только в атаки ходил. Он оказался очень удобен для переоборудования в морской и сухопутный тактический разведчик или в малый заправщик.

Еще один тип самолета, широко использовавшийся во вьетнамской войне — RB-47. Введенный в начале пятидесятых средним бомбардировщиком в состав ВВС США, RB-47 к концу шестидесятых доживал свой недолгий век самолетом авиационной и электронной разведки. Было построено 56 подобных машин, которые только и делали, что следили, фотографировали и подслушивали. И делали это весьма неплохо. Например, на модификации RB-47B было установлено аж 8 широкоформатных фотоаппаратов (нашим бы Ту-16 такую роскошь).

Сразу же хочу выделить из этого короткого списка самые важные и опасные для нас боевые машины вероятного противника. Их всего две, но зато какие! SR-71 и B-52. Что касается стратегического бомбардировщика B-52, то это самолет и вовсе особый, можно сказать уникальный. Самолет-легенда, одним своим названием долженствующий подавить возможного соперника. Назван же этот самолет «Stratofortress», что в переводе означает «Высотная крепость». Точнее про него просто не скажешь. Неудержимый и непобедимый, готовый запросто стереть в порошок всех жалких людишек, осмеливающихся противостоять его необоримой мощи. А тогда, в шестидесятые, он и вообще олицетворял собой костяк стратегического воздушного флота Соединенных Штатов. Не припомню, чтобы у кого-нибудь в мире на тот момент существовал самолет, способный за один раз поднимать по сорок тонн бомб и нести их со скоростью в 900 километров в час.

«Черный дрозд» SR-71 — стратегический разведчик с сумасшедшим потолком полета и умопомрачительной маршевой скоростью поднимается с аэродромов базирования совсем не часто. И поднять его на крыло может только самое высокое военное или политическое руководство страны. Следовательно, основной вывод, который мы делаем, перехватывая извещение о взлете такого монстра, — в американских штабах готовится что-то крайне важное и крайне секретное. Разведчикам жизненно необходимо наблюдать за исходным и конечным пунктом перелета SR-71. И, разумеется, каждый раз по этому поводу экстренно собирается небольшое совещание, причем прямо за рабочим столом оперативного дежурного. Как же! Событие ведь неординарное, к нему нужно подготовиться наилучшим образом. Как минимум, два самых лучших слухача первой роты переключаются на отслеживание частот, где когда-либо засвечивались стратегические разведчики этого типа. И вся наша пеленгаторная служба замыкается только на них. Микрофоны выдачи запросов даже накрываются специально сшитыми колпачками, и для всех нас это является сигналом о том, что на КП объявлено особое положение. Полет «Черного дрозда» обычно непродолжителен. Два-три часа — это крайний предел нахождения в воздухе супершпиона, но все это время и мы пребываем во вполне понятном и постоянном напряжении. Ведь интересно же узнать, что именно привлекло внимание высшего американского командования. Само собой тут же высчитывается, в какое время SR появится над вьетнамской территорией, и выдаются соответствующие команды радиолокаторным постам, расположенным как на территории самого Северного Вьетнама, так и в близлежащей акватории. Догнать или сбить такой самолет мы пока не в силах, но выяснить примерный район, столь заинтересовавший американскую разведку, можем. При согласованной работе всей системы электронного слежения удается довольно точно представить маршрут полета, а это уже немало. Из набитых чужими секретами сейфов тут же извлекается подробная карта нашего юго-восточного союзника, и несколько пар глаз тут же впиваются в красочно разрисованный лист бумаги. «Что за каверза готовится на сей раз в американских штабах?» — безмолвный вопрос, казалось, зримо зависает над нашими склоненными головами и согбенными плечами.

Наши, подрагивающие от волнения пальцы медленно ползут по карте вслед за мчащимся в стратосфере титановым монстром.

— Для чего он полетел именно туда, — бормочут мои губы, — на что нацелился? Не готовится ли воздушный удар по железнодорожным мостам? А может быть, под градом бомб окажутся дамбы вот на этих озерах? Или задуман налет на склады военного завода? Будут ли завтра атакованы воинские казармы? Или железная дорога? Склады боеприпасов? Радарная станция? Вагоны с боеприпасами, сосредоточенные на тупиковом полустанке у города «Н-ск»? Что? Где? Когда? Какими силами?

И вы, пожалуйста, не улыбайтесь, поскольку это не вопросы популярной телепередачи. На самом деле, это вопросы жизни и смерти! И дать на них ответы нам необходимо предельно точно, без ошибок и без промедления. Сложнейшая задача стоит перед осназовцами. Велика цена данного ими ответа. Пухнут от напряжения офицерские головы, да и солдатские тоже. Ответ в Москву желательно дать мгновенно, причем только однозначный и четко обоснованный. Ошибиться нельзя ни в коем случае. И вот новые карты извлекаются из бездонного двухэтажного сейфа, и данные бумаги из оперативного архива ковром покрывают громадный стол оперативного дежурного.

Что у нас было в прошлый раз? Где проклятый SR пролетал две недели назад? Что последовало за этим пролетом? Какой объект бомбили? Какими силами? Какие типы самолетов использовались для нанесения предыдущего удара? А еще до этого? А еще… а еще?

Приходят на помощь оперативному дежурному рядовые с наших постов, и я, как всегда, в первых рядах добровольных советчиков. Уже десяток нарядов набрал из-за постоянных отлучек с рабочего места, но охота пуще неволи. Оперативный же нашему присутствию вовсе не препятствует. Любая свежая мысль может быть для него плодотворной. Он ведь тоже не двужильный, да и неугомонная энергия молодежи ему явно приятна. Мы и стараемся в меру своих сил и образования. Нам ведь тоже интересно поиграть в войну. Удивлены? А ведь ничего странного тут нет. Все верно сказано, во всяком случае честно.

Бушующая за тысячи километров от Камчатки война для нас пока совершенно абстрактна. Как сказали бы сейчас — виртуальна. И для тех, кто непосредственно не воюет на полях сражений с оружием в руках, все происходящее на такой войне является не более чем картинкой на плакате. То есть чисто теоретически мы понимаем, что именно в данный момент держим в руках чьи-то жизни, имеем реальную возможность одним-единственным росчерком пера изменить судьбы тысяч людей, но до нашего сознания этот факт как-то не доходит. Между собой мы часто шутим по тому поводу, что вьетнамцы после победы должны будут поставить нам памятник из чистого золота. Так сказать, в память заслуг бойцов ОСНАЗ. Но, хлебнув впоследствии этого кровавого месива по полной программе, я понял, что памятники, по странному стечению обстоятельств, всегда ставят лишь тем, кто войны развязывает, а не тем, кто на них воюет.

Видимо, подспудно, несмотря на все многоречивые декларации, государственную риторику и плакаты типа «Миру мир», народы всех стран абсолютно уверены в неизбежности и даже необходимости войн. Давайте попробуем вместе выяснить, почему же так происходит? Что такого есть в войне, что она на протяжении многих тысячелетий практически непрерывно ведется изнемогающим под ее тяжестью человечеством? Ответ мне представляется очевидным. Раздел единого по своей биологической сути общечеловеческого мира на условно независимые государства был, есть и будет основным побудительным поводом для развязывания очередной кровавой войны. Подумайте сами. Как только какая-то часть человечества чем-то выделилась из остальной его массы, тут же автоматически возник и повод для конфликта. Например, сосед по долине занял более удобное пастбище или перекрыл дорогу к единственному во всей округе водопою. Что делать? Можно конечно же послать послов, предложить дары… А если дипломатическая неудача, а если дары с презрением отвергнуты? Время-то не ждет, коней надо кормить и поить уже сегодня, а не через месяц. Вот вам и повод к первой стычке. Вот вам и первая война. Пусть сначала маленькая, локальная. Но затем случится стычка чуть побольше, малость покровавее. Растет население планеты, растут и участвующие в конфликтах массы людей. Вскоре примитивные палицы с успехом заменили на дальнобойные арбалеты, потом дружину боярскую в броню одели и посадили на лошадей. Потом мушкеты солдатам выдали. Не успели они их освоить, как уже изобретены скорострельные автоматы. Итак дальше и без конца и без края.

Возьмем, к примеру, тот же Вьетнам. Ну, зачем было его делить? И вот уже одна его часть жаждет подчинить другую своему влиянию. Жаждет однозначно и неуклонно. Северные вьетнамцы полны решимости непременно осуществить свою задумку, не считаясь при этом ни с жизнями своих подданных, ни с чужими жизнями. Другие же (их потенциальные противники) совершенно не хотят что-либо менять, искренне считая, что им и так хорошо. Можно ли такой конфликт утрясти мирными средствами? Нет, никак нельзя! Как поделить одну страну на двух правителей? Да в принципе невозможно! И вот именно поэтому кто-то из них должен будет непременно умереть, чтобы в последствии не мешать другому верховному вождю править по своему усмотрению.

Но вот удивительная загадка человеческой природы. Всяк из нас почему-то непременно хочет, чтобы умер именно его оппонент, а не он сам. Как же добиться желаемого успеха в неизбежной битве? Как одолеть надоедливого супостата? Да очень просто. Надо временно найти такого союзника, который непременно поможет именно тебе побороть ненавистного противника. Союзник должен быть сильный, многочисленный и хорошо вооруженный, а самое главное, он должен точно так же, как и ты, люто ненавидеть противную сторону. Если посчастливилось отыскать такого союзника, то можно смело начинать боевые действия, враг наверняка будет разбит и победа будет за нами. Но ведь и противная сторона тоже не сидит сложа руки. Она тоже судорожно ищет себе союзника, который бы тоже был столь же многочислен и не менее хорошо вооружен. И, разумеется, союзник № 2 тоже должен искренне ненавидеть твоего противника.

Итак, с чего же мы с вами начали? А начали мы с того, что маленькая группка обладающих властью вьетнамцев искренне возненавидела другую группку вьетнамцев и всячески старается сжить последних со света. И чем же закончили? Закончили тем, что ненависть маленькой кучки людей, словно смертельный яд, разлилась по огромным пространствам нашей планеты, отравив попутно миллионы других, совершенно непричастных к этому людей. И все эти люди, мигом позабыв про все, что их занимало до этого момента, бросились либо убивать друг друга, либо бороться за мир, публично разрывая на кусочки призывные повестки. А еще они начали платить, платить и платить своими деньгами и своей кровью за чью-то необоримую и необъяснимую ненависть. Выходит, что война, это лишь ответная реакция человечества, как живого вида на возникшую в одной его части смертельную ненависть одних человекообразных к другим? Да, выходит так! И, что самое во всем этом неприятное, так это то, что сама война никак не способна искоренить саму ненависть. Она может только помочь одной части ненавидящих как-то побороть другую часть — ненавидимых. Получается, что войны всех сортов и размеров будут продолжаться в человеческом обществе до тех пор, пока не будет изжита сама ненависть. Не изжита, как образ мысли, как общечеловеческое понятие. Как та же оспа, которую, объединившись, уничтожали врачи всего мира. Вместе! Взялись и уничтожили. Теперь не нужно бороться с этой заразой, ибо оспы в мире нет. И только тогда наступит долгожданный мир, когда наступит эпоха всеобщей любви, поскольку только любовь является антиподом ненависти. Ах, как было правильно написано в Библии: «Возлюби ближнего своего». Как точно сказано, как прозорливо. Жаль только, не прочитал никто эту книгу, не вдумался. А раз читать никто не умеет, то готовьтесь, ребята, к войне, она к вам непременно пожалует.

Вашингтон. Волна протестов

…18-летний студент Альфред Томсон заявил репортерам: «Большинство студентов против войны во Вьетнаме. Многие намерены уклониться от призыва в армию, потому что война, которую ведут Соединенные Штаты Америки в Юго-Восточной Азии, — несправедливая, грязная, позорная война».

Впрочем, мы-то что, мы к ней и так готовимся денно и нощно. Вы наверняка думаете, что наша основная подготовка заключается в добросовестном изучении вверенной нам военной техники, строгом соблюдении требований Устава и меткой стрельбе из карабина? О, нет. Задача ставится куда шире. И самая высшая наша цель — научиться понимать принцип действия воздушных сил противника, научиться предугадывать его действия. День за днем, час за часом, минута за минутой мы ведем скрупулезный подсчет количества перебрасываемых в район боевых действий самолетов. И это вовсе не простая арифметика, это наивысшая алгебра! Ведь зная, какую противник сосредотачивает против тебя ударную группировку, можно примерно прикинуть, какие задачи он намерен решать, какими силами и в какие сроки. Крайне важен и состав стягивающейся к фронтам будущих боев воздушной армады. Если небо пестрит транспортными самолетами C-130 «Геркулес» и DC-10, да к тому же направляются они в аэропорт Сайгона (бывшую столицу Южного Вьетнама), то нетрудно сделать вывод о том, что происходит планомерное увеличение численности и материально-технического обеспечения именно сухопутной группировки. Следовательно, нашим союзникам-северянам следует вдвое и втрое увеличить количество «партизан», перебрасываемых в прифронтовую полосу. Надлежит выдать им больше пулеметов и гранатометов, чтобы те могли с успехом противостоять призываемым из сытой и беспечной Америки резервистам.

Какие те, в самом деле, вояки? Что может сделать в непроходимых джунглях перекормленный гамбургерами и безвременно ожиревший мелкий банковский клерк или неторопливый складской рабочий? Какое такое активное противодействие могут они оказать хоть и малорослым, но юрким вьетнамцам, для которых те же джунгли не абстрактное понятие, почерпнутое из комиксов про Маугли, а образ жизни. Что могут сделать постоянно отказывающие в условиях постоянного воздействия сырости и грязи малокалиберные винтовочки против неутомимых и испытанных по самым строгим меркам войны русских автоматов? Вопросы я поднимаю далеко не праздные. И за каждым из них стоят тысячи и тысячи жизней, судеб и разливанное море материнских слез.

Кто предупрежден — тот вооружен. Наверное, на протяжении своей жизни вы не раз слышали это крылатое выражение. Но едва ли оно в полной мере когда-нибудь затрагивало ваше сознание. Каким образом предупрежден? Об этом вы вряд ли задумывались всерьез. И чем еще кто-то там вооружен? Как раз для нас-то он и писан. Именно для бойцов ОСНАЗ отчеканена в веках эта прекрасная фраза, для нас голубчиков! В самую точку! Кто же предупрежден? Ответ однозначный. Предупреждено Главное Разведуправление СССР. А через него и генштаб, и правительство, и партийное руководство Страны Советов. Мы даем самую точную и объективную информацию обо всех намерениях Соединенных Штатов в отношении нашего союзника в Юго-Восточной Азии. Мы просчитываем силы врага, пытаемся разгадать его ближайшие и долгосрочные намерения. Мы выявляем направления главных ударов и тактику ведения воздушного и наземного наступлений. Тем самым мы даем ясное представление нашему политическому руководству о том, какие потери в материальных ресурсах и живой силе понесет наша сторона. А уже имея на столе столь подробную аналитическую разработку, подготовленную в нашем полку, верховные руководители страны могут, с определенной, естественно, погрешностью, рассчитать объем тех поставок, которые необходимо осуществить, если мы не хотим поражения нашего союзника в войне. Мало того, легко высчитывается даже время, в которое надо непременно уложиться с поставками.

Второй вопрос, не менее важный — людские потери. Естественно, Советский Союз юридически во вьетнамской войне не участвует, но исподтишка может помочь и в этом. Не понятно, каким образом? Очень даже просто. Прежде всего, способствуя всемерному повышению качества подготовки вьетнамских офицеров. Ведь сами понимаете, война сейчас идет на высоком техническом уровне и прыгающие по лианам пехотинцы уже не столь высоко котируются в современном бою. Нужны высококлассные специалисты, знающие как современные артиллерийские системы и ракетную технику, так и радиотехнические комплексы обнаружения и сопровождения воздушных целей. Параллельно с этим потребны и сотни других мастеров и специалистов, умеющих готовить к бою, чинить и настраивать очень не простую и секретную военную технику.

Где в нищей стране взять такое количество высококлассных и широко подготовленных спецов? Вопрос вполне закономерный. За ним стоят уже не сотни и тысячи, а миллионы жизней. От положительного решения данного вопроса зависит судьба всей страны. Вот тут-то, в этот роковой момент и должен сказать свое веское слово генеральный союзник, вот тут-то он и должен проявить соответствующую его высокому рангу щедрость и прозорливость. Ну, со щедростью у нас всегда было намного проще. Народ наш, к трудностям привычный, глядишь, и еще пару лет без колбасы потерпит. А вот с прозорливостью дело обстоит несколько сложнее. Чтобы быть воистину прозорливым, надо ох как много чего знать и ох как далеко уметь вперед заглядывать. Так кто же этот бинокль дальнозоркий к глазам наших самых высоких руководителей громадной империи поднесет? Кто завесу незнания развеет? А вот мы и поднесем, кадровые бойцы ОСНАЗа. Вот потому-то нас и строгают без устали наши отцы-командиры, строгают и полируют наши боевые навыки каждый Божий день. А требование к нам они выдвигают только одно:

— Думайте, обормоты бестолковые, думайте непрерывно! От вас, дуралеев, столько всего зависит, что вы даже себе и не представляете. А мы представляем, не все конечно, но многие.

Ясно, как Божий день, что именно от тщательности нашей работы зависит, сколько вьетнамских офицеров должны пройти высшие командирские курсы и сколько снарядов к зенитным орудиям всех калибров должны изготовить тульские и ижевские заводы. Тут же поблизости и потребное количество стали, угля, энергии, ложек алюминиевых, банок консервных и прочее, прочее и прочее, которые тоже должны выпустить тоже наши оборонные предприятия. Все это, до последней гайки, нужно позарез, чтобы не покорился братский народ проклятым империалистам, чтобы выстоял и, в конце концов, непременно победил. И кроме того, Советский Союз имеет возможность напрямую послать уже подготовленных своих специалистов в братскую страну. А почему бы и нет? Кто такие эти советские люди? Они что, какие-то особенные. Да они везде и всюду должны своему родному государству по гроб жизни. Ведь учили их в школе бесплатно? Бесплатно. И в институте тоже бесплатно натаскивали. И лечили, и в спортивных секциях тренировали, и в пионерских лагерях оздоровляли… Вот времечко и пришло послужить отечеству за заботу и ласку. Надо платить по счетам, ребята, хватит уж жить на халяву. Пора бы послужить взрастившему вас государству, естественно, тоже бесплатно.

Ханой. (ТАСС)

Сегодня южновьетнамские патриоты внезапной атакой овладели городом Кхием-Кыонг, расположенным в 33-х километрах севернее Сайгона. Они водрузили над городом флаг Национального фронта освобождения и несколько часов удерживали город в своих руках.

Только нам обо всем этом напрямую, естественно, не говорится. Думаю, даже нашим командирам в таком виде все это не излагается. И нас, и их держат за рабочих лошадок, с шорами на глазах, безотказно волокущих это безжалостное и прожорливое чудовище под названием ВОЙНА. Кстати, о прожорливости. Нигде не читал я соответствующих статистических данных и никто об этом по телевизору не рассказывал, но мне почему-то представляется, что именно Вьетнамская война в корне подорвала и расстроила весь последующий ход развития Советского Союза. И непонятной народу денежной реформе, и пустоте на магазинных полках, и убогостью крестьянских подворий российской глубинки мы обязаны именно своей огульной и безоговорочной готовностью снабжать своего неожиданного союзника всем необходимым для ведения масштабной и долговременной войны. Ведь вы прекрасно понимаете, что схватка шла не с регулярной армией Южного Вьетнама, величиной мелкой и незначительной. Битва фактически велась с генеральным союзником южной части страны — с Соединенными Штатами Америки!

М-да. Когда мне некоторые говорят, что вот, мол, Советская Система Социализма все же победила Американскую

Систему Капитализма во время вьетнамской войны, я только грустно улыбаюсь. Да, верно, военная организация СССР, опираясь на прекрасно поставленную систему глобальной разведки, систему ШКОЛА и свои значительные военные ресурсы, одолела военную машину США. Да, американцы ушли из Вьетнама, поняв, что поддерживаемый ими режим уже не в состоянии далее даже обозначать свою поддержку титаническим усилиям своего генерального союзника. Но что с того? Военная машина Соединенных Штатов, разумеется, понесла серьезные моральные и материальные потери, но она же и сделала правильные выводы из своего поражения, осознала свои промахи. Политическая элита Соединенных Штатов вынесла бесценный опыт из той войны, который в кратком виде гласит:

«Вести войну против кого бы то ни было следует только в том случае, когда противная сторона не имеет за своей спиной враждебного Америке генерального союзника».

Все! Точка! Вырублено навеки! И с тех пор военная машина США смело действовала только в том случае, если генеральный союзник очередного противника заранее выведен из игры политическими или экономическими методами.

А вот Советский Союз, к сожалению, такого урока из той войны не вынес. Советский Союз бездарно промотал во вьетнамской авантюре гигантские капиталы и опрометчиво растратил жизненно необходимые стране ресурсы. Но это еще не все. В конце концов деньги можно и заработать. Но из-за недостатка оборотных средств страна по уши влезла в долги к тем же самым империалистам (ну не анекдот ли?), которые чугунными гирями повисли у нее на шее, лишая свободы маневра как в экономике, так и в политике. Из-за недостатка ликвидных ресурсов в последующие годы Страна Советов безнадежно отстала в развитии современных электронных технологий, проиграла гонку в космосе и, что самое печальное, — оставила свой собственный народ прозябать в нищете. Партийные функционеры наивно полагали, что советские люди уже настолько привыкли к бедности, что последствия вьетнамской авантюры в очередной раз сойдут им с рук. А вот и не сошли. Экономическое и технологическое отставание, заложенное в те безумные годы всеобъемлющего интернационального мотовства, впоследствии аукнулось тем, что простой народ наконец-то понял, что Система уже не тянет. И раньше всех это поняли представители интеллигенции. «Система-то надорвалась, — вдруг осознали они, — и в реалии ничего из многократно обещанных партией социальных чудес и благ коммунизма никогда не случится». Это было страшным шоком для тех, кто десятилетия гнул шею на заводах и фабриках. Но одновременно это был и удар в самое сердце коммунистической идеи. И хотя партийные агитаторы еще вовсю гомонили о скорой победе коммунизма, газета «Правда» все еще клеймила загнивающий капитализм, почти все в нашей стране уже поняли, что крах социализма неминуем.

В связи с этим хочу привести маленький пример, на первый взгляд совершенно незначительный, но по-своему очень показательный. Недалеко от того места, где я жил в юности, располагался какой-то закрытый институт. И гуляя по вечерам с приятелями вдоль его высокого забора, я часто видел сотни окон, горевших деловыми огнями даже в поздний час. Но так было перед армией. Вернувшись со службы, я как-то оказался рядом со знакомыми стенами. Было всего половина седьмого вечера, но в институте светились лишь редкие оконца. Простому обывателю, даже с партбилетом в кармане, сей факт ничего не скажет. Но человек, прослуживший два с половиной года в стратегической разведке и научившийся мыслить глобальными понятиями, поймет многое. Если основанная на вере в светлое будущее страна в лице своего простого народа потеряет веру в такое будущее, то крах такой страны неминуем. Пусть он будет растянутым во времени, пусть на эту грандиозную катастрофу уйдет целых двадцать лет падения и гниения, но разгром и развал неотвратим. Это пример не только для бездарно размотавших великую державу коммунистов, но и для всех последующих российских правителей. Внимательно смотрите за окнами, господа. Если они уже погасли, то скоренько собирайте вещички и ищите местечко поспокойнее, ибо скоро грянет гром! Вот так-то! А вы говорите арифметика. Нет, господа, разведка, это вам не арифметика и даже не алгебра, это высшая математика!

Теперь вы, мои дорогие читатели, гораздо лучше представляете, с какими противниками мы готовились вступить в схватку. И мы ни в чем не должны были уступать такому мощному противнику. Мы были просто обязаны его превзойти и победить!

Вашингтон. (ТАСС) Планы Пентагона

США приближаются все ближе и ближе к большой войне в Юго-Восточной Азии, которая не ограничится Вьетнамом, а распространится на весь Индокитайский полуостров, — пишет журнал «Юнайтед Стейтс энд Уорлд Рипорт».

* * *

Рывком поднимаю голову с подушки и с тревогой смотрю в чуть посеревшее окошко, врезанное в торце казармы. Что за время суток сейчас? Утро? Или ранний вечер? Вообще, какой сегодня день-то на дворе?

— Рота, — скучным голосом бубнит в этот момент дневальный, словно привязанный у неизменной в веках армейской тумбочки, — приготовиться к построению на ужин.

«Это хорошо, — думаю я, проворно выскальзывая из-под теплого одеяла, — значит, сейчас вечер и никаких казарменных заморочек больше не предвидится». Едва натянув бриджи, босиком семеню к доске объявлений, прикрученной около двери. На ней, кроме запыленного «боевого листка», висит самый главный для всех нас документ. Называется он весомо и по военному просто: «Боевой приказ!».

Приказ гласит: «Заступить на боевое дежурство с 20.00 7-го марта 1968-го года следующим военнослужащим:

Пост № 1 Крашенинников В.А.

Пост № 2 Сусин П.В.

Пост № 3 Щевров А.С.

Пост № 4 Косарев А.Г.

Пост № 5 Тошин Е.М.

ТРГ^[5] Семикин А.И.

Начальник смены: Старший сержант Мартыненко Д.Д.».

В самом низу приказа, как и предписано полковой канцелярией, выведено скромно, но твердо: «Командир 2-й роты В.М. Рачиков» — и тут же подпись его самоличная красуется, аккуратная и разборчивая.

Приказ, он ведь не просто так на самое видное место вывешен, приказ нас мобилизовать должен. Солдатик еще со сна не очухался, еще глаза толком не продрал, а прочитает он тот приказ, и мысли его совсем по иному руслу текут. Прямо тут же! И все то время, пока он будет приводить себя в порядок и принимать пищу, помнить будет заветную строку из приказа со своей фамилией. Но разговоры разговорами, а надо дело делать. Дел этих, до вожделенного ужина, всего три. Первое — умыться по пояс в солдатском умывальнике ледяной мартовской водичкой, чтобы на полночи бодрости хватило. Второе — заправить кровать, как положено по старшинскому ранжиру. Третье — естественно, привести себя в относительный порядок, как и положено образцовому бойцу полка особого назначения.

Вы, кстати, можете в этом месте удивиться. Кто такой этот рядовой Косарев, что нагло спал средь бела дня? Да где это видано, чтобы обычные солдаты Советской Армии, непобедимой и легендарной, после обеда почивать ложились? Поясняю. У нас в полку видано и не такое. Дело тут вот в чем. По Уставу Вооруженных сил, действовавшему на тот период, военнослужащий срочной службы имел законную возможность спать по 8 часов в сутки. То есть, теоретически был просто обязан треть суток беспробудно спать. Теперь представим нашу запутанную ситуацию. Отдежурил я, например, с восьми утра до четырнадцати дня. Сдал смену, дошагал до роты, потом до столовой, поел, вернулся в казарму. А знаю заранее, что мне заступать опять, на сей раз с 20:00 до 2:00 ночи. Теоретически, верно, я должен спать 8 часов, но ровно 8 за одни сутки при таком режиме не набирается никак. Если только после обеда прикорнешь часика на два, да с половины третьего ночи до половины седьмого утра столько же. Вот и считайте, всего-то набегает за сутки шесть часов рваного пополам «сна». Но так бывает в очень редком случае, почти что в идеальном. Чаще наше ротное начальство умудряется устроить нам вместо законного отдыха какую-нибудь мелкую пакость. Не из-за особой ненависти, естественно, а просто так, чтобы подчиненным служба медом не казалась.

Придет, допустим, солдат утром с нулевой смены, голова тяжелая от хронического недосыпания, веки у него слипаются, а ноги подкашиваются. Просто самое время чуток поспать, набраться сил перед следующей сменой. Но только он после завтрака намыливается поближе к желанной коечке, как следует грозный окрик взводного:

— Стой, ты это куда ноги свои грязные тащишь? У нас сегодня по плану боевой работы полковая спартакиада предстоит. Иди-ка лучше на кросс. Пробежишь пять километров… а потом можешь идти спать.

«Ах вы… жопы, — думает про себя солдат. — Вам бы после бессонной ночи попробовать на сытый желудок пять километров пробежать, а после этого умудриться срочно уснуть, аж на целый час! Уроды убогие! «Сапоги»^[6] нечищеные!..»

Злобные ругательства в подобных случаях сыплются из меня точно так же, как и из прочих, каюсь. Однако, м-да, с нашими отцами-командирами особо не поспоришь, если только заочно, про себя. Особо строптивых и назойливых у нас любят загонять в смену по очень хитрому графику. Называется он в нашей солдатской среде «ночной гамбит». Суть его такова. Весь день солдат присутствует на занятиях, производит уход за техникой, ходит на хозяйственные работы и прочее, а в 20.00 его ставят на радиопост. В казарму он приходит в половине третьего, и до половины седьмого может поспать, то есть до того времени, пока не протрубят общий подъем. А на следующий день его снова запускают на пост с 20-ти вечера. И так дальше и дальше. Вся заковыка тут вот в чем состоит. Неугодный солдат сознательно выбивается из привычной колеи — иной раз по два месяца подряд спит всего по три часа в сутки. Я и сам через такой «гамбит» проходил, причем неоднократно. Но, вот что удивительно!

Проходит пара недель, а то и меньше, и ты так втягиваешься в этот дурацкий режим, что привыкаешь к такой жизни, как и к обычной. И когда, иной раз, удастся поспать положенную норму, то встаешь просто с чумной головой и даже одеревенением во всем теле. Оказывается, что пересып по голове бьет иной раз похуже перепоя!

* * *

Хоть мы все служим в полку Главного Разведывательного Управления, но настоящих офицеров разведки, в полной мере профессиональных «грушников», в нашем полку совершеннейший мизер. Их еле-еле хватает для того, чтобы как-то закрывать собой боевую работу на «КП». К сожалению, и наша служба проходит под их крылом лишь частично. И по возвращении со смены мы оказываемся под командой самых обычных выпускников самых обычных средних военных училищ. А среди них всякий народ случается. Бывают и ничего, а бывают и полные дуралеи.

Да, вы, впрочем, не слишком обманывайтесь, пожалуйста, когда я произношу слово «полк». Полк-то он хоть считается полком (потому что во главе его стоит полковник), но на самом деле часть наша по составу никак не больше обычного мотострелкового батальона. Да и то, с большой пребольшой натяжкой. Судите сами. Нормальный полк состоит уж как минимум из трех батальонов, каждый из которых, в свою очередь, состоит из трех рот. В каждой роте по три взвода, разбитых на три отделения. Начнем разматывать этот кроссворд как бы с конечного звена, чтобы выяснить численный состав полка. Отделение обычно состоит из семи — восьми человек. 3 отделения — это уже больше двадцати солдат. Рота, даже самая обескровленная, включает в себя никак не менее семидесяти человек. Ну а батальон и вовсе, целая куча народа. 220, а то и 250 душ. Несложно подсчитать по этой методике, что стандартный полк — не менее восьмисот вооруженных людей — сила, ну просто необоримая.

Теперь обратим взор на наше скромное воинство. Наш замечательный полк состоит всего-навсего из четырех куцых рот. Сразу поделим их общее количество примерно пополам, в строгом соответствии с принципами Библии, на чистых и нечистых. Все «чистые» собраны в первых двух ротах. Именно они и составляют как бы местную солдатскую элиту. Именно там служат все местные профессионалы радиоразведки. А третья и четвертая — эти рангом пониже будут. Третью роту мы отбрасываем сразу. Это стихийно выделившаяся из общей массы вояк хозяйственная обслуга (шоферы, и дизелисты, и электрики, и кочегары, а также хлеборез, каптеры и даже свинарь). Извините, но каждый понимает, что в работе разведчика знание устройства восьмицилиндрового двухсотсильного дизеля помогает крайне слабо. Теперь окинем беглым взглядом последнюю, четвертую роту. В ней собраны все, кто осуществляет связь полка с внешним миром. Сами понимаете, что без радиосвязи с центром и внешними подразделениями мы не полезнее дырки от бублика. В ней, в четвертой роте, собраны все наши славные «стукачи», все виртуозы азбуки Морзе. В ней же осели и просто бесподобные пеленгаторщики, о которых я сказал уже много теплых слов. Здесь же и наши трудолюбивые антеннщики, которые из последних сил поддерживают наше солидное антенное хозяйство в работоспособном состоянии. Честь им всем и хвала. Без их труда, без их ежедневного соленого пота радиоразведка жить не может, как голова без тела. Но согласитесь, в человеке все же именно голова исполняет самую главную функцию. А головы наши как раз и сосредоточены в первой и второй ротах. Таким образом, получается так, что всего-то две обычные роты стоят на страже наших дальневосточных рубежей.

— И что с того? — слышу я возмущенный голос какого-нибудь отставного подполковника. — Так ведь это же целых две боевые роты! Они-то вполне смогут прикрыть Родину-мать своим воинским искусством!

Ага, сейчас! Вот они две наши образцовые роты, взглянем на них открыто и беспристрастно. Первая, она всегда первая. При любом построении полка она занимает место на правом, самом почетном фланге. Она ближе всего к начальству, и именно их одухотворенные постоянной бессонницей лица видит полковник Карелов А.И., выходя утром из помещения штаба. И, правда, там есть на кого посмотреть. Основной костяк первой роты — сплошь молодые и здоровые парни из Москвы и Питера. Но не только здоровьем и отменной выправкой они приятны полковничьему сердцу. Есть у каждого из них свой особый талант. Начнем с того, что минимум две трети их окончили спецшколы с уклоном на изучение английского языка. Вы представляете себе радость нашего Андрея Илларионовича, когда ему, призванному постоянно бороться с распоясавшимся американским империализмом, но не знающего, как по-английски звучит «Доброе утро», и вдруг на помощь приходит этакая подмога. Сопливые новобранцы, даже не умеющие ходить строем, не знающие ни одной строевой песни, и вдруг вовсю лопочут на самом, что ни на есть ненавистном английском языке! А если их еще на годочек в полковую школу запихнуть, да ежели подковать технически как следует! Тогда уж точно, только молиться на таких парней. Вот только одна закавыка заставляет хмуриться начальственное чело. Маловато таких, как они, головастых, добирается до гористой, покрытой вулканами и непроходимыми лесами Камчатки. Лишь жалкая кучка, не дотягивающая числом и до трех десятков голов, грудью стоит на страже эфирных рубежей Страны Советов.

Вслед за ними могучими рядами выстроилась наша вторая рота. И капитан из подъячих во главе ее. Здесь, конечно, не такой хит-парад, как в первой, народ попроще выглядит. И лица наши посвоеобразнее, да и биографии повитееватее. Хотя и здесь парни в основном из европейской части СССР собраны. Есть из Москвы, есть из Загорска, а есть и из Вологды. Всякой твари, как водится, по паре. И ряды наши чуть покучнее будут. По и здесь, как говорится, бойцы через одного стоят. Ведь телетайпы чинить надо? Надо. Хорошо, что чудом попал к нам в роту мастер по ремонту пишущих машинок — Вова Широбоков. Без его волшебных молотков и длинных отверток вся эта непрерывно стрекочущая механическая орда не продержалась бы и недели. А наши мастера по ремонту бесчисленных электронных шкафов, приемников, магнитофонов, наушников и прочего имущества, забивающего половину объема нашего «КП»? И хотя они у нас не числятся в оперативниках, но тоже нужны как воздух. Так что если внимательнее начать отделять агнецов от козлищ, то и здесь основного состава едва ли наберется немного больше, нежели в первой роте.

Теперь давайте с вами прикинем чисто арифметически, сколько же полку требуется бойцов наивысшей квалификации, чтобы за заморским супостатом смотреть в оба глаза, вернее, слушать его в оба уха. Так, для обеспечения каждой смены только в нашей роте требуется шесть человек непосредственно на постах и еще один начальник из того же контингента. Итого семь бойцов. Чтобы при этом спать по восемь часов, иметь возможность привести себя в порядок, заниматься спортом, производить хозяйственные работы, писать домой треугольные письма и вообще, что называется, служить, необходимо, чтобы один штатный солдат в течение суток появлялся на «КП» только на время одной смены, то есть на шесть часов, И, следовательно, в роте нашей должно быть не менее двадцати восьми солдат основного, то есть боевого, состава.

Но не будем забывать о том, что Советская армия — это армия особого типа. Пять человек в ней приравнены к бульдозеру, а десять — уже к экскаватору. Ломи братва!!! Наряд на кухню — пожалуйста. 9 человек, становись в рядочек! Наряд в караул — будьте любезны. Построиться 15 человек перед казармой. Дорожки чистить, траву косить, забор в подшефном детском садике ладить — нет проблем, и снова нет конца и края солдатским заботам и начальственным забавам. Педантичные немцы говорят: «Война войной, а обед по расписанию». У нас, правда, эта фраза звучит немного по-иному: «Еда едой, а война по расписанию». Поэтому самое обычное дело для нас — это ходить на смены через шесть по шесть (часов, разумеется). Неудивительно, что в результате такой потогонной системы, люди вообще перестают соображать не только насчет того, какой сегодня день, но даже и какой там на дворе идет месяц.

* * *

— Смена, равняйсь! — громко звучит командный голос в распределительном коридоре Командного Пункта. — Смирно! Приказываю: заступить смене на боевое дежурство!

Сержант роняет руку от своей выгоревшей старой шапки, и строй наш мгновенно рассыпается. Все, формальности закончены, и мы направляемся к своим постам. Мой сменяемый — Вовка Ворохов нетерпеливо манит меня к себе пальцем. Я не обижаюсь. Он за свою жизнь уже дважды тонул, и голос его сорван до тонкого, едва ли не поросячьего визга. Поэтому он старается как можно меньше разговаривать и как можно больше пользоваться жестами.

— Саня, — пронзительно верещит он мне в самое ухо, стараясь перекричать грохот очнувшегося от оцепенения ближайшего телетайпа, — GWA сдохла совсем, с четырех часов поймать не могу. Манила с перебоями идет и туда и обратно. Зато Токио сегодня просто порадовало, полчаса назад принял убытие двух «Фантомов», C-130 ушел в Банкок, да и оттуда же прибытие заправщика десять минут назад было передано. Позывной у него — «Янки-95». Проследи за ним. Куда он там дальше двинет…

— Вторая смена, — слышится от двери, — на выход! Становись!

Старший сержант из «стариков», по прозвищу «Дышло», отдав команду, с отвращением на лице рывком вытаскивает свой противогаз из небольшой кучки «средств защиты органов дыхания» и навешивает его на плечо. Мне «Дышло», как человек, совершенно не нравится, поскольку нагл и спесив, но и мне понятна его ненависть к совершенно бесполезному предмету солдатского туалета.

— Ладно, — хлопает меня Ворохов по плечу, — пока. Будь!

Дробный стук каблуков, прощальный хлопок двери тамбура, все — сменное время пошло. Вначале мне необходимо попытаться найти проклятое, неведомо куда запропастившееся направление GWA (Гуам — Уэйк). Направление не особо важное, но все же оно находится на главном транзитном пути из Америки в Азию и наблюдать за ним просто необходимо. Кидаюсь к четвертому приемнику. Известные основные частоты, на которых работает эта радиостанция, записаны на справочной картонке, но я их и так знаю наизусть.

8322 кгц. Глаза и руки все делают одновременно. Левая рука с лязгом крутит ручку диапазонного барабана, правая проворачивает ручку точной настройки. Несколько секунд и я на нужной частоте. Чуть прибавляю громкость, чуть шире ставлю полосу кварцевого фильтра. Чуть вправо, чуть влево — ничего похожего! Проклятье!

12393 кгц. Стремительно щелкает барабан, молнией несутся перед глазами цифры шкалы точной настройки. Должна же она где-нибудь быть! Не может не быть ее! Нет, глухо. Шипение, посторонняя морзянка — одна туфта. Дальше, скорее!

22119 кгц. Чуть вправо, чуть влево. Где-то на самом пределе слышимости, словно из-под толстого матраца прорывается характерный звук многоканальной передачи. Одна рука заученным движением перебрасывает сигнал на стойку многоканального приема, другая сдвигает черный лопух наушника с виска на ухо. На слух характер передачи похож, но слух мне помощник пока ненадежный. Почему? А вы-то сами знаете, как звучит в наушниках многоканальная передача из затерянного в океане крошечного островка Гуам? Нет, скорее всего, вы даже не подозревали до этой минуты, что такой вид радиопередачи вообще существует. Ну что же, ничего страшного.

Позволю себе, между делом, коротенький экскурс в историю радиотехники. Практически все радио и телепередачи, с которыми обычный человек сталкивается на протяжении всей жизни, являются одноканальными. Как это определить? Да проще простого. Одна несущая частота (или волна, как говорится в простонародье) соответствует одному каналу передачи. Очень просто и понятно. Одна частота — «Маяк». Одна частота — Радио «Свобода». Одна частота — радист полярник отстукивает сводку погоды на Большую землю. Но многоканальная передача — это несколько иной способ передачи информации. Представьте себе, излучается одна частота, словно ствол дерева, а на нем гнездится много других каналов-ответвлений, по которым одновременно и независимо может передаваться самая разнообразная информация. Видите, как удобно? Платишь только за одну частоту, и ею совершенно независимо могут пользоваться сразу несколько пользователей. Как много? По-разному. Бывает, и два канала задействуют, бывает и четыре, а бывает и восемь. В зависимости от потребностей. Как же отличить эту передачу от всех остальных? Нетрудно. Вы даже сами можете проделать опыт по поиску многоканальной передачи, если у вас имеется любой радиоприемник с коротковолновым диапазоном. В тот момент, когда вы крутите ручку настройки своего приемника, то неожиданно услышите странный гудящий звук, напоминающий сильные помехи. Обычно он не привлекает вашего внимания даже на секунду. Но если бы на минуту, всего лишь на одну минуту вы оказались на моем месте, то отнеслись бы к этому досадному шуму куда как более внимательно, я бы даже сказал, благоговейно.

Я закрываю на несколько секунд глаза и плотно прижимаю наушники к голове, стараясь полностью отключиться от окружающего меня гомона. Где-то там, за тысячи километров от меня, вражеский оператор пододвигает свой стул к полированному столу и кладет пальцы на клавиатуру своего телетайпа. Щелчок тумблера, дробный стук пальцев по клавиатуре и через несколько секунд в эфир уйдет очередная, может быть, крайне важная для нас передача… А я тут вожусь, как мокрая курица! И без того еле прорывающаяся сквозь помехи частота умирает прямо на глазах, если так можно выразиться в данном случае. Выдергиваю вилку наушников из розетки и бегом несусь в «красный угол». «Красным» это место в нашем зале названо потому, что там стоит особая коммутационная стойка, к которой подведены все восемь больших ромбовидных антенн, имеющихся на вооружении нашего полка. Украшена она ярко-красными панелями (отсюда и название) и сорока восьмью латунными «коннекторами». К ним-то и подключены все без исключения радиоприемники нашего КП, как первой роты, так соответственно и второй. По идее, для каждого рабочего приемника уже давно найдена наиболее подходящая антенна. Но стабильная коммутация, то есть испытанная схема подключения, работает, к сожалению, только при стабильных метеоусловиях.

А такое состояние атмосферы в нашем регионе бывает не часто; особенно в межсезонье. Вот и сейчас, у меня назревает провальная ситуация. Мой приемник имеет номер 21, и штекер с таким номером я по очереди засовываю во все восемь свободных ячеек на пространной коммутационной панели. Разумеется, не вслепую сую, слушаю, что при этом получается. Мои наушники заранее подключены к пятиметровому удлинителю, и я контролирую результат поисков прямо с выхода звукового канала приемника. На шестой антенне полудохлая многоканалка слегка оживает, и я мигом возвращаюсь на временно покинутый пост. Руки заранее развожу в стороны, как при игре в баскетбол. Левая кисть охватывает вариатор разделителя каналов, правая ложится на тумблер включения печати. Призывно грохочет телетайп из Манилы, кто-то срочно убывает из. Бангкока, а на четвертом телетайпе заканчивается бумажный рулон. Потом, потом, все потом, не до вас. Довожу мизинцем ручку точной настройки, а указательным пальцем одновременно делаю три четверти оборота на верньере делителя каналов. То есть протягиваю первые 400 герц полосы расширения. Неудача, первый канал, прямой как стрела, мертвый. Еще 400 герц, второй канал. Тоже прямой. Еще один прямой. Еще. Вот пятый! Капли пота ручьем бегут по переносице, но смахивать их некогда, время давит! Шестой показывает обратную полярность. Ура, это точно GWA! Мой указательный палец пулей сбивает тумблер переключения полярности, и в ту же секунду краем глаза замечаю, что на контрольном экране резво побежали зигзагообразные «червячки». По одному из каналов пошла информация! Быстрее, рядовой Косарев, шустрее шевели лапами! Еще щелчок выключателем на панели разводки, самый последний и радионаправление восстановлено.

Ловлю одобрительный взгляд Дениса Мартыненко. Сегодня он наш начальник смены. Хоть Денис и призван вместе с нами, но он нам не одногодок. Имел отсрочку на два года и успел за это время не только жениться, но и завести ребенка. Образцовый отец семейства. Ротный его любит. Да и чего его не любить? Парень спокойный, положительный, полковую школу окончил почти на отлично. Досрочно присвоено звание сержанта. А теперь вот доверили руководить и сменой. И он старается, по мере сил, конечно. Ведь за потерю направления спросят прежде всего с него, а не с меня, как оператора. Дениска, конечно, тоже может на меня наехать.

Впаять за халатность пару нарядов на каторжные работы. Но толку-то что от этого? У меня и так этих нарядов штук двадцать накопилось. Однако даже один-то из них некогда отработать, не то что все двадцать. Безголовые «сапоги» (пишу с маленькой буквы, до большой они еще не доросли) лучше бы помогли скостить эти дурацкие наряды, чем стоять над душой и грозить очередными карами. Или они думают, что от этого мы будем лучше работать? Думать — это наша работа, мы для этого здесь и поставлены. А их работа состоит в том, чтобы нами командовать. Впрочем, я, кажется, опять отвлекся от основной темы. Виноват, исправлюсь.

Кажется, лишь на секунду уехали в сторону мои мысли, а на посту уже воцарился полный раздрай. В четвертом телетайпе кончилась-таки бумага. Затухла далекая и загадочная уже одним своим названием Манила. Настроенный на нее телетайп безжизненно задергался, спорадически выплевывая хаотический набор букв и цифр. Вскидываю к глазам часы. Швейцарские, между прочим, «Омега», а не хухры-мухры. Хоть и старенькие, послевоенные, а время держат классно. Ага, к одиннадцати уже. Значит, близится ночь и основные радиостанции тихоокеанского региона начинают переход на ночные частоты. Глаз да глаз нужен во время этого неуловимого перехода. В смысле ухо да ухо. Штекер от оставшегося без телетайпа канала втыкаю на резервный пятый аппарат, который всегда должен быть заправлен и готов к работе. Теперь надо действовать быстро, как карточному шулеру. Бумажную трубку из ящика хвать, щечки бумагодержателя требуется пальцами другой руки развести, заклейку ногтем содрать, рулон вставить на место, каретку печатающую приподнять, хвост бумажный под нее протянуть, каретку толкнуть назад и штекер обратно переставить. Тра-та-та, пошла бумажная руда. У-фф, уф, уф. Осматриваю поле битвы. Пора собирать урожай. Вон и Денис поднялся со своего места, одергивает гимнастерку, прихорашивается, к оперативному сейчас пойдет. Поспешно рву с телетайпов заполненные «портянки», складываю их торопливо в аккуратные кучки на свободном конце стола. Заранее, еще в казарме отточенный карандаш, который парился у меня все это время за правым ухом, немедленно бросается в бой. Так сказать завершающий штрих. Сверху каждой бумажной «портянки» в левом углу четко и крупно пишу интервал, в течение которого на том или ином направлении не было слышимости. Взглянет оперативный офицер на эту мою приписку и тут же увидит, что почти на полтора часа напрочь выскочила информация на одном из основных подотчетных направлений. Нахмурится он, красным карандашом чиркнет в своем боевом журнале, стукнет им досадливо и на начальника нашего взглянет недобро. Полтора часа оно вроде как и не много, но не здесь, не в разведке. Это когда в кинотеатре сидишь, то время сходное по продолжительности со стандартным советским фильмом пролетает просто незаметно. А на поднадзорной территории за полтора-то часа ох как много чего случиться может. Обычное звено штурмовиков, взлетев с какого-нибудь заштатного аэродромчика вблизи Лусона, может быть, уже в данную минуту вовсю бомбит промышленный район Ханоя, а мы даже и не знаем о том, что они взлетели! Раз не знаем, что взлетели, то и не смотрим, куда летят. Раз не смотрим, куда летят, то и никогда не узнаем заранее, когда и где ударят. И это значит, что не успеют укрыться в бомбоубежищах люди, не успеют зарядить пушки зенитчики, не смогут рассосредоточиться по тропическим зарослям боевые части на марше. Просто мороз по коже продирает, как представишь себе весь этот ужас. Горы трупов, море крови! Вот что такое полтора часа плохой слышимости! В обиходе между собой мы такое атмосферное явление называем «непроходом». Звучит несколько неблагозвучно, но зато точно выражает самую суть.

Некоторое время назад одному очень умному парню из первой роты пришла в голову интересная идея.

— Не связаны ли длительные периоды столь досадного явления с возникновением или продвижением тропических циклонов? — подумал он. — Вероятно, громадная масса наэлектризованных водяных паров, проносясь вблизи передающих радиостанций, каким-то образом нарушает условия распространения радиоволн?

Но как проверить столь революционную идею? Мы, при всей своей оснащенности, никоим образом не могли в тот момент узнать состояние погоды в Индокитае или вблизи Гонолулу. Во-первых, нам категорически запрещалось слушать гражданское радио. Любое гражданское радио нельзя прослушивать свыше тридцати секунд. Ни советское радио, ни американское, ни чье-либо иное. Во-вторых, полк ОСНАЗ не входит в перечень тех военных объектов, которым Госкомгидромет обязан поставлять предварительные прогнозы погоды по всему миру. Да и было бы очень подозрительно, если бы какие-то занюханные камчатские связисты регулярно получали сводки, положенные лишь летчикам перед вылетом или, например, морякам в походе. И, в-третьих, к нашему стыду, в полку не было ни одного фототелеграфа, который запросто мог бы принимать метеокарты, которые в изобилии распространялись в то время едва ли не десятком гражданских радиостанций. Парень тот светлоголовый недавно ушел в запас, но о догадке его интересной я помню и при случае постараюсь дать ей ход.

Время незаметно приблизилось к часу ночи. В зале ощутимо спадает напряжение непрерывной гонки за чужими секретами. Постепенно затихают телетайпы, и в зале становится несколько тише. Слышимость в это время на всех направлениях просто идеальная, да вот только не передает никто ничего. На холостом ходу гудят разогревшиеся за день электромоторы, свистят встроенные в стойки вентиляторы, душно. Вытираю со лба пот и иду к бачку с водой. В этом вопросе на КП все сделано как положено, все строго по Уставу. Вода кипяченая, кружка железная, цепь ее держит стальная, несокрушимая. Делаю первый глоток: фу, гадость застойная!

Возвращаюсь обратно и тяжело плюхаюсь на табуретку. Устал как собака. Ноги после очередного сумасшедшего дня уже не держат, да и спать очень уж хочется. Прикорнуть бы хоть на полчасика, да, как на грех, пост мой как раз напротив ясных очей нашего сменного начальника. Он хоть парень и свойский, но сами понимаете, дружба дружбой, а служба службой. Слегка отворачиваюсь в сторону и вроде бы как в задумчивости подпираю голову рукой. На несколько минут можно смежить свинцовые от усталости веки. Голова моя непроизвольно свешивается на грудь и тишина-а-а-а-а словно пушистое домашнее одеяло укутывает мою голову. Кажется, она будет длиться вечно. Блаженная, расслабляющая теплота медленно поднимается от запревших в сапогах ног и неспешно движется к давным-давно опустевшему животу.

Ах, черт, зачем я вспомнил про живот! Как некстати-то. Ведь в нагрудном кармане у меня лежит бережно завернутый в осьмушку газеты пряник. Я мгновенно просыпаюсь и непроизвольно сглатываю голодную слюну. Пряник жалко тратить просто так. Гораздо выгоднее съесть его с чаем, в столовой, но где она, эта столовая, где он тот чай? Рука сама тянется в нагрудный карман, и вот уже мои пальцы нащупывают вожделенный глазурованный кругляш. Теперь моя главная задача состоит в том, чтобы вытащить и сожрать его как можно незаметнее, поскольку кроме меня в зале еще несколько голодных ртов. Делая вид, что просматриваю припрятанную статейку, я ловко перекидываю пряник в левую руку и, прикрывая его от посторонних взглядов куском газеты, впиваюсь в него зубами. Поскольку кусок газеты оказывается перед моими глазами, я, естественно, прочитываю первую же попавшуюся на глаза строчку: «Рабочие завода «Уралмаш» на митинге, посвященном солидарности с вьетнамским народом… Председатель профкома предложил однодневный заработок… янки гоу хом… одобряем политику партии… не допустим…»

Меня словно толкнуло в спину. Янки!!! Черт побери, совсем забыл про такой позывной! Что там мне Ворохов пищал по Yankee?

Позабыв про недоеденный пряник, со всех ног бросаюсь в центральный зал за консультацией к оперативному дежурному. Хоть так и не полагается поступать в обычное время, но на КП в крайних случаях оператор с любого поста может обращаться к старшему офицеру напрямую. Крайний у меня случай или нет, решать некогда, и я смело врываюсь на центральный пост. Мне везет, сегодня у нас за главного дежурит капитан Воронин. Он тоже вымотан, как никак 16 часов торчит на посту и ни о чем другом, кроме как о чашке крепкого чая с лимоном, наверняка не думает. Но сантименты мне разводить некогда. Обогнув неудобно рассевшегося прямо на дороге планшетиста, подхожу к громадному столу и, чтобы привлечь к себе внимание, громко щелкаю каблуками. Михаил Андреевич медленно разлепляет смеженные веки и несколько мгновений молча смотрит на меня.

— Чего тебе… Александр? — наконец вспоминает он мое имя.

— Можно мне утренние радиограммы просмотреть? — указываю я глазами на сложенные слева от него толстые пачки телеграмм, — по делу нужно.

— Валяй, — милостиво кивает он, — ройся.

Благодарно кивнув, бросаюсь на подшитые кипы макулатуры, словно голодный коршун. Спасибо нашему дежурному капитану, благо он мне симпатизирует. Еще когда я впервые появился на КП, именно он дал мне несколько дельных советов, которые, впрочем, могут быть интересны только фанатам радиодела. А именно таким я в то время и являлся.

Впервые я познакомился со спортивным радиолюбительством в кружке, который работал, как мне помнится, в старинном здании. Теперь его занимает «Уголок Дурова». Кружок был небольшой, но преподавал в нем истинный знаток своего дела, сумевший очень быстро привить и нам любовь к делу, которому отдал всю жизнь. Бывало, он говорил нам, как бы между делом: «Когда я собирал свой первый… телевизор…» Это необычайно поднимало его престиж в наших глазах. Вы только представьте себе, шел 1965-й год и не во всякой советской семье был даже приличный радиоприемник, не то что телевизор. Лично у меня был небольшой, всего двухламповый радиоприемник «Москвич», через который я и получал скудную информацию из другого, забугорного мира. Именно этот инструктор научил нас не только собирать и обслуживать простейшие радиоприемники, но и вывел в большой эфир, дав первичные понятия о том, как отыскать в бесплотной сущности радиоэфира родственные души.

В те, не столь уж далекие времена это было неким прообразом современного Интернета. Там тоже каждый имел свой пароль — позывной. И каждый мог найти собеседника по интересам, в строжайших рамках радиообмена, разумеется. Но, тем не менее, это был маленький росточек личной свободы, который, протягиваясь из страны в страну, запросто помогал встретиться, пусть и заочно, с точно таким же любителем радио из Германии или, например, Бразилии. И я запомнил с тех пор на всю жизнь это радостное чувство свободного полета с континента на континент. Потому-то, оказавшись волею случая в полку ОСНАЗ, я почувствовал себя словно рыба в воде, причем знакомой чуть ли не с детства. Все что меня здесь окружало и составляло суть основной работы было мне в какой-то мере не только знакомо, но и любимо. И те офицеры, которые служили здесь не по приказу, а по любви, чувствовали, наверное, во мне родственную душу и относились к моей скромной персоне соответственно.

И вот я уже торопливо перебираю плотные стопки бумаги. Ага, вот и вожделенная Юго-Восточная Азия. Что там говорил Ворохов? Кажется, про Токио или про Бангкок? Память отшибло напрочь. Придется просмотреть все за весь день. Время вновь начинает поджимать, как-никак конец смены на носу, и этот факт заставляет действовать максимально быстро. Выношу нужные пачки к свету и, разложив их прямо на полу, принимаюсь за поиски.

TWA 14:56. dep. Roodi-39. Не то. 15:06. TWF dep. Piton-66. Не то! TWA 15:28. dep. Fariey-71. Не то!!! Боинг 323. Не это! DC-10. Опять не то! Ну, где же вы, проклятые Янки?! Пальцы мои лихорадочно перебирают очередную плотно сшитую книжицу. Вот оно! Ура! Попался! 231. TWA 15:28. dep. Yankee-95. KC-135. 0054C.

— Нашел? — подозрительно вопрошает несколько очнувшийся от сонного оцепенения Михаил Андреевич.

— Угу, — киваю я, — нашел.

— И что там? — не отстает он.

— Заправщик, — неопределенно отвечаю я, еще даже не зная, зачем этот Янки мне, собственно, понадобился.

Возвращаюсь на пост в полном недоумении. Что я ищу? Почему прицепился именно к этому самолету? Денис, завидев меня, демонстративно стучит пальцем по своим наручным часам, давая понять, что наша смена уже на исходе. Киваю в ответ, в свою очередь, давая понять, что все прекрасно помню. Торопливо заполняю журнал дежурства. (Интересно бы узнать, куда их девают по заполнению?) Механически срываю накопившиеся на телетайпах телеграммы и складываю их в тощие стопки. Скудновато, но ведь на дворе глубокая ночь. На тысячи километров и морских миль кругом все летчики, все операторы всех аэродромов и авиабаз либо спят, либо дремлют и только очень неотложные дела заставляют людей бодрствовать.

Та-тра-та — тра-та, — оживает совсем уж было уснувший 3-й телетайп. Вытягиваю руку и, не глядя, отрываю свежачок.

— Мама миа! — непроизвольно восклицаю я, пробежав глазами текст. — Легок на помине!

Телеграмма от свежести аж дымится. Еще раз жадно пробегаю по ней глазами.

385

TWA to GUB. 00:46.

n/r R 56336 KC-135 Yankee-96 arr. 09:08 GMT 0105C

ARR — это от английского слова «arrival», что переводится как прибытие, приход. Так это что же получается? Не успел Токио несколько часов назад отправить Yankee-95, как уже рапортует о прибытии Yankee-96! Странно все это. Что там у них за траффик такой? Что за удивительная ночная спешка?

Отупевшая от ночного бдения голова с трудом способна воспринять и переварить лежащую на поверхности информацию, но я все же вновь отмечаю про себя недопустимый разрыв между фактическим прибытием самолета и докладом об этом. «Тридцать восемь минут задержки? — недоумеваю я. — И это ночью-то, когда самолеты прилетают в час по чайной ложке». За дверью явственно слышен грохот сапог подходящей смены. «А из Токио-то он, когда улетел, — озаряет меня вдруг, — с какой задержкой в сообщении? С такой же разницей в докладе, или меньшей?»

Времени у меня не больше пяти минут, и я, торопливо сунув поднявшемуся со своего места Денису телеграммы, со всех ног несусь на центральный пост. Завидев меня, капитан только машет рукой, давая понять, что согласен со всеми моими поисками заранее. Слава Богу, пачки с последнего моего посещения не перекладывали, и телеграмму об убытии подозрительного заправщика я нахожу в мгновение ока. Номер, дата, борт, вот оно! Вычитаю одни цифры из других, перепроверяюсь, и пачка с шелестом вываливается из моих непроизвольно разжавшихся пальцев.

— Восемь минут, — шепчу я, боком ретируясь на свое место, — всего восемь минут и доклад был отправлен.

— Косарев! — слышу я недовольный до официальности голос Дениса, — ты, куда опять пропал?

— Тут я, туточки, — бормочу я, выныривая из-за его плеча, — к оперативному на минутку бегал.

— Смену сдавай, — отмахивается он от моих проблем, — минуту тебе на все про все.

Меняет меня на этот раз Леха-лунатик, которому долго рассказывать про положение дел не надо. Его вечно прищуренные «монгольские» глаза уже торопливо перебегают с телетайпа на телетайп, вполне адекватно оценивая состояние переменчивого эфира.

— Уэйк, у меня На шестой антенне, вместо седьмой, — торопливо сливаю я ему последние «постовые» новости. — Красящая лента на «Маниле» почти протерлась, скажи утром Вовке, не забудь. Да, и посмотри, пожалуйста, за появлением заправщиков с позывным «Янки». Ладно? Ну, бывай.

Жму Алексею руку и бегом бросаюсь на выход.

Леха, он все же странная личность. Кажется, самый простой парень из неведомого мне городка Тутаев, но кроме лунатических «закидонов» обладает и весьма полезным для армии умением — играет на трубе. Соответственно и привилегии имеет исключительные. На всех полковых разводах он не марширует, как все мы, а играет в маленьком (трехчеловечном) оркестре. Кроме того, командование частенько сдает его в «аренду», когда в недалеком поселке случается свадьба или похороны. По таким дням и мы получаем ощутимую пользу от его таланта. Как правило, на этих мероприятиях он голодным не остается, и мы делим его обеденную пайку на оставшихся. Конечно, прибавка получается крохотная, но наши вечно голодные желудки любому куску рады.

Кстати, пока наша смена добирается по неожиданно раскисшей дороге к казарме, расскажу вам о том, как нас кормят. Должен сразу признать, что этому вопросу в нашем полку уделяется исключительное внимание. Начать с того, что официально выделенное Министерством обороны продуктовое довольствие мы получаем гораздо лучшее, нежели обычные военнослужащие. Лучше не только по количеству, но и по качеству, о чем нам не забывают регулярно напоминать наши командиры. Но это еще не все. В порядке взаимопомощи мы осуществляем шефство над близлежащим колхозом. Или вы думаете, раз дело происходит на Камчатке, то, значит, там ничего не растет? А вот и ничего подобного. Такой картошки, капусты и свеклы я не видел нигде, даже на юге. Все дело, видимо, в том, что все окрестности завалены вулканическим пеплом, являющимся великолепным естественным удобрением. Разумеется, что все доходы от такой сельскохозяйственной деятельности оседают в нашем пространном овощехранилище. Но и это еще не все. Над нами, в свою очередь, шефствует рыболовецкий колхоз, который раз в неделю присылает от щедрот пару-тройку бочек соленой горбуши. Я так пропитался специфическим запахом этой рыбы, что двадцать лет после окончания службы не мог заставить себя взять в рот даже крохотный кусочек этой рыбы. Да что там, не я один был укормлен этим соленым ужасом до полного и пожизненного насыщения. Однажды даже случился обеденный бунт, во время которого весь полк в полном составе отказался есть рыбный суп. Только после столь единодушного проявления недовольства это блюдо стали готовить гораздо реже.

Все-таки столь согласованные действия военных, даже по такому пустяковому поводу, крепко напрягали партийные власти и заставляли реагировать незамедлительно. К тому же, кроме всего прочего, в нашей части есть и своя собственная немаленькая свиноферма. Отходы с пищеблока позволяют нам совершенно спокойно содержать и откармливать в год до тридцати-сорока голов этих быстрорастущих и калорийных животных. И некоторые экземпляры вырастают до совершенно чудовищных размеров. Но даже и такой добавки нам не хватает. Оставшуюся часть мы добываем сами. Летом это получается несколько проще, достаточно выбраться в ближайший лесочек или на речку, там отовариваешься на славу. Самую большую прибавку к летнему солдатскому рациону дают удивительно крупные белые грибы, лесные ягоды повсеместно растущей дикой жимолости и маленькие, но удивительно вкусные рыбешки, которых удается выловить плетеной кошелкой в ближайшем ручье. Но самое радостное для солдатского желудка происходит тогда, когда удается попасть в состав команды, направленной на заготовку речного гравия. Его мы собираем на берегах реки Авачи, и, пока трое солдат орудуют ломами и лопатами, четвертый занимается рыбной ловлей.

Снасть для этого мы используем самую простую: тридцатиметровая, весьма толстая леска с привязанной к ней двухкилограммовой гирей составляет ее основу. К леске крепятся несколько выкованных из. обычных гвоздей крючков, и, собственно говоря, все готово. Основная задача при таком способе ловли в том, чтобы хорошо раскрутить гирю на леске и забросить ее как можно дальше вверх по течению. После этого остается только тащить быстрее леску на себя, в надежде зацепить одним из крючков рыбину покрупнее. Статистика удачных бросков не слишком большая, на два десятка попыток попадается едва ли одна рыбка, но зато какая! Килограмма на три, а то и четыре. Розовая, нежнейшая на вкус и приятнейшая на вид… у-мм, сплошной восторг.

Впрочем, пора заканчивать с воспоминаниями о далеком лете, поскольку мы уже вошли в мертво спящую казарму. Сейчас скорее бы скинуть раскисшие от пота сапоги и упасть под одеяло. Мозги мои отключаются прежде, чем голова успевает коснуться подушки. Но тело в течение нескольких секунд еще сопротивляется безудержному напору обморочного сна, пытаясь натянуть на себя моими же верхними конечностями тощее армейское одеяло.

* * *

Очередной день марта (какой точно, не знаю). Вечерняя смена. Половина первого (следующего утра, разумеется). На посту моем все нормально, и загадка каравана заправщиков вновь начинает будоражить мою временно оставшуюся без работы голову.

«Если они кого-то вели за собой, — размышляю я, рассеянно глядя на экран многоканальной стойки, — то куда делись доставленные ими в Токийский воздушный узел самолеты?» Теоретически тут имелись три возможности дальнейшего использования доставленных в Японию машин. Если это были транспортные самолеты с военным грузом, то они обычно незамедлительно разгружаются и отправляются восвояси. Но ведь заправщики ушли, не задерживаясь в пунктах прибытия, и, стало быть, это вряд ли были транспортные самолеты. Вспомним о том, что отлет их обратно был, мягко сказать, спешным и (что очень показательно) отчет об отлете давался практически мгновенно. Поэтому отставим эту гипотезу как маловероятную. Если же перегонялись боевые самолеты, то они обычно через день или два начинают разлетаться с центрального аэродрома по авиабазам первой линии и авианосцам. Здесь ситуация была не столь ясна, поскольку полной картины авиаперелетов я перед собой, естественно, не имел. Но вполне возможно, что это были срочно доставленные на театр военных действий аэромобильные госпитали. Они-то вполне могут оставаться в районе Токио, поскольку тяжелораненых и больных американцы свозят именно туда, для последующего лечения и эвакуации.

Токио. (ТАСС) Госпитали переполнены

Армейские госпитали вооруженных сил США в Японии переполнены ранеными, ежедневно прибывающими из Южного Вьетнама. Особенно усилился поток раненых в последние дни. ...