Ирвин Шоу Допустимые потери

Посвящается Чарльзу Такеру

© Irwin Shaw, 1982

© Перевод. Г.Б. Косов, наследники, 2020

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

* * *

Irwin Shaw

Acceptable Losses

«Сэр, — произнес Адъютант, обращаясь к Командующему, — Джи-1, Джи-2, Джи-3 и Джи-4 едины во мнении, что, с учетом допустимых потерь, шансы на успех операции составляют 85 процентов».

* * *

В этом и других боевых вылетах мы потеряли сорок четыре самолета.

* * *

Согласно вчерашнему прогнозу Национального совета безопасности движения, за праздничный уик-энд произойдет пятьсот пятьдесят восемь дорожно-транспортных происшествий со смертельными исходами.

Глава 1

Когда в спальне зазвонил телефон, Деймон видел очень приятный сон. Он, еще совсем малыш, вцепившись в руку отца, шагал солнечным осенним днем на стадион Йельского университета в Нью-Хейвене, чтобы первый раз в жизни посмотреть футбол.

— Шейла, — пробормотал он, — возьми трубку, пожалуйста…

Аппарат располагался на тумбочке рядом с кроватью на стороне жены. Однако, вспомнив, что ее нет дома, Деймон застонал и с трудом потянулся через всю постель. Светящиеся стрелки маленьких часов на тумбочке показывали половину четвертого. Издав еще один стон, он не глядя нащупал трубку и поднес ее к уху.

— Деймон, — прозвучал чей-то незнакомый грубый и хриплый голос.

— Да?

— Мистер Деймон, — сказали в трубку, — я услышал хорошую новость и захотел поздравить вас одним из первых.

— Что? — переспросил Деймон, едва ворочая языком в полудреме. — Кто говорит? Какая новость?

— Все в свое время, Деймон. Я, как и многие другие, читаю газеты, и то, что узнал о вас, позволило мне заключить, что вы принадлежите к числу тех милых людей, которые всегда готовы поделиться с другими своей удачей — разделить ее с ближними, фигурально выражаясь.

— Сейчас половина четвертого — вы хоть соображаете, что делаете? Ради всего святого…

— Завтра воскресенье. Вот я и решил, что вы дома веселитесь с друзьями. Субботняя ночь и все такое. Подумал, что вы и меня, может, на выпивку пригласите…

— Заканчивайте, мистер, — устало произнес Деймон, — и дайте мне выспаться.

— Чтобы выспаться, у тебя есть еще куча времени. Ты оказался скверным мальчишкой, Роджер, и поэтому тебе для меня придется кое-что сделать. — Последние слова были произнесены с натужной игривостью.

— Что? — Деймон растерянно потряс головой, спрашивая себя, не видит ли он очередной сон. — О чем, дьявол вас побери, вы толкуете?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я толкую, Роджер. — Тон голоса из игривого превратился в угрожающий. — С тобой говорит Заловски. Из Чикаго.

— Не знаю я никакого Заловски. А в Чикаго не был уже много лет. — Деймон позволил просыпающемуся гневу прорваться. — Вы соображаете, черт побери, что делаете? Звоните посреди ночи… Я вешаю трубку…

— Не советую бросать трубку, Роджер, — сказал человек. — Мне необходимо с тобой поговорить.

— А у меня нет никакой потребности беседовать с вами. Спокойной ночи, сэр. Я прекращаю разговор.

— Как грустно быть свидетелем поступков, о которых кое-кто впоследствии пожалеет. А ты очень пожалеешь, Роджер. Как раз таким роковым шагом может стать и то, что ты не хочешь побеседовать с Заловски. Я желаю поговорить с тобой. Я настаиваю, чтобы это произошло немедленно.

— Но я не в Чикаго. Или вы, может быть, не заметили этого, набирая мой номер? — Окончательно проснувшись, он хотел как можно больнее задеть этого человека — хотя бы по телефону. — Кто вы? Один из телефонных хулиганов?

Затем ему пришло в голову, что этот придурок может оказаться одним из его приятелей, который надрался на вечеринке или в баре и теперь решил пошутить. Профессиональное занятие Деймона привело к тому, что в числе его приятелей появилось несколько весьма странных типов.

— Хорошо, хорошо, — произнес он уже спокойнее. — Что вы можете мне сообщить такого, чтобы я прислушался к вашей просьбе?

— Я вовсе не должен перед тобой оправдываться. К твоему сведению, мистер, боссом здесь выступаю я. И нахожусь я не в Чикаго, а всего в двух кварталах от тебя. Так что вылезай из своего теплого гнездышка, накинь на себя какую-нибудь одежонку и выходи на свой угол… минут через десять. Тебе хватит времени, чтобы почистить зубы и причесаться… — Человек хохотнул, но смешок этот, скорее, напоминал злобный лай.

— Я не понимаю, чего вы добиваетесь, мистер Заловски, — произнес Деймон. — Но даже если у вас есть общие дела с человеком по фамилии Деймон, то сейчас вы говорите не с тем Деймоном. Вы уверены, что не ошиблись, звоня среди ночи, и…

— Заловски не имеет привычки ошибаться. Я говорю с тем самым Роджером Деймоном, и ты это прекрасно знаешь. Поэтому тебе следует встретиться со мной через десять минут. В противном случае… — Человек откашлялся. — …Могут возникнуть последствия, Роджер, которые тебе не понравятся, очень не понравятся…

— А шел бы ты!.. — бросил Деймон.

— Давай обойдемся без грубостей, Роджер, — сказал Заловски. — И прежде чем ты бросишь трубку, выслушай мое последнее предостережение. Это — вопрос жизни и смерти. Твоей жизни и твоей смерти, Роджер.

— Имел я тебя… — ответил Деймон. — Ты, похоже, насмотрелся гангстерских фильмов.

— Ты предупрежден, Роджер. Имей в виду, я могу больше и не позвонить…

Деймон со стуком швырнул трубку на рычаг, оборвав омерзительный хриплый голос.

Разговаривая по телефону, он лежал на животе поперек кровати. Бросив трубку, Деймон резко повернулся на спину и сел. О том, чтобы попытаться снова заснуть, не могло быть и речи. Он провел руками по волосам, а затем потер глаза. Руки тряслись, и из-за этого Деймон страшно на себя злился. Хорошо еще, что жена решила провести этот уик-энд в Вермонте у матушки. Звонок ее испугал бы, а потом и рассердил. Она учинила бы ему многочасовой допрос с пристрастием, пытаясь выяснить, что он сотворил такого, что ему начали звонить с угрозами в половине четвертого ночи. В конечном итоге допрос перерос бы в одну из их редких семейных ссор, в которых она пускает в ход такие клише, как: «твои хорошо известные склонности» и «с твоим прошлым». По своей природе Шейла была женщиной спокойной, но терпеть не могла никаких тайн. В тех случаях, когда ей приходилось за него волноваться или когда чудилось, что супруг, ограждая ее от ненужных проблем, что-то скрывает, Шейла становилась вздорной бабой, способной на оскорбление. Может быть, разумнее вообще не говорить ей о звонке, подумал Деймон. До ее возвращения он изобретет предлог, чтобы поменяться с ней местами на кровати. В таком случае на телефонные звонки придется отвечать ему. Правда, это тоже вызовет у Шейлы подозрения, так как ей хорошо известна ненависть мужа к телефонным разговорам. Шейла была его второй женой. С первой он прожил меньше года и успел развестись еще до того, как ему стукнуло двадцать четыре. Вторично он женился в возрасте сорока лет, и вот уже более двух десятилетий — ровно столько продолжался их брак — Шейла измышляла (а если быть честным, то отчасти она была права) картины той мерзкой жизни, которую он вел до их встречи. Она была на пятнадцать лет моложе его, и по логике вещей ревновать следовало ему. Но разве можно искать какую-либо логику в браке?

Вероятно, это была одна из тех шалостей, которыми так любят забавляться подростки, подумал Деймон. Набрав наугад номер из справочника, они делают непристойные предложения или произносят немыслимые угрозы. А за их спиной хихикают приятели. Но голос его собеседника был не детским, и хихиканья в трубке он не уловил. Как бы то ни было, но Шейле он ничего рассказывать не станет. Этот тип сказал, что может вообще больше не позвонить. До тех пор, пока не раздастся следующий звонок, в семье будет царить мир. Оставалось лишь надеяться, что жене понравится в Вермонте и она вернется в хорошем расположении духа.

Тем временем… Тем временем что?

Он вздохнул и зажег свет. В спальне было холодно, и Деймон накинул на себя шерстяной халат, тут же припомнив произнесенные язвительным тоном слова о «теплом гнездышке». Он побрел в гостиную. Там было темно. Несмотря на то что недавно ему удалось заработать кое-какие деньги, привычка к экономной жизни сохранилась. Деймон включил все лампы. Гостиная выглядела уютной, хотя мебель была немного потертой. Все вокруг завалено книгами. Они жили на верхнем этаже особняка, превращенного ныне в муниципальный жилой дом с умеренной квартплатой, и все комнаты в их квартире были небольшими. Жена постоянно донимала Деймона, требуя избавиться хотя бы от части книг. Он со своей стороны исправно обещал ей сделать это, но книги каким-то непостижимым образом продолжали множиться.

Несмотря на теплый халат, Деймон не мог согреться, и его била легкая дрожь. Ноги у него слегка задеревенели, и передвигался он с некоторым трудом. Ему уже перевалило за шестьдесят, он был крепко скроен. Его физиономия обветрилась, как у человека, который много времени проводит на свежем воздухе. Ежедневно — при любой погоде — он совершал двухмильные прогулки от дома до офиса и обратно с непокрытой головой. А во время отпуска он один ходил в горы. Тем не менее ноги согрелись только через полчаса после того, как он выбрался из постели.

Достав с нижней полки одного из книжных шкафов телефонную книгу Манхэттена, он положил ее на стол под лампой. Деймон гордился тем, что, пользуясь очками для чтения, мог и без их помощи разбирать буквы и цифры в телефонном справочнике — при хорошем освещении, естественно.

Он открыл книгу на букву «Д» и нашел свою фамилию и адрес: Деймон, Роджер, Десятая Западная улица. Единственный Роджер Деймон, обитающий на Манхэттене. Правда, его можно было найти в справочнике и в другом месте, под другой буквой: «Грей, Деймон и Габриельсен, Литературное агентство». Грей основал фирму и пригласил Деймона в партнеры, когда тому еще не исполнилось и тридцати. Грей умер много лет назад, но, храня верность старику, Деймон не стал менять название агентства. Верность прошлому имеет свои достоинства — особенно в наше время. Фамилия Габриельсена появилась в названии агентства недавно, и произошло это благодаря весьма специфическим обстоятельствам.

Деймон закрыл справочник и вернул его на полку. Ко времени возвращения Шейлы не должно остаться никаких улик. Чтобы рассказать ей о том, что случилось, он подождет подходящего момента, если для этого вообще может быть подходящий момент.

Он отмерил себе приличную порцию виски с содовой, налив из бутылки со стола у стены, и неторопливо смаковал спиртное, глубоко погрузившись в любимое кресло. Выпивка, однако, не помогла ему разгадать то, что произошло в половине четвертого. Вообще-то в Нью-Йорке полным-полно психов. И не только в Нью-Йорке. В Америке. Во всем мире. По улицам городов рыщут убийцы. Их жертвами становятся президенты, священники, люди, ждущие поездов на железнодорожных платформах, обыватели, выходящие из церковных врат или дверей универмагов. «Жизнь и смерть, — сказал этот тип. — Твоя жизнь и твоя смерть».

Если это не розыгрыш, то где-то его поджидает незнакомец (а может быть, он его знает) с целью причинить вред. Сейчас у него нет сил строить догадки о том, кто этот человек и почему он его преследует.

Ночные мысли.

Деймона начала бить дрожь, и он вернулся в спальню, чтобы попытаться уснуть. Свет в гостиной остался включенным.

Глава 2

Деймон проснулся от колокольного звона. Перед этим он видел сон. И снова там был его отец — на сей раз один. Он весь светился. И этот свет шел от его улыбающегося, исполненного любви лица. Во сне он остался молодым, таким, каким был в то время, когда Деймону еще не исполнилось и десяти, и совсем не походил на худого, изможденного человека, которым стал ближе к кончине. Отец стоял, прислонившись к мраморной резной балюстраде, и кого-то манил рукой. В другой руке он держал маленькую пеструю лошадку. В жизни отец занимался тем, что мастерил детские игрушки, безделушки и всякие пустяковины вроде брелоков. Со времени его смерти прошло двадцать лет.

Звонил на сей раз не телефон. Церковные колокола. Воскресное утро. Колокола призывают Нью-Йорк вознести молитвы.

Придите все вы, верующие великого города, — придите прелюбодеи и клятвопреступники, шантажисты и биржевые жучки, пьяницы и наркоманы, грабители и убийцы, побирушки и психи из дискотек, любители бегать трусцой и профессиональные марафонцы. Приходите и вы, тюремные надзиратели, так же как и те, кто карабкается на самый верх или безостановочно катится вниз. Одним словом, приходите как истинно верующие, так и исповедующие ложную веру, чтобы преклонить колена перед Богом, который создал вас по Своему образу и подобию. Последнее, впрочем, вовсе не обязательно.

Деймон заворочался в постели. Из-за отсутствия рядом Шейлы он чувствовал себя несколько странно. Вспомнив о ночном звонке, посмотрел на часы. Девять. Обычно к семи утра он уже был на ногах. Природа оказалась к нему милостивой, одарив сном с четырех до девяти. Пять часов забвения. Воскресный дар.

Деймон рывком поднялся с постели, но вместо того чтобы отправиться в ванную, почистить зубы и принять душ, он босиком затопал в гостиную. Все лампы продолжали сиять. Деймон прошествовал к входной двери взглянуть, не валяется ли рядом с ней на полу конверт или какое-либо иное послание. Ничего.

Он внимательно изучил дверной замок. Хилое, простое устройство. Его без труда при помощи перочинного ножа мог открыть даже ребенок. За все годы жизни в Нью-Йорке Деймона не обворовывали, и он никогда не задумывался о замках. Дверь была деревянной и очень старой. Ее навесили еще во время строительства дома. Когда это было? В 1900-м? 1890-м? Ее давно следовало бы заменить новой — со стальной обшивкой, надежным замком, глазком и цепочкой. Консьержа внизу не было, и все обитатели дома, включая Шейлу и его самого, безмятежно нажимали открывающую нижний замок кнопку, как только в квартире звучал сигнал. Переговорное устройство, по которому можно было узнать, кто пришел, сломалось много лет назад. Насколько знал Деймон, ни один из его соседей жалоб по этому поводу не высказывал и не требовал, чтобы домофон привели в порядок. Невинные, испытывающие чувство ложной безопасности души. Их вечный девиз — «Завтра…».

Затем Деймон приготовил себе завтрак. Когда Шейла по воскресеньям бывала дома, она потчевала его отжатым из свежих апельсинов соком, оладьями под кленовым сиропом и беконом. На сей раз ему пришлось ограничиться чашкой кофе и ломтем вчерашнего хлеба.

Его обычный воскресный ритуал был несколько иным. Пока Шейла готовила завтрак, он выходил из дома, чтобы купить два экземпляра воскресного выпуска «Таймс». Две газеты покупались потому, что как он, так и Шейла любили решать большой воскресный кроссворд, не мешая друг другу. Супруги проводили утро, расположившись на противоположных концах кухонного стола и заполняя в дружелюбном молчании клеточки головоломки. Для них было делом чести вписывать слова сразу чернилами, не допуская помарок. Покупка двух толстенных пачек бумаги, напичканных новостями, мнениями, спортивными результатами, рекламой, похвалами и хулой, выглядела несколько экстравагантно. Однако почему не порадовать себя и не провести приятно час или даже чуть больше после воскресного завтрака?

Деймон оделся и спустился вниз по плохо освещенной лестнице. Похоже, что все его соседи любят поспать. «Интересно, кому-нибудь из них звонили посреди ночи?» — подумал он. В почтовом ящике ни писем, ни записок тоже не оказалось.

Ощупав карманы и убедившись, что ключи на месте и он сможет вернуться домой, Деймон вышел на улицу. От подъезда к тротуару вели несколько ступеней. Дул холодный порывистый ветер. День был промозглым и серым. Весна в этом году запаздывала. Деймон внимательно посмотрел по сторонам. В это воскресное утро машин почти не было, поблизости он увидел только полную даму с парой крошечных собачек и молодого человека, толкавшего перед собой детскую коляску. Никакой опасности для себя Деймон не узрел. Но лишь опытный взгляд способен сразу обнаружить зловещие приметы, напомнил себе он, и скривился, внезапно разозлившись, что стал таким подозрительным.

Перед киоском он немного потоптался в раздумье, не зная, сколько экземпляров купить — один или два. В конце концов Деймон взял два, испытывая при этом раздражение из-за объема и веса воскресного издания. Сомнительно, что Шейла сможет раздобыть в Вермонте воскресный выпуск «Таймс». Жена будет благодарна ему за то, что он думал о ней и запасся воскресным кроссвордом, хотя и знал, что у нее не будет времени на его заполнение. Он бросил взгляд на первую полосу. Имени Заловски на ней не оказалось. Не исключено, что это вообще вымышленное имя. Возможно, на самом деле он Смит или Браун, а Заловски всего лишь боевой псевдоним — маска, так сказать, — и на внутренних полосах газеты окажется статья, описывающая множество совершенных им ужасных преступлений, за которые его разыскивает полиция десяти штатов. Хотя выбор такого псевдонима, как Заловски, какое бы преступление или акт мести этот человек ни замышлял, даже Деймону показался чрезмерно хитроумной затеей. Эта мысль заставила его улыбнуться.

По дороге домой он уже взирал на прохожих без всякого подозрения. Утро постепенно начинало следовать обычному воскресному образцу, а когда облака на время разошлись и показались лучи солнца, Деймон, подходя к дому, вдруг обнаружил, что напевает какую-то приятную мелодию. Но, усевшись за кроссворд, он с трудом смог угадать лишь несколько слов. Или кроссворд был сложнее, чем обычно, или его ум был занят чем-то иным. Отбросив в сторону журнальное приложение, Деймон открыл секцию книжного обозрения на той странице, где публиковался перечень бестселлеров. «Надгробная песнь» Женевьевы Долгер стояла в списке под четвертым номером. Несмотря на название, книга оставалась в числе бестселлеров вот уже двенадцатую неделю. Деймон удрученно покачал головой, вспомнив, что лишь по настоянию Оливера Габриельсена он согласился работать с автором и попытаться продать опус. Из-за этого опуса они с Оливером едва не переругались окончательно.

Оливер Габриельсен был помощником Деймона и работал в агентстве пятнадцать лет. Читая все подряд, он обладал прекрасной памятью и тонким, хотя, может быть, несколько эксцентричным умом, который позволял ему разглядеть необычный материал. Оливер повстречал миссис Долгер на какой-то вечеринке неподалеку от Рослина на Лонг-Айленде. Одним словом, совсем не там, где обычно набредают на бестселлеры. Автором оказалась пятидесятилетняя дама, муж которой служил вице-президентом небольшого банка. У нее было четверо детей, раньше она ничего не писала и, как казалось Деймону, принялась за роман, утомившись от однообразного существования матроны из нью-йоркского пригорода. Роман являл собой бесхитростную фантазию о бедной девушке, сумевшей проложить путь наверх с помощью своей красоты, своего тела и тяги к мужчинам. В финале повествования героиню ожидал трагический конец. Это был древнейший из всех сюжетов, и Деймон не мог понять, почему Оливер так ухватился за роман. Их вкусы почти всегда совпадали, но когда Оливер сказал: «Деньги. Из этой книженции они так и прут. Давай для разнообразия отхватим и себе кусочек от большого пирога», — Деймон скептически покачал головой и произнес: «Оливер, сынок, боюсь, ты надорвался на работе или перебрал с вечеринками».

Однако для того, чтобы сохранить мир в конторе, и потому, что это было застойное летнее время, когда все бегут из Нью-Йорка, он согласился поработать с автором — безмятежной, лишенной всяких претензий душой. Деймон попытался придать книге более или менее пристойный вид, пригладил наиболее откровенные любовные сцены, отредактировал на удивление грубую речь персонажей и выправил грамматику. Дама легко принимала все изменения. Не согласилась она лишь поменять название. Деймон пугал ее тем, что такие заглавия, как «Надгробная песнь», гонят покупателей из книжных лавок, но миссис Долгер оставалась непреклонной, пропуская все его доводы мимо ушей. Он вздохнул и сдался. Следовало отдать ей должное: после оглушительного успеха книги она ни разу не позволила себе поиздеваться над его мрачными предсказаниями. Поскольку миссис Долгер все делала не как профессионал, она настояла на том, чтобы его комиссионные составили двадцать процентов от ее доходов, а не десять — обычный гонорар литературного агента. Деймон полушутя посоветовал ей держать этот акт непристойной щедрости в строжайшей тайне, если она не хочет, чтобы писательские организации всей страны объявили ей бойкот до конца ее дней.

Эта книга не принадлежала к числу тех, которыми привык заниматься он или его старший партнер Грей. Большую часть времени они тратили на то, чтобы найти новых авторов. Затем они начинали нянчиться с ними, доводя их труды до благожелательных рецензий и небольших тиражей. Довольно часто партнерам приходилось платить авторам из своего кармана, чтобы удержать их на плаву, пока они дописывали свою книгу или пьесу. Партнерам ни разу не удалось заработать много денег, а удручающее число молодых дарований, которым они помогали, оказавшись авторами единственной книги, либо спивались, либо садились на иглу. Впрочем, некоторые из них исчезали в Голливуде.

С творением миссис Долгер Деймон больших надежд не связывал и поэтому испытал чуть ли не облегчение, когда полдюжины издательств одно за другим с ходу отвергли ее писанину. Когда он был готов позвонить Женевьеве в Рослин и выразить вежливое сожаление в связи с тем, что книга не продается, какое-то небольшое издательство заявило, что готово принять роман, и выплатило мизерный аванс за первый пробный тираж. Очень скоро книга заняла верхнюю строчку в списке бестселлеров. Продажа только дешевых ее изданий принесла несколько миллионов долларов, а Голливуд купил право на экранизацию.

Полученные комиссионные казались Деймону астрономическими. Его имя впервые появилось в газетах, а на контору обрушился поток рукописей известных и хорошо оплачиваемых авторов, по той или иной причине разочаровавшихся в своих агентах. С большинством этих людей, несмотря на долгое пребывание в издательском бизнесе, он никогда ранее не встречался.

— Удачно выпали кости, — удовлетворенно произнес Оливер. — Наконец и нам досталось семь очков.

Он потребовал удвоения своего жалованья и пожелал, чтобы его имя в качестве партнера появилось на дверях офиса. Деймон с радостью удовлетворил обе эти просьбы и тут же изменил имя фирмы на «Грей, Деймон и Габриельсен», взамен попросив Оливера меньше таскаться по вечеринкам. Однако он решительно отказался переехать из двух комнат, которые Оливер именовал «жалкой пародией на офис», в другое, более подходящее (по мнению все того же Оливера) их новому статусу, помещение.

— Послушай, Роджер, — горячился Оливер, — каждый, кто к нам входит, наверняка считает, что мы обставили контору декорациями к «Холодному дому», и вытягивает шею, чтобы посмотреть, не пишем ли мы все еще гусиными перьями.

— Оливер, — отвечал Деймон, — изволь объясниться, хотя ты работаешь со мной так долго, что любое объяснение кажется мне лишним. Я провел почти всю свою сознательную жизнь здесь, в этих комнатах, которые ты называешь жалкой пародией на офис. Здесь я был счастлив, и мне нравилось приходить сюда на работу. У меня нет ни малейшего желания становиться крупным воротилой издательского дела. Я обеспечиваю себе вполне достойное существование, которое, допускаю, и не вполне отвечает тому стандарту, который предпочитает современная молодежь. У меня также нет ни малейшего желания видеть перед собой множество письменных столов, зная, что сидящие за ними люди трудятся на меня. При этом не только трудятся, но и заставляют размышлять, кого еще нанять, кого уволить, как рассудить их споры и каким образом оплатить социальную страховку. Одним словом, только Богу известно, какие проблемы это порождает. Удача с «Надгробной песнью» не более чем каприз судьбы, удар одинокой молнии. Говоря по правде, я горячо надеюсь, что ничего подобного больше не произойдет. Я втягиваю голову в плечи, проходя мимо витрин книжных магазинов, а мои уик-энды отравлены, потому что я вижу название этого шедевра в воскресном выпуске «Таймс». Я получаю большее удовлетворение от десятка блестящих строк в рукописи неизвестного автора, чем от банковского уведомления о перечислении очередных платежей за «Надгробную песнь». Ты же, мой старый друг, молод и алчен, что, увы, не редкость в наши дни.

Деймон знал, что по отношению к Оливеру эти слова не совсем справедливы, но хотел более ярко выразить свою точку зрения. Во-первых, Оливер Габриельсен был совсем не молод и уже приближался к сорокалетию. Во-вторых, он не меньше, чем Деймон, любил достойную литературу. В-третьих, он не был алчным, а об увеличении своей зарплаты просил чуть ли не извиняющимся тоном. Деймон знал, что если бы не работа жены, то Оливер пребывал бы на грани нищеты. Ему также было известно, что Габриельсен частенько получает приглашения от издательств поработать у них редактором с гораздо более высоким жалованьем по сравнению с тем, что платит ему Деймон. Оливер отвергал заманчивые предложения, так как считал, что издательские дома, сулящие ему королевское содержание по сравнению с мизерным рационом Деймона, пропитаны торгашеским духом. Но поток денег, неожиданно хлынувший в их агентство, похоже, временно выбил его из колеи, а комиссионные, которые он начал получать, став партнером, заметно изменили стиль его одежды и адреса ресторанов, в которые он отправлялся на ленч. Более того, Оливер переехал из грязной квартирки в Уэст-Сайде в небольшое, но уютное жилье в восточной части Шестидесятых улиц. Деймон, как и положено, винил во всем жену Оливера Дорис, которая бросила работу и появилась в их конторе в норковом манто.

— Ты, Оливер, видимо, слишком молод, — продолжал Деймон, наслаждаясь возможностью прочитать лекцию на тему, которую так обожал мусолить его бывший работодатель мистер Грин, — чтобы понять всю прелесть умеренности, получать удовлетворение от достижения скромных целей и не страдать по поводу того, какое место ты занимаешь в этом мире. Ты еще не научился ощущать своего превосходства над теми, кто своими амбициями укорачивает собственный путь к могиле. Их честолюбивые устремления пока еще тебе не чужды. Взгляни на меня. В жизни я не болел ни одного дня, у меня нет язвы, мне не известно, что такое высокое кровяное давление, и я не знаком с психиатрами. В больнице я побывал только раз, и случилось это лишь потому, что меня сбил автомобиль, когда я переходил улицу.

— Постучи по дереву, — сказал Оливер. — Немедленно постучи по дереву.

Деймон понял, что Оливер не слишком благосклонно воспринял его нотацию.

— Видит Бог, — продолжал Оливер, — я вовсе не предлагаю тебе арендовать Тадж-Махал. Но мы не сдохнем, если у каждого из нас будет по кабинету и достаточно места, чтобы посадить еще одну секретаршу, которая могла бы разобраться с этой проклятой почтой. Кроме того, мне кажется, что единственная телефонная линия при той лавине звонков, которая обрушилась на нас в последнее время, есть не что иное, как вызов обществу. На прошлой неделе один парень из Рэндом-Хауса сказал, что названивал нам два дня, прежде чем сумел пробиться. Заявил, что в следующий раз, когда ему потребуется наладить с нами связь, он воспользуется тамтамом. Если мы установим коммутатор, то никто, поверь мне, не подумает, что ты продал свою душу филистимлянам. И не будет греховной роскошью, если раз в полгода нам станут мыть окна. Пока же для того, чтобы узнать, какая на дворе погода, мне приходится включать радио.

— Когда я уйду, — с нарочитой высокопарностью произнес Деймон, — ты можешь арендовать хоть целый этаж в Рокфеллеровском Центре, а в приемной у себя посадить победительницу конкурса «Мисс Америка». Но пока я здесь, все останется по-прежнему.

Габриельсен в ответ шмыгнул носом. Он был тщедушным светловолосым блондином — почти альбиносом и, чтобы компенсировать эти недостатки, держался чрезвычайно прямо, развернув плечи по-военному. Шмыганье носом было для него совершенно нетипичным.

— Когда ты уйдешь… — сказал он. — Да ты не уйдешь и через тысячу лет.

Они были хорошими друзьями, какими обычно бывают люди, которые встречаются каждый день для того, чтобы, усевшись друг против друга, вкалывать засучив рукава. Церемоний во время деловых споров они не признавали.

— Как уже неоднократно мной говорилось, — сказал Деймон, — я намерен уйти на покой, как только позволят обстоятельства, дабы наконец обратиться к тем книгам, которые не успел прочитать, руководя данным учреждением, пожирающим все мое время.

— Поверю лишь после того, как увижу это собственными глазами, — ответил Оливер. При этом он улыбался.

— Клянусь! Я никогда не предстану перед тобой в твоем новом королевском кабинете, — произнес Деймон. — Я буду вполне удовлетворен теми чеками, которые ты, согласно нашему контракту, будешь мне высылать. При этом я стану молиться о том, чтобы ты не нанял себе жуликоватого бухгалтера, который будет подделывать счета.

— Облапошу тебя — как пить дать. Обдеру как липку! — осклабился Оливер. — Торжественно обещаю.

— Да будет так, — вздохнул Деймон, похлопывая коллегу по плечу. — А пока пусть все остается как есть. Идя навстречу твоим чувствам, клянусь: завтра же найму мойщика окон и заплачу ему из своего кармана.

Они оба рассмеялись и вернулись к работе.

Сидя с развернутой на списке бестселлеров газетой в довольно захламленной гостиной и слушая продолжающийся колокольный звон, он припомнил разговор с Оливером и слова, которые тот произнес: «Деньги! Из этой книженции они так и прут».

Оливер оказался прав. Как это ни прискорбно.

Деймон вспомнил и то, что сказал Заловски: «Я, как и многие другие, читаю газеты». Однако Заловски не мог знать того, что львиная доля комиссионных ушла на оплату старых долгов и на самый необходимый ремонт домика на берегу пролива Лонг-Айленд в городке Олд-Лайм в штате Коннектикут. Владение перешло к Шейле по завещанию ее страдавшего старческим слабоумием бездетного дяди. Они проводили там летние отпуска, а в тех случаях, когда могли себе позволить, и уик-энды. Пребывая на отдыхе, они изо всех сил старались не обращать внимания на плачевное состояние этой развалины. Теперь дому предстояло получить новую крышу, новые водопроводную и отопительную системы и свежую краску. Все работы планировалось закончить к тому времени, когда Деймон решит, что пора уйти на покой.

Простой случай шантажа или вымогательства, подумал Деймон. Цена нескольких газетных строчек, попавшихся на глаза в трудный момент. А может быть, все не так просто?

Однако в его распоряжении есть кое-какие ходы. Он набрал номер в Рослине.

— Женевьева, — спросил он, когда леди лично подняла трубку, — вы видели сегодняшний номер «Таймс»?

— Разве это не чудесно? — сказала Женевьева. Она говорила негромким, настороженным голосом женщины, которая привыкла к тому, что муж и дети на каждом шагу ей противоречат. — Неделя за неделей. Как в сказке.

«Даже более чудесно, чем ты думаешь, любовь моя», — подумал Деймон. Но вслух он сказал:

— Вам удалось прикоснуться к душе читателя, живущего даже в самых отдаленных уголках страны.

Раньше, до того как издание в бумажном переплете разошлось таким тиражом, он залился бы краской стыда, произнося эти слова.

— Я хотел вас спросить, не звонил ли вам случайно человек по имени Заловски?

— Заловски, Заловски… — неуверенно пролепетала Женевьева. — По совести говоря, не помню. Сейчас мне звонят множество людей. Телевизор, радио, интервью… Мой муж говорит, что потребует для нас новый номер, не включенный в телефонную книгу…

Еще один секретный телефон, подумал Деймон. Преуспел — и прячься. Американский Образ Жизни.

— Заловски… — продолжала Женевьева. — А почему вы об этом спрашиваете?

— Мне позвонил какой-то человек. По поводу книги. Выражался весьма туманно. Сказал, что позвонит еще раз, и я подумал, что, может быть, он предпочел связаться непосредственно с вами. Ведь вы знаете, что в нашем агентстве работают всего три человека — Оливер, секретарь и я, — нам крайне трудно удовлетворять все просьбы… Мы не похожи на другие конторы с десятками сотрудников, разными отделами и тому подобным…

— Да, я знаю. Вы говорите о тех, кто отказался от моей книги до того, как я пришла к вам. — Голос, утратив настороженность, звучал отчужденно и горько. — И при этом они даже не считали нужным придерживаться правил элементарной вежливости. Вы и Оливер оказались первыми истинными джентльменами, которых я встретила после того, как написала книгу.

— Мы пытаемся все время держать в уме старинную максиму, которую любил повторять мой прежний партнер мистер Грей. «Издательский бизнес — удел джентльменов», — говорил он. Конечно, это было давным-давно, и с тех пор многое изменилось. Тем не менее мне чрезвычайно приятно узнать, что остались еще люди, которые ценят старомодные манеры.

Деймон, беседуя с Женевьевой Долгер, всегда ощущал какую-то неловкость. Его речь казалась ему накрахмаленной и тщательно отутюженной. Деймона злило, что он не может говорить нормальным живым тоном с женщиной, которая лишь волей обстоятельств возникла в его жизни. Он никогда не был человеком, который подстраивается под собеседника. Деймон гордился своими принципами. Следуя им, он говорил своим клиентам только то, что думал — будь то похвала или хула. Если авторы возмущались критикой, злились, начинали отстаивать с пеной у рта свои позиции, он без всяких экивоков смирялся: визит в иное агентство, видимо, доставит им большее удовольствие. «Только так я и могу работать», — объяснял он клиентам. И вот теперь дама, которая принесла ему богатство, вынуждает его изъясняться так, словно его рот набит мушмулой.

— Никогда не забуду вашей помощи. Я ваша вечная должница, — произнесла Женевьева неожиданно дрогнувшим голосом. — До конца дней своих я буду помнить то, что вы для меня сделали.

— Не сомневаюсь, именно так и будет, — сказал Деймон, припоминая авторов, которые в то или иное время, обронив почти такие же слова, исчезали. Иногда стыдливо, а в иных случаях не скрывая злобы. Через некоторое время кое-кто из этих людей возникал в крупных литературных агентствах, где мог познакомиться с кинозвездами, мог попросить, чтобы за ним выслали в аэропорт лимузин, добыли в последний момент билет на бродвейский хит (несмотря на то что билеты были давным-давно раскуплены), устроили по всей стране телевизионную раскрутку или пригласили на ужин в лучший ресторан города.

— Не забудьте сообщить мне новый, секретный номер вашего телефона.

— Вы, Роджер, станете первым, кому я позвоню, — произнесла она с искренним чувством. Столь откровенное проявление эмоций начинало беспокоить Деймона.

— О… — протянул он и задал вопрос, которого она явно ожидала: — Как продвигается новая книга?

Женевьева вздохнула. Телефонный провод донес до Деймона тихий печальный всхлип.

— Просто отвратительно, — сказала она. — Похоже, я не в состоянии ее по-настоящему начать. Заканчиваю страницу, перечитываю, обнаруживаю, что это ужасно, рву в клочки и, чтобы не заплакать, отправляюсь печь пирог.

— Не стоит отчаиваться, — утешил Женевьеву Деймон. Ее слова принесли ему немалое облегчение. — Начало книги — самая тяжкая часть литературного труда. Не надо себя торопить. В спешке нет никакой необходимости.

— Вам придется учиться терпению, имея дело со мной.

— Я привык к сложностям, которые часто возникают у писателей, — сказал Деймон, размышляя, не скрестить ли на всякий случай пальцы, чтобы смягчить фальшь фразы — нелепо включать эту даму в число представителей столь аскетической и жутковатой профессии. — Проблемы как приходят, так и уходят. Что же, еще раз поздравляю. Звоните без стеснения, как только почувствуете, что вам нужна моя помощь.

Деймон положил трубку. Если повезет, подумал он, то, прежде чем закончить книгу, Женевьева испечет не менее сотни пирогов, а к тому времени он уйдет на покой и будет тихо жить в маленьком домике на берегу пролива. Что же, по крайней мере до нее Заловски не добрался, подумал он, положив трубку. Она бы наверняка запомнила его имя.

Деймон беспокойно расхаживал по квартире. Домой с работы он принес толстенную книгу, чтобы прочитать за субботу и воскресенье. Он взял рукопись, пробежал глазами несколько страниц и, ничего не поняв, отбросил в сторону. Затем Деймон отправился в спальню и весьма тщательно перестелил кровати. Этим делом он не занимался с момента вступления в брак. Каждый утешается чем может. Женевьева Долгер — выпечкой пирогов, а Роджер Деймон — уборкой постелей. Он посмотрел на часы. Шейлы не будет дома еще по меньшей мере шесть часов. Без нее воскресенья лишались всякого смысла. Деймон решил уйти из дома, чтобы убить время до ленча. Но в тот момент, когда он надевал пальто, зазвонил телефон. Прежде чем подойти к аппарату, он позволил ему прозвонить шесть раз, надеясь, что звонящему, кем бы тот ни был, надоест ждать. Но раздался седьмой звонок, и Деймон поднял трубку, ожидая услышать противный хриплый голос. Однако звонила женщина, чью рукопись он принес домой, но так и не смог начать читать.

— Я хочу лишь узнать, закончил ли ты читать мою книгу, — сказала женщина. Голос дамы — глубокий и музыкальный — являлся ее главным достоинством.

Пару лет назад у них был непродолжительный роман. Шейла, узнав об этой связи от одной из подруг, в весьма типичной для нее манере заявила, что дамочка сама повисла у него на шее. На сей раз супруга попала в точку. Во время их второго свидания женщина сказала:

— Такого сексуального лица мне не доводилось видеть ни у одного мужчины. Когда ты стремительно вошел в комнату, мне показалось, что это бык выбежал на арену.

Она провела целый год в Испании, начиталась Хемингуэя, и ее речь изобиловала позаимствованными у него образами. Сначала он даже подумал, что если она хотя бы раз употребит слово «бык», то он ни за что не прикоснется ни к ней, ни к ее рукописи. Но дамочка была настырной, и он сдался, хотя никогда не думал, что те определения, к которым прибегала она, подходят к его описанию. «Вообще-то, — вспомнил он, — в комнату тогда я ввалился довольно неуклюже». Кроме того, Деймон никогда не встречал быков с такими, как у него, светло-серыми глазами. Посмотрев позже в зеркало, ничего бычьего он в себе не обнаружил.

Тем не менее женщина оказалась довольно милой и даже с интеллектом. Кроме того, она неплохо писала и держала фигуру в прекрасной форме, ежедневно упражняясь в спортзале. Он был польщен тем, что нашлась дамочка, которая шла на такие жертвы ради того, чтобы затащить его в свою постель. В его-то возрасте! Что ж, шестьдесят лет вовсе не означают, что тот, кто их достиг, стоит на краю могилы. В одной из их редких ссор Шейла сказала с горечью:

— Ты растрачиваешь себя на женщин.

Брак не помог избавиться ему от этой слабости. Связь с писательницей была приятной — но не более того.

— То, что успел прочитать, мне понравилось, — сказал Деймон.

Он представил ее обнаженной в постели. Упругие груди. Натренированные, крепкие ноги. У него возникла мысль пригласить ее на ленч, но он тут же отказался от этой идеи. Не стоит осложнять себе жизнь и громоздить один секрет на другой.

— Постараюсь закончить сегодня вечером. Я позвоню, — сказал он.

Затем он вышел из дома и начал бесцельно слоняться по улицам Гринвич-Виллиджа. Судя по всему, слежки за ним не было. Обычно по воскресеньям они с Шейлой отправлялись на поздний ленч в небольшой итальянский ресторан, который им обоим очень нравился. Спагетти под соусом из моллюсков. Славное послеполуденное воскресное время, когда они могли расслабиться за бутылкой кьянти, чтобы забыть о стрессах минувшей недели и не думать о том, чем грозит им неделя наступающая.

Ресторан был полон, ему пришлось подождать, пока освободится столик. Владелец заведения поинтересовался здоровьем отсутствующей синьоры. Развеселая компания за соседним столом заставила Деймона еще сильнее ощутить свое одиночество, а полбутылки вина настроения не улучшили. Поглощая спагетти, он невольно вспомнил о том, что в этом ресторанчике несколько лет назад застрелили какого-то гангстера, и думал о том, как это выглядит со стороны, когда тебя убивают у всех на глазах.

Глава 3

Вернувшись домой, Деймон обнаружил, что из щели его почтового ящика торчит сложенный лист бумаги. Он посмотрел на бумагу с опаской и, слегка поколебавшись, осторожно прикоснулся к ней, а затем вытянул из ящика. Это была страничка из альбома для этюдов, а послание начертал жирным черным фломастером Грегор.

«Мы проходили мимо, — значилось в записке, — нажали на кнопку твоего звонка и получили отлуп. Неужели ты от нас прячешься? Друзья по воскресеньям должны сидеть дома. Мы сегодня празднуем. О причине торжества я тебе сообщу при встрече. Нам хочется разделить свою радость с товарищами. Если ты читаешь эти строки до наступления полуночи, топай к нам. Тебя ждет фиеста в венгерском стиле. Будут вино, женщины и твердые колбаски. По крайней мере одна женщина и одна колбаска. Аванти!»

Читая записку, Деймон улыбался. Поднявшись к себе, он посмотрел на часы. Еще не было трех, а Шейла не могла вернуться ранее шести. Он обожал встречи с Грегором Ходаром и с его гостеприимной, талантливой супругой. Кроме того, Деймон представлял интересы одного драматурга, пьесу которого должны были начать репетировать в сентябре. Он надеялся, что Грегор согласится оформить спектакль. Грегор как-то, повествуя о процессе своей американизации, сказал, что двинулся на Запад в 1956 году, когда в Будапешт вошли русские. Начав движение, он не смог остановиться, пока не добрался до Нью-Йорка.

— Что бы ни происходило, — делился с ним сокровенными мыслями Грегор, — человеческим существам это идет во вред. Поэтому я задал себе вопрос: «Принадлежишь ли ты, Грегор Ходар, к сонму так называемых человеческих существ?» Внимательно изучив все про и контра, я решил, что подпадаю под эту категорию, хотя, быть может, и не в число самых лучших.

Тогда Грегору не исполнилось и двадцати. Он был нищим студентом художественной школы и, прежде чем обосноваться в Нью-Йорке, пережил несколько поистине ужасающих лет. О тех временах он никогда не вспоминал и не говорил, остались ли в Венгрии близкие ему люди. Несмотря на то что Грегор гордился своим венгерским происхождением, особых сантиментов по этому поводу он не проявлял и называл своих компатриотов «цивилизованными людьми, которым потому и не везло, что они вечно оказывались не в том столетии».

— Центральная Европа, — рассуждал он, — похожа на коралловый атолл в Тихом океане. Наступает прилив, и ее не видно. Приходит отлив, и она оказывается на месте. Самое большее, что о ней можно сказать, так это то, что она мешает судоходству. Когда я пью токайское и уже изрядно наберусь, мне кажется, что в нем появляется привкус крови и морской воды.

У Грегора был высокий лоб с залысинами, с зачесанной назад и начинающей редеть темной шевелюрой. Его вкрадчивая и несколько архаичная улыбка располагала к себе, появляясь на круглой физиономии человека средних лет. Своим обликом, как сказал ему однажды Деймон, Грегор был похож на Будду, затеявшего очередную шалость.

Грегор говорил с мягким, специфическим акцентом. На его смуглом мадьярском лице сияли глубоко посаженные, полные насмешки глаза, а уголки губ, искривляясь, напоминали древний лук, предназначенный не для убийства, а для того, чтобы украшать стены жилища. У Грегора эта насмешливая манера говорить означала лишь то, что его слова не следует воспринимать серьезно. Он был преданным своему делу, одаренным художником. Его полотна выставлялись по всей стране, и, кроме того, он был оформителем множества бродвейских постановок. Творил он мучительно медленно, отвергая предложения в том случае, если пьеса не отвечала его вкусам. Поэтому он не мог позволить себе жить так, как живут богачи, а свою нищету по сравнению с той роскошью, в которой купались его более уступчивые коллеги, Грегор превратил в предмет бесконечных шуток.

Его жена Эбба, рослая, милая женщина, с обветренным лицом жительницы пограничных земель прошлого века, происходила из шведов, давно осевших в Миннесоте. Она занималась театральными костюмами. Эбба и Грегор являли собой не только славную и приятную в общении семью, но и были весьма ценной рабочей парой.

Деймон понятия не имел, что празднует Грегор, однако несколько шумных часов на обширном чердаке бывшего склада на Гудзоне, превращенном семейством Ходар в жилье и студию, были явно приятнее, чем одинокое прозябание в течение бесконечно длинного остатка воскресного дня.

На тот случай, если Шейла явится раньше, он оставил ей записку, в которой сообщал, что находится у Грегора, и призывал тоже прийти. Ей настолько нравилась эта пара, что она даже смогла спокойно высидеть несколько часов, пока Грегор писал ее портрет. Это случилось прошлым летом, когда Ходары навещали их в Коннектикуте. Грегора портрет чем-то не устроил, и он держал его на мольберте в студии, периодически касаясь полотна кистью.

— Дело в том, что ты — воплощение аристократизма, — объяснял он Шейле. — У тебя благородное лицо, фигура, характер, а секрет производства красок, которыми можно передать эти качества, в наш суровый век утерян. Да и люди перестали благородно выглядеть. Лишь некоторые собаки — ньюфаундленды, золотистые ретриверы да ирландские сеттеры сохранили породу. Потерпи. Мне необходимо побывать в пятнадцатом веке. А это путешествие не совершишь в подземке.

Грегор приветствовал Деймона крепкими объятиями, а Эбба — застенчивым поцелуем в щеку. Грегор, имевший свои представления о том, как должна одеваться творческая личность, был облачен в клетчатую фланелевую рубаху и мешковатые вельветовые штаны. На его шее красовался ярко-оранжевый, необычайно широкий, сплетенный из шерсти галстук. Поверх рубашки был неизменный толстенный твидовый пиджак шоколадного цвета. Он его не снимал даже в самые жаркие дни. Создавалось впечатление, что когда-то очень давно Грегор сильно замерз и до сей поры не может согреться.

В отличие от многих коллег-художников Грегор не превратил студию в выставку своих картин. Портрет Шейлы на мольберте был прикрыт, остальные работы стояли лицом к стене.

— Когда я пишу картину, мне страшно смотреть на то, что я уже сотворил, — пояснял Грегор. — Когда я устаю или оказываюсь в творческом тупике, у меня возникает искушение украсть что-нибудь у самого себя. Совершить автоплагиат, если можно так выразиться. Если я изрядно наберусь вечером, а вся дневная работа закончена, то я смотрю на картины. Когда наступает время снова ставить их лицом к стене, я хохочу или рыдаю.

Деймон с облегчением отметил, что вечеринка была действительно скромной. В студии присутствовали мистер и миссис Франклин, которых Деймон и до этого несколько раз встречал у Грегора. Они совместно владели художественной галереей на Мэдисон-авеню. Оба члена семейства Франклин носили значки «Бомбе нет!», и Деймон припомнил, что сегодня, если верить газетам, должна была состояться антивоенная демонстрация.

Здесь же оказалась и Беттина Лейси — приятная миловидная дама лет шестидесяти. Она давным-давно развелась с мужем и теперь содержала антикварный магазин. Гости, как и обещал Грегор, пили вино, а на столе на большом блюде были аккуратно разложены тонкие ломтики твердых венгерских колбасок, украшенных редиской.

Все обменялись приветствиями и расселись на европейский манер за большим, круглым, чисто выскобленным деревянным столом.

Деймон спросил:

— Итак, что мы празднуем?

— Все в свое время, мой друг, — ответил Грегор. — Сначала выпей.

Он налил вино в стоящий перед Деймоном бокал. Деймон бросил взгляд на бутылку. Это было токайское. Он отпил немного, но привкуса крови или морской воды в вине не почувствовал.

— Теперь, — объявил Грегор, — Беттина должна поведать нам ужасную историю. После этого мы потолкуем и о причине торжества. Прошу, Беттина… — Он сделал широкий жест рукой в сторону хозяйки лавки древностей, пролив при этом часть вина из своего бокала.

— Грегор, — запротестовала миссис Лейси, — вы все мой рассказ только что слышали.

— А Роджер не слышал, — возразил Грегор. — Я хочу узнать его мнение. У Деймона трезвый ум, и человек он честный, поэтому мне особенно ценно его мнение по тем вопросам, которые лично я понять не в состоянии. Приступайте.

— Ну что же, — начала дама не так уж и неохотно. — Речь идет о моей дочери. Насколько помню, я говорила вам, что она учится в Риме…

— Да, — ответил Деймон.

— Кроме этого, она пытается не упускать из виду и предметы старины — мебель, серебро, посуду и все такое, что может меня заинтересовать. В прошлое воскресенье неподалеку от Рима должна была открыться большая ярмарка антиквариата, и дочь сказала, что собирается туда поехать, а после написать обо всем, что видела и что мне по карману. Два дня назад от нее пришло письмо, в котором она объясняет, почему не поехала, хотя уже успела взять напрокат автомобиль.

Миссис Лейси отпила немного вина с таким видом, как будто история, которую ее вынудили поведать, настолько ужасна, что, не подкрепившись, продолжать повествование она не может.

— Проснувшись утром в воскресенье и еще не встав с постели, пишет дочь, она почувствовала нечто странное и непонятное. Такого чувства неясной тревоги или даже ужаса ей ранее испытывать не доводилось. И это без всякой на то причины. На пустом месте, как пишет она. Поднявшись с постели, дочь вдруг поняла, что у нее нет сил даже для того, чтобы приготовить себе завтрак, а при мысли о том, что ей предстоит вести машину за город, она разрыдалась. Она была одна и осознавала идиотизм ситуации, но справиться с нервами не могла. При этом, поверьте, у девочки глаза не на мокром месте. Она и малышкой очень редко пускала слезу. А теперь ее била дрожь, и на то, чтобы одеться, ей потребовался целый час. Это чувство не оставляло ее все утро, а если по правде, то и весь день. Автомобиль в агентстве она брать не стала и до вечера просидела на солнце в саду виллы Боргезе, ни с кем не разговаривая и не поднимая глаз. С наступлением темноты девочка вернулась домой, рухнула на постель и уснула глубоким сном. Она спала, не просыпаясь, до девяти утра.

Миссис Лейси вздохнула, и ее лицо омрачилось, словно она почувствовала себя виноватой в том, что не смогла утешить свою девочку в столь трудный для той день. Попытавшись улыбнуться, леди продолжила:

— Страхи, которые дочь испытывала прошлым днем, исчезли, и она, отлично выспавшись, чувствовала себя превосходно. По дороге в библиотеку, в которой работает, девочка взяла из почтового ящика газету и тут же увидела кричащий заголовок. Оказывается, в старом деревянном доме, где открылась выставка, случился ужасный пожар, тридцать человек погибли в огне.

Дама тяжело вздохнула, всем своим видом демонстрируя, что рассказ лишил ее последних сил.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание.

— Вы верите в экстрасенсов и в дар предвидения, мистер Деймон? — поинтересовался Франклин.

Мистер Франклин был добропорядочным деловым человеком, привыкшим иметь дело с реальными, поддающимися количественному учету объектами. По тону, каким был задан вопрос, Деймон заключил, что мистер Франклин не склонен придавать большого значения письму дочери миссис Лейси.

— Что же, — начал Деймон (повествование дамы, как ни странно, произвело на него впечатление более сильное, чем он мог ожидать), — Юнг, а за ним Артур Кестлер…

— Но они так ничего и не смогли доказать, — прервал его Франклин.

— А что думаешь ты, Грегор?

— Я верю во все, что невозможно доказать, — заявил художник. — А думаю я, что нам надо еще выпить.

Пока он ходил в кухню, чтобы принести очередную бутылку охлажденного вина, миссис Лейси сделала попытку объясниться:

— Прошу прощения. Я никому не хотела испортить настроение. Однако, чем бы ни было это явление, я до конца дней своих не перестану возносить хвалу Господу.

После этих слов в помещении на некоторое время снова повисло неловкое молчание. Радостное настроение на какой-то момент исчезло.

— Ну когда же мы услышим о причине празднества? — спросил Деймон, пытаясь вернуть беседу к более веселой теме. Он и сам едва удерживался от того, чтобы не пуститься в рассуждения по поводу рассказа миссис Лейси о ее дочери.

— Мы оба получили весьма щедрый грант от одного фонда, — широко ухмыляясь, объявил Грегор. — Эбба и я. Годичное путешествие по Европе, дабы освежить наши таланты в фонтанах культуры. Музеи, опера, соборы, роскошные ужины, французские вина. Все это мне как-то больше по душе, чем продовольственные талоны. Америка, бесспорно, щедрая страна. Нефтяные компании, конгресс, новые Медичи. И кроме того, от нас не требуют никаких обязательств. Мне не придется писать пейзажи с нефтяными вышками или портреты президентов корпораций и их супруг. А Эбба не будет обязана создавать наряды для их впервые выходящих в свет дочерей. Смею вас заверить, мы будем хорошими капиталистами и не позволим им нажиться на нас. Одним словом, через неделю мы отбываем. Роджер, что с тобой? Ты, похоже, не рад нашему счастью?

— За вас-то я, безусловно, рад, — ответил Деймон. — Но я надеялся, что ты просмотришь пьесу, автора которой я представляю. Ее должны поставить осенью, и я думал, она может тебя заинтересовать.

— Пьеса идет без смены декораций, и в ней всего лишь два действующих лица.

— Три, — со смехом сказал Деймон.

Удовлетворенно кивнув, Грегор продолжил:

— У Шекспира действуют тридцать, может быть, сорок персонажей, а сцен бывает чуть ли не до двадцати.

— Шекспир не имел дел с продюсерами, банками и профсоюзами.

— Бедный Вильям, — снова кивая, вздохнул Грегор. — Какого ценного опыта он лишился, и это, бесспорно, отразилось на качестве его творений. Не так ли? Роджер, друг мой. Театр в Нью-Йорке усох до размеров жареного каштана. Его можно сравнить лишь с уличным торговцем галстуками. Для оформления спектакля найми плотника или специалиста по интерьерам. Опиши мне декорации, когда пьеса будет поставлена. В это время я буду в «Ла Скала» наслаждаться «Волшебной флейтой». Спальни, уличные сцены, труппа из ста человек, статуи, адское пламя. Когда тебе попадется пьеса с подходящими к платформе поездами, храмами, дворцами, лесами, марширующими армиями, бушующей толпой, двумя сотнями разных костюмов, то зови нас. Америка — богатейшая страна мира, но во всех своих театральных постановках в качестве декораций использует лишь один предмет: кушетку психиатра. А действующих лиц в пьесе всего два — доктор и пациент. Акт первый: «Доктор, у меня проблемы». Акт второй: «Доктор, у меня по-прежнему проблемы». Все. Финиш.

— Ты слишком суров к своим современникам, Грегор, — со смехом сказал Деймон. — Хорошие пьесы еще попадаются.

— Все это убого. Очень убого, — мрачно произнес Грегор.

— Ну хорошо, я подыщу для тебя мюзикл.

— Ну да, — сказал Грегор. — Вкалываешь год. Затем второй. Делаешь тысячу эскизов. Вокруг тебя все бьются в истерике. Денег тратится столько, что на них можно шесть месяцев кормить всю Камбоджу. Один спектакль, и… фьють! Лавочка закрывается. Apres moi le deluge — через неделю меня так или иначе ждет гильотина. Я не тот человек, который способен выносить бесцельные траты. Я никогда ничего не выбрасываю, будь то обрывок бечевки или тюбик, в котором осталась капля краски.

— Грегор, — сказал Деймон, — с тобой, как всегда, невозможно спорить.

Грегор расцвел:

— Как было бы славно, если бы все поступали столь же мудро, как ты, мой друг! За это я обязательно пришлю тебе открытку из Флоренции. Тем временем, если ты найдешь художника, которому на год нужна большая и недорогая студия, присылай его ко мне. Но этот парень должен писать хуже меня. Я не получу никакого удовольствия от Европы, если буду знать, что какой-то тип, находясь в моем доме, создает шедевры. Но мне не надо и тех, кого Джим Франклин выставляет в своей галерее. Две линии на холсте размером восемьдесят на восемьдесят, с фоном из акриловой краски, созданным с помощью распылителя. Я смогу стерпеть посредственность, но не выношу профанации, — закончил он, сверкнув глазами в сторону Франклина.

— Да брось ты, — без всякой обиды отмахнулся тот, — я и тебя выставлял.

— И сколько полотен продано?

— Одно.

— Ха! — презрительно бросил Грегор. — Это ты приучил всех восхищаться геометрией. Мягкие формы, страсть художника, очарование цвета, способность любоваться прекрасными лицами и фигурами… Где они? Все! Капут!

Дискуссия явно задела Грегора за живое, и из его фраз исчез обычно свойственный ему добродушный юмор.

— Грегор, прошу тебя, — вмешалась Эбба. — Джим не несет ответственности за развитие искусства в последние полстолетия.

— Но он преумножает преступления, — мрачно проворчал Грегор. — Пятнадцать выставок в год. Ты только посмотри на них и на их значки.

Франклин машинально прикоснулся к большому круглому значку на лацкане пиджака и довольно воинственно спросил:

— Чего плохого ты находишь в том, что мы выступаем против атомной бомбы?

— Не вижу ничего плохого в том, что ты выступаешь против атомной бомбы, — громогласно заявил Грегор. — Я просто терпеть не могу значков. Хочешь знать, о чем они кричат? «Я вхожу в ограниченную группу, состав которой определяет кто-то другой. Я слушаю и поступаю так, как мне велят», — объявляют значки. «Я не отличаюсь от других, хотя и теряю при этом половину мозгов», — говорят они. — Грегор разошелся вовсю и уже не шутил. — «Шагом марш по улицам Америки!» — приказывают значки.

— Приглашаю тебя присоединиться к нам на следующей демонстрации. Увидишь все своими глазами, — произнес все еще спокойно Франклин, хотя Деймон видел, что нападки художника начинают его раздражать. ...