Индира Макдауэлл Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви

© Н. Павлищева, А. Кошелев, 2016

© ООО «Издательство «Яуза-пресс», 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Пролог 1

Перед рассветом Тадж-Махал словно плывет в нежной дымке. Так и задумано, ведь это памятник любви, памятник мечте, он должен выглядеть невесомым, словно сама мечта.

Губы Шах-Джехана тронула легкая грустная улыбка. Мумтаз Махал понравился бы этот памятник, как и тот, что он сотворил собственными руками.

Шах-Джехан протянул в сторону белоснежного чуда, хорошо видного с места его заточения — башни Ясмин в Красном Форте, — руку, на раскрытой ладони которой лежал великолепный алмаз.

Он мог бы шлифовать и шлифовать грани этого бриллианта еще много лет, ведь нет предела совершенству. Но сколько ни оттягивай, приходиться признавать, что работа завершена.

Шах-Джехан сказал об этом дочери еще вчера — да, он закончил огранку, и бриллиант можно положить на место.

Никто за все эти годы не видел камень ни на какой стадии его обработки. Никто и не увидит, только Джаханара, она единственная достойная взять в руки алмазный памятник своей матери, единственная сможет сохранить и память, и бриллиант.

— Отец…

Голос старшей дочери так похож на голос Мумтаз! Или ему просто кажется, ведь сама Мумтаз умерла много лет назад, когда Джаханара была совсем юной девушкой. Дочь посвятила свою жизнь отцу, она разумней всех остальных детей, разумней принцев и ставшего падишахом Аурангзеба. Джаханара вполне могла бы сама взять власть в руки, но предпочла помогать Шах-Джехану.

Принцесса — единственная опора Шах-Джехана и теперь, в его противостоянии сыну.

Джаханара никогда не была так красива, как Мумтаз, а ожоги после пожара и вовсе изуродовали лицо дочери бывшего падишаха, но внешняя красота не главное, если есть душа и разум.

Шах-Джехан обернулся:

— Смотри.

На его ладони лежало то, что он столько лет прятал даже от дочери, — алмаз в форме сердца.

Джаханара ахнула, дрожащими от волнения руками принимая совершенное творение, символ негаснущей любви бывшего падишаха к своей жене.

Рассветное солнце бросило первые лучи в башню Ясмин, где по воле сына проводил свои дни Шах-Джехан. От граней алмазного сердца во все стороны разлетелись крошечные солнечные зайчики. Джаханара зачарованно смотрела на чудо на ладони.

— Отец!

— В нем, как и в тебе, душа Мумтаз. Ты должна сохранить то и другое. Оставайся такой, какая ты есть, и придумай, как спрятать камень от брата и других алчных людей на земле. Душа Мумтаз должна жить, ведь это сама любовь. Без любви человечество погибнет.

Джаханара подняла на отца глаза. Теперь она понимала многое из того, что делал и говорил отец в последние годы. Вот чему были посвящены его дни, его думы, вся его жизнь после смерти матери — он пытался сохранить не просто память о прекрасной, умной и горячо любимой им женщине, Шах-Джехан делал все, чтобы сохранить для людей саму любовь.

Джаханара подумала, что отец прав: если погибнет это алмазное сердце, на земле воцарится мрак. Нет, темно не станет, но если умрет любовь, то наступит время индийской богини Кали — богини смерти и разрушения.

— Я сохраню, отец. Навеки сохраню.

Он поцеловал дочь в макушку.

— Я не сомневался в этом. Ты должна надежно спрятать его.

— Да, отец.

Шах-Джехан в последний раз в жизни взял в руки бриллиант. Камень был теплым… Возможно, от рук Джаханары, а может, просто от того, что был огранен в форме сердца.

— Иди, тебе пора…

Падишаха многие считали странным из-за его любви и верности давно умершей жене. Мумтаз была королевой меньше двух лет, ее не успели узнать даже придворные, она не успела построить школы или больницы, мечети или приюты, не успела раздать много милостыни как жена падишаха, не успела повлиять на его дела при жизни. Ее просто не знали.

И мало кто знал, что все оставшиеся годы Шах-Джехан каждую минуту мысленно советовался с женой, большинство решений выверял с ее возможным мнением. А если это не удавалось, советовался со старшей дочерью Джаханарой, которая подсказывала отцу так, как подсказала бы мать.

Соглядатаи сообщали падишаху, что его опальный отец в своей башне Ясмин в Красном Форте Агры по-прежнему много времени проводит в обществе старшей дочери Джаханары и за огранкой бриллиантов. Но одна из прислужниц сумела заметить, что бывший падишах уже не так старательно занимается драгоценными камнями, а главное — он больше не таится.

Аурангзеб, теперь носивший имя падишах Аламгир, то есть владеющий миром, был не так прост и понял, что главный камень своей жизни Шах-Джехан все же огранил. Сын не знал, что это за бриллиант и какая у него сила, но опасался. Недаром твердили, что алмазы обладают мистическими свойствами помогать людям или убивать их.

Сын захватил власть, свергнув отца, и ему стоило бояться. Что за камень гранил столько лет бывший падишах? Что если этот бриллиант сильней «Кохинора» и поможет Шах-Джехану вернуть трон? Это самая страшная угроза для падишаха-узурпатора.

И он решился.

Шах-Джехан был изумлен: сын все эти годы не так часто показывался в его покоях, по пальцам одной руки сосчитать можно. Мысленно он усмехнулся: сколь же разумна Джаханара, она предсказывала, что брат скоро появится.

Аурангзеб не стал терять времени даром:

— Где алмаз, что ты огранил?

— Какое тебе дело? Мало всего, что получил, захватив власть?

— Что я получил, пустую казну?! — Однако Аурангзеб быстро взял себя в руки. Он не глупей сестры. Устало прикрыл глаза, тихим, но твердым голосом потребовал: — Я хочу знать, что это за камень, зачем он тебе.

Возможно, расскажи отец правду, сын не стал бы ничего предпринимать, его не интересовали любовь и память, Аурангзеб всегда был реалистом. Но Шах-Джехан счел сына недостойным знать об алмазном сердце и лишь помотал головой:

— Ты ошибаешься. Не было никакого камня.

Мысленно он добавил: было лишь алмазное сердце.

Аурангзеб понял, что отец ни за что не выдаст тайну, и зашипел прямо ему в лицо:

— Ты сам выбрал свою судьбу!

— А ты свою, — твердо глядя в глаза сыну, ответил Шах-Джехан.

Круто развернувшись, падишах бросился прочь.

Со следующего дня Шах-Джехан вдруг заболел. А взволнованной Джаханаре он объяснил:

— Все, как я и ожидал. Но теперь не страшно, я все выполнил, остается только ждать встречи с моей Мумтаз.

Он проболел несколько дней, постепенно слабея. Чувствуя приближение смерти, позвал Джаханару.

Больного старика, который не в состоянии был даже подняться с постели, по приказу его сына-падишаха держали под замком. Дверь заперли сразу, как только в комнату вошла его дочь. Были закрыты и окна — сын боялся, что отцу помогут бежать и спасут от смерти. Из-за этого в помещении стоял смрад от чадящих светильников, но Джаханара не замечала этого — она видела только горящие отцовские глаза на исхудавшем лице.

— Джаханара, я ухожу к матери. Ты должна бежать, прямо сейчас бежать. Не жди моей смерти, как только меня не станет, Аурангзеб возьмется за тебя.

Джаханара понимала, что отец прав. Только она знала тайну алмаза и не могла выдать ее брату или допустить, чтобы тайна погибла вместе с ней.

— Да, отец. Прощай. Скажи маме, что я спасу ее сердце.

— Прощай, Джаханара.

Даже под пытками слуги не рассказали, как сумела исчезнуть из запертой комнаты сестра падишаха. Не признались потому, что не знали сами. Аурангзеб понял это только через несколько дней, когда обнаружили тайный ход из башни в дом, где когда-то жила их мать, будущая Мумтаз Махал. Дом давно стоял закрытым, и Джаханары там, конечно, уже не было.

— Они перехитрили меня…

Мертвый отец больше не был угрозой для сына на троне, но о камне Аурангзеб не забыл. По приказу падишаха слуги тайно совершили страшное кощунство — они перевернули в Тадж-Махале все, не считаясь с захороненными там Мумтаз Махал и теперь Шах-Джеханом. Однако никакого алмаза не нашли.

Может, его и не было? — усомнился падишах. — Может, таинственный бриллиант лишь плод воображения служанки?

Он не жалел, что расправился с отцом. И без того он позволил ему долго жить. Кто восходит на трон, обычно уничтожает соперников, кем бы те ни были. И об исчезновении сестры тоже не жалел. Эта старуха (как еще назвать сорокапятилетнюю женщину?) с изуродованным огнем лицом была бы при дворе постоянным укором брату.

Аурангзеб вздохнул свободней и подумал, что давно следовало освободиться от этих двоих…

А Джаханара, узнав о попытке брата найти камень, только улыбнулась:

— Отец, мама, я хорошо спрятала алмазное сердце. Его никогда не найдут алчные люди, и оно всегда будет символизировать любовь…

На нее чистыми васильковыми глазами смотрела младшая внучка, о существовании которой не подозревал даже всесильный падишах. Не все стоит знать тем, кто на троне.

Зато сама Джаханара точно знала, кому следующему передаст тайну алмазного сердца, тайну любви и сердца ее матери Мумтаз Махал…

Пролог 2

Месяц на небе словно тонкий серпик, но яркий свет звезд заливал все вокруг как при полной луне, делая тени короткими и не позволяя скрыться.

Но он все равно надеялся, что это удастся. Или заметит охрана Тадж-Махала. Где они, ну где?! Когда не нужно, тут как тут со своими окриками, а сейчас словно провалились.

Он никогда не был ни очень сильным, ни смелым, но если на кону жизнь, то и трусливый становится львом, и слабый обретает силу буйвола. Почувствовав, что захват на мгновение ослаб, он рванулся, сбивая обидчика справа с ног и одновременно резко дергая того, что слева.

Удалось освободиться. Конечно, его схватят снова — одному с тремя не справиться, но он надеялся добежать до светлого пятна, чтобы заметили охранники сверху. Не удалось, он-то добежал, но охрана словно испарилась!

Тогда он рванул, наоборот, в тень от столбов здания. Может, получится спрятаться там, упасть куда-нибудь и пролежать тихо, как мышь, до самого утра? Он бежал от столба до столба, от двери до двери, от стены до стены… Только бы добраться до резной каменной решетки, только бы укрыться за ее спасительной тенью…

Сердце билось так, что найти беглеца можно было по этому грохоту, дыхание давно стало тяжелым… Пот застилал глаза, щипал их, тек по спине. Нет, не от жары, пот был холодным от ужаса. Но страх толкал вперед.

Конечно, его догнали…

— Я все верну! Все отдам!

Третий, не обращая внимания на его сбивчивый умоляющий шепот, протянул на ладони что-то прозрачное и блестящее:

— Ты этим хотел нас обмануть? Этим?!

Он снова зачастил умоляюще:

— Я все отдам! Все верну, и деньги тоже! Я…

Ладонь перевернулась, прозрачное сердце соскользнуло с нее на пол, в стороны полетели осколки.

Последнее, что он увидел, — это блестевшие в колеблющемся свете факелов осколки стекла, а последним ощущением был ужас — невыносимый, повергающий душу в ад еще при жизни…

Утром охрана Тадж-Махала обнаружила в подземной галерее подле саркофага Мумтаз изуродованный труп известнейшего индийского миллиардера и продюсера, на чьем счету немало популярных фильмов. А на самом саркофаге сердце, вырезанное из его груди.

Прессе не сообщили, что ночью на территории комплекса была стрельба и двое преступников убиты. Журналисты пронюхали об этом сами, полиции пришлось признаться, что двое злоумышленников застрелены. Но как произошло само убийство, никто понять не мог, ведь даже камеры видеонаблюдения ничего не зафиксировали!

По городу поползли слухи, что это месть богини Кали, которую чем-то оскорбил убитый.

А еще, что возродилась одна из организаций последователей богини, в отличие от тугов не душившая своих жертв, а вырезавшая у них сердца.

Агра в ужасе притихла, чтобы немного погодя взорваться бурей негодования.

Глава 1

Выстрелы в Букингемском дворце — такое не могло присниться в самом страшном сне. Но все когда-нибудь случается впервые.

Я стою перед распахнутым полупустым шкафом и пытаюсь сообразить, что из его содержимого подойдет для предстоящего мероприятия. Предпочитаю удобство всему остальному, но сейчас тот редкий случай, когда над внешним видом приходится задуматься.

В моей руке красивая с золотым тиснением карточка — пригласительный билет на выставку алмазов в Букингемском дворце. Вручил вчера Эдвард Ричардсон — мой начальник, которого я упорно не желаю считать бывшим, потому что не желаю признавать себя списанной в утиль.

Это Ричардсон посоветовал мне обратиться к нынешнему министру национальной безопасности Элизабет Форсайт с просьбой вернуть на службу. Решить вопрос может только она, значит, ее и нужно убедить, что пересаженное мне год назад донорское сердце не хуже моего собственного, бывшего (не совсем так, но это мое личное дело).

Письмо я сочиняла неделю, потом две недели ждала ответ, и вот он — приглашение на открытие выставки бриллиантов в присутствии королевы. Что это — способ сократить беседу до полминуты, чтобы легче было отказать?

Но не пойти нельзя. И не потому, что пресса объявила выставку главным событием сентября, а алмазы — тремя частями знаменитого «Великого Могола». Просто это единственная возможность перехватить министра между бесконечными командировками. Организация нового министерства — вещь сложная, и Элизабет Форсайт человек занятой. Что ж, если для встречи с ней придется идти в Букингемский дворец, я пойду туда, хотя предпочла бы разговор в служебном кабинете.

Эдвард, передавая пригласительный, заметил, что выставка бриллиантов не самое тяжелое испытание. Как сказать…

Что надеть? В чем вообще ходят на выставки алмазов, да еще и с участием королевы? Конечно, в бриллиантах. Но у меня их нет, никогда не было и не будет, не мое это. И единственное вечернее платье, которое мы покупали с Джоном, на вешалке смотрится куда лучше, чем на мне.

Клиническая смерть слишком жестокая диета. Как говорит Эдвард Ричардсон, от меня остались кожа, кости и горящий взгляд. Но платье нельзя надеть не только из-за худобы. Оно декольтированное, а я теперь ношу все закрытое до подбородка. Рубцу, оставшемуся после операции, мог бы позавидовать Франкенштейн, на меня в декольте без слез не глянешь.

А раз так… Я заглядываю в билет. Форма одежды не обозначена, значит, бриллианты и вечернее платье необязательны. Не сдержавшись, швыряю платье в угол шкафа, но потом достаю и, тщательно расправив, вешаю на видном месте снаружи — пусть висит напоминанием о моих упущенных возможностях. Если бы это был только отказ от декольте…

В то время, как я натягивала тонкий бадлон со стойкой, зазвонил телефон. Это Эдвард.

— Надеюсь, ты уже собираешься?

— Да.

— Прислать машину?

— Доберусь на метро. Это проще, чем искать парковку у выставки. — Вторая фраза — попытка смягчить резкий тон первой.

— Ладно, — бурчит Ричардсон. — Будь осторожна, Джейн.

Чего это он?

Я фыркаю:

— Клянусь!

Рука скользнула к левому боку — до сих пор машинально проверяю кобуру своего «Зиг Зауэра». Там пусто, пистолет с одиннадцатью оставшимися в магазине особо мощными патронами 9^х19 мм «парабеллум» под замком в оружейном сейфе. Из-за двенадцатого использованного у меня отобрали пистолет и возвращать не намерены, запрещено даже самой купить какой-нибудь крошечный «Глок» для дамской сумочки. Так психологи заботятся о моем здоровье, не понимая, что для меня было бы лучше просто вернуться к прежней жизни и работе.

«Зауэра» нет… кобуры нет… А я есть?

А вот черта с два! Я есть.

Не вернут на службу — стану частным детективом. Нельзя же списывать человека со счетов только потому, что у него был разрыв сердца. Пересадили ведь донорское.

От этого злого решения почему-то становится легче, хотя я прекрасно понимаю, что и частному детективу на владение оружием нужно разрешение.

Никуда я не уйду, и думать об этом некогда, мне пора в Букингемский дворец — любоваться бриллиантами.

Все мои куртки достаточно просторны, чтобы скрыть наплечную кобуру, потому в них нынешняя худоба либо не слишком заметна, либо, наоборот, бросается в глаза. Поколебавшись несколько секунд, я выбираю светлую из тонкой кожи. Очень демократично — идти на мероприятие с участием королевы в кожаной курточке и брюках.

Но мне наплевать. Меня не интересуют драгоценности, те, с кем я борюсь многие годы, торгуют оружием, а не бриллиантами. И на выставку меня ведет желание встретиться не с загадочным алмазом, а с нашим новым министром.

Переходя из Национальной службы криминальной разведки (National Criminal Intelligence Service) во вновь созданное SOCA — Агентство по борьбе с особо опасной организованной преступностью, Ричардсон взял меня с собой.

Наше агентство терпеть не могут все — от МИ5 до конной полиции, откровенно считая нахлебниками. Это простая зависть, ведь SOCA хоть и сидит на бюджете министерства внутренних дел, ему фактически не подчиняется. Мы не носим форму, к тому же мы неприкасаемые — нас не имеют права проверять констебли без особых полномочий.

С образованием нового министерства национальной безопасности положение изменилось, для SOCA даже к лучшему — прав, как и обязанностей, прибавилось. Но главное — новый министр Элизабет Форсайт, дама весьма решительная и даже боевая в прямом смысле слова. Она лейтенант Викторианского ордена, получила Викторианский Крест за боевые заслуги во время операции в Ираке!

От V. C. Элизабет Форсайт я и должна добиться своего возвращения в строй. Ее боевой опыт внушает надежду, что это удастся.

Мир определенно сошел с ума, ажиотаж вокруг выставки такой, словно это последние бриллианты, которые сможет увидеть человечество.

Броская реклама встречает еще под землей, рядом с красно-синим знаком станции метро «Грин-парк», следующее напоминание о трех алмазах у выхода из станции и дальше множится в обе стороны по Пиккадилли сколько хватает глаз, словно отражение в поставленных друг напротив друга зеркалах. На бигбордах, баннерах, в витринах, повсюду взгляд натыкается на изображения мавзолея Тадж-Махал и на его фоне бриллианта необычной огранки. Это гвоздь программы — алмаз, названный в честь восьмого чуда света «Тадж-Махалом».

Сентябрь в Лондоне почти всегда хорош — тепло, сухо, безветренно.

Но вместо того, чтобы наслаждаться последними теплыми деньками в парках и садах, лондонцы и гости столицы толпятся у Букингемского дворца. Кто-то в надежде все же попасть на выставку, хотя ВВС объявило, что билеты распроданы в первые же минуты появления на сайтах и в кассах. Кто-то, ожидая увидеть кортеж королевы или вереницу роскошных машин приглашенных на открытие, кто-то просто потому, что остальные идут к Букингемскому дворцу.

Толпа перед оградой столь плотная, что приходится от «sorry» переходить к не вполне вежливой работе локтями, иначе к Северным воротам не пробиться. О Центральных и говорить нечего.

Мое внимание невольно привлекает чудовищных размеров бигборд с изображением мавзолея Тадж-Махал. Еще несколько ярдов в ширину и высоту, и Букингемский дворец за ним просто скроется. Мелькает мысль, что за таким монстром можно спрятать не один десяток человек.

Наверняка так и есть — за бигбордом сидит команда спецагентов. И не с «Глоками» или «Зауэрами», а чем-то более серьезным, вроде SMU 100. У нашего отдела подобного оружия никогда не будет, считается, что мы должны выглядеть как обычные граждане… Нет, даже проще, ведь обычные граждане могут иметь самое совершенное оружие, на покупку которого хватит денег, а мы не можем.

Выставка организована в северном крыле, именно туда подъезжают машины приглашенных. Возможно, стоило согласиться на предложение Ричардсона и тоже подкатить на авто, но сделанного не воротишь, приходится идти на таран.

Перед самыми воротами несколько десятков счастливчиков, у них билеты на первые часы работы выставки, которые будут после открытия. Никому и в голову не приходит, что кто-то еще более везучий, чем они сами, может быть по эту сторону ограды, потому пропускают меня к воротам неохотно.

Один из констеблей мне знаком — когда-то работал в нашей службе.

— Джейн, ты уверена, что тебе туда? — спрашивает он, кивая в сторону людей, выстроившихся перед входом на выставку.

— Угу.

— Охранять?

— Нет, я в числе гостей.

Я показываю пригласительный билет и направляюсь ко входу, где уже собралась внушительная толпа, пахнущая дорогими духами, сверкающая драгоценностями и излучающая свет своих внушительных банковских счетов.

В глазах сержанта недоверие, я бы на его месте тоже не поверила. Он прав: среди аристократов, шляпки которых или запонки в манжетах стоят не меньше моей крошечной квартирки, я выгляжу этакой белой вороной.

Предвкушаю их смятение, как только я окажусь рядом.

Так и есть, косые взгляды, опасение — я вторглась в их закрытый мир денег и власти. Немного погодя они решат, что я — охрана в штатском, и успокоятся. Мысли и опасения этих снобов так легко сканировать, что заниматься этим даже неинтересно.

У входа во дворец улыбчивые девушки вручают буклеты с планом выставки и информацией об экспонатах. Это чтобы гости не скучали в ожидании того момента, когда их досмотрят. Из-за присутствия королевы и стольких высокопоставленных лиц охрана дворца усилена дополнительными нарядами столичной полиции. Разумная мера предосторожности, хотя трудно представить, что кому-то может прийти в голову совершить нападение на дворец в такой день, когда на площади толпы народа, а у каждого из гостей собственный телохранитель, и не один. Мне кажется, это понимает и сама охрана, а потому больше делает вид, что досматривает, чем действительно потрошит изящные дамские сумочки.

Клатч при моем полуспортивном наряде был бы не к месту, потому сумка хоть и небольшая, но без стразов Сваровски. Как и я сама, сумка не вписывается в окружающую обстановку, и ее проверяют основательно.

Телохранителей на выставку не пускают, они остаются снаружи — болтают с водителями и время от времени посматривают в сторону своих подопечных. И в мою тоже. Они не любят таких, как я, считая нашу участь незаслуженно легкой — всего-то нужно делать вид, что я как-то причастна к блестящему миру огромных счетов, хотя за милю по одежде можно понять, что у меня и счет-то кредитный. Вот они — другое дело. Ежедневно рискуют жизнями, прикрывая тушки своих подопечных собственными тренированными для этого телами. Или не тушки, а анорексичные фигурки. Это не важно, главное — они защита, а такие, как я, — лишь видимость. Интересно, что бы они подумали, узнай, что я из SOCA?..

Рядом обнаруживается еще одна белая ворона. Мужчина выглядит импозантно, его перстень тоже стоит не меньше моей машины-малютки, но он все равно чужой. Посетитель делает пару замечаний, явно рассчитывая на мое внимание, но мне не нужен «товарищ по несчастью» на этой выставке драгоценностей в витринах и на посетителях. Пройдя металлоискатель, я отправляюсь внутрь, делая вид, что интересуюсь буклетом. И все же невольно пытаюсь разглядеть отражение соратника в стекле.

Это выходец из Индии, но из тех красавчиков, которых я особенно не люблю — полноват, ухожен и уверен в своей неотразимости.

Индиец явно ожидает проявления интереса к себе, наши взгляды в стекле встречаются, и я с досадой отвожу глаза. Лучше действительно изучить буклет, поскольку сами бриллианты я вряд ли буду разглядывать внимательно.

Экспонатов на выставке всего три, им и посвящены первые страницы роскошного полиграфического издания. Это знаменитейший «Кохинор» в короне Британии, алмаз «Орлов» в скипетре Российской империи и найденный недавно бриллиант «Тадж-Махал», который сам по себе. Собрать три бриллианта вместе, привезя корону из Тауэра, а скипетр из Алмазного фонда Москвы, требует огромных усилий и не меньших денег. Но устроители выставки справились.

Это новый аукционный дом «Антис», конкурент знаменитых «Сотбиса» и «Кристиса». «Антис» явно рассчитывает на ажиотаж вокруг алмаза «Тадж-Махал», поскольку уже объявлен аукцион по его продаже после выставки и названа стартовая цена — 200 000 000 фунтов стерлингов! Ясно, что она будет превышена.

Мне ничего не говорят ни вес алмазов (не представляю, как выглядят двести с лишним карат), ни другие физические данные, к блеску драгоценностей я равнодушна, хотя стоит признать: «Тадж-Махал» огранен необычно — в форме сердца. Даже человеку, крайне далекому от ювелирных изысков, ясно, что такая огранка означает огромную потерю изначального веса.

Следующая страница буклета повествует об основателе империи Великих Моголов Бабуре, спустившемся с гор Афганистана и сделавшем северную часть Индостана своей вотчиной. Приведенная легенда гласит, что именно Бабур повелел распилить огромный алмаз «Великий Могол» на три части, которые и представлены на нынешней выставке.

Это бред. Ведь «Кохинор» был известен давным-давно, а «Великий Могол» оставался целым еще при правнуке Бабура. Но с легендами не поспоришь.

И раскидало эти части по свету: «Кохинор» после многих мытарств попал в британскую корону, «Орлов» невесть как оказался в России и был подарен императрице Екатерине Великой ее царедворцем графом Орловым, а третий, самый загадочный, в форме сердца, пребывал в неизвестности, чтобы ныне явить свою красоту миру.

Несколько экспертиз на самом высоком уровне, в том числе спектральный анализ, подтвердили не только класс нового алмаза, но и идентичность «Орлову», из чего якобы следовала его принадлежность к «Великому Моголу». Как в эту компанию попал «Кохинор», устроители не объясняли.

Качественная полиграфия, великолепные фотографии, мастерство дизайнеров буклета… не разочароваться бы. Так бывает нередко: на снимках видишь одно, а в реальности — другое.

Настроение у меня, вопреки солнечному дню и изысканной публике вокруг, отвратительное, я действительно белая ворона, и хотя меня это волнует мало, мелькает мысль попросту уйти, тем более, я не вижу той, ради кого пришла, — Элизабет Форсайт пока нет на выставке. И не будет? Тогда что здесь делаю я? Сердце ноет, словно от дурного предчувствия. Что может случиться плохого со мной в Букингемском дворце? Это самое безопасное место в мире (конечно, американцы считают таковым свой Белый дом — но чего от них ждать?).

Что-то у меня сегодня ворчливое настроение. Чтобы отвлечься, начинаю разглядывать своих коллег.

В зале перед самой выставкой несколько констеблей охраны дворца, но мое внимание привлекает один.

Рыжий долговязый парень со здоровым юношеским румянцем во всю щеку стоит у входной двери выставки и с откровенным любопытством разглядывает прошедших досмотр посетителей. Весь его облик пронизан этаким безмятежным спокойствием. Этот юнец явно считает себя бессмертным.

Черт подери, где Букингемский дворец берет своих служащих и охрану? Неудивительно, что Райан Парри с легкостью сумел устроиться слугой и подавать завтрак королеве. Службу охраны урок этого журналиста «Дейли Миррор» ничему не научил — набирают кого попало.

Румяному юнцу доверен такой пост. Да он в слона с пяти метров даже случайно не попадет!

Что у него, небось, «Глок»?

Не очень патриотично, но приходится признавать, что произведение оружейного искусства Австрии стоит того, чтобы его предпочесть другим. «Вытащил и стреляй!» безо всяких предохранителей — это то, что нужно именно охране.

У них наверняка «Глок-26». Слышала, что охрана первых лиц государства перешла на эти игрушки. Тот же 38-й калибр, а размеры почти в полтора раза меньше «Глока-17» — чем не игрушка? Все равно что стрелять из авторучки, как Джеймс Бонд. Кстати, из-за отсутствия опоры для мизинца точность тоже не на высоте…

Почему-то нарастает чувство тревоги. Неужели из-за того, что выставку охраняет рыжий юнец с почти игрушечным пистолетом? Глупости, вокруг и без него констеблей полно. Но разумные доводы не действуют, мне неспокойно. Внутри тяжело ворочается пересаГлок-26женный год назад булыжник.

В зале появляется съемочная группа, она невелика — телеведущая и оператор. Я вспоминаю, что эта красавица из королевского пула: когда на ВВС идут новости королевской семьи, ее лицо неизменно мелькает на экране. Кажется, Саманта Браун. Мы с ней чем-то похожи — одинаковый тип лица, цвет волос, а еще куртки из светлой кожи.

Работая на камеру, телеведущая начинает пересказывать выдуманную историю «Великого Могола». Завтра половина Британии будет убеждена, что основатель династии Великих Моголов собственноручно бензопилой распиливал огромный алмаз, отирая взмокший лоб шелковым тюрбаном…

Закончив терзать имя Бабура и заодно поведав телезрителям о великолепии внутреннего убранства Букингемского дворца в этом его крыле, Саманта Браун, к моему удивлению, прилипает к индийцу с явным намерением договориться об интервью. Интересно, кто он? Индиец продолжает косить на меня взглядом. Заметил, что мы с телеведущей похожи, или вообще обознался и теперь жалеет? В любом случае мне его внимание ни к чему.

Чувство тревоги усиливается, но, похоже, только у меня — рыжик у двери по-прежнему благодушно спокоен, остальные тоже.

Нас наконец приглашают в зал с экспонатами.

Оператор по команде телеведущей снимает парадный проход разодетой публики на выставку. Попасть в выпуск теленовостей стараются многие, это дает мне возможность проскользнуть внутрь незамеченной.

Зал невелик, это почти камерная выставка. Три прозрачных витрины-куба с драгоценностями вытянуты в линию: посередине корона, а скипетр и подставка с алмазом «Тадж-Махал» — по краям.

Конечно, все вошедшие устремляются к алмазному сердцу. Я не исключение. Некоторую сумятицу вносит еще одна пара с камерой — в зал спешно допущена вторая съемочная группа. Но на них не обращают внимания — всех привлекает «Тадж-Махал». К тому же режиссер и оператор явно с родины алмазов, а попасть в индийские теленовости английские снобы не стремятся.

Рядом возглас «Cracking!». Ого, элита тоже пользуется молодежным сленгом?

Но в данном случае я согласна — алмаз не просто великолепен, второго такого не существует.

Крошечные светильники, встроенные в прозрачный куб защиты, освещают алмаз, не мешая его осмотру, но выявляя огранку. По всему залу от граней «Тадж-Махала» разлетаются крошечные световые зайчики, как бывает на рождественских праздниках. Восхитительное зрелище.

Подставка под алмазом прозрачна настолько, что кажется, он висит в воздухе. Это позволяет оценить степень чистоты самого камня — ни единого вкрапления, ни трещинки, никакого изъяна! Я плохо разбираюсь в достоинствах бриллиантов, полагая, как и большинство дилетантов, что главное — размер, огранка и прозрачность, но здесь не нужно иметь семи пядей во лбу или быть специалистом, чтобы понять — этот алмаз единственный!

Если сам Тадж-Махал, когда-то построенный Шах-Джеханом в память о любимой жене, — символ вечной любви, то этот алмаз — символ всех бриллиантов. «Кохинор» хорош, но не настолько, «Орлов» велик, но огранен неровно, что лично мне просто не нравится. А «Тадж-Махал» — совершенен во всем.

Если это действительно треть «Великого Могола», как гласит легенда, то Бабур отделил лучшую часть большого алмаза и надолго спрятал ее от людей. «Кохинор» значит «Гора света», «Орлова» когда-то называли «Дианор» — «Море света», но я согласна с нынешним владельцем алмаза, давшим ему имя «Тадж-Махал». Совершенный бриллиант и совершенное строение достойны называться одним именем.

Но это не все.

Мой рационализм не раз высмеивал безбашенный фантазер Джон. По примеру любимого, я попыталась жить эмоциями, витая в облаках. Даже удалось… ненадолго… А потом рациональное начало взяло верх — себя не переделаешь. Но то, что творится со мной при виде алмаза «Тадж-Махал», иначе как рецидивом буйной фантазии назвать нельзя — вдруг начинает казаться, что поистине великолепный прозрачный камень в форме сердца предназначен… мне! Приходится даже руки сцепить за спиной, чтобы невольно не потянуться к бриллианту в попытке взять «свое».

А еще сердце… Я так привыкла к тяжелому, чужому булыжнику в груди, что воспринимаю его только как увесистый аппарат для перекачки крови. Но сейчас вдруг сознаю, что оно замерло от восхищения! Гранитный камень в моей груди способен что-то чувствовать? Это новость.

К действительности меня возвращает движение среди посетителей. В зал входит королева в сопровождении премьер-министра и еще двух приближенных. Рослый мужчина, судя по отменной физической форме, телохранитель. Вторая (наконец-то!) — Элизабет Форсайт, пригласившая меня на выставку.

Еще четверть часа назад я предпочла бы деловой разговор с ней в кабинете, но теперь, увидев чудо «Тадж-Махала», искренне благодарна за приглашение. Могла ведь пройти мимо такой волшебной красоты!

Ее величество, как всегда, образец элегантности — седые волосы идеально уложены, прическа и фасон костюма неизменны последние полсотни лет.

Все взгляды устремлены на королеву, которая останавливается по одну сторону линии витрин, гости отступают ближе к «Тадж-Махалу», а по другую сторону две съемочные группы и индиец. Теперь мне понятно, что нашла в нем телеведущая, индиец что-то говорит оператору второй группы. Очевидно, он коллега Саманты Браун, у входа принял меня за нее, потому и старался привлечь внимание.

Я остаюсь в одиночестве в другом конце линии витрин напротив толпы гостей.

Телохранитель шагает в сторону, чтобы не попадать под объективы телекамер, и оказывается почти передо мной. Из-за его широкой спины мне плохо видно королеву, но честно говоря, интересней наблюдать за остальными. Премьер-министр рядом с ее величеством старательно демонстрирует, что они почти равны, что-то объясняет королеве, словно это он хозяин выставки, дворца и всей Британии. Что ж, в этом есть резон, у премьера власти больше, чем у королевы, она царствует, а он правит. Хотя в данном случае — королева у себя дома.

Но меня куда больше интересует Элизабет Форсайт. Очередная «железная леди», этакая начинающая (а может, уже состоявшаяся?) Маргарет Тэтчер. Она от самого входа окинула цепким взглядом помещение, словно оценивая обстановку, видно, осталась довольна и сосредоточилась на королеве. Не секрет, что «железная леди» метит в премьеры и непременно выставит свою кандидатуру на ближайших выборах через полтора года.

Люблю таких женщин — миловидных, доброжелательных, улыбчивых, но при этом твердых и уверенных в себе. Твердости и уверенности у меня самой с избытком, а вот доброжелательности иногда не хватает. Джон твердит, что это меня и погубит, равно как и привычка главенствовать во всем. Но исправляться поздно, я воробей стреляный в прямом смысле слова.

Ее величество произносит положенные фразы о сотрудничестве разных стран, позволившем устроить эту выставку, благодарит атташе России по культуре и высшего комиссара Индии, выражает уверенность, что сотрудничество продолжится и в дальнейшем, принеся новый обмен культурными ценностями для подобных выставок… и так далее…

Понятно, что сейчас начнутся ответные благодарственные речи.

Я отключаюсь от произносимых официальных банальностей и начинаю разглядывать зал. Покоя не дает растущее ощущение опасности. Кажется, тревога разлита в самом воздухе зала, но этого никто не замечает.

Впрочем, я ошибаюсь — чувствует телохранитель королевы, его спина напряжена. Зашевелился и румяный рыжик, который теперь охраняет закрытую дверь изнутри, он даже тянет руку под мышку. Чего он испугался?

Это движение замечает и телохранитель, следуя взгляду констебля, он поворачивает голову чуть влево в сторону витрин и…

Дальше начинает твориться такое, во что поверить просто невозможно!

Каждый, кому доводилось бывать под огнем, знает, насколько прав старик Эйнштейн — время действительно способно изменять свой ход, и все вокруг видится как в замедленной съемке. Мозг бесстрастно фиксирует происходящее, но тело отстает от него.

Я следую взглядом вместе с телохранителем и только боковым зрением фиксирую то, что происходит справа. Вернее, сначала слышу хлопки. Это выстрелы! Три — один за другим из 38-го калибра с глушителем. От первого с большущей дыркой в виске падает телохранитель, второй валит констебля у витрин, который вообще не успел как-то отреагировать. Третья пуля предназначена охраннику у выхода, тот едва успевает протянуть руку к кобуре под мышкой, но оседает вниз, съезжая спиной по двери, оставляя на ней кровавый след.

До тела наконец доходит то, что мозг понял мгновенно. Я инстинктивно приседаю, уходя с линии огня, и оглядываюсь, ища источник выстрелов. Теперь уже отстает мозг, потому что осознать увиденное невозможно. Стрелял тот самый рыжий охранник. И как стрелял, сволочь конопатая! Три секунды — три выстрела — три трупа!

А у меня нет оружия, чтобы пустить ему пулю в лоб.

Слева раздается визг — это теледива, на которую рухнул убитый охранник, и оттуда сразу же гремит четвертый выстрел. Теперь стреляет режиссер второй съемочной группы, но не в рыжего, как следовало бы, а в сторону королевы! Его руку подбила шарахнувшаяся в сторону Саманта Браун, но едва ли он целился в лжеохранника.

Судя по звуку, у режиссера тоже 38-й калибр, это привычный для меня «Зиг Зауэр». Попал в премьер-министра, который со стоном начинает заваливаться навзничь, цепляясь руками за кого-то из гостей рядом. Там тоже визжат и бросаются по углам.

Рядом со мной убитый телохранитель. У него наверняка в кобуре оружие. Я пытаюсь дотянуться и… отдергиваю руку. Мимо свистит пуля — я на прицеле у рыжей сволочи, а стреляет он метко. Судя по тому, что рикошета нет, у него пули «Глейзер». Боится пострадать сам?

А оператор второй группы уже достает из кофра «Глок-42» — крошку, предназначенную для дамской сумочки, но начиненную теми же пулями 9^х19 мм. Здесь не требуется большого расстояния — от пистолета до королевы нет и пятнадцати ярдов.

Идиот индиец стоит столбом, вместо того чтобы просто выбить пистолет из руки террориста, который целится в королеву. Он в очень удобной позиции, из которой можно уложить в пол обоих лжеоператоров, — но чего ожидать от самовлюбленного павлина, который даже руки поднял, словно кто-то требует сдаваться? И почему холеные красавцы часто такие трусы?

Где же внешняя охрана, черт их подери?!

Мгновения кажутся вечностью, королева на прицеле у бандита, премьер-министр упал, а все, кто мог, шарахнулись в сторону. Все, кроме Элизабет Форсайт. Министр доказывает, что не зря награждена Крестом, она встает перед ее величеством, заслоняя побледневшую королеву от пули.

Мой мозг наконец включается в работу, не только тупо фиксируя происходящее, но и соображая, что делать. Слава богу, проснулся!

Прежде всего, надо отвлечь внимание на себя. Потому я перекатом перекувырнулась через убитого охранника, в то же время понимая, что рыжий своего не упустит. Так и есть: свистит пуля, задевая рукав куртки, но, к счастью, не меня. Мазила! Я бы в тебя, урод, попала обязательно. Мельком вижу, что оператор тоже поворачивается в мою сторону. Теперь я под прицелом сразу двоих, и кто-то из них точно не промахнется.

И не промахнулся бы, но… в зале гаснет свет. А входная дверь уже трещит под напором охраны снаружи. Остается удивляться, как рыжий урод умудрился закрыть ее изнутри.

В самом зале на мгновение наступает тишина — каждый пытается понять, где опасность, откуда угроза. И тут ухо улавливает звуки боя снаружи! Нет, не у дверей зала, не во дворце, а где-то перед ним, на площади, у монумента. Там автоматные очереди и даже взрывы гранат.

У нас что, 7 июля, а Букингемский дворец превратился в лондонское метро? Или это вообще вариант Локерби?!

Вот теперь мозг работает, опережая время. За мгновение я успеваю прокрутить в голове все факты тех событий и сравнить с творящимся вокруг. Нет, это не одиночный теракт, треск автоматных очередей на площади свидетельствует о почти войсковой операции. Налет на Букингемский дворец?!

Но что бы ни происходило снаружи, мы внутри и королева здесь.

Выключенное освещение оставляет террористов в бездействии всего на несколько мгновений, потом начинается движение. Огромный бигборд закрыл доступ солнечному свету внутрь, но черные тени движутся по залу уверенно, словно видят в темноте. Или каждый их шаг отрепетирован?

В темноте у меня есть шанс добраться до пистолета телохранителя. Плохо, что он лежит на левом боку… Рука попадает в липкую теплую лужу крови, у рыжей сволочи, несомненно, экспансивные пули, они оставляют огромные дыры в теле убитого. В попытке перевернуть телохранителя хотя бы на спину, я натыкаюсь на кобуру на правом боку. Он левша? Какая теперь разница, разве что его «Глок» под левую руку. Но выбора все равно нет.

Пока я вытаскиваю пистолет, рыжий успевает включить фонарик. Это его тень метнулась мимо лежащего телохранителя первой. Куда? К витринам с бриллиантами.

Ни черта не понимаю. Они заодно грабят выставку?

Но размышлять над меркантильностью террористов времени нет. Я должна решить, что лучше — попытаться прикрыть королеву или уйти в сторону и отвлечь внимание на себя. Первое чревато тем, что ответными выстрелами террористов королева может быть ранена и даже убита, второе — почти обязательной моей гибелью. Но выбора нет, и я стреляю в рыжего, держащего фонарик, так, чтобы сам фонарик не разбился, его свет нужен. Раздается крик, предатель падает, хотя я не уверена, что замертво, значит, сможет стрелять. Это плохо, рыжая сволочь бьет метко…

К счастью, фонарик действительно не разбился, а лжетелевизионщики отреагировали не сразу, они заняты драгоценностями. Ответные выстрелы выбивают искры из пуленепробиваемой, сброшенной вниз крышки витрины и задевают полу моей куртки, но их промедление позволяет мне уйти от огня. Я прячусь за средней тумбой.

Слабый свет фонарика, упавшего куда-то вниз, словно солнечный луч в воде на большой глубине. Хорошо, что этот свет там, с их стороны, мне видны их силуэты, а им меня — нет, бьют на звук. Еще два выстрела заставляют меня затаиться. На мое счастье, тишины нет, снаружи дверь разбивают уже чем-то тяжелым, а за стенами дворца по-прежнему слышны выстрелы, крики и взрывы гранат.

Террористы снова берутся за витрины, это позволяет мне выстрелить еще раз и перекатиться за крайнюю тумбу. Отсюда мне снова виден рыжий предатель, он жив и пытается что-то делать. Ах ты ж!.. Даже рискуя выдать себя окончательно (перекатываться больше некуда), я добиваю мерзавца двумя выстрелами.

Подстрелить меня саму не успевают. В зале загорается слабое аварийное освещение. Наконец-то! Но неизвестно лучше это или хуже.

— Нет! Не стреляйте! — Женский голос, слишком молодой для королевы. На министра тоже не похоже. Журналистка? — Не стреляйте больше! Умоляю!

Выглядываю из-за витрины. Так и есть. Взяли заложников. Фальшивый режиссер прикрывается журналисткой, лжеоператор — трусом-индийцем. Слава богу, не королевой. Где она? Вот, у стены, под защитой министра.

Мое движение заметили, оружие, кроме террористов, только у меня, потому палят в мою сторону. Следующий выстрел снова высекает искру из пуленепробиваемого стекла витрины — я едва успеваю спрятать голову и слышу приглушенный крик (словно сквозь зубы):

— Не та!

О чем это они? Собирались взять в заложницы королеву?! Ну, нет, пока я жива, этого не произойдет!

Именно: пока я жива, что, судя по обстановке, долго не продлится. Я больше не могу отстреливаться, прячась за витринами. К тому же в магазине крошечного «Глока-42», который я достала из кобуры телохранителя, всего шесть патронов, пусть и экспансивных. Четыре из них я израсходовала, с двумя оставшимися долго не продержусь.

Нужны буквально секунды, входная дверь вот-вот слетит с петель, но именно их для спасения обычно не хватает.

Если террористы даже в последнюю секунду сумеют захватить королеву, против них никто и движения не сделает, чтобы не навредить ее величеству. Значит, сейчас главное — не позволить приблизиться к той стене, где Элизабет Форсайт заслоняет собой королеву.

Я поднимаюсь в полный рост и вижу, что налетчики отступают к выходной двери. Почему оттуда нам нет помощи? Где охрана, что стоит на выходе с выставки? Но размышлять некогда, последний мой выстрел по ногам лжеоператора. Даже если раню заложника, это не будет смертельно, зато поможет задержать преступника. Судя по крику, я попала, но увидеть этого не успеваю — приходится снова нырять за витрины — со стороны налетчиков в меня разряжают остатки обойм, у них, в отличие от меня, не по шесть патронов. Рикошетом от витрины задевает русского атташе, тот хватается за плечо.

Пока они перезарядят, пройдут секунды, это позволит мне выстрелить еще раз. Но я ошиблась, налетчики не стали перезаряжать, оружие брошено, и они исчезают за выходной дверью, которая захлопывается, как раз в тот момент, когда входная, наконец, слетает с петель и в зал врывается боевая группа.

Эти парни разбираться не будут, кто в кого стрелял, вернее, будут, но потом, сначала пустят в ход все свои приемы, потому я отшвыриваю пистолет с одним оставшимся патроном и бросаюсь на пол, закидывая руки за голову.

В это же мгновение за стенами дворца гремит мощнейший взрыв, от которого дребезжат стекла в окнах, а у нескольких автомобилей срабатывает сигнализация. Не иначе как взорвали автомобиль. Следом один за другим слышны еще несколько взрывов уже совсем рядом с нашим крылом. Теперь стекла сыплются внутрь зала.

Господи, да что же там происходит?!

А сердце не просто глухо стучит, словно просясь на волю, оно рвется следом за террористами. Меня почему-то захлестывает черная тоска, будто произошло что-то непоправимое. Такое состояние было, когда я застрелила Джона…

На полу, похоже, лежу только я, остальные сбились в кучу, дамы визжат, кто-то беспрестанно повторяет: «Боже мой! Боже мой!» Я не успеваю даже повернуть голову в сторону разбитых окон, ее придавливает к полу чье-то колено и следует команда:

— Руки!

Возвращая руку за голову, хриплю:

— Свои. Мои документы в кармане…

Без малейших признаков вежливости меня рывком поднимают на ноги, не позволяя опустить руки. Я киваю на выходную дверь:

— Они там. С заложниками…

— Разберемся, — обещает сержант, изучая мои документы.

У стены в кресле сидит бледная как снег королева, держась за сердце, рядом несколько человек хлопочут над премьером. Раненому русскому перевязывают плечо, а он пытается закурить, хотя курить в Букингемском дворце запрещено. Индийский посол высыпает из коробочки на ладонь какие-то лекарства, руки заметно дрожат. И только Элизабет Форсайт невозмутима, словно не побывала только что на прицеле.

Я ловлю себя на том, что руки дрожат и у меня, тем более, их приходится держать за головой.

— Изучили? — спросила я у констебля с моими документами.

Тот усмехается:

— А… Агентство… Где вы были…

Договорить не успевает, вопрос окончательно выводит меня из себя, я шиплю ему в лицо:

— Это где вы были, когда здесь шла стрельба?!

Руки я опускаю, мой наскок слегка смущает сержанта, но он советует:

— Полегче, мэм.

— Не мэм, а спецагент Джейн Макгрегори!

Мне уже наплевать на их реакцию, наклоняюсь над рыжей сволочью, убеждаюсь, что его открытые глаза неподвижны, и берусь за черную сумку, в ручку которой намертво вцепились его сведенные предсмертной судорогой пальцы. На глазах у охраны вынимаю корону и следом за ней скипетр. Сержант больше не спорит, он осторожно принимает драгоценную ношу и зачем-то возвращает на места в разоренных витринах.

Третья витрина пуста. «Тадж-Махал» налетчики унести все же сумели.

Снова накатывает черная тоска, будто я сделала все, что смогла, но ничего не получилось. Мне плохо из-за напряжения, перегрузок, неудачи. Налет на Букингемский дворец слишком большая нагрузка для моего «чужого» сердца, оно не привыкло к перестрелкам и смертельной опасности.

Из коридора в выходную дверь за ноги затаскивают лжеоператора, которого я ранила в ногу. За ним тянется кровавый след. Я слышу, как охранник говорит:

— Свои добили в голову. Больше никого.

Значит, по ту сторону двери налетчиков ждала помощь.

В зал уже прибежали врачи, суетятся вокруг премьер-министра, готовят носилки. Королеву убеждают удалиться. Остальным предложено пройти в соседний зал. Высокопоставленные гости цепочкой тянутся к выходу через выбитую дверь, осторожно косясь на меня, бессильно сидящую прямо на полу у пустой витрины под охраной двух дюжих молодцев с автоматами, и труп рыжего.

Глупей ситуации не придумаешь — рисковать под пулями жизнью, отстреливаться, чтобы потом тебя вот так держали отдельно от других, как террористку.

Но мне так тошно, что это даже не задевает.

Мысли тягучие-тягучие, безразличные, словно все пропало. Собственно, так и есть. Я хотела встретиться с министром? Встретилась, не дай бог никому таких встреч. Хотела вернуться к работе? Вернулась и даже продемонстрировала свои навыки. Ничего хорошего ждать теперь не стоит, и я это понимаю лучше других.

Охрана прозевала покушение на королеву и тяжелое ранение премьер-министра, им позарез нужно найти на стороне «стрелочника», на которого можно свалить хотя бы часть вины. Я подхожу на эту роль идеально, наше агентство и без того терпеть не могут, я после событий годичной давности вне штата, значит, и заступаться особенно не должны (вот тут они ошиблись, Эдвард не даст меня в обиду, да я и сама могу за себя постоять). Поэтому допрашивают меня — там же, в Букингемском дворце, в соседней комнате — если и не с пристрастием, то крайне пристрастно.

Где я раздобыла пропуск на выставку? Почему так уверена, что именно охранник Мартин Кеннан (вот, оказывается, как звали рыжего иуду) открыл огонь первым? Каким образом я завладела оружием — и стоило ли подвергать смертельному риску ее величество, устроив перестрелку в выставочном зале? Не мои ли действия спровоцировали террористов, ранивших премьер-министра? И опять: откуда я знаю, что именно Кеннан расстрелял коллег, если стояла к нему почти спиной? Почему вместо того, чтобы открыть входную дверь подоспевшей охране, я предпочла затеять пальбу, рискуя жизнью королевы и премьера? И опять, и опять, и снова…

Меня этим не проймешь, но когда спрашивать начинают по третьему кругу, я не выдерживаю:

— Вы задаете не те вопросы.

— Да? — моложавый лощеный хлыщ из «охранки» иронически приподнимает бровь. — И какие вопросы задали бы вы?

— Сколько еще «крыс» в вашей конторе и за сколько сребреников продаются ваши сотрудники. Кто из них вырубил свет во дворце, обесточив выставочные витрины, что позволило похитить алмаз «Тадж-Махал».

Старший хмурится:

— Вы намекаете, что сотрудники нашего управления могли участвовать в подготовке этого теракта?

— А разве Мартин Кеннан не ваш сотрудник?

Понимаю, что это удар ниже пояса, но иначе уже не могу. Досадно, что они теряют время на пустые вопросы вместо того, чтобы расследовать по свежим следам. Возможно, я не права и кто-то другой в это время уже распутывает загадки произошедшего, но ведь я ключевой свидетель, даже участник, со мной следовало бы пошагово пройти все место преступления и посекундно зафиксировать произошедшее.

Или я подозреваемая и они, наоборот, ищут улики против меня?

Тогда лучше бы передали дело более серьезным структурам. Надеюсь, так и будет.

Офицер решает поинтересоваться моим мнением:

— Что, по-вашему, в поведении террористов не так?

Отвечать не хочется, я зла до чертиков, но беру себя в руки. Обиды потом — сейчас важней дело.

— Ради чего этот налет на выставку? Террористы не сделали и шага в сторону королевы. Следующий выстрел должен был быть в нее, если их цель королева, конечно.

— Туда и стреляли, но попали в премьер-министра.

Я снова чуть задумалась.

— Нет, чтобы расстрелять королеву, премьера и министра, достаточно пары очередей. А они еще и глушители применили. Почему? Если это налет на королеву, то почему именно против нее не было сделано ничего?

— Не хотите же вы сказать, что целью налетчиков было похищение бриллиантов?

Я киваю:

— А это вообще нелепость. Почему не ночью, не завтра, не в любой другой день? Время, когда на выставке королева, самое неподходящее для налета ради кражи. Так чего они хотели?

— Вы не могли бы подробней изложить свои соображения, агент Макгрегори?

Я оглядываюсь. Углубившись в рассуждения, не заметила, что рядом стоит и внимательно слушает среднестатистический лондонец. Именно его совершенная неприметность выдает сейчас принадлежность к «высшей лиге». МИ5, не иначе.

Эти ребята работают более толково, чем охрана королевской семьи, и куда быстрей тоже. Они наверняка уже знают все о пригласительном билете, Эдварде, а заодно и обо мне от момента зачатия до того, какое лекарство давно пора принимать.

— Я Джим Воспер. Агент Макгрегори, могу я попросить вас проехать со мной для более детального разговора?

— Мы еще не сняли у нее отпечатки пальцев! — взвивается офицер службы охраны.

Я получила, что хотела, и усмехаюсь, поднимаясь со стула:

— Мои отпечатки есть в картотеке министерства. В последнее время свои пальцы я не меняла. А в зале мои следы только на «Глоке» телохранителя королевы, ничего другого я не касалась. Кстати, премьер-министр убит?

— Нет, ранен. — Среднестатистического лондонца явно впечатлила моя полная сарказма тирада.

За стенами Букингемского дворца творится невообразимое. Кажется, не только Скотланд-Ярд, но все министерство внутренних дел, включая конную полицию и кадровиков, в полном составе собралось, чтобы затоптать немногие возможные улики.

Десяток машин «Скорой помощи», хотя основных пострадавших уже увезли… Констебли со служебными собаками, страшно нервничающими из-за полной невозможности взять хоть какой-то след в этой толчее. Остовы нескольких сгоревших машин и воронка между оградой дворца и монументом Виктории, которую уже огородили лентой.

Но страшней всего лежащие рядами тела в мешках — явно трупы погибших. Сколько их? А еще кровь прямо на асфальте у Букингемского дворца… Запах гари…

Я киваю на сгоревшие машины возле Северного входа во дворец, мимо которых мы проходим:

— Что это?

— Стреляли по бензобакам.

Те самые машины, на которых на выставку прибыли посетители в драгоценностях…

Я останавливаюсь, чтобы еще раз окинуть взглядом и запомнить всю картину, словно предчувствуя, что это пригодится. На сердце невыносимо тяжело, и вовсе не потому, что время приема лекарства безнадежно пропущено. Просто тяжело, и все.

Ведомство Джона Дэя, куда входит и МИ5 под руководством Эндрю Паркера, всегда бодалось с министерством внутренних дел вообще, а уж с нашим агентством особенно. Таково положение во всех странах, каждое ведомство считает себя самым полезным, а остальных почти дармоедами. Даже внутри службы столичной полиции существует ревностное соперничество, что же говорить об отношении к тем, кто почти никому не подчиняется?

Последняя попытка правительства примирить конкурирующие фирмы, поставив над всеми одного нового министра национальной безопасности, пока результатов не дала. Может, со временем…

Здание МИ5 Темз-Хаус возле Ламбетского моста у меня всегда вызывало ассоциацию с комодом. Но выбирать не приходится, комод так комод, я оказалась свидетельницей, а если вспомнить убийство террориста и ранение второго из оружия погибшего телохранителя королевы — то и участницей слишком серьезного происшествия, чтобы быть отпущенной после допроса оплошавшей службой охраны дворца.

Конечно, в МИ5 знают и о моем боевом недавнем прошлом, и о билете, подписанном министром, и о том, что это я воспользовалась «Глоком» убитого телохранителя.

Кабинет Джима Воспера невелик, если вообще не сказать мал, на столе минимум бумаг, у шкафов глухие дверцы без стекол, на одной стене едва заметен сейф, на второй — небольшой телевизор, работающий без звука.

О чем могут быть все телепередачи этого дня? Конечно, о налете!

Телестудии крутят и крутят немногочисленные кадры, полученные из Букингемского дворца, конечно, только те, которые позволили показать скромные среднестатистические парни.

Снимая очередь на выставку, кто-то из операторов невольно оказался свидетелем расстрела этой очереди. Видно, как по людям у ограды дворца полоснули из автомата. Кто-то упал сразу, кто-то пытался закрываться руками, мать заслоняла девочку от пуль…

Сам оператор тоже упал, камера дернулась и несколько секунд выдавала картинку в перевернутом виде. Потом выправилась, видно, державший ее человек сумел справиться с собой. И снова пошли кадры с корчащимися от боли людьми, кровь повсюду, в кадр попал человек в маске с прорезями для глаз и губ с автоматом в руках… А потом съемка прервалась, это могло означать что угодно — оператора убили, в камеру попала пуля, ее просто уронили или дальше шли столь страшные кадры, что показывать их на экране просто было невозможно. Оставалось надеяться, что пострадала лишь аппаратура.

Но даже крупицы, допущенные на экран, создавали ужаснувшую меня, немало повидавшую за время службы, картину. Это не простая, пусть очень эффектная, кража бриллиантов, а настоящий бой со взорванной машиной террористов! Кому понадобилось устраивать такое в центре Лондона, да еще и с участием королевы?

Также меня потрясла фотография констебля, первым проверявшего мой билет на выставку. Судя по тому, что его портрет выплыл на экран в ряду нескольких людей в полицейской форме, он оказался в числе погибших снаружи. А ведь у него жена и две маленькие дочки…

От разглядывания телевизионной картинки меня отвлек вопрос Воспера:

— Так что вы говорили о своих сомнениях по поводу налета?

— Он нелепый.

После того как я увидела картину происходившего снаружи, сомнения отпали окончательно.

— Чем?

— Где нападали террористы снаружи?

Офицер только пожимает плечами. Я отвечаю сама:

— У центральных ворот, там, где больше всего народа, легче спрятать свое оружие и наделать много шума. Они не столько убивали людей, хотя и этого достаточно, сколько производили шумовой эффект. Стрельба по окнам второго этажа… зачем она? Светошумовые гранаты.

— А это откуда известно?

Теперь уже я пожимаю плечами:

— Заметила неразорвавшуюся М84 у ограды.

— Ого! Ну, и зачем все, по-вашему?

Я вижу, что он знает ответ, но желает услышать мои рассуждения. Что ж, разумно.

— К Центральным воротам были оттянуты основные силы охраны. А в зале выставки все наоборот. Входные двери закрыли, калибр оружия небольшой, у пистолетов глушители, все движения явно отрепетированы…

— Почему вы так решили? — оживляется Воспер.

— Налетчики действовали молча, слаженно, никаких команд. Две фразы только после того, как я выстрелила в одного из них.

— Откуда у вас оружие?

— Использовала «Глок» телохранителя.

— Какой у него «Глок»?

Проверка, не вру ли?

— Сорок второй. Кстати, телохранитель левша.

— Продолжайте. Как долго все длилось?

Я закрываю глаза и пытаюсь представить произошедшее.

— Минута и тридцать одна секунда.

— Вы так точны?

— Могу повторить все посекундно. Налетчикам удалось уйти?

Офицер мрачнеет.

— Да, причем мы пока не знаем как. На площадь перед дворцом они не выходили.

— А на камерах не видно?

— Электроэнергия была отключена не только во дворце, но во всем районе. Во дворце аварийное освещение включилось через тридцать секунд, по периметру через три минуты. Но еще четверть часа шел настоящий бой. К тому же они взорвали свою машину с пластитом и расстреляли целый ряд автомобилей.

— Неужели не оставили никаких следов?

— Оставили, да еще какой! Вы убили одного налетчика и ранили в ногу еще одного, раздробив колено. Он не смог бы идти, и его в коридоре добили свои. Но это все, дальше налетчики просто исчезли, словно растворились в воздухе.

— Им помогали по ту сторону двери! Террористов в зале было трое, один убит, двое других увели двух заложников. Если в коридоре убили еще одного, то кто же увел индийца и телеведущую?

— Да, вы правы… Но куда они могли деться, если наружу не выходили? Помещения проверены досконально…

Хочется заметить, что проверять надо было до, а не после налета, но я понимаю, что вины МИ5 в разгильдяйстве охраны выставки нет.

— Вы можете нарисовать схему расположения основных участников?

— Да, конечно.

Следующие полчаса я рисую схему за схемой с разных точек зала, помечаю передвижение налетчиков и трассы пуль, как я их представляю, поясняю, что происходило в какой момент… Джим Воспер вникает, задает вопросы, уточняет что-то. Вот это другое дело. Это не дурацкие попытки свалить вину за перестрелку на меня, чтобы снять ее с себя.

Немного погодя нам обоим ясно, что странностей в поведении налетчиков внутри зала куда больше, чем логики. Снаружи все понятно — там шел отвлекающий бой, где нужны шум, взрывы, потоки крови и страх, но внутри… Логичны только первые три выстрела рыжего урода, все остальное плохо объяснимо.

Почему рыжий не застрелил меня, хотя понимал, что я могу оказать сопротивление? Почему поспешно бросился к витринам забирать корону и скипетр? Почему они не сделали ни одного выстрела в сторону королевы после неудачного, в результате которого пострадал премьер? Почему не сделали попытку взять в заложницы королеву или кого-то из дам, стоявших довольно близко? Индиец и непрерывно визжащая журналистка…

Никакой это не теракт против королевы. Но и не грабеж. Слишком много сил потрачено и слишком большой риск даже для драгоценностей, которые были на выставке. А ведь смогли забрать только одну. При мысли об украденном «Тадж-Махале» мне снова становится тошно, словно человечество потеряло нечто неизмеримо ценное. Мой булыжник внутри прибавляет в весе.

Я вспоминаю об индийце:

— Кто он такой?

Воспер мгновение молчит, потом вздыхает:

— Вы не увлекаетесь индийским кино?

— Чем?! Нет, конечно!

— Если бы увлекались, то знали бы, что это индийский режиссер с мировым именем, снимавший… снимающий, — быстро поправляет он сам себя, видно, чтобы не накликать беду, — фильм под названием «Тадж-Махал».

— Вот почему его пригласили…

— Да, наверное.

— Но с каких пор королева стала любительницей индийских фильмов?

— Режиссер получил пригласительный билет через канцелярию премьера. На свою голову…

— Много жертв?

Офицер тяжело вздыхает… Слов не требуется. Впрочем, я сама видела ряды черных мешков и воронки от взрывов. «Удалась» выставка…

Ясно, что ничего не ясно — эта присказка моего Джона лучше всего подходит к нынешней ситуации.

Но у Воспера еще одна проблема — что делать со мной? С точки зрения нормальных людей я поступила почти героически, рискуя жизнью, отвлекала налетчиков от королевы. С точки зрения охраны дворца наоборот — спровоцировала перестрелку, создав угрозу жизни ее величества.

Я себя виноватой в перестрелке не считаю, поскольку началась она задолго до выключения света и моего выстрела в рыжего (эту сволочь я с удовольствием расстреляла бы еще раз из 45-го калибра и с близкого расстояния). А вот в том, что, как и охрана, проглядела рыжего, виню. Не важно, что видела его впервые, если интуиция подсказывала, что опасно, нужно внимательно присмотреться ко всем, а не размышлять о том, какие «Глоки» использует охрана дворца.

Я себя виню, но каяться или посыпать голову пеплом не собираюсь, разве что пеплом своих надежд на возвращение в строй. При таком скандальном начале не стоит ждать продолжения. Теперь одна дорога — в частные сыщики. Если, конечно, удастся доказать, что я стреляла по бандитам не от безответственности, а только из желания отвлечь внимание от королевы.

При мысли о психологах, которые покоя мне не дадут еще долго, настроение испортилось окончательно. И зачем я пошла на эту выставку? Могла бы сказать, что… зуб болит или диарея замучила.

Оплакать свое невеселое будущее я не успеваю, потому что дверь кабинета открывается и на пороге появляется… V. C. Элизабет Форсайт собственной персоной!

Глава 2

Тогда они еще не были Шах-Джеханом и Мумтаз-Махал, так принца Хуррама и внучку главного визиря Арджуманд назвали позже. Никто не знал, что их любовь и верность друг другу переживут века и останутся в памяти человечества, в том числе благодаря выстроенному Шах-Джеханом великолепному памятнику своей Мумтаз — усыпальнице Тадж-Махал.

— Арджуманд, эй, соня, вставай! — насмешливый голосок Сати выхватил девушку из сна. Уже мгновение спустя Арджуманд не могла вспомнить, что снилось, но определенно что-то хорошее.

Открыв глаза, она увидела, что еще не рассвело.

— Это я соня? Зачем ты разбудила меня так рано?

Подруга присела на край ее чарпаи и заговорщически зашептала:

— Ты забыла, куда мы сегодня собрались идти?

— Ты сломаешь основу моей кровати! — рассмеялась Арджуманд. — Не на рассвете же мы пойдем? Сначала нужно показаться тетушке Хамиде, ведь если она обнаружит наше отсутствие, скандала не миновать.

Сати на мгновение задумалась, но потом решительно помотала головой:

— Нет, сходить нужно, пока госпожа не проснулась.

— Все равно рано. Тетушка Хамиде встанет лишь к полудню, потом будет долго курить кальян и проклинать жару, ругать служанок за неловкость или не ту одежду… Мы успеем не только на рынок Агры, но и в Дели сбегать. Не думаю, что торговцы уже расположились со своими товарами.

В ее словах был резон, однако Сати, возбуждение которой не позволило ей не только спать, но и просто сидеть на месте, настаивала, чтобы отправиться на рынок пораньше, пользуясь тем, что надзирающая за ними тетушка Хамида витает в снах, сладко похрапывая. Подружки даже знали, что ей снится, — толстой Хамиде Бегум всегда снились сладости, даже губами причмокивала, будто пробуя джалеби или гулаб джамун.

Конечно, будь жива мать Арджуманд, она ни за что не позволила бы дочери даже думать о походе на рынок. Девушка столь знатного рода не могла выйти с территории зенана — женской части дворца Красного Форта Агры.

Но мать Арджуманд помнила очень плохо: та умерла, рожая вторую дочь Фарзану. У Арджуманд был и младший брат — Мирза Абуталиб, но он совсем мал, отец дождаться не мог взросления сына, да еще и появившегося на свет после двенадцати лет брака от рабыни, возможно, потому Асаф-Хан воспитывал свою любимицу Арджуманд как мальчишку, позволяя ей слишком многое.

Ворчали все: дедушка Гиязбек, бабушка Рауза Бегам, тетушка Мехрун-Нисса… К Арджуманд даже приставили толстую Хамиде, чтобы присматривала получше, но это помогало мало. Сестра Асаф-Хана Мехрун-Нисса твердила, что лучше бы брат вовсе не воспитывал дочь. Она считала главной задачей племянниц удачное замужество и пыталась обучить старшую женским хитростям, при этом забывая, что сама обожала верховую езду и охоту на слонах, прекрасно стреляла и меньше всего заботилась о своем муже — прославленном полководце Шер-Афгане.

У самой Арджуманд душа больше лежала к отцовской учебе, хотя она понимала, что советы тетушки могут в жизни пригодиться.

Арджуманд шел тринадцатый год, и Мехрун-Нисса решила, что девушке пора принять участие в мина-базаре. Это развлечение со времен самого основателя династии Великих Моголов шаха Бабура ежегодно устраивали для женщин зенана. Один день в году у красавиц зенана была возможность открыть свои лица.

Рынок устраивали в садах дворца весной, и торговали на нем… женщины и девушки зенана. Конечно, покупателей-мужчин интересовали вовсе не выложенные на прилавки безделушки, а сами торговки. На мина-базар допускались только представители знатных родов, то есть по обе стороны прилавков стояли равные.

О, сколько каждый год бывало открытий! Одно дело видеть лишь загадочно блестящие глаза, старательно подведенные каджалом, и совсем иное все лицо красавицы. Как часто поклонники и влюбленные даже не узнавали тех, о ком мечтали. И наоборот, открытое личико какой-нибудь девушки оказывалось очень привлекательным из-за ее белозубой лукавой улыбки.

Некрасивых женщин в зенане не бывало, здесь даже служанки подбирались не только из-за умения что-то делать, но и с учетом внешности. Ничто не должно оскорблять взор падишаха, в том числе непривлекательное лицо подающей ласси девушки.

Население зенана всегда было велико, прежние падишахи имели гаремы в сотни красавиц, даже Акбар, любивший своих Рукию и Джодху, не чурался общества других прелестниц. У нынешнего падишаха Джехангира, сына Великого Акбара, жен полтора десятка, но много наложниц, к тому же в зенане остались все наложницы и вдовы его отца.

Придворной дамой одной из таких вдов — Салимы — и стала Мехрун-Нисса.

Все эти женщины, обычно проводившие целые дни в лени и пересудах, ко дню мина-базара оживлялись, заказывая новые наряды и тайно подбирая то, что будут продавать.

Узнав, что Арджуманд тоже предстоит показать себя, прежде всего обрадовалась ее близкая подруга Сати. Они были ровесницами, но это не мешало Сати давать советы подруге с позиции старшей и более опытной.

Саму Арджуманд вовсе не привлекала возможность красоваться перед чужими мужчинами, а еще меньше радовала необходимость что-то продавать. Вот уже чего она не умела совсем!

— Сати, но мне нечего выкладывать на прилавок! Кто-то заранее вышивает кошели или палантины, кто-то плетет браслеты… Тетушка расписала столько тканей, что их хватит на три мина-базара. Я же слишком поздно узнала о своем участии, чтобы успеть заготовить что-то достойное, а выставлять сделанное наспех или всего пару красивых поделок не хочу.

Сати фыркнула:

— Ты думаешь, большинство этих болтушек намерено продавать сделанное своими руками? Вот уж нет!

Арджуманд прекрасно понимала это сама, но все же возразила:

— Женщины уже скупили все достойные украшения у торговцев, которые приносят их в зенан. Если что осталось, то такое, на что не стоит смотреть.

Тут Сати и осенила счастливая мысль:

— Не всех торговцев допускают в зенан, многие никогда не бывали во дворце. Но я знаю, что у них бывают очень красивые вещи. Нужно идти на рынок и купить там!

Конечно, Сати права, далеко не все самые искусные изделия приносились в зенан, на рынке Агры торговали мастера разных стран, там можно купить многое, да и сходить на рынок тоже заманчиво — только как это сделать? Тетушка Хамида никогда не позволит Арджуманд отправиться в торговые ряды, а если это произойдет, вокруг будет столько охранников, что продавцы попросту разбегутся. И весь гарем уже через пять минут узнает о попытке дочери визиря купить что-нибудь самостоятельно. Тогда насмешек не избежать.

Арджуманд не боялась насмешек женщин гарема — ей все равно, — но давать повод упоминать свое имя за своей спиной не хотелось. К тому же она была еще слишком юна, чтобы бросить вызов гарему.

Сати решила все просто:

— Мы пойдем тайно! Завтра же отправимся за ворота, ты наденешь мою одежду.

Арджуманд не раз бывала вне стен зенана, но никогда без сопровождения. Обычно она сидела в паланкине Мехрун-Ниссы и через щелочку между занавесками осторожно разглядывала бурлящую вокруг жизнь. Либо ездила в мужской одежде верхом вместе с отцом. В таком случае нижняя часть ее лица обязательно бывала закрыта, а взгляд устремлен на отцовскую спину, чтобы, упаси Аллах, не потеряться.

Теперь же Сати предлагала тайное путешествие переодетыми и без охраны. Сначала Арджуманд отказалась: она не боялась риска, но понимала, что, если что-то случится, отец не переживет. Но Сати была настойчива, уже через пару часов горячих увещеваний дочери визиря стало казаться, что все не так уж страшно. Они переоденутся простыми горожанками, закроют лица и зайдут всего в пару лавок ювелиров. К тому же Сати нашла сопровождающего — слугу Гопала, тот готов был сделать для своей любимицы все, даже вывести из зенана и привести обратно.

Издали донеслись звуки ударов больших барабанов — дундуби.

— Сати! Падишах еще только выходит на крепостную стену, значит, до рассвета целый час.

Падишах действительно каждое утро за час до рассвета показывался своему народу — выходил на небольшой балкон на крепостной стене, чтобы подданные убедились, что он жив и здоров.

Где бы ни был правитель огромной империи Моголов, он непременно демонстрировал свое благополучие, иначе могли пойти слухи и начаться ненужные волнения. Отец рассказывал Арджуманд, что не всегда Джехангир выходит сам, на высокой крепостной стене человек едва виден, главное, чтобы на нем была соответствующая одежда и фигура подходила. Бывало, когда император не мог проснуться в соответствующее время либо чувствовал себя плохо, его замещал визирь. Они немного похожи, а в верности Асаф-Хана падишах Джехангир мог не сомневаться.

Многие ли знали о такой подмене? Наверное, но вслух не говорили, потому что язык чаще теряют вместе с головой.

Кто из них сегодня на стене — падишах или его визирь? Какая разница?

Прозвучал призыв муэдзина к первой молитве, и правоверные поспешили расстелить свои коврики. Время утренней молитвы очень важно, хотя и коротко — от первой узенькой полоски света на востоке до того момента, когда солнце поднимется над землей на высоту копья. Но на востоке горы высокие-высокие, солнце из-за них поднимается медленно, словно цепляясь за заснеженные верхушки, потому в Агре внимательно слушают призывы с минарета, боясь пропустить нужные минуты.

О горах Арджуманд слышала от отца. Асаф-Хан рассказывал ей, тыча пальцем в большую карту, что горы на севере, горы на востоке, на западе огромная каменистая пустыня, на юге жаркие и влажные джунгли… И все равно империя огромна и плодородной земли много. Там, где люди не ленятся, урожаи снимают дважды, а то и трижды в год.

Арджуманд мысленно отругала себя: о чем она думает во время фаджра?! Разве можно отвлекаться, произнося слова первой молитвы? Это хуже, чем если бы на нее совсем не вставать.

Но не отвлекаться никак не получалось. После мыслей о размерах империи девушку отвлекли мысли о предстоящем походе на рынок. Сати ничуть не сомневалась, что идти стоит, вечером она сумела убедить в этом и подругу, но к утру сомнения одолели Арджуманд снова. Нет, она ничуть не боялась идти, не переживала за свою безопасность, но прекрасно понимала, что, если кто-то узнает, неприятностей будет не счесть, тетушка не упускает возможности несколько дней выговаривать из-за любого мелкого проступка, а уж в таком случае…

Сати удивилась:

— А почему Мехрун-Нисса должна что-то узнать? Разве только ты сама ей расскажешь.

— Вот еще! Я, по-твоему, глупей сороки?

— Тогда чего ты боишься?

Арджуманд честно призналась, что не знает, но чувствует, что случится что-то такое…

— Плохое? — чуть сдвинула брови Сати.

— Нет… Но что-то очень-очень важное.

Это ощущение не отпускало ее, заставляя биться сердце и алеть щеки.

Сати тоже чувствовала что-то, но полагала, что это касается необычных украшений, которые они сумеют купить для мина-базара. Вот тогда будет чем похвастать перед женщинами гарема.

Если бы они знали, что эта невинная выходка изменит жизнь не только Арджуманд, но и всей империи! А потом и всего мира. И не только потому, что произошедшее с маленькой травинкой на бескрайних степных просторах влияет на жизнь Вселенной, но и потому, что судьба самой Арджуманд, а потом и ее мужа будет весьма значимой, их любовь станет для многих поколений самых разных людей примером чистой и вечной любви.

В зенане Красного Форта Агры правили женщины. Со времен шаха Акбара даже охраняли женскую половину дворца женщины. Акбар терпеть не мог евнухов, его передергивало от вида этих полумужчин, падишах решил, что с нарушителями спокойствия вполне способны справиться сильные, рослые красавицы, владеющие оружием не хуже воинов. Их привозили откуда-то с севера, разрешали не закрывать лица, носить мужскую одежду и оружие. Некоторые были даже красивы, но их рост и крепость фигур обычно избавляли защитниц от мужского внимания.

Управляла зенаном тоже женщина.

Османские императоры доверяли свои гаремы матерям, справедливо рассудив, что жены будут предвзяты и между ними начнутся свары. Великие Моголы нередко поручали управление незамужним дочерям.

В этом был свой резон. Дочери индийского падишаха очень трудно выйти замуж. Отдавать принцессу даже за очень богатого и родовитого подданного ниже ее достоинства, равные ей принцы вокруг Индостана сплошь шииты, брак с которыми тоже невозможен. Отчасти поэтому падишахи закрывали глаза на то, что их красавицы-дочери, оставаясь незамужними, грешили в объятиях чужих мужей. Если они бывали достаточно ловки, чтобы не выставлять свою связь напоказ, и достаточно разумны, чтобы не рожать детей, то поведение принцесс даже не осуждали.

Одна из таких старых дев обычно правила гаремом. Сейчас это была Ханзаде, сестра падишаха, не имевшая ни малейшей надежды выйти замуж, потому что никто из принцев не готов был взять ради нее еще и трех ее старших, далеко не юных сестер, как полагалось по обычаю.

Зенан падишахов Хиндустана достоин отдельного повествования, но кто бы мог о нем рассказать, ведь мужчины туда не допускались, а женщинам не дозволялось выбалтывать тайны обитательниц женской половины дворца под страхом смерти. Конечно, они рассказывали, еще и значительно приукрашивая…

В Агре многое болтали о самых красивых женщинах мира, собранных в гареме, о несметных богатствах, которые падишахи дарили им, о невиданных чудесах, творившихся за оградой, а еще о сладострастии красавиц и их капризах. Падишах мог позволить себе иметь этих женщин, а красавицы зенана могли позволить себе капризы.

И правившая гаремом Ханзаде была властна далеко не над всеми ними. Она не могла указывать своим мачехам — вдовам падишаха Акбара, зато успешно портила жизнь их придворным дамам и остальным женщинам гарема. Но была одна из королев, приказывать которой не посмел бы и сам Джехангир — его названая мать королева Рукия. В свое время с Рукией считался и падишах Акбар, именно ей он поручил воспитание принца Селима, будущего Джехангира.

Но Рукия не боялась падишаха не только потому, что была его названой матерью, просто она действительно была на голову выше остальных женщин, даже любимой Акбаром королевы Джодхи — родной матери Селима-Джехангира.

У Ханзаде хватало ума не возражать Рукие и ничего не предпринимать против ее слуг. А еще против служанок королевы Салимы, с которой Акбар тоже считался. Ханзаде хватало остальных, которым доставалось особенно.

Ханзаде очень любила красивых мужчин и люто ненавидела красивых девушек. Если бы она узнала о самоволии Арджуманд и Сати, те бы не избежали неприятностей. Но Ханзаде считала их совсем девчонками, а потому охрана еще не следила за каждым шагом внучки великого визиря.

Старый слуга Гопал провел своих подопечных через тайную калитку прямо на улицу, ведущую к рынку Агры.

Девушки помимо своей воли крутили головами, и заметив это, Гопал зашипел, чтобы не глазели по сторонам. Сати тихонько рассмеялась.

— Ты чего? — осторожно поинтересовалась Арджуманд.

— Гопал приказывает нам, как простым девчонкам. А вдруг он сейчас решит продать нас кому-то?

— Глупости! — фыркнула Арджуманд. Она хорошо знала, что старый слуга верен не просто хозяину, а своему долгу, который в тот день состоял в том, чтобы не допустить никаких неприятных происшествий с беспокойными подопечными.

Рынок очень интересное место, особенно для тех, кто никогда не бывал там как обычный покупатель. Даже сладости казались иными.

Несмотря на раннее утро, уже вовсю пахло приготовляемой едой.

— Смотри, бадам писта! — показала пальцем на ореховую помадку, выложенную несколькими горками, Сати.

— Пойдем, пойдем, — торопила ее Арджуманд, которой хотелось поскорей добраться до нужных лавок. Не джалеби или буфри же они покупать пришли, не сладостями намерены торговать на мина-базаре. Разве этим удивишь покупателей дворца?

Вкусно пахло роган джошем — мясом с большим количеством лука, Сати даже застонала:

— Умираю от голода.

Тут они услышали вопли какой-то торговки съестным:

— Ах, ты бадмаш! Ах, ты дакойт!

Мальчишка умудрился вытащить большой кусок халвы с нижнего ряда горки, развалив ее всю, и теперь толстая торговка не знала, что делать раньше — догнать воришку или следить, чтобы остальную халву не растащили его приятели. У торговки был повод костерить маленького ловкача прохвостом и разбойником.

Арджуманд решительно потянула подругу прочь:

— Пойдем, нам некогда.

С трудом справляясь со своим волнением и желанием все потрогать и обо всем расспросить, они пробирались к рядам, где были расположены лавки ювелиров, выбирать красивые вещицы для предстоящего мина-базара решено было там.

Хозяева лавок крутили носами и подозрительно косились на двух простенько одетых девушек и сопровождавшего их старика. Небось, приехали родственницы из деревни, старик решил показать им сокровища из сказки, а те и рты раскрыли. Такие ничего не купят, денег не хватит, но стащить что-то могут. Приходилось смотреть внимательно…

У ювелиров имелось много красивых изделий и цены были куда ниже тех, что называли в зенане, но сердце подсказывало Арджуманд, что искать ценные вещи нужно не здесь.

— Чего тебе не хватает? — удивлялась Сати. — Посмотри, как красиво и совсем недорого.

Арджуманд и Гопал не без оснований испугались, что после таких слов весь рынок поймет, что за своевольные красавицы явились покупать украшения.

— Пойдем отсюда! — Арджуманд потянула Сати за собой прочь от ювелиров. — Ты не знаешь цен. Это дорого, для нас очень дорого!

Она постаралась, чтобы продавцы услышали эти слова, а на Сати просто зашипела:

— С ума сошла?! Хочешь, чтобы все поняли, кто мы?

Та уже прикусила язык, осознав, что едва не выдала тайну.

Гопал замахал на них руками:

— Эээ… не стоило приводить этих родственниц на рынок! Делают вид, что в их кошелях не медяки, а золото.

Сати подыграла своему слуге, она обернулась к продавцу, у которого рассматривала украшения, и ахнула:

— Три золотые монеты?!

— А ты думала какие, если это золото?

— А это золото?

Сати прекрасно сыграла деревенскую глупышку, ошеломленную пониманием, что держала в руках изделия из золота, а не раззолоченные подделки сродни своим домашним.

Ее вопрос страшно возмутил ювелира, Арджуманд едва успела утащить подругу прочь, пока той не попало по-настоящему. Вслед им неслось:

— Ходят тут всякие! Чтоб я ни тебя, ни тебя здесь больше не видел!

— У самих, небось, и пяти дамов нет, а важничают, будто имеют целый лакх.

Пришлось действительно поторопиться, потому что кто-то добавил:

— А, может, они вообще воровки?

На счастье подруг, ювелир оказался человеком порядочным, он помотал головой:

— Нет, ничего не пропало. Да они и смотрели всего пару вещей. Нет, все на месте.

Ювелир не стал говорить, что заметил интересную деталь — на шее у девушки было настоящее, пусть и не массивное украшение. И серьги в ушах тоже золотые. Нет, эта красавица знала цену вещам, но почему-то не желала раскрывать свое собственное положение. В таких случаях лучше делать вид, что ни о чем не догадался.

Нарушительницы спокойствия спешили прочь от ювелирных лавок.

— Сходили… — помрачнела Арджуманд. — Теперь в этих рядах нечего и показываться.

— И чего он так обиделся? — Сати чувствовала себя виноватой и пыталась свалить эту вину на мастера. — А что такое дам?

— Мелкая монета, совсем мелкая. Лакх… — объяснил Гопал, но Сати не дала договорить.

— Я знаю, что лакх это сто тысяч рупий.

Гопал только вздохнул, что такое сто тысяч слуга не знал. Наверное, очень-очень много…

Они уже решили возвращаться, при этом Гопал мысленно умолял Аллаха позволить им добраться до зенана без происшествий, клянясь, что больше никогда не станет помогать девушкам делать то, чего делать нельзя.

Внимание Арджуманд привлек прилавок, на котором были выложены кинжалы. Утреннее солнце отражалось в стали, посылая блики. Но форма кинжалов была странная, вернее, странная рукоять в форме «Н».

— Что это? — спросила она шепотом.

Сати повернула голову и звонко рассмеялась:

— Это раджпутские кинжалы! Смотри. — Она взялась за рукоять, сделала несколько быстрых движений, вызвав недоуменное восхищение продавца — не всякая девушка может обращаться с таким оружием. Он кивнул:

— Да, это раджпутские кинжалы — куттары.

— А почему у них такие странные рукояти?

Польщенный вниманием продавец принялся объяснять, хотя прекрасно понимал, что девушка не купит оружие. Но покупателей все равно не было — почему бы не поговорить?

Он рассказал, что рукоять у кинжала не продолжение клинка, а поперек него, потому что оружие используется не как нож, а как штык. Им можно проткнуть, провернув после этого, увеличить рану, можно перерубить, резко взмахнув, отсечь… А по сторонам рукояти пластины, защищающие запястье. Этот кинжал тяжело выбить из рук, зато им очень легко пользоваться. Куттар может иметь два лезвия и даже три коротких, такое оружие оставляет огромные раны.

Конечно, никакие куттары они покупать не стали, но продавцу польстил живой интерес необычных девушек.

— Госпожа, пойдемте, — взмолился Гопал, — не стоит привлекать слишком много внимания.

Конечно, он был прав, не стоило.

И тут Арджуманд заметила лавку с книгами, пристроившуюся на самом краю.

— Давайте, зайдем туда? Только рта не раскрывай! — приказала она подруге.

Та молча закивала.

Слуга вздохнул, но решил, что тут будет безопасно.

А ведь именно это решение повлекло за собой события, навсегда изменившие и их жизнь, и жизнь окружающих.

У продавца были хорошие книги, не обрывки всякой ерунды, которые иногда покупают те, кто стремится сделать вид, что грамотен, всего лишь разглядывая буквы без малейшего представления о том, что они означают. Арджуманд слегка сжала пальцы подруги:

— Вот здесь мы и купим то, что нужно.

Сати снова кивнула.

Они выбрали три книги на фарси, в том числе «Бабур-намэ» — копию жизнеописания Великого Могола. Продавец немного сбросил цену, поскольку девушки покупали так много, завернул покупку в чистую ткань, а потом вдруг сделал знак, чтобы подождали.

— Посмотрите еще вот это, — теперь он говорил на фарси, поняв, что Арджуманд знает язык.

Язык персов — официальный язык Могольского двора, им владеют все вельможи, но далеко не все слуги и женщины зенана. Сати и Гопал ничего не поняли, ведь девушка раджпутка, а старик и вовсе из Голконды, но восхищение, отразившееся на лице Арджуманд, подсказало, что книготорговец предложил что-то стоящее.

Это был сборник персидской поэзии.

— Что это? — прошептала Сати, заглядывая через плечо подруги.

— Низами, «Лейла и Меджнун»… — также шепотом ответила та. — Красивые стихи, я тебе потом почитаю.

Она купила книгу, не торгуясь. Бывший владелец завернул манускрипт еще бережней в тонкую шелковую ткань. Продавец понял, что перед ним не простая горожанка, это одна из принцесс, тайком сбежавшая из дворца на волю хоть на часок. Понял, но выдавать не собирался — уж очень понравилось восхищение красавицы при виде ценной книги, вернее, текста.

Дело не в переплете, девушка права — в книге поэмы Низами Гянджеви, там помимо «Лейлы и Меджнуна» еще «Семь красавиц», «Хосров и Ширин» и остальные поэмы «Хамсе» («Пятерицы»). Не каждая индийская девушка, даже умеющая читать по-персидски, станет покупать книгу Низами. Эта красавица явно особенная…

А красавица спешила во дворец.

Чтобы не появляться в рядах златокузнецов, подругам в сопровождении Гопала пришлось пройти через ряд шорников. Вообще-то Арджуманд была не против полюбоваться нарядной упряжью, но она понимала, что лучше не задерживаться, к тому же в руках у нее была книга, которую ей так хотелось раскрыть и почитать!

У ее деда Гияз-Бека «Хамсе» имелась, но Мехрун-Нисса забрала книгу себе и вовсе не собиралась отдавать племяннице.

Они так и шли — впереди то и дело оглядывающийся на своих подопечных Гопал, за ним, прижимая к животу драгоценную ношу, Арджуманд, а позади с тремя другими книгами — Сати.

И тут…

— Арджуманд! — в ужасе зашептала Сати.

Арджуманд и сама замерла, пытаясь сообразить, как быть — навстречу им между рядами шорников двигался… принц Хуррам! Конечно, принц узнать их никак не мог: ни он, ни сопровождавший Хуррама слуга не видели девушек зенана, тем более, без яшмака. Но рисковать все равно не стоило, и Арджуманд сунула в руки Сати книгу, которую та прикрыла своим покрывалом, и быстро отвернулась к прилавку, делая вид, что разглядывает выложенные на нем уздечки.

Хозяин товара удивился вниманию красавицы к его изделиям, но тут же принялся расхваливать яркую уздечку, предназначенную больше для украшения, чем в качестве упряжи. Арджуманд невольно фыркнула:

— Что же в ней хорошего, кроме множества серебряных бляшек? Впрочем, и они лишь посеребренные.

Купец возмутился:

— Уздечка красива!

— Только что. Но вот это кольцо быстро отлетит, а этот ремешок натрет губу лошади, он короток.

Арджуманд совершенно забыла, почему повернулась к прилавку, она искренне возмущалась безразличием создателей столь неудобной уздечки к страданиям лошади.

— Она права, — раздался совсем рядом голос принца.

Арджуманд, опомнившись, прикусила язык, но было поздно. Хуррам уже обратил внимание на необычную девушку.

— Ты любишь лошадей, красавица?

Ей бы исчезнуть, затерявшись в рыночной толпе, но Арджуманд почему-то не сделала этого, напротив, кивнула, вскидывая на Хуррама глаза:

— Да, очень.

И в тот же момент… пропала.

Нет, она осталась стоять, глядя прямо в большие темные глаза принца, а он — в ее. Но мир вокруг перестал существовать. Исчезло многоголосье рынка, верблюжий рев со стороны, звон металла, крики зазывал… исчезли сам рынок и Красный Форт. Остались только эти двое и их прикованные друг к другу взгляды и сердца.

Бывает любовь с первого взгляда, конечно, бывает, если сердца к этому готовы. Их сердца были готовы.

Сколько они так простояли? Наверное, не так уж долго, но им показалось — вечность. И влюбленные могли бы стоять еще одну вечность, но рынок все же жил своей жизнью, мимо пробирались по своим делам покупатели, зазывно кричали продавцы…

Гопал в ужасе беззвучно раскрывал рот, а Сати, старательно отворачиваясь от принца, пинала подругу ногой, давая понять, что нужно уходить.

Арджуманд уже опомнилась и действительно повернулась, чтобы уйти, как бы невежливо это ни выглядело. Она была готова юркнуть под прилавок, провалиться сквозь землю, испариться, только бы исчезнуть с глаз принца Хуррама.

— Ты часто бываешь на рынке? — зачем-то спросил Хуррам. — Завтра придешь?

Гопал уже представил, как слон-палач обвивает хоботом его ногу, чтобы разорвать на части. Конечно, его именно так казнят за то, что он сделал, — растопчут слоном. И Сати вместе с ним. Нет, женщин не топчут слонами, ее убьют как-нибудь иначе. А Арджуманд? Как казнят внучку Гияз-Бека? Гопал знал и от этого ужаснулся еще сильней — девушку, открывшую лицо и вступившую посреди рынка в беседу с незнакомым мужчиной, забьют камнями!

Гопал даже глаза зажмурил от ужаса.

Когда открыл, Арджуманд, чье будущее, по мнению слуги, было столь безрадостным, уже договорилась с принцем о встрече завтра через два часа после рассвета.

Они двинулись дальше по ряду шорников, причем теперь за Гопалом шла Сати, старательно прятавшая лицо от принца, а за ней счастливо улыбающаяся Арджуманд. Но Сати зря горбилась, даже если бы она столбом стояла перед Хуррамом или вообще размахивала перед ним руками, принц бы ее не заметил. Для Хуррама существовала только темноглазая красавица, так хорошо разбиравшаяся в уздечках. Больше всего Хуррам жалел, что не спросил имени девушки и того, чья она дочь. Вдруг не придет завтра после рассвета, как тогда ее найти?

Осознав это, Хуррам почти побежал следом, но рынок Агры не дорожка дворцового сада, там невозможно двигаться быстро, не сбивая с ног остальных. Пришлось остановиться, иначе через минуту вся Агра знала бы, что любимый сын падишаха бегал за какой-то девчонкой по рынку. Хуррам потерял голову, но у него остался разум, чтобы не навредить девушке. Внимание принцев не всегда безопасно…

— Бегума, вы не можете идти на встречу с его высочеством. — Гопал свыкся с мыслью, что будет растоптан слоном, но это опасно для самой Арджуманд. Если кто-то узнает о ее проделке, девушка окажется опозорена навеки — такую кто возьмет замуж?

Старый слуга не понимал, почему женщины должны совсем прятать свои лица — разве это плохо, когда женской красотой любуются? Но Моголы — мусульмане, у них женщинам запрещено открывать нижнюю часть лица перед чужими. Тут не поспоришь…

— Вы не можете идти завтра на рынок, — добавил он, словно после первой фразы оставалась какая-то неясность.

— Я знаю… — прошептала Арджуманд, и в ее голосе было столько горя и отчаяния, что сердце Гопала сжалось, а у Сати на глазах появились слезы. — Я не пойду…

Их сочувствие длилось ровно мгновение, потом Сати решительно тряхнула головой:

— Вот еще! Пойдем! Два часа после рассвета все в зенане спят. Только… принцу нужно сказать, что… ну, что-нибудь придумать. Гопал, если боишься, можешь не ходить. Мы будем осторожны…

— Не стоит, Сати, — покачала головой Арджуманд. — Это опасно не только для Гопала, но и для тебя.

Сати хотела сказать, что прежде всего для нее самой, но только вздохнула:

— А может, это любовь?

— Тем более, — нахмурилась Арджуманд.

Хуррам больше не мог ходить по рынку и отправился на берег Ямуны. Двое слуг почтительно держались в стороне.

Пятнадцатилетнего принца любили. Многие были бы не против, сделай падишах Джехангир именно Хуррама наследником престола, но пока об этом даже думать было рано.

Принц Хуррам умен, хорош собой, в меру воинствен, прекрасно держится в седле и хорошо владеет оружием, но не меньше любит книги. Пожалуй, в этом заслуга воспитывавшей его старшей королевы великого Акбара. Так повелось еще со времен величайшего завоевателя Тимура, первым отдавшего своих внуков на воспитание старшей разумной жене. Если мальчика до ухода из гарема опекает мать, велика опасность, что тот вырастет слабым и никчемным, другое дело — не родная, умудренная жизненным опытом, бабушка. Таковой для Хуррама была королева Рукия. Но о подобной воспитательнице можно было только мечтать. Старшая жена деда Хуррама великого Акбара слыла одной из лучших шахматисток Хиндустана, знала несколько языков и стреляла из лука не хуже мужчин. У Хуррама и собственная бабушка королева Джодха могла утереть нос кому угодно, но Акбар предпочел родной бабушке Рукию.

Та вырастила принца настоящим Моголом. Мальчик был под присмотром королевы Рукии до самой смерти падишаха Акбара, только став падишахом сам, его отец Джехангир освободил королеву от обязанности заботиться о принце, но и последующие два года Хуррам предпочитал советоваться по любому вопросу с королевой Рукией.

Хуррам сидел на берегу на краю поля для игры в поло, глядя на вяло текущие воды Ямуны, и вспоминал. Они с незнакомкой обменялись лишь парой фраз, но эти фразы звучали для влюбленного юноши краше соловьиной песни.

Какой у нее голос!

А глаза? В них все счастье мира!

Нежный овал лица, красивые губы…

Хурраму хотелось смотреть и смотреть, как они движутся. Принц понимал, что, если незнакомка не придет завтра, как договорились, он перевернет всю империю и найдет эти глаза и эти губы.

Кто она?

Индуска, поскольку лицо не закрыто. Но в зенане Красного Форта их много, его дед великий Акбар позволил даже выстроить небольшой храм для тех, кто не перешел в ислам. Акбар никого не принуждал к этому, он вообще мечтал объединить две религии. Но такое не под силу одному, как бы тот ни был велик и силен, если, конечно, это не пророк, но Акбар был человеком.

Его внука не волновало, что незнакомая девушка индуска, верит во множество богов и ходит с открытым лицом. Иначе как бы он увидел эти губы?

А грация, с которой красавица двигалась? Словно плыла в рыночной толпе, которая перед ней расступалась, чувствуя что-то особенное. Такие всегда выделяются из толпы.

Хуррам с рождения был окружен красивыми женщинами, иных в гареме не бывало. Выдающейся красавицей считалась и его мать Билкис Макани, тоже раджпутка, но мальчика через шесть дней после рождения отняли у юной особы и отдали бабушке Рукие. Все, что осталось в памяти от матери, — ее лихо заломленная небольшая шапочка над правой чуть вздернутой бровью, капризные пухлые губы и небольшая ямка на подбородке. Билкис и впрямь была красавицей. Была ли умной? По-своему. Она не стремилась, как другие, к власти над мужем или полной власти в гареме, да это и невозможно, ей хватало своего замкнутого мирка. К тому, что сына забрали и отдали на воспитание другой, отнеслась спокойно, как и многие жены падишахов, родив сына, вернулась к своей семье.

Билкис из рода Сингхов — одной из самых сильных и знаменитых кул (фамилий) раджпутов, Солнечных Линий. Она из Марвара, внучка знаменитого Ман Сингха. Из раджпутского Амера и родная бабушка Хуррама королева Джодха. Но его отдали на воспитание мусульманке Рукие, у которой с Джодхой всегдашнее соперничество.

Юношу мало волновало соперничество королев и даже происхождение собственной матери, сейчас все его мысли занимала лишь одна девушка — незнакомка с рынка Агры.

Хуррам — третий из четырех сыновей падишаха Джехангира. Рождались и другие, но те не выжили. Ни для кого не секрет, что он был любимым сыном. Да и как иначе?

Старшего из сыновей принца Хосрова от раджпутки Шах-Бегум Сахиб падишах Акбар прочил в свои преемники. Когда умирал Акбар, фактически создавший империю Великих Моголов (ни его отец Хумаюн, ни даже дед Бабур не сделали и половины того, что сделал Акбар), настоящим правителем уже был его единственный оставшийся в живых сын Селим, после восшествия на престол взявший имя Джехангир. Акбар, как и многие, открыто осуждал поведение сына, тот вырос на горе родителям любителем арака и опиума, а еще женщин. Не он один, два других сына Акбара умерли от пьянства, пристрастие к алкоголю и опиуму стало настоящей бедой правящих династий Востока.

Хуррам этой участи избежал, если и пил, то очень умеренно, а от опиума шарахался — королева Рукия, сама любившая покурить кальян с одуряющими добавками, сделала все, чтобы внук не последовал ее примеру.

Хуррам подумал, что, если девушка не придет на рынок завтра, он попросит бабушку Рукию помочь разыскать красавицу. Рукия поймет, она острая на язык и жесткая в обращении, но душевная. Об этом знают только самые близкие ей люди. Знали… из всех остался только Хуррам…

Просить королеву Рукию о помощи не пришлось, Арджуманд прибежала на рынок в сопровождении Гопала. Сати пришлось остаться в их комнате и объявить, что Арджуманд спит, чтобы никто не заподозрил о ее отсутствии.

Арджуманд шла с твердым намерением сказать, что они больше не увидятся, она не думала ни о чем другом, но…

Хуррам был настолько очарован и так горел желанием смотреть в темные глаза любимой, что не позволил сказать ничего. Он только сообщил, что завтра в зенане мина-базар и он постарается купить девушке какой-нибудь необычный подарок.

— Как тебя зовут?

Она не смогла солгать.

— Арджуманд.

— Какое замечательное имя. А я Хуррам.

Арджуманд только открыла рот, чтобы сказать, что больше не придет на рынок, что она сегодня же уезжает далеко-далеко, но тут…

Этот пронзительный голос хиджры — евнуха зенана, прислуживавшего Ханзаде Бегум, она узнала бы среди любого гомона толпы. Узнал его и принц, он поморщился и быстро заговорил:

— Прошу тебя быть послезавтра здесь в это же время.

Арджуманд только кивнула и постаралась затеряться в толпе. Принц тоже, но зря он надеялся, что его не заметили, у слуг евнуха были острые глаза.

Уже через час Ханзаде знала, что принц Хуррам встречался на рынке с какой-то девушкой-индуской. К счастью Арджуманд и Хуррама, Ханзаде было не до них, слишком много забот из-за подготовки мина-базара. Но о существовании незнакомки она не забыла.

Всего раз в год у женщин и девушек зенана появлялась возможность открыть свои лица и попытаться заинтересовать тех, кто понравился им самим. Сколько трагедий случалось в дни подготовки мина-базара, его проведения и некоторое время после! Для скольких бедолаг так долго ожидаемый день становился днем крушения надежд.

Все понимали, что лучше не надеяться, — но разве можно запретить это сердцу?

Предстать перед высокородными мужчинами с открытым лицом значило оставить (или не оставить) о себе память на много месяцев. Если понравится — велика вероятность удачного замужества, а если нет, то будешь лелеять мечты до следующего года. Но женская красота не вечна, с каждым годом вероятность замужества уменьшалась, вот и нервничали обитательницы зенана, те, которые вообще надеялись стать чьими-то женами.

С годами мина-базар попросту превратился в ярмарку невест и базар сводничества.

— Ну, сколько омовений можно совершать каждый день? Сколько можно лить масла и благовоний на свои тела и волосы?! — вопрошала Ханзаде, но даже она не могла справиться с обитательницами зенана. Гусль-ханы — комнаты для омовений были полны и гудели от споров.

Служанки сбивались с ног, принося воду или натирая маслами тела своих хозяек, а лекарки — выводя внезапно появившиеся прыщи или красноту, успокаивая зубную боль или устраняя расстройство желудка. Столько, как в эти дни, женщины не болели ни в какое другое время года. Они подсыпали друг дружке всякую гадость в еду, подкупали служанок, чтобы те подменили мази и притирания, подбрасывали насекомых… Ведь нужно не только выглядеть хорошо самой, но и устранить соперниц. Вот и лились вместе с благовониями чьи-то слезы…

Заговоры раскрывались, начинались взаимные обвинения, нередко переходившие в настоящие потасовки с царапинами на лице. Ханзаде расправлялась с нарушительницами спокойствия жестоко — виновные и просто присутствовавшие, но не разнявшие бунтарок, теряли право торговать на два года. Потому, стоило возникнуть какому-то спору, окружающие исчезали как по волшебству. Обычно это служило сигналом к прекращению ссоры.

Зенан готовился к мина-базару в преддверии Нового года, ведь заканчивался священный месяц зуль-хиджжа, скоро мухаррам — первый месяц следующего 1016 года хиджры. Новый год — это всегда новые надежды, даже если понимаешь, что ничего не изменится.

Но обитательницы гарема мечтали, что непременно изменится. Вот прямо во время мина-базара и изменится, например, именно их браслеты понравятся принцам Хосрову и Парвазу, а перстни привлекут самого падишаха. Принц Хуррам пока в расчет не брался, он, конечно, отцовский любимец и уже отличился в военном походе, но слишком молод — пятнадцать лет. По сравнению с сильным двадцатилетним Хосровом, которому многие и при жизни Акбара, и даже теперь прочили трон, — он мальчишка.

На красивого, мужественного Хосрова заглядывалось немало красавиц, но он сам женщин едва замечал, брал на ложе ради удовлетворения страсти, но даже имен не запоминал.

Ничего, проснется и его сердце, завоюет его какая-нибудь строптивая красотка зенана — разве мало в гареме богатых и красивых дочерей визирей? Отыграется тогда за всех… Многие хотели бы оказаться таковыми.

С принцем Парвазом проще: тот слишком большой любитель арака и вина, а также опиума. Он нерешителен и бестолков. Парваза с рождения считали никчемным, но это совсем не мешало принцу любить жизнь и проживать ее в свое удовольствие. Так куда безопасней…

Может, в этом и состояла мудрость «никчемного» Парваза — лучше считаться недостойным соперником, зато не рисковать своей шеей каждую минуту?

Глава 3

Элизабет Форсайт в том же костюме, что и на выставке, столь же элегантная и спокойная. Я невольно восхищаюсь: Форсайт держится так, словно не она несколько часов назад заслоняла собой королеву. Если она железная леди, то из стали высшей марки.

Позади министра с озабоченным видом маячит Эдвард Ричардсон.

— Спецагент Джейн Макгрегори? — Министр не обращает ни малейшего внимания на присутствующего в кабинете хозяина, будто, кроме меня, здесь никого нет.

— Да.

Как ее называть, не миссис же?

— Хочу поблагодарить вас за участие в спасении ее величества и драгоценностей короны. Официальная благодарность будет выражена позже, когда мы подготовим все документы, а сейчас выношу свою, от души.

— Спасибо, сэр. — Она сэр, значит, так и будем звать.

Хорошо хоть министр не считает, что я действовала безответственно.

— Вы просили о возвращении в строй? После церемонии открытия я намеревалась представить вас премьер-министру, но… — Форсайт сокрушенно разводит руками, словно извиняясь за налет террористов. — Не уверена, что врачи одобрили бы мое решение, точнее, уверена, что не одобрят, однако считаю, что вы можете вернуться на службу.

Она чуть наклоняется ко мне и заговорщически добавляет:

— Пока не вполне официально, но можете участвовать в расследовании этого дела в составе группы Эдварда Ричардсона. Вы будете ему весьма полезны.

Вообще-то расследование убийств или терактов непривычное дело для Ричардсона и для меня тоже. Мы крайне редко выступаем в роли сыщиков, скорее аналитиков и еще чаще агентов-уничтожителей. Но сейчас я искренне благодарна Элизабет Форсайт за предоставленную возможность.

До Джима Воспера, наконец, доходит, что дело передано управлению по особо опасным преступлениям, ведь речь об Эдварде Ричардсоне!

— Но, сэр! Это дело МИ5.

Элизабет Форсайт показывает, что умеет ставить на место кого угодно. Она холодно замечает, лишь скосив глаза в сторону хозяина кабинета:

— Позвольте мне решать, кто и чем будет заниматься!

— Но мое руководство… — не сдается Воспер.

— Здесь я — руководство, и я определяю, кто будет вести расследование. Передадите документы агентству по особо опасным преступлениям. Джейн Макгрегори привлечена к участию в расследовании пока на правах консультанта, потом оформим, как положено.

— Благодарю вас, сэр.

Я действительно благодарна ей за такое решение и такое заступничество. Министр кивает, а у двери бросает Восперу:

— Мои решения, как исполняющей обязанности премьер-министра, не оспариваются даже вашей организацией.

Хозяин кабинета окончательно поскучнел. Его можно было понять. В первой половине девяностых у МИ5 была хозяйка — Стелла Римингтон. Женщина во главе Службы безопасности, почти поголовно укомплектованной мужчинами, была их открытой раной, на которую так и норовили насыпать соли своими едкими замечаниями соседи вроде МИ6. Но женщина во главе всей нацбезопасности… А теперь еще и исполняющая обязанности премьера… И пожаловаться некому.

Эдвард машет ему рукой:

— Джим, я пришлю людей за материалами. — А потом мне: — Поехали на опознание трупов. Ты из немногих, кто видел их живыми.

— Кого?

— Заложницу и двух налетчиков.

— Она убита?

Ричард мрачно кивает.

— Да, нашли в кустах парка Букингемского дворца. Ее пристрелили, когда стала обузой, — точно в сердце, эти парни знали свое дело. Хорошо хоть не мучилась.

Когда идем к его машине, я трогаю Ричардсона за рукав:

— Спасибо, Эдвард.

— Чего уж там… Благодарила бы, отправь я тебя отдыхать, а то в морг зову.

— За последние месяцы я отдохнула на всю оставшуюся жизнь. Спасибо, что помог вернуться на службу.

Он лишь смущенно кряхтит.

Эдвард прекрасно понимает мое состояние и желание прожить отведенные безжалостной судьбой годы как человек, а не тепличное растение. Он знает, что я предпочту три сумасшедших года агента десятку осторожных в кресле-качалке или на больничной кровати.

Я люблю Ричардсона не только за то, что он стал мне вторым отцом, но и за то, что он видел и признавал во мне нормального человека, пусть и с ограниченным сроком жизни.

Сколько мне еще жить — пять лет? Десять? Конечно, есть те, кто живет с чужим сердцем и дольше, но рассчитывать на многие годы не стоит. Даже если их всего три, пусть это будут три полноценных года, а не тысяча дней — серых, бесконечно тянущихся от одного приема лекарств до другого.

— Как Энни?

— Вроде лучше. Звонила, сказала, что почти ничего не чувствует, то есть боли не чувствует. Но мне кажется, она под действием лекарств, вялая какая-то.

Я бодро киваю:

— Конечно. Такое лечение не обходится без сильнодействующих препаратов, даже если это народная медицина. Не беспокойся, все будет хорошо.

Ричардсон только вздыхает, садясь за руль и пристегивая ремень.

У Энни Ричардсон неоперабельный рак. Эдвард сделал все, чтобы спасти женщину, с которой счастливо прожил больше четверти века. У них нет детей, зато есть любовь, так бывает. Но медицина не всесильна, наступил момент, когда врачи развели руками:

— Всё.

И тогда появился добрый волшебник, который сказал Эдварду, что еще есть те, кто лечит не таблетками, а чем-то более действенным. Правда, далеко от Лондона — в Индии. Утопающий хватается за соломинку, последний шанс самый дорогой. Ричардсоны согласились, тем более что стоимость лечения оказалась не такой уж большой. Подозреваю, что это последние деньги семьи, — но если на кону жизнь, что значат деньги?

Эдварду приходилось летать из Лондона в Мумбаи, где в клинике Энн уже месяц, но он не жаловался. Ради Энни Ричардсон готов терпеть любые неудобства или трудности.

Мне жалко Эдварда — если не станет Энни, у него останется в жизни только работа, а каково это, я знаю по себе. В одном мы с Эдвардом полная противоположность — я стараюсь не вспоминать прошлое, а он заглядывать в будущее, даже ближайшее. Я его понимаю, но это понимание ничего изменить не может.

У Эдварда виден белок ниже радужной оболочки в обоих глазах, это означает, что он донельзя вымотан и испытывает сильнейший стресс, причем такой, при котором человек многое воспринимает на свой счет, даже то, к чему отношения не имеет.

Неудивительно.

Во рту у Ричардсона его любимая трубка (начал курить в молодости, как только пришел в полицию, — подражал Шерлоку Холмсу).

— Ты же бросил?!

Он действительно бросил, когда выяснилось, что Энн вреден даже запах табака, не говоря о дыме.

— Она пустая. Зато хорошо отвлекает. Ты не смогла не вмешаться?

Я понимаю, что это о Букингемском дворце.

— Эдвард, мне нужно вернуться к нормальной жизни. И лучший способ — снова оказаться в деле. Ты прекрасно знаешь, что это так.

Ричардсон качает головой:

— Ты считаешь это нормальной жизнью?

— Для нас с тобой да, — усмехаюсь я, выбираясь из машины, поскольку мы уже приехали.

И впрямь назвать нормальным посещение морга в субботний вечер можно с большой натяжкой, но кто-то в этой жизни должен заниматься и грязной работой. ...