Стивен Кинг Куджо. Цикл оборотня

© Stephen King, 1981, 1983

© Перевод. «Кэдмэн», 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Куджо

Когда-то, не так давно, в маленьком городке Касл-Рок, штат Мэн, появился монстр. Его жертвами стали официантка Альма Фречетт в 1970 году; женщина по имени Полина Тузейкер и ученица старших классов Черил Муди в 1971 году; девушка по имени Кэрол Данбаргер в 1974 году; учительница Этта Рингольд осенью 1975-го; и наконец, зимой того же года, девятилетняя Мэри Кэт Хендрасен.

Это был не оборотень, не вампир, не невиданная тварь из колдовских лесов или заснеженных равнин – нет, это был всего-навсего полицейский по имени Фрэнк Додд, мучимый психическими и сексуальными комплексами. Его разоблачил некий Джон Смит с помощью своего рода магии, но прежде чем Додда успели арестовать, он покончил с собой (возможно, это было к лучшему).

Разумеется, городок охватила паника; впрочем, она быстро сменилась радостью по поводу того, что монстр, убивший столько невинных людей, наконец-то мертв. В могиле Фрэнка Додда оказались зарыты все кошмары горожан.

Но даже в наш просвещенный век, когда большинство родителей беспокоятся о психическом уроне, который они могут причинить своим детям, находились в Касл-Роке родители, пугавшие детей тем, что, если те будут вести себя плохо, к ним ночью придет Фрэнк Додд; Фрэнк Додд в блестящем черном дождевике, улыбающийся, с протянутыми к горлу жертвы руками.

«Он там, – шептала бабушка под завывание ветра в каминной трубе. – Он там, и если ты будешь плохо себя вести, то увидишь его лицо в окошке, когда все уснут… все, кроме тебя, и, может быть, он глядит на тебя ночью из шкафа, со знаком «стоп» в одной руке, с которым он переводил детей через дорогу, и с бритвой, которой он убил себя, в другой… так что тише, детка… тсс… тсс…»

Но все же это кончилось. Остались ночные страхи и пустой дом Додда (его мать вскоре умерла от сердечного приступа), сразу же приобретший репутацию дома с привидениями, – однако это были преходящие естественные следствия цепи бессмысленных убийств.

Время шло. Пять лет.

Монстр сгинул, монстр был мертв. Фрэнк Додд гнил в своем гробу.

Но монстр не может умереть. Оборотень, вампир, неведомая тварь из леса. Он бессмертен.

Он снова явился в Касл-Рок летом тысяча девятьсот восьмидесятого года.

Четырехлетний Тэд Трентон проснулся в одну из майских ночей того года, потому что ему захотелось в туалет. Он встал с кровати и, полусонный, поплелся к двери. Когда он, закончив свои дела, ложился опять, он и увидел кого-то у себя в шкафу.

Этот «кто-то» был невысокого роста, с маленькой головкой, вздернутой над покатыми плечами. Глаза его мерцали, словно янтарные впадины, – волк это был или человек? И эти глаза следили за мальчиком, когда он ложился. Волосы чудища стояли дыбом, из его глотки вырывалось хриплое ледяное дыхание, дикие глаза, смеясь, обещали скорую смерть и крики, которых никто не услышит. Кто-то сидел в шкафу Тэда.

Он слышал хриплое ворчанье и чувствовал сладковатый душок падали.

Тэд Трентон закрыл глаза руками и закричал.

В соседней комнате тревожный голос. Отец.

Испуганный вскрик: «Что там?» Это мать.

После звук шагов, почти бег. И в тот момент, когда они вошли, он выглянул из-за растопыренных пальцев и увидел, что тот, в шкафу, по-прежнему смотрит на него и глаза его угрожают: «Ничего, вот когда они уйдут…»

Зажегся свет. Вик и Донна Трентон подошли к его кровати, пораженные его бледностью и вытаращенными глазами, и мать произнесла – нет, скорее прошептала:

– Вик, я говорила, что три хот-дога – это слишком!

И отец сел к нему на кровать, обнял его за плечи и спросил, что с ним такое.

Тэд осмелился снова взглянуть в сторону шкафа.

Монстр исчез. Вместо ненасытных глаз он увидел лишь две связки одеял и теплых вещей, которые Донна не собралась еще отнести на чердак. Перед ними стоял стол, на который Тэд забирался, когда хотел достать что-нибудь с верхней полки. Вместо уродливой треугольной головы, вздернутой словно в удивлении, его глазам предстал игрушечный мишка, взгромоздившийся на одеяла. И сейчас его коричневые глаза-пуговки ласково глядели на Тэда, а не те ужасные желтые глаза.

– Что с тобой, Тэдди? – снова спросил отец.

– Там был монстр! – выкрикнул Тэд. – У меня в шкафу! – И он зарыдал.

Подсела и мать; они пытались успокоить его вдвоем. Обычный ритуал всех родителей. Они объясняли ему, что никаких монстров нет; что ему просто приснился страшный сон. Мама сказала, что тени могут иногда принимать странные очертания, но это не страшно; и папа подтвердил, что, конечно же, ничто в их мирном доме не может причинить ему вреда. Тэд кивнул, хотя и знал, что это не так.

Отец объяснил, как Тэд мог в темноте принять одеяла за плечи, а медвежонка – за голову монстра; и как отраженный свет из ванной превратил стеклянные глазки игрушки в жуткие глаза неведомой твари.

– Вот, смотри, – сказал он. – Смотри как следует.

Тэд послушался.

Отец взял одеяла и задвинул их дальше в шкаф. Тэд слышал, как тихонько звякнули вешалки, говоря о чем-то на своем вешалковом языке. Это было смешно, и он даже улыбнулся. Мама заметила эту его улыбку и улыбнулась в ответ с облегчением.

Папа вылез из шкафа, взял медвежонка и дал его Тэду. Потом он закрыл дверцу и прижал ее столом. Вернувшись к Тэду на кровать, он еще улыбался, но глаза его были серьезны.

– Порядок, Тэд?

– Да, – ответил Тэд, но потом проговорил как бы с трудом: – Но он был там, папа. Я его видел. Правда.

– Ты воображал его, Тэд, – сказал папа, потрепав Тэда по волосам большой теплой рукой. – Монстров не бывает. Они существуют только в сказках и в твоем воображении.

Он посмотрел на мать и опять на отца – на их большие, светящиеся любовью лица:

– Правда?

– Конечно, правда, – сказала мама. – Лучше сходи и сделай пи-пи, как хороший мальчик.

– Я уже. Я потому и проснулся.

– Вот и хорошо.

Тэда укрыли одеялом и поцеловали.

И когда отец с матерью направились к двери, страх навалился на него, как холодная перина. Как безнадежное предчувствие смерти. «О, пожалуйста, – думал он; ничего больше, только: – О, пожалуйста, пожалуйста, пожа…»

Должно быть, отец уловил его мысли, потому что обернулся, держа руку на выключателе, и повторил:

– Нет никаких монстров.

– Нет, папа, – откликнулся Тэд, словно в свою очередь убеждал в этом отца. Монстров нет. Кроме одного, что у меня в шкафу.

Свет погас.

– Спокойной ночи, Тэд. – Нежный голос матери долетел до него, и он готов был крикнуть: Осторожнее, мама, они и теть едят! Во всех фильмах они утаскивают теть и едят их! Ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну...

Но они все равно ушли.

И четырехлетний Тэд Трентон остался в темноте на своей кровати, с одеялом, натянутым до подбородка. На одной стене у него висел Люк Небоход, на другой жизнерадостный бурундучок (сообщающий: «Если жизнь преподносит вам кислые лимоны, делайте из них лимонад!»), на третьей – вся команда из улицы Сезам: Биг Берд, Берт, Эрни, Оскар и Гровер. Все это были добрые существа. Но они не могли защитить от ветра, завывавшего за окном и царапавшего крышу. В эту ночь он больше не уснет.

Но мало-помалу его нервы расслаблялись, подступило забытье…

Как вдруг новый звук, ближе, чем свист ветра, разбудил его опять.

Это скрипнула дверца шкафа:

– Кхххххх…

Тонкий скрип на такой высокой ноте, что его слышат только кошки и маленькие дети, проснувшиеся среди ночи.

Дверца медленно, дюйм за дюймом, приоткрывала из темноты свой мертвый зев.

Там опять был монстр. Там же, где и раньше. Он ухмылялся; его вздернутая голова поднималась над покатыми плечами; янтарные глаза все так же горели животной хитростью. «Я же говорил тебе, что они уйдут, – шептал он. – Они всегда уходят. И тогда я возвращаюсь. Мне нравится возвращаться. И ты мне нравишься, Тэд. Теперь я буду приходить каждую ночь и раз за разом стану подходить немного ближе… пока однажды ночью не успеешь ты закричать, как услышишь мой голос совсем рядом, и вот тогда я съем тебя, и ты будешь совсем мой».

Тэд оцепенело смотрел на существо в шкафу. Он почти узнавал его, и это было хуже всего, он почти…

«Ты узнал меня, Тэдди? Я уже давно здесь. Одно время меня звали Фрэнк Додд, и я убивал теть, и, быть может, ел их. Я древний монстр, Тэд, я всегда на страже и скоро приду и заберу тебя. Жди и смотри, как я подхожу к тебе ближе… ближе…»

Может быть, голос твари был только его собственным свистящим дыханием или воем ветра за окнами – это было не важно. Он слушал его, дрожа от ужаса, не в силах оторваться от зыбкого ухмыляющегося лица. Он не уснет этой ночью, быть может, он не уснет уже никогда.

Но чуть позже, где-то между двенадцатью и часом ночи, Тэд задремал опять – потому что он был маленьким и хотел спать. Он погрузился в беспокойный сон, в котором за ним охотились поросшие шерстью чудовища с острыми белыми зубами.

В трубе продолжал завывать ветер. Белая весенняя луна поднялась высоко в небе. Где-то далеко, на бескрайней равнине или в чаще хвойных лесов, залаяла собака, и опять воцарилась тишина.

А в шкафу Тэда Трентона кто-то с янтарными глазами продолжал бодрствовать.

– Это ты положил одеяла на место? – спросила Донна мужа следующим утром. Она стояла у плиты, поджаривая ветчину. Тэд в детской комнате смотрел «Наш новый зоопарк» и ел «Твинклс». «Твинклс» – кашу Шарпа – Трентоны получали бесплатно, как и все прочие каши Шарпа.

– Ммм? – спросил Вик, погруженный в спортивный раздел газеты. Коренной ньюйоркец, он успешно противостоял чарам команды «Ред сокс», но был мазохистски рад, узнав о неудачном старте «Метс» в чемпионате.

– Одеяла в шкафу у Тэда. Они опять там. Стол отодвинут, и дверца опять открылась. – Она поставила сковородку с шипящей ветчиной на стол. – Ты их клал обратно?

– Нет, – сказал флегматично Вик, переворачивая страницу. – Я и так провонял нафталином.

– Странно. Наверное, он сам их переложил.

Вик наконец сложил газету и посмотрел на нее:

– Ты о чем, Донна?

– Помнишь его страшный сон?

– Еще бы. Я думал, он умирает.

Она кивнула:

– Он решил, что вместо одеял у него в шкафу…

– Бука, – сказал Вик, улыбнувшись.

– Вот-вот. И ты дал ему медвежонка и отодвинул эти одеяла назад. Но утром, когда я зашла, они снова были на прежнем месте. В первый момент я подумала…

– Да, теперь я признаю, что три хот-дога – это перебор, – сказал Вик, снова раскрывая газету.

Позже, когда Вик уже уехал на работу, Донна спросила Тэда, зачем он положил одеяла обратно.

Тэд поглядел на нее, и его обычно живое, веселое лицо вдруг сделалось бледным и застывшим, как у маленького старичка. Перед ним лежала книжка-раскраска «Звездные войны», которую он разрисовывал зеленым фломастером.

– Я не трогал их.

– Но, Тэд, если ты не делал этого, и папа тоже, и я…

– Это монстр, – сказал Тэд. – Тот, что сидит у меня в шкафу.

Он опять вернулся к своему занятию.

Она стояла над ним, немного испуганная. Он был слишком впечатлительным для своего возраста. Нужно вечером поговорить об этом с Виком. Как следует поговорить.

– Тэд, помни, что сказал тебе папа, – произнесла она наконец. – В твоем шкафу никого нет.

– Днем нет, – возразил он, улыбаясь ей так широко, что у нее сразу отлегло от сердца. Она нагнулась и поцеловала его в щеку.

Она собиралась поговорить с Виком, но потом, пока Тэд был в садике, явился Стив Кемп, и она забыла об этом, а ночью Тэд опять кричал, что у него в шкафу монстр.

Дверца шкафа была приоткрыта, одеяла лежали на прежнем месте. На этот раз Вик отнес их на чердак и сложил там.

– Все, Тэд, – сказал он, целуя сына. – Там ничего нет. Спи спокойно.

Но Тэд еще долго не мог уснуть, и, прежде чем ему это удалось, дверца опять тихо скрипнула, ее мертвый зев приоткрыл мертвую черноту – черноту, где таилось нечто шерстистое, с острыми зубами, пахнущее кровью и гнилью.

– Привет, Тэд, – прошептал монстр своим протухшим голосом, и луна заглянула в окошко, как белый, выпученный глаз мертвеца.

Той весной самой старой жительницей Касл-Рока была Эвелин Чалмерс, которую старожилы называли тетя Эвви, а почтальон Джордж Мира – не иначе как «старая болтливая стерва». Джордж Мира доставлял ей почту, состоявшую из каталогов, приложений к «Ридерс дайджест» и брошюрок Братства Христова, и выслушивал ее бесконечные монологи. «Единственное, что эта старая болтливая стерва говорит толкового, так это предсказания погоды», – говаривал Джордж своим приятелям, собираясь с ними у «Пьяного тигра». Дурацкое имя для бара, но им оно нравилось, поскольку бар все равно был единственным в округе.

Все соглашались с Джорджем. Тетя Эвви считалась старейшей жительницей Касл-Рока с тех пор, как столетний Арнольд Хиберт, который под конец впал в маразм и беседовать с ним было все равно что с пустой жестянкой из-под кошачьего супа, свалился с крыльца местного дома для престарелых и сломал шею.

Тетя Эвви была уже почти такой же старой, как Арни Хиберт, и почти в таком же маразме, но в свои девяносто три она находила достаточно сил, чтобы ежедневно препираться с Джорджем Мирой, и оказалась достаточно сообразительной, чтобы не потерять свой дом, как Арни.

И она неподражаемо предсказывала погоду. В городе все знали, что тетя Эвви никогда не ошибается относительно трех вещей: недели, когда нужно начинать сенокос, какая в этом году уродится черника и какая будет погода.

Однажды в этом июне она подковыляла к своему почтовому ящику (который, как подумал Джордж Мира, перейдет к Вину Мерченту, когда старой болтливой стервы не станет). Она изо всех сил прокричала приветствие (глухота, как это обычно бывает, заставляла ее думать, что все вокруг также глухи) и после прокаркала, что нынешнее лето будет самым жарким за последние тридцать лет. «И в начале, и в конце, – каркала Эвви в полуденной тишине. – И в середине».

– Правда? – спросил Джордж.

– Что-о?

– Я спрашиваю, это правда? – Тете Эвви нужно было кричать в самое ухо.

– Я поцелую свинью, если будет не так! – торжествующе прокаркала тетя Эвви. Пепел ее сигареты упал на плечо форменной блузы Джорджа, выстиранной накануне; он безропотно стряхнул его. Тетя Эвви сунулась в окошко его машины – все лучше, чем вопить ему в ухо.

– Все полевые мыши попрятались в подвалах! Томми Нодье видел у Моссунтик-Понд, как олень чешет свои рога! Трава под снегом осталась зеленой! Зеленой, Мира!

– Неужели? – спросил Мира, поскольку нужно было что-то спросить. У него уже начинала болеть голова.

– Что-о?

– Неужели, тетя Эвви? – заорал Джордж Мира, брызнув слюной в лицо старухе.

– Еще бы! – Тетя Эвви кивнула в полном восторге. – И еще я видела прошлым вечером марево на горизонте. Плохой знак, Мира! Слишком рано наступает жара! Ох, многие умрут от жары этим летом!

– Мне пора, тетя Эвви! – прокричал Джордж Мира. – Нужно отвезти телеграмму Стрингеру Болье!

Тетя Эвви Чалмерс откинула голову и захихикала. Она хихикала, пока не закашлялась, роняя пепел на халат. Она выплюнула последний дюйм сигареты, и он лежал, дымясь, на асфальте рядом с ее туфлей, черной, как кухонная плита, и тесной, как корсет, – туфлей старухи.

– Телеграмму французу Болье? Да он не сможет прочитать даже надпись на собственном памятнике!

– Мне надо ехать, тетя Эвви! – сказал поспешно Джордж и нажал на газ.

– Француз Болье – самый большой болван из всех, созданных Богом! – прокаркала тетя Эвви в столбе пыли, оставленном машиной Джорджа.

Она постояла возле почтового ящика, глядя ему вслед. Для нее почты не было, как почти всегда. Большинство из ее знакомых, умеющих писать, были уже мертвы. Она собиралась вскоре последовать за ними. Наступающее лето вызывало у нее мрачные предчувствия. Она могла говорить о мышах, прячущихся в подвалах, или о мареве на горизонте, но не говорила ни о жаре, встающей с полей, как чудовищный зверь со спутанной шерстью и красными глазами; ни о своих страшных снах; ни о беспричинных слезах, приходивших к ней по утрам, слезах, которые не несли облегчения, а разъедали глаза, как пот. Она не говорила о ветре, несшем безумие и смерть.

– Джордж Мира, ты – старый пердун, – произнесла тетя Эвви с мягким мэнским выговором, придающим словам одновременно ласковость и язвительность.

Она медленно направилась назад к дому, по пути остановившись и поглядев на небо, еще окрашенное в нежные весенние тона. Но она чувствовала там будущую жару. Будущую смерть.

За год до этого лета, когда старый «ягуар» Вика Трентона начал издавать неприятный лязгающий звук где-то над левым передним колесом, именно Джордж Мира посоветовал ему обратиться в мастерскую Джо Кэмбера на окраине Касл-Рока. «Он очень странно себя ведет в таких случаях, – говорил он Вику тогда, стоя с ним у почтового ящика. – Говорит, что ничего не выйдет, потом все делает как надо, и ты же оказываешься виноватым». Вик еще долго размышлял, правильно ли он понял почтальона, или это какая-то мэнская шутка.

Все же он позвонил Кэмберу, и однажды в июле (гораздо менее жарком, чем следующий) они все вместе – он, Донна и Тэд – отправились туда. Дважды Вику приходилось останавливаться и спрашивать дорогу, и с тех пор он звал эти места не иначе как восточная глушь.

Пока он заезжал во двор к Кэмберам, переднее колесо лязгало еще сильнее, чем раньше. Трехлетний тогда Тэд сидел на коленях у Донны и улыбался, его всегда веселили поездки на папиной машине.

Во дворе они увидели мальчика лет восьми-девяти, бившего по мячу старой бейсбольной битой. Мяч отлетал в сторону, стукался о стену сарая, где, как решил Вик, и размещался гараж мистера Кэмбера, и возвращался обратно.

– Добрый день, – сказал мальчик. – Вы мистер Трентон?

– Точно, – ответил Вик.

– Сейчас позову папу, – сказал мальчик и исчез в сарае.

Все трое Трентонов вылезли, и Вик без особого оптимизма поднял крышку и уставился на проклятое колесо.

Быть может, ему придется еще тащить машину в Портленд. Не похоже, что ему здесь помогут.

Его раздумья прервала Донна, испуганно звавшая его. И потом:

– О боже, Вик!

Он быстро привстал и увидел громадного пса, показавшегося из сарая. В какой-то абсурдный момент он не мог понять, собака это или пони-уродец. Потом, когда пес окончательно вышел из темноты, он разглядел печальные глаза и понял, что перед ним сенбернар.

Донна импульсивно сгребла в охапку Тэда и прижалась к машине, но Тэд бился в ее руках, пытаясь вырваться:

– Ма, дай посмотреть собачку… Ма, дай собачку!

Донна с опаской поглядела на Вика, который в ответ пожал плечами. Тут из сарая вышел тот же мальчик и потрепал пса по голове. Пес завилял необъятных размеров хвостом, и Тэд удвоил свои усилия.

– Мэм, вы можете его отпустить, – вежливо сказал мальчик. – Куджо любит детей. Он его не укусит. – И, обращаясь к Вику: – Папа сейчас придет. Он моет руки.

– Хорошо, – сказал Вик. – Ну и пес у тебя, сынок. Ты уверен, что он не опасен?

– Конечно, – подтвердил мальчик, но Вик все равно подошел поближе к жене с сыном. Куджо смотрел на них, подняв голову, и медленно взмахивал хвостом.

– Вик… – начала было Донна.

– Все в порядке, – сказал Вик с некоторым сомнением.

Казалось, пес мог проглотить Тэда в один присест.

Тэд тоже застыл на мгновение. Они с псом глядели друг на друга.

– Собачка? – вопросительно произнес Тэд.

– Куджо, – уточнил сын Кэмбера, подходя к Тэду. – Его зовут Куджо.

– Ку-уджо, – протянул Тэд, и пес подошел ближе и начал лизать ему лицо своим громадным языком. Тэд хихикал и пытался отвернуться. Потом он повернулся к отцу с матерью, собираясь подойти, но неожиданно споткнулся и упал. В следующий момент пес кинулся к нему одним неуловимым движением, и Вик, обнимавший жену за талию, почувствовал, как у нее перехватило дыхание. Он хотел бежать на помощь… потом замер на месте.

Зубы Куджо осторожно сомкнулись на спинке рубашки Тэда. Он поднял мальчика – в тот момент Тэд походил на котенка в зубах мамы-кошки, – и поставил его на ноги.

Тэд побежал к отцу с матерью:

– Собачка! Па! Ма! Какая хорошая собачка!

Сын Кэмбера наблюдал за этим со снисходительным одобрением, засунув руки в карманы.

– Да, замечательный пес, – сказал Вик. Он успокоился, но сердце все еще билось учащенно. Ведь он едва не поверил, что сейчас сенбернар оторвет его сыну голову, как леденцовому зайцу. – Тэд, это сенбернар.

– Сен… бенар! – крикнул Тэд и побежал назад к Куджо, который теперь разлегся у входа в сарай, словно гора средних размеров. – Куджо! Ку-у-уджо!

Донна опять забеспокоилась:

– Вик, ты думаешь…

Но Тэд уже подбежал к Куджо и обнял его. Теперь он мог заглянуть ему в глаза. Пес улыбался, его язык вывалился изо рта розовой тряпкой.

– Я думаю, все прекрасно, – сказал Вик.

Тэд сунул маленькую ручку в рот Куджо и копался там, как самый юный дантист. Это снова заставило Вика встревожиться, но скоро Тэд опять вернулся.

– У собачки зубы, – сообщил он.

– Ага, – согласился Вик. – Много зубов.

Он повернулся к мальчику, намереваясь спросить его, почему у собаки такое имя, но тут из гаража вышел сам Джо Кэмбер, вытирая руки о кусок ветоши.

Вик был приятно удивлен тем, что Кэмбер оказался мастером своего дела. Пока они ехали в машине Вика до холма и обратно, он внимательно слушал лязгающий звук.

– Передача полетела, – коротко высказался он. – Вам повезло, что машина еще на ходу.

– Можете что-нибудь сделать? – осведомился Вик.

– Ага. Прямо сейчас, если вы подождете пару часиков.

– Конечно, подождем. – Вик оглянулся и поискал глазами Тэда и пса.

Тэд завладел бейсбольным мячом сына Кэмбера и зашвырнул его как можно дальше (впрочем, не так уж далеко). Сенбернар покорно притащил мяч назад, порядком обслюнявив его по пути.

– Ваш пес здорово развеселил моего сына.

– Куджо любит детей, – сказал Кэмбер. – Хотите загнать машину в сарай, мистер Трентон?

Доктор примет вас там, подумал Вик, садясь за руль. Вся работа заняла полтора часа, и плата, которую запросил Кэмбер, оказалась вполне приемлемой.

Тэд бегал вокруг, бесконечно повторяя имя собаки:

– Куджо… Ку-у-уджо… эй, Куджо!

Прежде чем они уехали, сын Кэмбера (выяснилось, что его зовут Бретт) даже усадил Тэда на спину Куджо и поддерживал его, пока пес послушно ходил взад-вперед по тропинке. Когда он проходил мимо, Вик поймал его взгляд… и ему показалось, что Куджо улыбается.

Всего за три дня до разговора на повышенных тонах между Джорджем Мирой и старой Эвви Чалмерс маленькая девочка, ровесница Тэда Трентона, встала из-за обеденного стола в Айова-Сити, штат Айова, и сказала:

– Ма, что-то мне нехорошо. Я, наверное, заболела.

Мать поглядела на нее без особого удивления. За два дня до того старший брат Марси пришел из школы с расстройством желудка. У него уже все прошло, но семья провела не самые приятные двое суток, наблюдая, как из Брока извергается все съеденное.

– Ты уверена, детка? – спросила мать.

– Ох, – простонала внезапно Марси и кинулась к двери, прижав обе руки к животу. Мать устремилась за ней, увидела, как она тянет на себя дверь ванной, и подумала: «Ну вот, опять все сначала».

Когда она услышала из ванной характерные звуки, в уме у нее уже прокручивался план действий: в постель, жидкая пища, горшок, книжки. Попросить Брока перенести к ней в комнату телевизор, когда…

Она заглянула в ванную, и эти мысли мгновенно исчезли.

Унитаз, куда стошнило ее четырехлетнюю дочь, был полон крови; кровь забрызгала эмалированные стенки и кафель вокруг.

– О, мама, мне плохо…

Дочь повернулась, ее дочь повернулась, и вокруг рта у нее была кровь, и на подбородке, и на голубом воротничке блузки, кровь, о Господи Иисусе, Иосиф и Мария, как много крови…

– Ма…

Тут ее дочь опять стошнило вязкой кровавой массой, и тогда мать схватила Марси в охапку и вместе с ней бросилась к телефону вызывать «Скорую помощь».

Куджо знал, что он чересчур стар, чтобы гоняться за кроликами.

Вообще-то он совсем не был стар, даже для собаки. Но в свои пять лет уже давно не был щенком, который может без устали гоняться по лесам и полям даже за мотыльком. В пять лет он достиг, как сказали бы о женщине, среднего возраста.

Но шестнадцатого июня солнце припекало, хотя и роса еще не высохла. Жара, которую предсказывала тетя Эвви, уже наступила, и к двум часам Куджо будет лежать в тени во дворе (или в сарае, если Хозяин позовет его туда, когда напьется, а в последнее время это случалось все чаще), спасаясь от зноя. Но это будет позже.

А сейчас он увидел кролика, большого, толстого, с бурой шерстью, который даже не подозревал о его присутствии. Ветер дул в другую сторону.

Куджо стал подкрадываться к кролику скорее из спортивного интереса, чем для того, чтобы утолить голод. Кролик безмятежно угощался клевером, уже подсохшим на солнце за последний месяц. Если бы он заметил Куджо раньше, то успел бы убежать. Но это случилось, только когда между ними было не больше пятнадцати ярдов. Какой-то момент кролик не двигался, превратившись в скульптуру кролика с комично вытаращенными бусинками глаз. Потом он пустился наутек.

Свирепо рыча, Куджо бросился за ним. Кролик был маленьким, а Куджо большим, но пес не отставал. Кролик начал петлять. Куджо изо всех сил догонял, оставляя в рыхлой почве следы когтей и распугивая птиц своим лаем.

Он уже почти настиг кролика, когда тот неожиданно юркнул в какую-то дыру на склоне небольшого холма. Дыра была полускрыта высокой травой, но Куджо не стал колебаться. Он протиснул свое громоздкое тело в узкий лаз, где и застрял, как пробка в бутылке.

Джо Кэмбер владел фермой «Семь дубов» в конце дороги номер три уже семнадцать лет, но он понятия не имел об этой норе. Он мог, конечно, наткнуться на нее, если бы возделывал землю, но он этого не делал. В красном сарае Джо не хранил никаких сельскохозяйственных орудий, там были его гараж и автомастерская. Его сын Бретт часто обходил поля и леса возле дома, но и он ни разу не обратил внимания на эту нору, хотя несколько раз едва не провалился в нее. В ясную погоду нору скрывала тень, а в дождливые дни ее заслоняла поднявшаяся трава.

Джон Музам, предыдущий владелец фермы, знал о норе, но не сказал о ней Джо Кэмберу, когда тот покупал ферму в шестьдесят третьем году. Он мог упомянуть об этом, когда навещал Джо и его жену, Черити, в семидесятом, после рождения их сына, но вскоре рак свел его в могилу.

А хорошо, что Бретт ничего о ней не знал. Нет ничего увлекательнее для мальчишки, чем дыра в земле, тем более если она ведет в настоящую, пусть и маленькую, известняковую пещеру. Глубина ее доходила до двадцати футов, и маленький мальчик вполне мог залезть внутрь и потом не выбраться. Так уже случалось с некоторыми мелкими животными. Пол пещеры был усеян костями: ондатра, скунс, пара бурундуков, суслик и кот по кличке Чистюля. Кэмберы потеряли его пару лет назад и решили, что его сбила машина или он просто убежал. Но он лежал здесь, рядом с костями полевой мыши, которую преследовал.

Кролик Куджо соскользнул вниз и теперь возился там, мелькая в темноте. Лай Куджо заполнил пещеру, и отразившее его эхо создавало впечатление, что у входа собралась целая стая собак.

Пещера привлекала и летучих мышей – ее известняковые своды были идеальным местом для их дневного сна. Именно в том году среди бурых летучих мышей, которые и обитали в пещере, наблюдалась вспышка бешенства; и поэтому Бретту Кэмберу повезло вдвойне.

Куджо протиснулся в пещеру по плечи. Он отчаянно работал лапами, но без всякого толку. Он мог вылезти и отправиться восвояси, но охотничий азарт еще не прошел. Его глаза, не особенно зоркие, ничего не видели в темноте, но он чуял запахи сырости, помета летучих мышей… и, главное, запах кролика. Горячего и вкусного. Кушать подано.

Его лай вспугнул мышей. Кто-то вторгся в их обиталище, и они всей массой, попискивая, устремились к выходу. Но внезапно их локаторы подали сигнал: выход закрыт. Его заслоняло тело пришельца.

Они кружили в темноте, взмахивая перепончатыми крыльями. Кролик внизу застыл в надежде на лучшее. Куджо понял, что некоторые из мышей пролетели совсем рядом, и испугался. Ему не нравились их запах и издаваемые ими звуки; еще больше не нравилось исходящее от них странное тепло. Он гавкнул и огрызнулся; челюсти сомкнулись на одном из бурых крыльев. Хрустнули кости, тонкие, как младенческие пальцы. Мышь метнулась и укусила его, оставив на чувствительном носу собаки длинную извилистую царапину, похожую на знак вопроса. Трепещущее тельце умирающей мыши упало на камни, но дело было сделано; укус бешеного животного особенно опасен в области головы, поскольку бешенство – это болезнь центральной нервной системы. Собаки, более уязвимые, чем их двуногие хозяева, не гарантированы от заражения даже вакциной. А Куджо никогда в жизни не делали прививок.

Не зная этого, но ощутив, что он укусил что-то противное и явно нездоровое, Куджо решил: игра не стоит свеч. Мощным рывком он выбрался из пещеры и отряхнулся, разбрасывая вокруг камешки и известняковую пыль. Из раны на носу сочилась кровь. Он сел, поднял голову и горестно завыл.

Летучие мыши коричневым облачком вылетели из своего убежища, метнулись под лучами июньского солнца и поспешили назад. Они были безмозглыми тварями и через несколько минут забыли о лающем пришельце и опять уснули, завернувшись в свои перепончатые крылья, как старухи в шали.

Куджо побрел прочь. Он опять отряхнулся и беспомощно потрогал лапой нос. Кровь уже запеклась, но нос все болел. Самосознание у собак далеко превосходит их умственные способности, и Куджо не хотелось идти домой. Если он сейчас придет туда, кто-нибудь из троицы – Хозяин, Хозяйка или Мальчик – обязательно заметит, что с ним что-то не в порядке. Может быть, они даже назовут его ПЛОХОЙ СОБАКОЙ. А в этот момент он и сам чувствовал, что он ПЛОХАЯ СОБАКА.

Поэтому вместо того, чтобы идти домой, Куджо направился к ручью, отделявшему владения Кэмберов от участка Гэри Педье, их ближайшего соседа. Он вошел прямо в воду и напился, пытаясь избавиться от этого тошнотворного вкуса и смыть с носа грязь и зеленую известняковую пыль, пытаясь прогнать чувство ПЛОХОЙ СОБАКИ.

Мало-помалу ему становилось лучше. Он вылез из воды и отряхнулся, окружив себя мгновенной радугой из водяных брызг.

Чувство ПЛОХОЙ СОБАКИ ушло, но боль в носу осталась. Он пошел к дому поглядеть, не вернулся ли Мальчик. Каждое утро он провожал большой желтый автобус, увозивший Мальчика куда-то, но в последнюю неделю этот автобус, всегда набитый галдящими ребятишками, что-то не появлялся. Мальчик сидел дома, а иногда мастерил что-нибудь в сарае вместе с Хозяином. Может быть, сегодня автобус приезжал снова. А может, и нет. Он уже забыл о норе и о противном вкусе во рту и помнил только о боли в носу.

Куджо прокладывал себе путь сквозь заросли травы, провожая взглядом попадающихся на пути птиц, но не пытаясь гнаться за ними. Его охота на сегодня закончилась – он это чувствовал. Он был сенбернаром пяти лет, весил двести фунтов и в этот день, 16 июня 1980 года, заразился бешенством.

Семь дней спустя, за тридцать миль от фермы «Семь дубов» в Касл-Роке, в портлендском ресторанчике под названием «Желтая субмарина», встретились двое мужчин. Заведение предлагало большой выбор сандвичей, несколько видов пиццы и пепперони. Над стойкой висело объявление, что с того, кто сможет съесть два «подводных кошмара», плата не взимается; ниже какой-то остряк дописал: «Если вас стошнит, вы платите».

Обычно Вик Трентон не отказывался перехватить здесь парочку сандвичей, но сегодня его мучила такая изжога, что он не рискнул заказать что-либо.

– Похоже, мы увязли в дерьме, – сказал Вик своему собеседнику, который без энтузиазма ковырял вилкой датскую ветчину. Это был Роджер Брикстон, и если уж он ел без энтузиазма, то кто угодно мог понять, что стряслось что-то чрезвычайное. Роджер весил двести семьдесят фунтов, и, когда он садился, казалось, что у него совсем нет коленей. Донна как-то во время их дурашливой постельной возни призналась мужу, что думала, что Роджеру отстрелили колени во Вьетнаме.

– В глубоком дерьме, – подтвердил Роджер. – В таком, что ты даже представить не можешь, старик.

– И ты правда думаешь, что эта поездка что-нибудь решит?

– Может, и нет, – сказал Роджер, – но если мы ее не предпримем, то все пропало. А так, может, и удастся что-нибудь спасти. Нужно подумать. – И он вгрызся в свой сандвич.

– Перерыв в десять дней может нам повредить.

– Хуже, чем есть, уже не будет.

– Ну конечно. Только не забывай про Кеннебанк-бич.

– Лиза там управится.

– Лиза вряд ли управится даже со своей застежкой от лифчика. Но если и так, нужно срочно запускать новую рекламу «Твоя любимая черника». И еще: ты ведь должен встретиться с этим придурком из Мэнского агентства недвижимости.

– Нет уж, встречайся сам.

– Ладно, встречусь, – сказал сердито Вик. – Я уже у себя в шкафу его воображаю.

– Пускай. Это все ерунда по сравнению с Шарпом. Как ты не понимаешь? Шарп с сыном хотят нас видеть.

От одной мысли о пяти днях в Бостоне и пяти в Нью-Йорке Вика бросало в холодный пот. Когда-то они с Роджером шесть лет проработали в агентстве Эллисона в Нью-Йорке, но теперь Вик жил в Касл-Роке, а Роджер с Элсией – в соседнем Бриджтоне, в пятнадцати милях.

Если бы это зависело от Вика, он бы никогда и не вспомнил о прежней жизни. Никогда раньше он не жил так полнокровно, как здесь, в Мэне. Теперь у него появилось мрачное чувство, что все эти годы Нью-Йорк только и ждал, чтобы, выбрав подходящий момент, опять заграбастать его в свои объятия. Его самолет мог потерять управление и исчезнуть в огненной вспышке. Или такси, в котором он поедет, врежется в опору моста, складываясь в желтую, сочащуюся кровью гармошку. Или случайный грабитель сдуру надавит на спуск вместо того, чтобы просто припугнуть. Что угодно. Если он вернется, этот город убьет его.

– Родж, – спросил он, откладывая почти нетронутый сандвич, – ты думаешь, мир перестанет вертеться, если мы потеряем заказы Шарпа?

– Мир-то не перестанет, – буркнул Роджер, наливая себе пива, – но я? Мне еще семнадцать лет из двадцати выплачивать рассрочку, и мои двойняшки уже видят себя в Бриджтонском училище. И у тебя своя рассрочка, свой ребенок да еще старый «ягуар», на котором ты когда-нибудь свернешь себе шею.

– Да, но производство…

– Подавится твое производство! – рявкнул Роджер, стукнув стаканом о стол.

Компания из четырех человек, сидевшая за соседним столом, даже зааплодировала.

Роджер с признательностью помахал им и опять повернулся к Вику:

– Ты отлично понимаешь, что, потеряв заказы Шарпа, мы пойдем ко дну и не булькнем. С другой стороны, если в следующие два года нам что-нибудь достанется, то мы сможем вписаться в бюджет туристского ведомства или еще куда-нибудь. Это лакомый кусок. Можно, конечно, распрощаться с Шарпом и его вонючими кашами, но это будет значить, что глупые поросята сами выбежали из прочного дома прямо в пасть злому серому волку.

Вик молчал и думал, глядя на свой недоеденный сандвич. Все это было невесело, но он не боялся невеселых мыслей. Больше всего его донимала полная абсурдность ситуации. Это было как гром с ясного неба. Он, Роджер и «Эд Уоркс» ничего не сделали, чтобы это случилось, и Роджера это тоже угнетало; он мог прочитать это на его круглом лице, которое не выглядело таким бледно-серьезным с тех пор, как они с Элсией потеряли своего малыша Тимоти, когда тому было девять дней. Через три недели после этого Роджер наконец сорвался и зарыдал, закрыв руками свое толстое лицо, так безутешно, что у Вика сдавило сердце. Но тихая паника, поселившаяся в его глазах теперь, была не лучше.

Гром с ясного неба то и дело гремит в рекламном бизнесе. Большой корабль, вроде агентства Эллисона, ворочавшего миллионами, мог его выдержать. Маленький, каким было «Эд Уоркс», – не мог. На одной чаше их весов лежало много мелких яиц, а на другой – одно большое, заказы Шарпа; и теперь осталось только ждать, рассыплются ли прочие яйца, если убрать это большое. Их вины здесь не было, но это уже никого не интересовало.

Вик с Роджером сработались еще в агентстве Эллисона, шесть лет назад. Вик, высокий, худой и довольно тихий, дополнял своим «инь» шумное и жизнерадостное «ян» Роджера Брикстона. Они сошлись и в личном плане, и в профессиональном. Первое совместное дело было небольшим – журнальная реклама кампании помощи больным церебральным параличом.

На скромном черно-белом плакате маленький мальчик на костылях стоял у бейсбольного поля не то чтобы с печальным, но с каким-то безучастным лицом. Почти довольным. Подпись гласила: «Билли Беллами никогда не возьмет в руки биту». Ниже: «У Билли церебральный паралич». И еще ниже: «Поможете ему?»

Они получили ощутимый гонорар. Жены Вика и Роджера были довольны. Еще полдюжины успешных проектов – и они разработали далеко идущий план, причем Вик в этом тандеме был автором концепций, а Роджер взял на себя роль исполнителя.

Для корпорации «Сони» они соорудили плакат с мужчиной в деловом костюме, сидящим, скрестив ноги, прямо посередине дороги, с блаженной улыбкой и большим приемником «Сони» на коленях. Внизу подпись: «“Полис”, “Роллинг стоунз”, Вивальди, Майк Уоллес, трио “Кингсмэн”, Пэтти Смит, Джерри Фолуэлл. Добро пожаловать!»

Реклама для фирмы «Войт», производящей снаряжение для плавания, изображала человека, представляющего собой полную противоположность «пляжным мальчикам» из Майами. Это был горделиво стоящий на фоне тропического рая пятидесятилетний субъект с татуировкой, солидным брюшком, внушительными мышцами и шрамом на боку. Он держал ласты фирмы «Войт». Внизу можно было прочитать: «Мне еще дорога жизнь, и я не ношу что попало». Внизу было еще много всякого, и Вик с Роджером предлагали написать: «Я не сую куда попало», но им не позволили. Жаль. Вик был уверен, что с таким текстом продажа ластов здорово оживится.

А потом был Шарп.

Когда старый Шарп явился в агентство Эллисона в Нью-Йорке, его кливлендская компания занимала двенадцатое место в пищевой промышленности страны и была крупнее, чем «Набиско» до войны. Старик любил это подчеркивать, на что его сын всегда возражал, что война закончилась тридцать лет назад.

Вик Трентон и Роджер Брикстон получили заказ на базе полугодового договора. Через полгода их работы компания с двенадцатого места передвинулась на десятое. Еще через год, когда Вик с Роджером переехали в Мэн и открыли собственное дело, она была уже на седьмом.

Их реклама отличалась изобретательностью. Для печенья фирмы «Шарп» Вик с Роджером изобрели Вольного Стрелка печеньями, ковбоя-заику, шестизарядный револьвер которого был вместо пуль заряжен печеньями – для каждого особыми: то шоколадными, то овсяными, то имбирными. Каждая реклама заканчивалась тем, что ковбой, стоя над грудой настрелянного им печенья, объявлял миллионам телезрителей: «Хм, бандиты сбежали. Зато осталось печенье. Лучшее печенье в Америке! И на Западе, конечно». После этого он откусывал печенье, и на лице его появлялось выражение, чрезвычайно напоминающее первый оргазм подростка. Конец.

Для тортов – шестнадцать разновидностей всех видов и размеров – Вик изобрел то, что на их жаргоне именовалось «Джордж и Грэйси». Сюжет изображал Джорджа и Грэйси за уставленным всеми возможными яствами обеденным столом посреди громадной, скупо освещенной залы. Джордж, повязанный салфеткой, с вожделением смотрел, как Грэйси извлекает из холодильника очередное изделие Шарпа. Они улыбались друг другу с полным взаимопониманием, как две половинки одного общества. Вслед за затемнением на экране появлялись слова: «Порой все, что нам нужно, – это торт фирмы «Шарп»». И больше ни слова. Этот клип даже получил премию.

И еще они придумали Профессора Вкусных Каш, известного как «лучшая рекламная работа в области детского питания». Вик и Роджер не без самодовольства соглашались с этим… но именно Профессор Вкусных Каш теперь подвел их под монастырь.

Профессор, которого играл довольно импозантный актер среднего возраста, был настоящей находкой на фоне слюнявой рекламы жвачки, игрушек, кукол… и каш-конкурентов.

Сюжет начинался в школьном классе, который зрители утренних субботних программ привыкли отождествлять с популярными сериалами из школьной жизни. Профессор Вкусных Каш был одет в костюм, вязаный жилет и рубашку с открытым воротом. В речах и манерах он был крайне авторитарен; Вик с Роджером опросили сорок учителей и с полдюжины детских психиатров и пришли к выводу, что большинство детей лучше воспринимает именно такой стиль – нечто вроде строгого, но справедливого родителя, которого они так редко видели у себя дома.

Профессор сидел за учительским столом в нарочито небрежной позе – юный зритель мог заподозрить в нем родственную душу, – но голос его был весом и серьезен. Он не приказывал. Он не упрашивал. Он не расхваливал свой товар. Он просто разговаривал с миллионами маленьких зрителей, как с реальными собеседниками.

– Доброе утро, дети, – говорил Профессор. – Я хочу рассказать вам про каши. Я знаю о кашах все, потому что я – Профессор Вкусных Каш компании «Шарп». И я скажу вам, что каши компании «Шарп» – самые вкусные каши в Америке. И самые полезные. – Тут он делал паузу и широко, по-товарищески улыбался. – Вы уж мне поверьте, я это знаю. И ваша мама это знает, спросите у нее. Я хочу, чтобы и вы это знали.

В это время к Профессору подходил молодой человек и вручал ему чашку с какой-нибудь из рекламируемых каш. Профессор отправлял ложку в рот и после говорил, глядя прямо в глаза каждому зрителю:

– Ну что ж, все в порядке.

Старик Шарп возражал против последней реплики – его возмущала сама мысль о том, что с его продукцией что-то может быть не в порядке. Вик с Роджером убедили его не рациональными доводами, ведь реклама – это совсем не рациональное занятие. Часто вы делаете то, что считаете нужным, но хоть убей не можете объяснить, зачем вы это сделали. И Вик, и Роджер знали, что последняя реплика таит в себе огромную силу убеждения. Фраза, произносимая Профессором, вносила комфорт и ощущение полной безопасности в этот тревожный мир, где родители разводятся, старшие ребята могут без всякого повода надавать вам по шее, ваша бейсбольная команда то и дело проигрывает, а хорошие парни далеко не всегда побеждают, как это показывают в кино. Так вот, знайте: в этом мире, где так много непорядка, всегда будут каши компании «Шарп», и они всегда будут самыми вкусными. «Ну что ж, все в порядке».

С некоторой помощью сына Шарпа (впоследствии Роджер заподозрил, что тот хотел присвоить авторство идеи) Профессор Вкусных Каш получил одобрение и появился в субботнем эфире, не миновав и таких популярных еженедельных программ, как «Звездные рыцари», «Штаты глазами Арчи» и «Остров Джиллигэна». Вскоре Профессор стал национальным героем, а его коронная фраза «Ну что ж, все в порядке» вошла в обиход, как и общеизвестные выражения «Будь спок» и «Не бери в голову».

Когда Вик с Роджером решили пойти своим путем, они не стали разрывать отношения ни с кем из прежних заказчиков. Первые шесть месяцев в Портленде оказались довольно-таки беспокойным временем. Тэду только что исполнился год, и Донна с неохотой уезжала из Нью-Йорка, что стало причиной не одного скандала. У Роджера обострилась старая язва, нажитая им в рекламных боях на арене Большого Яблока, – когда они с Элсией потеряли сына, язва накинулась на него с удвоенной свирепостью. Элсия, правда, держалась молодцом, хотя были и другие проблемы. Их семьи бывали в Мэне раньше, и вместе, и порознь, но они раньше не могли даже представить, как много дверей здесь оказывается закрытыми перед теми, кто, как говорят в Мэне, приехал «из-за границ штата».

Они бы и не переехали, если бы компания «Шарп» оставила их без поддержки. Переговоры в штаб-квартире компании в Кливленде выявили расхождение позиций: старик не хотел расставаться с Виком и Роджером, а сын (которому было уже за сорок) настаивал, что было бы безумием заказывать рекламу двум парням, забравшимся в глушь, за шестьсот миль от Нью-Йорка. Но тот факт, что «Эд Уоркс» сохранила связь с нью-йоркским рынком рекламы, убедил сына, как и большинство их прежних заказчиков. К тому же старик, предвкушая будущую прибыль, был весьма либерален:

– Что ж, если эти молодые люди собираются перебраться подальше от этого безбожного города, они, по-моему, поступают весьма здраво.

Вот и все. Веского слова старика оказалось достаточно. И еще два с половиной года Вольный Стрелок продолжал стрелять печеньем, Джордж и Грэйси – улыбаться друг другу над очередным изделием Шарпа, а Профессор Вкусных Каш – оповещать детей, что все в порядке. Сюжеты снимались в маленькой независимой студии в Бостоне, и три-четыре раза в год то Роджер, то Вик летали в Кливленд на переговоры с Кэрролом Шарпом и его сыном, который уже порядком поседел. Прочая их деловая активность в основном ограничивалась сношениями с почтой и телефонной компанией. В целом такая жизнь их устраивала.

И тут появилась «Красная клубника».

Вик и Роджер, конечно, слышали о ней и раньше, хотя ее выбросили на рынок всего два месяца назад, в апреле восьмидесятого. Большинство каш Шарпа были несладкими. Особенно удачной вышла «Смесь всех круп» – вклад компании в производство крупяных изделий. Однако «Красная клубника» призвана была обеспечить продвижение в новую область, переходную от каш к сладким блюдам.

В конце лета «Клубника» успешно прошла испытания в Бойсе, штат Айдахо, Скрэнтоне, штат Пенсильвания, и на новой родине Роджера – в Бриджтоне. Роджер с содроганием известил Вика, что не позволил двойняшкам отведать этой штуки. «Там больше сахара, чем каши, и все это ужасно напоминает горящий сарай».

Вик тогда кивнул и заметил без всякого намека: «Когда я в первый раз заглянул в пакет, мне показалось, что он полон крови».

– Ну? – настойчиво спросил Роджер. Он слопал уже половину сандвича, пока Вик опять прокручивал в уме случившееся. Он все больше и больше склонялся к мысли, что старый Шарп и его сын в Кливленде ждут их появления.

– Думаю, стоит попробовать.

Роджер хлопнул его по плечу:

– Молодец. Теперь ешь.

Но Вик есть не хотел.

Их, как и всех сотрудников компании, пригласили в Кливленд на совещание, которое должно было состояться через три недели после Четвертого июля. Но, помимо этого, в «Эд Уоркс» пришло специальное письмо, составленное в довольно туманных выражениях, из которого Вик понял: сын Шарпа собирается использовать «Клубнику», чтобы окончательно избавиться от их услуг.

Три недели спустя после того, как Профессор на всю страну с энтузиазмом («Ну что ж, все в порядке») расхвалил «Красную клубнику», в больницу поступил первый ребенок. Маленькая девочка, почувствовавшая недомогание, исторгла из себя то, что ее перепуганной матери сперва показалось громадным количеством крови.

Ну что ж, все в порядке.

Это случилось в Айова-Сити, штат Айова. На другой день было отмечено еще семь случаев. На следующий день – двадцать четыре. Каждый раз родители отправляли детей в больницу, заподозрив у них внутреннее кровотечение. Количество заболевших росло как снежный ком – сперва сотни, потом тысячи.

Ни в одном из этих случаев рвота или диарея не вызывались непосредственно «Клубникой», но именно ее обвинили во всем.

А причина была в пищевом красителе, придающем каше красный цвет. Он тоже был безвреден сам по себе, но почему-то человеческий организм не мог его переварить. Один доктор сказал Вику, что если бы какой-нибудь ребенок умер сразу после порции «Клубники», то вскрытие обнаружило бы, что его пищевод красный, как стоп-сигнал. Конечно, это тоже ничего не значило, но у страха глаза велики.

Роджер собирался развить бешеную активность. Он хотел встретиться с теми, кто выпускал ролик, и с самим Профессором Вкусных Каш, который так вошел в роль, что тоже очень тяжело переживал случившееся. Потом – в Нью-Йорк для встречи с деятелями рынка. Все эти две недели в Бостоне и Нью-Йорке им предстояло работать не покладая рук, чтобы умаслить старого Шарпа и его сына. После этого они явятся в Кливленд не с повинной головой, а с планом сражения, призванного дать отпор конкурентам, осмелевшим после «Клубники».

Так было в теории. На практике Вик понимал, что шансы их на успех немногим отличаются от нуля.

У Вика были и другие проблемы. В последние восемь месяцев он замечал, что они с женой медленно, но неуклонно отдаляются друг от друга. Он все еще любил ее, а Тэда просто боготворил, но все происходило как-то само по себе, и он осознавал, что дальше будет еще хуже. Поэтому ему не очень хотелось надолго покидать дом. Он то и дело замечал у жены какой-то странный, ускользающий взгляд. И этот вопрос. Он задавал его себе снова и снова, когда не мог уснуть, а таких ночей становилось все больше. Есть ли у нее любовник? Они не часто спали вместе в последнее время, а он знал, как она это любит. Делала ли она это с другим мужчиной? Он надеялся, что нет, но разве он мог быть уверенным? Сознавайтесь, миссис Трентон, или будете отвечать за последствия.

Он ни в чем не был уверен. Но боялся, что уверенность в чем бы то ни было может разрушить их брак. Он доверял ей и простил бы многое. Но не это. Он не хочет носить рога – дети на улице станут смеяться. И еще…

– Что? – спросил он, оторвавшись от этих мыслей. – Извини, я прослушал.

– Я сказал: «Эта чертова красная каша». Именно так, слово в слово.

– Да-да. Давай выпьем за это.

Роджер поднял стакан с пивом.

– Выпьем, – сказал он.

Гэри Педье сидел возле своего дома у подножия холма «Семи дубов» на дороге номер три через неделю после того, как Вик с Роджером закончили свой невеселый ленч в «Желтой субмарине», выпив коктейль, состоящий из четверти холодного апельсинового сока и трех четвертей поповской водки. Он восседал в тени трухлявого вяза на еле живом складном стульчике и пил водку «Попов» – она была самой дешевой.

Гэри приобрел запас водки в Нью-Хэмпшире, где спиртное было дешевле, во время своего последнего алкогольного рейда. «Попов» и в Мэне стоил недорого, но Гэри всегда ездил в Нью-Хэмпшир – штат, строивший свое благополучие на дешевой выпивке, дешевых сигаретах и туристских аттракционах типа домика Санта-Клауса и «Шести стволов». Нью-Хэмпшир – чудное местечко. Его стол возвышался посреди изрытого, запущенного газона. Не менее запущенным выглядел и дом за его спиной: серый, облупившийся, с дырявой крышей, ставни висели. Труба торчала на фоне неба, как пытающийся подняться пьяница. Один из ставней, оторванный свирепым зимним ветром, все еще свисал с ветвей гибнущего вяза. «Да, – говаривал Гари, – это не Тадж-Махал, но кому какое дело?»

Гэри этим июньским жарким днем был пьян в стельку. Такое состояние являлось для него привычным. Он знать не знал ни Роджера Брикстона, ни Вика Трентона, ни его жены, он знал только Кэмберов и их пса Куджо, которые жили дальше по дороге номер три. Они с Джо Кэмбером немало выпили вместе, и в один из моментов озарения Гэри вдруг понял, что Джо уже далеко зашел по пути превращения в алкоголика. Сам Гэри двигался по этому пути семимильными шагами. ...