Игорь ДРУЧИН ГЛУХАЯ ОРБИТА ВЕЧНОСТИ

Пламенно-багровое солнце медленно смещалось в иллюминаторах по правому борту. С каждой вахтой вырастал и становился ярче его диск, пока нестерпимый блеск не заставил опустить защитные шторки. Корабль завершал торможение и выходил на круговую орбиту...

Давно уже этот красный гигант, хорошо известный астрономам как звезда позднего спектрального класса в созвездии Дракона, привлекал внимание исследователей — наступало время перевести дискуссии на реальную почву.

Предполагалось, что звезда должна иметь планетную систему, но ввиду вероятности пульсаций, биологической или, по крайней мере, наиболее распространенной — белковой формы жизни на углеродной основе на ней нет. Существовала, впрочем, и другая точка зрения, что ко времени взрывного расширения звезды от обычных размеров до гиганта на планетной системе должна была сформироваться достаточно высокоразвитая цивилизация, которая могла выжить и при изменившихся условиях солнечной радиации. Поэтому в состав экспедиции были включены не только астрофизики и планетологи, но и биологи, археологи и даже климатологи. Если большинству исследователей приходилось пока ожидать возможности применения своим способностям, то в астрофизическом отсеке работа шла полным ходом...

Каждый час приносил новые детали и подробности, и все четыре секции логической машины были загружены до основания. Если бы позволили, астрофизики использовали бы и мощность главной секции, ведающей системами обеспечения жизнедеятельности и защиты корабля, а также ведущей счисление его курса.

Натужно гудели спектрографы, непрерывно расшифровывая сложные взаимосочетания элементов и их энергетические потенциалы, плотный поток информации поступал в лабораторию с антенн астролокаторов, магнитометров, гравиметров... Весь этот поток необходимо было систематизировать, рассчитать и смоделировать, и астрофизики трудились в поте лица в буквальном смысле слова, изгнав всех посторонних из своего отсека.

Свободные от вахты исследователи толпились в кают-компании, где можно было услышать очередное сообщение о характере процессов на звезде, о ее химическом составе или рабочую гипотезу ее эволюции, а заодно и посмотреть на большом экране, как колдуют у своих приборов астрофизики.

— Что я говорил,— торжествующе стукнул кулаком по столу Левин.— Все расчетные модели дают однозначный результат: звезда не имеет пульсаций!

Байдарин поспешно вскочил с кресла и включил рубку астрофизиков.

— Левин, извини. У меня попутный вопрос!

— Что тебе? огрызнулся Левин, отрываясь от интегральных графиков.— Не видишь, занят!

— Ну, один вопросик?

Левин досадливо поморщился.

— Потом.

Байдарин вздохнул и выключил звуковой канал прямой связи. Он был самым молодым и, как считало большинство, самым бесполезным участником экспедиции, поэтому никто не принимал его всерьез, хотя каждый старался загрузить его работой из своей области. Трудно сказать, почему сложилось к нему такое отношение экипажа. Может быть, потому, что каждый считал свою профессию главной, а Сергей Байдарин при своем покладистом характере не стремился опровергнуть это мнение, а может быть, потому, что большинство считало климатологию чисто земной наукой и не признавало необходимости изучения климата безатмосферных планет или планет с атмосферой, непригодной для белковых форм жизни. Как бы там ни было, но ответ главного астрофизика вполне удовлетворил всех, кроме самого Байдарина.

— Что пристаешь к занятому человеку? — с деланной серьезностью заметил геолог Никишин.— Ты свои вопросы сначала нам выкладывай. Мы их обсудим, очистим от лишней шелухи и, если публике будет неясно, передадим в более высокие сферы.

Кают-компания зашевелилась.

Ох уж этот Никишин! Из любого пустяка может организовать стоящее развлечение, а бесспорный вопрос сделать предметом жаркой дискуссии. Психолог Нина Штапова ободряюще улыбнулась Байдарину.

— Давай, Сереженька, не стесняйся. Пусть пошевелят мозгами, а то при таком образе жизни они могут тиной зарасти.

— Я ничего. Просто подумал, если не было пульсаций, значит должна на ближайших планетах сохраниться атмосфера.

— Вот это выдал программу! — развел руками Никишин.— Да ведь планеты пока — теоретический миф, фикция! А ты уже и атмосферу к ним прилаживаешь!

— Пожалуй, Коленька, ты малость загнул,— вмешался Володя Седельников.— Как геолог, ты не хуже меня знаешь, что звезды подобного типа несут планетную систему. И как показывает практика, это далеко не миф, а ход ее эволюции.

— Смотрите, наш географ торопится попасть в историю! — усмехнулся Никишин.— Звезда-то не типичная. Если не было пульсаций, откуда возьмутся планеты?

— Но она подозревалась как переменная. Могли быть пульсации на ранней стадии эволюции. Потом надо учитывать и расстояние. С Земли мы наблюдали ее фактически в прошлом.

— Ха, подумаешь, сто двадцать лет — в прошлом! И потом наблюдения за ней велись еще в девятнадцатом веке! Неужели за тысячу с лишним лет ничего бы не обнаружили?

— Не сто двадцать, а двести сорок, если считать в оба конца.

— Володенька, милый, какое это имеет значение? Такие сроки в звездной эволюции не тянут и одной секунды в переводе на человеческую жизнь!

— Спасибо, Коленька, за информацию. Я как-то раньше об этом не догадывался. Но раз уж ты об этом заговорил, то несколько секунд, а может быть, и минут назад по твоему летоисчислению в те далекие времена, когда нашей человеческой цивилизации попросту еще не существовало, возможность для возникновения планетной системы у этой звезды вполне могла быть.

— Очень убедительно,— иронически сощурился Никишин,— но посмотрим, что по этому поводу говорит теория. Итак, звезда, известная под именем ламбда Дракона, имеет размеры в 40 раз больше звезды типа нашего Солнца или подобных же звезд главной последовательности, а массу — примерно в 5 раз.

— В четыре и семьдесят один,— уточнил биохимик Леонид Журавлев, любивший во всем точность.

— Пусть так, хотя это не микроорганизмы,— намекнул Николай на увлечение Журавлева вирусами,— и большая точность не требуется.

— Надо по крайней мере ценить свежий вклад в науку. Зря, что ли, астрофизики стараются.

— Ладно, биохимия, сдаюсь. Прижал, но дай мне продолжить свою мысль.

— Продолжай, хотя и так нетрудно уловить, куда ты клонишь.

— Значит, можно? Ну, спасибо! Итак, масса, как меня тут изволили поправить,— благодарный кивок в сторону Журавлева,— четыре и семьдесят один. При такой массе звезды ранних спектральных классов сбрасывают при пульсациях избыток массы со скоростями полторы-две тысячи километров в секунду, что значительно превышает скорость убегания и, следовательно, вещества на образование планет в окрестностях звезды не остается. Не так ли, коллега?

Географ заерзал в кресле.

— Так это смотря для каких спектральных классов...

— А у поздних — пульсаций может и не быть, что, кстати, для данной звезды подтверждают астрофизики. Ну как, Володенька, я тебя?

В просторном зале кают-компании повисла зябкая тишина. Отсутствие планетной системы делало бесполезным по меньшей мере половину научного состава экспедиции. Если надежды биологов, археолога, биохимика были довольно призрачны, то остальные справедливо полагали, что уж им-то будет чем заняться по специальности. Теперь все они стояли на пороге крушения надежд. Никишин улыбался, довольный произведенным эффектом.

Нина Штапова пристально оглядела Никишина. Трудный склад характера для психолога — никогда не поймешь, когда он шутит, когда говорит серьезно, к тому же весьма изобретателен по части розыгрышей. За три года полета Нина досконально разобралась в возможностях каждого, и только Никишин оставался за семью печатями. Любит быть на виду, любит покрасоваться, умеет заставить любую аудиторию обратить на себя внимание и в то же время большой умница, ходячая энциклопедия, сам отличный психолог, не раз выручал Штапову, когда необходимо было расшевелить скучающий от однообразия полета экипаж. Вот и сейчас подкинул всем задачку. Зачем? Нина снова внимательно посмотрела на Никишина. Тот продолжал невозмутимо улыбаться.

— Подожди, Николай,— нарушила молчание Зелима Гафурова.— Если нет планетной системы, зачем мы летели?

— Чтобы узнать, дорогая Зелима, что нам здесь делать нечего. Покрутимся пару месяцев, пока нашим астрофизикам не станет все ясно, и домой...

— Шесть лет бесполезного времяпрепровождения...

— Двести сорок, Зелима. Пока ты добиралась сюда, чтобы полюбоваться красным солнцем, мы отстали от науки на сто двадцать лет, пока будешь возвращаться, еще на столько же. Прилетишь, а химии, как таковой, вообще не существует.

— Ну и шутки у тебя, Никишин,— заволновалась Гафурова.

— Ну почему шутки? По долгосрочным прогнозам уже через двести лет будет раскрыта энергетическая сущность кварков и можно будет в физических лабораториях получать любое наперед заданное вещество, минуя химические реакции. Кому будет нужна лишняя наука? Придется тебе переквалифицироваться в историка.

— Николай,— нарочито ленивым голосом заметила Штапова,— перестань нервировать публику, а то у всех голова кругом идет от твоей буйной фантазии.

— Ниночка,— геолог галантно поклонился.— Я реалист, запомните это.

— Тогда я сейчас вызову Варварина, и он прищемит твой не в меру разгулявшийся язык, а Геннадий Петрович своей властью лишит тебя очередной вахты.

— Ниночка, за какие провинности?

— За нарушение психического равновесия научной группы экспедиции.

— Вот это пилюля! — захохотал охотник-разведчик Омелин.— Крой его, Штапова, чтобы он на нас страху не напускал.

— Рано смеетесь, Тихон Арсеньевич,— Никишин невозмутимо откинулся на спинку кресла.— Я еще посмотрю, с каким видом вы будете сдавать в археологический музей свое оружие. То, что вам не придется охотиться, это ясно и ребенку. Вопрос лишь в том, придется ли вообще покидать корабль.

— Ты все-таки напрашиваешься, Никишин,— уже всерьез рассердилась Штапова.

— Я высказываю свое, мнение,— пожал плечами геолог,— и поскольку я окажусь прав, то ваши угрозы, Ниночка, так и останутся угрозами!

Штапова решительно включила прямую связь с рубкой астрофизиков.

— Аркадий Тимофеевич, вынуждена обратиться к вам.

Варварин на экране поднял голову и убрал опустившиеся на лоб волосы.

— Слушаю вас, Нина.

— Люди истомились ожиданием, а тут еще ваш Никишин выдвинул идею, что у этого солнца нет планетной системы.

— Может не быть, Ниночка. Соблюдайте точность в формулировках,— не утерпел Николай.

— Сам-то ты её не очень жалуешь,— съехидничал Куравлев.

— Товарищи,— удивленно протянула Штапова,— отнимаете время!

Никишин приложил палец к губам.

— Так как же?

Геофизик задумчиво потер щеку.

— Видите ли, если не вдаваться в подробности, то действительно могло и не быть, но...— он обернулся к Левину.

— Как там у нас с гравикой, Рэм Лазаревич?

— Что-то есть.

— Какое отклонение?

— Около трех процентов.

— Значит, все-таки планетная система,— не вытерпел Седельников.

— Пожалуй, но надо еще посчитать!

— Спасибо, Аркадий Тимофеевич.— Нина щелкнула тумблером и на экране возникла объемистая фигура капитана.

— Геннадий Петрович, я обещала вашей властью взыскание геологу Никишину.

— Что он опять сотворил?

— Играет на нервах у планетологов, а они и так как на иголках.

— Понятно...

— Так оставить его без вахты?

— Пусть получает свое, раз заслужил. Все у вас?

— Да, Геннадий Петрович.

Манаев повернулся в кресле к приборам, а Штапова снова включила астрофизический отсек.

— Что, Коленька, схлопотал? — поддел Никишина географ.

— Темнота. Разве вы оцените мою заботу.

— Вот уж никогда не думал, что твоя забота о нас может выражаться таким странным образом? — хмыкнул Журавлев.

— Важен не способ, важен результат!

— То есть?

— Теперь у нас надежные сведения, что планетная система существует, а ведь ее, действительно, могло и не быть. Зря, что ли, они,— Николай кивнул на астрофизическую рубку,— темнили до сих пор.

— Ах ты хитрец! — восхитился Журавлев.— Так это ты нарочно ломал комедию!

— А ты как думал,— буркнул геолог.— Для вас стараешься, из-за вас же и получаешь взыскания.

— Ну, тогда я первый проголосую за отмену.

— Я тоже,— подтвердил географ.

— Действительно, за что же его наказывать? — развела руками гидрогеолог Ия Радина и вопрошающе посмотрела на Штапову. Ни один мужчина не мог бы устоять перед ее удивительно большими и чистыми темно-карими глазами, но женщина, и к тому же психолог, устояла, несмотря на то, что Ия Радина была ее лучшей подругой.

— Не выдумывайте,— сказала она сердито.— Пусть в следующий раз выбирает средства для достижения своей цели.

***

Прошла неделя, прежде чем астрофизики, изучив гравитационное поле, рассчитали положение планет, а радиоастроном Степан Иванович Елагин провел спектральное исследование и локацию самых ближайших из них. Еще неделя ушла на проведение более детального их изучения. И, наконец, наступил тот долгожданный момент, когда можно было подвести некоторые итоги и отработать программу исследований с учетом интересов всех участников экспедиции.

Просторная кают-компания на этот раз показалась тесной. Кроме восемнадцати научных работников экспедиции, в полном составе собралась группа СОИП (служба обеспечения исследования планет) во главе со своим начальником Семеном Степановичем Россохиным, инженером-механиком планетарного транспорта, и весь экипаж космического корабля, за исключением пяти его членов, несущих вахту.

Перед большим экраном за полукруглым сектором стола расположилась астрофизическая группа. В овальном зале кают-компании шел легкий говорок. Ждали Варварина, который заканчивал монтаж своего доклада в рубке обработки информации.

Начальник научной экспедиции Степан Иванович Елагин о чем-то пошептался с главным астрофизиком и поднялся со своего места. Шелест прокатился по залу, и наступила тишина.

— Мы здесь посоветовались с Рэмом Лазаревичем и решили, видя ваше нетерпение, предоставить первое слово астрофизикам, чтобы они в общих чертах охарактеризовали основное светило, и, так сказать, предложили рабочие гипотезы, исходя из своих данных. Прошу, Виктор Степанович.

Зуев пригладил свою непокорную густую шевелюру, сделал глубокий вдох, подавляя невесть откуда появившееся волнение.

— Если можно, я — сидя.

— Валяй,— откликнулся Тихон Арсеньевич.

В зале заулыбались, а молодой астрофизик потупился.

— Витя, не томи! — нетерпеливо крикнул со своего места Володя Седельников.

— Тихо, товарищи,— укоризненно заметил Елагин,— дайте человеку собраться.

В зале снова наступила торжественная тишина.

— Итак,— начал, наконец, Зуев,— основное светило, как выразился Степан Иванович, принадлежит группе красных гигантов позднего спектрального класса, но... в отличие от себе подобных оно не имело мощных пульсаций на ранних стадиях эволюции и практически не вступало на этих стадиях в пределы главной последовательности.

— Но планетная система! — прокатилась по залу реплика изумленного географа.

Виктор посмотрел на Седельникова, тряхнул шевелюрой:

— Она существует, Володя. В этом и заключается парадокс. С одной стороны, звезда не проходила в своем развитии стадии главной последовательности, с другой стороны, она имеет развитую планетную систему. Если ты ждешь разъяснений по этому поводу, то у нас их нет.

В зале послышались смешки. Все хорошо знали манеру Левина, шефа Зуева, отвечать подобным образом, когда от него требовали высказать свое мнение по неизученной в достаточной степени проблеме.

— Я серьезно говорю,— обиделся Зуев.— Мы располагаем весьма недостаточным наблюдательным материалом, чтобы разрешить это противоречие. Вот посмотрите наши модели и если вы можете предложить что-либо другое, мы попробуем проверить.

Зуев включил запись и начал демонстрацию различных эволюционных моделей звезды, давая по ходу пояснения о спектральном составе звезды, энергетических реакциях каждой из моделей и возможный ход эволюции.

— Задержите эту модель, Виктор,— сказал незаметно подсевший к докладчикам геолог-геофизик Варварин.

— А вы уже здесь,— удивился Зуев.— Пожалуйста, Аркадий Тимофеевич.

— Мне кажется,— поднялся со своего места Варварин,—эта модель наиболее полно учитывает соотношение энергетических потенциалов, гравитационных полей и магнитной эксплозивности. Если взять ее за основу, то при некоторых нарушениях энергетических реакций возможны направленные выбросы массы, подобные выбросам протуберанцев на звездах главной последовательности очень узких в пространстве подобно пучку света, но неизмеримо более мощных по масштабам...

Зуев потер лоб рукой.

— Но, Аркадий Тимофеевич, подобные явления возможны в условиях когерентности магнитных полей и энергетических потенциалов звезды.

— А они не когерентны,— улыбаясь, добавил со своего места Левин.

— Ну, пожалуйста,— усаживаясь, сказал Варварин.— Могу свою гипотезу оставить при себе, хотя проверить ее все же не мешает.

— Проверим,— успокоил его Левин.— Времени для этого у нас будет предостаточно. Я понимаю, зачем вам понадобились эти узкие пучки выброса массы. Тогда легко объяснить появление планетной системы. Давайте не будем с этим торопиться. Будут еще вопросы?

— Какая из представленных здесь моделей имеет оптимальный интервал биозоны?

Зуев потер кончик носа.

— Собственно, у всех моделей ширина биозоны достаточная для размещения трех-четырех планет. Грубо говоря, для данного светила оптимальный интервал биозоны где-то в пределах от двух до семи астрономических единиц, то есть на расстоянии от трехсот миллионов до одного миллиарда километров от красного солнца. Вы удовлетворены, Зиночка?

— Как сказать? — возразила ботаник,— все зависит от щедрости вашей: сколько планет вы туда поместите?

— А вот это уже не в моей компетенции, уважаемая товарищ Астужева.

— Тогда освободи место более достойным,— поддержала подругу зоолог Марина Волынцева.

— Меня уже гонят,— пожаловался шефу Виктор.

— Садись, пока не начали бить,— посоветовал Левин.

— Сказано, освободи место достойным,— поднялся Варварин. Собственно, мы и предполагали, главным образом, удовлетворить ваше законное любопытство. Информация Зуева была необходима, чтобы вы уяснили, что мы имеем дело с уникальным пока явлением и поэтому рассчитывать на установленные ранее закономерности для данного класса звезд, на основе которых формировался научный состав экспедиции, не приходится.

Варварин оглядел аудиторию: только напряженное внимание выдавало общее волнение. Каждый старался скрыть общую волну разочарования, которая стремительно разливалась по лицам слушателей.

— Биозона,— продолжил Аркадий Тимофеевич,— как вполне справедливо отметил Зуев, здесь действительно широка, и в этом смысле нам повезло.

В зале зашевелились. Последние слова геофизика вновь пробудили проблеск надежды.

— Но на этом наше с вами везение и кончается. Фактически в биозону попадают не ближайшие к Солнцу планеты как у звезд главной последовательности, а удаленные от него. Как известно, удаленные планеты располагаются обычно друг от друга на расстояниях двойной кратности, а не полуторной, как ближайшие. К сожалению, в этом отношении планетная система нашего светила не исключение. Из 6 установленных нами планет в биозону попадают лишь две: третья и четвертая, если считать от солнца. Третья к тому же располагается на верхнем пределе биозоны на расстоянии 312 миллионов километров от светила и, сказать по правде, температурные условия на ней лишь немногим прохладнее, чем на нашем Меркурии... Так что все наши надежды сосредоточились на четвертой, расположенной, пожалуй, в самых оптимальных, почти земных условиях. Судите сами. Освещенность ее примерно 170 — 180 тысяч люксов, на Земле — 135, солнечная постоянная — 2,2 калорий на квадратный сантиметр в минуту, на Земле — 1,9 и что характерно, масса ее тоже близка к земной. Период обращения планеты вокруг звезды 1297 земных суток или три с половиной года, на наше счисление. Пятая планета расположена на расстоянии восьми астрономических единиц и фактически находится за пределами оптимальной биозоны. Впрочем, условия освещенности ее примерно такие же, как на Марсе, даже несколько лучше, но это планета-гигант с массой, превышающей земную примерно в сто раз, с метаново-аммиачной атмосферой, очень бурно протекающими химическими и физическими процессами, огромными атмосферными пожарами и прочими неприятными вещами... Что касается четвертой, так сказать, благоприятной для наших исследований планеты, то спектральными анализами установлено в атмосфере большое содержание азота, в несколько меньших количествах гелия, водорода...

Здесь, как опытный оратор, Аркадий Тимофеевич сделал паузу, внимательно посмотрел на присутствующих и торжествующе закончил:

— Около двадцати процентов кислорода и пары воды.

— Ура! — не сдерживая ни своих чувств, ни голоса, загремел Володя Седельников.— Качать Варварина!

И серьезная, хотя и молодежная по возрасту аудитория вскочила в едином порыве, готовая от радости ринуться на подвиг и на безумство.

— Минутку,— поднял ладонь Аркадий Тимофеевич,— есть еще одна существенная деталь. Садитесь, садитесь. Она не очень приятная.

— У-у!— раздалось несколько разочарованных голосов, и аудитория стала рассаживаться по своим местам.

— Товарищи! — укорил их начальник экспедиции.— Взрослые серьезные люди, а ведете себя из рук вон...

— Надоело ждать, Степан Иванович,— ответил за всех Никишин.— Душа просит настоящей работы...

— Знаю, Никишин, знаю. Но нельзя же так... Продолжайте, Аркадий Тимофеевич.

— Вся беда в том, что наиболее благоприятная для исследований планета располагается в настоящее время на противоположной от нас, по отношению к здешнему солнцу, части орбиты. Если догонять ее по выгодной траектории, то мы затратим на встречу с ней около 1,5 месяцев, если идти оверсан, на перехват, то мы прибудем на нее через неделю, но зато будем проходить в опасной близости от звезды.

— На каком расстоянии? — бросил вопрос со своего места Никишин.

— Примерно сто миллионов километров.

— Жарковато будет.

— Жарко, это не проблема. Если будет выброс, мы не успеем уйти.

— Но ведь звезда не имеет пульсаций? — удивился Николай.

— Теоретически да, но практически кто ее знает. Три недели не достаточный срок для изучения.

— Аркадий Тимофеевич сильно преувеличивает опасность,— заметил Левин со своего места.

— Тогда о чем речь? — оглянулся к своим товарищам геолог. Конечно, идти оверсан!

— Товарищи, этот вопрос не ставится на дискуссию. Мы просто информируем вас о возможности такого пути, но выбор траектории подлежит компетенции первого штурмана и капитана корабля. Вот теперь у меня все!— Варварин промокнул платком вспотевший лоб и уселся на свое место.

— Слово предоставляется капитану корабля Геннадию Петровичу Манаеву,— объявил Елагин.

Вместо капитана поднялся лысоватый, с округлой полной фигурой, помощник капитана Брагинский.

— Вы сделаете сообщение, Евгений Михайлович?— спросил Елагин.— Ну, пожалуйста.

— Нет, у меня не сообщение, у меня вопрос.

— Я слушаю, Евгений Михайлович.

— Какова гарантия, что не будет пульсации, выброса плазмы или еще какой-нибудь пакости... Я, знаете, насмотрелся за свою жизнь на такие вещи и у нашего Солнца, и у других тоже, а у этого, извините, площадь поверхности во много раз больше...

— Вопрос и ваше беспокойство, Евгений Михайлович, понятны. Что скажете, Рэм Лазаревич? — обратился Елагин к главному астрофизику.

Левин улыбнулся.

— Вероятность явлений, о которых вы говорили, Евгений Михайлович, во всех посчитанных нами моделях одна миллионная. Это вас устроит?

— Вполне, Рэм Лазаревич, вполне. Это даже больше, чем гарантия. Мы проходим оверсан и при одной тысячной, пока никто не мог пожаловаться на плохую погоду.

— Вот и отлично, Евгений Михайлович,— искренне обрадовался главный геофизик. Значит, оверсан?

— Что решим, Геннадий Петрович? — повернулся к капитану Брагинский.

— Раз астрофизика выдает такую визу, а все горят жаждой свидания с незнакомкой, давайте пойдем оверсан. Как ты думаешь, Вадим Аркадьевич?

Первый штурман пожал плечами, как бы говоря, что вопрос не вызывает сомнений и не нуждается в комментариях.

— По-моему, все ясно!

— Значит, решено.

Елагин объявил об окончании заседания, и возбужденная аудитория стала понемногу расходиться.

— Ты-то чему радуешься, Рэм,— подошел к главному астрофизику Никишин.— Теперь уйдем от звезды подальше.

— Поближе, Николай, хитро сощурился Левин.— Проходить-то будем в ста миллионах! Когда еще придется пощупать ее так близко всеми имеющимися на борту средствами.

— Соображаешь! — рассмеялся геолог.— Ну, пойдем в шахматишки сыграем, а то совсем заработался.

— Какое! Надо сейчас всю аппаратуру привести в боевую готовность.

— Что тебе Кужелева и Арбатова мало? Ну попроси Ладу Борисовну в помощь. Она все равно от скуки мается.

— Как же, мается. Панаева первая из зала упорхнула. Да и другие разбежались по своим отсекам в предвкушении работы. Так что ты уж извини, потом.

— Потом у меня не будет времени.

— Будет. На обратном пути наиграешься.

— Ну, как хочешь, была бы честь предложена. Пойду тогда и я свои гитары настрою, хотя, честно говоря, они у меня давно отлажены и переналажены.

— Беги, беги! В другой раз поговорим,— Левин помахал рукой и исчез за створками дверей.

Никишин неторопливо направился к своему отсеку, где хранилась специальная аппаратура для геологических исследований.

***

Эстелла Сандалова стояла в каюте перед зеркалом и поправляла непокорную прядку волос. Она то прикладывала ее к виску, то зачесывала наверх, но прядка оказалась с характером и упрямо свисала на лоб. Эстелла опустила руку с расческой и принялась рассматривать свое лицо. Лицо как лицо. Правда, довольно правильное и все же...

Эстелла хитрила сама с собой. Лицо ее было той удивительной красоты, которая не увядает даже с годами, и в двадцать семь трудно было признать в ней замужнюю женщину. Сандалова вздохнула и снова принялась за свою прическу. Почему получается так, что все могут показать свой характер, даже эта разнесчастная прядка? А вот у нее самой характера явно не хватает, иначе она никогда бы не поддалась на уговоры Якова. Конечно, было очень лестно получить назначение в управление астронавтики, но ведь ей, лучшей студентке физического института, была открыта дорога в любой энергетический центр, не говоря уже о станциях. Зря она не послушала друзей. Надо было, действительно, не торопиться с замужеством, а сначала поработать, найти себя. Нет, одна со всего курса поторопилась выскочить замуж. Ну и что хорошего? Нельзя даже, как каждой нормальной женщине, иметь ребенка. Яков тоже хорош! Мог бы предупредить, что их ожидает на корабле. Хороши правила!

Эстелла вздохнула. Нет, наверное, так нельзя. Она сама на себя, как сказала бы психолог Нина Штапова, накликает тоску. Машинально Сандалова накручивала прядку на палец. — Эстик!

Она обернулась: на пороге стоял ее муж, сменный электроник корабля Яков Самойлович Сандалов.

— Ты опять?

— Что, Эстик? Эстелла раздраженно опустила руку, забыв о накрученных на пальце волосах. Красивое ее лицо исказилось от боли.

— Что с тобой, Эстик?

Женщина от боли и досады затопала ногами.

— Перестань, сейчас же перестань!

Яков Самойлович замолчал, растерянно смотрел на жену, не зная, чем он мог вызвать ее гнев.

— Сколько раз тебя просила не называть меня этим именем! Ты опять за свое.

— Но Э... я же...

Сандалов смешался. Он и так терялся перед красотой своей жены, а тут еще последнее время у нее появилось непонятное раздражение. Попробовал поговорить, посоветоваться с Ниной Штаповой. Та выслушала его внимательно и только усмехнулась.

— А вы как думали? Она все-таки женщина. Знали, на что шли!

Однако Яков Самойлович, более искушенный в электронике, чем в женской психологии, ничего не понял и решил, раз психолог не находит в поведении жены ничего необычного, значит, надо терпеливо переносить ее вспышки.

— Но если мне хочется обратиться к тебе поласковей,— нашелся наконец Яков Самойлович.— Телла? Это не звучит! Эста! Как-то суховато. И потом, говорят, когда-то были такие древние племена.

— Ну уж лучше древние племена, чем этот твой Эстик!

— А если Теллик?

— Может быть, уж сразу телка, по крайней мере, будет соответствовать истине,— издеваясь над собой, заметила Эстелла.

— К чему такой сарказм, любимая? — грустно сказал Яков Самойлович.— Может быть, проще объяснить в двух словах, в чем я провинился? Ведь не уменьшительные имена — главная причина твоего раздражения?

Сандалова отошла от зеркала и уселась в кресло.

— Сама не знаю,— сказала она, когда раздражение окончательно схлынуло.

— Ну, давай попробуем разобраться вместе. О чем ты думала до моего прихода?

Эстелла слегка зарумянилась. Ей не хотелось возвращаться к обуревавшим ее сомнениям, но раз он спрашивает, она не вправе утаить их, иначе зачем им оставаться вместе?

— Я сожалела, что поддалась твоему влиянию и согласилась на этот полет. Вероятно, я слишком земная, мне многого здесь не хватает. И прежде всего, нормальной семейной жизни.

— Давай уточним, что соответствует твоим понятиям нормальной семейной жизни. Если я что-то делаю не так, попробуем исправить.

— Исправишь,— начала снова раздражаться Эстелла,— а ваши неумолимые правила поведения семейной пары на корабле? Для нормальной семейной жизни нужны дети. Это тебе понятно?

— Ты же знаешь, это невозможно,— Яков Самойлович вздохнул. И дело совсем не в правилах, ты это отлично знаешь: корабль с переменной силой тяжести и невесомостью не место для рождения и развития нормальных детей. Такие случаи были известны до введения специальных правил. Вырастали уроды, которые одинаково плохо приживались и на кораблях и на Земле, да и вообще они не долгожители...

— Ладно, давай не будем об этом.— Эстелла поднялась с кресла и прошлась по каюте.— Наверное, это нечестно — обвинять других в слабости своей натуры. Извини.

— Ну что ты, Эстик,— смущенно пробормотал Яков Самойлович и спохватился.— Прости, у меня вырвалось само.

— Само,— передразнила Эстелла.— На то ты и мужчина, чтобы не случилось этих само. Очень тебя прошу, последи за своей речью. Неужели так трудно?

— Все,— твердо пообещал Сандалов,— больше ты от меня подобного не услышишь.

— Вот и хорошо. Давай будем отдыхать. Мне скоро на вахту.

В три часа по собственному времени корабля Сандалова поднялась с постели. Приняв освежающий душ, она неспешна позавтракала. Глубокий сон снял ее вчерашние сомнения, и она в хорошем настроении опустилась в кают-компанию, чтобы порыться в видеотеке.

У большого экрана сидели метеоролог Сергей Байдарин и гидролог Ия Радина.

— Что не спите, полуношники? — улыбнулась им Сандалова.

— Да вот, Сереженька развивает довольно любопытную мысль,— слегка прищурясь, объявила Ия Радина.— О благоустроенной планете. Садись, послушай.

Эстелла присела с другой стороны, и Байдарин, вообще не избалованный вниманием общества, тем более женского, покраснел от смущения и присутствия двух самых красивых, как он считал, женщин экспедиции.

— Продолжай, Сереженька,— ласково заглянула ему в глаза Радина.— Мы слушаем. До твоего прихода,— пояснила она Сандаловой,—он приводил палеоклиматологическую характеристику известных планет у звезд того же спектрального класса, что и наше Солнце. Там было много цифр и тебе, пожалуй, неинтересно, но вот выводы... Получается, что нас ожидает цивилизация, даже древнее нашей. Как тебе это нравится?

— Неужели так может случиться? — оживилась Эстелла.— Это ведь сказочная перспектива даже для нас. И, может быть, новый скачок в энергетике?

— Этого я не говорил,— замотал головой Байдарин.— Просто состав атмосферы навел на мысль сравнить ее с эволюцией однотипных планет и получается, что атмосфера должна быть более древней, чем у планеты Хаата в системе эпсилон Эридана. Что касается цивилизаций, то это домыслы Ии.

— Но, Сереженька, милый. Надо быть последовательным,— Радина в порыве полемики прикрыла его руку своей.— Именно на Хаата мы встретили наиболее древнюю из известных нам цивилизаций. Не без их помощи мы поднялись и на более высокую ступень развития. Так в чем же дело?

Прикосновение теплой руки Радиной несколько выбило его из колеи четкого мышления, и Байдарин не сразу уловил ошибку в ее рассуждениях.

— Может быть, и так,— сказал он, теряясь,— но...

— Никаких но... Ты говорил, что по составу атмосфера близка к идеалу, который могли бы создать наиболее развитые цивилизации? Говорил?

Ия убрала свою руку, и Сергей вздохнул посвободнее.

— Говорил. Ну и что же.— К нему вернулась наконец способность к анализу, и он заметил ошибку в ее логических построениях.— Ты упускаешь, Ия, из виду основное — твои выводы верны лишь для звезд главной последовательности близких по своему спектральному классу к нашему Солнцу, а здесь красный гигант.

— Значит, нет древней цивилизации? — вмешалась в полемику Сандалова.

Байдарин уловил разочарование в ее вопросе, но, верный своей точке зрения, только пожал плечами.

— Откуда я знаю.

— Нет, ты ответь,— не унималась и Радина.— Да или нет?

— Видишь ли, Ия. Я утверждаю, что нельзя сопоставлять планету Хаата с этой, но что мы на ней встретим, предугадать не могу. По всей вероятности, мы не будем бродить по ней в скафандрах...

— Спасибо, утешил,— засмеялась Радина,— а я-то думала, что ты развернешь перед нами полотно своей фантазии и докажешь, как это любит делать Никишин, что мне на этой благоустроенной планете решительно нечего будет делать, поскольку все ее водные магистрали упорядочены и взяты под строгий контроль автоматических регулирующих станций...

— Фантазии у меня хватит,— усмехнулся Байдарин.— Если быть последовательным и стать на твою точку зрения, то, во-первых, работы тебе прибавится. Гидрологические станции с автоматической регулировкой стока для более развитой цивилизации, вероятно, не последнее слово техники. Найдется что-нибудь и поэффективнее, например, моделирование климата, проблема, с которой до сих пор не могут справиться у нас, да и на других обжитых планетах тоже. Удивительно, что наши предки считали управление погодой и дожди по заказу довольно простой проблемой, хотя длительное время не могли справиться не только с точным планированием, но и с прогнозированием погоды.

— Ну, если там коренным образом решены вопросы энергетики и мы получим достаточную информацию, проблема управления атмосферой перестанет быть проблемой,— уточнила Сандалова.— Насколько я помню, главная трудность в управлении погодой — необходимость избыточных запасов свободной энергии, чем мы пока не располагаем.

— Да, конечно,— кивнул Сергей.— Наша цивилизация не настолько богата, чтобы бросать на ветер, в полном смысле этого слова, колоссальные массы избыточной энергии, чтобы нейтрализовать в узловых пунктах действие солнечной.

— Вот ты сам себя и срезал,— обрадовалась Ия.— Как раз наиболее совершенный состав атмосферы возможен при упорядочении ее движений и значит, мы столкнемся с наиболее древней цивилизацией.

— Посмотрим, что ты скажешь по прибытии на планету. Прогнозирование событий самое неблагодарное дело. Вон смотри, как наши астрофизики зашевелились! За три последних дня они смоделировали все мыслимые комбинации, и все-таки, по-моему, назревает сенсация.

С этими словами Байдарин потянулся к пульту и включил одностороннюю связь.

***

— Черт знает, что за сюрприз она готовит,— пробурчал, глядя на графики, Рэм Лазаревич.

— Думаете, опасно? — растерянно потер щеку Варварин.

— Вполне,— кивнул физик-теоретик Плещеев.— И вы знаете, Аркадий Тимофеевич, мне кажется, вы оказались прозорливее нас, специалистов. В пределах этого узкого пятна возникла локальная когерентность, а значит, возможен и лазерный эффект.

— Вспышка! — не отрываясь от наблюдения, вскрикнул Левин.— Надо вызвать отдыхающую смену. Сейчас всем хватит работенки.

— И сообщить об этом Манаеву,— ровным голосом резюмировал Варварин.

— Стоит ли,— удивленно сдвинул брови Плещеев.— Узкий пучок, да и уйдем мы, пока докатится до нас ее отголоски.

— Я думаю, Алексей Михайлович,— твердо сказал Варварин,— сообщить капитану о вспышке мы обязаны при любой степени опасности.

— Какая скорость распространения выброса? — обернулся Плещеев к главному астрофизику.

— Примерно полторы тысячи в секунду, Алексей Михайлович.

Плещеев от удивления присвистнул.

— Полторы тысячи? Ого! Вот это мощность.

Лицо Плещеева сразу стало серьезным. Он включил канал общей связи.

— Внимание. Капитан Манаев и начальник экспедиции Елагин срочно вызываются в рубку астрофизиков. Всем свободным от вахты пройти на свои рабочие места. Научному составу экспедиции и службе изучения планет собраться в кают-компании.

Левин поморщился.

— Это вы уже слишком, Алексей Михайлович. На мой взгляд, непосредственной угрозы нет.

— Какая бы ни была степень риска, Рэм Лазаревич, люди должны знать об этом и быть готовыми.

***

Сандалова порывисто поднялась с кресла.

— Извините, мне на вахту.

— Иди,— одобрила Радина.— Нам бы тоже следовало быть при деле.

— В данный момент мы, по положению, только пассажиры,— возразил Сергей,— а кают-компания самое безопасное место на корабле.

— Берегут, значит,— иронически усмехнулась Ия.

— Почему берегут? Нормальное положение по тревоге.

Первым в кают-компанию ворвался Никишин.

— Вы уже здесь! А я думал, буду первым!

— Мы и не уходили отсюда.

— Ну? — удивился Николай.— Тогда вы в курсе? Что стряслось?

— Вспышка,— коротко объяснил Сергей.

— Вот те на! Откуда она взялась?

— Я не физик. Говорят, оправдалось предположение Варварина.

— Лазерный эффект?

— Что-то в этом роде, но на узколокальном участке.

— Ха! Стоило ли тогда бить в барабаны!

Кают-компания быстро наполнялась. Усаживаясь перед потемневшим экраном, люди негромко переговаривались. Сообщение о вспышке на звезде распространилось с молниеносной быстротой.

— Не понимаю,— громко возмутилась Марина Волынцева,— усаживаясь рядом с Никишиным,— зачем из каждой мелочи делать секреты.

— Мариночка,— тут же завелся Николай,— ты недоучитываешь фатальность обстоятельств. Вспышка распространяется в виде узкого пучка и если мы попадем в нее, от корабля, да и от нас самих, останутся одни элементарные частицы.

— Ну, тебя, Никишин, с твоей необузданной фантазией. Даже мороз по коже... Фу! — поежилась Марина.— Когда ты угомонишься? Мало тебе было остаться без двух вахт. Еще хочется?

— Тьфу, тьфу, тьфу! — через левое плечо быстро проговорил Никишин.

— Дикарь! Прямо мастодонт какой-то,— удивился сидевший за ним Эдуард Климов.— Откуда ты знаешь это средство от сглаза?

— Тень Гамлета меня усыновила, геологом из гроба нарекла,— продекламировал Никишин.— С тех пор дух беспокойства и жажда познаний снедает меня.

— Ну, Никишин, ну, Никишин! Я думал, ты силен лишь в естественных науках, а он вытаскивает один за другим на общее обозрение то этнические, то речевые архаизмы. Сказал бы это специалист и то я бы, пожалуй, удивился. Нет, серьезно, Никишин, откуда у тебя это «снедает»?

— Беллетристику читать надо, Эдуард Анатольевич, а не только научные трактаты!

— Нет, он меня сегодня уморит,— пророкотал своим баском Климов,— теперь трактаты!

— Не преувеличивайте его знаний, Эдуард,— вмешалась Марина.— Это слово известно даже мне.— Что касается Коленьки, то он обыкновенный эклектик — понахватался верхушек.

— Тише, вы! — раздался с заднего кресла голос Седельникова.— Экран включился.

Сразу смолкло веселое оживление кают-компании, и повисла гнетущая тишина.

— Товарищи! — голос капитана был серьезен и строг.— На корабле объявляется чрезвычайное положение. В четыре пятнадцать на ламбда Дракона произошла локальная вспышка с остронаправленным выбросом частиц высокой энергии. Начальная скорость частиц по вычислениям Рэма Лазаревича около полутора тысяч километров в секунду. Направление движения по астрономическим вычислениям Степана Ивановича Елагина лежит в плоскости орбиты нашего корабля. Пересечение потока с орбитой произойдет через восемнадцать часов тридцать одну минуту с момента вспышки, т. е. примерно через семнадцать часов. К этому времени корабль покинет опасную зону, при условии сохранения скорости частиц. К сожалению,— Манаев обвел взглядом всех присутствующих в кают-компании.— К сожалению, Рэм Лазаревич не гарантирует сохранения скорости частиц. Вследствие синхрофазотронного эффекта возможно их ускорение, а это означает, что не исключена возможность попадания корабля в поток частиц высокой энергии. Энергетические запасы корабля не позволяют поставить общую радиационную защиту. Будут прикрыты жизненно-важные его центры. Поэтому приказываю всему составу экспедиции и экипажу корабля, кроме капитана и первого штурмана, укрыться в защитном отсеке под кают-компанией с шести часов вечера до двенадцати ночи по собственному времени корабля.

— Вопрос можно?

— Даже нужно, Волынцева. Мы считаем, что вы должны в полной мере представлять размеры опасности.

Немного волнуясь, Марина поднялась с кресла.

— Что будет с кораблем и с нами, если мы попадем в поток этих частиц?

— Я уже говорил, что жизненно-важные центры корабля и его состав будут надежно прикрыты энергетическим полем, которое отклонит поток этих частиц от указанных объектов.

— А если это античастицы?

Капитан посмотрел на Левина.

— Это по вашей части, Рэм Лазаревич. Ответьте.

— Если бы это были античастицы, произошла бы аннигиляция, но это, товарищи, частицы. В этом отношении оснований для беспокойства нет.

— Какова проникающая способность частиц?

— Тяжелые большей частью поглотятся защитной оболочкой корабля, легкие будут отклонены силовым полем.

— А нейтринный поток?

Левин хмыкнул, нервно потер руки.

— Будто не знаете, что для нейтрино нет преград.

— Велика ли их концентрация?

— Думаю, невелика, тем более, что нейтральные частицы, по всей вероятности, сохранят начальную скорость и отстанут от основного потока.

— Короче, мы должны пройти между Сциллой и Харибдой,— резюмировал Никишин.— Если нас не разнесут протоны и мезоны, то пронзят нейтрино и нуклоны.

— Похоже,— улыбнулся Рэм Лазаревич,— но в действительности все выглядит не так мрачно, как это кажется нашему уважаемому геологу Никишину.

— Еще вопросы?

Включилась рубка энергетиков.

— Предусмотрена ли защита главных двигателей?

— Нет.

На лице Эстеллы слегка дрогнули брови.

— Но это в определенной мере представляет опасность для энергетических центров и особенно для двигателей.

Левин повернулся к капитану.

— Это вопрос по вашей части, Геннадий Петрович.

Легкая морщинка прорезала лоб Манаева.

— Хорошо, я отвечу. Энергетические центры прикрыты собственным полем, а двигатели придется выключить, тем более, что к этому времени торможение, по счислению Евгения Михайловича, будет практически завершено. После двенадцати дадим коррекцию.

— Будут еще вопросы?

— Пожалуй, все ясно,— за всех ответил географ Седельников.

— Тогда у меня к вам просьба, товарищи,— капитан взглянул на часы.— Сейчас разойдитесь по каютам, позавтракайте, а через полчаса будет объявлен аврал. Все службы корабля получат задание, но сами они не справятся, необходима ваша помощь. Придется проверить все отсеки, поставить дополнительные щиты, отладить все системы корабля, словом, подготовиться к космическому шторму,— Манаев позволил себе улыбнуться.— Не жадничайте, работы хватит на всех.

— Надо так надо,— вслух высказал свое отношение разведчик-охотник Омелин.

— Как говорили наши предки,— подхватил историк Климов, задорно блеснув очками,— даешь аврал!

К пяти часам вечера суматоха, длившаяся почти две полных вахты, начала стихать. Наскоро приведя себя в порядок, собирались в кают-компании группы, завершившие авральные работы на своем участке. Последней прибыла группа Сандалова.

— А теперь неплохо бы поужинать,— заявил с порога Никишин.

— Пожалуйста, дорогой, кто тебе мешает,— откликнулся старший пищевик Муртаз Сулимов.— Не хочешь в каюте, пройди в столовую. Сегодня на ужин свежий творог, сметана, кефир, каймак, что душе угодно!

— Моей душе угодно горяченького и мясного,— внушительно произнес геолог.

— Жареного барашка не хочешь? — иронически оглядел Никишина с ног до головы Сулимов.— Может, шашлык на шампуре?

— Ты мне зубы не заговаривай,— отрезал Никишин.— Есть — выкладывай! Нет — перебьемся без мяса!

— Ладно, дорогой, Спроси Устинова. Он сегодня дежурный.

Валерий Устинов часто замигал своими длинными ресницами.

— Знаешь, Коля, о мясном я как-то не подумал. Можно пельмени достать из холодильника. Готовность — пятнадцать минут.

— Валера! Ты гений! А то мне все чего-то хочется, а чего, не пойму. Так вот, теперь я знаю, мне хочется тех самых пельменей, которые хранятся в твоем холодильнике!

Геолог облапил своими огромными ручищами Устинова, выхватил из кресла и понес на руках через зал кают-компании в столовую.

— Коль, а Коль! Ты чего? — бормотал ошарашенный Валерий.— Неудобно ведь!

— Ничего, Валера! За пельмени я еще и не то могу сделать. А если еще по старинному рецепту с бульончиком, да потом туда чуть уксусу, да хорошенько посыпать черным перцем! Хоть три порции!

— Ну и обжора ты, Никишин,— съязвила Нина Штапова и неожиданно, даже для себя, добавила.— И мне порцию, Устинов.

— Эх, где наша не пропадала,— махнул рукой Климов,— а то жизнь проживешь и не попробуешь по старинному рецепту.— Две порции!

— И мне! — вскочил географ.— По-старинному!

— И нам, Валерочка! — в один голос закричали токсиколог Жанна Брагинская и кибернетик Майя Гринько.

— Мы тоже хотим! — заволновались остальные.

— Стоп! — перекрывая шум зала, закричал Никишин и опустил свою ношу на пол.— Так дело не пойдет! Я за всех стараться не буду. Сами несите.

Несколько дюжих парней схватили упирающегося Устинова и с гоготом понесли в столовую. Никто не обратил внимания, что на малом экране появилось лицо капитана Манаева, которого привлек необычно громкий шум в зале. Только Нина Штапова, заметив, что Геннадий Петрович собрался пристыдить крикунов, выразительно посмотрела на капитана и приложила палец к губам. Манаев кивнул ей и сейчас же малый экран погас.

Никогда прежде не было в столовой столько шума и такого однообразного меню. Даже Манаев, выяснив наконец причину суматохи, распорядился подать в центральную рубку себе и первому штурману Вадиму Аркадьевичу Шумскому по две порции, с бульоном.

— Ну, как пельмени? — подтолкнул локтем под бок Николай сидевшую с ним за одним столиком Штапову.

Нина слегка поперхнулась.

— Никак ты не обойдешься без этих...

— Штучек,— закончил за нее Никишин.

— Вот именно. Чего тебе?

— Я спрашиваю, как тебе пельмени? — загадочно улыбаясь, повторил вопрос Николай.

— Ах, вот ты о чем? — уловив потаенный смысл его вопроса, улыбнулась Штапова.— Вот сколько я не наблюдаю за тобой, никак не пойму: то ли ты врожденный гений-психолог, то ли просто балаболка.

— Просто балаболка,— притворно вздохнул Никишин.

— Тогда почему все твои проделки, в том числе и этот концерт, так кстати?

— Какой концерт? — глаза геолога выражали почти детскую невинность.

— Не прикидывайся, артист.

— Ах, ты об этом? Пошутить нельзя, что ли? Надо же размяться после физической нагрузки.

— Почему-то твои шутки достигают восьмибалльного шторма. Но сегодня ты превзошел себя.

— Нина.

— А...

— У тебя глаза красивые.

— Ты серьезно?

— Вполне. Выходи за меня замуж.

— Иди ты! — внезапно рассердилась Нина и, подхватив свою тарелку, пересела за соседний столик.— Фрукт! Все-таки я психолог по образованию, не забывай!

Никишин недоуменно пожал плечами.

— Ниночка, я на полном серьезе.

— Иди, иди. Я подаю по средам.

К столу Штаповой подошел инженер-конструктор с тарелкой в руке.

— Мм...— дожевывая пельмени, промычал он.

— Что, Леон Гафизович?

— Мне показалось, вы меня звали, Ниночка.

— Вам действительно показалось.

— Но я слыхал свою фамилию — Фрухт, а слух у меня пока хороший.

Соседние столики грохнули от смеха.

— Садитесь, Леон Гафизович,— пригласила, улыбаясь, Штапова.— Нельзя же есть стоя.

— Так я вам все-таки нужен? — обрадовался конструктор.

— Именно, Леон Гафизович. Не смогли бы вы сделать мне миниатюрный интонометр.

— Простите, Ниночка, не понял. Что вам хотелось бы получить?

— Интонометр,— глядя на Никишина, раздельно проговорила Штапова.— Прибор для различения интонаций и их оттенков. Чтобы уловить хорошо скрытую иронию или, допустим, неправду.

— Что вы говорите, Ниночка,— всплеснул руками Фрухт.— Неужели в наше время могут быть такие э...рудименты?

— Кто знает, Леон Гафизович, кто знает. Но мне все-таки такой прибор необходим.

— Я сразу вам ничего не обещаю. Тут неясно даже, на каком принципе его строить.

— А вы подумайте, Леон Гафизович. Я не тороплю...

Резко и тревожно запел зуммер, и замигали красные и зеленые огни.

— Заканчивайте, товарищи. Кто не успел, переходите в защитный отсек,— раздался голос Манаева.— Время на сборы — десять минут. Через пятнадцать — выключаем двигатели. Подготовиться к невесомости. Внутренняя гравитация будет отключена.

Веселое оживление в столовой смолкло. Поспешно закончив ужин, люди покидали зал и спускались в защитный отсек. За две минуты до назначенного срока собрался весь состав экспедиции и весь экипаж корабля. Весь, кроме капитана и первого штурмана. Помощник капитана Брагинский оглядел собравшихся и нажал кнопку. Тяжелая массивная дверь пошла из стены переборки. Одновременно со щелчком запора включилась автономная регенерирующая система.

Защитный отсек был не слишком просторен: кроме помещения для людей здесь хранился неприкосновенный запас пищи и воды. Небольшая кухня, регенерирующая система и аварийный микрореактор тоже требовали места. Для людей оставались кресла и узкое пространство перед экраном, приспособленным и для общей трансляции и для внутренней, а также для демонстрации элофильмов. Защитный отсек не был приспособлен для длительного пребывания, но при необходимости в нем можно было прожить и месяц, и год, и всю жизнь, если только не нарушалась герметизация, что вполне могло случиться на мертвом корабле, когда отсек лишался внешнего силового защитного поля... Но пока корабль жив, защитный отсек был непреодолимой крепостью для всех внешних вторжений, кроме вездесущих нейтринных потоков, и это сразу передавалось находящимся в нем людям. Поэтому после обильной пищи многих сморил сон. И даже психолог Штапова позволила себе расслабиться и подремать в уютном кресле. Она отлично понимала, что до критической встречи с потоком оставалось еще добрых три часа, а сон самое успокоительное средство для людей, пребывающих в вынужденном бездействии. Только группа астрофизиков заняла единственную в защитном отсеке рубку, куда непрерывно поступала информация с приборов и поддерживалась прямая связь с капитаном корабля.

В восемь часов десять минут появились первые вестники приближающейся бури: счетчики зарегистрировали появление частиц сверхвысоких энергий. А еще через десять минут стало ясно, что при той же скорости корабль окажется в самом эпицентре потока...

— Геннадий Петрович! — голос главного астрофизика неожиданно охрип.

По беспомощному взгляду Левина Манаев безошибочно понял, что предстоит самое худшее.

— Попадаем в эпицентр?

— Да.

— Что будем делать?

— Надо менять скорость, пока не усилился поток.

— Шутите, Рэм Лазаревич.— Это же самоубийство.

— В эпицентре плазма, Геннадий Петрович,— угрюмо проговорил Плещеев.

— А черт! — выругался капитан, но на размышление уже не было времени.

— Штурман, рассчитайте, какой режим изменения скорости более эффективен, тормозной или ускорительный? Быстро!

— Ускорительный, Геннадий Петрович. Корабль уже развернут, нечего и считать!

— Защитный! — загремел голос капитана.— Всем пристегнуться, поставить кресла в положение пять. Ускорение — 4Ж. Готовность — тридцать секунд. Двигатели включаю без предупреждения.

Сон слетел мигом. Защелкали пряжки, почти одновременно поплыли вниз спинки кресел.

— Готово! — передал в рубку Брагинский. И сразу навалилась страшная тяжесть.

— Как двигатели? — непослушными губами прошелестел Левин.

— Норма. Что у вас?

— Десять процентов!— не отрывая глаз от приборов, сообщил Зуев.

— Следите. Продержимся десять минут — проскочим. Медленно бежали цифры электронного табло. Еще десять секунд, еще десять. Уже пять минут прошло, еще десять секунд...

— Двадцать процентов! Тридцать! Сто! Сто пятнадцать. Выключайте!

— Есть!

— Штурман, стоп первый и третий!

Стало легче дышать, Зуев приподнялся с кресла.

— Как?

— Пока держится, Геннадий Петрович!

— Следите, еще три минуты!

Вспыхивают цифры на электронном табло. Еще десять секунд. Идет двенадцатая минута.

— Сколько?

— Сто пятьдесят.

— Пошло?

— Да.

— Черт! Еще тридцать секунд.

— Двести семьдесят, триста, четыреста пятьдесят!

— Еще десять секунд!

— Критическая!

— Готово!

Корабль сразу тряхнуло. Все провалилось в черную бездну...

***

— Защитный! Кто живой! Откликнитесь! Откликнитесь!

Штурман плотнее прижимал аварийные наушники.

— Капитан! Неужели все? Полчаса ни звука по аварийному каналу!

Манаеву на мгновение стало жутко. Летучий голландец! Корабль с мертвым экипажем и безумным капитаном. Волевым усилием он подавил свои призрачные видения.

— Спокойно, Вадим. Попробуйте подать сигнал тревоги.

— Есть, капитан!

— Что?

— Пока молчат.

Первым по сигналу тревоги очнулся спасатель Иван Елкин. Небольшого роста, с широкой грудью, с гармонически развитыми мускулами он не производил впечатления сильного человека, каким был на самом деле, но здоровье его поражало даже видавших виды врачей космоцентра. Отстегнув на ощупь в полной темноте привязные ремни, он едва не упорхнул к потолку. Спасла реакция тренированного спортсмена: он успел ухватиться за один из ремней. В тот же момент запел зуммер, и тревожные огни заметались по отсеку. Эти огни помогли сориентироваться, он оттолкнулся от кресла и поплыл к аварийному щиту управления. Свет загорелся сразу, видеосвязь не работала. Иван вытащил из запасника блоки и начал их менять один за другим. На четвертом блоке засветился малый экран. И сразу обеспокоенные лица Манаева и Шумского.

— Что с людьми?

— Не знаю, капитан, судя по всему, резкая перегрузка. Вы сами как?

— Нормально. У нас дополнительные амортизаторы.

— А что произошло?

— Сами хотели бы знать. Оглушены, ослеплены и вдобавок не работает главный энергоцентр. Что с людьми?

— Сейчас начну приводить в себя. Думаю, все обойдется.

— Приступайте, Елкин. В первую очередь врача. Потом доложите.

— Есть, капитан!

Иван сменил на всякий случай последний блок аварийного пульта и, расчетливо оттолкнувшись, поплыл над рядами кресел, разыскивая врача Игоря Кантемира. Кто-то зашевелился. Раздался судорожный всхлип. Елкин скосил глаза: с усилием оторвался от кресла геолог Никишин и стал расстегивать ремни.

— Осторожно, Николай. Гравитация не действует,— предупредил Иван и спикировал к креслу Кантемира. Несколько специальных пасов и таблетка эпергита быстро привели в чувство врача.

— Что случилось? — с трудом выговаривая каждое слово, спросил Игорь.

— Не знаю. Авария. Все в глубоком обмороке. Надо возвращать людей к жизни, пока не поздно.

Последние слова подхлестнули Кантемира, и он, отстегнувшись, нелепо дрыгнул ногой и всплыл к потолку.

— Не спеши, Игорь,— укорил его Елкин,— невесомость не любит чересчур прытких.

Кантемир отмахнулся рукой, что, вероятно означало «не приставай», и плавно опустился к креслу Штаповой. В три руки работа пошла веселей. Вскоре к ним присоединились спасатели Роман Юмашев и Антон Кабанов, десантники Борис Павлов и Аким Дагбаев...

— Кажется, все живы и относительно здоровы,— сказал Брагинскии и осекся.

Из отсека, где вели наблюдения астрофизики, спасатели вынесли Виктора Зуева.

— Что с ним? — побледнел помощник капитана, увидев на правой щеке струйку крови, вытекающую изо рта.

— Перелом позвоночника в области шеи и последовавшая затем асфиксия,— угрюмо доложил Кантемир.

— Помощь оказана?

— Поздно, к сожалению. Клиническая смерть наступила сразу. После клинической смерти прошло около часа. Медицина здесь бессильна. Начались необратимые реакции.

— Как же так? — тихо спросил Левин.

— На этот вопрос можете ответить только вы и Степан Иванович. Вы последние видели, чем он занимался в момент рывка.

— Он наблюдал за интегратором частиц.

— Голова была приподнята?

— Да и плечи тоже.

— Тогда ясно. Вероятно, ускорение составило 10 — 12Ж.

Сорок девять молча смотрели на пятидесятого, готовые свершить любое чудо, лишь бы он ожил, лишь бы услышать не то что слово, хотя бы его стон. Тогда еще не весе потеряно... Но пятидесятый замолчал навсегда, так и не закончив последнюю, отвечающую действительности модель красного солнца, которое его погубило.

— Внимание! — голос капитана вернул всех к действительности.— Поместите тело Зуева в консервирующую жидкость. Может быть, когда мы вернемся, на Земле необратимые реакции уже не будут составлять проблемы.

— Но, капитан...— пытался возразить помощник.

— Я знаю специальный параграф, Евгений Михайлович. Выполняйте распоряжение.

Немногие на корабле знали, что в регенерирующей системе защитного отсека встроена специальная камера с четырьмя отделениями. По положению, они были рассчитаны на живых, которым невозможно было оказать немедленную помощь, на заболевших неизвестной на земле болезнью или на последних членов экспедиции, если им не представлялось возможным дожить до возвращения корабля на Землю. Каждое из отделений представляло автономную систему постоянно обновляющейся жидкости, которая поддерживала помещенный в нее организм в течение многих лет в том же состоянии, в каком его туда поместили. Живые предварительно принимали таблетку, погружавшую их в состояние особой летаргии. Мертвые... Мертвых в этот эликсир жизни специальным параграфом инструкции помещать запрещалось.

Брагинский подошел и нажал кнопку, обозначенную цифрой один. Из нижней ниши камеры плавно выдвинулась призматическая ванна с прозрачными гранями, заполненная зеленоватой жидкостью.

Кантемир и Штапова осторожно освободили тело Зуева от одежды и обуви. Брагинский перевел тумблер в положение «работы». Верхняя крышка ванны поползла в сторону, открывая слегка ирризирующую поверхность жидкости.

Кантемир и Никишин занесли тело над ванной и, почти касаясь руками жидкости, опустили нижнюю часть туловища. И сейчас же прозрачная крышка начала плавно закрываться.

— Быстро! — скомандовал помощник.— Здесь автоматика и чувствительные биоэлементы.

Кантемир и Никишин быстро выдернули руки и тело без всплеска погрузилось раньше, чем полностью закрылась крышка.

— Дайте всем проститься,— послышался голос капитана.

Брагинский поспешно выключил тумблер.

Подходили молча и также молча сторонились, давая проход другим. Тихо звучала траурная симфония Стивенса, написанная когда-то по поводу гибели трех американских астронавтов, наполняя сердца светлой скорбью и уверенностью в грядущих победах над беспредельным космическим пространством, порождая надежду на скорое свидание с чужими мирами... С последними аккордами помощник капитана снова поставил тумблер в рабочее положение. Медленно поворачиваясь вокруг своей оси, призматическая ванна задвинулась в камеру.

— Слушайте мой приказ,— жестко хлестнули слова капитана.— Корабль движется в сторону четвертой планеты. Скорость больше необходимой, и мы по всей вероятности не впишемся в ее орбиту. Корпус корабля совершает сложные повороты, в виду чего ориентация потеряна. Энергосистема корабля бездействует, и добиться стабилизации нет возможности. Вне защитного отсека возможна наведенная радиация, за счет потока частиц высокой энергии. Двигатели скорее всего повреждены, поэтому велика опасность проникновения радиоактивных веществ в отсеки корабля, особенно в кормовой части. Спасателю-универсалу Ивану Елкину провести первичную разведку в костюме повышенной защиты. Группе ремонта подготовиться к обследованию.

Иван плавно отделился от пола, проскользнув над головами, спустился у камеры аварийного оборудования. Он извлек защитный костюм и, привычным движением расстегнув его, начал облачаться. Десантники Дагбаев и Павлов кинулись ему помогать. Потянулись к камере и ремонтники...

Елкин скользил из одного отсека в другой. Благодаря своевременному укреплению они не пострадали. На главном щите он проверил блоки. Они оказались полностью выведенными из строя. Менять их не было времени, и он устремился дальше к корме. Ближе к корме разрушений было больше и резко возрос уровень наведенной радиации. Вблизи силового отсека тревожно замигала лампочка. Уровень радиации был выше допустимой нормы даже в костюме повышенной защиты. Вблизи второго двигателя в корпусе виднелся шов самозапайки. Видимо, была трещина. Елкин тщательно обследовал отсек, но несмотря на невероятно высокий уровень радиации привнесенной радиоактивной пыли не оказалось. В отсеке был почти идеальный вакуум. Скорее всего вышедший в трещину воздух помешал просочиться радиоактивным веществам. Отсек первого двигателя был в хорошем состоянии, вблизи четвертого лампочка уже не мигала, а горела. Елкин обнаружил небольшое количество радиоактивных веществ. Пора было возвращаться.

По автономной связи Иван доложил капитану о результате разведки и попросил выслать для более детального осмотра ремонтников. Затем добрался к центральному щиту и стал последовательно один за другим менять блоки. Сначала неярко вспыхнул аварийный свет, потом шевельнулись стрелки приборов и, наконец, замерцал экран видеосвязи.

Елкин почувствовал легкое головокружение: доза облучения в отсеке четвертого двигателя была слишком велика. Он извлек манипулятором шприц и прямо через костюм, ввел себе двойную дозу антирадиационной жидкости. Теперь у него хватит сил на все процедуры. В коридоре появились ремонтники. Иван кратко доложил обстановку и предупредил:

— В отсек четвертого двигателя не входить. Доза выше порога в три раза.

— Ого! — покачал головой Фрухт.— Плохи наши дела. Похоже, что по крайней мере один из двигателей вышел из строя навсегда, а у нас всего два запасных комплекта.

Ремонтники рассредоточивались по отсекам, а Елкин двинулся к защитному отсеку. Смыв в шлюзе пыль и восстановив давление, он, едва держась на ногах, ввалился в отсек.

— Тройная доза,— успел сказать он врачу и потерял сознание.

Дагбаев и Павлов поспешно освободили его от доспехов костюма повышенной защиты и поместили в камеру на восстановление.

— Сколько? — спросил Аким, глядя как Кантемир вращает вереньеры определителя пораженных центров.

— Три с половиной. Не меньше двух суток на восстановление и хорошо, если без последствий. К чему такой риск?

— Что делать? — вздохнул Дагбаев.— На то и разведка.

— Все равно,— помотал головой Игорь.

— Меры риска вы не знаете, вот что. За такие фокусы надо снимать с должности.

— Это вы уже слишком, доктор,— возразил десантник.— Слышали, что сказал капитан? Положение у нас критическое. Если выведены из строя все двигатели и энергетические центры, нам амба.

Щелкнуло реле, и в зале разлился ровный привычный свет.

— Вот вам и критическое,—усмехнулся Игорь и схватился за поручни: отсек качнулся, пол ушел из-под ног. Дагбаев всплыл к потолку и, прижимаясь к стене камеры, медленно сполз вниз.

— Кажется, начали разворот, но это не главные двигатели.

— Десантники Дагбаев и Павлов, готовьтесь на выход. Костюмы повышенной защиты,— прозвучала команда капитана.

Аким усмехнулся.

— Готовьтесь и вы, доктор. Кажется, у вас будут новые пациенты.

— Помните, однако, мои слова.

— Я не о себе, доктор. Видимо, все не так хорошо, как вам кажется.

Дагбаев оказался провидцем. Ремонтник-универсал Владимир Кужелев и металлург Михаил Фадин получили повышенные дозы облучения при обследовании главного энергетического центра, выведенного из строя взрывами на четвертом и втором двигателях. Был поврежден и первый двигатель, и только третий чудом уцелел. К счастью, выключенные заранее первый и третий двигатели сохранили свои автономные энергетические центры. Их и подключили ремонтники в обход бездействующего центрального. Теперь, когда все обеспечивающие системы заработали нормально, нужно было прежде всего восстановить ориентацию и определить скорость движения корабля. Результаты получились неутешительные. Через двое суток корабль проходил мимо четвертой планеты на расстоянии шести миллионов километров с третьей, по отношению к планете, космической скоростью. Расчетное торможение, выполненное до встречи с плазменным выбросом звезды, было полностью сведено на нет последующим ускорением, а взрывы на втором и четвертом двигателях отклонили корабль по направлению.

Манаев хмурил брови. О ремонте двигателей до спада наведенной радиации не могло быть и речи, но и коррекция с одним двигателем была задачей не из легких. И все же другого выхода не оставалось. Необходимо было удержаться хотя бы на удаленной орбите от четвертой, чтобы впоследствии произвести ремонт двигателей и энергосистемы.

— Что будем делать?

Первый штурман почесал кончик носа.

— Если переключить энергосистему первого на вспомогательные, может что-то получиться.

— Далеко?

— Наоборот, достаточно близко, я бы сказал, на пределе. Все зависит от мощности атмосферы. Если она того же порядка, что и на Земле, то удаление в пятьсот километров там не грозит никакими последствиями, если больше — может начаться автоторможение. Все-таки планета чуть крупнее нашей, да и сила тяжести на одну десятую больше.

— Значит, Вадим, риск все-таки есть.

— Что поделаешь?

— А другие варианты?

— Либо не вписываемся и проходим мимо, либо врезаемся в лучшем случае в атмосферу.

Манаев включил общую связь.

— Степан Иванович, вы не могли бы уточнить модель атмосферы и определить, какова ее мощность.

Елагин поднял голову, помолчал.

— А нельзя ли немного развернуть корабль, чтобы провести наблюдения сейчас, с более близкого расстояния?

— Нельзя, Степан Иванович. Тогда мы потеряем единственную траекторию, которая ведет нас к четвертой, а уходить в глубокий космос в нашем положении тоже страшновато. Центральный энергоблок разрядился. Выброшен аварийной системой весь концентрат. То же, видимо, произошло с блоками второго и четвертого двигателей. А без запасов энергии да еще при трех неисправных двигателях... Страшновато, Степан Иванович. На планете мы, по всей вероятности, найдем сырье для концентрата, на худой конец у нас есть два комплекта двигателей, словом, если сядем на ближайшую орбиту, наши дела могут завершиться достаточно благополучно и после такой передряги.

— Тогда, может, мне пройти в основной астрофизический отсек? Там обзор позволяет.

— К сожалению, Степан Иванович, там зона центрального и радиация три сверх порога.

— Люди же работают. ...