Саймон Бекетт Доктор Дэвид Хантер Сборник

Химия смерти

Глава 1

Человеческий труп начинает разлагаться через четыре минуты после смерти. Тело, доселе вмещавшее жизнь, претерпевает конечную метаморфозу: начинает само себя переваривать. Клетки тают изнутри. Ткани превращаются в жидкость, затем в газ. Мертвый каркас становится пиршественным столом для других организмов: сначала для бактерий, потом для насекомых. Для мух, откладывающих яйца, откуда выводятся личинки, которые кормятся питательным мясным супом. Затем личинки мигрируют. Мертвеца они покидают дисциплинированно, организованной колонной, обычно держащей курс на юг. Иногда на юго-восток или юго-запад. Но на север — никогда. Никто не знает почему.

К этому времени мышечный белок уже разложился, пустив сок — крепкий химический бульон, настоящий яд для растений. От него гибнет трава, когда по ней ползут личинки, чей след пуповиной смерти тянется назад, к источнику. При благоприятных условиях — скажем, когда сухо и жарко, нет дождя, — такая пуповина может достигать длины в несколько ярдов. Любопытное зрелище эта извилистая вереница из толстеньких желто-коричневых червей. А для пытливых глаз — что может быть естественнее, чем проследить ее к самому началу? Вот так братья Йейтс и нашли то, что осталось от Салли Палмер.

На процессию личинок Нил с Сэмом натолкнулись возле опушки Фарнемского леса, у границы болота. Шла вторая неделя июля, но казалось, что необычно жаркое лето тянется уже вечность. Нескончаемый зной пиявкой высосал зелень из деревьев, а иссохшую землю покрыл плотной коркой. Мальчики направлялись к пруду Виллоухол, который сходил в этих краях за плавательный бассейн, хотя и зарос камышом. Там вместе с друзьями они провели бы воскресный день, прыгая в тепловатую зеленую воду с нависающих веток. По крайней мере они на это рассчитывали.

Думаю, им было скучно. Одурманенные жарой, вялые и апатичные, братья огрызались друг на друга. Одиннадцатилетний Нил, на три года постарше Сэма, шел, наверное, чуть впереди, так выказывая свое раздражение. В руке у него была палка, и он хлестал ею по стеблям и веткам. Сэм тащился следом, время от времени шмыгая носом. Не от простуды, а из-за аллергии на пыльцу, от которой у него к тому же покраснели глаза. Ему помогло бы какое-нибудь мягкое антигистаминное средство, но он пока этого не знал. Он всегда шмыгал носом в летнюю пору. Вечная тень старшего брата, Сэм плелся уронив голову, и вот почему именно он, а не Нил, заметил личинок.

Сэм остановился и, прежде чем окликнуть брата, принялся разглядывать шествие. Нилу не хотелось возвращаться, однако брат явно что-то нашел. Нил старался не подавать виду, и все же колышущаяся лента из мясных червей заинтриговала его ничуть не меньше. Нагнувшись ближе и одинаковым жестом отбросив пряди темных волос со лба, мальчишки сморщили носы от аммиачного запаха. И хотя позднее они не смогли припомнить, кто же предложил посмотреть, откуда ползли личинки, мне кажется, что авторство идеи принадлежало Нилу. Желание вновь напомнить, кто здесь главный, было тем более сильным, что он не заметил эту любопытную вещь. Словом, взяв курс на желтеющие пучки болотной травы, откуда струится ручеек из личинок, первым на поиски отправился Нил, оставив Сэма следовать его примеру.

Ощутили ли они запах, подойдя ближе? Скорее всего да. Вонь, надо думать, стояла такая, что пробивала даже заложенный нос Сэма. И они наверняка понимали, с чем имеют дело. Деревенские пацаны отлично знакомы с круговоротом жизни и смерти. Да и мухи, чей сомнамбулический гул заполнял дневную жару, тоже насторожили бы братьев. Однако вопреки ожиданиям найденный труп не принадлежал ни овце, ни оленю, ни собаке. Нагая, неузнаваемая на солнце, Салли Палмер, казалось, чуть-чуть двигалась. Ее тело было полно паразитов, кишащих под кожей и извергавшихся изо рта и ноздрей, не говоря уж об иных отверстиях. Сыпавшиеся из тела черви лужей собирались на земле, прежде чем проползти колышущейся лентой мимо братьев Йейтс.

Принципиально ли знать, кто бросился наутек первым? Вряд ли, хотя я лично считаю, что тоже Нил. Всегда следуя примеру старшего брата, за ним помчался и Сэм, пытаясь не отстать в гонке, что приведет их сначала к дому, а потом к полицейскому участку.

И в конечном итоге ко мне.

Кроме успокоительного, я дал Сэму антигистаминный препарат. Впрочем, к этому времени не он один ходил с покрасневшими глазами. Нила тоже поразила находка, хотя к нему постепенно стала возвращаться подростковая самоуверенность. Так что именно он, а не Сэм, рассказал мне о случившемся, уже подредактировав свежие воспоминания и придав более приемлемую форму всей истории, которой предстояло быть рассказанной и пересказанной множество раз. Годы спустя, когда трагические события того неестественно жаркого лета окончательно канут в прошлое, Нил не перестанет говорить о них, навечно закрепив за собой статус следопыта, с чьей находки все и началось.

Впрочем, началось-то все, конечно, не с этого. Просто до тех пор мы и понятия не имели, что за тварь живет среди нас.

Глава 2

Я появился в Манхэме тремя годами раньше, промозглым мартовским вечером. Выйдя на станции — или, скорее, на забытом Богом полустанке, — я обнаружил залитый водой пейзаж, лишенный не только следов присутствия человека, но и самой линии горизонта. Я стоял на платформе со своим чемоданом и разглядывал ландшафт, почти не обращая внимания на дождевые капли, стекавшие за воротник. Вокруг расстилалась плоская заболоченная местность, поросшая папоротником лишь изредка и вдалеке нарушаемая пятнами голого предвесеннего леса.

Я впервые оказался в графстве Норфолк, чьи жители именуют здешние края Большой Заводью. Непривычная картина. Я впитывал в себя широкий простор, вдыхал сырой холодный воздух и чувствовал, как внутри что-то начинает потихоньку отпускать. Пусть хмуро и неприветливо кругом, но здесь уже не Лондон. Хоть на этом спасибо.

Меня никто не встречал, а транспорта со станции я не заказывал; мысль настолько тщательно спланировать поездку не пришла мне в голову. Свою машину я продал вместе с остальными пожитками и даже не задумался, каким образом доберусь до поселка. В ту пору я еще не слишком ясно соображал. Впрочем, самонадеянность городского жителя все равно заставила бы предположить, что на станции есть такси, магазины, что-то еще… Но здесь не было вереницы таксомоторов; даже телефонной будки и той не оказалось. Пожалев на миг, что отдал свой мобильник, я взял чемодан и направился к дороге, где очутился перед выбором, куда идти: направо или налево. Не колеблясь ни секунды, я пошел налево. Так, без особой причины. Через пару сотен ярдов я выбрался к перекрестку с покосившимся дорожным столбом. Выцветшая надпись указывала куда-то вниз, прямо в мокрую землю. Ну и ладно: по крайней мере знак говорил, что я на верном пути.

Уже смеркалось, когда я наконец дошагал до поселка. К этому времени меня обогнала пара-тройка машин, и тем не менее никто не остановился. Если не считать автомобилей, то первыми признаками жизни были одинокие фермы, весьма далеко отстоявшие как от дороги, так и друг от друга. Затем в сумеречном свете я заметил шпиль церквушки, будто наполовину ушедшей в землю где-то на задворках. Вскоре под моими ногами простерлась мостовая, узкая и скользкая от дождя, хотя и это было лучше, чем обочина и живые изгороди, по которым я пробирался от самой станции. Еще один поворот — и взгляду открылся спрятавшийся поселок.

До вида с почтовой открытки ему далеко. Слишком не-прибранный, слишком разбросанный, чтобы походить на образец английской деревушки. На окраине расположилась группа коттеджей довоенной постройки, но они быстро уступили место каменным домикам со стенами, выложенными кремневой галькой. Чем ближе подходил я к центру поселка, тем дряхлее становились домики, словно каждый шаг уносил меня все дальше в прошлое. Лакированные изморосью, зданьица жались друг к другу, а в их безжизненных окнах отражалась туповатая подозрительность.

Еще немного — и вдоль дороги выстроились запертые магазины, что заслоняли какие-то другие дома, терявшиеся в мокром сумраке. Я миновал, школу, паб и вышел к центральной лужайке, поросшей нарциссами. Кивая головками дождю, они резко выделялись своей канареечной желтизной на светло-коричневом фоне окружающего мира. Над лужайкой простер голые черные ветви старый каштан, вздымавшийся гигантской башней. За ним, в окружении покосившихся и замшелых могильных камней, стояла церковь, чей древний норманнский профиль я заметил еще с дороги. Как и у соседних домов, в ее стены были вмазаны кремнистые желваки с кулак величиной, не поддающиеся стихиям. Впрочем, раствор этой кладки, не столь твердый и крепкий, изрядно пострадал от времени, а окна и дверь слегка перекосило из-за просевшего за восемь столетий фундамента.

Я остановился, потому что дорога привела в тупик, к другим домам. Очевидно, я увидел практически все, что мог предложить Манхэм. Кое-где светились окна, однако иных признаков жизни не наблюдалось. Я стоял под дождем, недоумевая, куда же идти. И вдруг услышал какой-то шум и увидел пару садовников, занятых работой на кладбище. Не обращая внимания на дождь и тускнеющий свет, они граблями приводили в порядок траву возле надгробий. Пока я к ним подходил, они ни разу не подняли головы.

— Вы не скажете, где здесь врач живет? — спросил я, вытирая со лба дождевые капли.

Садовники остановились и посмотрели на меня. Наверняка дед с внуком: уж очень они похожи, несмотря на разницу в годах. Одно и то же равнодушное нелюбопытное лицо с немигающими пустыми васильково-синими глазами.

Старик махнул рукой в сторону узкой аллеи на дальнем краю лужайки.

— Вон там, напрямки.

Деревенский говор, непривычный моему городскому слуху: еще одно подтверждение, что здесь не Лондон. Я начал было их благодарить, но они уже вернулись к работе. Я пошел по аллее, отметив про себя, что тут сильнее слышен дождь, стучащий по нависшим веткам. Спустя некоторое время я добрался до широких ворот, перегородивших довольно тесный проезд. К одной стойке прикреплена дощечка с надписью «Банк-хаус». Под ней — латунная табличка «Доктор Г. Мейтланд». С обеих сторон обсаженная тисом, подъездная аллея взобралась на скромный холм, минуя ухоженные садики, затем ушла вниз, на внутренний двор впечатляющего особняка эпохи короля Георга. Я соскреб грязь с ботинок об изношенный чугунный рельс возле входа и, громко бухнув тяжелым дверным кольцом, уже собирался проделать это еще раз, как дверь отворилась.

На меня смотрела полная женщина средних лет с безупречно уложенными темно-серыми волосами.

— Да?

— Я к доктору Мейтланду.

Она нахмурилась.

— Прием закончен. И, боюсь, сейчас доктор не обходит пациентов.

— Да нет… понимаете, он ждет меня.

Полное молчание в ответ. Мне вдруг пришло на ум, насколько я, должно быть, перемазался за часовую прогулку под дождем.

— Я насчет работы. Меня зовут Дэвид Хантер.

Женщина просияла.

— Ох, простите Бога ради! Я ведь сразу не сообразила… думала, что… Да вы заходите, пожалуйста.

Она отступила внутрь, давая мне пройти.

— Боже милосердный, на вас сухой нитки нет! Долго шли?

— От станции.

— От станции? От самой станции? Да ведь это мили!

Она уже помогала мне снять пальто.

— Отчего же вы не позвонили, когда приходит поезд? Мы бы кого-нибудь нашли, чтобы вас подбросили.

Я не ответил. По правде говоря, мне это даже не пришло в голову.

— Идите в гостиную, там есть камин. Нет-нет, чемодан оставьте, — добавила женщина, улыбнувшись. Тут я впервые заметил следы переживаний у нее на лице. То, что я принял за холодок отчужденности, объяснялось просто усталостью. — Воришек у нас нет.

Она провела меня в большую, обшитую деревом комнату. Напротив длинного кожаного дивана, изношенного временем, действительно имелся камин, где пылала груда поленьев. Персидский ковер, старый, хотя все еще красивый.

По краям — половицы, навощенные до темно-коричневого блеска. В комнате приятно пахло сосной и костром.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Я скажу доктору Мейтланду, что вы прибыли. Может, чашечку чаю?

Еще одно свидетельство, что я уже не в городе. Там предлагают кофе. Я поблагодарил и, когда она вышла, стал смотреть на огонь. Тепло. После уличного холода потянуло в сон. За двустворчатой дверью на террасу совсем стемнело. В стекло барабанит дождь, на диване мягко и удобно… Отяжелели веки, и я чуть ли не в ужасе вскочил, когда начал клевать носом. Как-то сразу навалилась усталость, я был измотан духовно и физически. Но страх заснуть оказался сильнее.

Я все еще стоял перед камином, когда женщина вернулась.

— Пойдемте. Доктор Мейтланд ожидает вас в кабинете.

Поскрипывая половицами, я прошел за ней по коридору до дальней двери. Негромко постучав, женщина открыла ее привычным жестом, не дожидаясь ответа. Давая мне пройти, она вновь улыбнулась.

— Через пару минут принесу чай, — сообщила она, закрывая за собой дверь.

В комнате за письменным столом сидел мужчина. Секунду-другую мы молча разглядывали друг друга. Даже из-за стола было видно, какой у него высокий рост. Худое, в глубоких складках лицо и пышная шапка волос. Не то чтобы седых, а скорее бледно-соломенных. Черные брови давали понять, что у этого человека нет слабых мест. Проницательный, пытливый взгляд, мгновенно давший мне оценку. Что за впечатление я произвел? Впервые в жизни стало неловко, что я выгляжу далеко не лучшим образом.

— Однако! Вас хоть выжимай!

Грубоватый, но не злой голос, как у большого добродушного пса.

— Пешком шел от станции. Не нашлось такси.

Он фыркнул:

— Добро пожаловать в наш чудный Манхэм!.. Вы бы хоть сказали, что приедете на день раньше. Я бы что-нибудь организовал…

— На день раньше? — эхом отозвался я.

— Вот именно. Я ждал вас завтра.

Впервые до меня дошло, что означали закрытые магазины. Сегодня воскресенье. Я даже представления не имел, насколько у меня извратилось чувство времени. Так опростоволоситься!

Доктор сделал вид, что не заметил моего смущения.

— Ну да не важно, раз вы здесь. Больше будет времени обвыкнуться. Я — Генри Мейтланд. Рад знакомству.

Он протянул руку, не вставая. Только сейчас я заметил, что доктор Мейтланд сидел в кресле-каталке. На миг выбитый из колеи, я шагнул вперед, чтобы обменяться чуть запоздалыми рукопожатиями. Он криво усмехнулся.

— Теперь вы знаете, почему я написал в газету.

Да, крохотное, едва заметное объявление на страницах «Таймс». Но — уж не знаю почему — в глаза мне оно бросилось сразу. «Сельской амбулатории нужен врач общего профиля. Контракт временный, на шесть месяцев. Жилье предоставляется». Не просто шанс найти место, сама география привлекла меня. Я бы не сказал, что очень хотелось работать именно в Норфолке; зато я покинул бы Лондон. Без особых надежд или переживаний я подал заявку и, неделей позже распечатав письмо, ожидал найти в нем лишь вежливый отказ. Однако мне предложили место. Письмо пришлось перечитать дважды, прежде чем дошел смысл. В иных обстоятельствах я бы еще задумался, нет ли здесь ловушки. А с другой стороны, тогда я вообще бы не стал искать такую работу.

Ответным письмом я дал согласие.

Сейчас, при виде моего нового начальника, пришло запоздалое беспокойство, во что же я ввязываюсь. Словно читая мои мысли, доктор хлопнул себя по бедрам.

— Автомобильная авария.

В голосе — ни смущения, ни жалости к себе.

— Есть шансы, что со временем я опять смогу ходить, однако до тех пор мне в одиночку не справиться. Где-то с год работали временные помощники, теперь с меня хватит. Каждую неделю новое лицо; кому от этого лучше? Вы сами быстро поймете, что здесь не очень-то жалуют перемены.

Он потянулся к трубке с табаком, что лежала на столе.

— Ничего, если я закурю?

— Разве я могу возражать?

Мейтланд издал короткий смешок.

— Ответ верный. Я не ваш пациент, помните об этом.

Он на секунду умолк, приставив спичку к табачной чашечке.

— Итак, — продолжил Мейтланд, попыхивая трубкой. — Серьезный отход от вашей привычной работы в университете, да? К тому же тут далеко не Лондон.

Он взглянул мне в лицо поверх дымящейся трубки. Я ожидал, что Мейтланд вот-вот попросит рассказать о моей прежней карьере, но этого не случилось.

— Если есть сомнения, сейчас самое время подать голос.

— Нет, — ответил я.

Он удовлетворенно кивнул:

— Что ж, одобряю. Первое время поживете у нас. Я скажу Дженис, чтобы она вас устроила в комнате. Более подробно поговорим за ужином. А завтра можете приступать, прием начинается в девять.

— Разрешите спросить?..

Он слегка вздернул бровь, ожидая продолжения.

— Почему вы меня приняли?

Вопрос этот меня беспокоил. Не настолько, чтобы совсем вынудить отказаться, но все же. Что-то было такое подспудное, неуловимое…

— Вы произвели подходящее впечатление. Высокая квалификация, великолепные отзывы и готовность работать в захолустье, да еще за те гроши, что я предлагаю.

— Я думал, сначала будет собеседование…

Он трубкой будто отмел в сторону мою ремарку, окутавшись завитками дыма.

— На собеседование нужно время. Мне же требуется человек, готовый начать немедленно. И я верю в свое умение разбираться в людях.

Такая убежденность меня несколько успокоила. Лишь много позже, когда рассеялись последние сомнения, что я действительно остаюсь здесь работать, доктор Мейтланд, посмеиваясь, признался мне за стаканчиком виски, что я был единственным претендентом.

Однако в тот день столь очевидный ответ мне даже не пришел в голову.

— Вы уже знаете, у меня почти нет опыта врача-практика. Смогу ли я?

— А вы сами как считаете?

Я на минуту и — если честно — впервые задумался над этим вопросом. Так далеко забраться, даже не поразмыслив хорошенько. Побег, вот что это было. Побег из города и от людей, возле которых стало слишком больно.

«Интересно, на кого я похож? — вновь подумал я. — На день раньше приехал, насквозь промок… Не хватило даже ума захватить зонтик».

— Смогу.

— Значит, так тому и быть.

Деловитое, хотя и чуть насмешливое выражение лица.

— К тому же должность временная. Да и я за вами пригляжу.

Он нажал кнопку на столешнице. Где-то в глубине дома задребезжал звонок.

— Ужин обычно в районе восьми. С поправкой на прием пациентов, конечно. А пока что можете отдохнуть. Вещи с вами? Или отправили почтой?

— Да, чемодан со мной. Ваша жена велела оставить его в прихожей.

Мейтланд на миг опешил, а потом с какой-то странной сконфуженной улыбкой сказал:

— Дженис — моя домработница. Я вдовец.

Меня словно жаром окатило. Я кивнул:

— Я тоже.

* * *

Вот так я стал врачом в Манхэме. А сейчас, спустя три года, я оказался одним из первых, кто услышал о находке братьев Йейтс в Фарнемском лесу. Конечно, никто не знал, чей это был труп. С самого начала, во всяком случае. Мальчишки-очевидцы и те не могли решить, мужчина это или женщина, до такой степени дошло разложение. Вновь очутившись в знакомых стенах своего дома, они даже не могли с уверенностью сказать, было ли тело нагим. Более того, Сэму показалось, что у мертвеца имелись крылья. Сообщив об этом, он недоуменно замолк, но Нил на это даже не отреагировал. Зрелище оказалось настолько чуждым всему их жизненному опыту, что память бастовала. «Да, мы видели мертвого человека» — вот то единственное, в чем они соглашались друг с другом. И хотя их описание кишащего моря червяков наводило на мысль о ранах, я слишком хорошо знал, какие фокусы умеют выкидывать мертвецы. Причин ожидать худшего нет.

Пока нет.

Тем удивительнее выглядела убежденность их матери. Обняв за плечи притихшего младшего сына, Линда Йейтс сидела с ним на кушетке в маленькой семейной гостиной. Притулившись к матери, Сэм рассеянно следил за кричащими красками на экране телевизора. Отец, работавший на ферме, еще не вернулся. Когда задыхающиеся, истерично возбужденные мальчики прибежали домой, Линда позвонила мне в амбулаторию. Ведь в таких маленьких и отдаленных поселках выходных не бывает даже в воскресенье.

Мы все еще ждали полицейских. Те явно не видели повода торопиться, хотя мне лично казалось, что я просто обязан досидеть до их приезда. Я дал Сэму успокоительное, такое слабое, что оно почти сошло бы за плацебо, после чего без особого желания выслушал рассказ его старшего брата. Я вообще пытался не слушать. Ведь мне и самому доводилось видеть нечто подобное.

Нет нужды напоминать об этом лишний раз.

Окно в гостиной распахнуто настежь, но ни малейшего ветерка, чтобы хоть как-то сбить жару. На улице ослепительно ярко, словно послеполуденное солнце выжгло все до белого пепла.

— Это Салли Палмер, — сказала вдруг Линда.

Я удивленно вскинул голову. Салли Палмер жила одна на крохотной ферме, сразу за поселком. Привлекательная женщина, тридцати с чем-то лет. В Манхэм она приехала несколькими годами раньше меня, унаследовав ферму своего дядюшки. Салли до сих пор держала коз, а кровное родство делало ее в глазах местных жителей не столь чужой, как в моем случае, даже спустя все эти годы. Однако то, что на жизнь она зарабатывала литературой, слишком выделяло Салли, и поэтому большинство соседей воспринимали ее со смешанным чувством благоговейного трепета и подозрительности.

Никаких слухов о ее исчезновении до меня не доходило.

— Почему вы так думаете?

— Потому что видела сон о ней.

Такого ответа я не ожидал. Я взглянул на мальчишек. Сэм, уже успокоившийся, вообще, кажется, нас не слушал. А вот Нил пытливо смотрел на мать, и я знал, что все ее слова тут же разойдутся по деревне, стоит ему только выйти из дому. Линда приняла мое молчание за недоверчивость.

— Она стояла на автобусной остановке и плакала. Я ее спросила, что, мол, случилось, но она ничего не ответила. Потом я посмотрела на дорогу, а когда повернулась опять, ее уже не было.

Я не знал, что сказать.

— Сны приходят не так просто, — продолжала Линда. — Я вам говорю, это про нее.

— Послушайте, Линда, мы даже понятия не имеем, о ком речь.

Судя по встречному взгляду, Линда отлично знала, кто из нас прав, хотя спорить не стала. Я с облегчением вздохнул, когда стук в дверь возвестил о появлении полицейских.

С любого из этой парочки можно писать портрет типичного сельского констебля. У того, кто постарше, оказалось багровое лицо, а речь свою он перемежал игривым подмигиванием, что — с учетом обстоятельств — выглядело совершенно не к месту.

— Итак, вы решили, что нашли мертвеца, верно? — жизнерадостно объявил он, кинув мне такой взгляд, будто приглашал вместе посмеяться над недоступной детям шуткой.

Пока Сэм все теснее прижимался к матери, Нил мямлил ответы, напуганный зрелищем стражей порядка в родном доме.

Много времени допрос не занял. Пожилой полицейский с шумом захлопнул свой блокнот:

— Ну хорошо, надо бы самим взглянуть. И кто же из вас, ребятки, покажет дорогу?

Сэм уткнулся носом в мать. Нил ничего не ответил, но побледнел. Одно дело разговоры. И совсем другое — увидеть все снова. Линда встревоженно обернулась ко мне.

— По-моему, это не очень удачная мысль, — сказал я. Говоря по правде, в моих глазах подобная мысль выглядела на редкость глупой, однако я уже достаточно сталкивался с полицией и знал, что дипломатия зачастую лучше открытой конфронтации.

— Стало быть, «иди туда, не знаю куда», я так понимаю? — съязвил полицейский.

— Куда идти, могу показать я. У меня карта в машине.

Констебль даже не пытался скрыть своего недовольства. Мы вышли из дому, щуря глаза на резкий свет. Семья Йейтс жила в конце шеренги маленьких каменных домов, а наши машины были припаркованы неподалеку, в переулке. Вынув карту из «лендровера», я расстелил ее на капоте. Металл под солнцем обжигал пальцы.

— Туда мили три. Оставите там машину, потом пешком через болото в лес. Как я понял, труп где-то здесь, — ткнул я пальцем в карту.

Полицейский хмыкнул:

— У меня есть идея получше. Если не хотите, чтобы мы прихватили кого-то из мальчишек, поехали вместе. — Он скупо улыбнулся. — Вы, похоже, неплохо ориентируетесь в здешних краях…

По его лицу было видно, что выбора у меня нет. Я велел им идти следом за мной, и мы отправились в путь. В салоне старенького «лендровера» пахло горячим пластиком, и я до отказа открыл оба окна. Руль обжигал ладони, а когда я увидел, как побелели у меня костяшки, пришлось заставить себя расслабиться.

Хотя дорога и петляла узенькой змейкой, ехать оказалось недалеко. Я остановился на перепаханном колесами и пылающем зноем пустыре, задев левым бортом пересохший кустарник. Патрульная машина клюнула носом, затормозив в полуметре от моего бампера. Оба полицейских вышли наружу, и констебль постарше поправил сползавший с живота ремень. Его более молодой напарник держался чуть поодаль. Про себя я отметил, какое у полисмена обожженное солнцем лицо да еще со следами раздражения от бритья.

— Через болото есть тропа, — сказал я. — Она доведет вас до самого леса. С полмили, не больше.

Полицейский постарше смахнул пот со лба. В подмышках его белой форменной рубашки появились темные, влажные разводы. Остро пахнуло потом. Он прищурился на отдаленную кромку леса, покачивая головой.

— Вот и работай в такое пекло… Значит, не хотите показать, где труп?

То ли шутит, то ли издевается, поди разбери…

— Как войдете в лес, там уже сказать трудно, — ответил я. — На вашем месте я бы опарышей искал.

Молодой констебль было хохотнул, но тут же осекся под недобрым взглядом старшего патрульного.

— А вы разве не хотите, чтобы этим занялась выездная спецгруппа? — спросил я.

Полицейский усмехнулся:

— То-то они нам спасибо скажут, когда выяснится, что это дохлый олень. Так оно и бывает по большей части.

— Мальчики думают иначе…

— Знаете, с вашего позволения, я хотел бы сам убедиться.

Он махнул рукой младшему напарнику:

— Пошли, нечего время терять.

Я проследил взглядом, как они лезут через кусты и бредут к лесу. Меня никто не просил дожидаться, да и смысла не было. Я довел патрульных куда мог; остальное в их руках.

Впрочем, я не уехал. Вместо этого вернулся к своему «лендроверу» и из-под сиденья вытащил бутылку минералки. Вода тепловатая, но все же — во рту так пересохло… Я надел солнечные очки и, облокотившись на грязно-зеленое крыло, стал смотреть в сторону леса, куда ушли полицейские. За осокой их уже не видно. От болота несло мокрой ржавчиной, в раскаленном воздухе жужжали и звенели насекомые. Мимо протанцевала пара стрекоз. Я отхлебнул еще глоток и взглянул на часы. Из пациентов меня никто не ждет, до вечернего приема еще часа два, однако стоять на обочине, ожидая результатов поисков сельских стражей порядка… Я мог бы найти занятие получше. К тому же они, наверное, правы. Мальчишки действительно могли наткнуться на труп животного. Воображение и паника сделали остальное.

Я все еще не уезжал.

Через какое-то время в поле зрения возникли два силуэта, продиравшиеся сквозь белесые стебли, нещадно стегавшие их форменные рубашки. Еще на расстоянии было заметно, насколько бледны у них лица. На груди младшего полицейского виднелись мокрые рвотные потеки, о которых он вряд ли даже догадывался. Без лишних слов я протянул ему бутылку с водой. Он благодарно ее принял.

Пожилой констебль старательно прятал глаза.

— Чертова рация… сигнала не добьешься… — пробурчал он, проходя мимо меня к машине. Ему явно хотелось вернуть себе тот прежний, грубоватый тон, да получалось неважно.

— Значит, все-таки не олень? — спросил я.

Мрачный взгляд в ответ.

— Думаю, вы можете быть свободны.

Констебль дождался, когда я сяду в «лендровер», и лишь затем стал что-то говорить по рации. Когда я отъезжал, он все еще докладывал. Молодой полицейский разглядывал носы своих ботинок, держа бутылку в безвольно повисшей руке.

Я возвращался в клинику. В голове словно мухи роились мысли, но я как бы отгородился от них. Силой воли я не давал мыслям вырваться из-под ментальной проволочной сетки, и они нашептывали что-то прямо в подсознание. Впереди появился съезд к поселку и моему кабинету. Рука потянулась к выключателю поворота и там остановилась. Даже не думая, я принял решение, эхо которого будет звучать еще несколько месяцев. То самое решение, что изменит как мою жизнь, так и чужую.

Я поехал прямо. Курсом на ферму Салли Палмер.

Глава 3

С одного края фермы росли деревья, другими она выходила на болото. «Лендровер» вздымал клубы пыли, пока я трясся по изрытой шинами дороге, ведшей к дому Салли. Припарковавшись на разбитой брусчатке (все, что осталось от мощеного дворика), я вышел. Высокий сарай, собранный из рифленых металлических листов, казалось, дрожал в струях раскаленного воздуха. Сам же жилой дом ослепительно ярко сиял, хотя белила, которыми он был выкрашен, начали постепенно лупиться и сереть. Ярко-зеленые ящики с цветами, подвешенные по обеим сторонам входной двери, являли собой единственное живое пятно в этом блеклом мире.

Обычно, когда Салли дома, не успеешь постучаться, как тебя встречает лаем ее шотландская овчарка Бесс. Только не сегодня. За окнами ни единого признака жизни, хотя это еще ничего не значит. Я постучал в дверь. В эту минуту причина моего появления выглядела весьма глупо. В ожидании ответа я смотрел вдаль, пытаясь придумать, что же сказать, если Салли откроет. Наверное, сказать можно было бы и правду, однако тогда я стану выглядеть столь же нелепо, как и Линда Йейтс. А еще Салли может все превратно понять, приняв мой визит совсем не за проявление той подспудной тревоги, которую я никак не мог объяснить.

У нас с Салли был не то чтобы роман, но все равно нечто большее, нежели простое шапочное знакомство. Одно время мы частенько виделись. Ничего удивительного тут нет, у нас, чужаков, приехавших в деревню из Лондона, существовала общая точка соприкосновения: прошлая, городская жизнь. К тому же Салли была моих лет и обладала общительным характером, позволявшим легко находить друзей. И еще она обладала привлекательной внешностью, кстати. Мне нравилось порой сходить с ней в паб, скоротать вечерок.

Правда, не более того. Как только я почувствовал, что Салли может захотеться большего, я тут же ушел в тень. Поначалу она вроде бы удивилась. С другой стороны, раз между нами ничего не было, то не нашлось и места обидам или чувству вины. При случайных встречах мы по-прежнему вполне свободно болтали, но и все.

Об этом я старательно заботился.

Я еще раз постучал в дверь. Помнится, испытал даже чувство облегчения, когда Салли так и не открыла. Она явно куда-то ушла, а это означало, что мне не надо объясняться, почему я здесь. Если на то пошло, я и сам не знал причины. Я не суеверен и в отличие от Линды Йейтс не верю в предчувствия. Если не считать, что Линда и предчувствием-то это не назвала. Просто сном. А я знаю, каким обольстительным может быть сон. Предательски обольстительным.

Я повернулся спиной к двери и к тому направлению, в котором начали идти мои мысли. «Нет ее дома, и что с того? — подумал я с досадой. — Какого черта я вообще завелся? Ну помер какой-то турист или там орнитолог-дилетант… И это причина дать распоясаться воображению?»

Однако на полпути к машине я вдруг остановился. Что-то здесь не так, а что — не пойму. И даже повернувшись лицом к дому, я еще пару секунд не мог найти ответ.

Ящики с цветами. С пожухлыми, мертвыми цветами.

Салли ни за что не допустила бы такого.

Я вернулся. Земля в ящиках вся высохла, растрескалась жесткой коркой. Растения не поливали несколько суток. Может, даже больше. Я постучал, позвал Салли по имени. Когда вновь не последовало ответа, я взялся за дверную ручку.

Не заперто. Возможно, прожив здесь столько времени, Салли отвыкла от замков. Но с другой стороны, она, как и я, приехала из города, а старые повадки отмирают с трудом. Приоткрывшись, дверь уперлась в груду почты, скопившейся в прихожей. Пришлось поднажать, и, переступив через рассыпавшиеся маленькой лавиной конверты, я прошел на кухню. Здесь все знакомо: стены веселого лимонного цвета, добротная сельская мебель и кое-какие детали, говорившие о том, что хозяйка дома так и не смогла полностью расстаться с городскими привычками — электрическая соковыжималка, кофеварка и большой винный стеллаж, почти полностью занятый бутылками.

Если не считать изрядного количества непрочтенной почты, поначалу ничего странного в глаза не бросилось. В доме, однако, царила затхлая атмосфера, будто комнаты давно не проветривали. Потягивало сладковатым запахом гнилых фруктов. Поискав глазами, я на кухонном шкафчике обнаружил глиняную миску, полную почерневших бананов и покрытых белесым пушком плесени яблок и апельсинов. Натюрморт memento mori[1]. Из настольной вазы безжизненно свешивались цветы, сорт которых я уже не мог определить. Ящик серванта возле мойки наполовину выдвинут, как если бы Салли отвлекли в тот миг, когда она собиралась что-то достать. Машинально я сделал шаг, чтобы задвинуть ящик, но передумал.

«Может, она уехала в отпуск, — сказал я про себя. — Или слишком занята, чтобы выкидывать мертвые цветы и фрукты».

Масса возможных причин. Впрочем, как и Линда Йейтс, я уже все знал.

А не проверить ли остальные комнаты? Хм-м, нет. Уже сейчас я начинал видеть в этом доме потенциальное место преступления и опасался нарушить какие-либо следы или улики. Пойдем-ка лучше на улицу…

Салли держала своих коз на заднем дворике. С одного взгляд да стало ясно, что случилась беда. Пара-тройка хилых, истощенных животных еще стояли на ногах, но большинство лежали ничком. Уже мертвые или просто без сознания — сказать трудно. Выгон выщипан почти до голой земли, а когда я заглянул в водопойное корыто, то увидел совершенно сухое дно. Рядом лежал шланг, явно для заливки. Перекинув один конец в корыто, я вдоль шланга добрался до водоразборного стояка. На звук хлещущей воды приковыляла пара коз и принялась жадно пить.

«Как только переговорю с полицией, — решил я, — сразу вызову ветеринара». Я вынул свой мобильник, однако сигнал не проходил. Прием в районе Манхэма всегда отличался капризностью, и сотовые телефоны чаще всего работали непредсказуемо. Подальше отойдя от выгона, я увидел, как зашевелился антенный индикатор. Я уже собирался набрать номер, как заметил небольшое темное пятно, полускрытое за ржавым плугом. С растущей тревогой, чувствуя странную уверенность, будто знаю, что это такое, я приблизился.

В сухой траве лежала мертвая Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Труп казался крошечным, шерсть спутана и засыпана пылью. Ладонью я разогнал поднявшийся рой мух, решивших обследовать мое собственное, не столь гнилое, мясо, после чего пошел прочь. Успев, кстати, обратить внимание, что собачья шея почти полностью перерублена.

Жара вдруг стала просто адской. Ноги сами несли меня к «лендроверу», пока я боролся с искушением плюнуть на все и уехать. Вместо этого, не дойдя до машины, я принялся набирать номер полиции. В ожидании ответа я тупо смотрел на далекое темно-зеленое пятно леса, откуда так недавно приехал.

«Опять? Здесь? Сколько же можно?!»

Из ступора меня вывел металлический голос, раздавшийся в трубке. Я повернулся спиной и к лесу, и к дому.

— Хочу заявить о пропавшем человеке, — сказал я.

* * *

Инспектор полиции оказался коренастым и плотным, как боксер, мужчиной по фамилии Маккензи, на год-два постарше меня. В глаза бросились его ненормально широкие плечи, в сравнении с которыми нижняя часть тела выглядела непропорционально: короткие ноги, заканчивавшиеся до нелепости изящными ступнями. Его можно было бы принять за рисованного культуриста из мультфильма, если бы не расплывшийся живот и угрожающая аура взвинченной раздражительности, заставлявшая воспринимать этого человека исключительно серьезно.

Я поджидал возле своей машины, пока Маккензи и его напарник-сержант, одетый в штатское, ходили смотреть на собаку. Глядя на их неторопливую походку, можно было решить, что они никуда не спешат, что им чуть ли не все равно. Но то обстоятельство, что вместо обычных полицейских сюда приехал старший следователь по особым делам, говорило само за себя.

Отправив сержанта осматривать комнаты, инспектор подошел ко мне.

— Объясните еще раз, почему вы сюда заехали.

От него пахло одеколоном, потом и — чуть заметно — мятой. Багровая от загара лысина пламенела сквозь редеющие рыжие волосы, но если Маккензи и испытывал дискомфорт, стоя под палящим солнцем, то виду не подавал.

— Был рядом. Думал, зайду, навещу.

— Светский визит, значит?

— Просто хотел убедиться, что у нее все в порядке.

Я не собирался вмешивать сюда Линду Йейтс без особой необходимости. Раз я ее доктор, то обязан считать все, что она мне говорит, врачебной тайной. К тому же, думал я, полицию вряд ли интересует, что и кому снится. Мне бы самому следовало попроще отнестись к вещему сну Линды. Если не считать, что Салли — как ни странно — и впрямь не оказалось дома.

— Когда вы в последний раз видели мисс Палмер? — спросил Маккензи.

Я прикинул время.

— Пару недель как не встречал.

— Поточнее можете сказать?

— Помню, что видел ее в пабе, на летнем барбекю, недели две назад. Она туда заходила.

— С вами?

— Нет. Но мы поговорили.

Очень коротко: «Привет, как дела?» — «Нормально. Ну пока». Бессмыслица, в сущности. А ведь, наверное, то был последний наш разговор. Если, конечно, предположить худшее. Впрочем, сомнений у меня уже не оставалось.

— Прошло, значит, две недели, и сегодня вы вдруг решили объявиться?

— Я просто услышал, что нашли чей-то труп. И захотел проверить, все ли у нее в порядке…

— Что вас заставляет думать, что труп женский?

— Ничего не заставляет. Так, подумал, не проведать ли…

— В каких вы с ней отношениях?

— Ну… скажем, друзья.

— Близкие?

— Да нет.

— Спите с ней?

— Нет.

— Спали?

Я хотел было сказать, что это не его дело. Но такова его работа. В подобных ситуациях тайна личной жизни не столь уж важна. Это я знал хорошо.

— Нет.

Мы молча смотрели друг другу в глаза, затем Маккензи вынул из кармана коробочку с мятными лепешками и, не торопясь, положил одну в рот. Я обратил внимание, что у него на шее сидит подозрительной формы родинка.

Маккензи сунул коробочку обратно, так и не предложив мне ни одной конфетки.

— Итак, интимных отношений у вас не было? Просто хорошие друзья, я так понял?

— Знакомы были, и все.

— И тем не менее вы сочли нужным проверить, в порядке ли она. Причем только вы, больше никто.

— Она живет здесь совсем одна. Вдали от людей даже по местным меркам.

— Почему не позвонили?

Здесь я смешался.

— Даже в голову не пришло…

— У нее есть мобильный телефон?

Я сказал, что есть.

— Номер знаете?

Номер Салли был записан у меня в мобильнике. Я стал прокручивать список, заранее зная, что именно он собирается спросить. Надо быть дураком, чтобы не додуматься самому…

— Вызывать? — предложил я, опережая инспектора.

— Валяйте.

В ожидании ответа он буравил меня взглядом. И что мне сказать Салли, если она подойдет к телефону?.. Хотя, если честно, в это я не верил.

В доме распахнулось окно спальни, и из него высунулся сержант полиции.

— Сэр, тут в дамской сумочке телефон звонит.

Мы и сами могли слышать, как позади сержанта негромко переливается электронный колокольчик. Я нажал кнопку отбоя. Мелодия умолкла. Маккензи кивнул напарнику:

— Да, это мы. Продолжайте.

Сержант исчез. Маккензи почесал подбородок.

— Это еще ничего не доказывает, — сказал он.

Я промолчал.

Он вздохнул.

— Чертова жара…

Первый намек, что на него хоть как-то действует погода.

— Ладно, пойдемте в тень.

Мы отошли под защиту дома.

— Родственники у нее есть? — спросил он. — Может, кто-то знает, где она?

— Трудно сказать. Ферма ей досталась по наследству, но, насколько я знаю, в здешних краях у нее никого нет.

— Как насчет приятелей? В смысле, кроме вас?

Здесь могла таиться некая ловушка, крючок, однако разобрать было трудно.

— В поселке-то у нее знакомые есть, да вот кто конкретно…

— Дружки? — спросил он, следя за моей реакцией.

— Извините, понятия не имею.

Он неопределенно хмыкнул, глядя на часы.

— И что теперь? — спросил я. — Проверите, совпадает ли ДНК трупа с образцом из ее дома?

Инспектор вскинул взгляд.

— А вы, похоже, знаете толк в этих делах.

Я почувствовал, как зарделись щеки.

— Да нет…

Маккензи не стал копаться дальше, и я украдкой перевел дух.

— Как бы то ни было, мы еще не знаем, совершено ли здесь преступление. Есть некая женщина, которая — может быть! — исчезла, и это все. Нет ничего, что связывало бы ее с найденным трупом.

— А собака?

— Возможно, убита другим животным.

— Насколько я заметил, рана на шее выглядит скорее резаной, а не рваной. Она нанесена острым предметом.

Вновь тот же оценивающий взгляд. Я мысленно дал себе пинка за болтливость. Сейчас я просто местный врач. И ничего больше.

— Посмотрим, что скажут эксперты. Пусть даже так; собаку она могла убить своими руками.

— Вы сами в это не верите.

Он явно хотел возразить, однако передумал.

— Нет, не верю. Но и спешить с выводами тоже не собираюсь.

Отворилась входная дверь. Из нее, покачивая головой, вышел сержант:

— Пусто. Впрочем, свет в коридоре и гостиной оставался гореть.

Маккензи кивнул, будто именно такого ответа и ждал. Он повернулся ко мне:

— Не смею вас больше задерживать, доктор Хантер. Позднее пришлем кого-нибудь оформить ваше заявление. И буду признателен, если вы воздержитесь от праздных разговоров на эту тему.

— Разумеется, — ответил я, стараясь скрыть раздражение от того, что меня предупреждали о подобных вещах.

Отвернувшись, Маккензи начал что-то обсуждать с сержантом. Я пошел было прочь, но остановился.

— Да, чуть не забыл, — сказал я. Инспектор бросил на меня недовольный взгляд. — Насчет вашей родинки на шее. Может, ерунда, но сходить на обследование не помешает.

Возвращаясь к машине, я затылком чувствовал, как они смотрят мне вслед.

* * *

Словно оглушенный, вел я машину обратно к поселку. Дорога бежала мимо местной «заводи», точнее, обмелевшего озерца Манхэмуотер, что понемногу, из года в год, уступало натиску камыша. Зеркально-спокойную гладь воды лишь изредка нарушали гусиные стаи. Ни само озерцо, ни забитые осокой протоки или дренажные канавы, прорезавшие соседние болота, нельзя было пройти даже на плоскодонке. Рек поблизости не имелось, и Манхэм обходили стороной речные суда и туристы, наводнявшие прочие места этого озерного края в летнюю пору. Хотя до соседей было не больше нескольких миль, Манхэм казался совсем иной частью Норфолка, одряхлевшей и малоприветливой. Жизнь поселка, окаймленного лесами и плохо осушенными топями, выглядела столь же застойной, как и болота вокруг. Если не считать редкого любителя природы, случайно забредавшего сюда в поисках певчих птиц, Манхэм замкнулся в себе, все глубже и глубже погружаясь в одиночество, словно противный, никем не любимый старик.

Нынешним вечером, будто бы в издевку, поселок в ослепительных лучах солнца выглядел чуть ли не жизнерадостным. Центральная лужайка и церковные клумбы били по глазам красками до того яркими, что становилось больно. Цветы — вот то немногое, чем гордился Манхэм. За ними тщательно ухаживал старый Джордж Мейсон на пару со своим внуком Томом, те самые садовники, которых я встретил в день приезда. Даже поставленный на попа жернов на краю лужайки — памятник Деве-мученице — и тот увешан цветочными гирляндами. Так повелось, что раз в год местные школьники украшали этот древний обелиск, водруженный на месте, где, как гласит молва, в шестнадцатом веке соседи по смерти забили камнями одну женщину. Рассказывают, что она избавила от паралича какого-то ребенка, и за это ее обвинили в колдовстве. Генри как-то пошутил, что только в Манхэме можно стать мучеником за доброе дело, и добавил, что в этом урок для нас обоих.

Домой идти не хотелось, поэтому я отправился в клинику. Я часто бывал там даже без особой необходимости. Временами в моем коттедже становилось одиноко, а у Мейтланда всегда можно найти хотя бы иллюзию работы.

Через заднюю дверь особняка я попал прямо в амбулаторию. Приемной и комнатой ожидания одновременно служила старая оранжерея, полная влажного воздуха и растений, за которыми с любовью присматривала Дженис. Часть первого этажа была превращена в личные апартаменты Генри, но они находились в противоположном крыле особняка — настолько большого, что мог бы разместить всех нас, вместе взятых. Я отправился в старый смотровой кабинет и, закрыв за собой дверь, вновь ощутил умиротворяющий аромат дерева и восковой мастики. Хотя кабинетом этим я пользовался чуть ли не каждый день с момента приезда, он скорее отражал индивидуальность Генри, а не мою: старинная картина с охотничьей сценой, стол-бюро с убирающейся крышкой и добротное кожаное кресло. Полки заполнены его старыми книгами и журналами по медицине, как, впрочем, и по менее типичной для сельского врача тематике. Имелись томики Канта и Ницше, причем одна полка целиком отдана психологии — одному из коньков Генри. Единственным моим личным вкладом в эту обстановку (да и то после нескольких месяцев уговоров) стал компьютерный монитор, тихо гудевший на письменном столе.

Генри так и не удалось полностью восстановить свою работоспособность. Как его кресло-коляска, так и мой контракт превратились в нечто большее, нежели простая временная мера. Сначала контракт продлили, затем, когда выяснилось, что доктор Мейтланд все-таки не сможет управляться с работой в одиночку, мы заключили партнерский договор. Даже старенький «лендровер», на котором я сейчас ездил, тоже в свое время принадлежал Генри. Заезженную, видавшую лучшие времена машину с коробкой-автоматом он приобрел после той аварии, что оставила его самого парализованным и унесла жизнь Дианы, его жены. Покупка внедорожника была своего рода декларацией о намерениях, когда он все еще цеплялся за надежду, что когда-нибудь сможет вновь ходить и сидеть за рулем. Только этого не случилось. И никогда не случится, как заверили врачи.

— Идиоты. Напяль на человека белый халат, как он тут же возомнит себя Богом, — порой язвил Генри.

Однако даже ему пришлось признать, что доктора оказались правы. Так что в придачу к «лендроверу» я унаследовал непрерывно разраставшуюся часть врачебной практики Мейтланда. Поначалу нагрузку мы поделили более или менее поровну, хотя все чаще и чаще занимался работой я один. Это не мешало именно Генри считаться «настоящим» доктором в глазах большинства пациентов, но я давно махнул на это рукой. Жителям Манхэма я по-прежнему казался чужаком и, вероятно, останусь им навсегда.

Сейчас, в предвечернюю жару, я попробовал было побродить по медицинским веб-сайтам, хотя сердце к этому не лежало. Я встал и распахнул обе створки стеклянной двери на террасу. На столе шумно трудился вентилятор, безуспешно пытаясь разогнать тяжелый, застоявшийся воздух. Даже при открытой двери разница была чисто психологической. Я бездумно смотрел в сад, аккуратно прибранный и опрятный, и только — как и все остальное в округе — кусты и трава блекли и высыхали чуть ли не на глазах. Сразу за границей сада начиналось озеро Манхэмуотер, так что от неизбежного зимнего паводка нас обычно защищала лишь низенькая насыпь. У крошечной пристани на воде болталась старая парусная шлюпка. Генри торжественно именовал ее морским вельботом, хотя лишь такие плоскодонные лодки и могли подойти для столь обмельчавшего озера. Да, до пролива Те-Солент с его яхтенными гонками нашему озеру ох как далеко. Впрочем, нам обоим нравилось иногда выйти на воду, пусть даже в отдельных местах тут слишком мелко, а камыши растут совершенно непроходимой стеной.

Сегодня, увы, нет никаких шансов поднять парус. Стоял такой штиль, что даже не было ряби. С моего места удавалось разглядеть только дальние камышовые заросли, гребенкой отделявшие озеро от неба. Тишь да гладь, подлинная водяная пустыня, которая могла казаться как умиротворяющей, так и унылой. Все в зависимости от вашего настроения.

Сейчас ничего умиротворяющего я в ней не видел.

— Я так и думал, что это вы.

Я обернулся и увидел, как в комнату въезжает Генри.

— Да так, кое-какой порядок навожу, — сказал я, отрываясь от своих далеко забредших мыслей.

— У вас тут как в печке, — проворчал он, остановившись перед вентилятором. Если не считать ног, Генри мог бы сойти за пышущего здоровьем теннисиста: соломенные волосы, загорелое лицо, живой взгляд.

— И что там такое про мальчишек с мертвецом? Дженис только об этом и говорила, когда занесла обед.

По воскресеньям Дженис обычно приносила судок с тем, что готовила лично себе. Генри настаивал, что в состоянии сам варить обед по выходным, но я заметил, что он редко выкладывается в полную силу на кухне. Дженис — прекрасная повариха, и я подозревал, что ее чувства к Генри не ограничиваются чисто деловыми отношениями хозяина и простой домработницы. Мне представляется, что ее неодобрительное мнение о покойной жене Мейтланда объясняется по большей части ревностью, тем более что Дженис не замужем. Несколько раз она даже бросала намеки на кое-какие скандальные слухи, однако я дал ясно понять, что мне это неинтересно. Пусть даже супружеская жизнь Генри и не была той идиллией, какой она ему представлялась сейчас, я не желал принимать участия в посмертном перемывании косточек.

Ничего удивительного, что Дженис уже знала про мертвеца. Должно быть, половина поселка гудела слухами.

— Это в Фарнемском лесу, — ответил я.

— Наверное, кто-то из горе-натуралистов. Обвешаются рюкзаками и тащат их как муравьи, да еще в такое пекло.

— Наверное…

Моя интонация заставила Генри вздернуть брови.

— То есть как? Неужто убийство? То-то развлечемся!

Его веселье поутихло при виде моего насупленного лица.

— Я, видно, поторопился с шутками…

Я рассказал ему про свой визит в дом Салли Палмер, втайне надеясь, что сегодняшние события, облеченные в слова, станут от этого менее реальными. Увы, надежда не оправдалась.

— Боже мой, — мрачно изрек Генри, когда я закончил. — И полиция считает, это она?

— Напрямую ничего не сказали — ни да ни нет. Наверное, не могут пока решить.

— Боже милосердный, что творится на этом свете…

— Может, это вовсе и не она.

— Конечно, не она, — тут же подхватил Генри. Но я видел, что он верит в это не больше моего. — Что ж, не знаю, как вы, а я бы не отказался от стопочки.

— Спасибо, я — пас.

— Решили оставить место для «Барашка»?

«Барашком» здесь звали местный паб «Черный ягненок». Я часто бывал в этом единственном на весь поселок кабачке, хотя нынешним вечером, подозревал я, мне не захочется присоединиться к главной теме обсуждения.

— Да нет. Думаю сегодня просто посидеть дома, — ответил я.

Мой дом, дряхленький каменный коттеджик, стоял на краю поселка. Я купил его, когда окончательно стало ясно, что останусь здесь дольше чем на шесть месяцев. Генри уверял что был бы рад предоставить мне кров у себя, и, Бог свидетель, его «Банк-хаус» действительно огромен. В одном только винном погребе мог бы целиком поместиться мой коттедж. Но к тому времени я был готов начать обживать свое собственное гнездо, почувствовать себя пустившим корни, а не просто временным постояльцем. И пусть даже мне нравилась новая работа, жить с ней вместе я не хотел. Бывают такие моменты, когда тянет закрыть за собой дверь и надеяться, что хотя бы несколько часов не будет звонить телефон.

Как раз такие чувства я испытывал сейчас.

* * *

Навстречу моему автомобилю тянулась немногочисленная вереница людей, идущих на вечернюю службу. При входе в церковь стоял Скарсдейл, приходский священник. Пожилой суровый человек, который, признаться, не вызывал у меня теплых чувств. Он, однако, занимал свой пост много лет, и за ним шла пусть небольшая, но преданная паства. Из окна машины я помахал Джудит Саттон, вдове, жившей под одной крышей с великовозрастным сыном Рупертом, толстым увальнем, который всегда тащился на два шага позади своей властной матери. Джудит о чем-то беседовала с супругами Гудчайлд. Эта пара, Ли и Маржери, являла собой классический пример четы ипохондриков, постоянных пациентов нашей амбулатории. Я даже испугался, что сейчас меня остановят на импровизированную консультацию. В Манхэме не признавали за врачами права на нормированный рабочий день.

Впрочем, в тот вечер меня не задержали ни эти двое, ни кто-либо еще. Я припарковался на потрескавшейся от жары грунтовой площадке возле коттеджа и вошел в дом. Царила страшная духота. Я настежь распахнул все окна и достал из холодильника банку пива. «Пусть мы и не собираемся идти сегодня в „Барашек“, но человеку все равно надобно промочить горло». Стоило так подумать, как до того потянуло выпить, что я убрал пиво обратно и налил себе джина с тоником.

Бросив наколотого льда в стакан и добавив дольку лимона, я сел за деревянный столик в саду за домом. Мой сад через поле выходил на лес, и хоть вид не столь впечатлял, как с террасы клиники, унылым его тоже не назовешь. Я не торопясь прикончил свой джин, поджарил яичницу и съел ее на воздухе. Жара наконец-то начала спадать. Я сидел за столиком и смотрел, как нерешительно проступают звезды в неторопливо меркнущем небе. Мысли вращались вокруг тех событий, что разворачивались сейчас в нескольких милях от моего дома, в доселе мирном уголке, где братья Йейтс сделали страшное открытие. Я попробовал мысленно представить, что Салли Палмер сейчас смеется где-то, что она цела и невредима, будто одной только силой мысли это можно превратить в реальность. Но по какой-то причине образ ускользал.

Оттягивая минуту, когда мне придется идти в дом и пытаться там заснуть, я проторчал в саду, пока небо не потемнело до темно-фиолетового бархата, испещренного уколами мерцающих звезд-семафоров, бессвязно лепечущих повесть о давно угасших пылинках света.

* * *

Задыхаясь, залитый потом, я проснулся как от толчка. Бессмысленно огляделся вокруг, не понимая, где нахожусь. Затем вновь вернулась реальность. Совершенно голый, я стоял у открытого окна спальни. Подоконник больно врезался в бедра, потому что я уже почти наполовину высунулся наружу. Неуверенно подавшись назад, я сел на кровать. В свете луны смятые простыни отсвечивали белизной. На лице подсыхали слезы, и я ждал, когда сердце перестанет бешено колотиться.

Опять этот сон.

Мой вечный, сегодня особенно страшный, кошмар. Всегда столь яркий, что пробуждение казалось иллюзией, сон — явью. Вот в чем его жестокость. Потому что в снах Кара и Алиса мои жена и шестилетняя дочь, все еще живы. Их можно было увидеть, с ними можно было поговорить. Прикоснуться. Во сне я мог верить, что у нас по-прежнему есть будущее, а не только прошлое.

Я страшился своих снов. Не просто оттого, что кошмары пугают. Нет, наоборот.

Я страшился снов потому, что за ними всегда ждало пробуждение.

Вновь возникала боль утраты, столь же резкая, как и в тот жуткий день. Часто бывало, что я просыпался в другом месте, как лунатик, чье тело ведет себя независимо от воли хозяина. Я мог очнуться, как сегодня, стоя у раскрытого окна, или на самом верху крутой и опасной лестницы, ничего не помня о том, как попал туда или какая подсознательная сила меня туда загнала.

Несмотря на теплую до отвращения ночь, меня пробрал озноб. Снаружи донеслось одинокое лисье тявканье. Спустя некоторое время я лег и потом просто смотрел в потолок, пока не поблекли тени и не растаяла тьма.

Глава 4

Над болотами еще клубился туман, когда молодая женщина прикрыла за собой дверь и начала свою утреннюю пробежку. Лин Меткалф бежала легко и с удовольствием, как хорошо тренированный легкоатлет. Недавнее растяжение икроножной мышцы еще давало о себе знать, так что Лин, не желая переусердствовать, поначалу взяла легкий темп, перейдя затем на непринужденный, длинный мах. Оставив позади узкий переулок, где стоял ее дом, она свернула на заросшую тропинку, ведущую к озеру через пересохшее болото.

По ногам хлестали длинные стебли травы, мокрые и холодные от росы. Лин вдохнула полной грудью, радуясь утреннему воздуху. И пусть сегодня понедельник, нет лучшего способа начать новую неделю. Сейчас — ее любимое время суток, где нет места заботам, нет бухгалтерских книг фермеров и мелких лавочников, всегда встречающих в штыки ее советы. Еще впереди огорчения, печали и обиды на людей. А сейчас мир свеж и ярок. В нем звучит лишь ритм ее бега и хрипловатый метроном дыхания.

Лин исполнился тридцать один год, она отличалась великолепным здоровьем, силой воли и собранностью, позволявшими поддерживать прекрасную спортивную форму, означавшую к тому же, что она отлично смотрится в тугих шортах и короткой футболке (хотя признаться в этом вслух нахальства не хватало). А ведь дело облегчалось тем, что ей просто нравилось себя так вести. Нравилось выкладываться без остатка, а потом подстегивать еще немножко. Что может быть лучше, чем, надев в начале дня пару кроссовок, оставлять за спиной милю за милей, пока мир вокруг тебя только-только оживает? Если и есть лучший способ, то он ей пока неизвестен.

«Если, конечно, не считать секса». А вот тут в последнее время чего-то недоставало. Не в смысле желания, нет: хватало одним глазом посмотреть на Маркуса под душем — как он смывает с себя цементную пыль очередного рабочего дня, как его темные волосы ондатровым мехом мокро липнут к коже, — и внизу живота что-то вновь сжималось пружиной. Но в те минуты, когда за удовольствием стояло кое-что еще, радость физического наслаждения притуплялась для них обоих. Тем более что ничего не вышло.

Пока что.

Стараясь не сбиться с ноги, не потерять ритм, Лин перемахнула через канаву. «Потерять ритм, — поморщившись, подумала она. — Мечтай дальше». Все ритмы ее тела — как по часам. Каждый месяц без осечки, чуть ли не день в день, начиналось ненавистное кровотечение, означавшее конец очередного цикла и очередное разочарование. Врачи говорили, что с ними обоими все в порядке, просто у некоторых на это уходит больше времени. Кто его знает почему… «Попытайтесь еще», — советовали медики. И Лин с Маркусом пытались вновь и вновь. Поначалу даже было смешно, что врачи «прописали» то, что им обоим и так нравилось делать. «Секс по рецепту», — порой шутил Маркус. Потом шуток поубавилось и на их место пришло… Отчаяние? Пожалуй, еще нет. Однако червячок безысходности уже начал подтачивать все стороны их отношений, окрашивая жизнь в иной цвет.

Никто из них вслух об этом не говорил. Хотя и имел основания. Лин знала, как досадовал Маркус, что его зарплата строительного рабочего была меньше, чем у супруги-бухгалтера. Взаимные упреки еще не прозвучали, но она боялась, что их время не за горами. И она знала, что способна уязвить, поддеть человека ничуть не меньше, чем Маркус. Внешне все пока выглядело гладко; они уверяли друг друга, что причин для тревоги нет, что торопиться ни к чему. Да ведь на бесплодные попытки и так ушли годы, а еще через четыре ей станет тридцать пять. Тот самый возраст, после которого — как она всегда утверждала — ребенка заводить уже не будет. Лин быстро подсчитала в уме: «Еще сорок восемь месячных». Пугающе мало. Сорок восемь возможных причин для разочарования, вдобавок к тем, что были. Впрочем, нынешний месяц оказался иным. В этот месяц разочарование запаздывает на три дня.

Она быстро притушила искру встрепенувшейся надежды. Еще слишком рано. Даже Маркус и тот пока не знает, что месячные не пришли. Ни к чему будить в нем необоснованные надежды. Подождем несколько дней и уже тогда сделаем тест. От этой мысли у нее защемило под сердцем. «Беги, просто беги, не думай», — приказала она себе.

Уже поднималось солнце, лакируя небо напротив. Тропинка шла вдоль приозерной насыпи, ведя сквозь камыши к темной стене леса. Над водой лениво курился туман, словно озеро вот-вот займется пламенем. В тишине вдруг плеснула хвостом рыбка-попрыгунья. Как все-таки здорово! Лин страстно любила лето, любила этот пейзаж. Хотя она родом из здешних мест, ей доводилось уезжать далеко: университет, заграничные путешествия… Только она всегда возвращалась домой. «Богом обласканный край», — всегда повторял отец. Нельзя сказать, чтобы Лин верила в Бога, но ей было ясно, что отец имел в виду.

Скоро начнутся ее любимые места. Тропинка раздвоилась, и Лин свернула к лесу. Она замедлила бег, когда деревья сомкнулись над головой, пряча ее в тени. В неясном свете можно запросто споткнуться об какой-нибудь корень. Был уже такой случай, и ей пришлось пропустить два месяца пробежек из-за растяжения.

Однако солнце, хоть еще и низкое, уже начало пробиваться сквозь сумрак, превращая листву в ажурную, светящуюся решетку. Местные леса очень старые, настоящие дебри из мертвых стволов, задушенных ползучими растениями. Болотистая, предательская почва. Лабиринт обманчивых, извилистых троп, способных заманить неосторожного путника в самую чащу — и там внезапно исчезнуть.

Как-то раз, едва переехав в их нынешний дом, Лин опрометчиво решила исследовать этот лес на одной из пробежек. Минули часы, прежде чем ей по чистой случайности удалось выбраться на знакомую тропинку. К тому времени, когда она вернулась домой, Маркус не находил себе места от тревоги. С тех пор Лин всегда держалась одной и той же тропы.

Половину ее шестимильного маршрута обозначала небольшая поляна с древним каменным обелиском посредине. Возможно, что когда-то он был частью магического круга, как в Стонхендже, а может, попросту служил столбом для ворот. Ответа уже никто не знал. Поросший травой и лишайником, обелиск один помнил свою историю и тайны. Камень, впрочем, отлично подходил в качестве указателя, и Лин взяла в привычку похлопывать его шершавый бок, разворачиваясь в обратный путь.

До поляны оставалось несколько минут бега. Глубоко и ритмично дыша, Лин стала думать о завтраке, чтобы подхлестнуть себя.

Когда появилась тревога, сказать трудно. Скорее все началось с растущего подспудного чувства, которое в итоге облеклось во вполне сознательную мысль. Внезапно лес показался неестественно молчаливым. Подавляющим. Топот ног по тропинке стал звучать слишком громко в наступившей тишине. Лин решила махнуть рукой на это ощущение, но оно упорно продолжало напоминать о себе, усиливаясь с каждым мигом. Тянуло обернуться назад. Что такое? Можно подумать, она никогда не бегала этим маршрутом последние два года, почти каждое утро. Но раньше такого беспокойства не было…

Сегодня все по-другому. Волосы на затылке встали дыбом, словно кто-то смотрел ей в спину. «Не будь дурой», — сказала она себе. И все же желание обернуться росло. Лин упрямо вглядывалась в дорожку перед глазами. Единственным живым существом, что ей как-то довелось здесь увидеть, был олень. Сейчас, однако, на оленя что-то не похоже. «Потому что никакого оленя нет. Вообще ничего нет, одни только выдумки. У тебя на три дня задержка, и ты просто на взводе».

Эта мысль ее отвлекла, но ненадолго. Она рискнула бросить за плечо косой взгляд и заметила одни лишь темные ветки и уходившую за поворот тропинку. Нога тут же за что-то зацепилась, и Лин мельницей замахала руками, пытаясь удержать равновесие. Отчаянно заколотилось сердце. «Идиотка!» Вот-вот должна появиться поляна, оазис солнечных зайчиков среди задушенного леса… Лин поднажала, шлепнула ладонью по грубо отесанному плечу каменного обелиска и быстро развернулась кругом.

Пусто. Одни только деревья, погруженные в мрачное раздумье среди сумеречных теней.

«А ты чего хотела? Лешего увидеть?» Впрочем, Лин все еще не уходила с поляны. Ни птичьего пения, ни шуршания насекомых — ничего. Будто лес затаил дыхание в печальной тиши. Стало вдруг страшно посягнуть на это безмолвие, покинуть убежище, каким казалась поляна в этот миг, и вновь ощутить, как вокруг тебя смыкаются деревья. «И что ты собираешься делать? Торчать здесь целый день?»

Не дав себе времени на раздумья, Лин оттолкнулась от камня. Пять минут — и вновь свобода. Она представила, как это будет: открытые поля, озерный простор, чистое небо. Тревога еще подтачивала изнутри, но слабее. А тенистый лес становился все прозрачнее и солнце уже бросало впереди свои лучи. Лин начала успокаиваться и тут, чуть поодаль, заметила нечто необычное.

Она остановилась в нескольких шагах. Распластавшись поперек тропинки, словно после ритуала жертвоприношения, на земле лежал мертвый кролик. Нет, не кролик. Заяц с перемазанной кровью шерстью.

Раньше такого не встречалось.

Лин быстро огляделась кругом. Увы, деревья отказывались объяснить, откуда взялся зверек. Лин переступила через тушку и снова перешла на бег. «Лиса, — сказала она про себя, выходя на привычный ритм. — Должно быть, я ее спугнула». Да, но как ее ни пугай, лиса не оставит добычу. И что-то не похоже, чтобы зайчика просто так бросили. Такое впечатление, что…

Что это сделали нарочно.

Да нет, ерунда какая-то… Лин выбросила из головы эту мысль и припустила по тропинке. И вот уже опушка леса, снова открытая местность, снова видна гладь озера. Беспокойство, ощущавшееся несколькими минутами раньше, стало проходить, угасая с каждым новым шагом. В солнечном свете оно казалось абсурдным. Даже до постыдности нелепым.

Позднее Маркус припомнит, что, когда его жена вернулась домой, по радио передавали местные новости. Пока Лин закладывала хлебные ломти в тостер и резала бананы, он рассказал ей, что совсем неподалеку, в нескольких милях, нашли чей-то труп. Должно быть, уже тогда подсознательно возникла мысль о какой-то, еще неясной, связи между событиями, потому что Лин упомянула о мертвом зайце. Впрочем, сделала она это в шутливом тоне, подсмеиваясь над собственными страхами. К моменту, когда поджаренный хлеб выскочил из тостера, все происшествие казалось обоим супругам совершенно незначительным.

После возвращения Лин из душа они больше не вспоминали о находке.

Глава 5

Я уже наполовину закончил с утренним приемом, когда появился Маккензи. Дженис принесла эту новость вместе с историей болезни следующего пациента. От любопытства глаза домработницы сделались круглыми.

— К вам пришел полицейский. Старший инспектор Маккензи.

Сам не знаю почему, но сообщение меня не удивило. Я взглянул на обложку амбулаторной карты. Анн Бенчли, старушка восьмидесяти лет с хроническим артритом. Старая знакомая.

— Сколько еще? — спросил я, оттягивая время.

— После этой — трое.

— Скажите ему, что я быстро. Да, и пригласите миссис Бенчли.

Дженис на секунду остолбенела, однако ничего не сказала. Я сомневался, что к этому моменту в поселке имелся хотя бы один человек, который не знал бы, что днем раньше нашли чей-то труп. Пока что, впрочем, никто, кажется, не думал о Салли Палмер. Интересно, сколько еще это продлится?..

Вплоть до ухода Дженис я делал вид, что изучаю историю болезни. Ясно, что Маккензи не пришел бы без насущной необходимости, причем вряд ли у кого-то из утренних пациентов было нечто действительно серьезное. Я сам не знал, почему заставляю инспектора ждать, если не считать полного нежелания слышать, с чем он пожаловал.

Я пытался об этом не думать, занимаясь следующей пациенткой. Строил сочувственную мину, пока миссис Бенчли демонстрировала узловатые пальцы, давал совершенно бесполезные советы, выписывая очередной рецепт на успокоительные, и неопределенно улыбался ей в спину, пока она ковыляла к выходу. Теперь же откладывать дальше нельзя…

— Зовите его, — сказал я Дженис.

— Он, кажется, не в духе, — предупредила она.

Завидев Маккензи, я понял, что это еще мягко сказано. Лицо покрыто румянцем глубокого раздражения, а челюсть воинственно торчит вперед.

— Вы так любезны, доктор Хантер, — начал он, едва скрывая язвительные нотки. В руках Маккензи держал кожаную папку, которую и положил себе на колени, без приглашения усевшись напротив.

— Чем могу служить, инспектор?

— Кое-что хотелось бы прояснить.

— Труп идентифицировали?

— Пока нет.

Он вынул из кармашка коробочку с мятными лепешками и кинул одну в рот. Я ждал. Мне достаточно приходилось видеть полицейских, чтобы разучиться нервничать, пока они ведут свою игру.

— А я-то думал, что таких мест уже не осталось. Ну, вы понимаете: мелкий семейный доктор, обходы на дому, всякое такое прочее, — сказал он, оглядывая комнату.

Его глаза остановились на книжных полках.

— О, масса книжек по психологии. Интересуетесь, значит?

— Это не мои. Моего партнера.

— Угу… И сколько же пациентов у вас на двоих?

Интересно, куда он клонит?

— Я бы сказал, пятьсот — шестьсот.

— Неужто так много?

— Поселок невелик, но участок большой.

Он кивнул, будто мы беседовали о самых обычных вещах.

— В большом городе все несколько по-другому, да?

— Пожалуй.

— Скучаете по Лондону?

Теперь ясно, что за этим последует. И опять-таки удивляться нечему. Как под грузом, заныли плечи.

— Может быть, скажете, зачем пришли?

— После нашего вчерашнего разговора я навел кое-какие справки. Все-таки полицейский, знаете ли.

Он холодно уставился мне в лицо.

— У вас впечатляющая биография, доктор Хантер. Никак не ожидал такого от деревенского врача.

Расстегнув молнию на папке, инспектор принялся демонстративно копаться в бумагах.

— Медицинский диплом, затем докторская по антропологии, да еще какая… Потом стажировка в Штатах, в университете Теннесси. И возвращение в Англию на должность судмедэксперта-антрополога. — Он склонил голову набок. — Вы знаете, я даже не совсем понимаю, что это за штука такая, судебная антропология, а ведь прослужил в полиции лет двадцать. «Судебная» — оно, конечно, понятно. А вот «антропология»? Я-то всегда думал, что это когда изучают древние кости. Типа археологии. О том, как бежит мимо нас скоротечное время…

— Кстати, не хотелось бы вас подгонять, но меня все-таки пациенты ждут.

— О, я вас не задержу ни на лишнюю секундочку. Итак, копаясь в Интернете, я нашел кое-какие ваши статьи. И заглавия такие любопытные…

Он вытащил листок бумаги.

— «Роль энтомологии в датировке смерти». «Химия разложения человеческого трупа».

Маккензи опустил распечатку.

— Тонкая материя, не каждому по зубам… Словом, я позвонил одному своему другу в Лондон. Он инспектор в столичном управлении. Оказывается, он о вас наслышан. Сюрприз-сюрприз! Вы, судя по всему, работали консультантом по целому ряду дел из разряда особо тяжких. Да еще в нескольких подразделениях: Англия, Шотландия, даже Северная Ирландия. Мой приятель сказал, что вы — один из немногих дипломированных судебных антропологов во всей стране. Работали на массовых захоронениях в Ираке, Боснии, Конго. Да вы сами лучше меня знаете где… По его словам, когда речь идет о человеческих останках, вы, как говорится, «то, что доктор прописал». Не просто идентификация, а сколько прошло времени, отчего люди погибли… Он сказал, будто ваша работа начинается там, где опускают руки патологоанатомы.

— К чему все это?

— Да к тому, что мне не дает покоя одна мыслишка: почему вы вчера об этом умолчали? А ведь вам было известно, что найден труп; вы сами подозревали, что это могла быть одна из местных жительниц, и отлично знали, что личность погибшей нам надо установить до зарезу быстро.

Голоса Маккензи не повышал, хотя лицо побагровело еще больше.

— Моему другу в управлении все это показалось весьма странным, если не сказать больше. И что же у нас получается? Я, старший следователь, кому поручено дело об убийстве, лицезрею перед собой одного из крупнейших судмедэкспертов, который разыгрывает из себя участкового врача-терапевта.

Я не преминул мысленно отметить, что он наконец-то произнес слово «убийство».

— Я и есть терапевт.

— Да, но не только! Отчего такая таинственность?

— Оттого, что моя прежняя профессия в данном случае роли не играет. Сейчас я просто врач.

Маккензи задумчиво разглядывал меня, будто решая, нет ли здесь какой шутки.

— После того звонка я еще кое-где справлялся. Мне известно, что вы работаете терапевтом лишь последние три года. Оставили судебную антропологию и появились у нас после того, как ваши жена и дочь погибли в автокатастрофе. Пьяный водитель второй машины отделался легким испугом.

Я сидел неподвижно, как камень. У Маккензи хватило такта хотя бы внешне казаться смущенным.

— Не хотел я бередить старые раны, да если бы вы вчера были со мной откровенны, до этого, наверное, не дошло бы. В конце концов, дело в том, что нам нужна ваша помощь.

Я знал, что он ждет от меня вопроса «какая именно?», но задавать его не стал. Так или иначе, инспектор продолжил:

— Состояние трупа затрудняет идентификацию. Нам известно, что это женщина, и только. И до тех пор пока не будет установлена личность, у нас связаны руки. Мы не можем начать полномасштабное расследование, пока на сто процентов не будем знать, кто же жертва.

Против своей воли я вступил в разговор:

— Вы сказали «на сто процентов». У меня впечатление, что на девяносто девять вы все же уверены.

— Мы до сих пор не можем отыскать Салли Палмер.

Да, этого я ожидал, хотя все равно испытал шок оттого, что подозрения оправдались.

— Кое-кто припомнил, что она приходила в кабачок на барбекю, да пока что нет ни одного, кто мог бы сказать, что видел ее после того вечера, — продолжил Маккензи. — Прошло почти две недели. Мы взяли образцы ДНК у трупа и из ее дома, однако результаты появятся не раньше чем через неделю.

— Что с отпечатками пальцев?

— Никакой надежды. И мы пока что не можем сказать: то ли разложение зашло так далеко, то ли подушечки пальцев срезали нарочно.

— А зубы?

Он покачал головой.

— Для экспертизы их осталось слишком мало.

— Выбили?

— Можно и так сказать. Или специально, чтобы не дать опознать тело, или просто при нанесении травм. Пока не знаем.

Я потер веки.

— Значит, точно убийство?

— О, насчет этого сомнений нет, — мрачно ответил он. — Разложение в такой стадии, что нельзя понять, имело ли место изнасилование, но мы думаем, что да. И после этого ее убили.

— Как?

Не отвечая, Маккензи достал из папки большой конверт и бросил его на стол. Из-под клапана глянцево блеснули краешки фотографий. Рука самопроизвольно потянулась к ним, прежде чем я сообразил, что делаю.

Я оттолкнул конверт.

— Спасибо, не надо.

— Я подумал, может, вам захочется самому взглянуть.

— Я уже сказал, что помочь не могу.

— Не можете или не хотите?

Я потряс головой.

— Извините.

Маккензи еще пару секунд смотрел мне в лицо, потом резко встал.

— Спасибо, что выкроили для меня время, доктор Хантер.

В его голосе звякал ледок.

— Вы забыли, — протянул я ему конверт.

— Оставьте у себя. Может, захотите взглянуть попозже.

Он вышел из кабинета. Конверт по-прежнему был у меня в руке. Все, что требовалось сделать, — это вытряхнуть фотографии. Вместо этого я выдвинул ящик стола и бросил туда всю пачку. Закрыв ящик, я попросил Дженис пригласить очередного пациента.

Увы, вплоть до конца утреннего приема мысль о конверте не давала покоя. При каждом разговоре, каждом обследовании я чувствовал, как он прямо-таки тянет к себе. Когда последний пациент закрыл за собой дверь, я попытался отвлечься, заполняя историю болезни. Покончив с этим, я встал и подошел к выходу на террасу. Еще два обхода после обеда — и весь вечер мой. Был бы хоть какой ветерок, я мог бы взять шлюпку и пройтись под парусом. Однако, с учетом нынешней погоды, на воде я лег бы в такой же дрейф, в каком чувствовал себя прямо сейчас, на твердой земле.

После того как Маккензи коснулся моего прошлого, внутри все как-то странно онемело. Полицейский словно бы говорил о ком-то еще. О другом Дэвиде Хантере, о том, кто погружался в алхимию смерти, видел конечный продукт бессчетных случаев насилия, катастроф и слепой жестокости природы. На череп под покровом кожи я смотрел как на объект исследования, гордясь знанием, о существовании которого слышали очень и очень немногие люди. Что происходит с телом человека, когда его покинет жизнь? Для меня здесь нет тайны за семью печатями. Я был близко знаком с биологическим распадом во всех его формах, мог предсказать его ход в зависимости от погоды, характера почвы, времени года. Жутко? Да. Но необходимо. И, словно колдун, я упивался своим умением определить, когда, как и кто. О том, что это некогда были реальные люди, личности, я помнил всегда, однако лишь в абстрактном смысле; этих незнакомцев я узнавал только в смерти, не в жизни.

А потом два человека, которых я любил больше всего на свете, были у меня украдены. Жена и дочь, как свечи, потушенные пьяницей, ни капельки не пострадавшим при катастрофе. Кара и Алиса, в мгновение ока превращенные из живых, полных энергии людей в мертвую органику. И я знал, с абсолютной, клинической точностью знал, что за физические метаморфозы им предстоит пройти, чуть ли не с точностью до часа. И все это знание не могло дать ответа на тот единственный вопрос, который стал меня преследовать: «Где они?» Что произошло с жизнью, которая в них когда-то заключалась? Как мог весь этот пыл, этот вкус к бытию, просто-напросто исчезнуть?

Я не ведал ответа, и это незнание давило невыносимым грузом. Коллеги и друзья были полны сочувствия, а я их даже не замечал. С какой радостью я погрузился бы с головой в пучину работы, но она стала лишь постоянным напоминанием о моей потере и о вопросах, на которые я не мог ответить.

И я бежал. Повернулся спиной ко всему, что знал, заново освоил прежнюю медицинскую профессию и спрятался здесь, в глуши. Самому себе дал пусть и не новую жизнь, но хотя бы новое занятие в жизни. Занятие, связанное с живыми, а не с мертвыми; занятие, при котором я мог отсрочить эту последнюю трансформацию, пусть и по-прежнему непонятную для меня. И все получилось.

Точнее, получалось. До сегодняшнего дня.

Я вернулся к столу и выдвинул ящик. Достал фотографии. «Взгляну и верну их Маккензи. Я ничего никому не обещал», — оправдался я перед самим собой и перевернул снимки.

Не знаю, что я ожидал при этом почувствовать, но уж точно не ощущение привычности происходящего. Я не про сами снимки: Бог свидетель, что за потрясение я пережил. Нет, меня словно вернули на шаг в прошлое. Непроизвольно, безотчетно я начал изучать фото.

Шесть кадров, сделанных под разными ракурсами и с разных сторон. Я быстро перетасовал снимки и вернулся к самому первому. Тело обнажено, лежит ничком с вытянутыми над головой руками, словно ныряя в длинные стебли болотной травы. Пол по фотографиям определить невозможно. Потемневшая кожа свисает складками, как плохо подогнанный комбинезон, но внимание привлекает совсем иное. Сэм оказался прав. Он говорил, будто у тела были крылья, и это действительно так.

По обеим сторонам позвоночного столба шли два глубоких разреза. Придавая трупу вид падшего, гниющего ангела, в разрезы воткнуты белые лебединые крылья.

На фоне разлагающейся кожи это выглядело омерзительно. Я еще пару секунд рассматривал крылья, потом занялся изучением самого тела. Из ран рисовыми зернами сыпались опарыши. Не только из-под лопаток, но и из многочисленных более мелких ран на спине, руках и ногах. Разложение зашло очень далеко. Жара и влажность сами по себе ускоряют процесс, а тут еще потрудились животные и насекомые. Впрочем, каждый такой фактор рассказывает свою собственную историю, помогая воссоздать хронологию происшедшего.

На последних трех снимках тело перевернуто. Те же самые мелкие порезы на туловище и конечностях, а лицо выглядит бесформенной массой перемолотых костей. Ниже подбородка — выставленные напоказ хрящи рассеченной гортани, более твердые и не столь быстро подверженные гниению, как покрывавшие их мягкие ткани. Мне припомнилась Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Собаке тоже перерезали шею.

В очередной раз я стал просматривать снимки. Осознав, что пытаюсь найти на них знакомые черты погибшей женщины, отложил фотографии в сторону. Я все еще сидел за столом, когда в дверь постучали.

Генри.

— Дженис сказала, что приходила полиция. Что, деревенские опять взялись за скотоложство?

— Это насчет вчерашнего.

— А-а… — Он посерьезнел. — Проблемы?

— Да нет.

Здесь я слукавил. Было неловко утаивать что-то от Генри, но я никогда не вдавался в подробности своей прошлой жизни. Хоть он и знал, что я работал антропологом, сфера эта достаточно обширна, чтобы спрятать в ней сколько угодно грехов. Судебно-медицинская сторона моей профессии, участие в полицейских расследованиях — все это я скрыл от Генри. Разговаривать о таких вещах мне не хотелось.

И сегодняшний день не был исключением.

Его глаза привлекли лежавшие на столе снимки. Он находился слишком далеко, чтобы разобрать детали, но почудилось, будто меня поймали с поличным. Генри вскинул брови, следя, как я убираю фотографии обратно в конверт.

— Может, отложим пока этот разговор?

— Конечно. Я в общем-то и не думал совать нос в ваши дела.

— Да не в этом дело. Просто… просто есть кое-какие вещи, которые мне надо обдумать.

— У вас все в порядке? Вы, кажется, несколько… озабочены.

— Да нет, все нормально.

Он кивнул, хотя обеспокоенность в глазах осталась.

— Может, как-нибудь покатаемся на лодке? Немного физзарядки нам обоим не помешает.

Пусть Генри и не мог самостоятельно забираться в шлюпку или покидать ее, увечье не мешало ему грести или управлять парусом.

— Договорились, но лучше через пару деньков.

Было видно, как ему хочется расспросить меня. Впрочем, передумав, он обратным ходом подъехал к двери.

— Ладно, явлюсь по вашему первому зову. Где меня найти, вы знаете.

Когда Генри покинул кабинет, я откинулся в кресле, задрал лицо к потолку и зажмурился. «Я этого не хотел». А с другой стороны, кому вообще такого хочется? Не мертвой женщине, это уж точно. Я подумал о только что увиденных снимках и понял, что у меня — как и у нее самой — выбора нет.

Маккензи оставил свою визитку вместе с фотографиями. Увы, добраться до него не получилось ни через офис, ни по мобильнику. Я там и там записался на автоответчик с просьбой перезвонить, потом повесил трубку. Не могу сказать, что, приняв решение, я почувствовал облегчение, и все же часть груза скатилась с плеч.

После этого оставалось разобраться с утренним обходом. Только два пациента, в обоих случаях ничего серьезного: ребенок со свинкой и прикованный к постели старик, не желавший принимать пищу. Когда я с ними закончил, наступило время обедать. Я уже ехал назад, размышляя, где бы перекусить, дома или в пабе, как запищал мобильник.

Я судорожно схватил его, но оказалось, что это всего лишь Дженис с сообщением, что звонили из школы. Их, видите ли, беспокоит Сэм Йейтс и нельзя ли, чтобы доктор заехал на него посмотреть?

Я согласился. Все-таки хорошо, что можно заняться чем-то конструктивным, ожидая звонка от Маккензи.

Очутившись вновь в Манхэме, я отметил про себя, что присутствие полиции на улицах послужило отрезвляющим напоминанием о случившемся. Униформа констеблей резко выделялась на фоне веселеньких цветов, ярко раскрасивших церковный дворик и главную лужайку, а над всем поселком витало ощущение молчаливого и явного возбуждения. Школа, впрочем, выглядела вполне обычно. Хотя детям постарше и приходилось миль пять добираться до ближайшей средней школы, в Манхэме все еще имелась своя — маленькая, начальная. Залитый солнечными лучами дворик школы, некогда служившей часовней, был переполнен детским шумом и гамом. Шла последняя учебная неделя перед длинными летними каникулами, и возникало впечатление, что мысль об этом только подхлестывала обычную истерию большой перемены. Какая-то малышка мячиком отскочила от моих ног, увертываясь от своей подружки, пытавшейся ее осалить. Хихикая, они убежали прочь, настолько занятые игрой, что едва ли обратили на меня внимание.

Чувствуя знакомую пустоту под сердцем, я зашел внутрь. Бетти, секретарша, подарила мне ослепительную улыбку, когда я постучал в распахнутую дверь учительской.

— А, здравствуйте! Вы насчет Сэма?

Крошечная, всегда доброжелательная Бетти прожила в поселке всю жизнь. Ни разу не побывав замужем, она делила кров со своим братом и считала школьных учеников частью собственной, пусть даже изрядно разросшейся, семьи.

— Ну и как он? — спросил я.

Бетти наморщила носик.

— Да что-то хандрит. Он сейчас в санчасти. Зайдите туда, взгляните сами.

В действительности этим громким словом «санчасть» именовалась комнатушка с умывальником, кушеткой и аптечкой первой помощи. Сэм сидел, свесив ноги и понурив голову. Ребенок выглядел осунувшимся и казалось, готов был вот-вот разрыдаться.

Рядом находилась молодая женщина и тихим, умиротворяющим голосом читала ему книжку с картинками. Увидев меня, она с облегчением остановилась.

— Здравствуйте, я доктор Хантер, — сказал я и улыбнулся мальчику. — И как мы себя чувствуем, Сэм?

— Он немножко устал, — ответила женщина за ребенка. — Вроде бы прошлой ночью у него были кошмары. Да, Сэм?

Она говорила спокойно, без снисходительности, будто все это совершенно естественно. Наверное, его учительница, хотя раньше мы не встречались, да и акцент ее звучал не так заметно, как у местных. Сэм нахохлился и уткнулся подбородком себе в грудь. Я присел на корточки, чтобы мы могли посмотреть друг другу в глаза.

— Это правда, Сэм? Какие кошмары?

Впрочем, посмотрев снимки, я и сам знал, что это за кошмары. Ребенок, не поднимая лица, хранил молчание.

— Ну ладно, давай-ка я тебя посмотрю, хорошо?

Я не ожидая найти ничего по своей медицинской части и оказался прав. Температура, может, и слегка завышена, но не более того. Я потрепал его по голове и встал.

— Здоров как бык. Знаешь что, ты посиди пока, а мы с учительницей немного поговорим, ладно?

— Нет! — вскрикнул он, запаниковав.

Учительница ободряюще улыбнулась.

— Это ничего, Сэм, мы ведь будем совсем рядом, в коридоре — я даже дверь открою, — а потом сразу вернусь, хорошо?

Она протянула Сэму книгу. Помедлив секунду и насупившись, ребенок взял ее. Я вышел вслед за учительницей. Как и было обещано, она оставила дверь приоткрытой, однако отошла в сторонку, чтобы нас не было слышно.

— Извините, что пришлось вас вызвать. Я просто не знала, что делать, — тихо сказала она. — У него была самая настоящая истерика. Ребенка словно подменили.

Мне снова вспомнились фотографии.

— Я полагаю, вы знаете о вчерашнем?

Она поморщилась.

— В том-то и дело, что все знают. И каждому из детей хотелось об этом услышать из первых уст. Для него это оказалось слишком жутким.

— Родителей вызвали?

— Попыталась. Ни по одному номеру, что у нас есть, их не оказалось. — Она виновато пожала плечами. — И вот поэтому я подумала, что лучше вызвать вас. Я очень, очень о нем беспокоюсь.

Было видно, что это правда.

Я бы дал ей тридцать лет. Белокурые коротко подстриженные волосы выглядели вполне натурально, хотя и казались много светлее темноватых бровей, которые сейчас перерезала тревожная складка. Лицо слегка присыпано веснушками, особо заметными на фоне легкого загара.

— Он пережил серьезный шок. Возможно, потребуется время на восстановление, — сказал я.

— Бедняжка Сэм. И ведь накануне летних каникул… — Она кинула взгляд в сторону приоткрытой двери. — Вы считаете, ему понадобится психотерапевт?

Я и сам об этом подумывал. Если не наступит улучшений в ближайшие день-два, мне придется выписывать направление. Увы, мне самому довелось пройти таким путем, и я знал, что порой прикосновение к ране заставляет ее кровоточить еще сильнее. Я бы предпочел дать Сэму шанс самостоятельно выздороветь, пусть даже такой подход и шел вразрез с новомодными взглядами.

— Посмотрим, как пойдет дело. Может быть, к концу недели он сам встанет на ноги и даже будет бегать.

— Надеюсь…

— Думаю, сейчас самое лучше — отправить его домой, — сказал я. — А вы не звонили в школу, где учится его старший брат? Может быть, там знают, где и как найти родителей?

— Н-нет. Никому это даже в голову не пришло.

Она выглядела раздосадованной на саму себя.

— Есть кому с ним посидеть, пока они не приедут?

— Я посижу. А в классе меня подменят, я найду кого-нибудь. — Тут она сделала круглые глаза. — Ой, простите, я ведь не сказала! Я его учительница!

Я улыбнулся:

— Да я так и подумал.

— Боже мой, и даже не представилась! — При вспыхнувшем румянце веснушки проступили заметнее. — Дженни. Дженни Хаммонд.

Она застенчиво протянула руку. Теплая и сухая ладонь. Мне вспомнилось, как кто-то упоминал, будто в начале года появилась новая учительница, но впервые увидеть ее довелось только сегодня. Вроде бы.

— Мне кажется, я вас раза два видела в «Барашке», — сказала она.

— Возможно. Ночная жизнь здесь несколько ограничена.

Она усмехнулась:

— Да, я заметила. Так ведь мы потому и приезжаем в такие места. Уйти от всего остального…

Должно быть, у меня что-то промелькнуло на лице.

— Простите, но… у вас такое произношение… я и подумала, что вы не местный…

— Да нет, ничего, я действительно не отсюда.

Все же мой ответ, видимо, не до конца ее успокоил.

— Мне, наверное, лучше вернуться к мальчику.

Вместе с ней я зашел попрощаться с Сэмом и убедиться, что ему на самом деле не требуется успокоительного. Надо будет наведаться вечером и сказать матери, чтобы не пускала его в школу еще несколько дней, пока болезненные воспоминания об увиденном не покроются достаточно прочной коркой, которая позволит ему выдержать бесцеремонные тычки его школьных товарищей.

Я уже подходил к «лендроверу», когда зазвонил мобильник.

Маккензи.

— Вы сообщение оставляли, — начал он без предисловий.

Слова из меня хлынули безудержным потоком:

— Я помогу вам идентифицировать труп, и на этом все. Я не собираюсь влезать в это дело дальше, договорились?

— Как скажете.

Нет, не чувствовалось благодарности в таком ответе. А с другой стороны, не столь уж любезным было и мое предложение.

— И как думаете начать?

— Мне надо посмотреть, где нашли труп.

— Труп уже в морге, я мог бы вас там встретить — скажем, через час…

— Нет-нет, мне не нужен труп. Только место, где его нашли.

Его раздражение ощущалось даже через телефон.

— Почему? Что это даст?

У меня пересохло во рту.

— Попробую собрать «гербарий»…

Глава 6

Над болотом лениво плыла цапля, скользя по волнам леденящего воздуха. Со стороны она казалась слишком большой, чтобы держаться в небе: гигант в сравнении с мелкой болотной птицей, на которую временами падала ее тень. Уйдя в вираж, цапля стала снижаться и, дважды хлопнув крыльями, села на воду. Высокомерно тряхнув головой, она неторопливо пробралась через мелководье и застыла окаменевшей статуей на ногах-тростинках.

Я неохотно оторвал от нее взгляд, заслышав подходящего Маккензи.

— Вот, — сказал он, протягивая запечатанный пластиковый пакет. — Надевайте.

Достав белый хлопковый комбинезон, я сунул в штанины ноги и, следя, чтобы не прорвать тонкую ткань, стал натягивать его поверх ботинок и брюк. Стоило только застегнуться, как сразу выступил пот. До отвращения знакомое чувство влажного дискомфорта.

Словно шагнул назад во времени.

Я не мог стряхнуть с себя ощущение дежа-вю с той самой минуты, как встретился с Маккензи на пустыре, куда днем раньше привел за собой двух полицейских. Сейчас дорога в два ряда была уставлена патрульными машинами и внушительными автофургонами, что служат в качестве мобильных командно-спасательных центров или штабов. После того как я надел комбинезон и полотняные бахилы, мы, не говоря ни слова, прошли через болото по тропинке, обозначенной параллельными полосками оранжевой полицейской ленты. Я знал: Маккензи хочет спросить, чем я собираюсь заняться; знал также и то, что он думал, будто такое его любопытство выглядело бы признаком слабости в моих глазах. Сам я, однако, ничего не говорил вовсе не из тщеславного желания разыгрывать из себя влиятельную, неприступную особу. Просто оттягивал как можно дольше тот момент, когда придется взглянуть в лицо тому, ради чего я здесь очутился.

Место находки трупа было отгорожено дополнительными полосками ленты. Внутри, обезличенные белыми комбинезонами, копались в траве сотрудники полиции. Это зрелище вновь вызвало к жизни непрошеные воспоминания.

— У кого этот поганый «Викс»? — спросил Маккензи, ни к кому, в сущности, не обращаясь.

Какая-то женщина протянула ему пахучую смесь. Маккензи мазнул себе под носом и предложил баночку мне.

— Там еще довольно сильно воняет, хотя труп уже убрали.

Было время, когда я настолько сжился с запахами, присущими моей работе, что уже не беспокоился о них. Только все это в прошлом. Я нанес мазок камфорно-ментолового вазелина поверх верхней губы и, энергично шевеля пальцами, просунул руки в пару резиновых хирургических перчаток.

— Если хотите, есть маска, — сказал Маккензи. Я машинально замотал головой. Мне никогда не нравилось надевать респиратор без острой необходимости. — Тогда пошли.

Он нырнул под оранжевую ленту. Я за ним. Внутри круга полицейские из спецбригады прочесывали почву. Дюжина небольших маркеров, воткнутых в землю, обозначала точки, где были найдены потенциальные вещдоки. Я заранее знал, что большинство из них бесполезны: конфетные фантики, окурки и фрагменты костей животных, не имеющие никакого отношения к тому, что пытается обнаружить спецбригада. С другой стороны, на этом этапе полиция не знала и не могла знать, что важно, а что — нет. Все будет разложено по пакетикам и убрано для дальнейшего исследования.

В нашу сторону кое-кто кинул парочку любопытствующих взглядов. Тем временем лично меня интересовал только центральный участок. Здесь трава почернела и погибла, напоминая кострище. Хотя убил ее не огонь. Стало заметно кое-что еще: прорезавшийся даже сквозь защитный ментол запах, который ни с чем не спутаешь.

Маккензи бросил в рот мятную лепешку и убрал коробочку в карман, ни с кем не поделившись.

— Это доктор Хантер, — сообщил он полицейским, хрустя лепешкой. — Он судебный антрополог. Будет помогать нам идентифицировать труп.

— Да ну? Ох, видно, придется ему повозиться, — заметил один из сотрудников. — Трупа-то здесь нет.

Послышался смех. Их можно понять: они занимались своей работой и встречали в штыки любые попытки вмешаться. Особенно со стороны гражданских. С таким отношением я уже сталкивался.

— Доктор Хантер здесь по поручению старшего следователя Райана. И вы, разумеется, окажете ему всю помощь, какая потребуется. — В голосе Маккензи зазвучало раздражение. Лица вокруг внезапно стали совершенно непроницаемыми, и я понял, что этот выпад пришелся против шерсти. Впрочем, мне было все равно. Я уже сидел на корточках возле полоски мертвой травы.

По своей форме она напоминала контуры ранее лежавшего здесь тела. Силуэт гниения. На земле еще корчилось несколько червей, а на черных раздавленных стеблях снежными хлопьями были разбросаны белые перья.

Я осмотрел одно из них.

— Крылья точно от лебедя?

— Думаем, да, — ответил один из полицейских. — Мы их послали орнитологу на проверку.

— Пробы грунта?

— Уже в лаборатории.

По содержанию железа в почве можно определить, сколько крови впиталось в землю. Если жертве перерезали горло на месте обнаружения трупа, то концентрация железа окажется высокой. Если нет, то рану нанесли либо после смерти, либо женщину убили где-то еще, а тело бросили здесь.

— Что с насекомыми? — спросил я.

— Мы, знаете ли, не в первый раз это проделываем…

— Знаю. Просто хочу выяснить, как далеко вы продвинулись.

Полицейский преувеличенно тяжко вздохнул.

— Да, образцы насекомых собраны.

— И что выяснилось?

— Их по-научному называют «личинки».

Фырканье и сдавленные смешки. Я вскинул взгляд.

— А куколки?

— В смысле?

— Какой у них окрас? Бледные? Темные? Спущенные коконы находили?

Полицейский заморгал, вдруг помрачнев. Смех прекратился.

— Жуки? Много было жуков на теле?

Он на меня уставился, будто увидел ненормального.

— Слушайте, это вам не урок биологии, а расследование убийства!

Ясно. Старая полицейская косточка. Воспитанники современной школы ревностно изучают новые методики, готовы перенять любой опыт — лишь бы помогло делу. Но остаются и такие, кто сопротивляется всему, что не укладывается в их расписанные сто лет назад правила существования. Не раз и не два доводилось мне с ними сталкиваться. Похоже, из таких здесь собрали целый заповедник.

Я обернулся к Маккензи.

— У разных насекомых разные циклы развития. Эти личинки — вот они, видите? — в основном от мясных мух. Мухи трупные и падальные зеленые. При наличии открытых ран можно ожидать, что насекомые прилетят к телу немедленно. Они начинают откладывать яйца в течение часа, если стоит светлое время суток.

Пошарив кругом, я подобрал одну неподвижную личинку и положил ее на ладонь.

— Вот эта скоро окуклится. Чем старше личинка, тем она темнее. Судя по внешнему виду, я бы сказал, что этому экземпляру дней семь-восемь. Я не вижу вокруг никаких коконных фрагментов, а это означает, что куколки еще не выводились. Полный цикл развития мясной мухи занимает четырнадцать суток — стало быть, труп находился здесь более короткое время.

Я выкинул личинку обратно в траву. Остальные полицейские прислушивались, бросив работать.

— Итак, исходя из общего характера деятельности насекомых, мы имеем дело с интервалом где-то между одной и двумя неделями с момента смерти. Я полагаю, вы знаете, что это такое? — И я показал пальцем на следы желтовато-белесой массы, прилипшей к некоторым травинкам.

— Побочный продукт разложения, — холодно ответил полицейский.

— Правильно, — сказал я. — Это липоцера, она же трупный воск. По сути, это мыло, образованное жирными кислотами мягких тканей при разложении мускульного белка. Сильно повышает щелочность почвы, что, собственно говоря, и является причиной гибели мелкой растительности. И если вы внимательно посмотрите на эти белые комочки, то увидите, что они хрупкие и рассыпчатые. Это свидетельствует о довольно быстром процессе разложения, потому как в противном случае липоцера была бы эластичнее. Что согласуется с картиной обнаружения трупа, пролежавшего на воздухе в жаркую погоду, да еще со множеством открытых ран, куда свободно могут проникать бактерии. С другой стороны, липоцеры не так много, что опять-таки согласуется с предположением, что с момента смерти прошло менее двух недель.

Вокруг стояла полная тишина.

— Насколько меньше? — наконец подал голос Маккензи.

— Без дополнительной информации сказать невозможно. — Я посмотрел на хиреющие растения и пожал плечами. — Навскидку, даже с учетом быстрых темпов разложения, я бы дал девять, может быть, десять дней. Если бы дольше, то в такую жару уже наступила бы полная скелетонизация.

Разговаривая, я продолжал взглядом обшаривать мертвую траву, пытаясь отыскать то, что — как я надеялся — могло здесь находиться.

— Как был сориентирован труп? — обратился я к полицейскому.

— Сориен… Чего?

— Голова куда смотрела?

Насупившись, полисмен показал пальцем. Перед глазами всплыли снимки, я представил, как были вытянуты над головой руки, и стал осматривать землю в том месте. Того, что я искал, в траве не нашлось, поэтому я начал разворачивать спираль поиска, осторожно раздвигая пальцами травяные стебли и разглядывая то, что находится возле корней.

Я уже стал подумывать, что ничего нет, что какое-то трупоядное животное меня опередило, когда в глаза бросился искомый предмет.

— Попрошу пакет для вещдоков.

Дождавшись пакета, я сунул руку в траву и осторожно выудил иссохший, сморщенный лоскут коричневого цвета.

— Это что? — спросил Маккензи, по-журавлиному вытянув шею.

— Примерно через неделю после смерти начинается так называемая пелолапсия. Соскальзывание эпидермиса, если угодно. Вот почему кожа у трупа выглядит такой сморщенной, будто не по размеру. Особенно на руках. В конечном итоге кожица сходит полностью, как перчатка. Очень часто таким вещам не придают значения, поскольку люди не знают, что это такое, и принимают за пожухлую листву.

Я выставил на обозрение прозрачный пакет с клочком телесной ткани, похожим на пергамент.

— Вы говорили, что хотите обнаружить отпечатки пальцев?

Маккензи даже отпрянул.

— Шутите?!

— Нет. Не знаю, с какой это кисти — правой или левой, но вторая «перчатка» должна быть где-то рядом, если только не досталась животным. Так что дальнейший поиск оставляю в ваших надежных руках.

Один из полицейских фыркнул.

— И как прикажете снимать с него отпечатки? — язвительно спросил он. — Да вы сами посмотрите! Шелуха какая-то, да и только!

— О, здесь все просто, — меланхолично возразил я, начиная даже испытывать некое удовольствие. — Куриный суп из пакетика знаете? Как говорится, «только добавь воды» — и вуаля! — Ответом был тупой взгляд. — Короче, оставьте лоскут на ночь в воде. Он набухнет, и вы сможете натянуть его на руку. Так что гарантирую вполне приличный набор «пальчиков» для анализа.

Я вручил ему пакет.

— Да, кстати. На вашем месте я бы привлек кого-нибудь с ладонью поизящней. И пусть заранее наденут хирургические перчатки.

Оставив полицейского разглядывать трофей, я нырнул под ленту и вышел из круга. Начинало сказываться реактивное состояние. Я сбросил комбинезон и защитные бахилы, радуясь свободе.

Пока я сминал спецодежду в комок, подошел Маккензи. Он задумчиво качал головой.

— Да-а, правду говорят: век живи, век учись… Где это вы так наловчились?

— В Штатах. Провел пару лет в судебно-антропологическом центре Теннесси. На «трупоферме», как его неофициально именуют. Единственное место в мире, где процессы разложения изучают на настоящих человеческих трупах. Сколько это занимает при различных условиях, какие факторы влияют и так далее… ФБР там обучает своих агентов технике обработки места преступления. — Я кивнул в сторону полицейского, раздраженно раздававшего указания остальным сотрудникам. — Нам бы, наверное, тоже не помешало такое заведение.

— Ага, от них дождешься… — Маккензи принялся стаскивать с себя комбинезон. — Ненавижу эти чертовы тряпки… — пробормотал он, отряхивая костюм. — Так вы считаете, она была мертва дней десять?

Я стянул с рук резину. Запах латекса и влажная кожа вызвали к жизни куда больше воспоминаний, чем хотелось.

— Девять или десять. Правда, это вовсе не значит, что тело все время пролежало здесь. Его могли привезти откуда-то еще, но, думаю, ваши эксперты сумеют ответить на такой вопрос.

— Вы могли бы им помочь.

— Извините, я обещал помочь с идентификацией трупа. Завтра к этому часу вам станет понятнее, кто он. — «Или она», — подумал я про себя и тем не менее промолчал. Маккензи, однако, видел меня насквозь.

— Мы всерьез взялись за розыск Салли Палмер. На данный момент никто из опрошенных не видел ее после барбекю. Она сделала заказ в бакалейной лавке, а на следующий день, когда он был выполнен, за ним не явилась. Кроме того, по утрам она обычно звонила киоскерам, чтобы ей принесли газеты. Заядлая читательница «Гардиан», судя по всему. Но и прессу она перестала получать.

Во мне начало расти темное, уродливое чувство.

— И до сих пор об этом никто не сообщил?

— Видимо, нет. Такое впечатление, что ее никто не хватился. Все думали, она куда-то уехала или просто занята своей книгой… Киоскер сказал, что она вроде не из местных. А вы говорите, в деревне все на виду…

Я-то ничего не говорил. Не мог. Ведь я и сам не заметил ее отсутствия.

— Это еще не значит, что речь идет о Салли. Вечеринка в пабе состоялась почти две недели назад. Обнаруженная жертва, кем бы она ни была, погибла позже. И кстати, что с ее мобильным телефоном?

— А что с ним такое?

— Когда я звонил, он все еще работал. Если бы она отсутствовала все это время, то аккумулятор давно бы сел.

— Не обязательно. Модель новая, режим ожидания рассчитан на четыреста часов, то есть порядка шестнадцати суток. Возможно, рекламное преувеличение, хотя если мобильник действительно не использовался и просто пролежал в ее сумочке, то мог бы протянуть все эти дни.

— Все равно жертвой может быть кто-то другой, — уперся я, сам себе не веря.

— Может, и так. — Судя по тону, у инспектора имелось в запасе нечто, чем он не хотел со мной делиться. — Как ни крути, а убийцу найти надо.

С этим не поспоришь.

— Вы думаете, это кто-то из местных? Из поселка?

— Я вообще пока ничего не думаю. Жертвой могла стать туристка, путешествовавшая автостопом, а убийца просто выбросил ее по дороге. Сказать пока трудно. — Он втянул воздух сквозь зубы. — Послушайте…

— Ответом все равно будет «нет».

— Вы даже не знаете, что я хочу сказать.

— Нет, знаю. Еще одна просьба. Потом еще одна, и еще. — Я потряс головой. — Такими делами я больше не занимаюсь. Для этого есть и другие люди в стране.

— Их не так много. А вы — лучший.

— Уже нет. Я сделал все, что мог.

Холодное, бесстрастное лицо.

— В самом деле?

Отвернувшись, Маккензи пошел прочь, оставив меня добираться до «лендровера» в одиночку. Я поехал было назад, но как только пропал из поля зрения, свернул на обочину. Безудержно тряслись руки. Внезапно стало трудно дышать. Я уронил голову на руль, стараясь не глотать воздух ртом как рыба, потому что знал, что от гипервентиляции станет только хуже.

Наконец отпустило. Мокрая от пота рубашка после панического приступа липла к спине, и все же я не шевелился пока сзади не раздался гудок. К месту, где моя машина перегородила проезд, приближался трактор. Пока я смотрел на него, тракторист несколько раз сердито махнул мне: «Уйди с дороги!» Я поднял руку, признавая свою вину, и тронулся в путь.

К тому времени как я добрался до поселка, напряжение спало. Голода пока нет, однако я понимал, что должен чем-то перекусить. Я остановился возле магазина, выполнявшего здесь роль супермаркета, и решил взять себе сандвич. «Захвачу его домой и прикорну на часок-полтора, чтобы к вечернему приему привести мысли в порядок». Минуя аптеку, я едва не налетел на выходившую из дверей молодую женщину. Она была мне знакома: пациентка Генри, одна из тех преданных душ, что до сих пор предпочитали ходить на консультации именно к нему, пусть даже приходилось долго сидеть в очереди. Как-то раз, когда Генри был занят, мне довелось ее принять, и теперь я силился припомнить ее имя. «Лин, — всплыло в голове. — Лин Меткалф».

— Ой, извините! — воскликнула она, прижимая к груди пакет.

— Ничего страшного. Как вы поживаете, кстати?

Улыбка от уха до уха.

— Спасибо, отлично!

Глядя ей вслед, я, помнится, даже подумал: «Как это здорово — встретить совершенно счастливого человека». И на эхом выбросил ее из головы.

Глава 7

Лин позднее обычного достигла насыпи, рассекавшей заросли камыша. К тому же этим утром туман стоял плотнее, чем вчера. Все вокруг было окутано одеялом из белого дыма, завивавшегося бесформенными узорами, на которых никак не хотел фокусироваться взгляд. Позднее всю дымку выжжет солнце, и к обеду день станет одним из самых жарких в году. Но пока… пока вокруг холодно и сыро, а солнце и жара кажутся небылицей.

В теле ощущалась некая одеревенелость, и было как-то не по себе. Прошлой ночью они с Маркусом засиделись допоздна из-за телефильма, и сейчас организм протестовал. С огромной неохотой вытащив себя из постели, Лин даже пару раз огрызнулась на Маркуса, который отказался войти в ее положение и, ворча в ответ, заперся в душе. Сейчас, на воздухе, Лин чувствовала, как ноют и протестуют мышцы. «Ничего, вылечим бегом. Скоро станет легче». Она поморщилась. «Ну-ну…»

Чтобы отвлечься от мысли, какой трудной выдалась сегодняшняя пробежка, Лин подумала о коробочке, что она спрятала в комоде под своими лифчиками и трусиками, где Маркус никогда на нее не наткнется, это уж точно. Интерес к ее нижнему белью он проявлял исключительно тогда, когда оно было на ней надето.

Заходя в аптеку, Лин вовсе не планировала покупать тест-комплект для проверки беременности, но, заметив его на полке, под влиянием какого-то порыва положила одну из коробочек в корзинку, рядом с гигиеническими тампонами, которые, как она надеялась, ей не понадобятся. Впрочем, даже в ту минуту она чуть было не передумала. В здешних местах очень трудно хоть что-то сохранить в тайне, поэтому покупка подобных вещей вполне могла означать, что к концу дня весь поселок будет провожать тебя понимающим взглядом.

Аптека, однако, оказалась пуста, и лишь за кассой стояла скучающая девушка. Работала она тут недавно, была совершенно безразлична к любому человеку старше восемнадцати и вряд ли обратила бы внимание, что покупает себе Лин, не говоря уже о желании посплетничать. Лин подошла с пылающим лицом и сделала вид, что роется в сумочке в поисках кошелька, пока кассирша безучастно пробивала чек.

Сияя как ребенок, Лин выскочила на улицу и чуть было не столкнулась с одним из местных врачей. С тем, который помоложе. Не с доктором Генри. Этого звали доктор Хантер. Тихий, но симпатичный. Его появление вызвало немалый переполох среди поселковых дам, хотя док, кажется, этого даже не заметил. Он, наверное, принял ее за ненормальную, пока она улыбалась ему во весь рот будто идиотка. Или вообразил, что она к нему неровно дышит. Эта мысль вновь заставила ее улыбнуться.

Пробежка стала приносить плоды. Наконец-то начала проходить одеревенелость, переставали ныть мышцы, разогретые потоком крови. Лес уже совсем близко, и, глядя на него, Лин почувствовала, как в подсознании шевельнулись какие-то темные ассоциации. Поначалу, увлеченная воспоминаниями об аптеке, она не могла понять, в чем дело. И тут в голове всплыло. Она совсем забыла про мертвого зайца, что попался ей вчера на тропинке. И еще за ней кто-то следил…

Внезапно перспектива вновь оказаться в лесу — особенно в такой туман — показалась до странности непривлекательной. «Дура», — подумала Лин, изо всех сил пытаясь прогнать эту мысль, и все же несколько сбросила темп, приближаясь к лесу. Сообразив, что происходит, она досадливо щелкнула языком и прибавила скорость. Лишь у самой опушки ей вдруг вспомнилась убитая, труп которой недавно нашли. «Да, только ведь не здесь, — сказала она себе и кисло добавила: — И потом, убийца должен быть мазохистом, чтобы в такую рань слоняться по лесам». Вокруг уже начинали смыкаться деревья.

С облегчением она отметила, что дурные предчувствия, осаждавшие ее днем раньше, при этом не материализовались. Лес вновь стал просто лесом. Тропинка пуста — мертвый заяц, без сомнения, уже превратился в одно из промежуточных звеньев пищевой цепи. Природа есть природа. Лин бросила взгляд на секундомер и, отметив, что отстает на одну-две минуты против обычного времени, прибавила темп. Каменный столб уже был видел, темным пятном пробиваясь сквозь туман. Лин вот-вот должна была с ним поравняться, и тут до нее дошло: что-то не так. Через мгновение свет и тень встали на свои места, и всякие мысли о беге вылетели из головы.

К камню была привязана мертвая птица. Дикая утка, перехваченная проволокой за шею и ноги. Придя в себя, Лин быстро огляделась. Смотреть, впрочем, оказалось не на что. Только деревья кругом — и дохлая утка. Лин смахнула пот с бровей и пригляделась к птице. В тех местах, где тонкая нить врезалась в кожу, перья потемнели от крови. Не зная, что делать — отвязывать птицу или нет, — бегунья нагнулась, чтобы получше рассмотреть проволоку.

Птица открыла глаза.

Вскрикнув, Лин отшатнулась, а утка тем временем судорожно забилась о камень, дергая стянувшую горло проволоку. От этого становилось только хуже, но Лин не решалась приблизиться к бешено хлопавшим крыльям. Потихоньку вернулась способность рассуждать, и в голове стала выстраиваться связь между птицей и вчерашним зайцем, будто специально выложенным на тропинке. Слепящей вспышкой сверкнула догадка.

Если утка до сих пор жива, значит, она здесь не так долго. Кто-то сделал это недавно.

И этот кто-то знал, что Лин наткнется на птицу.

Часть ее существа пыталась протестовать, настаивая, что все это бред, фантазия. Однако Лин уже неслась назад со всех ног. Ветки хлестали розгами; бег стал гонкой; в голове одна только мысль: «Беги, беги, беги!» Не важно, глупо это или нет — только бы вырваться из леса на волю. Еще один поворот — и она увидит луг. Воздух хрипел в горле, глаза простреливали заросли справа и слева: вот-вот из них кто-то вынырнет. Но нет, никого. То ли стон, то ли всхлип вырвался у последнего поворота. «Еще немного», — проскочила мысль, уже готова была нахлынуть волна облегчения — и тут что-то схватило ее за ногу.

Реагировать времени не было. Лин кубарем полетела на землю, удар вышиб воздух из легких. Она не могла дышать, не могла шевельнуться. Оглушенная, она с трудом сделала вдох, затем другой, глоткой всасывая сырой запах суглинка. Не веря себе, Лин пыталась отыскать взглядом предмет, о который споткнулась. Нога неуклюже вытянута, ступня вывернута под странным углом. Лодыжка перехвачена блестящей леской. Нет, не леской.

Проволокой.

Осознание пришло слишком поздно. Она еще не успела встать на ноги, как сверху упала тень. Что-то прижалось к лицу, не давая вздохнуть. Лин дернулась, пытаясь всеми силами, что оставались в руках и ногах, вырваться из облака едкой химической вони. Сил не хватало. А сейчас и они начали иссякать. Трепыхания становились все слабее, от нее уплывало утро, свет таял, уступая темноте. «Нет!» Она хотела бороться, но все глубже и глубже тонула во мраке, как галька, упавшая в колодец.

Что испытывала она, пока не угасло сознание? Чувство неверия, нереальности? Может быть, хотя и недолго.

О нет, совсем недолго.

* * *

Для остальных жителей поселка день начался как обычно. Может, только чуточку напряженнее из-за постоянного присутствия полиции и догадок о том, кем могла оказаться мертвая женщина. «Мыльная опера», воплощенная в жизнь; мелодрама, разыгрываемая прямо на подмостках Манхэма. Да, кто-то умер, и все же в глазах большинства инцидент выглядел довольно отвлеченным и, стало быть, не трагичным. По общему, хотя и не высказанному, мнению, убита была совершенно посторонняя женщина. Будь она из своих, разве это не стало бы ясно? Разве ее не хватились бы, не распознали бы тут же виновника? Нет, гораздо проще считать, что пострадал кто-то из чужаков. Какой-то пришелец из городских, кому хватило дурости сесть не в ту машину, чтобы теперь оказаться щепкой, выброшенной ураганом судьбы на местные берега. Так что происходящее воспринималось чуть ли не как развлечение, диковинка, которой можно упиваться, не мучаясь печалью и скорбью.

Даже то обстоятельство, что полиция расспрашивала про Салли Палмер, не изменило общего настроения. Всякий знал, что она писательница, часто уезжавшая в Лондон. В памяти людей ее лицо до сих пор слишком ново, чтобы проводить какую-то параллель с находкой на болоте. Словом, Манхэм оказался не в состоянии отнестись к происходящему серьезно и согласиться с тем, что обитатели поселка выступают не просто как зрители, а, напротив, играют в деле гораздо более важную роль.

Еще не сядет солнце, как все изменится.

В моем случае это произошло в одиннадцать часов утра, со звонком от Маккензи. Спал я плохо и пришел в амбулаторию пораньше, чтобы стряхнуть с себя остатки очередного кошмара с привидениями. Когда затрещал телефон и Дженис сообщила, кто на проводе, в животе опять шевельнулась тугая спираль.

— Соедините.

Пауза показалась бесконечной, хотя и не такой длинной, как хотелось бы.

— Отпечатки совпали, — начал Маккензи без предисловий, — это Салли Палмер.

— Вы уверены?

(«Дурацкий вопрос», — тут же подумал я.)

— Никаких сомнений. Отпечатки совпали с образцами из ее дома. Кстати, она у нас проходила по картотеке. Как-то раз задержали на манифестации, еще студенткой.

Не думал я, что у Салли такой воинственный характер… Да я так и не узнал ее по-настоящему. И никогда теперь не узнаю.

У Маккензи было еще не все:

— Сейчас, когда мы точно установили личность, можно серьезно взяться за дело. Но я подумал, что вам, возможно, будет интересно узнать, что мы до сих пор не нашли никого, кто бы мог вспомнить, что видел ее после той вечеринки в пабе.

Он многозначительно замолчал, как если бы мне следовало сделать какой-то вывод. Пришлось напрячь память, и через пару секунд я сказал:

— Вы имеете в виду, что даты не сходятся?

— Нет, не сходятся, если с момента смерти и впрямь прошло девять-десять суток. Сейчас дело выглядит так, будто она пропала почти две недели назад. Недостает нескольких дней.

— Так ведь данные приблизительные, — возразил я. — Я мог и ошибиться. А что говорит патологоанатом?

— Говорит, что исследует труп, — сухо ответил инспектор. — И пока что против ваших выводов не возражает.

Неудивительно. Как-то раз мне довелось работать над телом жертвы, пролежавшим в морозильной камере несколько недель, прежде чем убийца избавился от трупа. Впрочем, процесс разложения обычно идет по графику, который меняется в зависимости от среды — замедляется или ускоряется, следуя окружающей температуре и влажности. Стоит только внести поправки на такие факторы, как процесс становится вполне понятным. И то, что я видел накануне на болоте (я до сих пор не сумел совершить эмоциональный скачок и отождествить труп со знакомой мне женщиной), можно было интерпретировать точно так же, как показания секундомера. Вопрос лишь в умении истолковать факты.

Увы, на такое способны далеко не все патологоанатомы. В определенной части судебная медицина и антропология сближаются друг с другом. Однако как только дело касается далеко зашедшего процесса разложения, большинство патологоанатомов умывают руки. Их область — выявление причин смерти, что все более и более затрудняется по мере распада биологических структур. И вот здесь начиналась моя работа.

«С которой покончено», — напомнил я себе.

— Вы меня слышите, доктор Хантер?

— Да, слышу.

— Прекрасно. Потому что мы, похоже, угодили в тупик. Нам так или иначе надо выяснить, что случилось в «недостающие» дни.

— Она могла попросту куда-то уехать. Скажем, ее вызвали и не было времени хоть кого-нибудь предупредить.

— Ага. И как только она вернулась, ее тут же убили, да так быстро, что в поселке ее никто не видел.

— Это возможно, — возразил я упрямо. — Скажем, пришла домой, а там грабитель сидит…

— Да, могла спугнуть бандита, — согласился Маккензи. — Тогда тем более надо установить точное время.

— И все же я-то тут при чем?

— А как быть с собакой?

— С собакой? — машинально повторил я, хотя уже понял, куда он клонит.

— Логично предположить, что тот, кто убил Салли Палмер, прикончил и ее собаку. Отсюда вопрос: сколько времени была мертва собака?

Меня охватило двойственное чувство: уважение к сообразительности Маккензи и досада на себя. Разумеется, я изо всех сил старался обо всем этом не думать, но было время, когда мне не требовалось чужих подсказок.

Он продолжил:

— Если собака была мертва приблизительно столько же, тогда ваша версия про грабителя приобретает больший вес. Салли откуда-то приезжает, ее собака расстраивает планы взломщика, он их убивает и на болоте избавляется от трупа хозяйки. Что-то в этом духе. Но! Если собака была убита раньше, то дело предстает в ином свете. Потому как в этом случае убийца не сразу прикончил свою жертву. Он ее где-то держал, пока она ему не наскучила, и лишь затем взялся за нож.

Маккензи выдержал паузу, чтобы смысл его слов полностью дошел до меня.

— Итак, я бы сказал, что нам надо кое-что выяснить. Вы согласны со мной, доктор Хантер?

* * *

Дом Салли Палмер сильно изменился с момента моего последнего приезда. Тогда он просто стоял, молчаливый и пустой; сейчас же встречал суровых и непрошеных гостей. Дворик заставлен полицейскими машинами, повсюду снуют озабоченные эксперты-криминалисты, кто в спецодежде, кто просто в униформе. Но деловитое оживление, казалось, только подчеркивало общее впечатление заброшенности, превратив этот дом из жилища в жалкую и совсем свежую «капсулу времени», которую потрошат и разглядывают под лупой.

«Такое ощущение, что от самой Салли здесь ничего не осталось», — пришло мне в голову, пока мы с Маккензи пересекали дворик.

— Приезжал ветеринар насчет коз, — сообщил он. — Половина уже передохла, а еще пару пришлось забить. Он говорит, что удивительно, как вообще кто-то из них выжил. Еще день-два — и все. Конечно, козье племя так просто не выморишь, но он думает, что надо недели две без воды и корма, чтобы довести их до такого состояния.

То место позади дома, где я нашел овчарку, было обнесено лентой, однако в остальном ничего не изменилось. Никто не торопился убирать собачий труп, так что или эксперты здесь уже закончили, или считали, что есть задачи поважнее. Маккензи остался чуть позади, хрустя своими мятными лепешками, а я присел на корточки, чтобы получше рассмотреть небольшое тельце. Бесс мне казалась покрупнее — и совсем не обязательно, что память выкидывает фокусы; просто разложение уже изрядно потрепало останки.

Шерсть вводила в заблуждение, скрывая то обстоятельство, что от собаки остались почти одни кости. Впрочем, сухожилия и хрящи еще на месте — в частности перерезанная трахея, которую можно видеть в зияющей ране на шее, — а вот от мягких тканей толком ничего не сохранилось. Подобрав палку, я легонько потыкал в землю вокруг трупа, заглянул в пустые глазницы и встал.

— Итак? — спросил Маккензи.

— Трудно сказать. Здесь надо учесть меньшую массу тела, к тому же и шерсть повлияла на скорость распада. В какой степени, я не знаю. Единственный сопоставимый опыт моей работы касался свиней, а у них шкура голая, без волосяного покрова. Правда, я бы сказал, что в нашем случае насекомым было сложнее откладывать яйца, исключая участки открытых ран. В общем, шерсть, наверное, замедлила процесс.

Я скорее беседовал сам с собой, чем с Маккензи, расчищая память от паутины, просеивая зерна знаний, доселе пребывавших в спячке.

— До открытых мягких тканей добрались животные. Видите, вот тут, возле глазниц? Кость обглодана. Для лис отверстие уж очень маленькое; так что повинны, наверное, грызуны и птицы. Причем шуровали они на весьма раннем этапе, потому как слишком сильная вонь их бы отпугнула. С другой стороны, это означает уменьшение объема мягких тканей и, как следствие, не столь интенсивную деятельность насекомых. Кстати, почва здесь гораздо суше, чем на болоте, где вы нашли мертвую женщину. — У меня так и не получалось сказать «Салли Палмер». — Вот почему труп выглядит столь высохшим. При такой жаре, без влаги, он мумифицируется, что меняет характер процесса разложения.

— Стало быть, вы не знаете, как давно убили собаку? — подстегнул меня Маккензи.

— «Знать» — значит быть уверенным. Я просто говорю, что здесь замешана масса переменных. Могу сказать — думаю, однако имейте в виду, что оценка только предварительная. Нельзя же получить бесспорные и быстрые ответы при беглом осмотре!

— Но все же?

— Ну хорошо. Пустых коконов я не обнаружил, хотя некоторые куколки скоро должны лопнуть. Они явно старше тех, что мы видим вокруг трупа, так как темнее окрашены. — И я показал на открытую рану на собачьей шее. Около нее, в траве, ползало несколько блестящих точек. — А вот и жуки. Не очень много, да они обычно и приходят позже. Если угодно, первую волну десанта составляют именно мухи и их личинки. По мере развития процесса стрелка весов качнется в другую сторону. Меньше опарышей, больше жуков.

Маккензи наморщил лоб.

— А возле Салли Палмер жуки были?

— Я не видел. Впрочем, жуки не столь надежные индикаторы, как личинки мясных мух. И, как я уже говорил, имеются прочие переменные, которые тоже надо учитывать.

— Послушайте, я ведь не прошу вас давать показания под присягой. Хочу просто знать — хоть примерно! — когда сдох этот чертов пес.

— Навскидку, — сказал я, разглядывая кости с лохмотьями шерсти, — тринадцать-четырнадцать суток.

Он закусил губу и нахмурился.

— Значит, его убили до женщины.

— Да, у меня такое впечатление. В сравнении с тем, что я видел вчера, разложение началось на трое-четверо суток раньше. Даже если, к примеру, вычесть дня полтора, пока пес провалялся на улице, все равно получаем порядка трех суток. Но, повторяю, это пока что лишь догадки.

Маккензи задумчиво меня разглядывал.

— Вы не могли ошибиться?

Тут я и сам засомневался. И все же ему нужен совет, а не моя ложная скромность…

— Нет, не мог.

Он вздохнул.

— Черт…

Зазвонил его мобильник, и, отцепив трубку с ремня, Маккензи отошел в сторону. Я остался возле трупа, еще раз внимательно приглядываясь ко всему, что могло бы изменить мое мнение. Нет, все вроде правильно. Я нагнулся, чтобы поближе взглянуть на горло. Хрящи сохраняются дольше, чем мягкие ткани, однако до них добрались животные и обглодали края. Но все равно было видно, что здесь разрез, а не укус. Вынув из кармашка фонарик-карандаш и дав себе слово не позабыть его продезинфицировать, прежде чем опять совать в рот пациентам, я посветил внутрь раны. Разрез глубокий, до самых шейных позвонков. Я поиграл лучом на бледной тонкой царапине на косточке. Никакое животное не оставит такого следа. Лезвие вошло так глубоко, что задело и хребет.

Значит, большой нож или тесак. Причем весьма острый.

— Что-то нашли?

Я до того увлекся, что не услышал возвращения Маккензи. Я рассказал ему о своем открытии:

— Если кость задета достаточно сильно, то вы, пожалуй, сможете сказать, есть ли на кромке волновая заточка. В любом случае нужна сила, чтобы так глубоко рассечь. Должно быть, здоровый мужик.

Маккензи кивнул, но как-то рассеянно.

— Слушайте, мне надо отойти. А вы не торопитесь: сколько нужно времени, столько занимайтесь. Я скажу экспертам, чтобы вас не трогали.

— Да нет, не надо. Я закончил.

— Вы не передумаете?

— Сколько мог, я вам рассказал.

— Я к тому, что могли бы рассказать и побольше, при желании-то…

Уже начинало злить то, как он пытался мной управлять.

— Это мы с вами уже проходили. И я сделал все, что обещал.

Казалось, Маккензи что-то взвешивает. Инспектор прищурился на солнце.

— Ситуация изменилась, — наконец решившись, сказал он. — Пропал кое-кто еще. Возможно, вы ее знаете. Лин Меткалф.

Имя — словно удар под ложечку. Я вспомнил, как прошлым вечером видел эту женщину возле аптеки. Какой счастливой она казалась…

— Вышла сегодня из дома на утреннюю пробежку и не вернулась, — бесстрастно продолжал Маккензи. — Может, и ложная тревога, хотя прямо сейчас не похоже. И если так, если преступник тот же самый… мы под такую раздачу попадем… Потому что Лин Меткалф либо уже мертва, либо ее где-то держат. А зная, что проделали с Салли Палмер, такого я не пожелал бы и врагу.

Я едва не спросил, зачем он мне все рассказывает, да только ответ был ясен еще до того, как вылетели слова. С одной стороны, он сильнее давил на меня, чтобы я с ними сотрудничал. А с другой… В конце концов, Маккензи ведь полицейский. То, что именно я сообщил о пропаже Салли Палмер, ставило меня ближе к концу списка подозреваемых. А если объявится и вторая жертва, то все снова окажется подвешенным в воздухе. Нельзя пропускать ни одной потенциальной ниточки.

Включая меня.

С совершенно непроницаемым лицом Маккензи наблюдал за моей реакцией.

— Я еще позвоню. Уверен, что вас, доктор Хантер, не нужно просить держать эту новость при себе. Я уже знаю, что вы умеете хранить тайны.

С этими словами он развернулся и пошел прочь, преследуемый по пятам «черной собакой» — собственной тенью.

* * *

Если Маккензи и не шутил насчет конфиденциальности, то беспокоился все же зря. Манхэм слишком мал для таких секретов. К тому времени, когда я вернулся с фермы Салли Палмер, новость уже облетела всех и вся. Почти одновременно стало известно, кем оказалась ранее убитая женщина. В итоге двойное потрясение. Как в это можно поверить? За несколько часов настроение поселка изменилось. Лихорадочное возбуждение сменил шок. Большинство цеплялось за надежду, что оба события окажутся не связанными между собой и что предполагаемая «вторая жертва» еще объявится целой и невредимой.

Увы, надежда таяла с каждым часом.

Когда Лин не вернулась с пробежки, ее муж Маркус отправился на поиски. Позднее он признался, что поначалу не слишком волновался. Пока имя Салли Палмер не объявили, его больше беспокоила мысль, что жена решила опробовать новый маршрут и просто-напросто заблудилась. Такое уже бывало. Вот почему, шагая по тропинке к озеру, он выкрикивал ее имя с ноткой раздражения в голосе. Ведь Лин знала, что у мужа впереди трудный день, а сейчас ее идиотская привычка бегать по утрам вынуждала Маркуса опаздывать.

Он все еще был не слишком встревожен, пока шел через камыши к лесу. Когда Маркус обнаружил привязанную к камню мертвую утку, то его первой реакцией стал гнев на бессмысленную жестокость. Всю свою жизнь он провел в деревне и никакой сентиментальности к животным не испытывал, однако беспричинный садизм — совсем иное дело. Стоило этой мысли всплыть в голове, как по спине Маркуса пополз первый холодок страха. Он попытался убедить себя, что мертвая птица никаким боком не касается Лин. Но страх уже пустил свои корни.

Он продолжал разрастаться, питаясь эхом от криков Маркуса, одиноко звеневших среди безучастного леса. К тому времени, когда муж Лин Меткалф решил пуститься в обратный путь, остатки его спокойствия держались на волоске. Чуть ли не бегом возвращаясь к озеру, он повторял себе, что Лин — конечно же! — уже ждет его дома. И тут он увидел вещь, от которой последние капли надежды сдуло прочь, будто водяную пыль.

Полускрытый за корнем дерева, на земле лежал ее секундомер.

Маркус поднял его, и в глаза бросился сломанный браслет и треснувший циферблат. Чувствуя, как страх уступает место панике, он принялся обшаривать кусты в поисках других следов. Их не было. По крайней мере он их не распознал. Маркус заметил, но не обратил внимания на толстый колышек, вбитый в землю поблизости. Несколько часов спустя полиция установит, что это остатки силка, а еще через некоторое время на тропинке будут найдены пятна крови.

Сама же Лин словно испарилась.

Глава 8

Такое впечатление, что чуть ли не весь Манхэм вышел на поиски пропавшей. В другое время или при иных обстоятельствах еще можно было бы предположить, что Лин исчезла сама, из каких-то своих соображений. Да, в поселке считали, что они с мужем выглядят вполне счастливой парой. Но ведь в таких делах никогда ничего толком не знаешь…

Однако сейчас, вслед за убийством другой женщины, исчезновение Лин Меткалф немедленно предстало в гораздо более зловещем свете. И пока полиция сосредоточенно прочесывала лес и участки маршрута ее утренних пробежек, каждый, кто был в состоянии, хотел как-то помочь.

Стоял замечательный летний вечер. Солнце клонилось к закату, в небе ныряли юркие ласточки… Чуть ли не деревенский праздник, редкостное ощущение единства и сплоченности людей. И все же никто не мог надолго позабыть о причине, почему они здесь. А реальность тут же напоминала о себе еще одной горькой мыслью.

Руку к убийству приложил кто-то из своих.

Больше нельзя все сваливать на чужака. Уже невозможно. Едва ли случайность — и, конечно, не совпадение, — что обе женщины оказались из одного и того же поселка. Никто не мог поверить, что чужак остался бы в округе после убийства Салли Палмер или вернулся назад за второй жертвой. Отсюда получается, что тот, кто зарезал одну женщину и устроил ловушку другой, просто обязан быть кем-то из местных. Можно предположить, конечно, что этим человеком мог оказаться кто-то из соседней деревни, однако тут же возникал вопрос: почему именно Манхэм стал местом совершения обоих преступлений? Здесь напрашивался второй вывод, более логичный и вместе с тем более пугающий: мы знали не только обеих женщин, но и ту тварь, что несла ответственность за смерть одной из них и исчезновение другой.

Эта идея еще только начинала пускать корни в сознании вышедших на поиски людей. До полного расцвета ей пока далеко, хотя первые ростки уже начали пробиваться наружу. Они проявлялись в том, с какой отчужденностью — пусть еще небольшой — жители поселка стали относиться друг к другу. Все были наслышаны о том, что преступники сами принимают участие в поисках. С едва обсохшей на руках кровью убийца мог разыгрывать на людях отвращение и сострадание, даже лить крокодильи слезы, хотя в гнилой темнице его сердца были заперты последние крики и мольбы жертв. И пусть даже Манхэм продемонстрировал свою сплоченность, раздвигая длинные стебли травы и заглядывая под кусты, подозрение начало подтачивать его изнутри.

Я присоединился к поискам сразу после вечернего приема. Мозговым центром всего мероприятия служил полицейский автофургон, поставленный в самом конце дороги, у леса, где Маркус Меткалф нашел секундомер своей жены. Здесь уже начиналась окраина поселка, и машины на четверть мили запрудили дорогу, уткнувшись в живые изгороди по обеим сторонам. Некоторые из жителей пришли сами, по зову сердца, хотя большинство привлек сюда переполох. Толклась рядом и кучка журналистов, правда, пока только местных. В тот момент общенациональные издания еще не успели подхватить эту историю или, быть может, просто считали, что убийство одной женщины и похищение другой не такая и новость. Вскоре все изменится, но сейчас Манхэм мог заниматься собственными делами в относительной безвестности.

Полиция организовала своего рода общественный штаб для координации массовых поисков, причем далеко не в последнюю очередь из чисто пропагандистских соображений. У народа появится чувство причастности к делу, и можно быть уверенным, что добровольцы не станут путаться под ногами профессионалов. Впрочем, местность вокруг Манхэма настолько глухая, что всю ее осмотреть просто невозможно. Словно губка способна она впитать сколь угодно много людей, так и не выдав свои секреты.

Маркуса Меткалфа я увидел возле других мужчин, но держался он немного в стороне. У Маркуса пусть не атлетический, но все же крепкий тип сложения, характерный для человека, занятого физическим трудом. Копна светлых волос. Лицо при нормальных обстоятельствах можно было бы назвать приятным и жизнерадостным, однако сейчас Меткалф выглядел осунувшимся, с налетом желтизны на загорелых, но побледневших скулах. Рядом с ним стоял Скарсдейл. Почтенный пастор наконец-то нашел дело под стать суровым и непреклонным чертам своей физиономии. Я на мгновение задумался, не подойти ли, чтобы выразить… Что? Сочувствие? Соболезнования? Пустота любых моих слов и воспоминания о том, насколько мало я сам ценил неуклюжие попытки почти незнакомых людей что-то мне высказать, чем-то поддержать, меня остановили. Вместо этого, оставив Маркуса на попечение пастора, я направился прямиком к штабу за указаниями, куда идти и что делать.

Об этом решении мне еще предстояло пожалеть.

Несколько часов я без толку потратил, пробираясь сквозь заболоченный луг в составе группы, куда входил Руперт Саттон, который вроде бы даже был рад вырваться из-под опеки деспотичной матери. Из-за своей грузности он с трудом поспевал за нами. Тяжело дыша ртом, Руперт тащился следом, пока мы медленно, по кочкам преодолевали поле, обходя особо топкие места. Один раз он поскользнулся и упал на колени. На меня по-звериному пахнуло потом, когда я помог встать ему на ноги.

— Черт, — выдохнул Руперт, уставившись на руки с налипшей, как черные перчатки, грязью и заливаясь румянцем от собственной неловкости. Голос у него оказался на удивление высоким, прямо девичьим. — Черт, черт, — принялся он повторять, сердито при этом моргая.

Если не считать этого случая, люди говорили мало. Когда сумерки сделали дальнейшие поиски бессмысленными, мы оставили попытки и вернулись назад. Общее настроение — под стать мрачному, темнеющему пейзажу. Я знал, что по пути домой многие зайдут в «Черный ягненок» — нуждаясь больше в человеческом общении, чем в спиртном. Сам я намеревался поехать прямиком домой, но передумал. В тот вечер мне хотелось оставаться в одиночестве ничуть не больше, чем прочим жителям поселка. Припарковавшись возле кабачка, я вошел внутрь.

Если не считать церкви, «Барашек» был самым старым зданием в Манхэме и относился к числу тех немногих домов, где сохранилась традиционная камышовая крыша. В любом ином месте нашего озерного края его бы давно «причесали», сделав картинно-респектабельным, но коль скоро угождать некому, кроме своих же местных, никаких серьезных попыток приостановить обветшание паба не делалось. Камышовые стебли потихоньку плесневели, а некрашеная, заляпанная стенная штукатурка пошла трещинами.

Сегодня, впрочем, торговля шла полным ходом, хотя до праздничной атмосферы было далеко. Меня приветствовали серьезными, даже угрюмыми, кивками, а разговоры велись приглушенно и на полутонах. Когда я подошел к бару, хозяин вздернул подбородок, будто задавая немой вопрос. Владелец паба был наполовину слепым, а белесый цвет больного глаза придавал ему сходство со стареющим лабрадором.

— Пожалуйста, Джек, одну пинту.

— Ходили на поиски? — спросил он, ставя передо мной пиво. Когда я кивнул, он отмахнулся от банкноты. — Для вас бесплатно.

Я уже успел прикончить почти весь стакан, когда мне на плечо упала чья-то рука.

— Я так и думал, что ты сегодня зайдешь.

Взглянув вверх, я узнал материализовавшегося рядом гиганта.

— Привет, Бен.

Бен Андерс был ростом под два метра и почти столь же широк в плечах. Работал он лесником в Хайклингском заповеднике и всю свою жизнь провел в Манхэме. Пересекались мы с ним довольно редко, и тем не менее этот парень мне нравился. С ним легко общаться, а при желании — и помолчать без лишней неловкости. Приятная, чуть ли не мечтательная улыбка, хотя лицо до того грубое, что казалось, будто его тесали топором и лишь немного прошлись потом стамеской. На продубленной солнцем и ветром физиономии ярко-зеленые глаза казались позаимствованными у другого человека.

Обычно они светились добродушием, но сейчас его и в помине не было. Бен облокотился на стойку.

— Паршивые дела.

— Да уж…

— Я видел Лин пару дней назад. Как птичка, никаких забот. А тут еще Салли. Все равно как дважды под молнию попасть.

— И не говори…

— Ей-богу, хоть бы она сама куда-то свалила, по каким-то своим делам… Только не похоже, а?

— Да, не очень…

— Слушай, а Маркус-то? Как подумаешь, чего он сейчас думает, аж мурашки по коже бегут. — Он понизил голос. — Ходят слухи, будто Салли Палмер разделали, как… как я не знаю что. Ежели этот же мужик забрал Лин… Я говорю, такому козлу шею бы свернуть, а?

Я посмотрел в свой стакан. Очевидно, слухи о моей помощи полиции еще не появились. Это радовало, однако сейчас я почему-то чувствовал за собой вину, будто умалчивание о выпавшей роли превращало меня в лжеца.

Бен задумчиво покачал массивной головой.

— Ты как думаешь, у нее шансы есть?

— Не знаю.

Честнее ответить я не мог. В памяти всплыли слова Маккензи. Если прав я, то Салли Палмер оставалась жива почти трое суток после своего исчезновения. Составление психологических портретов — не моя профессия, но я знал, что убийцы-маньяки следуют определенному шаблону. И это означало, что Лин могла еще быть жива, если только речь идет о том же самом убийце.

Еще жива. Боже мой, возможно ли? И если да, то сколько это продлится? Я сказал себе, что сделал все от меня зависящее. Отчего же эти слова самому мне казались дешевым самооправданием?

И тут я сообразил, что Бен на меня смотрит.

— Ты что-то сказал?

— Я говорю, ты в порядке? Весь выжатый какой-то…

— Денек еще тот выпал.

— Золотые слова. — Он взглянул в сторону входной двери и переменился в лице. — А ведь казалось, что хуже уж некуда…

Я обернулся и на светлом фоне увидел мрачный силуэт пастора. Вокруг поутихли разговоры, пока он с суровым и непреклонным видом шагал к барной стойке.

— Сдается мне, он сюда не промочить горло заявился…

Скарсдейл откашлялся.

— Господа, — он неодобрительным взглядом окинул нескольких стоявших у бара женщин, но ничем не показал, что знает их, — я подумал, что должен вам об этом сказать: завтра вечером я буду служить панихиду по Лин Меткалф и Салли Палмер.

Его сухой баритон беспрепятственно разносился по всему кабачку.

— Уверен, что все вы… — он обвел взглядом присутствующих, — все вы придете завтра вечером, чтобы почтить память мертвых и подставить плечо живым. — Он сделал паузу и чопорно кивнул. — Спасибо.

Направляясь к выходу, он остановился передо мной. Даже сейчас, летом, от пастора несло плесенью. Черное сукно сюртука припорошено белой пылью перхоти, а дыхание попахивало нафталином.

— Полагаю, вы тоже придете, доктор Хантер.

— Смотря сколько будет пациентов.

— Уверен, что не найдется эгоистов, из-за которых вы не сможете исполнить свой долг.

На что он намекает? Скарсдейл подарил мне мрачную улыбку.

— Полагаю к тому же, что большинство жителей вы найдете именно в церкви. В таких поселках, как наш, трагедии сплачивают людей. Наверное, вам, городским, это покажется странным, но мы-то знаем, что для нас важнее.

В последний раз сухо кивнув, он покинул кабачок.

— По улицам попа водили… — заметил Бен и приподнял пустой стакан, почти незаметный в широкой ладони. — Ну что, еще по одной?

Я отказался. Появление Скарсдейла не подняло мне настроения. Я уже собирался допить остатки своего пива, как из-за спины послышалось:

— Доктор Хантер?

Молоденькая учительница, с которой я познакомился в школе днем раньше. Ее улыбка побледнела при виде моей физиономии.

— Извините, Бога ради, я не хотела помешать…

— Да ладно… То есть не беспокойтесь, все в порядке.

— Я учительница Сэма, мы вчера встречались… — неуверенно сказала она.

Обычно у меня большие трудности с именами, однако ее я вспомнил сразу. Дженни. Дженни Хаммонд.

— Да-да. Как он?

— Кажется, ничего. Я хотела сказать, Сэм не ходил сегодня в школу. Но вчера, когда за ним пришла мать, он уже выглядел лучше.

А ведь верно! Я и впрямь собирался его проведать, да только помешали другие дела.

— Ну конечно, он выправится. Надеюсь, школа не против, если он пару деньков посидит дома?

— Что? А, нет, конечно, нет! Я… просто подумала… подойти поздороваться, вот и все…

Она смутилась. Надо же, а я-то решил, будто она подошла спросить насчет Сэма. Несколько позже мне пришло в голову, что Дженни могла быть просто дружелюбным человеком.

— Бы здесь с кем-то из учителей? — спросил я.

— Нет, одна. Ходила на поиски, а потом… Понимаете, моя соседка ушла, а сидеть дома одной в такую ночь…

Да уж, понимаю. Мы помолчали.

— Вы не против, если я закажу вам что-нибудь? — спросил я как раз в тот момент, когда Дженни сказала:

— Ну, я пойду…

Мы рассмеялись, немного смущенно.

— Так как насчет заказать чего-нибудь?

— Нет-нет, правда не надо.

— А я ведь собирался идти к стойке. — Еще не закончив фразу, я сообразил, что мой стакан далеко не пуст. Будем надеяться, что она не заметила.

— Тогда бутылочку «Бекс». Спасибо.

Бен только что получил свою выпивку, когда я облокотился на стойку рядом с ним.

— А, надумал-таки? Я угощаю… — И Бен начал просовывать руку в карман.

— Постой-ка. Вообще-то это для… других…

Он бросил взгляд мне за спину. Губы тронула улыбка.

— Ясненько. Ладно, до встречи.

Я кивнул, чувствуя, как горит лицо. К моменту, когда меня обслужили, я уже прикончил свое пиво. Я заказал еще пинту и понес выпивку к столику, где стояла Дженни.

— Спасибо. — Она отсалютовала мне бутылкой и отпила из горлышка. — Я знаю, наш бармен этого не любит, но из стакана вкус совсем другой.

— И меньше мыть посуды, так что вы на самом деле оказываете ему услугу.

— Ага, теперь я знаю, как ему ответить в следующий раз. — Она посерьезнела. — Не могу поверить в случившееся. Это такой ужас, правда? Двое? Отсюда? Я-то думала, безопасны как раз такие места…

— И поэтому вы сюда переехали?

Это прозвучало несколько нахально, хотя у меня и в мыслях ничего подобного не было. Она опустила голову и посмотрела на бутылочку с пивом.

— Скажем так: я просто устала от жизни в городе.

— В каком?

— Норидж.

Дженни принялась рассеянно сдирать с бутылки этикетку. Словно сообразив, что делает, она остановилась и улыбнулась. Ее лицо посветлело.

— Ну а у вас какая история? Мы уже знаем, что и вы не из местных.

— Да, не из местных. Из Лондона.

— Что же вас привело в Манхэм? Яркие огни и блестящая ночная жизнь?

— Что-то в этом духе. — Я заметил, что она явно ждала большего. — Наверное, то же, что и вас. Хотел изменить свою жизнь.

Она улыбнулась:

— И все равно мне здесь нравится. Привыкаю к жизни в глуши. Сами знаете: тишина и всякое такое. Ни толп, ни машин.

— Ни кинотеатров.

— Ни баров.

— Ни магазинов.

Мы улыбнулись друг другу.

— И сколько вы уже здесь? — спросила она.

— Три года.

— И как быстро вас признали за своего?

— Увы, пока процесс еще идет. Лет десять — и я смогу сойти за перманентного гостя. В глазах наиболее прогрессивных элементов, естественно.

— Вы меня пугаете. Я здесь всего шесть месяцев.

— Значит, все еще туристка.

Рассмеявшись, она уже хотела было что-то сказать, но не успела: у входа послышались встревоженные голоса.

— Доктор? Доктор где? — требовательно спрашивал кто-то. — Он здесь?

Пока я протискивался вперед, в кабачок внесли какого-то человека. Лицо его искажала гримаса боли. Я узнал в раненом Скотта Бреннера, принадлежавшего к большой семье, что жила в полуразвалившемся доме на самом краю Манхэма. Низ одной его брючины и ботинок были вымазаны кровью.

— На стул его. Аккуратней, — добавил я, пока бедолагу усаживали. — Что случилось?

— В капкан угодил. Мы думали в клинику ехать, а потом заметили ваш «лендровер»…

Отвечал его брат Карл. Бреннеры держались замкнуто, семейным кланом. Из себя они изображали сельхозрабочих, но были не прочь побаловаться и браконьерством. Карл — старший из братьев, жилистый и агрессивный. Пока я осторожно заворачивал пропитанную кровью штанину, мне пришла в голову довольно жестокая мысль, что в капкан попался явно не тот, кому следовало. И тут я увидел, что приключилось с ногой.

— Машина есть? — спросил я Карла.

— А вы что, думаете, мы сюда пешком перлись?

— Вот и хорошо, потому как его надо в больницу.

Карл выругался.

— Залатать никак нельзя?

— Могу сделать временную перевязку, но этого недостаточно.

— Мне отрежут ногу? — задохнулся Скотт.

— Отрезать не отрежут, но на какое-то время придется забыть про беготню, — сказал я, не чувствуя особой уверенности. Может, в амбулаторию отвезти? Хотя нет, ему, похоже, досталось крепко. — На заднем сиденье моего «лендровера», под одеялом, есть аптечка. Кто-нибудь принесет?

— Я сгоняю, — отозвался Бен, и я отдал ему ключи.

Пока он бегал к машине, я потребовал воды и чистых полотенец, после чего стал вытирать кровь вокруг раны.

— Что за капкан?

— Да силок это проволочный, — ответил Карл Бреннер. — В такой только сунь ногу, он затянется и аж до самой кости мясо перережет.

Точно, все так и вышло.

— И где это вас угораздило?

Отвернув лицо, чтобы не видеть манипуляций с его ногой, Скотт ответил:

— На той стороне болота, у старой мельницы…

— Мы Лин искали, — вмешался Карл, остро взглянув на брата.

Сомневаюсь. Я вообще-то знал, о чем речь. Манхэмская мельница, как и большинство прочих мельниц Большой Заводи, на самом деле была ветряным насосом и в свое время служила для осушения болот. Заброшенная уже несколько десятилетий, сейчас она стояла как пустая коробка, лишенная крыльев и каких-либо признаков жизни. Край глухой даже по местным понятиям, но для желающих поохотиться вдали от любопытных глаз лучше места не найти. Зная репутацию Бреннеров, я подумал, что именно эта причина, а вовсе не чувство общественного долга, заставила их в такое время слоняться по болотам. Вытирая рану, я задался вопросом, не нарвались ли они на один из собственных силков.

— Это не наш, — сказал Скотт, будто читая мои мысли.

— Скотт! — резко оборвал его брат.

— Говорю, не наш! Кто-то его под травой спрятал, на тропе. И он слишком велик для зайца или косули.

Это заявление было встречено всеобщим молчанием. Хотя полиция еще не подтвердила слухов, все знали про остатки проволочного силка, найденные в лесу, где исчезла Лин.

Вернулся Бен с аптечкой, и я как можно тщательнее продезинфицировал и перевязал рану.

— Держите ногу приподнятой и поскорее доставьте его в травмпункт, — сказал я Карлу.

Тот грубым рывком поднял брата на ноги и то ли потащил, то ли понес его к выходу. Я вымыл руки и вернулся к столику, где Дженни сторожила мое пиво.

— С ним все будет хорошо? — спросила она.

— Зависит от того, насколько повреждено сухожилие. Если повезет, у него останется только легкая хромота.

Она покачала головой.

— Господи, ну и денек!

Подошел Бен и вернул мне ключи от машины.

— Держи, пригодятся.

— Спасибо.

— Ну и что ты думаешь? Тебе это ничего не напоминает?

— Не знаю.

Но, как и всех остальных, меня томило дурное предчувствие.

— А почему это должно напоминать? — спросила Дженни. Бен немного растерялся, и тут до меня дошло, что они незнакомы.

— Бен, это Дженни. Она учительница, — сказал я.

Бен принял мои слова за разрешение продолжить.

— Потому что совпадений слишком много. Не то чтобы я сочувствую этим Бреннерам… Банда браконьерской свол… — Он запнулся, бросив взгляд на Дженни. — Короче, готов молить Бога, чтобы это было совпадением.

— Я вас что-то не понимаю…

Бен посмотрел на меня, однако я не собирался доводить его мысль до конца.

— Потому что в противном случае это означает, что убийца — кто-то из наших. Из поселка.

— С чего вы взяли? — возразила Дженни.

На лице Бена заиграли все краски эмоций, однако он был слишком вежлив, чтобы спорить с дамой.

— Ладно, поживем — увидим. И на этой ноте разрешите пожелать вам спокойной ночи.

Он допил пиво и шагнул к выходу. Затем, словно припомнив что-то, Бен развернулся к Дженни.

— Я знаю, это не мое дело, но вы на машине?

— Нет, а что?

— Просто подумал, что возвращаться нынче вечером одной не самая удачная мысль, вот и все.

И подарив мне напоследок многозначительный взгляд, он ушел. Дженни неуверенно улыбнулась.

— Вы тоже считаете, будто все так плохо?

— Надеюсь, что нет. Хотя боюсь, он прав.

Она недоверчиво покачала головой.

— Как такое возможно?! Два дня назад мы жили в самом тихом месте на земле!

С другой стороны, два дня назад Салли Палмер уже была мертва, а то животное, на чьей совести лежала ее смерть, примеривалось, наверное, к Лин Меткалф. Впрочем, об этом я умолчал.

— Здесь есть кто-то, с кем вам по пути? — спросил я.

— Да нет… Вы не беспокойтесь. Если что, я могу за себя постоять.

Не сомневаюсь. Однако под ее бравадой была заметна нервозность.

— Я вас подброшу, — сказал я.

* * *

Вернувшись домой, я устроился за столиком в саду. Ночь теплая, ни дуновения ветерка. Я откинул голову и засмотрелся на звезды. Луна обещала вскоре стать полной и висела в небе асимметричным белым диском, окутанным дымкой гало. Полюбоваться ее щербатым силуэтом не получилось: взгляд сам собой опускался все ниже и ниже, пока наконец не уткнулся в затененный лес напротив, через поле.

Обычно мне очень нравился этот вид, даже ночью. Однако сейчас при взгляде на непроницаемую массу деревьев становилось не по себе.

Я вошел в дом, плеснул в стакан немного виски и вернулся в сад. Уже за полночь, завтра рано вставать, и все же я цеплялся за любой предлог, лишь бы потянуть время. К тому же в голове вертелось слишком много мыслей, чтобы легко уснуть. Я проводил Дженни к небольшому коттеджу, который она снимала на пару с еще одной молодой женщиной. В конечном итоге моя машина не понадобилась. Стояла теплая ясная ночь, а Дженни жила всего-то в полумиле от кабачка. Пока мы шли, она немного рассказала о своей работе и детях, которых учила. Лишь один-единственный раз она упомянула о прошлом, о том, что преподавала в одной из школ Нориджа. Впрочем, она тут же проскочила это место, похоронив недосказанное в потоке слов. Я сделал вид, что ничего не заметил. Пытается ли она умолчать о чем-то или нет — в любом случае не мое дело.

Когда мы узким переулком подходили к ее дому, по соседству внезапно затявкала лисица. Дженни схватила меня за руку.

— Извините, — тут же сказала она и, отдернув пальцы, будто обжегшись, смущенно рассмеялась. — А вы, наверное, думали, что я привыкла здесь жить…

После этого маленького инцидента между нами возникла какая-то неловкость. Когда мы добрались, она остановилась у калитки.

— Спасибо…

— Ну что вы…

В последний раз улыбнувшись, она быстро исчезла в доме. Я подождал, пока щелкнет замок, и только потом отправился обратно. Проходя по темному поселку, я все еще чувствовал ее пальцы на своей руке.

Я отпил виски, поморщившись при мысли, до какой степени разволновался от случайного прикосновения некоей молодой женщины. Ничего удивительного, что она после этого притихла.

Я прикончил выпивку и пошел в дом. В подсознании копошилось что-то еще, какое-то незаконченное дело… Пришлось напрячься, и тут я вспомнил. Скотт Бреннер. Я вовсе не уверен, что его брат позволит рассказать полиции про силок. Может, ерунда, однако Маккензи должен обо всем этом узнать. Я отыскал его визитку и позвонил на мобильник. Время — почти час, но я всегда могу записать послание на автоответчик.

Впрочем, трубку поднял сам инспектор, после первого звонка.

— Да?

— Это Дэвид Хантер, — сказал я, немного растерявшись. — Я знаю, уже поздно, извините. Просто хотел проверить: вы говорили со Скоттом Бреннером?

В наступившей паузе явственно слышались раздражение и усталость.

— С кем, с кем?

Я рассказал о случившемся, и с инспектора мигом слетела вся вялость.

— Где это произошло?

— Возле старой мельницы, примерно с милю от поселка. Вы думаете, есть связь?

В ответ послышался звук, на расшифровку которого ушло несколько секунд: скрежет щетины о ладонь. Трет лицо?

— А ну его к черту… Все равно завтра об этом объявим официально, — сказал он. — Сегодня вечером пострадали два моих сотрудника. Один попал в проволочный силок, а второй угодил ногой в яму с заостренным колышком.

В голосе инспектора прорезалась злость:

— Получается, похититель Лин Меткалф ожидал, что мы начнем за ним охоту.

* * *

Той ночью переход от сна к яви прошел без потрясений. Я просто очнулся с открытыми глазами, уставившись сквозь окно в водопад лунного света. Я по-прежнему лежал в кровати, и в этот раз ночное бродяжничество ограничилось рамками сна. Но в голове остались воспоминания, яркие и живые, словно я просто перешел из одной комнаты в другую.

Одна и та же обстановка. Дом, который я ни разу не видел в своей реальной жизни. Я знал, что этого места не существует, и все равно воспринимал его как свой дом. В нем — Кара и Алиса, живые и невредимые, и мы обсуждали события минувшего дня. В общем-то ничего особенного. Все как при их жизни.

И после этого я просыпался и в который раз вспоминал, что они мертвы.

В голове вновь всплыли слова Линды Йейтс: «Сны приходят не так просто». Интересно, что она сказала бы про мой случай? Могу себе представить, что подумает психиатр или даже психолог-дилетант вроде Генри. Увы, мои сны не поддаются каким-либо изящным объяснениям. В них — логика и реальность, которые ох как далеки от простых видений. И хотя я сам едва ли готов это признать, что-то во мне отказывалось верить, будто они — просто сны, и ничего другого.

Впрочем, поверить этому — значит сделать первый шаг на страшном пути. Потому как есть только один способ воссоединиться с семьей, и я знал, что он обернется жестом отчаяния, а не любви.

А иногда мне становилось все равно, вот в чем беда-то…

Глава 9

На следующее утро еще два человека угодили в ловушки, причем совсем в другом месте. Я находился в курсе всех дел, потому как в штате нашей амбулатории нет постоянной медсестры и мне пришлось лично обрабатывать раны в обоих случаях. Первым пострадавшим оказалась женщина-полицейский, которая проткнула себе икру, попав в замаскированную ямку с колышком. Как и со Скоттом Бреннером, я сделал все, что мог, и отправил ее в больницу зашивать рану. Вторая травма, у Дана Марсдена, местного сельхозрабочего, оказалась не столь глубокой: проволока лишь частично прорезала его крепкий кожаный ботинок.

— Черт, попал бы он мне в руки… — процедил Дан сквозь зубы, пока я делал перевязку.

— Что, силок хорошо был спрятан?

— Хрен заметишь. И здоровый такой! Одному Богу известно, чего они собирались им ловить…

Я промолчат, хотя и подумал, что ловушки сработали точно по назначению.

Того же мнения придерживался и Маккензи. Он временно приостановил поиски Лин Меткалф и возле оперативного штаба организовал пункт первой медпомощи. Кроме того, он выпустил официальное предупреждение, чтобы все посторонние лица держались подальше от леса и полей в районе поселка. Результаты предсказать несложно. Если раньше настроение по большей части напоминало шок, то новость, что теперь местность вокруг Манхэма перестала быть безопасной, дала почву для первых ростков настоящего страха.

Конечно, были и такие, кто отказывался этому верить, или просто упрямцы, настаивавшие, что их не отпугнуть от земли, которую они знали всю свою жизнь. Дело кончилось тем, что один из заводил, подогретый вечерней выпивкой в «Барашке», рухнул в ямку, прикрытую сухой травой, и сломал себе лодыжку. Его вопли оказались убедительнее всех полицейских предупреждений.

По мере того как в район прибывало все больше полиции, а общенациональная пресса, наконец-то проснувшись и увидев, что у нас происходит, десантировалась на поселок со своими микрофонами и камерами, Манхэм оказался почти в осаде.

— До сих пор мы встречали только два вида ловушек, — поведал мне Маккензи. — Первая по своей сути — обычный силок, который сможет поставить любой браконьер. С одной только поправкой: он такой большой, что в него помещается ступня взрослого человека. Что до колышков, то здесь дело похуже. Либо постарался какой-то ветеран из военных, либо фанат игр на выживание. А может, у человека просто больное воображение.

— Вы сказали «до сих пор»…

— Кто бы их ни ставил, он знал, что делает. Серьезно продуманная вещь. Где гарантия, что он не приготовил еще какие-то сюрпризы?

— Может, он этого и добивается? Хочет сорвать поиски?

— Не исключено. С другой стороны, рисковать тоже нельзя. За найденные ловушки мы пока что расплатились только ранеными. Допустим, мы продолжим прочесывать леса, но вдруг в следующий раз кто-то погибнет?

Подъехав к железнодорожному переезду, Маккензи умолк и принялся барабанить пальцами по рулевому колесу, поджидая, пока проедет передняя машина. Я смотрел из окна, чувствуя, как в наступившей тишине оживает беспокойство.

Этим утром я первым делом позвонил Маккензи и сообщил, что согласен поработать над останками Салли Палмер, если он по-прежнему того хочет. Едва проснувшись, я уже знал, что готов на это пойти, словно решение созрело еще во сне. Наверное, в какой-то степени так и было.

Если смотреть правде в глаза, я не понимал, какой от меня может быть толк. Максимум сумею уточнить дату наступления смерти, если предположить, что заржавевшие знания еще не окончательно рассыпались в прах. Впрочем, я не питал иллюзий, будто моя работа хоть как-то поможет Лин Меткалф. Просто нет уже сил сидеть сложа руки.

Худшее из двух зол… А куда деваться?

Маккензи не выразил ни удивления, ни восторга и кратко ответил, что переговорит с начальством и перезвонит. Я повесил трубку в расстроенных чувствах и задался вопросом: а не совершаю ли я ошибку?

Не прошло, однако, и получаса, как инспектор действительно перезвонил и спросил, могу ли я начать прямо после обеда. Во рту пересохло, хотя удалось-таки выдавить «да, смогу».

— Труп все еще у патологоанатома. Я заеду за вами в час, — сообщил Маккензи.

— Я и сам доберусь…

— Мне все равно надо в управление. И есть парочка вещей, о которых хотелось бы побеседовать, — ответил он.

Ломая голову над тем, что Маккензи имел в виду, я прошел к Генри и спросил, не сможет ли он подменить меня на вечернем приеме.

— Конечно. Что-то случилось? — ответил он и выжидательно замолчал.

Я до сих пор не подыскал удачного момента рассказать ему, почему приходил Маккензи. Нехорошо, конечно, да ведь без дополнительных объяснений не обойдешься, а у меня нет на это сил. А с другой стороны, я понимал, что откладывать разговор надолго тоже нельзя. Генри не заслуживал такого обхождения.

— Дайте мне время до выходных, — попросил я. Пожалуй, к воскресенью я свои дела закончу и насчет приема не надо будет волноваться. — Тогда я все вам расскажу.

Он задумчиво меня разглядывал.

— Все действительно в порядке?

— Да. Просто… кое-какие сложности.

— Ничего удивительного. Неделю назад никто и помыслить не мог, что чертовы журналисты примутся лазить по поселку, а полиция начнет теребить всех и каждого. Хотел бы я знать, чем это кончится…

Генри попробовал поднять мне настроение:

— Ну да ладно. Приходите в воскресенье на обед. Потянуло, знаете ли, что-нибудь приготовить, и к тому же есть бутылочка отличного бордо. Давно искал повода открыть. А беседовать всегда легче на полный желудок.

Радуясь, что разговор можно отложить хотя бы ненадолго, я согласился.

* * *

Подъезжая к кольцевой развязке, Маккензи пропустил вперед задние машины. В салоне пахло мятным освежителем воздуха и одеколоном хозяина. Все смотрелось опрятно, как если бы недавно в машине прибирались. Дороги и улицы за стеклом выглядели сплошной шумной сумятицей. Знакомо и в то же время непривычно. Я попытался припомнить, когда был в городе в последний раз, и с удивлением отметил, что впервые за три года, начиная с того самого дождливого вечера, оказался за пределами Манхэма. Душу охватили противоречивые чувства: желание остаться и изумление, что я столь долго прятался в глуши.

А жизнь города шла своим чередом.

Я увидел стайку детей, толкавшихся у школьных ворот, пока учительница пыталась навести порядок. Мимо сновали люди, погруженные в свои дела. У каждого — собственная жизнь, в которой нет места для меня. Или для кого-то другого.

— Проволока в силках оказалась того же типа, что и в ловушке Лин Меткалф, — сказал Маккензи, напомнив о злобе дня. — Той же проволокой была привязана и птица к камню. Не знаю, из одной они партии или нет, но такое предположение вполне разумно.

— Кстати, что вы об этом думаете? В смысле про птицу?

— Пока не знаю. Может, он хотел нагнать страху на Лин Меткалф. Или сделал своего рода вызов. Или поставил подпись.

— Типа крыльев на спине Салли Палмер?

— Возможно. Кстати, мы получили ответ от орнитолога. Вполне обычная порода для здешних мест, особенно в это время года.

— Вы думаете, между лебедиными крыльями и уткой есть связь?

— Я не верю в простое совпадение, если вы к тому клоните. Может быть, он имеет что-то против птиц вообще. — Маккензи обогнал автофургончик. — Мы привлекли психологов, чтобы они создали психопортрет, и прочих специалистов — на случай если это какой-то языческий ритуал или сатанинский обряд. А то ведь есть и такие отморозки…

— Вы серьезно?

Он ответил не сразу, явно решая, сколько можно сказать.

— Да нет, — признался инспектор наконец. — Только из-за крыльев на Салли Палмер все будто с ума посходили. Бесконечные разговоры про религиозный или классический символизм, про ангелов и бог знает что еще. А вот в этом-то я как раз и не уверен. Если бы утку принесли в жертву или изувечили, тогда — может быть. Но связать проволокой, и на этом все? Нет, мне кажется, нашему мальчугану просто нравится делать больно живым тварям. А птица… Рисовка, если угодно.

— Вроде силков.

— Да, вроде силков. Признаюсь, палки в колеса он нам поставил. Мы не можем сосредоточиться на поисках, если приходится постоянно думать, что он мог раскидать по дороге. И зачем? Любой, кому хватает ума нагородить такой огород, знает, как замести за собой следы. Вместо этого он оставляет нам птицу, колышки от силков для отлавливания жертв, а теперь и прочее. Его или не волнуют наши находки, или он просто… я даже не знаю…

— Помечает свою территорию? — предположил я.

— Что-то в этом духе. Показывает, кто здесь хозяин. И делает это играючи. Просто ставит несколько ловушек в стратегических точках и отходит в сторонку, чтобы посмотреть, как мы кувыркаемся.

Я некоторое время молчал, раздумывая над его словами.

— А не может быть так, что за этим стоит что-то еще?

— В смысле?

— Он превратил лес и болото в запретную зону. Народ боится там разгуливать из-за его ловушек.

Маккензи нахмурился.

— И?..

— Ну, может, ему нравится не только делать больно, но и пугать?

Маккензи задумчиво смотрел сквозь ветровое стекло, заляпанное ошметками раздавленных насекомых.

— Может, и так, — ответил он. — Вы не прочь мне поведать, где находились между шестью и семью часами вчерашним утром?

Столь резкая «смена галса» меня ошарашила.

— В шесть утра? Ну в душе был, наверное. Потом позавтракал и ушел в амбулаторию.

— Время?

— Где-то без пятнадцати семь.

— Ранняя пташка…

— Спалось плохо.

— И подтвердить кто-то может?

— Генри. Когда я пришел, мы вместе попили кофе. Черный, без сахара, если вам и это нужно знать.

— Порядок есть порядок, доктор Хантер. Вам достаточно много довелось участвовать в полицейских расследованиях, чтобы понять, как все работает.

— Остановите.

— Что?

— Остановите машину.

На секунду показалось, что Маккензи примется спорить, однако он включил сигнал и свернул на обочину.

— Я здесь как подозреваемый или потому, что вам нужна моя помощь?

— Послушайте, мы задаем вопросы каж…

— И все-таки?

— Ладно, ладно, не сердитесь. Да, наверное, мне не следовало так поступать, но… Мы просто обязаны задавать такие вопросы.

— Если вы считаете, что я как-то причастен к делу, то мое место не здесь. Вы думаете, мне очень хочется наведаться в морг? Избавьте меня от разглядывания трупов — и вы увидите счастливого человека. Словом, если вы мне не доверяете, можем прямо здесь и расстаться.

Он вздохнул.

— Знаете, я не думаю, что вы к этому причастны. В противном случае — даю слово — мы бы вас не привлекли к работе. Только всем жителям мы задаем одни и те же вопросы. Я просто подумал, почему бы не покончить с этим сейчас, а?

Нет, не согласен я с его манерой огорошивать своими вопросиками. Ему хочется застать меня врасплох, посмотреть, как я себя поведу. Интересно, не окажется ли дальнейший наш разговор аналогичной проверкой? Увы, нравится мне, не нравится — такова его работа. И я начинал понимать, что Маккензи знает свое дело. Неохотно, но тем не менее я кивнул.

— Можно продолжать? — спросил он.

Я невольно усмехнулся.

— Да, пожалуй.

Машина вновь тронулась с места.

— Итак, сколько может уйти времени на обследование? — спросил Маккензи чуть позже, нарушив молчание.

— Трудно сказать. Многое зависит от состояния трупа. Патологоанатом нашел что-нибудь?

— Не много. Разложение зашло так далеко, что нельзя сказать, имело ли место изнасилование. Впрочем, возможно, раз ее нашли голой. Далее: на туловище и конечностях имеется масса мелких порезов, они неглубокие. Врач даже не смог установить наверняка причину смерти: из-за перерезанного горла или пробитой головы. Есть ли шансы, что вы сможете пролить на это какой-то свет?

— Пока не знаю. — После просмотра фотоснимков у меня имелись кое-какие идеи, однако я не хотел связывать себе руки.

Маккензи искоса взглянул на меня.

— Может, мне еще придется пожалеть, что задал вам этот вопрос, и все-таки: чем конкретно вы планируете заняться?

Я совершенно сознательно пытался об этом не думать. Ответы, впрочем, последовали автоматически.

— Понадобится рентген всего тела, если, конечно, его еще не делали. Потом я возьму пробы мягких тканей для определения ИПС…

— Определения чего?

— Интервала времени, прошедшего после смерти. В сущности, для установления срока давности трупа достаточно сделать анализ биохимических изменений. Состав аминокислот, летучих жирных кислот, глубина белкового распада… После этого придется удалить все остатки мягких тканей, чтобы перейти к экспертизе собственно скелета. Какого рода получены травмы, характер орудия убийства… В таком духе.

Маккензи поморщился.

— И как вы собираетесь это делать?

— Ну, ежели мягких тканей осталось не так много, то срежу скальпелем. Или сдеру аутопсийными клещами. А можно и несколько часов поварить труп в растворе стирального порошка.

У Маккензи вытянулось лицо.

— Теперь я понимаю, почему вас потянуло работать терапевтом…

Я подождал, пока инспектор не припомнит другие причины.

— Извините, — добавил он.

— Ладно, проехали.

Еще несколько минут мы оба молчали. Потом я обратил внимание, что Маккензи почесывает шею.

— Ходили уже? — спросил я.

— Куда?

— Насчет родинки. Вы ее теребите…

Он торопливо отдернул руку.

— Подумаешь, почесаться нельзя… — Машина свернула на парковку. — Все, приехали.

Я проследовал за инспектором в больницу, и на лифте мы спустились в подвал. Морг находился в конце длинного коридора. Запах ударил в нос немедленно, как только я вошел внутрь: сладковато-терпкая химическая завеса, которая, казалось, пленкой обволокла легкие после первого вздоха. Обстановка напоминала собой этюд в белых тонах по нержавеющей стали со стеклом. Навстречу нам из-за стола поднялась молодая женщина в медицинском халате, с азиатскими чертами лица.

— Приветствую вас, Марина, — непринужденно сказал Маккензи. — Доктор Хантер, позвольте представить Марину Патель. Она будет вам ассистировать.

Когда мы обменивались рукопожатиями, женщина улыбнулась. Я же еще пытался сориентироваться, привыкнуть к обстановке, знакомой и непривычной одновременно.

Маккензи посмотрел на часы.

— Так. Мне вообще-то пора в управление. Как закончите, позвоните, и я вас подброшу обратно.

Инспектор удалился, и женщина вопросительно взглянула на меня в ожидании указаний.

— Кхм-м… Так вы, значит, патологоанатом? — спросил я, оттягивая время.

Она опять улыбнулась.

— Пока нет, учусь в аспирантуре. Но есть надежда.

Я кивнул. Мы немного постояли молча.

— Хотите посмотреть на труп? — наконец предложила Марина.

Нет. О нет, не хочу!

— Ладно…

Она вручила мне лабораторный халат и провела через пару тяжелых распашных дверей. За ними я обнаружил небольшую комнату, напоминавшую операционную. Холодно. Тело лежало на столе из нержавеющей стали, резко выделяясь на фоне исцарапанного металла. Марина включила хирургическую люстру, и человеческие останки предстали во всей своей жалкой наготе.

Я стоял и смотрел на то, что некогда было женщиной по имени Салли Палмер. Впрочем, от нее самой не осталось ничего знакомого. Мимолетное чувство облегчения тут же сменилось клинической отчужденностью.

— Итак, приступим, — сказал я.

* * *

Эта женщина видела лучшие дни. Черты рябого изношенного лица начинают терять прежнюю индивидуальность, сливаются в одно неразличимое целое. Голова склонена, женщина словно несет на своих плечах вес мира людей. Впрочем, есть что-то благородное в ее смирении, как если бы она добровольно приняла на себя непрошеный жребий.

Статуя на каменном постаменте привлекла мое внимание во время церковной службы. Не могу сказать, что именно мне понравилось в этой неизвестной святой. Вытесана грубо, а скульптор — даже с моей, дилетантской, точки зрения — обладал плохим чувством пропорций. И все же — то ли под смягчающим влиянием веков, то ли из-за чего-то менее определимого — в ней было нечто привлекательное. Статуя выдержала испытание столетиями, видела бесчисленные дни, наполненные радостями и трагедиями, разыгравшимися у ее ног. Внимательная и молчаливая, она так и будет стоять здесь, даже когда из памяти сотрутся имена всех ныне живущих. Напоминание о том, что все проходит. И хорошее и плохое.

Прямо сейчас мысль об этом успокаивала. В старой церкви прохладно и даже теплым вечером стоит влажный, затхловатый запах. Свет падает через витражи синими и розовато-лиловыми пятнами; старинные, плохо раскатанные стекла сидят в перекошенных свинцовых переплетах. Центральный неф неровно выложен истертыми каменными плитами, перемежающимися древними надгробиями. На ближайшем из них вырезан череп; под ним какой-то средневековый камнерез изобразил многообещающую надпись:

Я невольно заерзал на жесткой деревянной скамье.

От каменных стен отражался вкрадчивый баритон Скарсдейла. Как и ожидалось, то, что изначально выдавалось за панихиду, стало поводом для насаждения принципов благочестия в личной трактовке почтенного пастора. Аудитория внимала.

— Даже сейчас, когда мы молимся за упокой души Салли Палмер и за избавление Лин Меткалф от мук, в каждом из нас звучит вопрос, на который все жаждут ответа: «Почему?» Почему должно было сему случиться? Божья ли это кара, что две молодые женщины столь жестоко вырваны из нашей среды? Но если кара, то кара за что? И кому?

Стиснув старинную деревянную кафедру, Скарсдейл окинул прихожан хмурым взглядом.

— Наказание может пасть на любого из нас, в любой миг. И не нам судить почему. Не нам восклицать: «Несправедливо!» Господь милостив, однако не все вправе ожидать от него пощады. Милосердие Божье расточается путями скрытыми, недоступными. И не должно нам сетовать из простого невежества.

Тихо сверкают фотовспышки, пока проповедник переводит дух. Он разрешил прессе присутствовать на службе, что усугубило чувство нереальности происходящего. Его обычно немногочисленная паства сейчас разрослась так, что вот-вот переполнит церковь. К моменту моего появления почти все скамьи были уже заняты, и мне пришлось пробираться на зады.

Я совсем забыл про панихиду, пока на обратном пути в Манхэм не заметил возле церкви толпу. Маккензи дал мне в водители сумрачного сотрудника в штатском, который явно обиделся за навязанную роль простого таксиста. Когда я решил позвонить и сказать, что на сегодня закончил, телефон инспектора оказался выключенным. Я, однако, записался на ответчике, и Маккензи перезвонил почти сразу.

— Ну как у вас?

— Передал пробы на газохроматографический анализ. Когда появятся результаты, смогу дать более точную оценку интервала, — ответил я. — Завтра можно приступать к обследованию скелета. Вероятно, это даст лучшее представление об орудии убийства.

— Получается, у вас пока ничего нет? — Маккензи казался разочарованным.

— Марина сказала, что, по мнению патологоанатома, причиной смерти могли стать травмы головы, а не рана на горле.

— А вы с этим не согласны?

— Я не говорю, что травмы черепа не смертельны. Однако она все еще была жива, когда ей перерезали горло.

— Вы уверены?

— Труп претерпел ускоренную десикацию, сиречь обезвоживание. Даже в ту жару он не смог бы так быстро высохнуть без обильной кровопотери. А этого не происходит после смерти, даже при перерезанном горле.

— Образцы почвы в месте обнаружения трупа показали низкое содержание железа.

Это означало, что в том месте в землю впиталось не так много крови. С учетом объема, который хлынул бы из яремной вены, концентрация железа должна была подпрыгнуть до небес.

— Значит, ее убили где-то еще.

— А что там с черепными травмами, вы говорите?

— Либо она погибла не из-за них, либо их нанесли посмертно.

Маккензи на минуту умолк, но я догадывался, о чем он думает. Ужасы, через которые прошла Салли Палмер, сейчас грозили Лин Меткалф. И если она еще жива, это только вопрос времени.

Если не случится чуда.

А пока Скарсдейл начал закругляться:

— Кое-кто из вас может до сих пор вопрошать: «Что сделали эти две несчастные женщины, чтобы заслужить такую участь?»

Он развел руками.

— Возможно, ничего. Возможно, современные взгляды верны и за нашей Вселенной не стоит разум, нет всеобъемлющей мудрости.

Он выдержал драматическую паузу. Я задался вопросом, не играет ли преподобный перед телекамерами.

— А может быть, мы просто ничего не видим, позволив ослепить самих себя собственным же невежеством? — продолжил он. — Нога многих из вас не ступала в эту церковь годами. Вы слишком заняты своей жизнью, чтобы делить ее с Богом. Я не могу утверждать, что хорошо знал Салли Палмер или Лин Меткалф. Их жизнь и эта церковь пересекались не часто. У меня, впрочем, нет сомнений: произошла трагедия, и они — жертвы. Но жертвы чего?

Скарсдейл перегнулся через кафедру, выставив голову вперед.

— Мы должны — каждый из нас должен! — заглянуть в свое сердце. Ибо сказал Христос: «Что посеешь, то и пожнешь». И сегодня мы пожинаем свои же плоды. Плоды не просто духовного упадка нашего общества, а плоды нашей слепоты и нежелания видеть. Зло не исчезнет просто оттого, что мы решили его не замечать. Так на кого же обратить нам свой взгляд? На ком лежит вина?

Он выставил костлявый палец и медленно обвел им переполненную церковь.

— На нас самих. Ибо мы позволили этому змию свободно ползать среди нас. Мы — и никто иной. И сейчас мы должны вознести молитву к Господу, чтобы даровал он нам силу извергнуть гада из рядов наших!

Воцарилась неловкая тишина, пока люди пытались переварить услышанное. Впрочем, Скарсдейл не дал им на это ни единого шанса. Он вздернул подбородок и зажмурил глаза, позволяя фотовспышкам поиграть тенью на его физиономии.

— Помолимся же, братья и сестры…

* * *

Той толчеи, что обычно можно видеть после службы, на улице не наблюдалось. Возле площади стоял полицейский автофургон, и его белый объемистый кузов казался до нелепости неуместным и вместе с тем вызывал страх. Несмотря на старания прессы и присутствие телекамер, немногие решились дать интервью. Слишком свежи еще раны, слишком близки они к сердцу. Одно дело — смотреть новости о чужих трагедиях. Участвовать в подобной трагедии самому — совсем другое.

Так что журналисты пытались забрасывать людей вопросами, встречая лишь вежливо-сдержанную реакцию, ничуть не прояснявшую картину. Не считая парочки исключений, Манхэм повернулся своей коллективной спиной к внешнему миру. Как ни странно, Скарсдейл оказался одним из тех, кто откликнулся на просьбу дать интервью. От такого человека вряд ли можно ожидать интереса к саморекламе, но сейчас, очевидно, он решил, что разок не возбраняется пообщаться и с самим дьяволом. Судя по тону его проповеди, Скарсдейл воспринимал происходящее как наглядную демонстрацию смысла своего призвания. В своих собственных желтушных глазах он выглядел совершенно правым и был готов обеими подагрическими руками уцепиться за миг торжества.

Мы с Генри смотрели, как пастор, выйдя на церковный дворик, проповедует перед изголодавшимися по новостям журналистами, в то время как за его спиной дети, облепив памятник Деве-мученице, топтали увядшие гирлянды, стремясь попасть в кадр. Голос Скарсдейла, хоть и невнятно, долетал и до центральный лужайки. Здесь, под старым каштаном, я заметил поджидавшего меня Генри, когда вышел на улицу после службы. Он кисло улыбнулся.

— Вы не смогли попасть внутрь? — спросил я, подходя ближе.

— Даже не пытался. Да, я хотел выказать свое уважение, но будь я проклят, если собираюсь подыгрывать пасторскому тщеславию. Или же слушать его желчные бредни. Как он там выразился? «Божья кара за наши грехи»? «Мы сами во всем виноваты»?

— Что-то вроде того, — признал я.

Генри фыркнул.

— Манхэму только этого не хватало. Призыв ко всеобщей паранойе.

Из-за спины Скарсдейла, увлеченного своей импровизированной пресс-конференцией, я видел, что ряды его ярых приверженцев пополнились новообращенными. К личностям вроде супругов Гудчайлд вкупе с мамашей Саттон и ее сыном Рупертом присоединились и те, чья нога, как мне казалось, годами не ступала под церковные своды. Напоминая немой хор, люди самозабвенно внимали преподобному, который в этот миг возвысил голос, пытаясь поглубже вбить свою мысль в глазки телекамер.

Генри в отвращении затряс головой.

— Вы только посмотрите на него. Как рыба в воде. Слуга Божий? Ха! Просто представился шанс заявить: «Я же говорил!»

— Все же в его словах что-то есть.

Генри подарил мне скептический взгляд.

— Только не уверяйте меня, что он показал вам путь истинный.

— Скарсдейл тут ни при чем. Но тот, кто за этим стоит, должен быть из своих. Кто-то, хорошо знакомый с местными краями. И с нами.

— В этом случае да поможет нам Бог, потому что, если Скарсдейл добьется своего, дела пойдут не в пример хуже.

— Что вы имеете в виду?

— Вы смотрели «Суровое испытание»? Пьесу Артура Миллера про охоту на ведьм в Салеме?

— Только по телевизору.

— Так вот, это ничто в сравнении с тем, что произойдет в Манхэме, если дела пойдут и дальше в том же духе.

Я было подумал, что он шутит, но во взгляде Генри читалась полная серьезность.

— Дэвид, постарайтесь не высовываться. Даже без помощи Скарсдейла скоро начнется обливание окружающих грязью и тыканье пальцами. Следите, чтобы не нарваться на западню.

— Вы шутите?

— Сомневаетесь? Я прожил здесь много дольше, чем вы, и знаю, на что похожи наши добрые друзья и соседи. Ножи уже точатся, смею вас заверить.

— Да перестаньте вы делать из мухи слона!

— Вы так считаете?

Он наблюдал за Скарсдейлом, уже возвращавшимся в церковь, высказав все, что ему требовалось. Некоторые особенно настойчивые журналисты попробовали было последовать за преподобным, но, растопырив руки, на их пути крестом встал Руперт Саттон — мощный барьер из плоти и крови, который никто не решился пробить.

Генри многозначительно посмотрел на меня.

— Такие вещи всегда будят в людях худшие из чувств. Манхэм — местечко маленькое. А в маленьких местечках водятся мелкие душонки. Может быть, я чрезмерно пессимистичен. И все равно на вашем месте я бы поостерегся.

Он выждал с минуту, чтобы до меня дошел смысл его слов, затем перевел взгляд за мое плечо.

— Здравствуйте. Это ваша знакомая?

Я обернулся и увидел, что нам улыбается молодая женщина. Темноволосая пышечка, которую я иногда видел, хотя имени ее не знал. Лишь когда она слегка подвинулась в сторону, я заметил рядом с ней Дженни. У той, напротив, выражение лица было весьма далеким от веселья.

Не обращая внимания на острый взгляд Дженни, толстушка сделала шаг вперед.

— Здравствуйте, я Тина.

— Рад познакомиться, — ответил я, не понимая, что происходит. Дженни слабо улыбнулась. Кажется, ее что-то сильно взволновало.

— Здравствуйте, Тина, — сказал Генри. — Как ваша матушка?

— Спасибо, лучше. Опухоль почти прошла. — Она повернулась ко мне. В глазах мерцали многозначительные искорки. — Спасибо, что проводили Дженни вчера вечером. Мы живем с ней в одном доме. Приятно знать, что не перевелись еще рыцари.

— Э-э… да ничего особенного…

— Я к тому, что вам следует как-нибудь зайти к нам. Посидели бы за рюмочкой или за ужином… поговорили бы…

Я мельком взглянул на Дженни. Она была вся красная. Кажется, у меня начиналось то же самое.

— Э-э… кхм-м…

— Скажем, в пятницу вечером?

— Тина, у доктора Хантера всегда… — начала было Дженни, однако ее подруга пропустила подсказку мимо ушей.

— Вы ведь свободны по пятницам? А если хотите, договоримся на другой вечер.

— А-а… Нет, но…

— Вот и отлично! Значит, в восемь, хорошо?

Все еще усмехаясь, она взяла Дженни за руку и увела. Я уставился им вслед.

— Это что за новости? — заинтересовался Генри.

— Понятия не имею…

Кажется, ситуация его забавляла.

— Да не знаю я!

— Что ж, вы сможете обо всем рассказать в воскресенье за обедом. — Улыбка исчезла, оставив на лице прежнее, серьезное, выражение. — Только не забывайте, что я вам говорил. Повнимательней выбирайте, кому доверять. И почаще оглядывайтесь.

С этими словами он взялся за колеса инвалидного кресла и покатил прочь.

Глава 10

В затененной комнате будто плавала музыка — фальшивые ноты плясали среди развешенных под низким потолком предметов. Почти контрапунктом к звуку бисерина темной жидкости — рабыня силы притяжения — прочертила неровную дорожку, набирая скорость. В полете она превратилась в идеальную сферу, но лишь на миг, после чего ее краткоживущая симметрия разлетелась брызгами.

Лин тупо смотрела, как кровь стекает по руке, пальцам и тяжелыми каплями шлепается на пол. Небольшая расплывающаяся лужица, уже подернувшаяся вязкой, запекающейся пленочкой по краям. Боль от нового пореза слилась с остальными, стала неотличима от них. Кровь разрисовала кожу абстрактным рисунком жестокости.

Нестройные звуки замедлились и затихли, оставив Лин неуверенно пошатываться. Чувствуя облегчение, чуть ли не благодарность за то, что музыка кончилась, молодая женщина прислонилась к грубо обтесанному камню стены и вновь ощутила укус веревки, впившейся в щиколотку. Ногти уже сорваны за те бесплодные часы, что она провела лежа в темноте, пытаясь развязать эту веревку. Однако узел по-прежнему затянут слишком туго…

Вслед за первоначальным изумлением и неверием в столь коварное нападение наступила чуть ли не безучастность, покорность судьбе. В этой темной комнате для нее нет жалости, Лин это знала. Никаких шансов на милосердие. И все же она должна попытаться. Ладонью прикрыв глаза от резкого, прожектором бьющего света, она попробовала разобрать что-нибудь в той тени, где сидел и наблюдал за ней ее тюремщик.

— Пожалуйста… — Лин едва узнала себя; не голос, а скорее хрип из запекшейся глотки. — Умоляю вас, зачем вы это делаете?

В ответ — тишина, прерываемая только ее собственным дыханием. В воздухе висит запах табака. Раздался шорох, неясный звук какого-то движения.

Затем вновь заиграла музыка.

Глава 11

Четверг стал днем, когда на Манхэм начал спускаться холод. Нет, не в смысле климата: погода продолжала оставаться все такой же жаркой и сухой. Не важно, стал ли этот холод неизбежной реакцией на недавние события или же последствием скарсдейловской проповеди; психологическая обстановка в поселке, казалось, пережила заметный сдвиг за одну только ночь. Сейчас, когда невозможно было обвинять в зверствах чужака, Манхэм мог повернуть испытующий взгляд лишь в свою сторону. Крадучись, как зараза, незаметная поначалу, но уже разносимая первыми жертвами, в поселок скользнула подозрительность.

Как и при всякой инфекционной болезни, имелись те, кто был подвержен ей более других.

Возвращаясь из лаборатории ранним вечером, я об этом еще ничего не знал. Генри согласился вновь меня подменить, отмахнувшись от предложения пригласить кого-нибудь на время.

— Не торопитесь. Мне только на пользу пойдет всерьез поработать хотя бы разок, — сказал он.

Я вел машину, открыв все окна. Стоило оставить позади забитые дороги, как в воздухе разлился аромат пыльцы. Щекочущая сладость текла поверх легкого запашка подсыхающей грязи камышовых зарослей. Хоть камыши и отдавали тухлыми яйцами, все равно это куда как лучше, чем химическая вонь детергента, которая по-прежнему словно бы липла к моей носоглотке. Длинный выдался день, и большая его часть потрачена на работу над останками Салли Палмер. Время от времени я все еще испытывал странное чувство раздвоенности, когда пытался совместить воспоминания о полной жизни, общительной женщине с тем набором костей, что были начисто выварены от малейших остатков мяса. Впрочем, долго размышлять над этим не хотелось.

К счастью, слишком много имелось насущных дел, чтобы позволить блуждать мыслям.

В отличие от кожи и плоти на костях сохраняются все следы от полученных повреждений. В случае Салли Палмер некоторые из них были всего лишь легкими царапинами, что не давало нам ничего. С другой стороны, имелось три участка, где лезвие проникло так глубоко, что оставило за собой «окостенелый» след. Там, где спину Салли разделали под лебединые крылья, по обеим лопаткам шли одинаковые борозды длиной по шесть-семь дюймов. Каждая сделана одним быстрым взмахом. Это следовало из того, что борозды на концах были не столь глубоки, как в середине; в обоих случаях нож прошелся по лопатке дугообразным, а не тычковым движением. Спина рассечена, а не проткнута.

С помощью крошечной электропилы я сделал аккуратный сквозной пропил по одной из бороздок на полную длину лопатки. Марина с любопытством следила из-за моего плеча, пока я разглядывал поверхности, где нож прорезал кость. Движением руки я пригласил помощницу подойти поближе.

— Видите, какие гладкие торцы? Это значит, что на лезвии не было волновой заточки или зазубрин.

Нахмурившись, она пригляделась.

— Откуда вы знаете?

— Потому что в противном случае остается характерный след. Вроде распила циркулярной пилой.

— Значит, это сделано не хлебным ножом?

— Нет. Впрочем, орудие было очень острым. Видите, какие чистые и четко очерченные края? И очень глубокий след. Четыре-пять миллиметров в середине.

— Получается, нож большой?

— Я бы сказал. Что-то вроде здорового кухонного ножа или тесака, каким орудуют мясники. Только мне сдается, это скорее большой охотничий нож. У них лезвие тяжелее и жестче. Нож при ударе не изогнулся и не дрожал. И разрез сам по себе весьма широкий. Мясные ножи много тоньше.

Применение такого ножа, помимо прочего, хорошо согласуется с очевидными охотничьими навыками убийцы, хотя об этом я умолчал. Я сделал снимки и замерил обе лопатки, после чего перешел к третьему шейному позвонку. Когда перерезали горло Салли Палмер, кость в этом месте пострадала больше всего. Здесь форма следа иная, почти треугольная. Удар, а не разрез. Убийца ткнул ей в горло острием, затем вспорол трахею и сонную артерию.

— Он правша, — сказал я.

Марина вопросительно посмотрела на меня.

— Дыра в позвонке глубже со стороны левой руки, затем сходит на нет вправо. Вот как он поступил. — Ткнув пальцем себе в шею, я изобразил, будто перерезаю горло. — Слева направо. Отсюда предположение, что он правша.

— А не мог ли он хлестнуть наотмашь? Как бы тыльной стороной ладони?

— При этом было бы скорее рассечение, как на лопатках.

— А если сзади? Скажем, чтобы не облиться кровью?

Я покачал головой.

— Без разницы. Он мог встать сзади, но и в этом случае ему все равно пришлось бы завести руку с противоположной стороны, ткнуть в шею ножом и дернуть его обратно. В противном случае нож пришлось бы вонзать, а не тянуть на себя. Слишком неудобно, да и на кости остался бы иной след.

Марина замолчала, обдумывая услышанное. Согласившись с моими доводами, она кивнула.

— Ловко у вас получается.

Нет, подумал я. Просто кое-что остается в голове, когда вдоволь насмотришься на такие вещи.

— Почему вы говорите «он»? — вдруг спросила Марина.

— Пардон?

— Рассуждая про убийцу, вы все время говорите, будто это мужчина. Однако свидетелей нет, а труп настолько разложился, что мы не нашли никаких признаков изнасилования. Вот я и думаю, почему вы так решили. — Она смущенно пожала плечами. — По привычке или же полиция что-то нашла?

Об этом я не думал, хотя она была права. Я автоматически предположил, что убийца — мужчина. Пока что все указывало именно на это: физическая сила, пол жертв. Впрочем, я сам удивился, что с ходу сделал такое допущение.

Я улыбнулся:

— Сила привычки. Обычное дело. Впрочем, сейчас я ни в чем не уверен.

Она посмотрела на кости, которые мы до сих пор изучали с такой клинической отстраненностью.

— Я тоже думаю, что это мужчина. Будем надеяться, мерзавца поймают.

Размышляя над ее словами, я чуть было не упустил из виду последнюю деталь. Дело в том, что я рассматривал позвонок под ярким светом через микроскоп с низким разрешением. И лишь когда я был уже готов оторваться от окуляра и выпрямиться, в глаза бросился крошечный черный кусочек, лежавший в самой глубине отверстия, проделанного кончиком ножа. Поначалу я решил, будто передо мной остаток гнилой биоткани, хотя нет, не похоже. Я осторожно выковырял его наружу.

— Что это? — спросила Марина.

— Понятия не имею. — Меня, однако, охватило возбуждение. Не важно, что это за кусочек, но попасть сюда он мог только на кончике ножа убийцы. Может быть, ничего важного?

Может быть.

Я отослал находку в лабораторию на спектрографический анализ, потому что сам не имел ни нужного опыта, ни оборудования, после чего принялся за изготовление гипсовых слепков ножевых следов на костях. Если когда-либо будет найдено это орудие, его станет возможным идентифицировать, просто совместив со слепками. Проверка столь же убедительная, как и туфелька для Золушки. Ну вот, почти все закончено. Осталось лишь подождать результатов. Не только насчет найденного кусочка, а еще и по поводу проб, взятых днем раньше. Мы получим точный интервал времени с момента смерти, и на этом все. Будет покончено с моей ролью в судьбе Салли Палмер, хоть я оказался гораздо ближе к ней после смерти, чем при жизни. Теперь я смогу вернуться обратно к своему привычному существованию, снова забьюсь в дальний угол…

Такая перспектива вовсе не принесла ожидаемого облегчения. А может быть, я уже тогда подозревал, что дело окажется намного сложнее.

Я только-только успел вымыть и обсушить руки, как в стальную дверь постучали. Марина пошла открывать и вернулась вместе с молодым полицейским. У меня екнуло сердце, когда я увидел в его руках картонную коробку.

— От старшего следователя Маккензи.

Полицейский стал озираться, не зная, куда поставить свою ношу. Я махнул рукой в сторону пустого металлического стола, заранее зная, что находится внутри.

— Он хочет, чтобы вы сделали те же самые тесты. Говорит, что вы в курсе, — сказал полицейский. Коробка не выглядела слишком тяжелой, однако лицо полисмена раскраснелось, и он казался запыхавшимся. А может, парень просто пытался задержать дыхание. Запах уже становился заметным.

Полицейский поспешил прочь, когда я взялся открывать коробку. Там, завернутая в пленку, лежала собака Салли Палмер. Я понял, что Маккензи хотел, чтобы я провел тот же анализ летучих жирных кислот, как и в случае ее хозяйки. Если — и на это было похоже — собаку убили при похищении, то полученный интервал с момента смерти скажет нам, когда исчезла Салли. И сколько времени ее держали в живых. Никакой гарантии, что убийца проделает то же самое с Лин Меткалф, но мы по крайней мере прикинем вероятную продолжительность ее выживания.

Мысль неплохая. К сожалению, ничего не выйдет. Биохимические процессы в собачьих трупах не совпадают с человеческими, так что любые сопоставительные пробы окажутся бессмысленными. Коли повезет, то можно будет проверить, не тем ли самым ножом зарезана овчарка. Вряд ли это изменит курс расследования, однако проверку надо провести в любом случае.

Я состроил Марине горестную мину.

— Похоже, сегодня трудимся допоздна.

Впрочем, в конечном итоге дело не заняло столько времени, сколько я думал. Животное было намного меньше размером, что облегчило нам жизнь. Я сделал необходимые рентгенограммы, потом положил труп вариться в растворе детергента. Завтра, когда я приеду в лабораторию, в баке не останется ничего, кроме скелета. Душу задела мысль, что останки Салли и ее собаки находятся в одной и той же комнате, но я так и не понял, огорчает это меня или, наоборот, успокаивает.

Низкое солнце принялось обстреливать меня рикошетом, заставляя гореть озерную воду, когда я свернул на съезд, уходивший пологим скатом к поселку. Щуря глаза, я сбросил со лба на нос солнечные очки и вдруг заметил силуэт женщины, идущей мне навстречу по обочине. Как странно, что она вдруг оказалась так близко… Из-за слепящего солнца я не сразу разглядел лицо и чуть было не проехал мимо. Я затормозил и вернулся обратным ходом, пока не поравнялся с ней открытым окном.

— Вас подбросить до дома?

Линда Йейтс оглядела дорогу справа и слева, словно раздумывая, как ответить.

— Вам в другую сторону.

— Это пустяки, пара минут. Забирайтесь.

Я перегнулся через сиденье и распахнул дверцу. Она все еще колебалась, и я сказал:

— От меня ведь совсем недалеко, а я так и так собирался проведать Сэма.

Похоже, упоминание имени сына возымело действие, и она села в машину. Помнится, я еще отметил про себя, как близко к двери Линда держалась, хотя в то время не стал над этим раздумывать.

— Ну как он? — спросил я.

— Лучше.

— В школу уже пошел?

Она дернула плечом.

— Какой смысл? Они завтра заканчивают.

Верно. Я совсем потерял счет времени и забыл, что школа вот-вот закроется на долгие летние каникулы.

— А как Нил?

Впервые у нее на лице промелькнуло что-то вроде улыбки. Но улыбки горькой.

— Он в порядке. Совсем в отца.

Похоже, какие-то семейные тонкости, которые лучше не трогать.

— Вы с работы? — поинтересовался я. Мне было известно, что иногда она подрабатывала уборщицей в паре поселковых магазинов.

— Из супермаркета. — Словно предъявляя доказательство, она показала мне пластиковый пакет.

— Не поздновато ли для покупок?

Она стрельнула в меня взглядом. Сейчас только слепой не заметил бы ее нервозность.

— Кому-то же надо это делать…

— А разве… — я на миг запнулся, припоминая имя ее мужа, — Гарри не мог вас подбросить?

Она пожала плечами. Очевидно, в их семье такой вариант даже не рассматривался.

— Не знаю, правильно ли нынче возвращаться домой в одиночку…

Вновь прежний, опасливый, взгляд. Казалось, она даже плотнее прижалась к дверце.

— Все в порядке? — спросил я, хотя уже начинал понимать, что дело плохо.

— Да.

— Вы как-то нервничаете…

— Просто… хочется побыстрее домой, вот и все.

Она судорожно вцепилась в кромку открытого окна. Того и гляди выпрыгнет.

— Послушайте, Линда, что происходит?

— Ничего.

Слишком быстрый ответ. С опозданием, и все же до меня начало доходить.

Она перепугана. И боится именно меня.

— Если хотите, я остановлю машину. Можете вернуться пешком, только скажите, — обратился я к ней, осторожно подыскивая слова.

Судя по ее взгляду, я оказался прав. И тут я припомнил, с какой неохотой она садилась в машину. Но, черт возьми, я ведь не какой-то там незнакомец! Семейный врач с момента своего здесь появления. На моих глазах Сэм переболел свинкой и ветрянкой; именно я возился со сломанной рукой Нила. Лишь несколькими днями раньше я был у них в доме, на кухне, когда мальчики сделали свое страшное открытие, что дало толчок всем событиям. Да что происходит, в конце концов?!

Секундой позже она покачала головой. Похоже, напряжение спало, хотя далеко не до конца.

— Нет-нет, все в порядке.

— Да я не виню вас за такую осторожность. Я только подумал, не оказать ли услугу…

— Да-да, спасибо, просто…

— Да?

— Нет, ничего. Всего лишь слухи.

Вплоть до сей минуты я объяснял ее поведение общей тревогой. Если угодно, огульным недоверием ко всем и каждому из-за событий в поселке. Сейчас же во мне стало нарастать беспокойство, что за этим стоит что-то еще.

— Что за слухи?

— Говорят… будто вас арестовали…

Ого! Чего-чего, а вот этого я никак не ожидал!

— Не сердитесь, — добавила она, словно я мог обвинять во всем ее одну. — Просто дурацкие сплетни…

— Какому олуху вообще могло прийти такое в голову?! — вскипятился я.

Линда нервно перебирала пальцами, уже боясь не меня, а тех слов, что предстоит сказать.

— Вас не было на приеме. И люди говорят, что за вами приезжала полиция и что вас забрал тот инспектор. Ну, который у них главный.

Теперь все стало ясно! Настоящих новостей нет — и вот, пожалуйста, в пустоту тут же хлынули слухи. А я-то, согласившись помочь Маккензи, выставил себя мишенью, сам того не желая. Такая нелепость, хоть смейся. Да только совсем не смешно.

В эту минуту я заметил, что вот-вот проскочу мимо ее дома. Я притормозил, еще слишком ошарашенный, чтобы поддерживать разговор.

— Не сердитесь, — повторила Линда Йейтс. — Я просто подумала… — И она замолчала, не закончив фразы.

Я попытался сообразить, что ей такое сказать, чтобы не выносить свою прошлую жизнь на последующие пересуды всего поселка.

— Понимаете, Линда, я помогал полиции. В смысле работал с ними. В свое время я был… э-э… кем-то вроде эксперта. До того как сюда приехал…

Линда слушала, однако я не был уверен, в какой степени она понимает мои слова. С другой стороны, она по крайней мере уже не казалась готовой выпрыгнуть из машины.

— Им был нужен мой совет, — продолжал я. — Вот почему я отсутствовал на приеме.

Что еще я мог сказать? Минуту спустя Линда отвернулась к окошку.

— Я знаю, это все из-за него. Из-за поселка нашего, — вырвалось у нее устало. Она распахнула дверцу.

— Все-таки хотелось бы взглянуть на Сэма, — сказал я.

Линда кивнула. Еще чувствуя себя не в своей тарелке, я пошел за ней по дорожке. Внутри дома туманно и сумрачно после яркого вечернего света на улице. В гостиной телевизор выдавал какофонию звуков и красок. За ним наблюдали муж Линды и ее младший сын; мужчина ссутулился в кресле, а мальчик лежал на животе перед экраном. Оба оглянулись, когда мы вошли. Затем Гарри Йейтс повернул голову к жене, молчаливо требуя объяснения.

— Доктор Хантер подбросил меня до дома, — сказала она, суетливо выкладывая покупки. Слишком суетливо. — Он хотел посмотреть, как Сэм.

Похоже, Гарри не мог сообразить, как реагировать. Костлявый мужчина тридцати с чем-то лет, задерганный и дичащийся, как вечный неудачник. Он медленно встал, не зная куда девать руки. Решив все же не здороваться со мной, Гарри сунул их в карманы.

— Не знал, что вы собирались зайти, — сказал он.

— Я и сам не знал. Но раз такие дела творятся, я не мог позволить Линде идти домой в одиночку.

У Гарри вспыхнули щеки, и он отвернулся. Я посоветовал себе не напирать, потому как за любые выигранные мной очки придется расплачиваться Линде после моего ухода.

Я улыбнулся Сэму, который наблюдал за нами с пола. То обстоятельство, что он сидел дома летним вечером, говорило само за себя, хотя выглядел парнишка получше, чем в прошлый раз. Когда я принялся расспрашивать, чем он собирается заняться в каникулы, Сэм даже разок улыбнулся, на секунду напомнив прежнего бойкого мальчишку.

— Мне кажется, дела идут на поправку, — сказал я Линде позднее на кухне. — Первоначальный шок прошел, так что он, наверное, вскоре станет прежним Сэмом.

Она кивнула, но как-то рассеянно. Что-то ее мучило.

— Когда я… в машине… — начала было она.

— Ну что вы… Я даже рад, что вы мне сказали.

Никогда мне не приходило в голову, что у людей может возникнуть неверное впечатление. А напрасно. Ведь только прошлым вечером Генри предупреждал меня, дескать, будьте осторожны. Я-то думал, он сгущает краски, но, очевидно, поселок Генри знал куда лучше моего. Обидно. И не столько из-за моего легкомыслия, сколько оттого, что этот поселок, частью которого я себя считал, был готов при первой возможности подумать худшее.

Впрочем, даже в ту минуту мне следовало бы сообразить, что самое худшее всегда может превзойти любые опасения.

Обстановка кухни вновь перенесла меня в тот день, когда я побывал здесь последний раз. Тут я вспомнил, что собирался у Линды кое-что спросить.

— В воскресенье, когда Нил с Сэмом нашли тело, — начал я, бросив взгляд на дверь в гостиную, чтобы удостовериться, закрыта ли она, — вы упомянули, что знали, будто это Салли Палмер, так как видели сон о ней.

Линда возилась возле раковины, ополаскивая чашки.

— Просто совпадение, я думаю.

— Тогда вы сказали по-другому.

— Я была расстроена. Мне вообще не следовало ничего говорить.

— Линда, я не пытаюсь над вами как-то подшутить, просто…

«Просто» что? Я уже и сам не знал, что хотел выяснить. Но раз начал…

— В общем, я хотел спросить… А вы не видели других снов? Про Лин Меткалф?

Линда замерла у мойки.

— Я бы никогда не подумала, что людей вроде вас может интересовать нечто подобное.

— Простое любопытство.

Она подарила мне очень внимательный взгляд. Взвешивающий, оценивающий. Стало не по себе. Потом дернула головой: «Нет». И добавила про себя пару слов, но так тихо, что я не сразу их разобрал.

Только я собрался расспросить ее поподробнее, как распахнулась дверь. В проеме стоял Гарри Йейтс и подозрительно нас разглядывал.

— Я думал, вы закончили.

— Да, уже собрался уходить, — ответил я.

Он подошел к холодильнику, открыл его. На магните, косо прилепленном на ржавеющей по краям дверце, виднелась надпись: «Начни день с улыбки». А под ней — скалящий зубы крокодил. Гарри вынул банку пива и распечатал ее. Словно меня не было рядом, он сделал длинный глоток и, опуская руку, глухо отрыгнул.

— Так я пошел? — сказал я Линде. Она нервно кивнула.

Ее муж следил за мной из окна, пока я возвращался к своему «лендроверу». По дороге к поселку я размышлял над словами Линды Йейтс. Отрицательно ответив на вопрос про сны с Лин Меткалф, она добавила кое-что еще. Всего два слова, которые были произнесены так тихо, что я едва их услышал: «Еще рано».

* * *

Какие бы нелепые слухи обо мне ни ходили, я не мог не обращать на них внимания. Понятно, что сплетни лучше встретить лицом к лицу, пока шепоток не перерос в нечто худшее, но, направляясь к «Барашку», я все же испытывал доселе незнакомое дурное предчувствие. Гирлянды на памятнике Деве-мученице уже увяли, поникнув головками мертвых цветов. «Надеюсь, это не предзнаменование», — сказал я себе, проезжая мимо полицейского автофургона, припаркованного на центральной площади. Внутри, залитые вечерним солнцем, сидели два скучающих полицейских, кинувшие в мою сторону безучастный взгляд. Я остановился возле кабачка, сделал глубокий вдох и толкнул дверь.

Первое, что я подумал, ступив внутрь: «Линда преувеличивала». Люди бросали взгляды в мою сторону, однако все сопровождалось обычными кивками и прочими приветствиями. Может быть, довольно сдержанными, хотя этого следовало ожидать. Веселиться и шутить никто пока не собирался.

Я прошел к стойке и заказал пива. В углу стоял Бен Андерс, занятый беседой по мобильнику. Прервав разговор, он приветственно махнул рукой. Как всегда, Джек неторопливо нацедил мне в стакан пива, задумчиво созерцая, как золотистая жидкость гонит вверх пену. «Должно быть, предостережения Генри сделаны не по адресу, — подумал я с облегчением. — Люди меня все-таки знают!» И здесь в стороне кто-то кашлянул.

— Уезжали куда-то?

Это был Карл Бреннер. Поворачиваясь к нему, я заметил, что в кабачке воцарилось молчание. «Прав был Генри», — понял я.

— Говорят, вас последние пару дней что-то не было видно, — продолжал Бреннер. По его раздраженному лицу с набрякшими веками стало ясно, что он подшофе.

— Да, пожалуй.

— Что так?

— Кое-что надо было сделать. — Как бы ни желал я оборвать пересуды, я не позволю загнать себя в угол. Или дать еще больше поводов для сплетен.

— А я слыхал по-другому. — В его глазах желтым огнем горела злоба, рыщущая в поисках цели. — Слыхал, что за вами полиция приходила.

Стало совсем уже тихо.

— Было дело.

— И чего они хотели?

— Совета хотели.

— Совета? — Он даже не попытался скрыть изумления. — Какого такого совета?

— Это вы у них сами спросите.

— Я тебя спрашиваю.

Злоба наконец-то нашла точку опоры. Я обвел глазами комнату. Кое-кто уткнулся в свою выпивку. Другие пялились на меня. Приговор еще не вынесен, но это дело времени.

— Ежели кому есть что сказать, пусть выкладывает, — сказал я как можно спокойнее и стал в упор смотреть собравшимся в глаза, пока они не начали один за другим отворачиваться.

— Коли других не найдется, я сам скажу. — Карл Бреннер поднялся на ноги. Он одним глотком махнул все, что оставалось в стакане, и грохнул им об стол. — Ты у них…

— Я бы на твоем месте поостерегся.

Возле меня из пустоты возник Бен Андерс. Я был рад его видеть, и не просто за обнадеживающие габариты, но и за поддержку, которой мне так недоставало.

— Не лезь, — сказал Бреннер.

— А я и не лезу. Хотел просто остановить, а то как бы не пришлось тебе завтра пожалеть о своих словах…

— Не собираюсь я ни о чем жалеть.

— Прекрасно. Как Скотт, кстати?

Вопрос слегка остудил пыл Бреннера.

— Чего?

— Твой брат. Как у него с ногой? Которую доктор Хантер подлечил тем вечером?

Бреннер стушевался. Ответил хмуро:

— Нормально.

— Как хорошо, что наш доктор не берет плату за сверхурочные, — доверительно сообщил Бен. Он обвел глазами комнату. — Осмелюсь сказать, у большинства из нас есть причины быть ему за это благодарными.

Он выдержал паузу, хлопнул кулаком по ладони и повернулся к стойке.

— Кстати, Джек, когда у вас найдется минутка, я бы повторил еще по одной.

Казалось, кто-то распахнул окно и по кабачку прошелся освежающий ветерок. Атмосфера начала очищаться, люди зашевелились, вновь послышалась речь. Кое-кто выглядел слегка пристыженно. Я почувствовал, как вдоль хребта стекают капли пота. Но вовсе не из-за жары в душном баре.

— Хочешь виски? — спросил Бен. — Похоже, тебе не помешает.

— Нет, спасибо. А вот тебе я возьму.

— Да не надо…

— Я тебе обязан куда как большим.

— Брось. Этим ублюдкам просто надо было память прочистить. — Он бросил косой взгляд в сторону Бреннера, который угрюмо пялился в пустой стакан. — А вот с этой сволочью надобно разобраться по-серьезному. Я почти на все сто уверен, что он шарит в заповеднике по гнездам. Которые из Красной книги. Обычно, как только птенцы выведутся, проблем нет, однако мы начали терять и взрослых птиц. Болотный лунь, даже выпь… Я его еще не подловил, но недалек тот день…

Он улыбнулся Джеку, когда тот поставил перед ним пинту:

— Спасибо.

Сделав длинный глоток, он одобрительно вздохнул.

— Так и чем же ты занимался? — Он скосил на меня глаз. — Не волнуйся, я просто из любопытства. Хотя у тебя явно какие-то дела на стороне…

Я колебался в нерешительности, но Бен честно заработал право знать. И я ему все открыл, не вдаваясь, однако, в подробности.

— Ничего себе… — протянул он.

— Сейчас ты понимаешь, почему я ничего не говорю. Точнее, не говорил, — добавил я.

— Ты уверен, что об этом не стоит рассказать всем остальным? Выложить все как есть?

— Нет, не думаю.

— Если хочешь, я проведу работу. Пущу слух, чем ты занимался.

Смысл вроде есть. С другой стороны, как-то против шерсти. Никогда я не рассказывал о своей работе, а старые привычки отмирают с трудом. Возможно, я просто упрямец, все-таки и у мертвых, как и у живых, есть право на личные тайны. Стоит только поползти слухам, чем я занимался, как конца-краю не будет нездоровому любопытству. И я далеко не уверен, что Манхэм обрадуется, узнав про неортодоксальные занятия своего доктора. Я хорошо понимал, что в глазах кое-кого из жителей обе мои профессии вряд ли уживутся.

— Нет, спасибо, — ответил я.

— Тебе решать. Да только сплетничать не перестанут.

Пусть я и так все понимал, под сердцем заныло. Бен пожал плечами.

— Они перепуганы; знают, что убийца кто-то из местных, но тем не менее хотят, чтобы им оказался чужак.

— Я не чужак. Я живу здесь три года. — Не успев договорить, я понял, насколько фальшиво прозвучали слова. Пусть я действительно живу и работаю в Манхэме, но у меня нет прав считаться своим. Доказательство? Только что предъявлено.

— Не важно. Ты мог бы прожить и тридцать, и по-прежнему останешься «городским». А как дойдет до крайностей, так люди на тебя пальцем начнут показывать: «Инородец!»

— В таком случае нет никакой разницы, чего бы я ни говорил, верно? Только я не думаю, чтобы все люди оказались такими…

— Нет, не все. Хватит и горсточки. — Он посерьезнел. — Будем надеяться, что душегубца скоро поймают…

После этого оставался я в пабе недолго. Пиво казалось кислым и несвежим, хоть я и знал, что хранят его отменно. Когда я думал о том, что произошло, то все еще чувствовал какое-то онемение, как бывает за секунду до приступа боли при ранении. Когда она наконец хлынула в душу, меня потянуло домой.

Отъезжая от кабачка, я увидел выходившего из церкви Скарсдейла. Может, мне почудилось, но преподобный, размашисто шагая, будто бы стал выше ростом. Единственный из всех жителей, кто просто расцвел на фоне событий, которые застали поселок врасплох. «Трагедия и страх — два верных средства превратить церковную ризу в доспехи героя дня», — подумал я и тут же сам устыдился. Он всего лишь делал свою работу, как и я. Личная неприязнь к Скарсдейлу не должна тенденциозно окрашивать мои мысли. Бог свидетель, с меня хватит предубеждений за этот вечер.

Совесть заставила приподнять руку в приветствии, когда мы поравнялись. Преподобный в упор взглянул мне в глаза, и на миг показалось, что он не снизойдет до ответа. Однако потом Скарсдейл чуть заметно клюнул подбородком.

Я не мог избавиться от ощущения, что он знал, чем заняты мои мысли.

Глава 12

К пятнице журналистская когорта начала распадаться. Отсутствие дальнейших событий означало, что Манхэм уже терял свою власть над ветреной прессой. Если что случится, репортеры вернутся назад. А тем временем Салли Палмер и Лин Меткалф будут дюйм за дюймом уступать место в газетных колонках, потихоньку исчезать из телерадионовостей, пока их имена вообще не сотрутся из общественного сознания.

Впрочем, я, когда ехал в лабораторию тем утром, размышлял не о редеющих толпах из мира средств массовой информации, не — к моему стыду — о собственно жертвах. Даже потрясение от открытия, с какой подозрительностью смотрят на меня в поселке, и то временно отошло на задний план. Нет, душу грызло нечто более прозаическое.

Предстоящий ужин в доме Дженни Хаммонд нынешним вечером.

Я сказал себе, что это ерунда, пустяки. Что она — а точнее, ее подруга Тина — просто дружелюбный человек. Когда я жил в Лондоне, приглашение на ужин считалось всего лишь знаком вежливости, оказываемым и принимаемым без особых эмоций. «Здесь то же самое», — внушал я себе.

Однако самоуговоры не помогали.

Ведь я больше не в Лондоне. Моя социальная жизнь ограничилась малозначащими разговорами с пациентами или стаканом пива в кабачке. Кстати, о чем мы вообще собираемся вести беседу? Сейчас в поселке одна лишь тема, да и та вряд ли подходит для непринужденной застольной болтовни малознакомых людей. Особенно если до них тоже долетели слухи на мой счет. Я пожалел, что не сообразил сказать «нет» в ответ на приглашение. В голову даже закралась идея позвонить и под каким-нибудь предлогом отказаться.

Впрочем, как бы ни раздражала мысль про ужин, я так и не позвонил. И сей факт беспокоил не меньше. Потому как за всеми размышлениями стояло неприятное чувство, осознание того, почему я на самом деле так нервничаю. Потому что вновь предстоит увидеть Дженни. От этой мысли в душе поднялась мутная взвесь, эмоциональный ил, который я предпочел бы не трогать. Среди этих донных отложений имелось и чувство вины.

Словно я готовился нарушить клятву верности.

Конечно, я понимал: мысль смехотворна. Я всего-навсего собираюсь зайти в гости. С того вечера, когда один пьяный коммерсант не справился с управлением своего «БМВ», прошло почти четыре года, и все это время я хорошо, даже слишком хорошо, знал, что верность хранить некому.

И тем не менее ничего не помогало.

Так что не могу сказать, будто, оставив машину на парковке и сев в лифт, я был полностью настроен на работу. Толкая стальную дверь морга, я попытался взять себя в руки, сосредоточиться. Марина уже на месте. Дверь еще качалась на петлях, когда моя ассистентка сообщила:

— Пришли результаты.

* * *

Маккензи хмуро разглядывал наш отчет.

— Вы уверены?

— Вполне. Анализ подтвердил, что «возраст» трупа Салли Палмер составлял девять суток на момент обнаружения.

Мы разговаривали в офисе при лаборатории. Вообще-то, позвонив Маккензи, я предложил отправить результаты по электронной почте, но он сказал, что зайдет сам. Так что теперь инспектор задавал вопросы прямо в лицо.

— Насколько это надежно?

— Аминокислотный анализ дает погрешность плюс-минус двенадцать часов, и лучше метода вы не найдете. Не могу назвать вам точное время убийства, хотя берусь утверждать, что это случилось где-то между полуднем в пятницу и субботним утром.

— И что, поточнее сказать не можете?

Я сумел-таки сдержать себя в руках. Ведь все утро я потратил на ИПС-уравнения. Не так-то просто в результатах анализа учесть среднюю температуру и все прочие климатические показатели за те дни, когда тело Салли Палмер пролежало на открытом воздухе. Крупнейшая тайна жизни, сведенная к банальной математической формуле.

— Извините, нет. В то же время, учитывая остальные факторы — личинки и так далее, — я практически убежден, что смерть наступила в середине этого диапазона.

— Стало быть, в полночь с пятницы на субботу. Причем за три дня до этого ее видели в кабачке на празднике. — Маккензи нахмурился, делая выводы. — А нельзя ли с такой же точностью сказать про овчарку?

— Химические процессы в собачьих трупах отличаются от человеческих. Анализ сделать можно, хотя он нам ничего не даст.

— Черт, — проворчал Маккензи. — Но вы все равно думаете, что собака была мертва дольше?

Я пожал плечами. Ведь что у меня имелось для работы? Общее состояние трупа животного и характер деятельности насекомых вокруг него, а такие вещи вряд ли можно назвать точной наукой.

— Почти уверен. Как минимум на двое-трое суток раньше.

Маккензи прикусил нижнюю губу. Я знал, о чем он думает. Пошли третьи сутки с момента исчезновения Лин Меткалф. Даже если преступник следовал прежней схеме и все это время где-то ее держал, сейчас мы подошли к эндшпилю. Какие бы извращенные планы ни строил убийца, они вот-вот осуществятся до конца. Или уже осуществились.

Если только Лин не найдут раньше.

— Еще у нас есть данные анализа по веществу, обнаруженному в трещине позвонка Салли Палмер. То есть там, где остался след от ножа, — добавил я, глядя в свою копию отчета. — Углеводородный комплекс. Довольно сложный по составу: порядка восьмидесяти процентов углерода, десяти процентов водорода плюс небольшие примеси серы, кислорода, азота и микроэлементов вроде рассеянных металлов и прочее.

— Что означает…

— Деготь. Обычный или садовый деготь. Можно купить в любой хозяйственной лавке или магазине для любителей мастерить.

— Ну, это уже лучше.

Что-то замерцало в закоулках моего мозга; между синапсами проскочила какая-то слабая искра, вызванная только что обсуждавшейся темой. Я попробовал было дотянуться до нее, но попытки оказались тщетными.

— Еще что-нибудь? — спросил Маккензи, и ход моих мыслей безвозвратно запутался.

— Вроде бы нет. Впрочем, остается исследовать следы от ножа на хребте собаки. Если повезет, найдем доказательство, что одно и то же орудие убийства фигурировало в обоих случаях. И на этом я закончу.

Было видно, что Маккензи этого ожидал, пусть и надеясь на большее.

— А как с вашей стороны дела? Подвижки есть? — спросил я.

Ответ был ясен хотя бы по тому, насколько замкнутым стало лицо Маккензи.

— Прорабатываем кое-какие версии, — сухо ответил он.

Я промолчал. Секунду спустя он вздохнул.

— У нас нет ни подозреваемых, ни свидетелей, ни мотива. Так что кратким ответом будет «нет». Обход по домам ничего не дал, и хотя мы заново приступили к поискам, все равно вынуждены двигаться медленно из-за возможных ловушек. А охватить такую местность — задача невозможная. Половина территории — одно проклятое болото, а сколько здесь лесов да канав, одному Богу известно…

Маккензи вновь разочарованно покачал головой.

— Если он решил всерьез спрятать труп, мы вряд ли его отыщем.

— Получается, вы считаете, что она мертва.

Усталый взгляд в ответ.

— Вы сами участвовали во многих расследованиях. Как часто нам удается застать жертв живыми?

— Такое бывает.

— Да, бывает, — согласился он. — Как и в лотерее. Если честно, я бы поставил больше на шанс выиграть в лотерею, чем на выживание Лин Меткалф. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Эксперты-криминалисты тоже не нашли полезных улик ни там, где ее похитили, ни там, где обнаружили труп Салли Палмер. Никаких зацепок после проработки криминальной картотеки и реестра половых преступлений. Все, что есть, — это пара предположений: во-первых, подозреваемый довольно сильный и в хорошей физической форме; во-вторых, обладает неплохими охотничьими навыками.

— Н-да, на этом далеко не уедешь…

Маккензи горько хохотнул.

— Я бы тоже так сказал. Вот если бы речь шла про какой-нибудь академический центр вроде Мильтон-Кейнса, тогда другое дело. Но в этих местах охота — форма существования. Люди даже не обращают на охотников внимания. Нет, нашему мальчику, кем бы он ни был, до сих пор удается держаться вне поля зрения полицейского радара.

— Как дела с психологическим портретом?

— Та же проблема. У нас просто-напросто не хватает фактов. Единственный портрет, который сумели построить психологи, туманен настолько, что прямо-таки бесполезен. Речь идет о человеке, привыкшем к жизни на свежем воздухе, в хорошей физической форме, довольно умном и в то же время дерзком или просто небрежном, раз он оставил труп Салли Палмер в том месте, где на него могли наткнуться. Под такое описание подпадает половина мужчин поселка. Распространите его на соседние деревни, и у вас окажется две-три сотни подозреваемых.

Слова прозвучали подавленно. И его вины в этом нет. Я не эксперт, но из опыта работы мне известно, что большинство маньяков попадаются либо случайно, либо из-за какой-то своей грубой ошибки. Эти убийцы — как хамелеоны: внешне ничем не отличаются от добропорядочных граждан, и даже когда их тайная жизнь становится достоянием гласности, друзья и соседи поначалу изумляются и не верят. Только задним числом можно увидеть неровные, зазубренные края головоломки, которые все время лежали под самым носом. Какие бы зверства маньяки ни совершили, самым гнусным свойством этих реальных, не выдуманных, чудовищ выступает их внешняя нормальность.

Обычные люди, как вы и я.

Маккензи почесал родинку на шее. Заметив мой взгляд, он отдернул руку.

— Обнаружилась одна вещь, которая может оказаться важной, — сообщил инспектор с деланным равнодушием. — Один из опрошенных, разговаривавший с Салли Палмер в день праздника, утверждает, что — по ее словам — кто-то положил мертвого горностая на подножку ее машины. Она подумала, будто это чья-то злая шутка.

Мне вспомнились лебединые крылья на спине Салли Палмер и дикая утка, привязанная к камню тем утром, когда исчезла Лин Меткалф.

— Вы полагаете, горностая оставил убийца?

Маккензи пожал плечами.

— Может, просто детская шалость, а может, какая-то метка, предупреждение. Скажем, убийца застолбил заявку на жертву. Мы уже знаем — он «подписывается» птицами, но нет оснований считать, что он не может воспользоваться и животными.

— А Лин Меткалф? Она что-нибудь подобное находила?

— За сутки до исчезновения она сказала мужу, что в лесу наткнулась на мертвого зайца. С другой стороны, зайца запросто могла загрызть собака или лиса. Сейчас уже поздно выяснять.

Он прав, хотя… Случайности бывают во всем, в том числе и в расследовании убийств. В то же время, с учетом поведения преступника, не такой уж невероятной представляется идея, будто он столь уверен в себе, что метит жертвы заранее.

— Так вам кажется, здесь чистая пустышка? — спросил я.

— Я такого не говорил, — резко возразил инспектор. — Но на данном этапе мало что можно сделать. Мы уже берем на заметку тех, кто проявлял жестокость по отношению к животным. Двое вроде бы припомнили, что лет десять — пятнадцать назад было убито несколько кошек, однако никого тогда не поймали и… Что?

Я отрицательно покачал головой.

— Вы сами сказали, что у нас далеко не город. Здесь иное отношение к жизни. Я не говорю, что люди чрезмерно жестоки, однако особой сентиментальности вы тоже не встретите.

— Другими словами, никто даже не обратит внимания на парочку-другую мертвых животных, — уныло подхватил Маккензи.

— Если бы, скажем, кто-то поджег собаку прямо на центральной площади, тогда, наверное, была бы реакция. Но это же сельская местность. Здесь животные гибнут сплошь да рядом.

Маккензи неохотно признал мою правоту.

— Ладно, сообщите мне все, что выясните про собаку, — попросил он вставая. — Если что важное, звоните на мобильный.

— Пока вы не ушли, — остановил его я, — хочу кое-что сообщить.

И я рассказал ему про ходившие по поселку слухи, будто я арестован.

— Чтоб я провалился, — вздохнул Маккензи, когда я закончил. — Вы считаете, у вас будут осложнения?

— Не знаю. Надеюсь, нет. И все же люди на взводе. Видя, как вы заходите в амбулаторию, они поспешат с выводами. И, по правде говоря, мне не хочется с ними всякий раз объясняться.

— Намек понял.

Интересно отметить, что сам Маккензи не выглядел слишком обеспокоенным. Или, если на то пошло, удивленным. После его отъезда мне пришло в голову, что инспектор ожидал чего-то подобного. Может, ему на руку, если я выступаю в роли подсадной утки? Да ну, глупости… Впрочем, мысль оказалась назойливой и не хотела меня покидать, даже когда я вернулся к обследованию трупа собаки.

Я механически провел подготовку и фотографирование отметки, которую оставил нож на шейном позвонке. Ничего стоящего, обычная рутина, необходимая для формально-доказательной стороны дела. Поместив позвонок под микроскоп с низким разрешением, я заранее знал, на что могу рассчитывать. Пока я разглядывал косточку, пришла Марина с чашкой кофе.

— Что-нибудь интересное?

Я подвинулся в сторону.

— Взгляните сами.

Она нагнулась к окулярам, затем подстроила фокусировку. Когда Марина выпрямилась, на ее лице читалась озадаченность.

— Я что-то не понимаю…

— Почему?

— Царапина грубая, а вовсе не такая гладкая, как в прошлый раз. Лезвие оставило рубчики на кости. Вы говорили, что только зазубренные ножи оставляют такого рода следы.

— Верно.

— Но ведь не сходится! На позвонке женщины след был гладким. Почему же здесь он не такой?

— Очень просто, — ответил я. — Потому что след сделан другим ножом.

Глава 13

Мясо все еще выглядело бледным. Капельки жира, будто пот, сочились сквозь решетку и падали, шипя, на раскаленные угли. От них лениво струились тонкие завитки дыма, наполняя воздух пряной голубой дымкой.

Наморщив лоб, Тина потыкала вилкой в один из недожаренных гамбургеров, выложенных на мангале.

— Я вам говорю, жар слишком слабый.

— Надо просто подождать, — ответила Дженни.

— Если ждать слишком долго, мясо испортится. Надо больше огня.

— Не смей больше плескать этой гадостью!

— Почему? При таких темпах мы здесь всю ночь просидим.

— Меня не волнует. Это же чистый яд.

— Но послушай, я изголодалась до смерти!

Мы сидели в садике крошечного коттеджа, который женщины снимали на пару. Это был даже не садик, а что-то вроде заднего дворика — неприбранный клочок газона, с двух сторон огороженный выпасом для мелкой живности. И тем не менее здесь возникала некая иллюзия уединенности, доступная взгляду только через окна спальни в доме по соседству. И к тому же отсюда открывался прекрасный вид на озеро, лежавшее в какой-то сотне ярдов.

Тина в последний раз ткнула в гамбургер и обернулась ко мне.

— А вы как считаете? Рассудите как врач, что лучше: рисковать отравиться растопочной жидкостью или умереть с голоду?

— Пойдите на компромисс, — посоветовал я. — Снимите мясо и уже потом брызгайте. Тогда у гамбургеров и вкус не испортится.

— Господи, до чего я люблю практичных мужиков… — заметила Тина, подхватывая решетку полотенцем.

Я еще отпил пива из бутылки, скорее из желания чем-то заняться, нежели от жажды. Предложение помочь было отвергнуто, что, вероятно, не так уж плохо, учитывая уровень моих кулинарных навыков. Но при этом стало нечего делать, нечем погасить нервозность. Дженни, кажется, тоже чувствовала себя неловко, больше, чем требуется, суетясь над тарелками для хлеба и салата, расставленными на белом пластиковом столике для пикника. В светлой футболке и джинсовых шортах она смотрелась загорелой и стройной. Если не считать слов «Привет, как дела?», которыми мы обменялись при моем появлении, почти ничего друг другу сказано не было. Если на то пошло, то, не будь с нами Тины, я вообще сомневаюсь, чтобы мы хоть о чем-то здесь разговаривали.

К счастью, Тина оказалась не из тех, кто позволяет появляться неловким паузам в разговоре. Она болтала практически без умолку. Ее жизнерадостный монолог перемежался лишь отдаваемыми мне приказами: заняться соусом для салата, принести рулон кухонных полотенец, которые заодно сойдут за салфетки, открыть еще пива.

Было совершенно очевидно, что других гостей не ждали. Мое настроение колебалось между облегчением от того, что не придется встречаться с кем-то еще, и сожалением, что не удастся найти прибежище в гуще толпы.

Тина щедрой рукой брызнула на мангал жидкостью для зажигалок и с воплем отскочила от стены полыхнувшего огня.

— Говорили тебе, что больше нельзя! — засмеялась Дженни.

— Я здесь ни при чем! Оно само как хлынет!

От мангала валили клубы дыма.

— Ну вот, а кто-то сетовал на нехватку жара, — прокомментировал я, отступая вместе с женщинами под напором палящего воздуха.

Тина шлепнула меня по руке:

— За такие слова вам поручается принести еще пива.

— А вам не кажется, что сначала лучше убрать салат? — спросил я.

Пелена дыма совершенно заволокла столик, где стояли неприкрытые тарелки.

— Ах, чтоб тебя! — Тина метнулась внутрь облака спасать продукты.

— Проще перетащить все скопом, — сказал я и ухватился за столик.

— Джен, помогай ему, а то у меня руки заняты, — скомандовала Тина, убирая миску с макаронами.

Дженни бросила на нее кислый взгляд, однако ничего не сказала. Вдвоем мы отволокли стол подальше от дыма, но как только моя помощница отпустила свою сторону, столешница накренилась, и тарелки со стаканами заскользили.

— Осторожно! — закричала Тина. Я прыгнул и сумел-таки в последний момент подхватить столик, при этом мое предплечье соприкоснулось с рукой Дженни.

— Держу-держу, можете отпускать, — сказал я.

Дженни убрала было руку, но столик вновь зашатался. Девушка опять ухватилась за свой край.

— Ты же уверяла, что починила! — упрекнула она подбежавшую Тину.

— Починила, починила! Я напихала бумажек, где ножки отошли!

— Напихала?! Надо было засунуть хорошенько!

— Насчет засунуть время еще будет.

— Тина! — Дженни зарделась, сдерживая при этом смех.

— Ай, столик, столик держи! — запричитала Тина, глядя на дрожащие ножки.

— Да не стой ты здесь! А пойди принеси… отвертку, что ли!

Тина помчалась на кухню, звякнув стеклярусной занавеской при входе. Оставшись придерживать столик, мы смущенно улыбнулись друг другу. Впрочем, ледок был сломан.

— Держу пари, вы рады, что к нам заглянули, — сказала Дженни.

— Да, такое со мной впервые.

— Вот-вот, не везде встретишь столь утонченные манеры.

— Это точно.

Тут она бросила взгляд вниз.

— Э-э… даже не знаю, как вам об этом сказать, но… вы совсем мокрый…

Я тоже посмотрел вниз и увидел, что из упавшей бутылки пиво лилось мне прямо на брюки, как раз ниже пояса. Я попробовал отодвинуться, и в результате струя потекла вдоль штанины.

— Боже мой, это просто невероятно! — воскликнула Дженни, и мы не смогли удержаться от смеха. Смеялись до тех пор, пока Тина не вернулась с отверткой.

— Что с вами такое? — спросила она и тут увидела мокрое пятно у меня на брюках. — Может, мне лучше прийти попозже?

После ремонта столика мне была вручена пара мешковатых шортов. По словам Тины, они в свое время принадлежали ее приятелю.

— Но вы можете оставить их себе. Он уже не потребует их назад, — добавила она, помрачнев.

Судя по кричащей расцветке шортов, ничего удивительного. С другой стороны, они были все равно лучше, чем мои залитые пивом брюки, так что я переоделся. Когда я вернулся в садик, Тина с Дженни захихикали.

— Какие симпатичные ножки, — заметила Тина, вызвав новый приступ веселья.

Вскоре гамбургеры зашипели над горячими углями. Мы съели их с салатом и хлебом, запивая вином, что я захватил с собой. Когда я решил подлить Дженни в стакан, она заколебалась:

— Только чуточку.

Тина вскинула брови.

— Ты уверена?

Дженни кивнула:

— Да-да, конечно.

Заметив мой вопросительный взгляд, она состроила гримаску.

— У меня диабет, так что приходится следить, что есть и пить.

— Какой тип — один или два? — спросил я.

— Господи, я все время забываю, что вы доктор. Тип один.

Я так и думал. СДI — самая распространенная форма диабета среди людей ее возраста.

— Ничего страшного, я всего лишь на низкой инсулиновой дозе. Как только я приехала сюда, доктор Мейтланд выписал мне рецепт, — добавила она извиняющимся тоном.

Наверное, ей неудобно говорить, что консультировалась не со мной, а с «настоящим» врачом. Напрасное беспокойство. Я уже привык.

Тина наигранно передернула плечами.

— Я бы в обморок постоянно падала, если бы пришлось каждый день колоться, как она.

— Ой, да брось ты, ничего особенного, — запротестовала Дженни. — Даже иглы не настоящие, а какие-то шприц-ручки… И хватит уже об этом, не то Дэвид застесняется и перестанет подливать себе вина.

— Боже сохрани! — ужаснулась Тина. — Мне же нужно с кем-то пить за компанию!

Вообще-то я и не собирался пить, за компанию с Тиной или как угодно, но по настоянию Дженни позволил наполнять свой стакан чаще, чем планировал. Впрочем, завтра суббота и неделя выпала еще та. К тому же мы неплохо проводили время. Даже не помню, когда я так развлекался…

Очень, очень давно было дело.

Единственное облачко, подпортившее нам настроение, набежало уже после того, как мы поели. Спустились сумерки, и в слабеющем свете Дженни сидела, глядя через сад на озеро. Я заметил, как помрачнело ее лицо, и догадался, о чем она вот-вот скажет.

— Все время забываю о том, что случилось. Как-то даже… виноватой себя чувствуешь, правда?

Тина вздохнула:

— Она хотела отменить этот вечер. Ей взбрело в голову, что людям не понравится, что у нас тут жареное мясо, веселье и тому подобное.

— Я подумала, что это будет неуважительно, — сказала мне Дженни.

— Почему? — требовательно спросила Тина. — Ты хочешь сказать, что другие люди не будут смотреть телевизор или пить пиво в кабачке? Все это очень печально и страшно, однако я не думаю, что нам надо носить власяницу, чтобы демонстрировать свое сочувствие.

— Ты знаешь, о чем я.

— Да, и еще я знаю, что за люди здесь живут. Если они решат точить на кого-то ножи, то сделают это по-любому, и не важно, виновен человек в чем-то или нет. — Тина помолчала. — Ну хорошо, я не самым лучшим образом выразилась, только это правда. — Она в упор взглянула на меня. — Вы ведь сами с этим столкнулись, не так ли?

Тут я сообразил, что до них, должно быть, долетели слухи.

— Тина… — предостерегающе сказала Дженни.

— А что? Какой смысл притворяться, будто мы ничего не слышали? Нет, понятно, что полиция захочет поговорить с местным доктором, но стоит кому-то одному вскинуть бровь, как тебя сразу запишут в преступники. Просто очередной пример, до какой степени у здешнего народа узкий взгляд на вещи.

— И длинные языки, — вскипев, подхватила Дженни. Впервые я заметил в ней признаки раздражительности.

Тина презрительно повела плечом.

— Лучше всего играть в открытую. Здесь и без того слишком много шепчутся. Я-то выросла тут, а ты — нет.

— Вы, кажется, несколько недолюбливаете Манхэм, — сказал я, желал сменить тему.

Она усмехнулась уголком рта.

— Была бы возможность, я бы отсюда убежала не оглядываясь. Я таких людей, как вы двое, понять не могу. Приехать сюда по доброй воле?!

Наступила внезапная тишина. Дженни встала с побелевшим лицом.

— Пойду сделаю кофе.

Резко откинув стеклярусную занавеску, она ушла в дом.

— Черт, — сказала Тина и виновато улыбнулась. — Действительно, длинный язык. И пьяный, — добавила она, отставляя стакан.

Сначала я подумал, что все случилось из-за меня, но потом понял, что это вовсе не так. Какова бы ни была причина, реакция Дженни ко мне отношения не имеет.

— Она в порядке?

— Мне кажется, ее просто достала бестактная подруга. — Тина уставилась на дом, словно размышляя, не сходить ли за Дженни. — Понимаете… я не то чтобы должна что-то рассказать, но хочу, чтоб вы знали… С ней в прошлом году приключилась одна очень плохая вещь. Вот почему она сюда приехала. Чтобы вроде как убежать.

— Очень плохая вещь?

Однако Тина уже качала головой.

— Если захочет, она сама расскажет. Мне, наверное, вообще стоило бы помолчать. Хотя… ну, я подумала, что вам об этом следует знать. Дженни к вам неравнодушна, поэтому… Ой Господи, я так все запутываю! Может, забудем все, что я говорила? Давайте о чем-нибудь другом.

— О'кей. — Все еще раздумывая над услышанным, я сказал первое, что пришло в голову: — Так что за слухи обо мне ходят?

Тина состроила гримаску.

— Сама напросилась, да? В общем, ничего особенного, одни только сплетни. Что вас допрашивала полиция и что… короче, что вы подозреваемый. — Она попробовала заговорщицки улыбнуться, только вышло не вполне убедительно. — Но ведь это не так, да?

— Насколько я знаю, нет.

Ответа оказалось достаточно.

— Вот я и говорю: чертова деревня. Народ все время готов вообразить худшее. А когда случается такое, как сейчас… — Она махнула рукой. — Опять я за свое. Знаете что, пойду-ка я помогу там с кофе.

— Мне что-нибудь нужно сделать?

Тина уже шла к дому.

— Ничего, ничего. Я пришлю Дженни развеять ваше одиночество.

Когда она ушла, я остался сидеть в ночной тишине, размышляя над ее словами. «Дженни к вам неравнодушна». Это как понимать? Точнее, что я сам об этом думаю? Я сказал себе, что в Тине говорит хмель и что не стоит слишком многое искать в ее словах.

Все это хорошо, но отчего же я вдруг так занервничал?

Я встал и прошел к низкой стене из каменной кладки, что огораживала садик. Последние лучи света уже пропали, и поля потерялись во мраке. С озера, на легчайшем дыхании ветерка, донесся одинокий крик совы.

Сзади послышался шорох — это вернулась Дженни с двумя кружками кофе. Я отошел от стены и вновь попал в лужицу света, падавшего через открытую дверь. Когда я вынырнул из тени, Дженни вздрогнула, пролив кофе на руку.

— Простите, не хотел вас напугать.

— Ничего. Просто я вас не заметила. — Она поставила кружки и подула на руку.

Я протянул ей рулон кухонных полотенец.

— Все в порядке?

— Ничего, выживу. — Она вытерла руки.

— А где Тина?

— Протрезвляется. — Дженни вновь взяла кружки в руки. — Я вас не спросила, надо ли молока и сахара.

— Ни того ни другого.

Она улыбнулась:

— Значит, я угадала.

Она подошла ближе к стене, где я стоял.

— Любуетесь пейзажем?

— Насколько возможно в темноте.

— Вид отсюда великолепный, особенно если любишь поля и воду.

— И вы их любите?

Она встала рядом, глядя в сторону озера.

— Знаете, да. Когда я была маленькой, мы часто с отцом ходили под парусом.

— И сейчас тоже?

— Нет, и уже многие годы. Но мне нравится бывать у воды. Я часто думаю, не нанять ли лодку. Ma-аленькую такую. Я знаю, озеро слишком мелкое для чего-то другого. И все же жить так близко и не выходить на воду… Мне кажется, это преступление.

— У меня есть парусная шлюпка — если, конечно, подойдет.

Слова вылетели сами, но Дженни, встрепенувшись, обернулась ко мне. В лунном свете была видна ее улыбка. В голову пришла мысль, что мы стоим очень близко друг к другу. Можно даже ощутить тепло ее кожи.

— В самом деле?

— Ну не то чтобы у меня лично. Это шлюпка Генри. Однако он разрешает мне ею пользоваться.

— Вы серьезно? Я, понимаете, не хотела бы напрашиваться…

— Да, понимаю. Только физические упражнения и мне не помешают.

Сказав это, я сам себе изумился: «Ты что делаешь?!» — и посмотрел на озеро, радуясь, что темнота скрывает мое лицо.

— Как насчет ближайшего воскресенья? — как бы со стороны услышал я собственные слова.

— Отлично! А в какое время?

Тут я вспомнил, что у нас с Генри запланирован обед.

— Если во второй половине дня? Скажем, я заеду за вами в три?

— В три часа, прекрасно.

Даже не видя ее лица, я по голосу понял, что она улыбается. Я поспешил отхлебнуть кофе, едва замечая, как обожгло рот. Трудно поверить в то, что я сейчас натворил. «Да, не одной только Тине необходимо протрезветь», — подумал я.

Вскоре, сославшись на дела, я засобирался домой. В последний момент появилась Тина и, весело улыбаясь, сообщила, что шорты я мог бы вернуть ей позднее. Я поблагодарил, но все равно переоделся в свои мокрые джинсы. Моя репутация в этом поселке уже и так подмочена — незачем ее усугублять, разгуливая в цветастых шортах для серфинга.

Не успел я отъехать, как мой мобильник коротко пискнул, давая понять, что пришло сообщение. Вообще-то я всегда ношу с собой трубку на случай срочного вызова, только в этот раз телефон остался в кармане мокрых джинсов. Я совсем забыл о нем, и мысль, что более двух часов я был недоступен, наконец-то заставила меня отвлечься от Дженни и всего, что с ней связано. Чувствуя вину, я набрал номер голосовой почты, втайне надеясь, что не пропустил ничего серьезного.

Сообщение не касалось никого из моих пациентов. Оно пришло от Маккензи.

Полиция обнаружила тело.

Глава 14

Прожектора мертвенно-белым сиянием заливали поляну. Трава и деревья трансформировались в сюрреалистический пейзаж из света и тьмы. В центре группа криминалистов занималась своим делом. Прямоугольный участок грунта был обнесен нейлоновой лентой, и под гудение генератора эксперты терпеливо соскабливали слой за слоем, медленно вскрывая то, что прятала в себе земля.

Маккензи стоял рядом и, похрустывая мятными лепешками, наблюдал за происходящим. Инспектор выглядел уставшим и осунувшимся; лицо под прожекторами потеряло свой цвет, а тени плотными мазками легли под глазами.

— Захоронение нашли днем. Очень мелкое, два-три фута в глубину. Сначала мы думали, что это ложная тревога, что там какое-то животное типа барсука и так далее. Пока не откопали руку.

Место происшествия находилось в лесу. К моменту моего появления экспертная группа сняла почти весь земляной покров. Я понаблюдал за одной сотрудницей, как она просеивает грунт через сито. Остановившись на секунду, женщина что-то внимательно осмотрела и, забраковав находку, принялась копаться дальше.

— Так как вы нашли тело? — спросил я Маккензи.

— С собаками.

Я кивнул. Полиция использует специально обученных собак не только для поиска наркотиков и взрывчатки. Обнаружение места захоронения редко бывает простым делом, а чем больше площадь, тем сложнее задача. Правда, если труп закопали достаточно давно, образуется характерная впадина из-за оседания разрыхленной земли. Тогда длинными щупами можно отыскать менее плотные по сравнению с окружающим грунтом участки. Я даже знал одного криминалиста в Штатах, который получал очень интересные результаты при поиске захоронений с помощью куска согнутой проволоки, как лозоходец.

И все же собаки оставались наилучшим средством для отыскания трупов. Их чувствительные носы способны через несколько футов земли учуять запах газов, образующихся при разложении. Кстати, известны случаи, когда очень хорошие «трупные псы» находили тела, зарытые более столетия назад.

Когда ближе к полуночи я прибыл на место, бригада экспертов уже частично откопала останки. Сейчас, напоминая археологов, они осторожно соскабливали землю, пользуясь маленькими совочками и щеточками. Одна и та же методика, и не важно, какова давность захоронения: несколько недель или столетий. В обоих случаях цель одинакова: извлечь тело с минимальными нарушениями, позволив тем самым облегчить расшифровку потенциальных улик, возможно, погребенных вместе с ним.

В данном случае наиболее красноречивые свидетельства уже перед глазами. Я не принимал участия в процессе извлечения, но стоял достаточно близко, чтобы видеть все существенные особенности.

Взглянув на меня, Маккензи спросил:

— Замечания, комментарии?

— Да нет. То, чего я ожидал, вы уже и так знаете.

— И все же?

— Это не Лин Меткалф, — сказал я.

Он уклончиво хмыкнул.

— Продолжайте.

— Захоронение не новое. Кто бы здесь ни лежал, его закопали еще до ее исчезновения. Никаких остатков мягких тканей, даже запаха нет. Неплохая у вас собачка…

— Я передам ей ваши комплименты, — ответил он сухо. — И как, по-вашему, сколько труп здесь пробыл?

Я посмотрел на мелкое углубление. Сейчас скелет вскрыт почти полностью. Цвет костей практически не отличим от земли. Явно взрослый человек, лежит на боку; одет, кажется, в майку и джинсы.

— Без дополнительной экспертизы могу сказать только навскидку. На этой глубине разложение займет намного больше времени, чем на поверхности. Стало быть, чтобы дойти до такой стадии, уйдет минимум год. Или месяцев пятнадцать. Впрочем, думаю, он пролежал здесь куда дольше. Вероятно, ближе к пяти годам.

— Почему вы так считаете?

— Джинсы и майка из хлопка, а ему надо четыре-пять лет, чтобы истлеть. Они исчезли не полностью, хотя дело к тому идет.

— Что-нибудь еще?

— Поближе можно взглянуть?

— Ради Бога.

Здесь работала совсем другая криминалистическая группа — не та, с которой я познакомился при обнаружении тела Салли Палмер. Когда я присел на корточки у края раскопа, эксперты взглянули на меня, но продолжили заниматься делом без каких-либо комментариев. Было и так уже поздно, а впереди ждала долгая ночь.

— Какие-то следы от травм есть? — спросил я одного из криминалистов.

— Довольно сильные повреждения черепа, но мы только-только приступили к его осмотру. — Он показал на правую височную кость, еще частично присыпанную землей. Впрочем, уже видны трещины, лучами расходившиеся от проломленного участка.

— Травма скорее тупая, чем острая или баллистическая, — заметил я, разглядывая кость. — Вы как считаете?

Эксперт кивнул. В отличие от его коллег, которых я встретил на предыдущем месте преступления, он не выказывал недовольства по поводу моего вмешательства.

— Похоже на то. Но подписываться под этим не буду, пока не убедимся, что в черепе не брякает пуля.

Повреждение черепа, вызванное огнестрельным ранением или чем-то острым типа ножа, отличается по своему характеру от травмы, полученной при ударе тупым предметом. Обычно их трудно спутать, причем пока что признаки говорили за последнюю версию: вмятина как на продавленной яичной скорлупе. С другой стороны, я вполне разделял осторожность криминалиста.

— Вы думаете, причиной смерти стала травма головы? — спросил Маккензи.

— Может быть, — ответил я. — Судя по внешнему виду, рана летальная, если, конечно, ее не нанесли посмертно. Пока сказать трудно.

— А что же можно сказать прямо сейчас? — спросил он, раздражаясь.

— Ну, во-первых, это мужчина. Вероятно, белый, около двадцати лет от роду.

Инспектор заглянул в могилу.

— Серьезно?

— Посмотрите на череп. У мужчин и женщин разная форма челюсти. У мужчин она более широкая. А там, где было ухо… видите, как выступает та косточка? Скуловая арка, и у мужчин она всегда больше. Что же до расы, то носовые кости свидетельствуют о европеоидном происхождении. Он может оказаться и монголоидом, хотя… раз черепная коробка имеет выраженную ромбовидную форму, я бы сказал, что вряд ли. Возраст… — Я пожал плечами. — Опять-таки на данном этапе это будет только предположением. Но насколько я могу судить о шейных позвонках, они не изношены. А ребра? Вот посмотрите… — Я показал пальцем на тупые концы ребер, выдававшиеся из-под майки. — Чем старше становишься, тем более шишковатыми выглядят торцы. Здесь края еще вполне резкие, так что, очевидно, речь идет о молодом человеке.

Маккензи закрыл глаза и потер переносицу.

— Просто здорово. Именно то, что нам нужно. Побочное убийство. — Он вдруг вскинул голову. — И следов перерезания горла тоже нет, да?

— Я по крайней мере их не вижу. — Шейные позвонки на наличие царапин от ножа я уже проверил. — После такого долгого пребывания под землей любые повреждения заметить труднее, так что нужна экспертиза. В глаза ничего не бросается.

— Слава тебе, Господи, за мелкие радости, — пробормотал Маккензи. Ему можно было только посочувствовать. Трудно сказать, что затруднит дело больше: расследование второго убийства или же выявление факта, что тот же самый преступник орудовал годами.

Меня, впрочем, это не касалось, чему я был только рад. Я встал, стряхивая грязь с ладоней.

— Если я вам больше не нужен, то мне, пожалуй, пора возвращаться.

— Вы сможете прийти в лабораторию завтра? В смысле сегодня? — добавил Маккензи, спохватившись.

— Зачем?

Он, похоже, искренне удивился вопросу.

— Чтобы повнимательнее все изучить. К середине утра мы должны закончить, так что к обеду сможем предоставить труп.

— Создается впечатление, что вы заранее уверены, будто я собираюсь принимать в этом участие.

— А разве не так?

Моя очередь удивляться. Не столько его вопросу, сколько тому, что он сумел разобраться во мне лучше меня самого.

— Да, пожалуй, — сказал я, смиряясь с неизбежным. — К двенадцати буду.

* * *

Я проснулся на кухне, продрогший и растерянный. Передо мной — распахнутая в садик дверь, сквозь которую заметны первые намеки на светлеющее небо. Сновидение еще свежо в моей памяти; голоса и ощущение присутствия Кары и Алисы столь явственны, будто мы только что разговаривали. На этот раз сон оказался даже более пугающим, чем обычно. Казалось, Кара хотела меня о чем-то предупредить, но я отказывался слушать. Боялся того, что мог от нее узнать.

Я поежился. Совсем не помню, как спустился вниз и что побудило меня отпереть замок. Обеспокоенный, я собрался было закрыть дверь и тут же остановился. Из бледного моря тумана, накрывшего поле, словно скала вздымалась непроницаемая чернота леса. Меня охватило недоброе предчувствие.

«За деревьями леса не видит». Почему всплыла в голове эта фраза? На секунду показалось, будто за ней стоит что-то более глубокое и важное, но сколько я ни тщился, смысл ускользал и таял. Я все еще пытался его ухватить, когда что-то коснулось шеи, чуть пониже затылка.

Вздрогнув, я обернулся. На меня смотрела пустая кухня. «Просто дует откуда-то», — сказал я себе, хотя шепот ветра еще не успел нарушить утренней тишины. Я закрыл дверь, пытаясь избавиться от упорно липнувшего беспокойства. Увы, ощущение, что чьи-то пальцы легонько задели мою кожу, осталось и после того, как я вернулся в кровать и принялся ждать восхода солнца.

* * *

Прежде чем ехать в лабораторию, мне предстояло убить добрую часть утра. Не найдя лучшего занятия, я пошел к Генри позавтракать, что часто делал по субботам. Он уже встал и вроде бы пребывал в хорошем настроении, с живостью расспрашивая меня о прошедшем вечере, пока помешивал яичницу и жарил бекон. Потребовалось время сообразить, что он имел в виду вечеринку с Дженни, а вовсе не находку в лесу. Об этом новости еще не дошли, и я понятия не имел, какую реакцию они вызовут. Манхэм и так уже барахтался под тяжестью нахлынувших событий. К тому же я еще слишком был подавлен сновидением, чтобы останавливаться на таких вещах.

Словом, я умолчал о том, что обнаружено второе тело. Но хорошее настроение Генри оказалось заразительным, и я покинул его дом в гораздо более приподнятом расположении духа. Настроение улучшилось еще больше, когда я пешком шел за машиной. Очередное превосходное утро, без малейшего намека на удушающую жару, которая наступит позднее. Желтые, пурпурные и алые краски цветов, окаймлявших центральную лужайку, радовали своей живостью, воздух был наполнен тяжелой сладостью пыльцы. Лишь полицейский автофургон, припаркованный рядом, нарушал иллюзию сельской безмятежности.

Присутствие полиции, кажется, несколько приструнило мой оптимизм. Впрочем, я так давно не пребывал в столь радужном настроении, что теперь мне было наплевать. Конечно, я не слишком вникал в причины своей восторженности. И тщательно следил за тем, чтобы никак не связывать новые виды на будущее с Дженни. Вполне достаточно ценить мгновение, пока оно длится.

Как выяснилось, длилось оно недолго.

Я уже шел мимо церкви, когда услышал:

— Доктор Хантер. На минутку, пожалуйста.

Скарсдейл. Стоит на церковном погосте вместе с Томом Мейсоном, младшим из садовников, присматривавшим за клумбами и газонами Манхэма. Через низкую церковную ограду я сказал:

— Доброе утро, пастор. Привет, Том.

Застенчиво улыбаясь, Том кивнул, не отрывая взгляда от розового куста, которым до этого занимался. Как и дед, он был счастлив, когда ему предоставлялась возможность присматривать за растениями, что Том и делал чуть ли не с телячьими нежностями. Напротив, ничего телячьего или нежного невозможно было найти в Скарсдейле. Он даже не удосужился ответить на мое приветствие.

— Мне хотелось бы знать ваше мнение о текущей ситуации, — начал он без предисловий. Среди древних и грубо тесанных надгробий его черный костюм, казалось, впитывал в себя солнечный свет.

Странное начало для разговора.

— Я что-то не совсем вас понимаю…

— Поселок переживает трудные дни. Люди по всей стране ждут наших объяснений. Вы согласны со мной?

Надеюсь, это не повторение прошлой проповеди.

— Что именно вы хотите, пастор?

— Я хочу продемонстрировать, что Манхэм не будет терпеливо сносить случившееся. Перед нами открылась возможность стать сильнее. Сплотиться перед лицом этой проверки.

— Не вижу, как можно назвать проверкой какого-то безумца, который похищает и убивает женщин.

— Да, возможно, вы не видите. Но людей искренне волнует тот ущерб, что понесла репутация поселка. И они совершенно правы.

— Я бы подумал, что их скорее волнует быстрейшее возвращение Лин Меткалф и поимка убийцы Салли Палмер. Разве это не важнее, чем беспокоиться о репутации Манхэма?

— Не играйте со мной в прятки, доктор Хантер, — огрызнулся он. — Если бы побольше людей следили за происходящим в поселке, этого могло и не случиться.

Я знал, что со Скарсдейлом в пререкания лучше не вступать.

— Все же не понимаю, к чему вы это говорите.

Мне немного мешало присутствие садовника на заднем плане, зато Скарсдейл никогда не упускал возможности выступить перед аудиторией. Он качнулся на каблуках, взглянув на меня поверх кончика носа.

— Ко мне обратились прихожане. Есть мнение, что нам следует выступать единым фронтом. Особенно при общении с прессой.

— Что сие означает конкретно? — спросил я, хотя уже начат улавливать, куда он клонит.

— Есть мнение, что поселку требуется официальный спикер. Человек, наилучшим образом способный представить Манхэм внешнему миру.

— Я так понимаю, это вы?

— Если эту ответственность хочет взять на себя кто-то другой, буду рад уступить место.

— Почему вы считаете, что спикер вообще понадобится?

— Потому что Всевышний еще не закончил с нашим поселком.

Он произнес это с такой убежденностью, что я начал беспокоиться.

— Так что же вы от меня хотите?

— У вас есть определенный вес. И ваша поддержка была бы уместна.

Скарсдейл вознамерился превратить трагедию в политическую платформу для личных амбиций? Каков циник! С другой стороны, я знал, что страх и недоверие, объявшие всех и вся, дадут ему весьма восприимчивую аудиторию. Удручающая мысль.

— Я вам вот что скажу, пастор. Занимайтесь тем, что считаете лучшим для людей, и я поступлю точно так же.

— Изволите критиковать?

— Скажем так: у нас с вами просто разные взгляды на то, что служит интересам всего поселка.

Он холодно смотрел мне в лицо.

— Наверное, стоит напомнить, что у здешних людей хорошая память. Вряд ли они забудут грехи, совершенные в такое время. Или смогут их простить, как бы это ни противоречило христианским добродетелям.

— В таком случае приложу все силы, чтобы не грешить.

— Можете витийствовать, сколько вам вздумается. Только имейте в виду, что не один я задаюсь вопросом о вашей лояльности. Люди, знаете ли, разговаривают, доктор Ханхер. И то, что я слышу, весьма удручает.

— Раз так, вам следует, наверное, перестать прислушиваться к сплетням. А кроме того, будучи лицом официальным, разве вы не должны толковать сомнения в пользу обвиняемого?

— Не воображайте, будто можете указывать мне, как я должен поступать.

— Тогда и вы мне не указывайте.

Скарсдейл сверкнул глазами. Возможно, он еще что-то сказал бы, но тут из-за его спины раздался грохот: Том Мейсон укладывал свой инвентарь в тачку. Скарсдейл чопорно выпрямился. Взгляд твердый, как камень, окружавших его надгробий.

— Я вас более не задерживаю, доктор Хантер. Честь имею, — надменно произнес он и церемонно удалился.

«Славно показал себя, молодцом», — кисло подумал я и продолжил свой путь. Не собирался я превращать разговор в поединок, однако Скарсдейл всколыхнул во мне худшие из чувств. Все еще тоскливо размышляя над его словами, я даже не заметил, как рядом притормозил автомобиль.

— Что с тобой? Бумажку на грошик променял?

Бен. Солнечные очки, мускулистая ручища торчит из окна новенького черного «лендровера». Запыленного, правда, но все равно на его фоне мой внедорожник смотрелся бы антиквариатом.

— Извини. Задумался что-то…

— Заметно. Надеюсь, ничего общего с вон тем вождем охотников на ведьм, а? — И он кивком показал в сторону церкви. — Я видел, как ты с ним толкуешь.

Я фыркнул:

— Да-а, побеседовали…

И я вкратце описал Бену нашу встречу. Он покачал головой:

— Не знаю, кому именно Скарсдейл молится, но если наш преподобный может служить хоть каким-то мерилом я бы не хотел нарваться на его Бога в темном переулке. А ты бы послал попа подальше, и все дела.

— Да надо было…

— Ох, сдается мне, глаз он на тебя положил крепко. Ты ведь ему угрожаешь.

— Я?!

— Сам подумай. Кем он был до сих пор? Линялым пастырем уменьшавшегося день ото дня стада. А сейчас у него появился шанс, и ты для него — претендент на кусок пирога, вызов его авторитету. Ты — врач, образован, приехал из большого города. Да еще и мирянин, об этом тоже нельзя забывать.

— Мне неинтересно с ним соревноваться, — раздраженно ответил я.

— А это не важно. Жалкий ублюдочный старикан нацелился стать Голосом Манхэма. Кто не с ним, тот против него.

— Можно подумать, дела и так недостаточно плохи.

— О, никогда не сомневайся в умении праведников все раздолбать по первому разряду. Говорят же: от добра добра не ищут…

Я внимательно посмотрел на Бена. Такое впечатление, что от обычного его добродушия не осталось и следа.

— У тебя все в порядке?

— Просто с утра циничное настроение. Да ты, наверное, и сам заметил.

— Слушай, а что у тебя с лицом?

У Бена под глазом виднелась припухлость, частично спрятанная под солнечными очками. Он машинально вскинул руку.

— Заработал прошлой ночью, в заповеднике, когда гонялся за очередным ублюдком. Кто-то решил обчистить гнездо луня, за которым я давно присматриваю. Я рванулся за браконьером, но на одной из тропинок полетел вверх тормашками.

— Поймал?

Он сердито помотал головой.

— Ничего, еще поймаю. Я уверен, что это недоделанный Бреннер. Его машина стояла рядом. Я ждал, ждал, да он так и не появился. Прятался, наверное, пока я не уйду. — Бен жестко улыбнулся. — Я этому ублюдку шины спустил, пускай ждет дальше.

— Ищешь ты себе приключений…

— Да что он мне сделает? В полицию заявит? — Он презрительно фыркнул. — В «Барашек» потом придешь?

— Может быть.

— Тогда до встречи.

Бен поехал дальше, оставив в воздухе выхлопной туман от мощного двигателя «лендровера». По дороге к дому я размышлял над его рассказом. Всегда имеется процветающий черный рынок для редких видов животных, особенно птиц. А с учетом того, какую роль они сыграли в уродовании тела Салли Палмер и в похищении Лин Меткалф, полиции следовало бы обратить на сей факт внимание. Сложность в том, что именно эта особенность преступлений не была обнародована, так что Бену я ничего сказать не мог. Получается, на меня падает обязанность поставить Маккензи в известность. Неприятно, что проделать это придется за спиной Бена, особенно когда все может обернуться пустышкой. Впрочем, у меня нет права рисковать. Опыт показал, что иногда важны даже мельчайшие подробности.

Тогда я еще не знал, что данный тезис окажется подкреплен самым неожиданным образом.

Глава 15

Той ночью пострадал еще один житель. Не от рук преступника, на чьей совести лежала судьба Салли Палмер и Лин Меткалф. По крайней мере не напрямую. Нет, то была жертва подозрительности и враждебности, взявших поселок в клещи.

Джеймс Нолан жил в крошечном домике в тупике за гаражом и работал в соседней деревне, в магазине. Один из моих пациентов, спокойный и тихий человек, в чьей сдержанности читались как природная доброта, так и глубокое личное несчастье. Это был холостой располневший мужчина пятидесяти с лишним лет. К тому же гомосексуалист. Последнее обстоятельство наполняло его чувством глубокого стыда. В таком захолустье, как Манхэм, где подобные склонности считались противоестественными, имелось очень мало возможностей для сексуальных приключений. Именно поэтому Джеймс еще молодым человеком начал искать удовлетворения в парках и общественных туалетах близлежащих городков. Как-то в одном из таких туалетов он со своими предложениями нарвался на полицейского в штатском. Позор от этой встречи продлился куда дольше, чем полученный Ноланом условный срок. Разумеется, слухи донеслись и до Манхэма. Джеймс Нолан и без того играл роль мишени для насмешек, однако сейчас в нем стали видеть нечто более зловещее. И хотя истинный характер правонарушения никогда не обсуждался и, вероятно, не был даже известен, люди не замедлили поставить клеймо на этом человеке. В маленьких сельских общинах существует привычный способ расписывания социальных ролей, согласно которому Джеймс считался теперь неприкасаемым. Детишек предупреждали, чтобы они не смели подходить к этому извращенцу. Сам же Нолан вполне соответствовал своему реноме, еще больше уйдя в себя. Словно призрак, он тенью бродил по поселку, разговаривая с очень немногими людьми и желая только одного: чтобы его не замечали. Манхэм по большей части был рад удовлетворить такую просьбу, и Джеймса скорее игнорировали, чем терпели.

До поры до времени.

В известном смысле Джеймс испытал чуть ли не облегчение, когда за ним пришли. С момента обнаружения тела Салли Палмер он жил в страхе, так как знал, что при отыскании козлов отпущения разумные доводы и логика не играют никакой роли. По вечерам, возвратившись с работы, он торопливо нырял в дом и запирался на все замки, веруя, что незаметность вновь его защитит. Тем субботним вечером, однако, надежды не сбылись.

В дверь забарабанили в районе одиннадцати. К тому времени Джеймс уже выключил телевизор и собирался ложиться. Шторы задернуты, и снаружи ничего не видно. Поэтому он просто решил переждать, сидя в кресле и моля Бога, чтобы незваные гости ушли. Увы, этого не случилось. Поначалу, заливаясь пьяным смехом, они лишь выкрикивали его имя. Потом голоса стали злее, а удары — намного сильнее. Дверь так тряслась и плясала на петлях, что Нолан даже оглянулся на телефон, собираясь позвонить в полицию. Однако многолетняя привычка не привлекать к себе внимания заставила передумать. Вместо этого, когда нападавшие сменили тактику и пригрозили выломать дверь, Джеймс поступил так, как делал всегда: послушно выполнил приказ.

Цепочку он не снял, веря, что стальные звенья — надежная защита. Как и все остальное, сталь подвела. Дверь треснула, щепками разлетелся косяк, и Нолана смяла орава ворвавшихся в дом мужчин.

Позднее он заявит, что никого из них не узнал, что не успел разглядеть лиц и тому подобное. Правда это или нет, я сказать не могу, но мне с трудом верится, что Джеймс понятия не имел, кем оказались его враги. По меньшей мере он, вполне вероятно, видел этих молодых людей раньше; может быть, знал их родителей, с которыми вместе рос. Избив и истоптав его, они стали уничтожать все подряд. Затем вновь принялись за Джеймса и на этот раз не останавливались до тех пор, пока он не потерял сознание. Возможно, что какая-то подсознательная причина не дала им забить его до смерти. Хотя, с другой стороны, травмы оказались столь тяжелыми, что они вполне могли счесть его мертвым.

Мне позвонили, когда налетчиков уже и след простыл. В полудреме, на ощупь, я нашел телефон и не узнал голос, прошептавший, что пострадал человек. Не успел я стряхнуть остатки сна, как звонивший бросил трубку, успев добавить лишь, к какому дому надо ехать. Пару секунд я тупо смотрел на аппарат, потом собрался с мыслями и вызвал «скорую помощь». Всегда есть шанс, что тревога ложная, однако в этот раз на хулиганскую проделку не похоже. К тому же добираться до нас довольно далеко.

По дороге к Нолану я притормозил возле полицейского автофургона на центральной площади. Дело в том, что пост работал круглые сутки, а в одиночку ехать совсем не хотелось. Впрочем, зря я это сделал. Оказывается, о моем звонке никто не сообщил констеблям, и пришлось потерять массу ценного времени на объяснения. К тому моменту, когда один из них согласился меня сопровождать, я от досады чуть локти не кусал.

Хотя тупик тонул во мраке, сразу стало ясно, где живет Нолан, потому что дверь в дом была распахнута настежь. Подъезжая ближе, я посмотрел на соседние здания. Никаких признаков жизни, но я затылком чувствовал, что за нами наблюдают.

Нолана мы нашли посреди разбитой мебели, где его и оставили хулиганы. Своими силами я ничем не мог ему помочь; только перевернул на спину, приподнял голову и стал ждать медбригаду. Временами Джеймс приходил в себя, и я разговаривал с ним, пока не появились санитары. На какое-то мгновение мне показалось, что он пришел в сознание, и я спросил, что же все-таки случилось. В ответ Нолан просто закрыл глаза, отгородившись от дальнейших расспросов.

Когда его положили на носилки, один из прибывших полицейских поинтересовался, почему позвонили именно мне, а не сразу в «Скорую помощь». Я ответил, что понятия не имею, хотя это было и не совсем так.

Глядя на стекла соседних домов, где отражались синие проблесковые огни, я подумал: «Как странно, что, несмотря на шум и суету, никто не выглянул из окон, никто не вышел на улицу узнать, что происходит…» А ведь на самом деле люди смотрели. Точно так же они смотрели на дверь Нолана, когда ее выламывали; на самого Нолана, когда его калечили… А может, они специально отворачивались? Надо полагать, в ком-то из них заговорила совесть, но слишком тихо, чтобы человек решил вмешаться или позвать соседей на помощь. Инцидент — внутренние дела самой деревни, видите ли. Звонок мне, практически чужаку, стал просто компромиссом. Я был уверен, что свидетелей не найдется; никто не признается, что звонил именно он. Кстати, как выяснилось впоследствии, звонили из единственной в поселке телефонной будки, а потому вычислить человека оказалось невозможным. Когда машина «скорой помощи» отъехала, я окинул взглядом слепые окна и запертые двери и едва удержался, чтобы не закричать на них. Впрочем, в чем я мог их обвинить? Вышел бы из этого хоть какой толк? Не знаю.

Вместо этого я отправился домой, где постарался использовать оставшиеся ночные часы для сна.

* * *

Утром я встал разбитым и не в своей тарелке. Взял свежую газету, чашку черного кофе и вышел с ними в садик. Главным событием уик-энда стало крушение поезда, на фоне которого обнаружение второго трупа в Манхэме заслужило только пару абзацев, да и то не на первой полосе. Отсутствие связи с недавним убийством означало, что о находке упомянули просто по ходу дела, как о курьезном совпадении.

Весь прошлый день и добрую часть вечера я проработал над останками молодого человека. Хоть нам и требовалось еще получить результаты анализа липоцеры в почве, чтобы поточнее оценить возраст могилы, никаких сюрпризов я не ожидал. Хорошей новостью, если можно так выразиться, оказалась легкость, с какой мы могли бы выяснить имя жертвы. Все его зубы стояли на месте, ни одна из пломб не вылетела, так что оставалось лишь провести идентификацию по зубоврачебным карточкам. Кроме того, на левой голени обнаружились следы перелома. Берцовая кость давно заросла, но все равно такая особенность поможет установить личность.

Что же касается остального, то удалось лишь подтвердить догадки, о которых я сказал Маккензи раньше. «Обитатель» могилы — молодой белый мужчина, около двадцати лет от роду, с проломленным черепом. Травмы нанесены тупым тяжелым предметом. Наверное, большим молотком или киянкой, судя по округлой форме пробоин. Место и объем повреждений наводят на мысль, что били сзади, причем неоднократно. За давностью лет невозможно сказать наверняка, что именно явилось причиной смерти, однако я был практически уверен, что ответ лежит перед глазами. Подобная травма почти мгновенно ведет к летальному исходу, и пусть мы уже не узнаем, что с ним еще могли проделать, иных следов насилия найти не удалось.

Нет оснований думать, что эта смерть как-то связана с недавними событиями в Манхэме. Наш убийца охотился за женщинами, а не за мужчинами, и хотя вплоть до идентификации ни в чем нельзя быть уверенным, мы сомневались, что бренные останки принадлежат кому-то из местных. Поселок не столь уж многонаселенный, чтобы исчезновение кого-нибудь прошло незамеченным все эти годы. Более того, данное убийство ничем не напоминало трагедию Салли Палмер. Ее оставили лежать на земле, а не в могиле, причем в отличие от молодого человека лицо Салли оказалось измочаленным — то ли по злобе, то ли специально, чтобы затруднить установление личности. Наиболее вероятной казалась версия, что и жертва и убийца — не местные жители и что от трупа просто избавились в наших диких местах.

С другой стороны, я все равно потратил много времени — даже неоправданно много! — исследуя шейные позвонки скелета. Возможно, оттого, что неделю назад Манхэм выделялся лишь своей изолированностью, а сейчас — два убийства (одно давнее, другое совсем свежее) плюс пропажа еще одной женщины. В такой ситуации трудно не почувствовать, будто на твоих глазах распутывается какой-то зловещий клубок. А если поселок только начал раскрывать свои секреты, то еще неизвестно, свидетелями чего нам доведется стать.

Очень неприятная мысль, что и говорить…

Я пролистнул газету до конца, хотя и без особого интереса, бросил ее на столик и прикончил остатки кофе. Пора идти в душ, а потом — в гости, на воскресный ленч к Генри.

При мысли о предстоящей встрече с Дженни я испытал очень сложную смесь эмоций: нервозность, возбуждение и… чувство вины, потому что ничего не сказал Генри. Конечно, он не станет возражать, если мы позаимствуем его шлюпку, но ведь он рассчитывает, что я проведу с ним остаток вечера. Очень неприятно, что придется удирать. Эх, надо было что-то одно перенести… Впрочем, подводить Генри не хотелось, и я понятия не имел, сколько еще пройдет времени, прежде чем удастся вновь взять шлюпку. И нет сил ждать.

«А почему? — цинично спросил мой внутренний голос. — Неужели ты так рвешься снова увидеть Дженни?»

Нет, о таких вещах и думать не хочется. Словом, я поднялся со стула и отправился в душ, оставив вопросы висеть в воздухе.

И все же, когда я подходил к особняку Мейтланда, в висках у меня начало покалывать. Правда, боль оказалась не такой сильной, чтобы не учуять у входа в дом пленительного запаха ростбифа. Как обычно, я не постучался, а просто окликнул Генри по имени.

— Сюда, сюда! — донеслось из кухни.

Я прошел внутрь. Здесь было очень жарко, несмотря на распахнутую дверь, сквозь которую просматривался укромный садик. Брызгая каплями теста на пустой винный бокал по соседству, Генри взбалтывал опару для йоркширского пудинга. Возможно, не самый идеальный выбор при нынешней погоде, однако хозяин дома дорожил традиционными ценностями, когда речь шла о воскресном ленче.

— Еще чуть-чуть, и будет готово — сообщил он, заливая тесто в противень. Зашипел, запузырился горячий жир. — Как испечется, можно начинать.

— Я чем-нибудь помогу?

— Налейте-ка нам обоим винца. Сам-то я уже испробовал какой-то дешевой дряни, но есть и бутылочка приличного сорта. Минут двадцать как открыл ее подышать — надо думать, вполне достаточно. Или, может, вы предпочтете пиво?

— Нет-нет, попробовать вина — отличная мысль.

Генри уже подъезжал к духовке. Он открыл дверцу и, отпрянув под напором раскаленного воздуха, вставил внутрь противень. Хотя ему не часто приходилось готовить самому и он вполне довольствовался услугами Дженис, я всегда удивлялся его ловкости. Интересно, как бы я сам справлялся на его месте? С другой стороны, выбора-то у Генри нет. И он не тот человек, чтобы легко сдаваться.

— Ну вот, — сказал он, захлопнув дверцу. — Еще минут двадцать — и мы в порядке… Боже милосердный! Да вы что, до сих пор вина не налили?

— Сейчас, сейчас, — ответил я, роясь в буфете. — А у вас не найдется аспирина? Что-то голова начала побаливать.

— Если здесь нет, то придется посмотреть в аптечке.

В буфетном ящике отыскалась лишь пустая упаковка парацетамола. Я по коридору добрался до комнаты Генри, где он принимал больных с тех самых пор, как я обосновался в его бывшем кабинете. Здесь мы хранили лекарства, а заодно и прочие медицинские побрякушки Генри. Он отличался изрядным скопидомством, на вечное хранение определив старинные порошки и снадобья, какие-то склянки и хирургические инструменты, доставшиеся в наследство от прежнего доктора. Подозреваю, что такая бережливость нарушала целый ряд санитарно-гигиенических норм, но Генри ни в грош не ставил канцелярщину и бюрократизм.

Его коллекция красовалась за стеклом, в элегантном книжном шкафу викторианской эпохи, резко выделявшемся на фоне стального лекарственного стеллажа и небольшого холодильника, где мы держали вакцины. Среди изящной мебели из дерева и кожи эта утилитарно-уродливая пара казалась совсем не к месту, несмотря на безуспешные попытки Генри закамуфлировать ее фотографиями в рамочках. На одной из них, сделанной год назад, мы с ним вдвоем сидим в шлюпке. Впрочем, снимки по большей части рассказывали о Генри и его жене Диане. На самом почетном месте, на вершине стеллажа, стояла их свадебная фотография. Камере улыбались привлекательные юные супруги, пребывающие в блаженном неведении о том жребии, что выпадет на их долю.

Пара костылей пылилась в углу возле письменного стола. Когда я только-только приехал, Генри еще пытался на них ходить. Частенько доводилось слышать стоны и кряхтенье, когда он пробовал сделать пару-тройку шагов. «Я им еще докажу», — говаривал он в ту пору. Увы, этого так и не случилось, и потихоньку Генри забросил попытки.

Я отвернулся от напоминания о бренности человеческой судьбы и открыл стеллаж. Из-за склонности Генри к накопительству пришлось довольно долго копаться среди коробок, пока не отыскался парацетамол. Заперев дверцу, я вернулся на кухню.

— Наконец-то, — проворчал он при моем появлении. — И поторопитесь-ка с этим чертовым вином. От такой работы жажда разбирает будь здоров. — Генри принялся обмахиваться, подъехав к распахнутой двери. — Пойдемте на улицу и там немножко остынем.

— Есть будем снаружи?

— Откуда такие варварские замашки? Или я похож на австралийца? Да, и захватите бутылку. Бордо, а не ту дешевую ерунду.

Запив парацетамол водой, я сделал как приказано. Садик выглядел опрятным, но без лишних красивостей. Генри всегда ревностно относился к садоводству, и теперь его неспособность приглядывать за всем самому обернулась еще одним источником разочарований. Мы устроились за старинным кованым столиком, стоявшим в тени ракитника. Озеро, поблескивавшее из-за плетеной ивняковой изгороди, создавало иллюзорное ощущение прохлады. Я разлил вино на двоих.

— Ну… — сказал я, приподнимая бокал.

— За здоровье, — подхватил Генри и, взболтнув рубиновую жидкость, критически принюхался. Немного отпив, он добавил: — Хм-м… неплохо.

— Из местного супермаркета?

— Эх вы, деревенщина! — насмешливо отозвался он, смакуя очередной глоток. Поставив бокал, Генри посерьезнел: — Итак, выкладывайте. Как прошел ужин с дамами?

— Скорее не ужин, а барбекю. На воздухе. Вам бы понравилось.

— Пирушка допускается пятничным вечером. Воскресный же ленч — это искусство, и он требует к себе уважения. Кстати, вы не ответили на мой вопрос.

— Все прошло нормально, спасибо.

Генри вздернул бровь.

— Нормально? Всего-то?

— Ну что я могу добавить?.. Приятно провел время.

— О, не слышу ли я нотки смущения? — Он хитро прищурил глаз. — Похоже, придется выдирать слова клещами. А знаете что? Давайте-ка после обеда пройдемся на шлюпке, а? И вы мне все расскажете. Настоящего ветра нет, зато сможем сбросить калории на веслах.

От замешательства у меня запылало лицо.

— Конечно, если не хотите, то ничего страшного… — добавил он, теряя веселость.

— Не в этом дело. Просто… В общем, я сказал Дженни, что прокачу ее по озеру. На вашей шлюпке.

— Ого!.. — Генри не смог скрыть изумления.

— Простите меня, я должен быть сказать об этом раньше…

Впрочем, Генри уже взял себя в руки, спрятав разочарование под улыбкой.

— Бросьте, что за извинения? Вы молодец!

— Мы всегда смо…

Не дав закончить, он отмахнулся от моего предложения.

— В такой славный воскресный денек? Нет, вам действительно лучше взять на прогулку хорошенькую барышню, а не старомодного чудака вроде меня.

— Вы правда не сердитесь?

— У нас с вами еще будет время. И я очень, очень рад, что вы встретили симпатичную девушку.

— Да здесь ничего серьезного…

— Ой, Дэвид, ей-богу! Вам уже давно пора развеяться! Зачем искать какие-то оправдания?

— Да я не ищу, просто… — промямлил я, не зная, как продолжить.

Сейчас Генри выглядел совершенно серьезным.

— Попробуем-ка догадаться… Испытываете чувство вины, да?

Я кивнул, не доверяя своему голосу.

— А сколько прошло времени? Года три?

— Около четырех.

— А у меня почти пять. И знаете что? Я считаю — хватит. Мертвых не вернешь, так отчего бы не начать снова жить насколько умеешь? Когда умерла Диана… Э-эх, не мне вам рассказывать. — Он горько рассмеялся. — Не понимаю! Как мог я выжить, а она — нет?! Если начистоту, то после катастрофы я еще долго…

Генри осекся, уставившись на озеро. Похоже, недосказанная мысль заставила его передумать.

— Впрочем, это другая история. — Он потянулся за вином. — Да, кстати, об историях. Такое впечатление, что ночью поднялась какая-то суматоха.

Мало что можно было утаить от Генри, когда речь шла о поселке.

— Я бы тоже так сказал. Кое-кто из соседей Джеймса Нолана заявился к нему с визитом.

— Как он сейчас?

— Плоховато. — Перед выходом я звонил в больницу. — Побои очень сильные. Ему придется еще недели две проваляться на койке.

— И никто ничего не видел, так?

— Похоже, что так.

Генри с отвращением насупил густые брови.

— Звери, чистые звери. Твари животные. С другой стороны, меня это не удивляет. Между прочим, насколько я слышал, вы тоже попали под жернов местных сплетен, не так ли?

Ага, донеслись пересуды и про мою скромную персону…

— До сих пор по крайней мере меня никто не избил.

— А я бы погодил еще радоваться. Предупреждал ведь я вас, чем все может обернуться. Просто оттого, что вы врач в Манхэме, поблажек не ждите.

На моих глазах Мейтландом начало овладевать мрачное настроение.

— Бросьте, Генри…

— Поверьте, эти места я знаю лучше. Если дойдет до крайностей, людишки накинутся и на вас, как на Нолана. И не важно, что вы могли сделать для них в прошлом. Благодарность? В здешних краях таких чувств не знают и не ведают. — Он отхлебнул вина, от гнева забыв про этикет. — Иногда я спрашиваю себя: «Какого черта вообще ради них напрягаться?»

— Ну, это вы сгоряча…

— Вот как? — Он угрюмо уставился в свой бокал. Интересно, сколько Генри успел принять до моего прихода? — А впрочем, может, и сгоряча… Бывают, однако, минуты, когда хочется понять, чем же мы тут занимаемся. Вам такой вопрос в голову не приходил? Какой во всем этом смысл?

— Мы — врачи. Зачем искать другую причину?

— Да-да, это я знаю, — раздраженно откликнулся он. — Но нам-то что за польза? Положа руку на сердце, вам никогда не казалось, будто приходится зря тратить время? Поддерживать жизнь какой-нибудь старой развалины ради… ради чего? Вся наша работа — просто-напросто отсрочка неизбежного.

Я обеспокоенно взглянул на Генри. Он, кажется, начинал уставать, и я впервые заметил признаки его пожилого возраста.

— Вы в порядке?

Он хмыкнул.

— Не обращайте внимания, просто сегодня захотелось побыть циником. Или выставить циничные взгляды напоказ, не знаю… — Он потянулся за бутылкой. — Пожалуй, все эти дела начали и меня доставать. Давайте-ка еще по бокальчику, а потом вы расскажете, чем же таким таинственным занимались целую неделю.

Подобная перспектива не из приятных, однако на этот раз смена темы порадовала. Генри внимательно слушал: поначалу с лукавым прищуром, пока я рассказывал о своей прежней работе, до приезда в Манхэм, а потом и вовсе недоверчиво, когда я вкратце поведал ему, как именно помогаю Маккензи.

По окончании повествования он медленно покрутил головой:

— Знаете, на язык так и просятся слова «темная лошадка»…

— Не сердитесь… Конечно, надо было раньше сказать, да только еще неделю назад я считал, будто все осталось в прошлом.

— Вам не нужно извиняться…

И все же я видел, что Генри расстроен. Он принял меня под свое крыло, когда мне было очень плохо, а теперь выясняется, до какой степени я скрытен: ведь раньше он искренне полагал, что антропология в моей жизни носила чисто академический характер. И хоть я не врал явно, за такое доверие можно было бы вести себя и почестнее…

— Если хотите, я готов уволиться, — предложил я.

— Уволиться?! Изволите шутить? — Генри взглянул мне в лицо. — Впрочем, если вы и впрямь передумали, то…

— Нет. Конечно, нет. Я с самого начала не хотел вмешиваться и держал вас в неведении не специально. Просто мне самому противно было обо всем этом думать…

— Я понимаю… Это лишь немного неожиданно. Я же и понятия не имел, насколько… своеобразной работой вы занимались. — Он задумчиво посмотрел на озеро. — Завидую вам, честное слово. Я всегда жалел, что не подался в психологию. А ведь были такие амбиции, были. Естественно, ничего не вышло. Слишком много надо было учиться. А мне хотелось жениться на Диане, да и профессия терапевта приносила деньги быстрее. «Врач широкого профиля»! В ту пору это звучало вполне заманчиво…

— Не вижу никакой заманчивости в том, чем я занимался.

— Значит, испытывали хотя бы возбуждение, волнение… — Он окинул меня понимающим взглядом. — И не вздумайте утверждать, что вы ничуть не изменились за прошлую неделю. Это стало заметно даже до того ужина… пардон, барбекю. — Генри коротко рассмеялся, отыскивая трубку в кармане. — Как бы то ни было, неделька нам выпала еще та… Про второе тело новости есть? Личность установили?

— Пока нет. Будем надеяться, зубоврачебные карточки помогут.

Генри покачал головой, набивая трубку:

— Вот живешь, живешь здесь годами, а потом — бац!..

Он попробовал стряхнуть мрачное настроение.

— Пойду-ка я лучше проверю, как там наш ленч. Ко всей нынешней жути не хватало только пудинг передержать…

После этого мы старались вести разговор в более веселых тонах. Впрочем, к концу обеда Генри явно устал. «И не мудрено, — напомнил я себе. — Ведь последние дни он брал на себя и мою нагрузку». Я попробовал было заняться грязными тарелками, однако он и тут воспротивился:

— Да ничего страшного, правда. Все равно я положу их в посудомоечную машину. Буду только рад, если вы прямо сейчас побежите на встречу с подружкой.

— У нас масса времени…

— Если будете настаивать на своем, то и я не отступлюсь. И если честно, я бы просто допил остатки нашего винца, да и прилег бы на часок-другой.

Генри состроил утрированно-грозную мину.

— Или вы хотите испортить мне воскресный вечер, а?

* * *

Мы с Дженни договорились встретиться у «Барашка», на нейтральной территории, потому как рандеву возле ее дома слишком походило бы на настоящее свидание. Я все еще пытался доказать самому себе, что мы просто собираемся покататься на лодке, что речь не идет об ужине с неявной интимной подоплекой, где пришлось бы выискивать и разгадывать кажущиеся взаимные намеки. Нет, ничего особенного не предстоит…

С другой стороны, ощущение предвкушения и волнующего ожидания говорило об ином.

За ленчем я старался не налегать на вино, и хотя сейчас тянуло выпить чего-нибудь покрепче, мне стоило бы остановиться на апельсиновом соке. Идя к барной стойке, я встречал обычные приветствия кивком головы, в которых не удавалось прочесть ничего нового. Впрочем, одна деталь порадовала: Карла Бреннера нигде не было видно.

Я вынес свой сок на улицу и, прислонившись к каменной стене возле входа, в пару глотков осушил стакан. «Нервишки пошаливают», — подумал я, заодно отметив, что поминутно гляжу на часы. Дав себе слово так больше не делать, я посмотрел на дорогу, где увидел приближавшуюся машину. Старенькая малолитражка, а за рулем сидит Дженни. Она припарковалась, вышла, и у меня сразу поднялось настроение. «Да что происходит?» — удивился я и тут же про все забыл, когда девушка подошла ближе.

— А я-то думала, что окажусь первой, — улыбаясь, сказала она и подняла солнечные очки на лоб. Однако я знал истинную причину, почему Дженни решила сесть за руль: нынче далеко не многие женщины отваживались ходить пешком.

Сегодня на ней шорты и голубая безрукавка. Слабый, почти неуловимый аромат духов.

— Надеюсь, вы не долго меня прождали? — спросила она.

— Только что подошел, — ответил я и, перехватив ее взгляд на мой пустой стакан, виновато пожал плечами. — Пить очень хотелось. А вам что-нибудь взять?

— Да мне в общем-то все равно.

Так, начинается. Похоже, мы попали в ту фазу, когда неловкость заставляет любые слова звучать фальшиво. «Решайся! Ну же!» — приказал я себе, отлично сознавая, что этот миг задаст тон всему нашему вечеру.

— Может, что-нибудь захватим с собой? — предложил я, удивившись собственной находчивости.

Девушка расцвела улыбкой.

— Отличная мысль!

Пока я ходил в паб за бутылкой вина, Дженни ждала снаружи. Моя просьба одолжить пару бокалов и штопор встретила такое недоумение, что я дал себе мысленного пинка: «Мог бы и сам догадаться!» Впрочем, понятно, почему я не сообразил заранее. Просто подсознательно избегал всего, что способно было придать нашей встрече романтический характер. Кстати, похоже, что и с Дженни происходило то же самое.

— Секундочку, — сказала девушка, когда я вернулся, и сама нырнула в кабачок. Пару минут спустя Дженни вышла, помахивая пакетиками с хрустящим картофелем и орешками.

— На случай, если захочется пожевать, — весело сообщила она.

На этом неловкость растаяла. Мы оставили ее машину на парковке и пешком вернулись к озеру. Хотя на пристань можно попасть через садик, позади дома Генри имелась также полузабытая тропинка, по которой мы и направились, не желая беспокоить хозяина. Шлюпка неподвижно стояла на зеркальной глади воды. Ни малейшего дуновения ветерка.

Когда мы забрались внутрь, я сказал:

— Ох, сдается мне, под парусом сегодня много не походишь.

— Не важно. Главное, что мы на озере.

Махнув рукой на парус, я взялся за весла и вывел шлюпку на открытую воду. В солнечном сиянии она отсвечивала стеклом, да так ярко, что резало глаза. Нас сопровождал единственный звук — мелодичный плеск мерно окунавшихся весел. Дженни сидела ко мне лицом, и хотя наши колени соприкасались, никто не пытался отодвинуться. Я греб к противоположному берегу, а Дженни, опустив руку за борт, рассекала пальцами воду, оставляя за нами расходившийся рябью след.

Ближе к берегу озеро начинало мельчать, кое-где покрываясь непроходимыми зарослями соломенно-желтого камыша. В одном из таких мест мы заметили длинную пологую отмель, с обеих сторон прикрытую густыми ветвями плакучей ивы. Я провел шлюпку под одной такой веткой и, несильно затянув узел, принайтовился к старому дереву. Солнечный свет зайчиками испятнал листву, превратив ее в прозрачную зелень.

— Как здесь чудесно! — воскликнула Дженни.

— Хотите, погуляем?

Она заколебалась.

— Не подумайте, что я трусиха, но… вы считаете, тут безопасно? А то ведь какие-то ловушки… и всякое прочее…

— Не думаю, чтобы кто-то пошел на такие ухищрения. Нет смысла: ведь тут никого не бывает.

Оставив вино охлаждаться в озере, мы отправились разведывать здешние места. Ничего особенного: голая каменистая насыпь да небольшая рощица, связанная с озером полоской непролазного кустарника. Впрочем, обнаружились и поросшие бурьяном останки крошечного строения без крыши.

— Как вы думаете, это был чей-то дом? — спросила Дженни, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку. Под ногами шелестели пожухлые листья, и даже в нынешнюю жару внутри пахло застарелой плесенью.

— Может, и так. А вообще-то это здание относилось к местной ратуше. Скажем, здесь мог проживать какой-то служитель или кто-то вроде того…

— А я и не знала, что в Манхэме есть ратуша.

— Уже нет. Ее снесли сразу после Второй мировой войны.

Дженни провела рукой по замшелой каминной полке.

— А вам никогда не хотелось узнать, кто мог обитать в таком доме? Что они были за люди, какую вели жизнь?

— Думаю, тяжелую.

— Да, но разве сами они так считали? Может, им казалось, что жизнь у них вполне нормальная? Вот представьте: через несколько сотен лет люди посмотрят на развалины наших домов и подумают: «Ах, бедняжки! И как они только здесь жили?»

— Скорее всего так и будет.

— Мне всегда хотелось стать археологом. В смысле, когда я еще не была учительницей. Прошлые жизни, о которых мы ничего не знаем… И каждый думал, что его жизнь — самая важная из всех. Прямо как мы. — Дженни поежилась и смущенно улыбнулась. — Даже знобить начало. Но все равно это меня так увлекает…

Хм-м, интересно… Может, она что-то слышала? Уж не намек ли это на мое собственное участие в дальнейшей судьбе некоторых мертвецов? Хотя нет, не похоже.

— И что же вас остановило? Почему вы не стали археологом?

— Наверное, мало хотела. Вот и оказалась теперь в школе. Да вы не подумайте, мне очень нравится. Только иногда… понимаете… бывает, спросишь себя: «А что, если?..»

— Вы и сейчас могли бы пойти поучиться.

— Нет, — ответила она, все еще поглаживая каминную полку. — Той Дженни уже нет.

Довольно странное высказывание…

— Что вы имеете в виду?

— Ну, вы сами знаете. Шансы выпадают в свое время. На развилках, что-то в этом роде. Ты принимаешь одно решение показываешься на одной дорожке. Примешь другое — совсем иной путь.

Она пожала плечами.

— А археология… Она-то и была той дорожкой, на которую я не свернула.

— Вы не верите, что все можно начать сначала, если бы выпал такой шанс?

— Ничего начать сначала нельзя, можно только сделать по-другому. Стоит принять иное решение, как жизнь никогда уже не повторится.

На лицо Дженни набежало облачко, и, смутившись, она отняла руку от камина.

— Господи, что я болтаю? Извините! — рассмеялась она.

— Ничего, — ответил я, но девушка уже выбиралась наружу.

Я неторопливо вышел следом, рассматривая ее затылок и заодно давая ей время стряхнуть с себя мрачноватые мысли. Под белокурыми волосами виднелась загорелая и гладкая шея, а на ней мягкий пушок, узкой полоской исчезавший под воротом блузки. Меня вдруг потянуло к нему прикоснуться, и я с усилием отвел взгляд.

Когда девушка обернулась, я вновь увидел ее жизнерадостное лицо.

— Как вы думаете, вино уже охладилось?

— Есть только один способ проверить.

Мы вернулись к шлюпке и вытащили бутылку из озера.

— Вы уверены, что вам можно? — спросил я. — Я ведь еще и минералку прихватил…

— Нет-нет, пусть будет вино, спасибо. Я с утра уже укололась инсулином. С одного бокала ничего не будет, — улыбнулась она. — К тому же со мной врач.

Мы выпили вина, сидя на отмели под ивой. После возвращения с развалин дома мы почти не разговаривали, хотя молчание вовсе не было тягостным.

— А вы не скучаете по городской жизни? — наконец спросила Дженни.

В голове мелькнула мысль о недавней поездке в лабораторию.

— До самого последнего времени — не скучал. А вы?

— Не знаю. Есть немножко ностальгии по кое-каким вещам. Не по ресторанам или барам, а скорее не хватает… деловитой суеты, что ли. Впрочем, к сельской жизни я уже начала привыкать. Пожалуй, дело в смене ритма, вот и все.

— Думаете вернуться когда-нибудь?

Дженни посмотрела на меня, потом перевела взгляд на воду.

— Не знаю. — Она сорвала травинку. — Тина вам много рассказала?

— Совсем немного. С вами что-то приключилось, а вот что конкретно…

Дженни усмехнулась, пощипывая стебелек.

— Верная подруга, — прокомментировала она суховатым тоном, хотя и без озлобленности.

Я промолчал, давая ей время решить, стоит ли продолжать.

— На меня напали, — наконец сказала она, не отрывая глаз от травы. — Года полтора назад. Сходила с друзьями в одно место, а по дороге домой поймала такси. То есть все как полагается. На улицах небезопасно и так далее. Мы отмечали чей-то день рождения, и я, наверное, немножко перебрала. Задремала в машине, а когда проснулась, шофер где-то припарковался и уже лез ко мне на заднее сиденье. Я стала отбиваться, а он начал меня бить. Говорил, что зарежет, а потом… — У нее прервался голос, и она на секунду замолчала. Затем взяла себя в руки. — До изнасилования не дошло. Я услышала рядом чьи-то голоса… Понимаете, он поставил машину на пустой парковке, а туда вдруг зашли какие-то люди. Чистая случайность. В общем, я начала орать, бить ногами по стеклу, и он перепугался, выпихнул меня из машины и уехал. Полиция сказала, что мне очень повезло. Что правда, то правда. От всей истории осталась только пара царапин да синяки. Могло быть хуже, гораздо хуже… Тогда я даже не понимала, как мне повезло. Просто было очень страшно.

— Его поймали?

Дженни покачала головой.

— Я не сумела описать его подробно, а уехал он так быстро, что никто не успел заметить номер. Не знаю даже названия компании, потому что остановила такси на улице. В общем, он все еще там, где-то ездит…

Она швырнула травинку в воду. Стебелек остался плавать, почти не исказив зеркальную гладь.

— Дошло до того, что я боялась выйти на улицу. Боялась не его конкретно, а просто… всего боялась. Будто… понимаете, если такое вдруг случилось один раз, то может произойти снова. В любой миг. Словом, я решила убраться из города. Куда-то уехать, чтобы зажить тихо и спокойно. Увидела в газете объявление и вот очутилась здесь. — Дженни криво улыбнулась. — Удачный ход, а?

— А я рад, что так вышло.

Слова вылетели сами, без моей помощи. Я тут же отвернулся и стал пялиться на озеро. Готов смотреть куда угодно, лишь бы не на нее. «Идиот! — кипело внутри. — Кой черт тебя за язык дергает?!»

Посидели, помолчали. Наконец я рискнул повернуть голову и увидел, что Дженни за мной наблюдает.

Неуверенная улыбка. А затем она спросила:

— Хотите чипсов?

Минута неловкости миновала. Облегченно выдохнув, я потянулся за вином.

В последующие дни этот вечер я вспоминал как последний проблеск голубого неба перед штормом.

Глава 16

Еще неделя прошла как в забытьи. В воздухе витало подспудное напряжение, пока все ожидали развития событий.

Ничего, однако, не случилось.

Своим унынием и вялостью общее настроение напоминало местный пейзаж. Погода стояла по-прежнему жаркая и безоблачная, без каких-либо намеков на грозовые тучи. Полицейское расследование методично копалось в деталях, так и не выявив никаких новых сведений о жертве или преступнике, в то время как улицы поселка заполнил шум и гам, потому что каждый ребенок школьного возраста считал своим долгом отпраздновать начало долгих летних каникул. Что до меня, то я вернулся к обычному графику приемов. И пусть к Генри записывалось больше пациентов, а в лицах ходивших ко мне больных читался холодок отчужденности, я решил не обращать на это внимания. То, что сейчас происходит, — моя теперешняя жизнь, а Манхэм — как ни крути — мой теперешний дом. Рано или поздно все закончится, и тогда вернется хотя бы некое подобие нормального состояния.

По крайней мере так я себе говорил.

С Дженни мы встречались регулярно. Как-то вечером съездили в Хорнинг, поужинать при свечах в ресторане, где столики накрыты белоснежными накрахмаленными скатертями, а карта вин позволяет выбирать не только между красным и белым. Уже сейчас казалось, будто мы знакомы много лет, а не дней. Может, частично и оттого, что каждый из нас пережил свою боль. Мы оба узнали ту сторону жизни, которая незнакома большинству людей; открыли, сколь тонкой является та грань, что отделяет повседневность от трагедии. Это знание связывало нас неким общим, недоступным для других языком, на котором почти не говорят, да только он все равно незримо присутствует в беседах. Как-то само собой стало ясно, что ей можно рассказать про Кару и Алису и про мою судмедэкспертную работу, что я вел с подачи Маккензи. Дженни выслушала не перебивая и на секунду коснулась моей руки, когда я закончил.

— Я думаю, вы поступаете правильно, — сказала она и, чуть-чуть выдержав паузу, быстро убрала руку. После этого, уже без неловкости или смущения, мы стали обсуждать и другие вещи.

Только по дороге домой появилось облачко напряженности. Чем ближе подъезжали мы к Манхэму, тем больше Дженни уходила в себя. Разговор, поначалу столь непринужденный, потерял свою естественность, потом иссяк полностью.

— Все в порядке? — спросил я, притормаживая возле ее дома.

Она кивнула, но как-то слишком быстро.

— Ну… спокойной ночи, — торопливо сказала Дженни, открывая дверцу. Впрочем, прежде чем выйти, она заколебалась. — Извините. Вы не сердитесь… просто я не хочу подгонять события…

Я тупо кивнул.

— Нет, не в этом смысле… Я не то чтобы против… — Дженни глубоко вздохнула. — Только еще слишком рано, хорошо? — Она неловко улыбнулась. — Еще рано.

Не успел я ответить, как она нагнулась и скользнула губами по моей щеке, после чего убежала в дом. Я сидел затаив дыхание, ощущая приподнятость, перемешанную с чувством вины.

Слова ее, однако, запали в душу еще по одной причине. «Еще рано». Тот же самый ответ, что я услышал от Линды Йейтс, когда спросил, не видела ли она снов с Лин Меткалф. Как-то после обеда, во время «затишья», когда все поджидали очередных событий, я встретил Линду на главной улице поселка. С озабоченным выражением на лице она куда-то торопилась по своим делам и не замечала меня до самого последнего момента. Увидев же, застыла как вкопанная.

— Здравствуйте, Линда. Как ребятишки? — спросил я.

— Нормально.

Я уже было пошел дальше, как она окликнула меня:

— Доктор Хантер…

Пока я молча ожидал продолжения, Линда быстро оглядела улицу и, убедившись, что нас никто не услышит, сказала:

— Э-э… а полиция… вы еще им помогаете? Помните, вы говорили?

— Да, время от времени.

— Что-то нашли? — вылетело у нее.

— Послушайте, Линда, вы же знаете, что я ничего не могу вам сказать.

— Но они еще не нашли ее? Ну, вы понимаете. Лин Меткалф?

Какова бы ни была причина, я видел, что эти вопросы не от праздного любопытства. Возбужденность просто бросалась в глаза.

— Насколько я знаю, нет.

Она кивнула, хотя взволнованности не поубавилось.

— А что? — спросил я, уже начиная догадываться.

— Да нет, ничего. Просто хотела узнать, — торопливо пробормотала она на ходу.

Я обеспокоенно посмотрел ей вслед. Создавалось тягостное впечатление, что Линда искала скорее не новостей, а некоего подтверждения. И мне не надо лишний раз объяснять почему. Вслед за Салли Палмер в снах Линды наконец-то появилась и Лин Меткалф.

Впрочем, я тут же постарался отбросить эту мысль. Если я начинаю верить в предчувствия или искать смысл в сновидениях — в своих ли, чужих, — значит, я слишком долго живу в Манхэме. Вообще-то основания для благодушия имелись. В последнее время мой сон ничем не нарушался, а открыв глаза по утрам, я думал лишь про Дженни и собственное будущее. Словно вынырнул со дна, где провел так много времени. Пусть я эгоист, но в такой ситуации трудно не стать оптимистом, даже наперекор всему.

А к концу недели вялая текучка прервалась. По зубам удалось выяснить личность убитого молодого человека: двадцатидвухлетний Алан Радклиф, аспирант-эколог из Кента, пропавший без вести лет пять назад. Он приезжал в район Манхэма для обследования почвы, в часть которой сам и превратился в один злосчастный день. Когда обнародовали фото, кое-кто из жителей смог даже его припомнить: симпатичный парень с заразительно веселой улыбкой. За те недели, что он прожил в палатке на наших болотах, Алан стал хорошо известен в поселке, скрасив жизнь кое-кому из деревенских девчонок. А после этого он уехал.

Да только никуда так и не добрался.

На эту новость Манхэм отреагировал почти без комментариев. Сейчас, с учетом личности убитого и его связи со здешними краями, уже не требовалось провозглашать очевидного: местонахождение могилы нельзя считать простым совпадением. Поселок больше не мог прикидываться, будто чист от грехов, на которые костлявым пальцем указывал этот скелет из прошлого.

Сей неожиданный удар затмил все прежние события. А затем, пока люди еще только переваривали эту горькую правду, пришла уже совсем ошарашивающая новость.

Я только-только собирался начать дневной прием, как зазвонил телефон. С Маккензи мы беседовали лишь накануне, после установления личности погибшего аспиранта, и то обстоятельство, что я подумал, будто звонок связан именно с ним, говорит, до какой степени я позволил себе расслабиться. Даже когда Маккензи потребовал, чтобы я приехал немедленно, в голове не сработал ни один логический контур.

— У меня вот-вот начнется прием, — пожаловался я, ухом прижимая трубку к плечу и заполняя рецептурный лист. — Обождать никак нельзя?

— Нет! — рявкнул инспектор, да так, что я тут же прекратил писать. — Вы нужны здесь немедленно, доктор Хантер. Как можно скорее, — добавил он, смягчившись. Наверное, из вежливости. Впрочем, было ясно, что прямо сейчас ему не до политеса.

— Что случилось?

Пауза. Надо полагать, он взвешивал, сколько можно сказать по телефону.

— Мы ее нашли, — сказал Маккензи.

* * *

Насчитывается порядка ста тысяч разновидностей мух. У каждого вида — своя форма, размер, цикл развития. Мясные мухи, среди которых наиболее известны трупные и падальные зеленые, относятся к семейству Calliphoridae. Они размножаются на гниющих органических останках. На испорченных продуктах питания, экскрементах, мертвечине. Почти на чем угодно. Большинство людей не понимают, чем могут быть полезны такие мухи. Ведь они — вездесущие, назойливые разносчики заразы, с одинаковой охотой поедающие как свежий помет, так и гастрономические деликатесы, да еще неоднократно отрыгивая полупереваренную пищу по ходу дела.

Впрочем, когда речь идет о природе, у каждого существа своя роль. Мухи, какими бы омерзительными они ни казались, занимают важное место в процессе разложения органической материи, помогая ускорить распад и свести мертвое тело к простому набору веществ, из которых оно было когда-то составлено. Мухи — механизм утилизации вторсырья матери-природы. В этом-то и проявляется определенная элегантность их туповатой преданности своему делу. В общей картине бытия мухи далеко не бесполезны; более того, они гораздо важнее, чем симпатичные колибри или, скажем, олени, гнилое мясо которых в конечном итоге им доведется вкусить. А с судебной точки зрения — мухи не просто неизбежное зло, а прямо-таки незаменимая вещь.

Ненавижу этих тварей.

Не за докучливость или мерзостный вид, хотя эти их особенности претят мне ничуть не меньше, чем другим людям. И не за постоянное напоминание о конечном этапе нашего физического существования. Я ненавижу их за шум.

Мушиный концерт стал слышен, когда я еще пробирался через болото. Поначалу я его воспринял скорее кожей, чем ушами. Низкий, пульсирующий гул, казавшийся частью дневного пекла. Чем ближе я подходил к «оркестровой яме», тем глубже он проникал во всё и вся. Бессмысленное, идиотское жужжание, будто вот-вот готовое сменить тональность. Воздух заполонила кишащая масса снующих взад-вперед насекомых. Я разогнал тех, кого привлек мой потный лоб, но им на смену пришло нечто более зловещее.

Запах, знакомый и отталкивающий одновременно. Разумеется, я помазал верхнюю губу, однако ментол все равно пробивало насквозь. Я слышал, что так же пахнет перезрелый сыр, оставленный потеть на солнце, но это не так. Не совсем так. Хотя удачнее сказать вряд ли можно.

Маккензи приветственно кивнул. Угрюмые эксперты-криминалисты с потными раскрасневшимися лицами молча занимались своим делом. Я перевел взгляд на предмет, ставший причиной всеобщего оживления — от взопревших в своих комбинезонах полицейских до бешено роившихся мух.

— Мы его еще не трогали, — сказал Маккензи. — Я хотел вас дождаться.

— А патологоанатом?

— Уже уехал. Говорит, тело настолько разложилось, что прямо сейчас ничего сказать нельзя. Кроме одного: труп — он и есть труп.

Что верно, то верно. Порядочно прошло с тех пор, как мне довелось в последний раз побывать на месте преступления и увидеть то, что осталось от живого, дышащего человека. Например, тело Салли Палмер уже увезли к моменту моего прибытия, а экспертиза, позднее проведенная в стерильной лабораторной обстановке, носила гораздо более клинический характер. И даже если говорить про останки Алана Радклифа, то они были похоронены так давно, что превратились в простой структурный реликт, крайне мало напоминавший о человеческой сущности владельца. Здесь же все было иначе. Перед моими глазами — смерть в своей деловитой, чудовищной «красе».

— Как вы нашли тело? — спросил я, натягивая каучуковые перчатки, так как уже облачился в комбинезон возле одного из полицейских трейлеров. Мы находились в нескольких милях от поселка, посреди осушенного болота. Эта открытая любым ветрам местность выглядела почти полной противоположностью той поляне, где мальчишки обнаружили первое тело. В паре сотен ярдов безразлично мерцало озеро. На этот раз я приехал подготовленный, и под комбинезоном на мне были надеты только шорты. Впрочем, пройдя лишь небольшое расстояние, я уже успел взмокнуть от пота.

— С вертолета. Чистое везение. У пилотов что-то там испортилось, и они решили вернуться. Если бы не эта случайность, то маршрут облета оказался бы совсем иным. Ведь район-то уже прочесывали.

— Когда это было в последний раз?

— Восемь дней назад.

Итак, у нас есть верхний предел срока пребывания тела на данном участке. Может даже, интервал с момента смерти, хотя это еще не факт. Известны случаи, когда трупы переносили с места на место, причем неоднократно.

Ну вот, надета и вторая перчатка. Я готов, однако заниматься делом нет никакого желания.

— Вы считаете, это она? — спросил я Маккензи.

— Формально говоря, нам нужно подождать до окончания официальной идентификации. Впрочем, не думаю, что есть причины сомневаться.

Я тоже так не думал. У нас уже была одна «передышка»: могила давно убитого студента. Сам не знаю почему, но вторая такая находка казалась неправдоподобной.

Лежа ничком, наполовину спрятанная среди травяных кочек, Лин Меткалф выглядела неузнаваемой. Тело обнажено, и только на одной ноге оставалась кроссовка, смотревшаяся неуместно и как-то даже жалко. Женщина мертва уже несколько дней, это ясно сразу. Смерть нанесла свой зловещий макияж, прибегла к «алхимии наизнанку», превращавшей золото жизни в низменную зловонную материю. С другой стороны, на этот раз убийца не добавил своих собственных, непристойных модификаций.

Обошелся без лебединых крыльев.

Я отключил ту часть моего сознания, что по-прежнему вспоминала о молодой улыбающейся женщине, с которой я столкнулся на улице лишь неделю назад, и приступил к осмотру. На потемневшей коже имелось несколько порезов, хотя самая серьезная рана находилась на горле, потому что ее было видно даже со спины.

— Можете сказать, сколько времени она мертва? — спросил Маккензи и торопливо добавил: — Хотя бы примерно.

— Мягкие ткани еще остались, да и кожа только-только начала соскальзывать…

Затем я показал на раны, превратившиеся в кишащие колонии червей.

— А с учетом столь продвинутой личиночной деятельности… вероятно, где-то между шестью — восемью сутками.

— Поточнее никак не можете?

Я чуть было не напомнил, что он сам секунду назад просил приблизительную оценку, но вовремя сдержался. В этом деле для нас обоих нет ничего приятного.

— Так как погода не менялась, и если предположить, что тело не перемещали, то я бы дал шесть-семь дней, чтобы возникло такое состояние при нынешней жаре.

— Еще что-нибудь?

— Тот же тип ранений, что мы видели у Салли Палмер, хотя не так много. Перерезанное горло, а труп опять-таки довольно высохший. Естественно, не столь сильно, потому как она была мертва меньший срок. Я бы, однако, рискнул предположить обильную кровопотерю.

Я осмотрел почерневшую траву. Ее будто опалило щелочными растворами, сочившимися из мертвого тела.

— Для полной уверенности надо проверить концентрацию железа, но, думаю, ее убили где-то в другом месте, а труп бросили здесь, прямо как в прошлый раз.

— Тот же самый убийца, так получается?

— Да бросьте вы. Я-то откуда знаю?

Маккензи что-то проворчал. Его взвинченность понять можно. Кое-какими аспектами нынешнее дело походило на убийство Салли Палмер, и все же имелось достаточно отличий, чтобы сомневаться в идентичности злодея. Насколько видно, повреждений лица нет. Более того, обращало на себя внимание и отсутствие какого-либо животного или птицы, чьи тушки-фетиши убийца использовал ранее. С криминалистической точки зрения это вызывало серьезное беспокойство. Либо какое-то событие заставило преступника изменить свою манеру поведения, либо он сам был настолько непоследователен, что вовсе не обладал никаким «почерком». Впрочем, имелась и третья возможность: убийства — дело рук разных людей.

Ни одна из этих версий не давала оснований для оптимизма.

Некоторое время я потратил, собирая образцы для анализа под монотонный мушиный гул. Когда я все закончил и наконец выпрямился, суставы и мышцы уже начали ныть от постоянного сидения на корточках.

— Все у вас? — спросил Маккензи.

— Да, более-менее.

Я отошел чуть назад. Следующий этап никогда не вызывал у меня энтузиазма. Все, что можно сделать, не трогая тело, — сделано. Фотоснимки, замеры, прочее… Пришло время посмотреть, что же находится под трупом. Эксперты начали осторожно переворачивать тело лицом вверх. Взволнованные мухи зажужжали сильнее.

— Ах ты!..

Я даже не заметил, кто это сказал. Все присутствующие — люди бывалые, но не думаю, чтобы кому-то из нас приходилось видеть нечто подобное. Убийца приберег надругательства для фронтальной части трупа. Брюшная полость оказалась вспоротой, и при переворачивании тела из живота посыпались какие-то комочки. Один из полицейских тут же отвернулся, давясь рвотой. Пару секунд никто не шевелился, однако потом профессионализм вновь одержал верх.

— Это еще что такое? — приглушенно спросил потрясенный Маккензи. Его обычно медно-красное лицо побелело. Я тоже смотрел на груду непонятных комков и ничего не мог сказать. Такого мне еще не встречалось.

Первым сообразил один из экспертов.

— Это кролики, — сказал он. — Крольчата.

* * *

Маккензи подошел к моему «лендроверу», где я сидел меж распахнутых задних дверей с бутылкой прохладной минеральной воды. На данный момент я сделал все, что в моих силах, и с облегчением скинул опостылевший комбинезон. С другой стороны, даже помывшись в полицейском трейлере, я все еще ощущал себя грязным, причем не только из-за жары.

Инспектор молча присел рядом и принялся разворачивать пакетик с мятными леденцами. Я отпил еще глоток.

— Ну, — сказал он наконец, — по крайней мере мы знаем, что это тот же самый человек.

— Нет худа без добра, а?

Получилось как-то цинично, и Маккензи взглянул мне в лицо.

— Вы в порядке?

— Отвык я что-то от таких дел…

Я было подумал, что он извинится за то, что вовлек меня. Увы. Мы помолчали. Потом Маккензи сказал:

— С момента исчезновения Лин Меткалф прошло девять дней. Если, как вы говорите, она мертва уже шесть или семь суток, значит, он держал ее в живых как минимум два дня. Может, даже три. Прямо как Салли Палмер.

— Да, я знаю.

Он уставился на озеро, чья ртутная поверхность подрагивала под палящим солнцем.

— Зачем?

— Не понял?..

— Зачем держать ее в живых так долго? К чему брать на себя риск?

— Я, конечно, не сообщу вам ничего нового, однако… мы же не имеем дело с рационально мыслящим человеком, верно?

— Верно, но и дураком его тоже не назовешь. Так зачем он это делает?

Маккензи раздраженно пожевал нижнюю губу.

— Ничего не понимаю… Что здесь вообще творится?

— В смысле?

— Обычно, когда похищают и убивают женщин, мотив имеет сексуальную подоплеку. А у нас здесь… что-то не похоже.

— Так вы не думаете, что их насиловали?

Состояние второго трупа точно так же не позволяло дать стопроцентной уверенности, как и в случае с Салли Палмер, хотя такое знание могло бы пусть ненамного, но утешить.

— Я вовсе не об этом. Скажем, вы находите мертвую женщину и она совершенно раздета. Вполне очевидно предположить, что нападение совершено на половой почве. Однако типичный сексуальный маньяк обычно убивает своих жертв немедленно, как только у него проходит возбуждение. Очень, очень редко попадется такой, кто держит их живыми, пока не наиграется. Но то, что убийца проделывает здесь, не имеет никакого смысла.

— Может, ему еще надо дорасти до таких высот?

Маккензи молча смотрел на меня пару секунд, затем пожал плечами:

— Может быть. Впрочем, судите сами: с одной стороны, речь идет о человеке, который достаточно умен, чтобы похитить двух женщин и расстроить розыскные мероприятия, наставив ловушек. А с другой — он беззаботно избавляется от трупов. И как насчет увечий и надругательств? Какой в них смысл?

— Это надо спрашивать психологов, а не меня.

— Спросим, не волнуйтесь. Не думаю, однако, чтобы у них нашелся ответ. Этот тип, он что, нарочно рисуется перед нами или же просто беспечен? Такое впечатление, что перед нами два противоречивых ума.

— Вы имеете в виду, он шизофреник?

Маккензи хмуро обдумывал головоломку.

— Нет, мне так не кажется. Любой человек не в своем уме проявил бы себя задолго до этих событий. И потом, я не думаю, что шизофреники на такое способны.

— Тут есть еще одна загвоздка, — сказал я. — Он убил двух женщин за… Сколько там прошло? Меньше трех недель, так? Причем очередь второй жертвы наступила дней через десять-одиннадцать после первой. Это не вполне… — я чуть было не сказал «нормально», хотя такое слово даже близко не подходит, — не вполне обычно, верно? Даже для маньяка.

Маккензи устало отозвался:

— Нет, совсем не обычно.

— Так почему он вдруг заторопился? Что его подтолкнуло?

— Если бы я знал, мы были бы уже на полпути к его поимке. — Маккензи встал и, морщась, потер поясницу. — Труп доставят в лабораторию. Наверное, завтра. Хорошо?

Я согласно кивнул. Он уже отходил в сторону, как мне в голову пришла одна мысль:

— Да, а что с птицами и животными? Объявлять об этом будете?

— Мы не можем раскрывать такие детали.

— Даже если он загодя помечает своих жертв?

— Мы в этом не уверены.

— Вы мне говорили, что на подножке машины Салли Палмер лежал горностай, а Лин Меткалф за день до исчезновения сказала мужу, будто нашла мертвого зайца.

— Выражаясь вашими же словами, здесь ведь сельская местность. То одно животное сдохнет, то другое…

— Однако они не привязывают сами себя к камням и не залезают в живот убитым женщинам.

— Мы все равно не знаем, использует ли он их заранее.

— Да, но если есть хоть какая-то вероятность, не кажется ли вам, что людей следует предупредить?

— Вот как? Предупредить и начать терять время на любого дурня или любителя розыгрышей? Да нас затопят звонками из-за каждого раздавленного машиной ежика!

— А если не предупредите, он сможет пометить очередную жертву, а она, бедная, ни сном ни духом… Если он вообще уже этого не сделал, кстати.

— Да знаю я, знаю! Только люди и так взвинчены. Я не намерен устраивать всеобщую панику.

Впрочем, судя по интонации, сомнения у него появились.

— Он опять собирается это проделать, так ведь? — спросил я.

На миг показалось, что Маккензи вот-вот что-то ответит. Секунду спустя, однако, он молча развернулся и пошел прочь.

Глава 17

Новость об обнаружении трупа Лин Меткалф разнеслась по Манхэму осколками беззвучного взрыва. Зная, что случилось с Салли Палмер, лишь немногие удивились по-настоящему, хотя этот факт отнюдь не ослабил ударной волны. Ведь Салли, даже с учетом ее популярности, оставалась «аутсайдером», «иммигрантом», в то время как Лин родилась в самом поселке. Ходила в местную школу, венчалась в местной церкви. Она воплощала в себе часть Манхэма, чего нельзя было сказать про Салли. Смерть Лин — точнее, убийство — гораздо глубже ударила по людям, и они уже не могли делать вид, будто жертва каким-то образом «импортировала» семя своей судьбы из внешнего мира. Поселок скорбел по жертве, что была одной из своих.

И боялся, что грядет очередь следующей.

Сомнений больше не было: в Манхэме творится нечто страшное. Убийство одной женщины и так уже удар. Смерть двух, да еще за такой короткий срок — дело вовсе неслыханное. Внезапно мы опять очутились на гребне новостей. Поселок вновь оказался пойман в прожектора масс-медиа: серийное преступление на потребу зевакам. Как и все пострадавшие, Манхэм поначалу отреагировал изумленным неверием, потом — негодованием.

А затем взорвался гневом.

В отсутствие иных мишеней поселок набросился на чужаков, привлеченных бедой. Не на полицию, хотя возмущение ее бессилием уже начинало закипать. На прессу, у которой никакого права на неприкосновенность не имелось. Многим показалось, что остервенелое возбуждение охотников за новостями говорит не просто о недостаточном уважении, а о чистом презрении. Ответом стала враждебность, поначалу проявившаяся каменным выражением лиц и всеобщим молчанием, а потом уже и в более открытых формах. Оборудование, оставленное без присмотра, начало либо пропадать, либо получало необъяснимые повреждения. Перерезанные кабели, проткнутые покрышки, сахар в бензобаках… Одной назойливой журналистке, чьи ярко накрашенные губы постоянно кривила неуместная улыбка, пришлось наложить несколько швов, когда метко брошенный камень рассек ей голову.

Никто, конечно, не видел, кто это сделал.

Но все это были еще симптомы, внешние проявления подлинного заболевания. После столетий самоизоляции, после культивации полной уверенности в собственной избранности поселок засомневался в самом себе. И если раньше подозрительность смахивала просто на заразу, теперь она стала угрожать настоящей эпидемией. Давняя вражда и междоусобицы приняли более зловещий оттенок. Как-то вечером вспыхнула драка между тремя поколениями двух разных семейств, когда дым от барбекю проник в чужой сад. Какая-то женщина в истерике принялась обрывать телефон полиции, хотя потом выяснилось, что «маньяком» оказался ее сосед, прогуливавший собаку. В двух домах кирпичами повышибали стекла: в одном за некое «оскорбительное равнодушие к соседям», а в другом вообще непонятно за что.

И на этом фоне все более значимой становилась фигура одного человека. Скарсдейл все же стал глашатаем Манхэма. Пока народ шарахался от журналистов, священник не проявлял никаких признаков сдержанности перед камерами и микрофонами. Пастор сталкивал лбами все участвующие стороны, вещая о каком-то «моральном благодушии», ставшем — по его словам — причиной этой ситуации, и осуждая полицию за ее неспособность поймать преступника, а прессу — за безнравственную эксплуатацию трагедии, в чем сам, судя по всему, даже не замечал иронии. Любого другого человека за такие вещи обвинили бы в попытке половить рыбку в мутной воде, но — хотя и высказывали недовольство редкостной готовностью Скарсдейла давать язвительные интервью — поддержка нашему славному пастырю крепла на глазах. В его голосе гремело негодование, ставшее близким каждому, а если порой и не хватало логики, то ее с лихвой возмещали энергия и громогласность.

Мне все же — может, и по наивности, — казалось, что он прибережет свои наиболее резкие выпады для проповедей. Увы, недооценил я способность Скарсдейла устраивать сюрпризы, так же как и его решимость сколотить политический капитал на своей новоприобретенной значимости. Словом, как и прочих жителей, меня врасплох застало его объявление, что в мэрии созывается общественное собрание.

Сие мероприятие состоялось в ближайший понедельник после обнаружения трупа Лин Меткалф. Днем раньше ее отпели. Обнаружилось, как ни странно, что в отличие от поминок по Салли Палмер на этот раз Скарсдейл внутрь церкви прессу не допустил. Помнится, я даже задался циничным вопросом: «Что перевесило: сочувствие к убитой горем семье или же желание утереть нос журналистам?» Подойдя ближе, я убедился, что мой цинизм вполне оправдан.

Сама мэрия представляла собой низкое утилитарное здание, стоявшее чуть позади центральной лужайки. Тем утром, по дороге в лабораторию, я из машины увидел, как Скарсдейл надменно руководит работой Тома Мейсона в прилегающем к мэрии садике. Сейчас в воздухе витал запах свежескошенной травы, а живая изгородь из тиса выглядела опрятно подрезанной. Ничего не скажешь, старик Джордж со своим внуком время даром не теряли. Даже лужайка, к которой и так-то не придерешься, оказалась подстриженной заново, и теперь, осененный старым раскидистым каштаном, весь участок вокруг памятника Деве-мученице смотрелся настоящим парком.

Я, впрочем, сомневался, что травку причесали исключительно ради нас, простых жителей. Получив от ворот поворот во время поминовения Лин Меткалф, пресса ухватилась за собрание общественности. Точнее, за пресс-конференцию: ничем иным это сборище и не назовешь. Понимающе хмыкнув, я прошел внутрь. У входа стоял потный одышливый охранник — Руперт Саттон. Он неохотно мне кивнул, явно осведомленный о падении моих акций с подачи пастора.

В мэрии уже царили давка и духота. В дальнем простенке размещался небольшой подиум с парой стульев и накрытыми козлами, сходившими, надо полагать, за столик президиума. Перед одним из стульев поставлен микрофон. По центру, напротив подиума, расставлены скамейки с откидными деревянными сиденьями, оставляя тыльную часть и боковые проходы свободными для телеоператоров и журналистов.

К моменту моего появления все места оказались занятыми, но потом в углу, где посвободнее, я увидел Бена. К нему-то я и подошел.

— Не думал, что увижу тебя здесь, — сказал я, оглядывая набитый зал.

— Да вот, решил послушать, что скажет этот жалкий ублюдок. Какого ядовитого дерьма он наварил на сей раз…

Бен на добрую голову возвышался над большинством из присутствующих. Я отметил, что кое-кто из тележурналистов задумчиво на него поглядывал, но, похоже, репортеры так и не решились взять у него интервью. А может, просто не хотели потерять занятые места, кто их знает…

— Слушай, а из полиции-то вроде никого и нет, — сказал Бен. — Я-то думал, они хоть нос покажут.

— Не пригласили, — сообщил я. Чуть раньше, в разговоре со мной, Маккензи в этом признался. Он явно досадовал, но наверху сочли, что лучше не вмешиваться. — Исключительно для жителей Манхэма.

— Чудеса: ведь кое-кто мне тут не знаком, — заметил Бен, разглядывая лес микрофонов и телекамер. Он вздохнул и оттянул воротник рубашки. — Ну и жарища. Ты как, если потом по пивку?

— Спасибо, но — увы.

— Что, поздний обход на дому?

— Э-э… нет, просто встреча с Дженни. Да ты ее видел на прошлой неделе.

— Как же, помню. Учительница. — Он ухмыльнулся. — Встречаетесь, значит? И частенько, поди?

Я зарделся, как школьник.

— Просто друзья.

— Угу…

Я перевел дух, когда Бен сменил тему, взглянув на часы:

— Я так и думал, что Скарсдейл всех заставит ждать. Ты как полагаешь, чего он замыслил?

— Сейчас узнаем, — ответил я, увидев, как открылась дверь возле подиума.

Но нашему взгляду явился вовсе не Скарсдейл, а Маркус.

Все тут же притихли. Супруг Лин Меткалф выглядел ужасно. Казалось, горе придавило этого крупного мужчину. В помятом костюме, он медленно прошел вперед, подволакивая ноги, словно боялся разбередить какую-то глубокую рану. Когда я заехал к нему вскоре после полицейского коммюнике, он едва обратил на меня внимание. Маркус не захотел успокоительного, и за это его порицать нельзя. Есть боль, которую ничем не заглушишь, а любые такие попытки лишь усугубят страдание. Однако сейчас, глядя на него, я задался вопросом, уж не начал ли Маркус что-то принимать самостоятельно. Ошеломленный, в состоянии длительного шока, он напоминал человека, пойманного в силки кошмара наяву.

В полной тишине вслед за Маркусом на деревянную сцену вышел Скарсдейл. Доски глухим эхом отзывались в такт их шагам. Приблизившись к столу, преподобный ободряющим (а как мне показалось — собственническим) жестом коснулся плеча молодого мужчины. В душе шевельнулось неприятное, мрачное предчувствие, потому как я знал, что присутствие мужа последней жертвы придаст гораздо больше достоверности всему, что припас для нас служитель Божий.

Легкими подталкиваниями Скарсдейл подвел Маркуса к одному из стульев, где не было микрофона. Подождал, пока он усядется, после чего сам последовал его примеру. Пастор щелкнул по микрофону, проверяя его исправность, затем неторопливо обвел взглядом аудиторию.

— Спасибо всем за то… — Внезапно раздавшийся визг в динамиках заставил его отпрянуть. Скарсдейл недовольно поморщился, отодвинул микрофон подальше и продолжил: — Спасибо, что пришли. Сейчас — время скорби, и при обычных обстоятельствах я бы пощадил ваши чувства. К сожалению, обстоятельства слишком далеки от обычных.

Его усиленный динамиками голос казался даже звучнее, чем всегда. Пока он говорил, муж Лин Меткалф тупо смотрел на столешницу, словно не замечая присутствия других людей.

— Буду краток, однако все, что я хочу сказать, касается каждого. Касается любого человека в Манхэме. Прошу только одного: выслушайте меня, прежде чем задавать какие-либо вопросы.

Во время своей речи Скарсдейл ни разу не посмотрел в сторону прессы, хотя все понимали, кому адресовано его последнее замечание.

— Убиты две женщины, которых мы прекрасно знали, — продолжил он. — Какой бы горькой ни выглядела правда, сейчас мы не можем игнорировать тот факт, что скорее всего ответственность за эти злодеяния ложится на кого-то из жителей поселка. Совершенно очевидно, что полиция либо не в состоянии принять необходимые меры, либо просто не желает этого делать. Но мы с вами более не можем отсиживаться в стороне, пока похищают и убивают наших женщин.

Явно отрепетированным, преувеличенно заботливым жестом Скарсдейл показал на сидящего рядом мужчину.

— Вы все слышали, какую утрату понес Маркус. Какую потерю переживает семья его супруги, лишившаяся дочери и сестры, безжалостно вырванной из родственного лона любви. В следующий раз на ее месте может оказаться ваша жена. Ваша дочь. Или ваша сестра. Так доколе собираемся мы бездействовать, смотреть со стороны на эти злодеяния? Скольким еще женщинам надо умереть? Одной? Двум? Больше?

Пастор гневно оглядел зал, будто требуя ответа. Удостоверившись, что все молчат, Скарсдейл повернулся к Маркусу и что-то прошептал ему на ухо. Муж Лин Меткалф заморгал, будто пробуждаясь ото сна, и пустым взглядом уставился на переполненную аудиторию.

— Маркус, вы вроде бы что-то хотели сказать? — подстегнул его преподобный и придвинул микрофон.

Маркус, кажется, начал приходить в себя, но все равно выглядел каким-то отстраненным, погруженным в себя.

— Он убил Лин. Он убил мою жену. Он…

Его голос прервался, по лицу заструились слезы.

— Его надо остановить. Найти и… и потом…

Скарсдейл положил ладонь ему на руку, то ли желая успокоить, то ли придержать. На лице преподобного всеми красками играла ханжеская удовлетворенность, пока он подтягивал к себе микрофон.

— Есть предел всему, — выговорил он размеренно, взвешивая слова. — Есть предел… всему!

Каждое слово сопровождалось ударом по столешнице.

— Прошло время сидеть сложа руки. Господь испытывает нас. Наша слабость, наше благодушие — вот что позволило этой твари прикидываться человеком и прятаться среди нас. Чтобы потом ужалить. Ужалить безнаказанно, нагло и презрительно. А почему? Потому что он знает, что способен на это. Потому что видит нашу слабость. А слабость ему не страшна.

От могучего удара кулаком подскочил микрофон.

— Нет же! Настало время бояться нас! Настало время показать нашу силу! Слишком долго Манхэм был жертвой! Если полиция не может нас защитить, тогда мы должны защищаться сами! Наш святой долг — вырвать поганое семя с корнем!

Голос пастора растаял в микрофонном вое динамиков. Скарсдейл устало откинулся на стуле, и зал словно прорвало. Многие повскакивали с мест, аплодируя и выкрикивая слова поддержки и одобрения. Под молнии фотовспышек и вопли репортеров, силившихся задать вопросы, Скарсдейл восседал в центре подиума, обозревая плоды своего труда. На секунду его взгляд остановился на мне. Глаза горели фанатическим огнем. И триумфом.

Я незаметно выскользнул наружу.

* * *

— Это невероятно, — сердито сказал я. — Похоже, ему хочется подстрекать народ, а не утихомиривать. Да что с ним такое?

Дженни кинула кусочек хлеба утке, что вперевалку подошла к нашему столику. Мы сидели в пабе, на берегу Бура, одной из шести рек, протекавших в районе Большой Заводи. Никому из нас не хотелось оставаться в Манхэме, и хотя до поселка насчитывалось миль шесть, не больше, мы словно попали в иной мир. На воде пришвартованы лодки, дети играют поблизости, а за столиками полно смеющихся и непринужденно болтающих людей. Типичный английский кабачок, типичное английское лето — как из книжки. Кричащая разница с той подавляющей атмосферой, что мы оставили за спиной.

Дженни скормила птице последние крошки.

— Сейчас люди его слушают. Может, он как раз этого и хочет.

— Да, но разве он не понимает, что творит? Один человек уже оказался в больнице по милости зарвавшихся идиотов, а теперь он поощряет линчевателей. Да еще с помощью Меткалфа!

Мне вспомнилось, что Скарсдейл постоянно отирался возле Маркуса, даже во время поисков его жены. Не удивлюсь, если наш преподобный уже тогда его накачивал, готовясь поэксплуатировать разбитого горем супруга. Жаль, что я так и не переговорил с Маркусом, когда исчезла Лин. Конечно, я не хотел бередить его раны, хотя не могу отрицать, что имелись и кое-какие личные причины. Сам вид Маркуса служил напоминанием о моей собственной потере, а с другой стороны, своей отстраненностью я дал Скарсдейлу «зеленый свет» для воздействия на жителей поселка. И пастор не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью.

— Вы полагаете, он хочет именно этого? Разбередить всех и вся? — спросила Дженни. Она не ходила на собрание, объяснив, что прожила в поселке не так долго, чтобы иметь моральное право на участие. Однако лично я думаю, что ее отпугнула толпа.

— По крайней мере смахивает на то. Даже не знаю, почему это меня удивляет. Огонь и сера впечатляют куда больше, нежели призывы «подставить другую щеку». Кстати, Скарсдейл годами торчал перед пустой церковью воскресным утром. Нет, сейчас он не упустит возможности заявить: «Я же вам говорил!»

— Похоже, не он один завелся.

Я даже не заметил, до какой степени разозлил меня Скарсдейл.

— Извините. Просто я боюсь, как бы кто-то не совершил глупости.

— Сейчас вы ничем помочь не можете. Вы ведь не «совесть Манхэма», верно?

Дженни казалась рассеянной. Мне пришло в голову, что она весь вечер вела себя очень тихо. Я посмотрел на ее профиль с бледной россыпью веснушек на щеках и носу. На подсвеченную солнцем кружевную блузку, белизну которой оттеняла загорелая кожа рук. Дженни сидела, устремив взгляд вдаль и словно отстранившись от внешнего мира.

— Что-то не так? — спросил я.

— Да нет. Просто размышляю…

— О чем?

— А… так просто. — Она улыбнулась, хоть и несколько напряженно. — Послушайте… Вы не против, если мы вернемся?

Я попробовал скрыть удивление.

— Да, конечно…

— Давайте, а?

Обратно мы ехали в полном молчании. В животе чувствовалась какая-то пустота. Я проклинал себя, что так завелся из-за Скарсдейла. Нечего удивляться, что ей надоело. «Доигрался. Поздравляю».

Уже темнело, когда мы добрались до Манхэма. Я вопросительно кивнул в сторону поворота к ее дому.

— Нет, не сюда, — сказала она. — Я… я подумала, что вы можете показать, где живете…

Дошло не сразу.

— А… о'кей.

Эх, совсем не то слово вылетело… Припарковываясь, я затаил дыхание. Открыв дверь, я отступил на шаг, давая ей пройти в дом. От аромата ее мускусных духов закружилась голова.

Дженни прошла в мою маленькую гостиную. Чувствовалось, что она нервничает, как, впрочем, и я сам.

— Вам что-нибудь налить?

В ответ она покачала головой, и мы замерли в неловкой тишине. «Да сделай же хоть что-то!» Но я не мог. В полумраке было трудно разобрать ее лицо. Только глаза, блестевшие в темноте. Не двигаясь, мы смотрели друг на друга. Когда она заговорила вновь, голос ее прерывался:

— А где у вас спальня? ...