Андрей Анисимов Призрак с Вороньего холма Роман второй. Исповедь шлюхи

Вместо пролога

Он вышел в парк, набросив на плечи стеганную домашнюю куртку. В Крыму дни стояли теплые, но по утрам чувствовалось дыхание осени. Безопасность правительственного комплекса обеспечивали бойцы спецназа. Увидев Его, они вытянулись и отдали честь. Физиономии их при этом ничего не выражали. Он уже не знал, охраняют его или стерегут. Оглянулся на звук быстрых шагов. Референт бежал трусцой по дорожке.

— Не спится, товарищ президент? — Бегун остановился рядом и чему-то улыбался.

— Чего, Лева, смеешься. Смешного, по-моему, тут мало, — заметил Он и нахмурился.

Референт кивнул в сторону моря:

— Посмотрите туда.

Он посмотрел и увидел несколько военных судов, застывших на рейде:

— И что?

— Даже с моря отгораживают. Представляете, как они вас уважают…

— Все шутишь. Давай присядем на скамейку. — Сидеть после пробежки разгоряченному спортсмену вовсе не хотелось, но отказать Ему он не мог.

— Супруга спит? — Поинтересовался референт.

— Не думаю. Она уже третью ночь не спит. Лежит с закрытыми глазами, чтобы меня не волновать. — Он помолчал, поежился, просунул руки в рукава куртки: — Интересно, чем все это кончится… К прежнему уже возврата нет. Как они не понимают? Лозунги выбросили такие, что народ за ними не пойдет. А без консенсуса с народом нельзя…

— Что будет? Хотите, я вам скажу?

— Да, интересно послушать…

— Туземцы, поняв, что Империя зашаталась, быстро отскочат. Их царьки давно мечтают стать царями и такую возможность не упустят. С Прибалтикой давно все ясно. Там помнят Сибирь и уверены — с Западом надежнее. А Россия, как всегда, в дерьме…

— Туземцы? Циник ты, Лева.

— Туземцы слово не уничижительное. Оно обозначает население «той земли». Кстати, историки царской России, описывая войну на Кавказе, называли кавказскую аристократию туземным дворянством. Заручившись их поддержкой, Александр Николаевич и выиграл кавказскую компанию.

— Кто такой Александр Николаевич?

— Государь всея Руси, Александр второй, прозванный в народе царем освободителем. Между прочем, он не только Кавказ присоединил к Империи, но еще Казахстан, и многое другое…

— Наверное, ты прав. Всегда знал, гуманитарного образования мне не хватает. Но картинку ты, Лева, рисуешь невеселую.

— Это не я рисую. Западные обозреватели помогли. Они так видят наше будущее.

— А про меня что пишут?

— Газет нам не приносят.

— Но ты же знаешь мнение обозревателей.

— Я слушаю приемник.

— Тогда что обо мне говорят?

— Вам симпатизируют. Но часть аналитиков считает, что вы и есть теневой организатор путча.

— Я? Какой мне смысл?

— Знаете, если честно… — Референт замолчал и отвел глаза.

— Договаривай, Лева, раз начал.

— Я тоже не совсем уверен, что для вас это полная неожиданность.

— Интересно. По-твоему, я затеял и уехал отдыхать? Но ты же при мне почти круглые сутки.

— Почти… — Улыбнулся референт.

— Тогда объясни мои мотивы.

— Вы так раскачали лодку, что стало ясно — она начинает тонуть. У вас имидж либерального демократа. Принимать жесткие меры значит испортить лицо. А так вы жертва…

Он встал и, заложив руки за спину, зашагал по аллее. Референт поднялся и пошел сзади. Метров через десять Он обернулся:

— Чтоб ты знал, «перестройку» задумал еще Юрий Владимирович. Мы же с ним земляки. Он приезжал ко мне отдыхать, когда я руководил Краем, и мы часами говорили о тех переменах, которые необходимы стране. Я действовал исходя и из его предложений.

— Юрий Владимирович умел держать в руках кнут. У нас без кнута нельзя. Хочешь добра, пори народ розгами, хочешь зла — тоже. А вы не умеете. Вы приличный человек, во общем, не злой, а приличному человеку на Олимпе делать нечего…

— Спасибо за комплимент, Лева.

— Не стоит. Я с вами откровенен, а вы со мной нет.

— Ты о чем?

— О вашем участии в грандиозном шоу под названием ГКЧП.

— Зачем тебе?

— По самым элементарным шкурным соображениям.

— Говори ясно. Знаешь, я не люблю загадок.

— Куда яснее… Если вы теневой автор путча, в случае их победы, — и референт указал на военные корабли на рейде: — я останусь на воле, продолжу работу и не буду волноваться за семью. Если нет, сами понимаете…

— Знаешь, Лева, есть мудрая русская поговорка — заставь дурака Богу молиться, он лоб расшибет. Сумгаит помнишь?

— Помню, и Тбилиси тоже. Но вы никогда прямо не отвечаете на вопросы…

— Есть еще одна поговорка — будешь много знать, скоро состаришься. А ты и так знаешь слишком много.

— Это угроза?

— Ты же сам сказал, что я человек приличный и, во общем, не злой. — Он повернулся и быстро пошел к парадному. Референт постоял немного и побежал дальше. Он каждое утро пробегал трусцой пять километров. Сегодня ему осталось пробежать еще два. Что бы ни произошло в Кремле, боец умственного фронта свято верил — при сидячей работе утренние пробежки его организму необходимы.

* * *

— Поигрались в демократию, сволочи. — Максюта злорадно потер руки, повернулся к Курдюку: — Готовь камеры, полковник.

— Бураков приготовит, — гаденько усмехнулся начальник милиции: — Дело политическое, пускай КГБ им и занимается.

— Да, работы у Николая Евгеньевича теперь хватит. Всех пидеров пересажать. — Согласился Максюта.

Стеколкин ехидно хохотнул:

— Зачем сажать? Можно прямо к стенке. В камерах их придется кормить, выгуливать, а тут сразу двух зайцев — кормить не надо и остальным урок.

— Кровожадный ты, Слава. Смотри, чтобы самого не шлепнули под горячую руку.

Стеколкин сделал вид, что слов Паперного не услышал:

— Товарищи, я советую прямо сейчас дать телеграмму в Москву. — И, торопясь, чтобы не перебили, затараторил: — Сообщить, что мы приветствуем в лице ГКЧП новое руководство страны, во всем согласны с товарищами, полностью разделяем, поддерживаем их политическую платформу и клеймим позором бывшего мэра Постникова как представителя буржуазного отребья.

— Пока не бывшего? — Возразил Паперный: — Вот сейчас мы его единогласно отстраним от должности, а Вячеслава Анатольевича Стеколкина назначим временно исполняющим и тогда доложим в Москву. А так чего зря воздух сотрясать…

— Почему меня? Ельцина еще не арестовали. Я не согласен.

— Шакал ты, блядь, Славка. — Поморщился Максюта: — Только что тут соловьем заливался, а теперь в кусты.

— Да, я рисковать не хочу. Сам становись мэром, если такой смелый.

— О чем вы, мужики?! Какой на хер мэр? Городом будет руководить комитет партии во главе с товарищем Телкиным. А вместо Постникова он сам назначит нового начальника горисполкома, — урезонил спорящих полковник Курдюк: — Подзабыли, как Советская власть работает…

Глава 1

Темной августовской ночью одна тысяча девятьсот девяносто первого года в Глухове собаки не лаяли. Затаились и люди, но не спали, а сидели у телевизоров. Никогда не проявлявшие особого интереса к классической музыке, в том числе и к Чайковскому, жители провинциального города, затаив дыхание, смотрели балетную постановку Большого театра «Лебединое озеро». Действие на сцене их не занимало, они ждали новых сообщений о ходе переворота. Иногда танцы маленьких лебедей прерывались, и путчисты обращались к населению.

Смотрели балет и бандиты кащеевского кооператива. Они сидели в кафе Какманду и сегодня не напивались. Смена режима могла коснуться и их. Торчали у телевизора даже те, кому полагалось нести охрану. Поэтому никто не заметил, как дверь кащеевского коттеджа открылась, и из нее выглянула Мака. Она осмотрелась, вернулась назад, через некоторое время выглянула снова и вытянула из дверей тело мужчины. Хрупкая женщина обладала недюжинной силой. Она волокла здорового мужика в дальний конец территории к гаражам автосервиса, ни разу не остановившись. Руки и ноги Маки дрожали от напряжения, но она не сдавалась. Труднее всего пришлось у забора. Она пропихнула тело под нижнюю железную планку, но голова в щель не проходила. Мака перебралась через забор и дернула труп за ноги. Голова продолжала оставаться на территории. Тело давно окаменело, и справиться с ним девушке оказалось не под силу. Тогда она шмыгнула в кусты, где давеча припрятала лопату, подкопала глину под головой трупа и, наконец, вытянула его к оврагу. Яму вырыла заранее. Теперь оставалось только сбросить в нее тело и засыпать землей… Но сил уже не осталось. Мака присела рядом и, восстанавливая дыхание, спокойно рассматривала мертвого Кащеева. Грозный бандит превратился в жалкую мумию серовато-голубого оттенка. «Ролликс» с его запястья она не сняла, хотя часы и были дорогие. Оставила себе на память только его перстень. Этим перстнем Геннадий очень гордился. Перстень был массивный, отлитый из червонного золота высокой пробы, и его украшал черный бриллиант. Снять с окаменевшего пальца перстень Мака не смогла. Она отрубила бывшему любовнику палец. Кащеев так и лежал на краю ямы с обрубком на левой руке. Отдышавшись, Мака сбросила труп. Она не только зарыла мертвеца, но и заложила дерном место захоронения. Теперь, кроме нее, никто не знал, где лежит ее бывший любовник.

Не давая себе передышки, прибежала в коттедж, быстро приняла душ, натянула джинсы, набросила на плечи кожаную куртку и отправилась в Какманду. Подойдя к столику, где сидели самовольно покинувшие пост охранники, прошипела:

— Придурки, почему никого нет на территории!? Все расскажу Кащееву.

Угроза подействовала. Проследив, как шестеро парней покинули кафе, она потребовала у барменшы Светы стакан коньяка, залпом выпила и приказала Пятаку готовить машину.

— Куда ехать? — спросил тот.

— В Москву.

— Там же заваруха…

— Вот и защитим демократию. Тебе что, козел, на нары очень хочется?

Пятак на нары не хотел, но и на демократию ему было глубоко наплевать, Однако отказать хозяйке не решился.

* * *

Они подползали медленно и зловеще, как сама смерть. Хотелось бежать без оглядки, забиться в какую-нибудь щель и лежать в ней, закрыв глаза, пока все не закончится.

— Ну и пусть, — прошептал Тихон. Он был бледен, губы плотно сжаты, но стоял как все. Мэр города Глухова готовился умереть за Свободу и Демократию. За несколько секунд Постников мысленно прокрутил свою жизнь — детдом, институт, работа в промышленном отделе райкома партии и, наконец, кресло городского головы, где он так мало успел сделать. Неужели конец?

Они стояли, взявшись за руки. Их было много, десятки тысяч российских граждан, а на них шли танки. Скрежет гусениц по асфальту, гарь из выхлопных труб, дрожь земли от непомерной тяжести бронированных машин убийства. Их и создавали, чтобы убивать. Каждый танк может расстрелять, раздавить, размазать по асфальту тысячи жизней. Чего им бояться? Безоружных парней, девушек, женщин, стариков?

За несколько метров до толпы танки остановились, и остановилось время. Десятки тысяч сердец отсчитывали удары, которые вполне могли стать последними. Сколько они так стояли, теперь уже не скажет никто. Тогда казалось — вечность. Потом произошло чудо. Из плотной людской цепи вышла девушка. Она медленно, но решительно шагала к танку. За несколько метров от бронированного монстра остановилась, скинула блузку, обнажив маленькие торчащие грудки, и помахала блузкой перед амбразурой танка.

Голенев смотрел на девушку вместе со всеми. Он уже хотел броситься вперед, чтобы оттащить безрассудную красотку, но узнал Маку. Перед танком стояла подруга убитого им бандита Кащеева.

Толпа, затаив дыхание, следила за отважной девой. Ее тонкая полуобнаженная фигурка рядом с огромной стальной махиной выглядела беззащитной тростинкой. Но она победила. На башне танка открылся люк, и появилась голова в шлеме. Затем танкист стянул шлем и помахал им девушке. Мака стрелой взлетела на броню и чмокнула танкиста в губы. Им захлопали. Танкист обнял Маку за плечи и надел ей на голову свой шлем.

— Знаешь, кто эта девица? — Спросил Голенев у Постникова. Тот не знал: — Это приятельница Кащеева, глуховского бандита.

— Она же, так сказать, герой. Я потрясен ее поступ… — Договорить Постникову не дали. Кто-то крикнул «ура». Через секунду «ура» кричали тысячи глоток, затем бросились к танку, подхватили Маку с танкистом, и начали качать на руках. Остальные танки попятились, развернулись, прикрыв своей броней безоружную толпу, и заглушили двигатели. По живой цепи начали скандировать: «Ельцин! Ельцин!»

Голенев и Постников заорали вместе со всеми:

— Ельцин!

И он вышел.

Ульянов-Ленин поднимал большевиков, забравшись на броневик. Борис Ельцин низвергал большевиков с брони танка. С того самого, который остановила Мака.

В России появился свой БЕЛЫЙ ДОМ и, по словам Бориса Николаевича, «столько свободы, сколько каждый сможет себе взять». Его слушали, затаив дыхание. Голеневу нравился новый лидер. Ельцин был крепок, мужественен, и ему хотелось верить.

— Ничего козлик. — Услышал он за спиной женский голос. Обернулся и увидел Маку в шлеме танкиста.

— Ты?

— Я.

— Не испугалась? Они могли стрелять…

— Я же подруга бандита. Он при мне часто стрелял. Я привыкла.

Тихон с воодушевлением пожал девушке руку:

— Я, так сказать, восхищен вашим поступком. Такая гражданка, как вы, честь для нашего города.

Мака рассмеялась:

— Не стоит преувеличивать.

— Я не преувеличиваю. Грудью остановить танк…

— А вам понравилась моя грудь?

Постников смутился и сам покраснел как девица.

Мака взяла Олега за руку и потянула назад:

— Можно тебя на пару слов?

— На пару слов можно…

Дальше двух шагов им отойти не удалось. Толпа создавала живую стену. Мака продолжала сжимать руку Олега и, не мигая, смотрела ему в глаза:

— Твой дружок — скромный мальчик. Краснеть не разучился. А тебя ничем не проймешь…

Голенев нагнулся к ушку девушки:

— Может, тебе и раньше приходилось останавливать танки сиськами?

— Мне приходилось снимать мужиков. Какая разница, во что одет кобель? В джинсу или в броню?

— Интересный подход к боевой технике.

— Рада тебя заинтересовать.

— Сейчас не время. Что ты хотела мне сказать?

— Вернешься домой, приходи в нашу церковь. Помнишь, где мы с тобой уже один раз виделись.

— К чему это?

— Во-первых, ты обещал. Во-вторых, помолимся о душе Кащеева, в-третьих, мне нужна помощь…

— Я тебе уже помог, освободил от дружка…

— А я?

— Что ты?

— Как мне жить дальше? Я не хочу больше ублажать уголовников…

— Собери свои вещички и на все четыре стороны. Страна у нас большая.

— Все бросить? Зачем? Я хочу, как ты, помогать людям. Тот же детский дом на деньги фирмы Кащеева можно кормить, поить, да еще и ремонтировать. Я хочу приносить пользу.

Голенев никак не ожидал от Маки подобных мыслей. Она его застала врасплох:

— Я подумаю.

— Не слишком долго. Я одна могу наделать глупостей. Кстати, я с машиной. Могу подбросить.

— Черный «мерседес» Кащеева?

— Да.

— Спасибо. Однажды я на нем уже прокатился… Лучше поездом.

— Как знаешь. Поезд приходит в половине третьего. В три жду…

— Не поздновато ли для свидания?

Ответить ей не дали. Люди тянулись пожать Маке руку, высказать ей свое восхищение, дотронуться до ее плеча. Олег вернулся к Тихону и больше в столице Маку не видел.

* * *

Всю ночь в Москве гуляли, пели и пили. Толпа хлынула на Лубянку, тогда еще площадь Дзержинского, с яростным желанием покончить с ненавистным КГБ. Но обошлось. Покончили лишь с памятником железному Феликсу. Его стащили при помощи крана с постамента и под ликующие крики увезли прочь.

* * *

Москва осталась позади. За окном вагона тянулись пригороды, вывернувшие к полотну железки свою неприглядную изнанку. Ряды бетонных коробочек-гаражей заканчивались неизменной свалкой. Кучи ржавого железа, остовы легковушек, изношенная резина, бутылки, банки и всевозможные отбросы вызывали отвращение. Но наших пассажиров пейзаж сейчас не интересовал. Два бывших воспитанника детского дома возвращались в родной город победителями. Одному из них предстояло отстоять на выборах титул мэра, другому — помочь другу построить рай в отдельно взятом провинциальном городке России. Оба верили, что их планам теперь уже никто не помешает. Два студента, что ехали с ними в купе, спали мертвым сном на верхних полках. Они тоже участвовали в защите Белого дома, теперь отсыпались всласть, и разбудить их мог лишь ушат холодной воды.

Тихон размечтался вслух:

— Демократия сумела себя защитить, и жизнь очень быстро наладится. Цементный завод закончим, выборы проведем.

— Смотри не сглазь. — Усмехнулся Голенев.

— Знаешь, Олежка, я так счастлив! — Постников полез в карман, достал пачку сигарет и потянул друга в тамбур: — Хоть покурю, пока жены нет рядом. Видишь, какой я трус?

— Ты танков, Тиша, не испугался. Не всякий солдат перед танком устоит, а ты у нас человек гражданский. Ты не трус. Ты герой.

Постников, хоть и находилась его жена за триста с лишним километров, закурил так же воровато, как если бы она сидела с ними в вагоне. Затянувшись, еще раз огляделся и, виновато улыбнувшись, добавил:

— Нет, Олежка, я трус…

— Значит, ты очень смелый трус. — Усмехнулся Голенев, и взъерошил другу волосы на макушке.

Некоторое время рядом с железной дорогой тянулось шоссе. По нему на бешеной скорости промчал черный «мерседес». Олег узнал лимузин убитого им бандита:

— Вон твоя героиня полетела. Часа на два раньше нас дома будет.

— Ты сказал, что она подруга Кащеева?

— Так и есть.

— Странно. А мне она понравилась. Смелая, так сказать, девушка, и за дело наше постояла. Кстати, что-то давно самого Кащеева не видно…

— Соскучился?

— Да ладно, хватит о них, об уголовниках… — Тихону не хотелось думать о грустном. Образ идущей на танк Маки не вязался с воровским миром: — Я не герой. Вот девушка… Как ее зовут?

— Мака ее зовут.

— Занятное имя… Она настоящая героиня. Надо подумать, как отметить ее поступок.

— Подумай… Но, и ты, Тихон, держался молодцом.

— Это потому, что ты был рядом. — Постников затушил сигарету, они вернулись в купе. Оба тут же улеглись на свои полки.

— Пожалуй, приеду и брошу курить. Ты же бросил… — Сообщил Постников, натягивая простыню на голову.

— Хочешь, примажем, как я со своим приемным сыном Ленькой. Закуришь, обрею наголо. — Предложил Олег.

Тихон не ответил, он спал… Задремал и Голенев. Оба не сомкнули глаз несколько суток. Слишком напряженные выдались в Москве дни в конце августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года.

* * *

Мака вернулась в Глухов не на два часа раньше, как предположил Голенев, а почти на пять. Она спешила не случайно. Новая хозяйка кооператива не доверяла бандитам, которых держал на службе Кащеев. Они могли воспользоваться смутным временем путча и разграбить ее владения. Единственно, что ее успокаивало, так это их уверенность, что Кащеев еще жив. Геннадия шестерки панически боялись, поскольку не понаслышке знали о его жестокости.

Но волновалась она напрасно. Все ее службы рьяно праздновали победу демократии. В кафе Какманду шла большая пьянка. Маку встретили громким восторженным матом. Она решила гулянку поддержать и выставила братве ящик водки. Ей принесли бокал коньяка.

— Век свободы не видать! Жалко, Кащея нет. — Прослезился Пятак после третьего стакана.

Мака взяла его за руку:

— Проводи меня домой.

Пятак тут же протрезвел, и слезы у него высохли. Они вошли в холл, где Мака сразу разделась:

— Неси меня в койку.

Он подхватил ее легкое худое тело и поволок в спальню. Положив на постель, расстегнул ремень. Маке это не понравилось:

— Пошел вон, идиот.

— Царица, допусти… — Жалобно канючил Пятак.

— Я сказала, пошел вон.

Он не уходил:

— Дай я с тобой хоть прилягу и посплю на твоей грудке.

— А если Генка вернется…

Он тут же исчез, застегивая на ходу брюки. Мака завела будильник, легла на спину и уснула. Спала тихо, не меняя позы. После звонка будильника открыла глаза, достала из тумбочки пачку Мальборо, закурила, затем взглянула на часы. Стрелки показывали без двадцати три. Она поднялась, набросила на плечи халат и направилась в ванную.

* * *

Голенев не мог объяснить, почему пришел в церковь. Возможно, Мака сумела своими словами что-то задеть в его душе. На вокзале, где их встречала казенная «Волга» мэра, Олег ехать к Тихону отказался. Он взял такси и приказал везти его в «Какманду». Из кафе доносились пьяные голоса бандитов, и охрана у ворот отсутствовала. Подойдя к церкви, Олег некоторое время стоял перед дверью, раздумывая, не повернуть ли назад. В прошлый раз Мака находилась здесь голая. Не выкинет ли она что-нибудь подобное и сейчас? Но опасался он напрасно.

Мака, вовсе не обнаженная, а одетая во все черное, молилась на коленях перед иконой Божьей матери. Косынка скрывала ее волосы и лоб. В церкви горели свечи. Худая фигура девушки, в их мерцающем мареве, смотрелась по-монашески строго.

— Спасибо, что пришел, — Мака, не встала с колен и не повернула к нему голову.

— Ты попросила, я пришел.

— Для начала примешь мою исповедь. Священника Кащеев убил, больше мне исповедоваться некому.

— На мне самом слишком много крови, чтобы отпускать чужие грехи.

— Я хочу, чтобы ты знал обо мне все. Пусть между нами не будет вранья и недомолвок. — Она поднялась с колен, пошла к двери и заперла ее. Голенев усмехнулся:

— Путь к отступлению закрыт?

— К тебе это отношения не имеет. Не хочу, чтобы кто-то из них — она кивнула на дверь — сюда приперся. — Потянулась к иконе, поцеловала лик Спасителя, затем подошла к Олегу, встала напротив и посмотрела ему в глаза своим немигающим змеиным взглядом:

— Клянусь Господом, все, что я тебе сейчас скажу, правда.

Олег ощутил неловкость. Ему случалось оставаться рядом с однополчанами в их последнюю минуту. Уходя из жизни, товарищи иногда хотели сказать о чем-то заветном. Капитану Голеневу и тогда бывало неловко, но он понимал, что обязан выслушать умирающего. Здесь никто не умирал, и он для Маки, являлся, по сути, чужим человеком. Их связывала только кровь Кащеева.

— Я дрянь. — Начала она свою исповедь: — Но у меня с детства все пошло наперекосяк. Когда мне было пятнадцать лет, умер папа. Я не очень любила отца. Не потому, что он был груб, жаден или не уделял мне внимания. Я его редко видела. Мой папа инженер-строитель, вечно в командировках. Мама изменяла отцу. У нее водились любовники. Чтобы освободить квартиру, они мне давали деньги на кино и мороженное. Мне нравилось ходить в кино вечерами со взрослыми. Мужики приставали, а я динамила. Мне не хотелось тогда трахаться с кем попало. Я ждала принца.

— Долго ждала?

— Слушай и не перебивай. Может, я первый раз колюсь до матки. Не порть мне песню.

Олег извинился, и Мака продолжала:

— Папа умер, и мама тут же вышла замуж. Его звали Степан. Красивый мужик, но сильно пил. Не алкаш, но напивался часто и никогда не валился с ног, а только балагурил, пел похабные куплеты и рассказывал такие же похабные анекдоты. Он их знал немеренно. Как-то мама ушла в магазин, и Степан меня изнасиловал.

Мака сознательно изменила историю своего романа с отчимом. Он действительно стал ее любовником, но юная леди сама долго этого добивалась. И дальше она не всегда точно придерживалась фактов. Не то чтобы врала, а лишь меняла акценты.

— Я сначала хотела все рассказать маме, — продолжала она свою «исповедь». — Потом передумала. Мне понравилось. С тех пор он трахал меня при каждом удобном случае. — Тут девушка говорила правду. Ей очень нравилось заниматься сексом в экстремальных условиях. Мака сделала паузу, словно вспоминая острый момент:

— Однажды мама нас застукала. Я ушла из дома. У меня была подруга Катя лет на семь меня старше. С Катей я познакомилась в кино, на одном из вечерних сеансов. Она работала проституткой, но не совсем обычной. Не давала клиентам. Знакомилась, брала деньги и смывалась. Я стала проделывать это вместе с ней. Мы на пару создали кооператив «Колоебок». Помнишь сказочку — я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Правда, бабушки проституток редко пользуют, а дедушки, случалось… Так мы жили два года. Жили опасно, но мне пришлось по вкусу. Появился азарт. Иногда мы за ночь умудрялись надуть по несколько мужиков. Я накупила себе красивых шмоток, ела только самое вкусное. Питались мы у Кати дома. Она жила с бабкой, родители куда-то смотались. Кажется, в Перу, или еще куда. В ресторан мы ходили работать. Сначала выясняли, нет ли среди гостей наших бывших клиентов. Если их не было, усаживались за столик, официант подсаживал мужиков. С официантом мы всегда расплачивались. Договорившись с клиентами, мы требовали деньги вперед. Потом еще немного пили, дожидаясь, пока козлы дозреют. Улучив момент, Катя шла в «туалет». Ее долго не было, я отправлялась проверять, куда делась Катя. Вышмыгивала через служебный вход. Подружка ждала меня в такси. Но однажды, когда я пошла «проверять», куда делась Катя, за дверью служебного хода ждал клиент. Он схватил меня за руку и поволок к такси. В машине уже сидела Катя и второй клиент. Катю они в тот вечер изнасиловали и убили. — Только страшный финал в этом эпизоде соответствовал правде. Мака умолчала, что сама сдала свою подругу уголовникам, когда те ее прижали. Поэтому и осталась жива. Но фантазировала она столь вдохновенно, что заподозрить ее во лжи Олегу в голову не пришло. Он был человеком эмоциональным, и рассказ девушки тронул его сердце. Она развивала успех:

— Меня бы тоже убили, но выкупил один бандит. Так я познакомилась с Чириком. Потом Кащеев меня у него отнял. Кащеева я ненавидела. Да я их всех ненавидела. Назло Кащею, трахалась с его шестерками. — Мака сдернула с головы платок и приблизила свое лицо к лицу Голенева: — Понял, какая я тварь?!

— Да, история невеселая. — Согласился Олег.

— Ну не скажи… Веселого в моей жизни было предостаточно, а хорошего мало. Помоги стать человеком. Я не половая щель с глазами. У меня есть сердце и живая душа.

— Ты смелая девчонка. Захочешь начать другую жизнь — справишься.

— Помоги… — Мака обвила его руками.

— Как?

— Бери меня.

— Прямо здесь, на Алтаре? Это же грех.

— Хочу именно здесь, перед Его ликом. Будет грех, если ты меня потом бросишь.

— Не могу в церкви. Это тоже, что на знамени…

— Веришь в Бога?

— Нет, но уважаю веру других.

— Я тебе нравлюсь? По глазам вижу, что да.

— Неважно. Тут я этим заниматься не буду.

— Я и не настаиваю. Живу рядом. — Мака задула свечи, взяла Олега за руку и вывела из церкви.

Глава 2

Утро победы демократии жители Глухова в веселый праздник не превратили. Большинство из них и теперь не понимало, радоваться или печалиться событиям в Москве. Сильная власть, которая решала бы все за них, была им понятнее. Но народ никогда не сочувствует проигравшим — «Выходит, не смогли… Поглядим, что теперь будет».

Глядеть на трезвую голову скучновато, и магазины сразу после открытия начали делать неплохую выручку от продажи спиртного. Но пили тихо, стеснительно, без куража.

Трезвость соблюдали только чиновники. В приемной Постникова собрались все начальники города. Тихон явился как всегда в девять. Чиновники поднялись и уважительно пожали ему руку.

— Мы все душой были там с вами… — Заискивающе улыбнулся Максюта.

— Спасибо, друзья. Наши победили, а иначе и быть не могло. Народ уже не быдло, на которое, так сказать, легко набросить ярмо. Коммунисты этого не поняли… — Постников пригласил всех в кабинет и официально поздравил с окончательным приходом демократии. Затем он предложил через месяц провести выборы: — Если кандидатура Славы остается в силе, я ничего против не имею. Вячеслав Антонович Стеколкин выдвинут советом администрации, и вам лучше знать его сильные и слабые стороны. Будем сражаться в честном бою. Один день газета и радио ваши, другой — мои. И по одному программному выступлению на местном телевидении. В субботу перед выборами никакой агитации. Согласны?

Чиновники не возражали и, снова пожав мэру руку, разошлись. Постников вызвал Юлю:

— Голенев не приходил?

— Нет, Олега Николаевича я сегодня не видела.

— Придет, сразу ко мне.

— Хорошо, господин мэр. — Она остановилась у порога, но из кабинета не вышла.

— У тебя еще что-то?

— Мы, Тихон, вами гордимся. Вы у нас герой.

— Не надо, Юля. Мне было страшно. Если бы не Олег, может, так сказать, я бы и драпанул….

— Не драпанул ведь?

— Слава Богу, нет. Мне теперь хоть не стыдно в собственные глаза взглянуть, а то бы позор на всю жизнь…

Юля еще раз повторила, что гордится начальником и, смущенная от своих признаний, удалилась.

Постников прошелся по кабинету, задумчиво посмотрел в окно, после чего сел в кресло и начал писать предвыборное выступление. Он верил, что теперь народ стал другим. Горожане так же радуются победе светлых сил, и кандидат в мэры Глухова говорит со своими избирателями на одном языке. Постникова жизнь ничему научить не могла. Он был и остался кабинетным идеалистом.

* * *

Голенев позвонил в квартиру Павла и Веры в восемь утра. Семейство кооператоров уже проснулось и завтракало. Все пятеро приемных ребятишек, завидев Олега, вскочили со своих мест и бросились к нему. Голенев поднял детей на руки, хотя вместе они организовывали серьезную массу, и ему пришлось нелегко.

— Мы знаем, ты победил танки. — Закричал самый маленький, Митя, пытаясь покрепче ухватить Олега за шею.

— Наш папа всех победил. — Стараясь его перекричать, завопила Ирочка. Каждый ребенок пытался донести до приемного родителя радость от встречи, и гвалт в квартире стоял ужасный. Но Олег не спешил освободиться. Он чувствовал перед родителями погибшей жены вину за свое ночное приключение, и дети помогали это чувство преодолеть. Тема, самый солидный из бывших сирот, первым опустился на пол и, дернув Олега за рукав, заявил: — Ты, отец, не имел права так поступать.

— Как поступать? — Не понял начинающий папаша.

— Тебя там могли убить, а нас бы опять вернули в детский дом. Тебе воевать больше нельзя. У тебя дети…

Олег не сразу нашелся с ответом. Опустив остальных ребят на пол, он взял Тему за плечи:

— Послушай меня, сынок, на свете бывают такие вещи, в которых любой настоящий мужик обязан участвовать. Если на нашу Родину нападет враг, я пойду на войну. И еще, если новой власти станут мешать разные бандиты, я тоже в стороне не останусь. Иначе вы сами будете меня стыдиться. Но обещаю, просто так, из озорства, жизнью рисковать не буду.

Остальные ребята обступили Олега и вместе с Темой молча выслушали его ответ.

— А скоро опять будет война? — Забеспокоилась Ирочка.

— Не знаю, ребята. Это не от меня зависит. Пока как будто нашей стране никто впрямую не угрожает…

— Все равно мы всех победим. — Сделал вывод Леня.

— Конечно, победим.

— И бандитов тоже? — Засомневался Саша.

— Должны победить и бандитов… — Улыбнулся Голенев.

Наконец ребята вернулись к завтраку. Вера с Павлом пожали зятю руку и усадили за стол. Раскладывая кашу в тарелки детям, тесть пожаловался:

— Мы много пережили за эти несколько дней.

Голенев не знал, что на это сказать, и промолчал. Заговорила Вера:

— Да, эти денечки стоили нам крови. Но, видите, на столе и сыр, и масло, и колбаса. Благодаря вашей заботе, ни мы, ни дети ни в чем, пока вас не было, не нуждались.

Голенев не любил подобных признаний. В них всегда присутствовало самоунижение, от которого его коробило:

— Не надо об этом, Вера.

Глаза Павла неожиданно покраснели, и он потянулся в карман за платком.

— Как бы радовалась наша девочка вашему возвращению! Не дожила Тоня…

Олег тоже почувствовал, комок у горла, и ощутил жгучий стыд за свое свидание с Макой. Чтобы не выдать себя, как всегда это делал в минуты неловкости, извлек расческу, провел ею по волосам и, чтобы сменить тему, спросил:

— Трудно с ребятами?

Вера просияла:

— Совсем не трудно. Ребятишки мне горе помогают осилить. Я им за это благодарна. Я, права Паша?

Павел энергично закивал головой:

— Ребят нам словно сам Господь послал. Не представляю, как бы мы все это переживали вдвоем?.

Дети поняли, о чем идет речь, и притихли. Они разумом не могли осмыслить груз, свалившийся на взрослых, но сердечками их боль чувствовали. Взрослые уныние ребят заметили, и принялись за еду. В конце завтрака Олег спросил Павла:

— Мне иногда нужна машина. Здесь машины на прокат никто не сдает?

— Зачем напрокат, возьми нашу «Волгу». — Предложил тесть: — У нее немного глушитель сечет, а так она в порядке.

— А вы на чем ездить будете?

— Я «Рафик» чаще пользую, а «Волжанка» стоит.

— Я на время. Дом дострою, куплю себе иномарку. А без гаража новую машину заводить опасно.

— Держи сколько нужно. Ты и так для нас столько делаешь. Хоть чем-то отблагодарить и то приятно. — Улыбнулся Павел.

— Спасибо, воспользуюсь… Надеюсь, теперь строительство на Вороньем холме быстро доведу до ума. Дети переедут в новый дом, и вам, Вера и Павел, я бы предложил, как только стройка завершится, тоже переехать ко мне.

— Нет, Олег. У нас есть свой угол, и мы останемся тут. В гости непременно, а жить не получится. — Отказался Павел. Вера мужа поддержала:

— Я-то буду к вам каждый день бегать. Как с пятерыми один мужик справится? Помогу, пока силы есть. Да и к детям уже привязалась. А соберетесь куда в командировку, заберу их сюда. Пусть и тесновато, зато у себя. — Помолчала и добавила: — Вы еще, Олег, очень молоды, вам надо о новой жене думать…

Голенев снова достал расческу:

— Жениться я не собираюсь, и прошу вас, Вера, эту тему больше не поднимать…

— Не обижайтесь на жену. Жизнь берет свое, а вам с ребятами нужна молодая хозяйка.

Голенев глотнул чая и подумал о Маке. Но представить ее в качестве многодетной матери не смог. Она была сообразительна, по-своему красива, но чего-то в ней не хватало, и жениться на ней Олег не помышлял. Хотя место в его сердце бывшая подруга бандита уже отвоевала.

* * *

Секретарша мэра Юля, завидев бывшего афганца, широко улыбнулась:

— Он о вас с утра спрашивала. Проходите скорее, ждет…

Олег вошел в кабинет и увидел Постникова, склоненного над листом бумаги. Тихон что-то быстро писал авторучкой.

— Присаживайся, Олежка. Сейчас мысль закончу, и поговорим.

— Роман пишешь?

— Пишу свою, так сказать, предвыборную программу для нашей газеты.

— Ручкой? У тебя же машинка на столе…

— У меня и компьютер есть, но не привык еще мысли машине доверять. Правда, с Интернетом уже познакомился. Замечательная штука. Но пока это самое начало. Скоро с его помощью за секунду в любой конец мира долетит послание. И, заметь, не телеграмма, а хоть многотомный труд! Представляешь, как изменится мир.

— Пока не очень.

Тихон принялся объяснять прелести электронной революции, но Голенев его перебил:

— Скажи, ты Сашку Василька давно видел?

— Василькова? На встрече в детдоме, в прошлом году. А зачем тебе он?

Голенев не ответил:

— У тебя есть его адрес?

— Нет, но можешь у мамы Руфы узнать. У нее всех наших адреса хранятся. Хотя подожди, что-то связанное с Васильком у меня было… — Постников выдвинул ящик своего стола и, углубившись в его содержимое, продолжал: — Я слышал, он пристрастился к азартным играм. Странный парень, талантливый, но ленивый, так сказать, патологически. Знаешь, чем он кормился? Подделкой подписей на документах. Едва тюрьмы избежал. Ты же помнишь, он любой почерк мог подделать.

Про этот талант однокашника Олег помнил. И именно поэтому его искал:

— Я, Тиша, задумал разыграть одного человека. Хочу к Васильку обратиться.

— Не отвлекай. Дай статью дописать… — Тихон задвинул ящик и снова склонился над своим листком, но ничего не написал и бросил ручку: — Ладно, черт с тобой, возьму, так сказать, тайм-аут. С адресом Сашки немного подожди. У меня к тебе разговор.

Голенев уселся в кресло:

— Слушаю тебя, Тиша.

Тихон достал из ящика стола пачку «Мальборо», прикурил, глубоко затянулся и закружил по кабинету. После третьего круга остановился возле Олега и выпалил:

— Намерен предложить тебе, так сказать, пост начальника городского отдела МВД. Что скажешь?

Голенев промолчал. Постников затушил сигарету и вернулся за стол:

— Естественно, это в том случае, если я побеждаю на выборах.

— Из этого ничего не выйдет.

— Почему? Помнишь, мы же с тобой мечтали очистить город от криминала. Ты обещал мне помощь.

— Не отказываюсь.

— Я тебя не понимаю. Помочь не отказываешься, а принимать пост не хочешь…

— Тиша, у меня бизнес. Стану чиновником, о бизнесе придется забыть. А твой цементный завод мы еще не запустили. Это раз.

— Есть и два?

— Есть. Милиция, какой бы начальник ее не возглавлял, с криминалом справиться не может.

Постников снял очки, положил их на стол и удивленно посмотрел на друга:

— Это что-то новенькое…

— Для тебя, Тиша. Только не обижайся, ты руководитель кабинетный, а я шкурой с братками соприкоснулся.

— Допустим, я кабинетный, но ты-то вояка. Надевай погоны и сажай эту сволочь.

Олег поморщился:

— Кого сажать?

— Как кого? Убийц, грабителей, злостную шпану, хулиганье… Мало ли их в городе?

— Жулики всегда были, есть и будут.

— Ты предлагаешь жить в мире с криминалом? Или, так сказать, сотрудничать с ним?

— Я ничего не предлагаю. Но обещаю, если какой-нибудь бандит встанет у тебя на пути, я его уничтожу.

— Как?

— А это уже мое дело… Ты хотел мне помочь с адресом Сашки. Будь добр, сделай это сейчас.

— Что сделать? — Постников в пылу спора о просьбе Олега забыл. Затем вспомнил и, тяжело вздохнув, снова выдвинул ящик письменного стола. Порывшись в нем некоторое время, извлек бумагу:

— Прости, Олежка. Я совсем забыл… Васильков все же угодил в тюрьму. Его адрес — Воловая, десять.

— Сделай одолжение, Тиша, позвони начальнику тюрьмы, пусть мне Василька на полдня отдадут. Верну в целости и сохранности…

— Но это же, так сказать, незаконно.

— Тиша, чтобы заработать на цементный завод, я тоже иногда переступал закон.

Тихон покачал головой и снял трубку.

* * *

Иржи Новатный любил работать ночами. Большая семья чешского бизнесмена днем превращала дом Иржи в нечто вроде клуба. Трое его сыновей в возрасте от пятнадцати до двадцати двух отличались невероятной активностью и были весьма общительны. Каждый из них завел множество друзей, а поскольку отдельные дома с десятком комнат имели в Праге далеко не все, молодежь собиралась у Новатных. Жена Иржи, Ева, тоже принимала подруг. Подростки, молодежь и богатые, томящиеся от безделья женщины заполняли дом бизнесмена, и ему порой не находилось в нем места. Кабинет, который Иржи себе строил с надеждой на личную крепость в собственной обители, перестал быть таковой с тех пор, как Новатный завел себе компьютер. Сыновья быстрее отца овладели чудом электронной техники, и вскоре заняли кабинет. Сперва спрашивая у него разрешения, а затем, обнаглев, как все отпрыски, которых любят и балуют, являлись когда хотели. Иржи оставалась ночь. Правда, на время кремлевского путча он вернул себе кабинет, где по приемнику и телевизору следил за событиями в горбачевской России. Эти события его волновали не только как приверженца демократии. В СССР у него имелся бизнес, и победа ГКЧПистов грозила серьезными убытками. Кроме того, Иржи симпатизировал своему компаньону Олегу Коленеву, и понимал, что тому и вовсе грозит опасность. Он даже дал телеграмму в Бирюзовск, в которой приглашал кооператора и его ближайших помощников в Прагу. После победы Ельцина в Москве жизнь вернулась в нормальное русло, и дети снова зачастили в кабинет. Днем работать мешали, и он нередко засиживался за своим письменным столом до трех утра. Но сегодня решил лечь пораньше, поскольку вылетал утренним рейсом в Нью-Йорк. Маленький чемодан со сменой белья и двумя рубашками сложил заранее. Вещей Новатный давно с собой не возил. Имея банковскую карточку, он мог купить себе все необходимое на месте.

— К тебе можно? — Для приличия спросила Ева, уже переступив порог кабинета.

— Конечно, дорогая. Ты всех гостей проводила?

— Нет, милый. Злата осталась у нас ночевать.

Иржи разыграл удивление:

— И ты оставила подругу ради встречи со мной? Как это мило…

— Злате я больше не нужна. Она готовит себя ко сну. Это целый ритуал.

Иржи улыбнулся:

— Догадываюсь. Примерно так фараона готовили к саркофагу.

Молодящаяся подруга жены к пятидесяти годам успела поработать над своей внешностью. Она ходила в парике, дантисты выдрали у нее зубы и вставили нечто голливудское, грудь дамы тоже не осталась без внимания пластической хирургии, а подтяжки лица она делала каждые два года.

— Да, Злата следит за собой. Не вижу в этом ничего смешного. — Ответила Ева на саркастическое замечание мужа. — Когда ты вернешься из своей Америки? Я очень не люблю полетов над океаном. Не дай бог что, и все утонут…

— Дорогая, если реактивный самолет падает, океан под ним, пустыня или джунгли — совершенно безразлично. А лечу я на пять дней. Три в Америке, два в Канаде.

— Привези мне кленового сиропа. Говорят, это очень вкусно.

Иржи не успел ответить. На его столе зазвонил телефон. Ева чмокнула мужа в щеку и поспешила удалиться. Деловые разговоры супруга ее утомляли.

— Слушаю.

— Привет, Иржи, это Коленев. Не разбудил?

— Нет, рад тебя слышать. Ты же знаешь, я работаю допоздна. Но застал ты меня чудом. В семь утра я улетаю.

— Куда, если не секрет? Не к нам в Бирюзовск?

— Нет, в Америку.

— Прекрасно! — Обрадовался Голенев: — У меня к тебе огромная просьба.

— Слушаю.

— Мне нужно послать одно письмо из Америки в Россию. Что-то вроде розыгрыша. Помоги.

— Нет ничего проще. Пиши телефон моего компаньона в Нью-Йорке. Я буду три дня безвылазно в его офисе. Перекинь мне текст, а я отправлю.

— Текст я высылать не буду. Я его вложу здесь. Пришли мне пустой запечатанный конверт и на нем обратный адрес на имя Геннадия Кащеева.

— Повтори фамилию. — Попросил чех.

Голенев повторил, пояснив, что имя Геннадий пишется с двумя буквами «н».

— Нет проблем, диктуй куда посылать.

Голенев продиктовал адрес кооператива Маки.

— Записал.

— Только, пожалуйста, не затягивай.

— Завтра же вышлю. — Пообещал Новатный.

— Спасибо. И будь добр, никому не говори об этом.

— Не волнуйся, конспиратор. Как дела в Бирюзовске?

— Пока тихо. Ребята ремонтируют оборудование после сезона, а я смотался на родину.

— Удачи, и привет Тоне. — В трубке помолчали. — Ты меня слышишь? — Заволновался Иржи.

— Слышу. Тони больше нет. Ее убили.

— Во время переворота?

— Раньше. Ее убили в Бирюзовске.

— Прими мои соболезнования.

— Спасибо, Иржи.

Новатный закончил разговор и замер в кресле. Жену Голенева он видел всего раз, но эта молодая женщина ему запомнилась. Он даже позавидовал Олегу. Не потому, что Тоня была молода и красива. Иржи по глазам Тони понял, что она не только любит мужа, но и будет помогать ему по жизни, чтобы ни случилось. От своей супруги Иржи этого никогда не ждал. Ева жила своей жизнью, он своей. Они нашли форму общежития, которая со стороны напоминала семейное счастье.

* * *

Лена лежала в койке, отвернувшись к стене. Ее соседка справа Галя Точилина сидела на кровати и шепталась с Лидой Курковой. Лиду к ним в палату поселили недавно, и она Галю не боялась. На вид Галя и была не страшная, только бритая голова и бегающие, глубоко посаженные глазки производили не слишком приятное впечатление. Но это при первом знакомстве. Потом люди привыкали. Зато голос у Гали звучал нежно, она словно ворковала с собеседником.

— Думаешь, скоро выйдешь? — Шептала она Лиде: — Нет, голубушка, из Ганнушки быстро не выходят.

— Почему? — Испуганно спросила Лида.

— Тихо ты. Санитары услышат, что мы ночью ля-ля разводим, прикрутят к койке. А не выходят от нас потому, что мы на воле им опасные.

— Я совсем не опасная. — Возмутилась Лида.

— Не опасная, тут бы не лежала. Добрых придурков вниз селят. Там после наркоты и вообще… А здесь жуть… А потом, что нам на воле делать? С нашим диагнозом на работу не возьмут. Чуть что, в чумовоз и обратно…

— А диагноз почему нельзя снять? — Недоумевала Лида.

— А кто на себя ответственность возьмет? Кагарлицкий? Никогда. Псих он и есть псих. Сегодня в норме, завтра кого-нибудь пришибет…. А профессор за свое место держится.

Лена лежала, внешне никак не реагируя на шепот соседок. Но запоминала каждое слово. Три дня назад она вспомнила имя дочки, а потом уже свое. Дальше на нее словно сошло озарение. Пелена с памяти спала. Она — Елена Ивановна Ситенкова, вдова погибшего в Афганистане летчика. Профессор Кагарлицкий раз в месяц беседовал с каждым пациентом по часу. Лена была у него почти месяц назад. Тогда она еще ничего не понимала, и на все вопросы профессора отвечала односложным «нет». Теперь она знала, что хочет на волю. Первый шаг к ней — очередная беседа с заведующим отделением.

Лена задумалась и перестала слушать соседок. Но интонация Гали начала быстро меняться, и она насторожилась.

— Гадина. Ты меня не слушаешь! — Шепот Гали перешел в истерический крик. Она спрыгнула с кровати, схватила Лиду за горло и повалила. Лида только успела замычать.

Лена повернула голову и увидела искаженное злобой лицо Гали. Лида уже хрипела.

— Помогите! — Собрав все силы, крикнула Лена.

Два санитара ворвались в палату. Галю с трудом оттащили от соседки, она билась у них в руках, изрыгая отвратительную брань. На помощь санитарам подоспел третий со шприцем. Галю привязали к койке и сделали успокоительный укол.

Лиду трясло от ужаса, и ей сделали укол тоже. Через некоторое время Галя ругалась уже не так громко, а минут через пятнадцать затихла совсем. Лида продолжала всхлипывать, потом приподнялась, обвела палату пустым бессмысленным взглядом и громко сказала:

— Когда мне принесут яд, я отравлю профессора Кагарлицкого. Он черт.

Лена вздохнула и закрыла глаза. Она очень надеялась, что скоро покинет эту компанию. По ее подсчетом, заведующий отделением пригласит ее на беседу на этой неделе.

* * *

В логове Кащеева все шло своим чередом. Магазины торговали, автосервис обслуживал автомобилистов, кафе «Какманду» кормило и поило посетителей, а Мака империей бандита руководила. С момента ее возвращения из Москвы прошло три недели. Среди шестерок Гены начались разговоры о его затянувшимся отсутствии. Масло в огонь подлил гость с Юга, Вахтанг Самонидзе. Правая рука бандита Жвания приехал узнать, почему Кащеев бросил своего человека без всякой помощи. В Бирюзовске судили шестерку Кащеева по клички Чирик, и сам Вано Жвания заплатил адвокату. ...