Арне Фальк-Рённе ПУТЕШЕСТВИЕ В КАМЕННЫЙ ВЕК Среди племен Новой Гвинеи

Вместо эпиграфа

«Я чувствовал, что мне пора иметь женщину, пора придать моему семени мужскую силу. Для этого нужны ан и мужской череп, иначе не удастся выполнить церемонию, связанную с охотой за головами… Всю ночь мы плыли по реке, а когда наступило утро, спрятались в тростнике. Мы знали, что недалеко находится деревня Ти, и как раз там мы рассчитывали раздобыть голову.

— А разве вы воюете с жителями Ти?

— Нет.

— Почему же тогда вы собирались убить человека из этой деревни?

— Я же тебе объясняю: нужна была голова, чтобы сделать меня взрослым».

А. Фальк-Рённе. «Путешествие в каменный век»

Предисловие ко второму русскому изданию

Во время одного из моих предыдущих путешествий по Новой Гвинее среди наших носильщиков была девушка лет четырнадцати, принадлежавшая к племени форе; две ее старшие сестры незадолго до этого умерли от болезни ку́ру, тайна которой и явилась одной из причин, побудивших меня совершить путешествие в этот отдаленный район земного шара. Сегодня, благодаря исследованиям профессора Гайдушека, принесшим ему в 1976 г. Нобелевскую премию по медицине, мы знаем, что болезнь ку́ру возникает из-за того, что дочери съедают мозг умерших матерей^[1]. Но тогда, в 1966 г. племя форе только что было, как любили говорить, «взято под контроль цивилизации», и я был среди первых иноземцев, совершивших путешествие по этим местам.

Имя девушки мне хорошо запомнилось. Звали ее Номсе. Когда в горах и джунглях Новой Гвинеи раздавался мой призывный клич: «Номсе, где же ты», она спешила на зов, неся на голове мой большущий желтый чемодан, а на плечах фотоаппараты. Номсе была мила и приветлива, и все же поначалу в общении с ней я не мог отделаться от чувства некоторой скованности. Дело в том, что Номсе была из числа тех, кто еще не покончили с каннибализмом. Вместе с ближайшими родичами за полгода до нашего знакомства она участвовала в разделке тела своей умершей бабки, а затем и в совместной трапезе. Не могу ее в этом упрекать, ведь на земле форе так поступали всегда, но все же это обстоятельство воздвигало между нами известную преграду.

В первые дни нашего путешествия Номсе тоже рассматривала меня с каким-то боязливым любопытством. Ведь я был одним из тех странных белых людей, о которых она так много слышала, но которых никогда не видела. Ходили слухи, что первый белый придет в их деревню ко дню ее свадьбы, но наступившие дожди сделали непроходимыми все тропы, и потому в тот день, когда Номсе стойла с подвенечной фатой на голове (а это был вывернутый наизнанку свиной желудок), мечта ее увидеть белого человека так и не была осуществлена. После свадьбы молодой муж, Килокило, сделал своей супруге такой вот свадебный подарок: он повел ее в Окапу, где был патрульный пост и жили, как они слышали, белые люди.

Лично я также с большим интересом ожидал встречи с Номсе и ее народом. Ночью никак не мог заснуть, и когда взошло солнце, выполз из-под противомоскитной сетки, приветствуя наступление нового дня. Именно такие утренние часы в глубине Новой Гвинеи придают жизни какой-то особый смысл. Туман, поднимаясь над непроходимой чащей, открывает вид на стремительную речку, бегущую с отрогов неприступных гор. А там, вдали, среди неведомых долин и горных кряжей, под палящими лучами солнца, одиноко плывущего над дремучими лесами, обитает племя, которое всего несколько месяцев назад впервые встретило людей совсем иного мира.

В один прекрасный день с синего неба спустилась гигантская неведомая птица, и из ее чрева выскочили странные люди с диковинными штуками в руках. Быть может, они и есть часть тела этой чудотворной птицы, от которой на деревьях дрожали листья и пригибалась высоченная, в рост человека, трава, посланцы великого бога, что живет к востоку от солнца и к западу от месяца. Со страхом и трепетом люди племени приближались к диковинной птице. Их влекло любопытство, к тому же они и понимали, что нет смысла спасаться бегством в гущу леса со всеми женщинами, детьми и поросятами. Люди прилетели в чреве птицы, чтобы тут остаться. Посланцы богов хотели изменить жизнь племени. Эти люди непобедимы, и лучше сделать их друзьями. Предстояло самое важное за всю многовековую историю племени событие — встреча воинов каменного века с представителями атомной эры. Все это наблюдала Номсе, дитя природы. Позднее вместе с другими женщинами из племени форе она на протяжении месяца была моим носильщиком.

И вот несколько лет назад я опять приехал в патрульный пост Окапа и повстречался с Номсе. За истекшие годы на Новой Гвинее произошло много перемен. В 1975 г. в восточной части острова было провозглашено независимое государство Папуа-Новая Гвинея, и вот уже десять лет правительство страны работает над тем, чтобы объединить более пятисот местных племен, находившихся прежде между собой в состоянии войны. Там, где раньше располагался патрульный пост Окапа, теперь раскинулся целый городок, с асфальтированными улицами, с почтой, аэродромом, скромным отелем с баром, где местные жители могут посидеть, если придут сюда в штанах и если не натерты свиным жиром. Имеется и два магазинчика, в одном из них продаются платья. Как раз перед его витриной я вновь увидел Номсе.

Сам я ее не узнал бы, но стоявший рядом со мной молодой человек из племени форе, который когда-то помогал врачу на миссионерской станции, сказал: «Ты ведь знаешь эту женщину, вон ту, что рассматривает платья на витрине. Может быть, подойдем к ней?»

Мы подошли к миловидной молодой женщине, одетой по последней австралийской моде. Молодой человек представил нас друг другу, и я был немало удивлен, узнав, что передо мной стоит не кто иная, как сама Номсе. Она так же не сразу узнала меня, но молодой человек помог ей вспомнить наше совместное путешествие, когда от деревни к деревне она тащила на себе мой чемодан. Номсе звонко рассмеялась, показывая на покрытую асфальтом улицу, где стоял ее крохотный «Моррис». «Я отвезу тебя назад в гостиницу, предложила она. — Только сначала покажу тебе свой дом и познакомлю с мужем». И мы все трое отправились в небольшой домик на окраине Окапы, где Номсе познакомила меня с мужем. Он работает на почте, а в свободное время играет в гольф на площадке, устроенной в том самом месте, где раньше суеверные женщины племени форе тщательно закапывали после себя все, что могло бы попасть в руки шаманов, навлекавших на них страшную болезнь куру.

Семнадцать лет назад Номсе получила свадебный подарок: муж привел ее в Окапу показать белого человека, и этим человеком был я сам. Сегодня они с мужем живут в независимой стране, имеют собственный домик, стиральную машину, автомобиль и, самое главное — телевизор, с помощью которого они увидели весь мир. Мать Номсе знала лишь свою деревню и долину, где та располагалась, дочь же могла поговорить о договоре ОСВ и о конфликте на Ближнем Востоке.

Встреча произвела на меня сильное впечатление; она показала, что Номсе, ее муж и им подобные — это будущее не только Новой Гвинеи, но и всего мира. То, что происходит в глубинных районах этого огромного острова, нас должно волновать в такой же мере, как и события в других уголках земного шара, и я благодарен за то, что с помощью этой книги вновь получил возможность встретиться с советским читателем. Если рассматривать всех нас как частицу человечества, то между Номсе и нами никакой разницы нет. Все мы принадлежим к одной большой семье, независимо от того, живем ли в деревеньке в глубине острова Новая Гвинея, в современной ли московской квартире, или в рыбачьем поселке на датском берегу. Все мы должны совместно бороться против сил, стремящихся эксплуатировать слабых и нарушить мир, который только и способен обеспечить прогресс, спокойствие домашнего очага, дружбу и сплоченность людей. Пусть эту книгу, как и предыдущие мои работы, изданные в Советском Союзе, прочитают в разных уголках вашей великой страны, с народом и культурой которой мы в Скандинавии искренне стремимся познакомиться поближе.

Арне Фальк-Рённе

Копенгаген, сентябрь 1985 г.

Глава первая

Охота на тайпанов. — Трапеза на о-ве Гоарибари. — Торресов пролив кладбище кораблей. Шведский отшельник на о-ве Паки^[2]. Как была открыта Новая Гвинея. Земля курчавоволосых. Жители Берега Казуарин. — Охота за именами у охотников за головами

1

Шхуной «Сонгтон» с острова Четверга искатели жемчуга пользовались задолго до того, как она стала садком для разведения крокодилов, пойманных в болотах Новой Гвинеи. Но с тех пор как японцы научились выращивать искусственный жемчуг, для шхуны «Сонгтон» наступили плохие времена. Я делю каюту на борту шхуны с неким мистером Беркли, который зарабатывает на жизнь тем, что отлавливает и «доит» ядовитых змей — тайпанов^[3]. Беркли наотрез отказывается принять мое объяснение причин, которые привели меня на борт «Сонгтона»: мне хочется прибыть на Новую Гвинею с «черного хода» вместе с браконьерами — охотниками на крокодилов, ловцами устриц и собирателями трепангов, со всеми этими искателями счастья, которым администрация Порт-Морсби отказала в визе на въезд, ибо раньше они были замешаны в незаконной охоте на пук-пуков (так на пиджин^[4] называют крокодилов).

— Все острова в Торресовом проливе больны, один смертельнее другого, хихикает Беркли, с утра «зарядившийся» изрядной порцией смеси рома и воды. — Там нет ни капли питьевой воды, дорогой сэр, ни одного жителя, зато множество зловонных мангровых болот и мириады малярийных комаров. А эти люди… — он презрительно поводит рукой. — Ты же понимаешь, что все они члены пук-пуковой мафии. За мешок крокодильчиков они готовы мать родную продать. Я не советую тебе отправляться с этой компанией в край болот. Ты, верно, слышал, что бульшую часть крокодилов отлавливают в землях охотников за головами.

— Конечно, я как раз и собираюсь добраться туда на пироге.

Беркли долго качает головой и снова подбадривает себя глотком рома, на сей раз неразбавленного.

— Ну, ну, только не говори потом, что тебя не предостерегали!

Беркли содержит змеиную ферму неподалеку от Кэрнса, на полуострове Кейп-Йорк, где выращивает тайпанов. Каждые две недели он «доит» их, то есть сцеживает яд, необходимый для производства вакцины против змеиных укусов. Время от времени он отправляется, на шхуне «Сонгтон» или каком-либо другом судне с острова Четверга, чтобы отловить на мелких островках новых змей для своей фермы, поскольку тайпаны плохо размножаются в неволе. Стоит нам бросить якорь у какого-нибудь пустынного островка, как Беркли отправляется в заросли со своими палками и пузырьками для яда. А вечером мы встречаемся на палубе шхуны и разыгрываем очередную партию в шахматы. Правда, игру то и дело приходится прерывать, ибо Беркли должен присматривать за своими питомцами, проявляющими признаки беспокойства. Пойманных змей он содержит в завязанных мешках в трюме на задней палубе, от которого нашу каюту отделяет лишь тонкая перегородка. Меня он решительно заверяет, что тайпану никогда не выползти из мешка и не пробраться в нашу каюту через одну из многочисленных щелей.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Как только тайпан оказывается за пределами кустарника или высокой травы, — говорит Беркли, — он лежит совершенно неподвижно, чтобы в случае самообороны предпринять стремительный рывок вперед.

Я искренне надеюсь, что так оно и есть, и прошу только внимательно проверить, всех ли тайпанов он после кормежки снова поместил в мешки. В нашей маленькой каюте достаточно хлопот с тараканами, и если придется еще опасаться ядовитых змей, то вряд ли можно будет рассчитывать на сон.

В один из дней я вместе с Беркли высаживаюсь на каком-то новом островке. На одной из полян он наметил окружность диаметром в три-четыре метра и в ее пределах вырвал всю высокую траву, а оставшуюся примял так, что получился небольшой красивый газон.

— Острова в Торресовом проливе — раздолье для змей, — поясняет он. Тут водятся сотни тайпанов, и нет нужды забираться за ними в глубь зарослей, как приходится делать на Кейп-Йорке. Для охотника на змей здесь сущий рай.

— Но ведь охота на змей обходится дорого, тебе приходится арендовать шхуну.

— Это вполне окупается. Не забывай, что тайпан — одна из опаснейших змей на свете. Если человеку, которого она укусила, тут же не ввести противоядие, в течение нескольких минут неизбежно наступит смерть. Еще сравнительно недавно медицина не располагала сколько-нибудь эффективным средством — просто не было отловлено достаточного количества тайпанов, чтобы получить это средство. Австралийский институт вакцины в Мельбурне периодически помещал объявления о том, что ищет людей, которые взялись бы за отлов тайпанов и получение от них яда для производства сыворотки. Но, как ты сам понимаешь, охотников нашлось немного. Двое добровольцев отказались от такой работы, как только узнали, что ни одно страховое общество не согласится застраховать ловца змей, если он сам не будет ежегодно вносить сумму, равную одной четверти страхового полиса.

Сегодня, однако, имеется сыворотка против яда тайпана, поскольку еще несколько человек помимо меня зарабатывают себе на жизнь отловом тайпанов и получением их яда. Мне платят сто двадцать австралийских фунтов за каждый грамм высушенного змеиного яда, но на это уходит четыре-пять «доек», а от каждой змеи можно получить яд раз в две недели. Сейчас у меня на ферме восемнадцать тайпанов, это, насколько мне известно, самая большая коллекция в мире. Одна из змей дала приплод в неволе, и я многого жду от своих дорогих малюток, когда они подрастут. Но получить от них яд смогу не скоро, года через четыре.

— Насколько силен яд тайпанов?

— Яда одной взрослой змеи достаточно, чтобы убить двести овец. Для сравнения могу сказать, что от яда кобры погибнут лишь тридцать четыре овцы, так что можешь себе представить, насколько опасен тайпан! На Кейп-Йорке и в северной части Квинсленда до сих пир водится много тайпанов. У меня есть договоренность с местными жителями: я плачу им десять австралийских фунтов за каждую змею, которую они мне покажут, ну а ловлю этих змей, конечно, я сам. Так что, как понимаешь, наша поездка по таким необитаемым островкам, которые кишмя кишат ядовитыми змеями, для меня тоже неплохая возможность заработать деньги.

Говоря это, Беркли готовил орудия лова. Мешок из плотной парусины, куда сразу помещают змею, прежде чем ее пересадят в другой мешок, побольше, он положил под кустом на краю вытоптанного зеленого круга. На конце длинной палки укреплена небольшая петля из тонкой стальной проволоки. От петли к другому концу палки протянут шнур: дернув за него, ловец затягивает петлю. Сам Беркли безоружен, если не считать ножа длиной с полметра, который он кладет под куст рядом с мешком.

Начинает накрапывать дождь. Беркли посматривает на облака:

— Теперь они скоро начнут выползать из кустов. После дождя тайпаны любят погреться на солнышке… Осталось ждать совсем немного, солнце вот-вот появится из-за тучи!

— А наши голоса они не слышат?

— Сразу видно, что ты никудышный зоолог: змеи глухи. Не следует только шевелиться, это может их напугать.

Беркли делает глоток из фляжки, которую достал из кармана, и осторожно направляется к зарослям. Я было собрался заметить, что он, видно, выпил для храбрости, но все дальнейшее произошло настолько быстро, что я и рта не успел раскрыть. Беркли бросается в высокую траву и ударяет длинной палкой по земле; в то же мгновение из зарослей появляется почти метровый тайпан и, извиваясь, ползет в мою сторону. Я вскакиваю и отбегаю на несколько шагов. Однако Беркли заставляет змею вползти в вытоптанный круг, и начинается удивительный танец змеи и человека. Хотя змея, очевидно, чувствует, что не может двигаться свободно, она отнюдь не собирается лежать неподвижно, а извивается и выворачивается, в то время как Беркли, танцуя на цыпочках, пытается накинуть ей петлю на шею. Это, однако, не так-то просто, и человек и змея долго исполняют свой фантастический танец на маленькой сцене, словно специально построенной для этого необыкновенного спектакля. Всякий раз, когда тайпан пытается выползти из круга, Беркли останавливает его палкой. Тогда змея поворачивается и с шипением ползет на человека. Тот отскакивает в сторону, снова держа наготове петлю. Этот маневр повторяется раз десять, пока наконец Беркли не набрасывает петлю на голову змеи. Он тут же ее затягивает, но не настолько, чтобы задушить змею, которая раскрывает пасть и обнажает ядовитые зубы.

— Мешок… быстро! Маленький, парусиновый! — кричит Беркли.

Я держу грубый мешок в вытянутых руках, стараясь держаться подальше от страшного существа. Но опасность миновала, Беркли надежно держит свою добычу. Схватив ее сзади за голову, он так крепко сдавил затылочную часть указательным и большим пальцами правой руки, что змея находится как в тисках. Чуть запыхавшись, Беркли говорит, что у себя дома, в Австралии, он обычно «выдаивает» яд лишь после возвращения на ферму, но здесь, когда неделями приходится бывать в пути, вынужден делать это сразу, а капсулы с ядом хранит на льду.

Некоторое время он не выпускает мешка из руки, но, как он замечает, змее требуется время, чтобы «остыть». Я усаживаюсь рядом с ним на траве. Беркли весь дрожит от возбуждения, и ему требуется снова пропустить глоток рома, чтобы успокоиться. Лишь после этого он решает, что пора приступать к делу. Вытянув вперед пальцы, он обращается ко мне:

— Ну как, по-твоему, я успокоился?

В самом деле, возбуждение как рукой сняло: видно, ром и впрямь его успокоил.

— Возьми-ка баночку с пергаментной крышкой у меня в сумке, — говорит он, — и подойди поближе, иначе ничего не увидишь.

Через грубую парусину он нащупывает голову змеи.

— Почему у тебя нет перчаток? Что, если змея ужалит через мешок?

— Она пускает жало в ход, лишь когда видит добычу.

Наконец Беркли вытаскивает тайпана из мешка. Держа голову змеи в одной руке и баночку из-под варенья в другой, он прижимает ядовитые зубы змеи к крышке. Змея вновь оживляется. Тщетно попытавшись несколько раз вывернуть голову, она пронзает зубами плотную бумагу. Крупные капли смертельного яда, белого, как молоко, стекают на дно банки. Затем Беркли осторожно отодвигает тайпана в сторону, ибо в зубах змеи мог остаться яд, а он хочет сохранить его как можно дольше, чтобы не раз получать такой «удой».

Когда мы спускаемся к берегу, чтобы сесть в ялик, Беркли рассказывает о вакцине:

— Я отправляю яд в лабораторию в Кэрнсе, где его высушивают до кристаллического состояния и отправляют в Институт вакцины в Мельбурне. Там яд во все возрастающих дозах впрыскивают лошадям, чтобы сделать их невосприимчивыми к нему. Когда у лошадей вырабатывается необходимый иммунитет, из их крови приготовляют сыворотку. За последние три-четыре года она спасла сотни людей в Австралии.

— Как тебе пришло в голову стать сборщиком яда?

— Я вырос на Кейп-Йорке. Это дикая местность площадью с довоенную Германию, все население которой составляет горстка скотоводов и небольшая группа охотников за крокодилами. Вокруг миссий проживает тысячи две аборигенов. Они до сих пор охотятся при помощи бумерангов и длинных дротиков, запускаемых копьеметалкой с поразительной меткостью. Аборигены превосходные охотники на тайпанов, потому что жареные тайпаны и черепашьи потроха для них самое большое лакомство. Это они научили меня охотиться за тайпанами и находить места, где они водятся. Первое время я относился к этому занятию полушутя; года четыре назад оно стало моим главным делом. У него есть по крайней мере одно преимущество: найдется немного людей, кто пожелал бы отбить у меня хлеб.

* * *

Постепенно я знакомлюсь и с членами команды «Сонгтона». У Кенаи Уорриора, нашего лоцмана, проводника и кока на шхуне, кожа темно-серого цвета. Родом он с острова Мабуиаг, куда его дед бежал с острова Гоарибари после того, как в 1901 году на пасху участвовал в убийстве двух миссионеров, Джеймса Чалмерса и Оливера Томкинса, а на следующий день и в чудовищной трапезе.

Этим фактом Кенаи наряду с другими жителями островов Торресова пролива весьма гордится, ибо он служит доказательством того, что они принадлежат к воинственному племени, привилегированной части населения, обладавшей правом лакомиться человеческим мясом. Пастора Чалмерса предостерегали от высадки на остров Гоарибари, жители которого слыли каннибалами. И когда он на миссионерской шхуне «Ниуэ» бросил якорь неподалеку от крупнейшей на острове деревни Допимы, судно окружили воины на пирогах. Они принялись уговаривать Чалмерса и его молодого коллегу Томкинса посетить их дубу — мужской дом. Чалмерс делал все, чтобы не брать с собой Томкинса, но его усилия оказались тщетными. Как только миссионеры вошли в дубу, их оглушили дубинками, убили и съели.

Жители Гоарибари дорого заплатили за этот обед. Губернатор Папуа сэр Джордж Ле Хант снарядил на остров карательную экспедицию, уничтожившую 24 жителя. Его преемник Крис С. Робинсон в 1904 году направил новую экспедицию и попытался заполучить череп Чалмерса, который туземцы отказывались выдать. С губернаторского судна «Мерри Ингленд» по острову Гоарибари открыли огонь, уложив с полсотни островитян. Губернатор Робинсон лично принимал участие в расправе. Позднее в оправдание своего поведения он заявил, что гоарибарийцы вряд ли могут считаться людьми, ссылаясь, в частности, на обычай, согласно которому матери поедают своих грудных детей, когда те умирают. Однако нападение на гоарибарийцев встретило резкое осуждение как в Сиднее, так и Лондоне, и в одно прекрасное утро Робинсон вышел в сад и пустил себе пулю в лоб. Но островитяне Гоарибари по-прежнему испытывали страх перед белыми людьми, многие воины бежали на отдаленные острова архипелага. Среди них был дед Кенаи Уорриора.

Торресов пролив называют кладбищем кораблей, и не без оснований: множество не обозначенных на карте коралловых рифов на протяжении последнего столетия вспороли брюхо более чем 800 судам многих стран. По этой причине дед Уорриора не сидел без работы. Местные жители знали наиболее опасные проходы и заранее устраивали там засады в ожидании кораблекрушений. В эти воды часто заходили на шхунах ловцы жемчуга. Если судно терпело крушение и часть команды добиралась до берега, людей убивали, а всю добычу старик Уорриора успешно сбывал. Впрочем, нам нет нужды погружаться в глубь истории, чтобы обнаружить, что такие же дела творились и на западном берегу Дании.

В облике Кенаи есть что-то от Дон-Кихота; к тому же, подобно герою испанского романа, он также считает себя дворянином, но по сравнению с испанским идальго наш герой несколько деградировал. Кенаи — потомок могущественных воинов, но он не живет больше на своем далеком острове. Он любит называть себя «джентльменом из города»; городом здесь называют колонию на острове Четверга, куда съехалось большинство мужчин с островов Торресова пролива и где они, по-видимому, проводят время за игрой в бильярд в двух павильонах. Подобно тому как его предки размахивали копьями, Кенаи машет бильярдным кием. А кроме того, он делает самое вкусное на острове красное вино. Удовольствие это недорогое, поскольку спиртное местным жителям не продается, и самый дорогой напиток, дающий также право на партию в бильярд, — оранжад стоимостью 50 центов. Ночи Кенаи проводит в сарае из листов гофрированного железа, и стоит ему раздобыть пару шиллингов, поработав в порту, как он спускает их в единственном местном кинотеатре, экран которого потемнел от старости и дождей. Крыши в помещении нет, так что во время дождей — а они здесь частое явление — над зрителями вырастает целый лес зонтов и экран почти не виден.

Кенаи — непревзойденный лоцман. Шкипер, метис Альфред Миллз, отнюдь не преувеличивает, когда утверждает, что Кенаи может «почуять» песчаную косу на расстоянии ста метров. Когда «Сонгтон» пробирается между островами, а белая пена захлестывает поручни с подветренной стороны, когда на форштевне маячит темно-серая фигура и время от времени доносится жалобное «оийй-оийй», Альфред Миллз уже знает, что прямо по курсу — песчаная отмель, и во весь голос подает команду мотористу Тино Майо, цвет кожи которого мне так и не удалось определить, ибо с головы до ног он был постоянно вымазан маслом.

— Но это не потому, что я грязнуля, — поясняет Тино. — Масло защищает тело от жары.

Даже дождь не мешает Кенаи почувствовать, что впереди отмель. Он утверждает, что если песчаная банка расположена не глубже чем в полуметре от поверхности, то дождь усиливает запах песка. Другое дело коралловые рифы — определить их по запаху гораздо труднее.

На берегу Кенаи также слывет превосходным следопытом, еще сохранившим тесный контакт с природой. Если поблизости находятся дикие кабаны или крокодилы, он тотчас их обнаруживает.

Как-то утром мы бросаем якорь вблизи островка, отделенного от острова Принца Уэльского узким, но бурным проливом. Беркли изъявляет желание сойти на берег для охоты на змей, которая, признаться, уже начала действовать мне на нервы. Как этот человек способен изо дня в день «доить» тайпанов? Неужели это совсем не действует на его психику? Но ведь это — его кусок хлеба, и я, разумеется, не имею права ворчать, хотя мне хочется, чтобы «Сонгтон» как можно скорее достиг устья реки Эйланден на Берегу Казуарин, где нас обещали встретить на пироге охотники за крокодилами.

На северной оконечности острова имеется бухта, где море относительно спокойно. Кенаи, Беркли и я гребем к песчаному побережью.

— Как называется остров? — спрашиваю я у Кенаи.

— На морской карте его название не значится, но мы зовем его остров Паки, в память папуаса Паки, которого здесь съела акула.

— Отличное место для тайпанов, — замечает Беркли. — По-моему, на остров много лет не ступала нога человека.

Я изучаю берег в бинокль. На вид он ничем не отличается от побережья большинства других островов, на которых мы побывали за последние две недели. За песчаным берегом начинается густой кустарник, над которым, степенно покачиваясь на ветру, возвышаются две пальмы.

Мы с Беркли отдыхаем на берегу, пока Кенаи занят поиском прохода в зарослях. Вложив патрон в одноствольное ружье, я забираюсь метра на два по стволу мангрового дерева, откуда открывается вид на остров. Пышные кроны тропических деревьев образуют свод; их стволы увиты тысячами лиан, которые пышными лозами свисают вниз. Пришел Кенаи и сообщил, что видел следы кабанов. Предоставив Беркли заниматься змеями, мы идем по следам в глубь леса. Кенаи энергично работает мачете, со свистом перерубая корни, которые закрывают всю тропу, оставляя лишь узкий проход для кабанов. Внезапно король бильярда с острова Четверга останавливается.

— Тут поблизости стадо кабанов, — шепчет он. — Я чувствую их запах.

Ножом он раздвигает лианы, но в этом лесу, где деревья, кусты и лианы переплелись друг с другом, в непроходимой чаще зеленовато-черных, окутанных испарениями зарослей я ничего не вижу. Кенаи подает мне знак следовать за ним. Немного погодя он находит новую звериную тропу, которая выводит нас из тростниковых джунглей на поляну, заросшую высокой, в рост человека, травой.

— На острове есть пресная вода, — говорит он. — Ты можешь видеть по множеству следов, что животные каждый день ходят по тропе на водопой.

Вскоре мы выходим на новую поляну, окружающую илистую впадину, посреди которой находится озерцо — место водопоя животных. На противоположной стороне озера под зеленой крышей джунглей взад-вперед носятся какие-то серые тени. Кенаи хватает меня за руку.

— Стреляй! Ты что, не видишь кабанов? — кричит он.

Я прикладываю ружье к плечу и уже готов нажать на спусковой крючок, как раздается выстрел.

В первый момент я решаю, что это Беркли прервал свою охоту на змей и отправился стрелять кабанов, но тут же вспоминаю, что свое ружье он оставил на шхуне. Может быть, это враждебно настроенные островитяне? Я бросаю взгляд на Кенаи, но тот хранит молчание и лишь подает знак, чтобы мы спрятались в траве.

Кабаны, разумеется, давно скрылись в зарослях. Но вот раздается новый звук — кажется, будто кто-то рубит ветки. Вскоре из-за деревьев появляется высокий худой человек. На нем одни шорты, все тело коричневое, как орех. В руке он держит ружье с телескопическим прицелом. Светловолосый викинг на необитаемом острове в Торресовом проливе! Позабыв об осторожности, я выпрямляюсь во весь рост и бегу к озерцу.

— Кто вы такой? — кричу я по-английски. Незнакомец останавливается. На какое-то мгновение мне кажется, что он собирается вскинуть ружье, но вот он снова опускает его вниз и продолжает стоять, будто хочет что-то сказать и не может.

Я подхожу к нему ближе и повторяю свой вопрос. Какое-то внутреннее чувство побудило меня заговорить по-датски. Приближаюсь к незнакомцу вплотную, протягиваю ему руку и называю свое имя. Отставив ружье, он медленно, подыскивая каждое слово, отвечает по-шведски:

— Меня зовут Ёста Бранд. Я из Хальмстада в Швеции, но уже много лет живу один на острове Паки.

2

Я располагаюсь на несколько дней в одной из двух хижин Ёсты Бранда, чтобы выслушать историю 61-летнего шведского Робинзона Крузо.

Остров Паки имеет 15 километров в длину и почти вдвое меньше в ширину. Пересеченная местность в глубине по большей части покрыта джунглями, где зеленые лианы, опоясывающие деревья, сплетают гигантские упругие циновки. Вместе с раскидистыми кронами деревьев вьющиеся растения образуют огромный ковер, сотканный из тысяч мелких цветов — красных, желтых, лиловых. Хотя вы и не видите множества птиц, строящих гнезда и живущих в переплетенных кронах, зато с утра до вечера слышите пение и гомон. А ночью редкие крики свидетельствуют о драмах, происходящих в темноте.

Вдоль западной и восточной сторон острова простираются широкие нетронутые песчаные берега, окаймленные пальмовыми рощицами, которые метрах в двухстах от берега переходят в сплошные заросли. То тут, то там над колючим кустарником возвышаются толстые стволы гигантских пальм. Остальная часть берега покрыта манграми, и к вечеру из-под корней доносится запах гнили.

Там, где мангровые болота переходят в песчаную прибрежную полосу, обитают сотни тысяч крохотных красноватых крабов. В отлив они выползают из своих норок и на расстоянии кажутся живыми красными камешками, которые при малейшем движении засасывает трясина.

В глубине острова имеется два небольших водоема с пресной водой, однако из-за дождливого климата даже в три «сухих» месяца выпадают обильные осадки, так что снабжение пресной водой здесь не проблема. К тому же Ёста установил на берегу два жестяных бидона, где скапливается дождевая вода.

Паки — типичный островок, ничем не отличающийся от других небольших безымянных островов этого региона. Все они необитаемы, их внутренние районы не исследованы; капитаны судов, плавающих в Торресовом проливе, весьма неохотно ищут на них укрытия и лишь и крайних случаях высаживаются на берег. Острова и теперь такие, какими были тысячелетие назад, — огромные заповедники, где бурно размножаются животные. Здесь множество диких свиней; фыркая и сопя, носятся они под лиановым ковром в полумраке джунглей. Здесь нашли себе пристанище полчища мелких серых крыс, все пожирающих на своем пути. Но больше всего здесь термитов и муравьев, этих истинных властителей далеких островов. Кенаи говорит: «Создатель отдал все острова Торресова пролива во власть муравьев».

То, чего в этих краях не сумели достичь люди, осуществили насекомые, создавшие в термитниках и муравейниках высокоразвитые сообщества. Повсюду на островах вдоль побережья Новой Гвинеи можно натолкнуться на их жилища, напоминающие сказочные замки из мультфильмов Диснея, с башнями и шпилями, достигающими двухметровой высоты. Каждый муравейник — это целый город, спускающийся глубоко под землю и населенный миллиардами жителей. В нем есть улицы с односторонним движением, частные жилища и общественные здания. Здесь живут могущественные царицы, ревностные полицейские, санитары, убирающие отбросы, неутомимые строители, которые надстраивают квартиры, и чернорабочие. Из этих городов муравьи отправляются на поиски пищи, и между различными городами-муравейниками проложены широкие муравьиные тропки. Зоологи все еще недостаточно хорошо изучили жизнь этих насекомых, но разве не примечательно, что в местах, где не смогли обосноваться люди, одни из самых маленьких на земле живых существ создали превосходно организованные сообщества!

Белые песчаные берега и зеленые джунгли и в дождь, и под лучами яркого солнца кажутся ничейной землей, над которой навис почти призрачный блеск. Именно здесь, среди этого затерянного мира, Рауль Ёста Бранд вновь обрел тот рай, с которым распрощался более 40 лет назад, когда оставил свой маленький хуторок Свалильт в долине Симлунгсдал, что раскинулась в шведской губернии Халланд. На отлогом песчаном берегу, в том месте, где начинается подлесок, он построил две хижины — свой домашний очаг, который он не намерен покидать до конца дней. Это место привлекло его потому, что восточный берег Паки образует бухту, в спокойную погоду туда можно подгрести на лодчонке к самой суше и привязать лодку к дереву. А кроме того, там, где Ёста выкорчевал кустарник, земля оказалась настолько плодородной, что все шесть кокосовых пальм, посаженных им по прибытии на остров свыше десяти лет назад, уже плодоносят. Свою кокосовую рощицу он назвал по имени собаки Сиппы, умершей дома, в Халланде, 40 лет назад, незадолго до того, как он навсегда покинул родные края.

Бухту, где стоят его хижины, Ёста называет Дестини-Бей, что в переводе с английского значит «Бухта судьбы». Перед большей хижиной, в которой находится «спальня» со сплетенной из травы циновкой, он из корабельных досок соорудил входную дверь, на которой белой краской по-английски написал свое жизненное кредо. Его девизом послужил припев популярной песенки, лет десять назад обошедшей весь мир: «Чему быть, того не миновать. Никто не знает, что с ним случится завтра».

А Ёста говорит:

— Вряд ли найдутся слова, которые лучше подошли бы ко мне. Моей судьбой правит случай, но, как бы прихотлив он ни был, в нем есть своя закономерность. То, что я искал на протяжении полусотни лет, ждало меня на этом островке. Вот почему я написал на двери эти слова: я гляжу на них каждый вечер, прежде чем ложусь спать.

Во второй хижине Ёста оборудовал кухню. Ее тонюсенькие стенки он покрыл куском парусины, так что издали кухня напоминает большую палатку. Между хижинами в земле вырыта открытая печь, где в первый же вечер нашей встречи хозяин готовит для нас курицу.

Рауль Ёста Бранд — современный Робинзон Крузо — вероятно, один из последних белых людей, добровольно бежавших от благ цивилизации. У него нет и никогда не было столкновений с полицией, но им с самого детства владело стремление к обособленной жизни, и с годами это желание окрепло.

— Возможно, я всегда был эгоцентричен, — говорит Ёста, поворачивая курицу над огнем другим боком. — В молодости чувство одиночества временами причиняло мне даже боль, но теперь, с возрастом, я нахожу его удивительным. Я позволил ветрам и течениям взять надо мной власть, никто меня нигде не ждал. В трудные минуты находил утешение, обращая взор к звездам или к волнам, что бьются об эти берега. За те годы, что я плавал матросом, мне доводилось встречаться с самыми разными людьми — и хорошими, и плохими. Я повидал почти все крупные города мира, но не захотел поселиться ни в одном из них. Городская жизнь всегда меня страшила. Никогда не забуду слов одного норвежского шкипера, сказанных им во время шторма, когда мы огибали мыс Горн: «Если я переживу этот кошмар, то открою рыбный магазинчик в Тведестранне… Хочу видеть волны только в бассейне для рыб». Я тогда стоял за штурвалом и слушал его причитания. Мне в ту пору едва минуло двадцать, и я твердо знал, что рыбная лавка не для меня. Я уже тогда мечтал найти пустынный остров и поселиться там навечно.

Без преувеличения скажу, что с тех пор вся моя жизнь была долгим поиском желанного острова… На это ушло целых тридцать лет. Лишь десять лет назад волны выбросили меня на этот песок. Я словно плавник, всегда меня несло к самым дальним берегам. По тем меркам, какими вы определяете богатство, я человек бедный, сам же я считаю себя богаче всех на свете: здесь я король и подданный, хозяин и работник. У меня вдоволь еды и питья. Ведь тот, кто никогда не вкушал свежей дождевой воды с зеленого листа пальмы, даже не подозревает, что есть напиток, с которым не сравнится самое выдержанное вино. Охота и рыбалка для меня и источник развлечений и хорошая зарядка. А когда раз-другой в году кончаются патроны или соль, мне ничего не стоит отправиться в пролив, где ходят корабли, — на это уходит четверо суток — и окликнуть какое-нибудь судно. Я продаю крокодиловую кожу или обмениваю ее на то, в чем нуждаюсь.

— И тебе не хотелось бы вернуться на старости лет в Швецию?

— Не думаю, чтобы я смог жить теперь в Швеции. Конечно, это прекрасная страна, но, если бы я жил там, я просто скитался бы по лесам как отшельник и власти вскоре поместили бы меня в какое-нибудь заведение. Ведь в Скандинавии таких, как я, считают чудаками, людьми не от мира сего, верно? Здесь же, на этом острове, у меня вдосталь времени для раздумий, и я искренне убежден, что обрел истинное счастье. Я прекрасно отдаю себе отчет, что могилой мне станет море и ни один священник не прочитает молитвы над моим телом. Но меня это не беспокоит. Люди в основном живут в обществе, у них есть возможность опереться друг на друга. Но умирать… умирать надо в одиночестве, и коль скоро я так долго был один, то мысль о смерти меня не пугает. Я лишь надеюсь, что, когда настанет эта великая минута, я смогу почувствовать ее заранее. Тогда я отправлюсь в воды лагуны и там подожду наступления смерти. Отлив унесет меня в Тихий океан, где я найду свою могилу. С юношеских лет океан был моим лучшим другом, и мне хочется умереть в его объятиях.

3

Устрова, где ныне живет Ёста Бранд, или одного из соседних с ним островов в мае 1789 года достигли капитан «Баунти» Уильям Блай и оставшиеся ему верными члены экипажа в ходе своего опаснейшего плавания в утлом баркасе к голландской колонии Купанг, после того как недалеко от Тофуа (архипелаг Тонга) их корабль был захвачен Флетчером Крисченом и другими мятежниками. Тогда Блай и его измученные спутники не знали, что всем им удалось бы спасти жизнь, а мятежники были бы схвачены, направь они баркас южнее с внутренней стороны рифа, вместо того чтобы пересекать опасный Торресов пролив к северо-западу. В этом случае Блай наткнулся бы на английскую штрафную колонию Порт-Джексон Ботани-Бей, созданную всего за год до трагических событий. Здесь ему тут же оказал бы помощь один из возвращавшихся в Англию фрегатов, и можно не сомневаться, что мятежников удалось бы схватить еще на Таити, прежде чем они навсегда исчезли на борту «Баунти» в направлении далекого и неизвестного острова Питкэрн.

Но штрафная колония, положившая начало заселению Австралии, была создана уже после того, как «Баунти» покинул берега Англии, поэтому Блаю не оставалось ничего другого, как направиться в Купанг, что на острове Тимор. Туда же бежали еще несколько человек — та небольшая группа, о которой доподлинно известно, что ей удалось вырваться из ада в Ботани-Бей и бежать в Ост-Индию, преодолев на лодке по океану и вдоль неведомых берегов более четырех тысяч миль. По иронии судьбы группу возглавлял человек по имени Уильям, но он не имел ничего общего с вздорным английским капитаном Уильямом Блаем. Это был бывший батрак из Корнуолла Уильям Брайант, осужденный на «пять лет высылки в Новую Голландию за кражу предмета стоимостью не менее пяти шиллингов»: Брайант присвоил принадлежавшую помещику овцу. Незадолго до этого он женился, его жена Пэтти ждала ребенка. Семье не на что было жить, и Уильям решился на отчаянный шаг: украл овцу у помещика, у которого их насчитывалось свыше 2000. Кражу обнаружили, Уильяма схватили и вместе с молодой женой отправили в ссылку в колонию «на край света».

Сейчас трудно даже представить себе условия, в которых находились тогда арестанты. На Темзе и в английских гаванях стояли пришедшие в негодность суда, и на них из года в год содержались заключенные. Некоторые из них были настолько истощены, что не могли стоять. В 1787 году английский парламент принял наконец решение о создании места ссылки на побережье Новой Голландии. Туда отправилась флотилия из одиннадцати судов. На борту каждого судна находилось не менее 800 заключенных (среди них были и Уильям Брайант с женой), а также четыре роты морской пехоты (некоторые пехотинцы с женами и детьми) и 443 матроса. Вслед за первой группой вышла вторая, в 1791 году — третья, которая доставила в колонию 1865 мужчин и 144 женщины легкого поведения.

Состав ссыльных был самым разнообразным. Даже зная о жестокости, царившей в XVIII столетии, всеобщем обнищании и глубочайшей пропасти между богатыми людьми и бедняками, трудно вообразить те цинизм и безжалостность, которые проявляли власти к нарушителям закона. 300 ударов плетью — больше, чем может вынести средний мужчина, — таково было обычное наказание за кражу овцы, причем возраст «преступника» не имел значения. Он вор, и этим было все сказано. За такие преступления полагалась ссылка. Сегодня за многие из них нарушитель отделался бы замечанием или небольшим штрафом. В те же времена человека могли сослать «на край света» за поджог кустарника, браконьерство и ловлю рыбы в водах, которые принадлежали знати. Достаточно было быть обвиненным в краже «корнеплодов, дров или растений на сумму свыше 5 шиллингов», попасться на карманной краже не более чем на 1 шиллинг (что спасало от казни), вскрыть чужое письмо — и виновного ждала ссылка. Датчанин Юрген Юргенсен, человек весьма причудливой судьбы (он, в частности, претендовал на роль короля Исландии), был сослан в Новую Голландию за то, что осмелился возвратиться в Англию после того, как получил предписание о высылке. Двоеженство и «безнравственное сожительство» карались отправкой в Новую Голландию (Австралия). Немало людей месяцами носило в трюмах кораблей по волнам океана, прежде чем они завершали свой жизненный путь в колонии Ботани-Бей, где, по свидетельству источников того времени, летом стояла такая жара, что птицы и летучие мыши замертво падали на землю.

Перед отправкой в колонию мужчин заковывали в кандалы, а на руки надевали наручники. И хотя по закону в хорошую погоду их следовало раз в день выпускать на палубу, бульшую часть времени — а корабли нередко находились в пути по полгода — эти несчастные лежали в зловонном трюме. В шторм им приходилось сидеть в соленой воде, доходящей до пояса. Жалкая пища, которую им выдавали, была почти непригодна для употребления. Удивительно ли, что многие умирали в пути? К ногам «отошедшего в мир иной» привязывали грузила и бросали мертвеца за борт, где к нему устремлялись акулы. Малейшее неповиновение наказывалось плетью, а попытка к бунту каралась смертью через повешение.

Из колонии в Ботани-Бей многие пытались бежать… в Китай, так как полагали, что эта страна лежит всего лишь в трехстах милях к западу. Но почти всех беглецов приканчивали австралийские аборигены, которые не видели разницы между солдатами и заключенными.

Едва ступив на твердую почву, Уильям и Пэтти Брайант замыслили побег. Им не составило большого труда понять, что удача их ждет только в море. Чтобы вернуться в Европу, следует раздобыть лодку, научиться ею управлять, заручиться помощью других заключенных, которые также хотели бы вырваться на волю и к тому же знали толк в ремонте. И надо было разжиться провиантом и оружием.

Мысль о побеге во многом изменила жизнь бывшего батрака. Брайант самостоятельно научился читать, изучил морские карты, овладел сведениями из географии. В 1791 году все было готово к побегу. К тому времени у Брайантов было двое детей, трех лет и одного года. Это обстоятельство в немалой степени способствовало побегу, так как администрация предоставляла более легкую работу женатым мужчинам, особенно тем, у кого были дети. Пэтти работала на кухне у губернатора и имела возможность выносить кое-какие продукты, необходимые для долгого пути. В бараке, где жили супруги, они закопали украденные вещи, поставив сверху детские кроватки. В попутчики Уильям и Пэтти выбрали рыбака, плотника и двух моряков. Из личной библиотеки губернатора Пэтти выкрала карту Голландской Ост-Индии, но для отрезка пути между Ботани-Бей и островом Тимор у них карты не было. Об этом маршруте они ничего не знали, кроме того, что придется преодолеть свыше 4000 миль по океану. И хотя срок отбывания в колонии для Уильяма истек и он ожидал лишь распоряжения из Англии о своем освобождении, мысль о побеге, а может, желание чувствовать себя подлинно свободным человеком настолько овладели им, что он поклялся осуществить свой план чего бы ему это ни стоило.

Темной, дождливой ночью 29 марта 1791 года Уильям Брайант отдал долгожданный приказ. Под покровом ночи восемь человек перенесли провиант в тайник, где в густых зарослях была спрятана лодка — пятиметровый ялик, который плотник Нил выменял у голландского капитана, доставившего в Ботани-Бей партию риса. Нил не скрывал от голландца своих планов о побеге, и тот рассказал ему о Большом Барьерном рифе и о том, как опасно подходить слишком близко к побережью Новой Гвинеи, все жители которого людоеды.

— А если мы все же доберемся до Купанга, голландцы нам помогут? спросил Нил.

Ответ не сулил никаких надежд.

— Мы не помогаем беглецам из колонии, мы выдаем их судебным инстанциям в Англии, — сказал капитан. — Но так поступают официальные власти. Простые голландцы скорее всего окажут вам всяческую помощь, в которой вы будете нуждаться. Но остерегайтесь сыщиков! Твердите, что вы английские моряки, потерпевшие крушение, а когда прибудете в Кейптаун, постарайтесь наняться на американское, французское или датское судно.

Тропический ливень, словно покрывало, накрыл людей и лодку, когда восемь беглецов наугад вышли в открытый океан. Наутро дождь не унялся и продолжался целых восемь суток. Перед бегством матросу Тому удалось раздобыть кремневое ружье, порох и пули, но из-за дождя порох настолько отсырел, что прошло немало времени, прежде чем им можно было воспользоваться. Пока в этом не было особой беды: земли не видно, а значит, можно не опасаться аборигенов, которые внушают им ужас. Бесконечный, нудный дождь оказался и благом: он помог беглецам скрыться от преследователей. А опасаться следовало, ибо четыре часа спустя после выхода в море их побег был обнаружен и вдогонку был послан корабль губернатора.

По словам голландского капитана, чтобы достигнуть Большого Барьерного рифа, беглецам предстояло двигаться на север. Однажды утром, на двадцать первый день пути, когда дождь наконец прекратился, насквозь промокшие, дрожащие от холода люди заметили впереди полоску пены. Они поняли, что до рифа уже недалеко. Трое суток сильный юго-восточный ветер нес беглецов вдоль внешней стороны частокола из острых кораллов, отделявшего их от спокойного океана. Они все время видели серебристо-голубую воду за барьером, но, сколько ни пытались найти проход в рифе, им это не удавалось. Время от времени жалкое суденышко глубоко проваливалось в пучину волн и все вокруг пропадало из виду. Но вот гигантская волна высоко возносит их на пенистые гребни, и тогда взору отчаявшихся людей предстают острова. Рев волн прорывался сквозь коралловую крепость. Его было слышно даже ночью при самом сильном ветре, когда беглецы пытались отойти подальше в море. Силы их были на исходе. И тогда Нил предложил вернуться в колонию и принять наказание.

— И получить сто ударов плетью! — стараясь перекричать рев воды, воскликнул Уильям Брайант. — Нет, только через мой труп эта лодка переменит курс!

Раза два им показалось, что они нашли проход. Но стоило направить лодку в сторону прибоя, как их подстерегали острые кораллы, которые, точно зубы гигантской акулы, торчали из пенистых волн прибоя. И все же однажды случилось то, чего они так долго ждали и на что надеялись. Ненадолго до наступления темноты люди вдруг заметили разрыв между рифами длиной в несколько сотен метров. Не прошло и нескольких минут, как они оказались в тихой, спокойной воде. Направив ялик к песчаному берегу одного из бесчисленных низких островов, они, шатаясь, вышли на сушу и рухнули на землю под тенистыми пальмами, сморенные крепким сном.

Спали они долго, почти сутки. К счастью, остров был необитаем, иначе они стали бы легкой добычей. И в других отношениях судьба оказалась к ним милостива: их забросило на островок, куда стекаются черепахи, чтобы отложить яйца. Период кладки длится всего две недели в году, и надо же было случиться так, чтобы это время совпало с высадкой беглецов на остров. Непрерывные дожди обеспечили их питьевой водой, а теперь они получили и свежее черепашье мясо. ...