Дмитрий Бавильский Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср

Благодарности:

Никите за идею и идеи, а также за перевод;

Арто за разговоры с чёртом;

Рите за вдохновение,

Оле за терпение и заботу;

Олегу за главного героя;

Люсе за советы и нежный контроль;

Юле за иероглиф;

Сан Санычу Слюсарёву (†)

и Вивиан дель Рио за фотографии;

Юре за рисунок;

Ильдару за системку;

Полу Остеру за параллельность извилин

Книга первая ЖЕНА ОЛИГАРХА

Часть первая ДОРОГА С ОДНОСТОРОННИМ ДВИЖЕНИЕМ

Первая пуля прошла навылет, зато вторая застряла внутри тела, в правом боку, принялась ворочаться там, точно кутёнок, устраиваясь на ночлег. «С дырочкой в правом боку», – удивленно подумал Олигарх, оседая на угреватый снег. В глазах распустились гвоздики, а рот переполнился жидкой медью. Всё вдруг сделалось неважным, несущественным, словно бы исполненным ваты. Словно ты сам – ёлочная игрушка, обёрнутая несколькими упаковочными слоями, оставшимися с прошлого, даже позапрошлого праздника.

Каждый раз, наряжая ёлку, отец спорил с матерью, нужно ли украшать её «дождиком». Мама требовала весь дождик вывесить на сцену, папа считал, что блестки не должны закрывать игрушки и ветки. Спорили каждый раз на повышенных тонах, и каждый год побеждал папа. Мама сдавалась, махнув рукой, гордо уходила на кухню.

Снег оказался холодным, проникающим, точно огнестрельное ранение. Олигарху стало жестко. Потом жарко. Перепады температур и образов детства пронеслись товарняком за несколько мгновений: раз-два-три – замри! Олигарх замирает, теряя остатки разбитого сознания.

…растрачивает остатки сознания, словно падает в толщу слепой воды. Здесь, на глубине, где тихо и сонно, совсем не зябко, наоборот, тепло, всё теплее и уютнее. Вот уже и снег перестаёт колоться сквозь одежду, звуки улицы становятся глуше, зрение отключается, и ты не видишь, как к тебе подбегают охранники, как тормошат, вытаскивая из карманов мобильные телефоны, вызывают «скорую помощь», что мчится через весь город… Он видит испуганное лицо жены, наплывающее сверху, и самого себя, остроносого и рано поседевшего, склонившегося над своим же серым, безжизненным лицом.

Олигарх понимает, что видит себя со стороны, лежащим на накрахмаленных, жестких, словно хлебцы, простынях, и мысль о том, что он умер, выплывает и начинает рыбкой тыкаться в сонный мозг, нет, весь я не умру, думает его мозг – и если думает, значит, жив…

Однажды так уже было, когда в далёком детстве он едва не утонул в бочке с дождевой водой. Гостил в деревне, пускал кораблики, перегнулся и, вниз головой, плавно ушёл в безвкусный квас. Внутри бочки оказалось спокойно, мирно…

Сознание расширилось, словно ты не в бочке, а в бесконечном океане. Бабушка его тогда спасла, за ноги вытащила, вот теперь Олигарху и кажется, что он снова в детство вернулся, в ту самую бочку…

Несмотря на то, что Олигарх впадает в плавную кому, органы чувств продолжают работать, и всё, что отныне происходит с телом, кажется ему второстепенным.

Словно он теперь живёт под водой и видит во все стороны своей жизни; видит то, что было раньше, видит то, что будет после, и эта одновременность и это разнообразие занимают его больше всего остального – всей жизни, которая в нём ещё осталась.

Глава первая Последний вагон

1

«Осторожно, двери закрываются…» Двери почти закрылись, когда этот парень в наушниках заскочил в вагон. Разогнался ещё на перроне, выставил руку вперёд и задержал автоматику, начав протискиваться.

Машинисту пришлось открыть хищные двери, пропустить человека. Створки лязгнули, электричка тронулась. Парень невозмутимо встал рядом с Гагариным, у него плеер на боку и в ушах музыка. Её почти не слышно, но Гагарин тут же досочинил – какая именно музыка: к нему пару дней назад одна мелодия прицепилась, ритм из наушников доносится похожий, значит, вполне может быть…

Незаметно, боковым зрением, Гагарин разглядывает парня – так вроде и музыку лучше слышно. Гагарина восхищают люди, способные вот так, в последний момент, запрыгнуть на подножку. Сам Гагарин не может. Оттого и восхищается. Но виду не показывает, нельзя.

У Гагарина обычная внешность. Рост средне-высокий, телосложение просто среднее. Стрижется коротко. Его не назовёшь красавцем, пока не разглядишь глаза – серые, грустные. И длинные ресницы, загибающиеся до бровей. Особенно пронзительными глаза кажутся, когда в операционной он надевает маску. Вообще же Гагарин тихий, немного замкнутый, спокойный.

Ну да, себе на уме, как любой из нас.

2

Обычно Гагарин возвращается со службы в последнем вагоне – ближе к родному северному выходу. Экономии всего-то полсотни метров, но на душе спокойнее: к дому ближе, ну и вообще: вдруг наверху дождь, порывистый ветер или заморозки.

Попрошаек и бомжей у северного выхода тоже, кстати, порядком меньше. В больнице насмотришься на всех этих несчастных, хочется поскорее до квартиры добраться, как можно меньше себя потратив. Особенно после сегодняшнего больного…

Очередная жертва бандитской разборки. Нервы у реаниматора должны быть прочными, но не каждый же день утыкаешься в собственного двойника! Видишь себя словно со стороны – беспомощно лежащим на кровати, требующим немедленного спасения.

Не так давно Олегу Гагарину исполнилось 37, он работает врачом-реаниматологом в большой клинике. Кроме работы у него ничего нет, ну, почти ничего.

Супы из пакетика и покупные пельмени: личная жизнь оставляет желать большего, эпизодические знакомства не в счёт – они ни к чему не приводят, потратишь кучу времени и сил, а в итоге всё та же липкая пустота.

Какое-то время Гагарин трепыхался, а потом устал. Занялся работой. Правда, записался все же на курсы английского языка, но скоро бросил. Вместо этого начал курить лёгкие сигареты с ментолом. Смирился.

Но не до конца, есть ещё у него надежда встретить девушку своей мечты, завести семью, детей. Детей! Отцовский инстинкт буравит мозг. Это случается.

Гагарин любит метро. Летом в метро очень даже приятно бывает – народу мало, кто в отпуск уехал, кто на дачу, в городе душно, странная пустота словно расширяет улицы, выкачивая из них воздух, дышать трудно. А спустишься вниз – свежо, поезда туда-сюда ходят, создавая сквозняк, вроде бы ничего особенного, а приятно.

Метро Гагарин сразу же полюбил, когда в этот город приехал. Если эмигрируешь, важно влюбиться во что-нибудь на новой родине. Гагарин выбрал подземку. Обычная у него была история жизни: маленький шахтёрский посёлок, ранняя смерть пьяницы-отца, средняя школа, медицинский институт, женитьба-развод, так он в институтском городе и остался. Прижился. Хотя постоянно природы сибирской не хватает, простор есть, а кислорода мало.

Раньше он в другом районе города жил, там сосновый бор и как-то легче, а после развода на север переехал и словно бы потерялся. И нашелся в метро, где дышится легче.

В подземке главное – занятие себе придумать. Обилие незнакомых людей, их близость волнует Олега, смущает (вообще-то он простонароден и застенчив), поэтому когда едешь, хочется что-то делать. Кто-то за газету прячется, кто-то затычки в уши вставляет, большинство рекламы рассматривают или карту-схему, а Гагарин обычно думу думает.

Метро – редкая возможность побыть наедине с собой, дома дела отвлекают, дома вещей всяких много, в больнице – пациенты и начальство, а тут ты едешь, никого не трогаешь, и тебя никто не трогает. Вот и выходит что-то вроде передышки.

И ещё: к метро привыкаешь, как только научаешься людям в глаза не смотреть. Или поверх голов, или мимо, или сквозь. Как бы включая зрение в режиме «ближнего света». Знаете, как у автомобилей… И если ты научился смотреть и не видеть, значит, ты освоился, стал в метро своим.

А мелодия привязалась и не отпускает… Как он ее впервые-то подцепил?..

На днях торчал на кухне, борщ готовил на неделю вперёд, овощи резал, а в телевизоре музыкальный канал шумит. Для фона. Олег не любит тишины, не выносит пауз, нервы не выдерживают: если событий в жизни не хватает, приходится подпитываться со стороны. Музыкальное телевидение ненавязчиво и незлобиво, главное, на правильную громкость настроить.

Олег трёт морковь и ставит на медленный огонь свёклу. Понимая, что прислушивается к песенке, которую поёт… Бьорк, кажется, экстравагантная девица с косичками.

Он уже однажды слышал эту песенку, может быть, даже и не один раз, но как-то не обращал внимания. Не вслушивался. Возможно, видеоклип мешал – яркий, навороченный, у Бьорк все клипы такие затейливые…

А тут словно в первый раз услышал, словно бы она к самому сердцу пробилась. Гагарин вытер руки о фартук, чтобы лучше на песенке сосредоточиться, даже в комнату пошёл, звук сильнее сделал.

В мозгу огненными буквицами проносятся слова: «I’m a tree that grows hearts… One for each that you take… You’re the intruder hand… I’m the branch that you break…».

Однако клип уже заканчивается. Гагарин смотрит в телевизор. Бьорк претерпевает финальные метаморфозы, вновь превращаясь в узкоглазую медведицу, зажигается табличка с названием композиции. В голове только и осталось: «Я дерево, плодоносящее сердцами… одно, на все забранные тобой… ты рука вора… я ветка, ударяющая по руке…».

Не очень понятно (особенно если учесть уровень гагаринского владения английским), зато красиво. Музыка – потусторонняя, мистическая и, даже на полной громкости, отчаянно тихая.

Вагон покачивает на поворотах. Гагарин напевает мелодию про себя. Точнее, две-три фразы, что успел запомнить.

У него теперь реальное дело есть – песню петь, отчего ехать в метро становится вдвойне приятнее и быстрее. Если бы только не этот едкий запах блевотины, которым постепенно пропитывается вагон.

3

Обычно метро Олега не подводит, отвечает взаимностью. Хотя порой случаются ситуации ну просто вопиющие. Чаще всего – ночью, когда люди устают носить дневные маски.

Но сегодня Гагарин был свидетелем отвратительной сцены в утреннем поезде, домой он ехал рано – потому что после дежурства, и весь день ещё впереди (выспаться, позаниматься домашними делами, посмотреть телевизор), и можно много успеть сделать.

Разумеется, ничего особенного он сегодня не сделает, устал, сил мало, но даже гипотетическая возможность потратить свободное время на себя любимого пьянит и даже немного тревожит.

А тут пьяный совершенно отрок. Видимо, из ночного клуба. С бутылкой пива в ослабевшей руке. Бутылка наклонилась, из неё медленной струйкой льётся пена. Прямо парню на штаны, как словно бы он ещё совсем маленький и памперсов не носит.

По ноге пиво стекает на пол, капает из штанины. Отрок блаженно спит, откинув голову назад, его рот раскрыт, бледное лицо покрыто испариной.

Гагарин уже заранее знает, что сейчас будет – букет симптомов налицо, и потому изначально занимает такую позицию, чтобы можно было отвернуться.

Когда перепивший подросток начинает блевать, Гагарин отворачивается и смотрит на отражение отвратительной сцены в стекло окна.

Спазмы сотрясают парня, он заходится в кашле и отрыжке, ещё чуть-чуть – и захлебнётся в последствиях неуёмного ночного веселья. Гагарин замечает, что мальчишка не только пьян, но ещё и болен, эпилептик, что ли.

Рвота вызывает припадок, парень сползает вниз, падает на мокрый от пива пол вагона. Ему совсем плохо. Пассажиры молчат осуждающе, отводят глаза.

Только одна женщина небольшого роста, видимо, армянка (большой нос, чёрные волосы собраны в тугой узел) кидается к распластавшемуся на полу пареньку и начинает делать над его лицом пассы.

По её умелым и спорым действиям видно, что они с Гагариным коллеги. Армянка раскрывает отроку рот, что-то вставляет в него, кажется, приводит в чувство и даже вытирает ему лицо своим носовым платком.

Подросток медленно приходит в себя, приподнимает голову (в его волосах застыла вонючая жижа), открывает глаза, видит над собой склонённую голову и внимательный взгляд. Заплетающимся языком слабый и тщедушный цыплёнок выдавливает из себя полное ненависти:

– У, жидовка черножопая…

А на следующей станции входит тот парень, что с плеером, и внимание Гагарина переключается на узнавание мелодии.

4

Да, мелодия Бьорк Гагарина зацепила. Он всё время напевает несколько слов, оставшихся в памяти. Это напоминает невроз, хотя внешне Гагарин совершенно спокоен. В институте они проходили «навязчивые состояния», очень похоже.

С чего бы? Олег уже давно живёт так, чтобы ничто его не волновало. Даже на работе, где он видит смерть едва ли не каждый день: реанимация всё-таки. Просто нужно довольствоваться тем, что имеешь, и не желать большего. Короче, меньше думать и не глазеть по сторонам.

Но эта песенка…

Она прорастает в сознании, она кружит, и ты уже не замечаешь, как проговариваешь одни те же слова: «I’m a tree that grows hearts… One for each that you take…».

Его бабушка, когда видела по телевизору артистов зарубежной эстрады, любила повторять: «Знала бы, о чём поют, то плакала бы…».

Гагарин немного понимает, о чем поют, но никогда не плачет: нечем. Настоящие мужчины не огорчаются, они устают. Сегодня у Олега серое, осунувшееся лицо – после дежурства всегда так: наваливаются усталость и повышенная эрекция, стояк такой, что хоть святых выноси.

Олег экономит энергию, отчего-то напряжённо всматриваясь в тёмное окно вагона, за которым чёрнота тоннеля и кабели, струящиеся параллельно поезду. Иногда кабели дергаются – вверх-вниз, словно подпрыгивают. Гагарин бормочет как молитву: «Я дерево плодоносящее сердцами… одно, на все забранные тобой…».

Гагарин уже давно эту «игру» придумал. Она сопровождает его повсюду, став частью внутреннего мира, способом, отделяющим его от других человеков.

Оказывается, намного легче жить, когда тобой придуман всё упрощающий алгоритм поведения. Чаще всего люди связывают (или даже путают) собственные поведенческие стратегии с профессиональными навыками.

Некоторые ассоциируют себя с разными социальными группами, отдельные особо творческие личности – ну, например, с животными. Знал я одного деятеля, считавшего, что он – кактус. Намного реже люди соотносят себя с предметами, ведь вещи статичны.

Тем не менее для «фетиша» Гагарина нашлось исключение – Олег весьма часто ведёт себя автомобилем, которым управляет водитель – его головной мозг, отдающий команды двигателю.

Вот, допустим, Олег идёт по улице и мысленно передвигает рычаг переключения скоростей и тут же ускоряет (или замедляет) шаг. То же самое с включением ближнего или дальнего зрения – перед тем как переключиться с одного режима на другой, нужно отдать умственную команду.

Все это происходит, потому что Олег привык быть в одиночестве. Он привык, что все у него разложены по полочкам. Окружающие люди выполняют различные функции и никак не пересекаются друг с другом.

Одна подружка ему нужна для секса, другая – прогуливаться по набережным, коллеги – это коллеги, мама в телефоне (беспокоящаяся о здоровье), там же, в телефоне – сестра, (собирающаяся замуж – свадьба всё время откладывается)…

Ну вот, в таком духе примерно можно пробежаться по всей гамме потребностей и желаний. Жизнь доводится до автоматизма движений совершенной машины. И Гагарин уже не замечает, как прежде чем завернуть за угол, усилием мысли поворачивает невидимый руль. Следует отметить, что Гагарин не является каким-то одним и тем же автомобилем, его марка зависит от самочувствия и самооценки.

Наряжаясь на встречу выпускников (случилась на прошлой неделе), Олег чувствует, что тянет на «мерс». Серебристый, гордый и независимый.

Сегодня, после дежурства, вымотанный и серый, он напоминает себе замызганную копейку, долго колесившую по краям кукурузных полей, совсем недавно выскочившую на просёлочную дорогу возле покосившегося сельпо.

5

Каждая улица в этом городе имеет особенный запах, отличаясь от остальных не только архитектурой, но и ароматом.

Гагарин отчётливо фиксирует эту едва уловимую разницу. Место, в котором он жил с женой Ириной, отдавало смесью корицы (старые сталинские пятиэтажки, выкрашенные жёлтым, красно-коричневые, под черепицу, крыши, плавный поворот дороги перед круглым гастрономом, отсутствие машин) и цветущего вишнёвого дерева. Больница, в которой он теперь работает, пахнет дубовым листом и осенней (даже если сейчас весна или лето) прелью, а ещё немного морем (свежестью, йодом и огуречной рассадой), возможно, оттого, что стоит на холме, а вокруг парк. Ну, не парк, но так – большое количество деревьев. Уже хорошо. И крыша у неё стеклянная, покатая, блестит на солнце, и когда у Гагарина хорошее настроение, ему кажется, что она – парус.

Сейчас на улице, где он живет, ремонтируют трубы, всё перекопано, привычные запахи и очертания выкорчеваны из пазов, отчего вдвойне неуютно. Пахнет сырой землёй, комковатой глиной и машинным маслом. Туда и идти-то не хочется.

Дома вообще скучно, там ничего не меняется: вещи застыли в ожидании хозяина и медленно покрываются пылью. Хочется сквозняка – в действиях, в жизни.

Гагарин решает зайти в магазин (отсрочка неизбежного одиночества), включает левый поворот. Вместе с толпой идёт липовой аллеей мимо церкви Всех Святых к гастроному.

Возле оградки, где толпятся богомольные старухи с картофельными лицами и недорисованные нищие, настигает запах ванили, идущий из церковной двери. Липы плавно кивают ему, словно предлагая задержаться в их сладковатой тени, зайти в церковь.

Гагарин пожимает плечами и включает поворотник, перестраиваясь в крайний правый ряд, тормозит, торжественно входит за оградку, и гравий шуршит у него под ногами.

Внутри церкви оказывается слишком много пространства, здесь снова прохладно, снова комфортно. Прислонившись к косяку, Олег Гагарин слушает службу, наблюдает. Прихожане подпевают певчим, точнее, проговаривают слова молитвы, снуют богомолки со свечками, молодой батюшка ходит в пышном одеянии; и жарко.

Олегу хочется, чтобы на него снизошли откровение, религиозный экстаз, но кроме пустого любопытства ничего не снисходит. Ну да, стёртые образа с задумчивыми лицами, рассеянный свет, проникающий сверху, из-под купола, запах пота, перемешанный с запахами ладана и чего-то ещё, странного, едва уловимого, непонятного.

Гагарин решает, что так пахнет страдание, которое приносят в Божий Дом все эти случайные, в сущности, люди.

6

Вместо откровения звонит мобильный. Ерзает в кармане, пищит всё громче и громче. Гагарину кажется, что на него смотрят с осуждением, и он выскакивает на затоптанное крыльцо, только тут и переводит дух, ставит себя на ручник и только после этого достаёт трубку.

Номер незнакомый, Гагарину редко звонят незнакомые номера; все, кто могут позвонить, уже давно в записной книжке, и каждому номеру придумана отдельная мелодия, так быстрее ориентироваться: Гагарин не любит, когда его застают врасплох.

Оказывается, это Наташа звонит, Мамонтова, бывшая одноклассница, сто лет не виделись, если бы не встреча выпускников на прошлой неделе. Олег тогда безобразно напился (с дежурства, голодный, разморило на жаре), вспоминать не хочется.

Наташа его, возможно, любила. У них ничего не было, она никогда не говорила об этом, и давно уже замужем, двое детей, хозяйство, однако каждый год (единственная!) поздравляет его с днём рождения. Никогда не застаёт (Гагарин не любил праздновать этот, с позволения сказать, «праздник» дома, неведомая сила гонит его куда подальше), но оставляет запись на автоответчике. Он не перезванивает.

На встрече они увидели друг друга впервые после стольких лет. Гагарин сдержанно похвалил Наташу за последовательность (она совсем не изменилась), а Наташа зачем-то подарила ему блокнот. Обычный, с невзрачной серой обложкой и глянцевой нелинованной бумагой, приятной на ощупь (таких теперь не выпускают).

7

Таких теперь точно не выпускают, ибо единственным украшением блокнота оказывается советский знак качества на изнанке нижней картонки и гордая надпись «Сделано в ССССР».

Знак качества, гост да артикул, всё как у взрослых. Но с опечаткой – на одну «С» в слове «СССР» больше.

Наташа с чувством продемонстрировала символ прошедшей эпохи, сказав, что специально хранит его с допотопных времён, чтобы передать в правильные руки.

– Для бессмертных творений, ведь ты же, я помню, хотел стать писателем, – Наташа улыбнулась.

– Ты и это помнишь? – удивился Гагарин, и ему стало неловко за то, что он пришёл без подарка (кто ж знал?!).

– У меня до сих пор остались твои тексты, – сказала Наташа.

– А вот, видишь, врачом стал, – ещё сильнее смутился Гагарин и отчего-то добавил, – реаниматологом.

– Ну, значит, ты как Чехов, людей лечишь и пишешь?

– Ага, – соврал Гагарин.

8

Врать Гагарин не любит, но врёт часто. На самом деле он давно ничего не пишет. Даже не пытается. Ещё с института: времени нет. Писанина требует отстранения и медленных скоростей, а Олег слишком увяз в жизни, дни мелькают, как заведённые. Как белые разделительные полосы на шоссе.

Хотя был у Гагарина один период, когда он марал бумагу. Без особой, осмысленной цели, просто чтобы время скоротать – когда после окончания института его распределили на Чукотку.

Огненную воду пить не хотелось, а времени было так же много, как снега вокруг – плотного, пористого, подозрительно чистого. Исписывал целые блокноты колючим, неразборчивым (врачу положено) почерком.

Потом уехал и забыл, точнее не забыл, отложил в самый дальний ящик, «после как-нибудь». Хотя вот недавно купил подержанный ноутбук, может быть, для того, чтобы, наконец, начать писать. Рассказы или докторскую (Олег Гагарин, между прочим, кандидат медицинских наук). Про локализацию болевого синдрома.

«Накоплен большой фактологический материал, – рассказывает Гагарин невидимому собеседнику и рубит ладонью воздух, – выработана оригинальная стратегия на каждый отдельный случай…» В этот момент невидимый соглядатай окончательно испаряется, и Олег включает подфарники.

От жизни в снегах (край света, однако) у Гагарина остались два ярких воспоминания, которые со временем превратились в заезженные пластинки (столько раз отрабатывал). Оба связаны с едой.

В первом воспоминании фигурирует заливное из оленьего глаза – приносят Гагарину медную миску, он смотрит в неё, а из миски, словно зеркальным отражением, смотрит на него мёртвый глаз. Неповреждённый, цельный, словно муха в янтаре.

Гагарина едва не вывернуло, передёрнуло, будто в карбюратор вода попала, но пришлось сдержаться: местные жители пристально наблюдали за реакцией.

Думал, засада или подстава, оказалось: самое деликатесное лакомство, преподносимое особенно важным персонам. Знак уважения: врач на севере – это же до сих пор святое. Что может быть круче? Почтальон? Продавец в лавке?

– Представляете, я к нему с вилкой, а он на меня смотрит… – как правило, именно так он и заканчивал веселить пьяные компании.

И его обязательно спрашивали:

– Ну и как, ты съел? Или хотя бы попробовал?

Гагарин расправлял плечи и с достоинством кивал.

Далее следовал другой обязательный вопрос:

– Ну и как оно на вкус? – лица слушателей заранее съёживались от омерзения.

Гагарин молча пожимал плечами и после мхатовской паузы (словно вспоминал ощущения) равнодушно говорил:

– Желток яйца. Желток яйца, однако.

После этого слушательницы делали вид, что их мутит, а слушатели выпивали по очередной, словно желая запить неприятное ощущение.

Второе воспоминание короче и отвратительнее. Его Гагарин приберегает на финал, пугать новеньких медсестёр на дежурствах.

Де, пригласили его в одну ярангу роды принимать, а потом предложили пельменей отведать, всё чин по чину. Поел Гагарин пельменей, выпил огненной воды порядочно, вышел из яранги по малой нужде, а там у костра косматые старухи сидят, фарш делают. Ну, как они его делают – сырое мясо берут и пережёвывают. Рвут на части и жуют, жуют, пока оно фаршем ни становится.

– Жуют гнилыми зубами, однако, – коротко выстреливает Гагарин в слушателей.

Очень часто рассказывал. Раньше. Теперь меньше: давно в городе, не нужно. Избыточно. Вот и на встрече выпускников не рассказал. Просто… Этот снежный, холодный мир…

На излёте лета случилась у Олега там любовь. Светочка. Кроткая якутская девушка, которую он практически удочерил. Некоторое время жили вместе, она его умиляла, он её воспитывал. Поднял, можно сказать, на ноги. Наконец, уговорил учиться.

План его был прост: она едет в его город, а он отрабатывает северный контракт. А она уже горожанка и даже модная штучка. Но так и получилось. Она уехала, вкусила, стала городской фифой. Да только не его штучкой…

Тогда только-только первые кооперативы пошли, кооператоры «подниматься» стали, а её клубникой в январе кормили. Тем и купили. Купилась.

Сначала, пока был на севере, время от времени пропадала где-то, на письма не отвечала. Когда он звонил, объясняла всё тем, что занята, новую жизнь впитывает. Потом и вовсе пропала. Гагарин приехал, кинулся разыскивать…

Пряталась. Но он нашёл. Клубника со сливками. Ну-ну. Впал в огорчение примерно на год, даже запил. Пил и плакал. Плакал и пил. Утешал по телефону Светочкину маму, старую якутку Зою, тем, что у Светочки всё нормально. А Светочка села на тяжёлые наркотики, сторчалась. Потом по рукам пошла. Пыталась к Гагарину вернуться, но тот, пару лет спустя, уже выздоровел.

Точнее, окаменел. Словно надломилось внутри что-то. Зарёкся. Испугался продолжений. Так и существует с тех пор один.

9

Телефон трезвонит на весь церковный двор, Гагарин узнает музыку звонка и понимает – кто. Мамонтова. Она здоровается и спрашивает про «как дела». Но задаёт сперва традиционный для мобильной связи интеллигентный вопрос – «ты можешь говорить?», который Гагарин не замечает: он может говорить всегда. Потому что если занят, то телефон отключает. Ну и какие же у него дела?

– Да вроде всё нормально, вот с работы иду, с дежурства, есть хочу сильно… – в речи Гагарина избыток придаточных, так как он боится обидеть Мамонтову немногословностью. Чтобы не подумала, что ему говорить не хочется.

– Понятно, – говорит Мамонтова, потому что всё действительно более чем очевидно: идёт человек после работы, усталый, голодный, даже как-то неловко беспокоить. Поэтому Мамонтова берёт гордую паузу.

А Гагарин, человек тактичный, вынужден эту паузу заполнить, ведь молчать по телефону глупо.

– Наверное, нужно зайти в гастроном и пельменей купить, – говорит он.

На самом деле ему дико неловко произносить эту фразу: покупка пельменей для него, перфекциониста, выглядит как поражение в битве с повседневностью, компроматом на холостяцкий образ жизни, неуют и т.д и т.п.

Но Мамонтова конфуза не замечает: у каждого свои мерки ловкости-неловкости, вполне возможно, что покупные пельмени для Мамонтовой – любимое лакомство (или экзотика) или она вообще считает себя не вправе вмешиваться и обсуждать чужой рацион, так как еда – дело интимное и сугубо камерное. Всё-таки в рот продукты берёшь, проглатываешь, они там потом в тебе неизвестно как растворяются.

Короче, тему пельменей Мамонтова поддержать отказывается, задаёт встречный вопрос:

– Ну, как мой подарок-то? Начал уже блокнотом пользоваться? – обычно у интеллигентных же людей не принято про подарки расспрашивать? Видимо, Мамонтова хочет по-свойски показать, что они же всё-таки не чужие люди, из одного класса, и вообще…

Совершенно непонятно, зачем звонит.

…Мобильные телефоны ведь придуманы не для разговоров, а для того, чтобы время продавать. Твоё, между прочим, личное время. Не чьё-то там чужое, а сугубо твоё, экзистенциальное. Гениальное изобретение, да? – кто-то ведь додумался, что можно не только минуты, но даже твои собственные секунды заставлять оплачивать. Вот мы и платим, платим, с радостью превеликой.

В мобильном телефоне зашито сразу несколько парадоксов. Во-первых, вот это самое личное время, которое вдруг становится предметом купли-продажи.

Во-вторых, сотовые телефоны взяли и разрушили стереотип статичности. Раньше собеседники вообще были привязаны к шнуру, потом появились аппараты, позволяющие ходить с телефонной трубкой по квартире, сидеть на горшке и разговаривать, выглядывая на балкон, курить на лестничной клетке, не прерывая каких-то там обсуждений. Но чтобы вот так запросто идти по улице и говорить о всевозможных пустяках…

В-третьих… Неправда, что наличие сотового телефона напрягает – оно расслабляет, делает человека особенно уязвимым и зависимым: от связи, от других людей. Мгновенно появляются тысячи поводов позвонить близким и знакомым, заинтересовать, заинтриговать или же просто лишний раз подтвердить факт собственного существования…

Так сотовая связь провоцирует ситуации и поступки, которых бы никогда не случилось, не будь у нас такого мощного выхода вовне. Так сотовые телефоны вмешиваются в судьбы людские, меняя их направление самым что ни на есть радикальным образом.

Впрочем, последнее – не про Олега Евгеньевича Гагарина. Ведь жизнь его настолько стабильна и практически бессобытийна, что её не в состоянии изменить даже сотовая связь.

10

– Ну, да, да, начал… Конечно.

Гагарин не врёт (хотя в голосе его можно заметить лукавство): в подарке действительно появилась первая, как он сам её мысленно называет, «титульная», запись. Выводил старательно тёмно-синими чернилами, однажды вечером внезапно почувствовав в глазах острую резь вдохновения.

И еще одна случайная почеркушка там появилась, сделанная на автомате: когда на дежурстве волхвовал над раненным олигархом, беспокоясь, что если вот сейчас не пересадить почку, то человек может погибнуть.

Вот несколько раз и отчеркнул на последней странице – «пересадка почки, срочно нужна пересадка почки…» Гагарин даже начал эту почку рисовать, да отвлекли, к другому больному вызвали: толстой еврейке сделалось плохо – и её не спасли, обречена была изначально…

А вот олигарху полегчало. Хорошо быть богатым – донора нашли на следующий день, почку пересадили честь по чести, профессоров вызвали, консилиум дал добро. Гагарин вздыхает. Вот тебе и всё литературное творчество, занесённое на скрижали.

– И то хлеб, – сказала Мамонтова и пропала: связь прервалась, видимо, Наташа въехала на своём «ситроене» в тоннель. Или ещё куда-нибудь.

А Гагарин зайдёт в гастроном и действительно купит пельменей. С брезгливой складкой на лице, очень уж ему не хочется пельмени покупать. Но холодильник ждёт с пустыми полками, дежурство отняло последние силы, и хотя Олег оттягивает момент, когда усталость окончательно навалится (это случится уже дома), придерживает усталость под уздцы, тем не менее с каждым шагом дом – всё ближе, а сосредоточенности – всё меньше.

Ну да, спасибо, Наташа, что напомнила о предназначении. Блокнот (со знаком качества и опечаткой в нём же) манит чистыми страницами. Обычная бумага, знакомый запах, так и хочется что-нибудь написать. Гагарин решил записывать сюда мысли о жизни и планы того, что нужно сделать.

Первой записью стал «Список послушаний», который стихийно складывается в голове одиноко живущего человека, вынужденного обустраивать личное пространство и вести постоянные диалоги с невидимым собеседником.

Кроме того, Олегу нравится само слово «послушание», правильное оно какое-то. Настоящее.

Помогающее, к примеру, преодолевать усталость.

Список послушаний

Не отключать мобильник.

Не сидеть в метро.

Не покупать пельмени, а готовить еду самому, каким бы усталым или безденежным ты ни был.

Не ходить на порносайты. Скучно и глупо.

Не употреблять наркотики. Глупо и скучно.

Дрочить не чаще, чем захочется подрочить.

Не носить изделия из меха норки. Воспоминания о советской моде, а отнюдь не дань уважения Бриджит Бардо.

Никогда не слушать Радио «Шансон». Портится настроение, и голова потом как чугунная.

Плюнуть с Эйфелевой башни.

Не пить на второй день и никогда не опохмеляться. Лучше, чтобы организм сам преодолевал последствия.

Каждый день дома должны быть суп и свежая газета в поч-товом ящике – именно с этого начинается налаженный быт.

Не курить сигарет без фильтра или с ментолом.

Стараться не сквернословить и не говорить ни о ком дурно.

Стараться выслушивать людей, не перебивая их.

Стараться никого не грузить своими проблемами.

Стараться вообще не иметь проблем.

Заменять слово «проблема» словом «вопрос». Например, «нерешенный вопрос» о том, где денег до получки взять.

11

Квартира встречает вежливым нежилым молчанием. Гагарин давно заметил: если долго не появляется дома, здесь устанавливается особый баланс тишины и запахов.

Первым делом Олег идёт на кухню – поставить воду на газ. Сделано. Гагарин открывает створку окна, проходит в комнаты, включает телевизор, открывает дверь на балкон, тюль в ответ исполняет несколько танцевальных па, на подоконнике пыль, Олег задумчиво проводит по нему пальцем, оставляя след.

В этой квартире совсем нет книг, а почтовый ящик осквернён бесплатными газетами и рекламными листовками, хоть никогда не заглядывай. Тем более что вестей ждать неоткуда.

Правда, недавно в него стали бросать деловую газету «Взгляд», видимо, рекламная акция, но приятно, последние новости в лучшем исполнении. Только электричество жечь пока не хочется.

За окном заваривается чай раннего вечера. Чай этот, видимо, из пакетика – бледный, безвкусный… С лимонной долькой луны, застрявшей меж телевизионных антенн.

Гагарин снимает чёрные носки, кидает их под кресло. Вот и вода закипает, Гагарин со вздохом высыпает мёрзлые мерзкие куски в кастрюлю, м-да…

А потом отвлекается, потому что слышит голос. Он слишком хорошо знает этот голос, хотя слышал его всего один раз в жизни.

Тогда посреди мёртвой зимней природы спасения ждать было неоткуда и надеяться можно только на свои силы или на чудо. Именно тогда Гагарин первый раз в жизни услышал голос, звучащий из ниоткуда:

– Чего же ты хочешь?

Мужской, немного глуховатый, но тем не менее сочный, бодрый. Гагарин не сразу понимает, кому именно принадлежит этот голос. А когда понимает, то пугается ещё сильнее.

Вполне адекватный и вменяемый человек, Гагарин не верит в мистику и потусторонние силы. У него не бывает галлюцинаций и поллюций, видений и всяческих предзнаменований. В символы и знаки Олег тоже не верит. Как и в приметы, бытовую магию… Если только на работе, с тяжёлыми больными… И то – не очень.

Гагарин тогда, на Севере, очень сильно испугался, решил, что хана пришла, что замёрзнет тут в зимней пустыне, как ямщик из русской народной.

Машина встала и, что бы он ни предпринимал, отказывалась заводиться. Заполярный мороз крепчал каждую минуту, еды и воды с собой у Олега не оказалось, в пачке осталось всего две или три сигареты. Две, потому что третью Гагарин выкурил, как только понял, что попал.

Олег медленно замерзал, сверху сыпал тихий снежок, не то чтобы снегопад, просто с деревьев, видимо, снежинки сносило, стряхивало, как пепел с сигареты, – и на снегоход, на лобовое стекло.

Время почти остановилось, оказывается, при сильном морозе время тоже замерзает, притормаживает, гаснет вместе с засыпающим сознанием.

– Не спать, только не спать, – бормотал Олег, понимая, что ещё немного и он точно заснёт.

Именно тогда он и услышал Голос в первый раз. В какой именно момент, он уже не помнит. Или когда навалился, сонный, на руль, нажав случайно на сигнал? Или когда вышел на мороз отлить?.. Словно птица прошелестела рядом с ухом, словно ветка на дереве скинула излишек снега.

– Чего же ты хочешь? – услышал он. И даже не удивился.

Обычно чудеса – это то, что случается с другими, однако пару раз в жизни (один или два раза) каждому открываются невидимые двери. Откуда-то каждый об этом знает. И Гагарин знал.

– Да вот, хотелось бы домой попасть, тут не замерзнуть.

Нет. На самом деле, первый раз Олег услышал Голос, когда, отчаявшись завести снегоход, он пошёл по заснеженной дороге к ближайшему населенному пункту.

Впрочем, дорогой эту заснеженную протяжённость можно назвать весьма условно – так, слегка накатанный промежуток между белых барханов…

Вот по нему Олег и отправился куда глаза глядят. Карты у него не оказалось, но интуиция подсказывала, что ближайший населённый пункт – в 18-20 километрах отсюда. И если экономить силы…

Голос прозвучал, когда Гагарин отошёл от машины на достаточно приличное расстояние в сколько-то там км. Усталости пока не чувствовалось, страх затаился внутри организма и там ждал, когда станет темно и совсем скучно. Тут он и услышал этот Голос, находившийся от него будто бы по касательной.

Ну, тот и спросил его, чего, мол, хочешь, а Гагарин ответил, что домой попасть, не замёрзнуть, ну и всё такое. Тогда Голос очень сильно удивился.

– А куда ты тогда пошёл? – спросил он этак по-хозяйски.

Теперь настала очередь удивляться Гагарину. Типа, глупые какие-то вопросы, начальник.

– Но машина же встала, или ты хочешь, чтобы я в ней замёрз?

– Неважно, – сейчас Голос кажется ему равнодушным соглядатаем. У него нет и не может быть туловища, головы, рта, но у этого голоса явно есть глаза, пристально наблюдающие за каждым движением Олега. За каждым движением его души. – Однако, тебе нужно вернуться к машине и ждать там…

– Но это же чревато гибелью! – восклицает Гагарин, не думая о том, как он в данный момент выглядит со стороны.

А если задуматься – странная картина: одинокий мужик кричит посреди заснеженного поля на незримого собеседника. Бред!

– Впрочем, поступай, как хочешь, – устало говорит Голос, и в этот момент Гагарин поворачивает обратно. Сам не зная почему. Но, как приговорённый, идёт, возвращается к поседевшей за время его отсутствия машине.

Через какое-то время он видит своего боевого замёрзшего коня, по мере приближения всё отчётливее понимая, что совершенно не представляет, что делать. Сесть и ждать?

Он подходит к снегоходу, открывает водительскую дверцу (даже дверь закрывать не стал), садится на промёрзшее сиденье и тут боковым зрением замечает движение в одном из зеркал заднего вида.

Гагарин видит, как к его снегоходу приближается человек, идёт откуда-то издали, приближается, превращаясь в конкретного парня, который, поравнявшись с водительским окошком, спрашивает:

– Эй, командир, у тебя закурить не найдётся?

– Садись, покурим, – снова ничуть не удивляясь (удивляться – лишние силы терять), говорит Гагарин.

Паренёк, румяный от мороза, разгорячённый от быстрой ходьбы, лезет в салон, снимает шапку, от его головы поднимается пар, он приветливо улыбается, у него редкие жёлтые зубы, местный, думает Олег, не понимая, как же он мог тут оказаться. Впрочем, северные люди – странные, непонятные, от них чего угодно ожидать можно.

– Ты местный? – парень молча кивает, Олег протягивает ему предпоследнюю сигарету в пачке. Сам берет последнюю. Прикуривают от одной спички.

– А как же ты тут оказался?

– Прогуляться вышел.

– Ничего себе прогулка, – Гагарин же знает, что ближайший посёлок находится, гм, даже и не вспомнишь, как далеко.

Парень снова застенчиво улыбается, мол, ничего особенного, всегда так хожу, каждый божий день. Каждый божий…

Ну и спрашивает, сугубо из вежливости, для поддержания разговора, так как, по сути, это же не его дело:

– Командир, а что ты тут стоишь? Загораешь?

– Да видишь, заглохла и не заводится, – Олег готов распсиховаться: как будто и так непонятно…

– Так ты поломался? Тебе помощь нужна?

В ответ Олег делает последнюю затяжку. Вот и сигареты закончились.

– А что ты не тормознёшь тогда никого?

Этот вопрос выглядит логично, если бы снегоход стоял на оживлённой трассе, однако за всё путешествие из пункта А в недоступный пока пункт Б Олег Гагарин не видел ни одного транспортного средства. Его никто не обгонял, да и он тоже никого не. Гость понимает молчание водителя по-своему.

– Сейчас я тебе помогу. Тормозну, – говорит он уверенно и хлопает дверцей.

Выходит, значит, на снег, на мороз, вытягивает руку – всё как положено, всё как у людей.

И в этот самый момент (или чуть позже, но совсем через минимальный промежуток времени) раздаётся отдалённый шум приближающегося транспортного средства.

В зеркало заднего обзора Гагарину видно, что к ним приближается мощный тягач, который его спаситель благополучно тормозит. Они цепляют снегоход к тягачу и тащат его сколько-то там км до ближайшего городка, где есть не только автомастерская, но и, о чудо, постоялый двор.

Попутчик, выполнив предназначение, благополучно исчезает, едва они въезжают в посёлок, поблагодарил и растаял в заполярной мгле, будто и не существовал вовсе.

Олег, поставив машину в гараж, пошёл в столовую, отведал наваристого борща со сметаной и дёрнул пару запотевших рюмок огненной воды.

Затем на постоялом дворе, в жарко натопленной комнате, не разуваясь, развалился на огромной, непропорционально раздутой перине.

Самое удивительное, что утром его боевой конь завёлся с первой попытки. Отогревшись в гараже. Накануне он сильно замёрз. Просто замёрз. Замёрз и не выдержал.

Гагарин про тот северный случай и не думал после, мало ли чего… А в этот раз Голос услышав, тут же вспомнил, что да, было. Вспомнил тот, первый раз, когда…

Так бывает, если возвращаешься в места, где давно не был, встречаешь старинного знакомого или находишь между страниц увесистого тома пожелтевший конверт с письмом. И тебя словно к розетке подключают, возвращается контекст, тот самый, который был да сплыл, весь вышел.

В жизни Гагарина нет ничего странного или необъяснимого. За исключением этого самого голоса, непонятно откуда идущего. Его и за исключение-то посчитать сложно: ну было один раз, теперь вот, много лет спустя, так же случайно и бесповоротно, вторая серия. И не факт, что когда-нибудь случится третья. Но ведь может. Раз было.

12

– Чего же ты хочешь? – спрашивает Голос.

Гагарина трудно удивить. Он точно знает, что Голос – не галлюцинация. Так уж мир устроен. В нём всякое бывает. Мало ли что. Почти уже вступая в диалог, Гагарин пожимает плечами. В комнате душно. Ему хочется выйти на балкон. На улице листва шепчет, над домом прохладное облако проплывает, похожее на карту Древней Греции.

На подоконнике лежат сигареты и зажигалка. Гагарин закуривает, так думать легче. И отвечать легче.

– Как все, – после паузы говорит Гагарин, – хочу, чтобы всё было и мне за это ничего не было…

– Но это слишком общо, – сердится Голос, – чётче, чётче формулируй.

– Ты меня как-то врасплох застал, – оправдывается Олег, он привык оправдываться, даже если в том нет особенной необходимости.

– Думай сейчас, потом будет поздно, – Голос проявляет раздражение. – Впрочем, может, и не будет…

– В голову всякие глупости лезут, – смеётся Олег, – вроде того, чтобы Фриде перестали каждое утро подкладывать носовой платок с синей каймой.

– Шутка хороша один раз, – обижается Голос.

– Ну да, да, я понимаю, – спешит согласиться Олег, – а вот нельзя что-нибудь глобальное хотеть, типа мира во всём мире?

– Ну и дурак же вы, Олег Евгеньевич, – еще больше сердится Голос, – желание должно быть конкретным. Иначе это не желание, а пустая фантазия, мечта…

– Ну, вам виднее, – Гагарин путается в «ты» и «вы», не помнит, в каких он отношениях с хозяином Голоса. Точнее, не хочет помнить, страшно ему.

Голос молчит, а Гагарин думает глупые мысли.

13

«Здоровья, денег, счастья в личной жизни (квинтэссенция народной мудрости, в ней дурного же не пожелают). Ну и, конечно, конечно же, исполнения всех желаний!».

Гагарин представляет поздравительную открытку, как он пишет в ней, как буквы вдавливаются в глянцевую бумагу. Вот и сигарета истлела в руке, дым растаял, а Гагарин продолжает стоять на балконе под уже давно высохшими плавками китайского производства, висящими здесь с прошлых выходных (последний приступ трудового энтузиазма), обозревая окрестности.

Древняя Греция в небесах растаяла подобно пломбиру, превратившись в пену воздушного океана, а Олег всё стоит, зацепившись взглядом за подробность в пейзаже. Словно бы ждёт чего-то. Продолжения разговора, например.

Потом стряхивает оцепенение, взгляд снова становится подвижным, осмысленным. Вспоминает про пельмени, да поздно, они давно уже превратились в ком глины, «для перорального употребления» совершенно негодный. Олег морщится и идёт выливать дымящуюся биомассу в унитаз.

Гагарин так и не понял, зачем Голос звучал, чем их общение закончилось. Что же всё это значит? Или может значить…

Вздохнул, пошёл включить радио – в памяти снова возникла та самая мелодия, навязчиво требуя немедленного воспроизведения. Олег Гагарин справедливо рассудил, что поймать её на радиоволне у него больше шансов. Потому что по МУЗ-ТВ её крутили недавно, значит, вряд ли повторят в ближайшее время (песенка эта – не новинка и не проверенный хит), а на радио, глядишь, и попадётся.

Тем более что fm-радиостанций теперь развелось такое значительное количество, что где-нибудь да обязательно, как пить дать, всплывёт.

Гагарин вздыхает, отпуская мысли о Голосе восвояси. Куда подальше. Выключает счётчик, зажигание, вытаскивая ключ из автомобиля своего сознания.

О’кей, хорошо, всё будет хорошо, только, пожалуйста, никаких предзнаменований, знаков. Ничего лишнего. Ничего личного.

Как это происходит, откуда берётся? Однажды спохватываешься: оказывается, вот уже который день подряд напеваешь одну и ту же мелодию, буквально пару музыкальных фраз, сцепку наиболее «ярких» слов. Раньше «западали» и прорастали стихи…

…Я помню безумие привязанности к некоторым полуслучайным строчкам, которые кружили вороньём до состояния полной бессмысленности – до тех пор, пока последние крупицы смысла оказываются вымыты постоянными повторениями до состояния полной невменяемости.

Голой фонетики.

Есть в этих мелодиях, в этих фразах какая-то внутренняя целостность, которая цепляется якорем и, кажется, уже невозможно от этого избавиться – оно присутствует уже даже в непроявленном, неназванном, неназываемом виде.

И опять же, от качества сознания и собственно качества стихов песня совершенно не зависит. «Я не нарочно, просто сов-пало», включило, закрутило какие-то механизмы, шестерёнки заклацали хищными зубами, и… пошло-поехало.

«Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра…». Или «Суровый Дант не презирал сонета…». А ещё сильнее и навязчивее из Блока – «И каждый вечер в час назначенный…», возможно, разгадка таится в двух этих чарующих, чередующихся «ч»?

«Смешнее» и интереснее всё происходит с песенками иностранных исполнителей. Что цепляют они? Какие крючочки, пересечения фонетики и мелодических извивов заставляют нас подпадать под обаяние коммерческого продукта?

И пожалуй, главный вопрос современности – все эти песенки падают-попадают в нас из-за своих безусловных художественных достоинств, или их насильно вбивают в нас многократными повторениями, и навязчивое количество однажды ненавязчиво переходит в качество?

И ты словно бы просыпаешься, словно бы пробуждаешься от многовекового сна, словно бы рождаешься заново, когда осознаёшь себя, свою жизнь в компании какого-нибудь не слишком затейливого мотивчика, которым отныне будет помечен этот конкретный период твоей жизни. Муха в янтаре, да.

Интереснее всего – что же на самом деле происходит там, под спудом сознания, пока мелодийка не выныривает на поверхность, пока не обнаружит себя под прожекторами нашей осмысленности. Какие капли и какой камень точат? Ну да, не даёт ответа, а даже если и даст – в виде заметки из субботнего научного приложения к газете «Известия», вряд ли такая статеечка может кому-нибудь показаться хоть сколько-то убедительной…

А ещё Гагарин понял, что истошно хочет горохового супа на хорошем бульоне с копчёными рёбрышками, значит, нужно снова в магазин. Сначала мясо поставить, а пока варится, в магазин сбегать.

Но не хочется, мозг начинает усиленно вырабатывать всяческие «отмазки», дела и заботы начинают табуниться и дышать в затылок друг дружке, вставать в очередь, только бы отодвинуть момент выхода на улицу.

Вот и на радиоволне, которую включил Гагарин, идёт интерактивная игра, нужно дозвониться, и, возможно, тебе обломится «романтический вечер на двоих» в самом дорогом и престижном ресторане (VIP-заведении) города, куда зайти по своей инициативе Гагарин даже и не помыслил бы. С его-то врачебной зарплатой может только на докторскую колбасу хватить.

Олег слушает в пол-уха. Дела делает, ходит из кухни в санузел и комнаты, думу думает, вроде как особенно не обращает внимания на то, что радио бормочет. Время от времени, словно бы выныривая на поверхность чистого сознания, Гагарин осознает, что, оказывается, всё это время он находится в курсе микрособытий, которыми буквально напичкана интерактивная радиопередачка. Ведёт её остроумный и энергичный малый по фамилии Жаров. Более всего ему (голосу ведущего) подходило определение гуттаперчевый.

…Тем временем Олигарх плавает в бальзаме забытья. Продолжает плавать. Кажется, у него отрастают жабры, он ими дышит и вспоминает, вспоминает. Есть что – ведь он всегда был деятельным, не сидел на одном месте, хотел большего. По жизни его вёл инстинкт саморазвития, связанный с деньгами. Их в его советском прошлом категорически не хватало. Поэтому когда началась перестройка и вышел закон об индивидуальной трудовой деятельности, Олигарх понял: вот, наконец, пришло его время.

Тогда в бизнес обычно «комсомольцы» шли, партийные деятели нового образца, не отягощенные принципами Кодекса строителя коммунизма. Пронырливые вторые секретари райкомов открывали центры научно-технического творчества молодежи (НТТМ), позволявшие делать деньги едва ли не из воздуха. Ведь государство позволяло им обналичивать деньги, тогда как для госпредприятий на это стоял запрет. Вот и предлагалось обналичивание официальных счетов, проводимых госпредприятиями через НТТМ.

Собственно, так и возникали первые большие состояния в стране. Вполне легитимный путь к обогащению.

Да только не все были комсомольскими вожаками (и хорошо, что не все, а то бы сидели сейчас поголовно, подобно Ходорковскому), обычные люди тоже потянулись вслед за запахом больших денег. Не все, конечно, только самые предприимчивые из них. Те, кому на месте сидеть вожжа мешала.

Соученики и коллеги по научно-исследовательскому институту, где даже воздух был мёртвым, как старая пожелтевшая бумага, пили горькую и изменяли жёнам. Поголовно. И в том находили полное моральное удовлетворение.

А наш Олигарх задумался об открывшихся возможностях. Занял денег и купил ручной станок с формовочным прессом да мешок пластмассовых гранул яркого алого цвета (его поставили на пыльном балконе).

Вечерами, после работы, разогревал пластмассу и штамповал значки – маленькие пунцовые сердечки и губы с высунутым языком (эмблема «Rolling Stones»), втыкая в теплый пластик иголки.

Жена, которая тогда была только невестой, сидела с ножницами, срезая пластмассовые заусеницы, придавая сувенирам «товарный вид», после чего разноцветные остывшие россыпи сдавали торгашам.

Никакого конфетно-букетного периода и «медового месяца» у них не случилось, одна лишь упорная работа каждый вечер, простая механическая работа, за которой можно беседовать и, как показала жизнь, вполне романтично женихаться.

Другие просаживали зарплату в ресторанах, а будущий Олигарх и его избранница оказались захвачены «процессом накопительства». Вполне в духе времени.

Когда значки надоели, а мешки с пахучими гранулами закончились, Олигарх вложил все деньги в купальники. Между прочим, очень удобный бизнес – женские купальники, если сжать, вполне в ладони помещаются. То есть привезти их можно очень много. В коробку помещается несколько сотен экземпляров.

Сначала челночили сами, ездили в Польшу и Турцию, привозили товар и ранний загар, чуть позже, разбогатев, Олигарх нанял нескольких тучных тёток. Говорливые и громогласные, они были отчаянно честны и старались понравиться новому «боссу».

Олигарх рассовывал купальники по мелким лавочкам и снова подсчитывал прибыль. Успех сопутствовал почти всегда, а если случались дефолты или денежные реформы, то переживали их вместе с остальным народонаселением как стихийное бедствие, как явление природы. Прятались, подобно грызунам, в своих нычках и прятали накопленные денежки, вкладывая их в новые проекты. Тогда отечественный рынок казался ненасытным, бездонным, в ход шло всё что только можно, и казалось – воткни в почву палку, она тут же начнёт покрываться зелёными купюрами.

Однако всё это были семечки, мелочь пузатая, аппетиты росли вместе с капитализмом, будущий Олигарх уже давно подумывал о переходе в новую лигу, однако играть по-крупному он не умел. И никто не умел: страна училась всему постепенно, методом проб и ошибок, вот и у нашего героя что-то не ладилось, процесс буксовал, не шёл, как он ни бился. А хотелось чего-то большего.

Тогда он первый раз и задумался о политике…

Политика будет потом, а пока подвернулся один нечаянный случай, после которого Олигарх стал тем, кем стал. Возвышение его оказалось столь стремительным и непонятным, что «представители криминальных структур» не могли пройти мимо такой вот вопиющей несправедливости.

Платить подати Олигарх отказался, за что теперь и поплатился двумя пулями (одна навылет, другая где-то внутри подтачивает «важнейшие органы жизнеобеспечения»). Не спасли ни статус, ни внушительная охрана…

Всё, как всегда… Как у всех. В эпоху первоначального накопления капитала… ...