Мост Невинных

Глава 1

Байола, 1778

28 ноября

Над улицами метался свет фонарей, отражался в мокрых, блестящих камнях оград, стен и мостовой, трепетал, как флаги, под порывами сырого ветра. Потоки людей текли из квартала в квартал, наполняя ночь гомоном, криками, топотом тысяч ног. Горожане собирались в толпы на площадях, и там свет сливался в огненные озера. Кто-то выкрикивал какие-то призывы, откуда-то доносились обрывки речей, слышался цокот копыт и стук колес. Но набат и церковные колокола молчали, дома знати, богачей и церковников были погружены во тьму.

Ги де Солерн тоже не зажигал света. Он стоял у окна, пил остывающий шоколад и следил, как толпы запруживают улицы, площади и переулки, слушал топот и крики — звуки, которыми сопровождается всякое народное волнение. Словно все горожане, забыв о сне и покое, ринулись на улицы… чтобы что?

"Как будто что-то изменится… разве что они возьмут дворец штурмом".

В доме было темно. Сегодня все не любили слуг короны еще сильней, чем обычно, и Солерн не хотел провоцировать толпу. Он не стал возвращаться домой — соседи знали, кто он, и вполне могли перейти к решительным действиям, забыв о страхе. Да и на улицах было небезопасно еще со вчерашнего дня.

"Интересно, рискнут ли они вломиться сюда?" — подумал Солерн и хмыкнул. Если толпа достаточно разогреется, то почему бы и нет? Устроить славный маленький погром в логове упырей, кровососов, врагов народа, слуг богатеющих паразитов, угнетателей и как там еще?

Ги взял сложенную листовку, которую использовал вместо подставки под кружку, и развернул. Дешевая краска уже поплыла от тепла, но он разобрал нечто рифмованное и оскорбительное про псов, жрущих дерьмо господ. Памфлеты распространялись в Байоле тоннами и уже вполне могли заменить национальную валюту.

Старший королевский дознаватель присел на подоконник. К его краю была прислонена длинная тяжелая шпага, которой мог успешно орудовать только такой длинноногий и длиннорукий человек, как Солерн. Шпагу он в свое время конфисковал у племянника, который волочил ее за собой, как каторжник — гирю, уверенный, что выглядит грозно и мужественно. Рядом лежали два пистолета и патронташ. За голенище каждого сапога Ги спрятал по ножу, еще один — "змеиный язычок" — пристегнул к левой руке.

В дверь дважды коротко стукнули. Солерн поставил кружку на памфлет, опоясался шпагой, пристегнул набедренные кобуры и под конец, поколебавшись, повесил на ремень несколько ведьминых игрушек. Себя бы не подорвать в пылу драки — а драка будет, куда ж без нее… От воплей и топота ног уже звенели стекла.

Не то, что бы Солерн был против. В конце концов, люди имеют право на скромные развлечения, особенно когда хлеб дорожает, соль может позволить себе не каждый, а мясо стало предметом роскоши. Но все же Ги не хотелось опять брести домой, спотыкаясь о трупы, и раздумывать, кого из соседей он недосчитается сегодня.

— Мастер здесь, — басом шепнул ему Жерар Греналь. И он, и сам Солерн, и дюжина агентов были закутаны в длинные непромокаемые плащи с капюшонами. Не отличить от лодочников Сен-Сезар, если бы не кончики шпаг, приподнимающие полы плащей.

— Где он?

— Ждет внизу.

— Скажите ему, что иностранцам сегодня лучше не бродить по столице в одиночку. Если он опять вздумает от нас отбиться…

— Старик всегда делает, что хочет. Вы же знаете.

— Хочет делает, хочет — не делает, — пробормотал Солерн, спускаясь по лестнице. Мастерам никто не указ… счастливые люди.

"А я мог бы спать в своей постели, в доме с виноградником, на юге, в тепле, — кисло подумал Ги. — И ни сном, ни духом про всю эту дрянь!"

Бунты вспыхивали то тут, то там, как торфяные пожары. Полиция и агенты Секрета Короля тушили один, другой, третий, но в глубине по-прежнему тлел огонь и вскоре вновь прорывался наружу. Недавно гвардия разогнала толпу шелкопрядильщиков в предместьях, Солерн взял зачинщиков, но чуял, что это еще далеко не конец.

Мастер Николетти ждал их на первом этаже — Солерн, как всегда, ощутил его присутствие раньше, чем увидел. Мастера окружал давящий ореол — словно невидимая рука, которая выжимала душу из каждого, кто подходил слишком близко. Правда, пару раз в год у старика случалось хорошее настроение, и тогда Ги не хотелось немедленно повеситься после нескольких минут рядом с ним. Но сейчас, судя по тому, что леденящее отчаяние накатило на Солерна еще на лестнице, Николетти был особенно не в духе.

— Как их земля носит, — пробормотал Греналь и тишком перекрестился. Помощник старшего дознавателя был крепко сбит, трепетностью натуры не отличался, а за свои пятьдесят с небольшим повидал всякого, но мастер действовал угнетающе даже на него.

Мастер из Ренолы был высоким, чуть ниже Солерна, и не то что бы худым, а узким, точно его вырезали из бумаги. У него даже лицо было длинным и узким, заостряющимся к подбородку, с высоким лбом и тяжелым горбатым носом. Из-под кустистых бровей блестели, как у хищной птицы, большие, светло-голубые глаза. Он носил только черное, и потому густая грива седых кудрей казалась серебристым нимбом вокруг лица.

— Час ночи! — каркнул мастер. — Нет, второй! Какого черта меня сюда притащили?! На улицах полный ад…

— Поэтому вы здесь, — оборвал его Солерн. — Нам нужно допросить подозреваемого.

Старик уставился на него из-под нахмуренных бровей, и на Ги накатила черная тоска. Если б он мог, то бросил бы шпагу и с рыданиями убежал в ночь, чтобы утопиться в Байе.

— Прекратите… это, — процедил старший дознаватель. — Держите себя в руках.

— Сколько? — спросил Николетти.

— Пятьдесят.

Мастер потянул руку, и Солерн опустил на его узкую ладонь кошелек, который мигом исчез в недрах черного плаща. Греналь открыл дверь, и они вышли на улицу. Она уже опустела: народ запрудил площади и главные улицы, а скромный дом, где располагался Секрет Короля, прятался в переулке между банком и кафе-шоколадницей. К этому времени пошел мелкий слабый дождь.

— Нам к Байе, — сказал Греналь. — Мост Невинноубиенных.

Николетти скривился и набросил на голову капюшон. Ги загнал старика в центр группы, и они двинулись к реке. Байя делила столицу на две неравные части — север, где жила аристократия, церковники, богачи, и юг, где чем южнее, тем беднее становились городские кварталы. Агенты направлялись в Сен-Сезар — квартал лодочников и рыбаков. Солерн выбирал самые темные и глухие улочки, чтобы не пересечься с толпой, которая, не обращая внимания на дождь и сырость, вопила что-то оскорбительное в адрес властей и короля Далары.

— Не могу сказать, что они совсем уже неправы, — пробормотал Греналь.

— Тихо, — цыкнул старший дознаватель. Кто бы мог подумать, что королевским агентам будет опасно выходить на улицы по ночам и в одиночку. Солерн упустил тот момент, когда подданные короля перешли от страха и почтения к презрению и злобе.

"Или просто раньше страх был сильнее", — устало подумал Ги. Позавчера, когда он входил в свой дом, кто-то швырнул в него куском кирпича. А утром Солерн обнаружил, что дверь измазана дерьмом и дегтем. Раньше никто бы не посмел… они боялись, даже когда дознаватель спрашивал, сколько стоит морковь.

"Зачем я вообще все это делаю?" — Солерн вздохнул. Как будто его жалование позволяет ему кататься, как сыр в масле. Оно почти целиком уходило на содержание семьи, весьма немалой, как принято на Юге. А у короны осталось очень мало денег, и она хотела приберечь их для себя.

— Когда люди голодны, они злы, — вдруг сказал Николетти. — И голод всегда пересиливает страх… в конце концов.

— Тогда почему бы вам не присоединиться к ним?

— Они мне не платят, — с насмешкой ответил старик, но Солерн прекрасно понял, что мастер насмехался не над людьми на улицах.

Впереди показались мосты, потянуло тяжелым речным запахом — ил, рыба, нечистоты. Агенты выбрались на набережную. Солерн остановился и приподнял край капюшона. Отсюда был виден Эксветен — королевский дворец, черный вверху, с янтарно светящимися окнами внизу. Вокруг него, на Площади Роз, колыхался призрачный свет от фонарей, но Ги не мог различить, кто их нес — толпы байольцев или королевская гвардия.

— Че надо? — вдруг раздалось рядом. — Кто такие?

Солерн обернулся. Пусть к Мосту Невинных преградили человек двадцать в плащах и с дубинками. Ги вытащил из кобуры пистолет и сказал:

— Дорогу и никто не пострадает.

Агенты взялись за оружие. Люди перед ними плотнее сомкнули ряды.

— Пшел вон, черт проклятый, — процедил вожак.

— Четырнадцать выстрелов в упор, — произнес Солерн. — Сколько вас останется после этого?

— Целый город! — крикнул кто-то из-за спины вожака. Ги поднял пистолет так, чтоб дуло смотрело в лоб главарю; тот невольно шагнул назад, зато люди около него подались вперед.

— Господи, мы тут так до утра проторчим, — недовольно прошипел Николетти. Вокруг мастера внезапно сгустился невидимый тяжелый ореол, такой подавляющий, что даже агенты невольно подались в стороны, оставив старика и Солерна лицом к лицу с бунтовщиками.

— Прочь, — тихо сказал мастер. Грудь дознавателя придавило каменной плитой; невыносимо захотелось шарахнуться от Николетти как можно дальше, лучше прямо в реку. Ореол стал почти осязаем, и бунтовщики, развернувшись, будто заводные игрушки, бросились врассыпную.

— Б-б-боже, — просипел Греналь.

— Идем, — приказал Солерн, кое-как справившись со стучащими зубами. Ореол втянулся в черную фигуру мастера. Ги этого не видел, зато ощущал так же отчетливо, как капли дождя на лице.

Осведомитель говорил о лодочном сарае у Моста Невинных. Солерн хмуро оглядел это сооружение — прямоугольное и длинное, не освещенное ни единым огоньком. Над сараем поднимался темный горб моста, левее был причал для лодок. И ни души кругом…

— Можно поживее? — процедил Николетти. — Меня сейчас стошнит от этой вони.

— Окружаем, — тихо скомандовал Ги. — Греналь, ты к той стене, возьми троих. Вы и вы, по парно к окнам. Остальные — за мной. Мастер…

— Я тут подожду, — ядовито отозвался старик. — Подышу свеженькими миазмами.

Солерн проверил пистолет и вместе с пятью агентами направился к двери. Она была перетянута цепью, на которой висел замок, а рядом с ним — ведьминская бомбочка. Значит, кто-то бунтовщикам платит… или они покупают это вскладчину. По грошу с каждого — как раз на одну и хватит. Ги снял с пояса фляжку и плеснул из нее на бомбочку. Она плюнула синей искрой и лопнула с тихим хлопком. В тот же миг в сарае вспыхнул свет, и Солерн заорал:

— Лечь!

Он первым бросился ничком наземь. Над головой грохнул ружейный залп, засвистели пули. Раздался вопль Греналя, и агенты открыли ответный огонь. Ги поднялся на колено и швырнул в дверь колбу с каким-то зельем. Склянка рванула, как граната. Солерн прикрылся плащом от обломков цепи и дверей, вскочил и с криком "За мной!" ринулся в дымящийся пролом, на ходу выхватив шпагу. Агенты кинулись за ним.

От ружейного приклада в лицо Ги увернулся и огрел нападавшего рукоятью пистолета. Удар пришелся в висок, и человек рухнул, как подкошенный. Следующего бунтовщика Солерн полоснул шпагой по лицу, и тот с воплем шарахнулся, обливаясь кровью — совсем щенок, лет шестнадцати… Дознаватель приложил его пистолетом по затылку и тут же сам вскрикнул от удара палкой по ребрам. Развернувшись, он отбил следующий выпад эфесом и пырнул бунтовщика клинком в живот.

— Сюда! — заорал Греналь. Солерн отшвырнул раненого, бросил разряженный пистолет и помчался на крик. В полутьме мелькали фигуры и лица, чадили лампы на дешевом масле; кругом — вопли, брань, лязг и стук оружия…

Старший дознаватель метнулся наперерез двум бунтовщикам. Одному он врезал эфесом в зубы, а другого сгреб за шиворот, швырнул на колени и приставил шпагу к горлу.

— Стоять! — взревел Солерн. — Не то прирежу ублюдка!

Ублюдок жалобно всхлипнул. Несколько минут — и все было кончено: как и говорил осведомитель, сынок одного из зачинщиков бунта был слишком ценным грузом. Агенты повязали бунтовщиков, и оставшихся на ногах, и раненных; двое слуг короны отправились за повозкой, а Греналь усадил связанного юнца на табурет перед Солерном, чтобы тот приступил к допросу.

— Жан Жильбер, сын Луи Жильбера? — спросил королевский дознаватель; он уже знал, чем все кончится.

— Я вам ничего не скажу! — храбро чирикнул мальчишка — ему было едва ли больше семнадцати.

— Скажешь, скажешь, — пробормотал Ги. — Лучше самому, чем по принуждению.

— Вы не сможете меня принудить!

— Почему?

Сын Луи Жильбера гордо промолчал, вздернув подбородок. На тощей шее нервно подергивался кадык.

— Давно твой отец этим занимается?

Юный бунтовщик сплюнул под ноги Солерну. Греналь занес кулак, но Ги остановил его и велел:

— Приведи мастера.

Мальчишка побелел, но все еще молчал.

— Ты знаешь, кто такой мастер?

— Меня защитили! — пискнул Жильбер. — У вас не выйдет!

— И выйдет, и войдет, — сказал Солерн. — Даже если случилось невероятное, и вам хватило денег на настоящего мастера, который способен потягаться с нашим… Кстати, откуда у вас деньги?

— Ничего я тебе не скажу, урод!

— Скажешь, — меланхолично отвечал дознаватель, — если не одному мастеру, так другому, который допрашивает по старинке. Люди частенько преувеличивают свою стойкость перед болью.

Юнец испуганно уставился на него, но тут же перевел взгляд на Николетти — вместе с мастером в лодочный сарай вошло то самое ощущение, от которого хотелось умереть на месте — старик был сильно не в настроении. Он, конечно, без труда заставил бы всех бунтовщиков бросить оружие — но столько денег Солерну не дали. Начальник со скрипом выделил полсотни золотых на оплату одного допроса.

— Воюете с детьми? — колко спросил мастер. — Скоро на младенцев перейдете?

— Пусть ответит, где его отец с сообщниками, для начала.

Николетти сбросил капюшон и подошел к юному Жильберу. Мальчишку стала бить мелкая дрожь, но он еще храбрился, пока мастер не протянул к нему руку. Жан, вскрикнув, отдернулся насколько мог и крепко зажмурился. Николетти поводил ладонью над его головой, пробормотал:

— Тут кто-то поработал, — и уперся длинным и тощим указательным пальцем в лоб юнца. Спустя минуту или две, когда давящее невидимое облако сгустилось так, что уже и Солерн готов был признаться в чем угодно, мальчишка прошептал:

— Нет, нет-нет, п-пожалуйста! Не надо!

— Где твой отец? — спросил Солерн.

Жильбер всхлипнул и съежился. Его лицо посерело и блестело от пота. Николетти молча смотрел на юнца, пока под его взглядом жертва не сжалась в комок.

— Н-не скажу… я не скажу…

Мастер слегка нахмурился. Ги невольно распустил шарф и воротник рубашки. Губы Жильбера задергались, лицо скривилось, как от судороги.

— Где твой отец? — глухо повторил Солерн. Ему казалось, что давление мастера вот-вот выжмет из щенка мозг, как сок из яблока. Жильбер затрясся, жалко заморгал и выдавил:

— В Сен-Жиль-ан-Ре. На мельнице.

— Кто с ним?

Глаза юноши налились слезами.

— Наши друзья, — прошептал он. — Бернар Грие, Марсель Жеру…

Греналь достал из кармана блокнот и карандаш, принялся записывать. Имен было много; гораздо больше, чем в прошлый раз. Солер взглянул на остальных — они смотрели на агентов с угрюмой злобой. Все больше и больше…

— Когда-нибудь, — вдруг прошипел один из арестованных, и Ги вздрогнул от неожиданности, — когда-нибудь этих имен будет тысяча, и две, и три, и тогда… что ты будешь делать тогда, пес?

"Хороший вопрос", — подумал Солерн.

1 декабря

— Мы взяли всех зачинщиков и конфисковали тайники с оружием и деньгами, — сказал Солерн, стараясь держать глаза открытыми, хотя спать хотелось невыносимо. За три дня он сомкнул веки часов на восемь в сумме. В отличие от него, бунтовщики наверняка отлично выспались на тюремных койках. Гвардия разметала толпы на Площади Роз и перед дворцом; в Байоле наступило неприятное затишье.

— И теперь-то король в частности и монархия в целом в полной безопасности, — скептически подытожил граф де Фонтанж, глава Секрета Короля, и покосился на окно, за которым слышался приглушенный гул толпы у тюрьмы Бернарден. Граф сложил пухлые руки на объемном животе и выжидательно уставился на Солерна. Тот молчал.

— Что еще вы предприняли, как старший королевский дознаватель, чтобы прекратить это? — граф кивнул на окно.

"Что я тут могу предпринять? — подумал Солерн. — Выдать им хлеб, деньги и потенциального регента?"

— Мы допрашиваем арестованных, чтобы выявить всю сеть заговорщиков. Полагаю, как только первую партию главарей повесят, народные волнения начнут стихать.

Фонтанж задумчиво на него посмотрел. Ги выдал ему эту ложь и даже не поперхнулся, но граф, при всех своих бесчисленных недостатках, дураком не был.

— Я не могу дать иной ответ королю и будущему регенту, — произнес глава Секрета. — Но если вы еще раз так ответите мне, то я посажу вас в Бернарден в одну камеру с теми, кого вы туда уже отправили. Ясно?

— Да, монсеньор.

— Ну? — раздраженно повторил граф. — Что вы намерены предпринять?

— Кроме уже сказанного — ничего. Я не могу разогнать тысячные толпы силами сотни агентов.

Глаза Фонтанжа сузились.

— Почему же у нас их там тысячи?

— Потому что им нечего есть. Потому что им не нравится королева-иностранка и будущий регент-иностранец. Потому что…

— Вы же дворянин? — оборвал его граф. Солерн вздохнул. Он был из тех дворян с юга, которые от крестьян отличались только тем, что дома где-то валялась дедовская шпага.

— Да, монсеньор.

— Тогда почему я слышу от вас такую ересь?

— Я всего лишь говорю правду…

— Мне не нужна от вас правда! — прикрикнул Фонтанж, хлопнув пухлой ладонью по столу. — Мне нужно, чтобы вы обеспечили полную безопасность в городе! Счет идет на дни, и когда объявят регента, наш народ должен радостно приветствовать его вместе с юной королевой и наследником! Ясно?

Солерн промолчал, глядя в стол. В светлом, отполированном до блеска дереве, все отражалось в перевернутом виде: толстяк в парике и фиолетовом кафтане с серебром напротив очень высокого, худого, кое-как выбритого человека с царапиной от бритвы во всю щеку.

— Мастер Николетти упомянул, — несколько успокоившись, продолжал Фонтанж, — что над мальчишкой поработали. Что это значит?

— Это значит, что у бунтовщиков тоже есть свой мастер, который попытался обеспечить юному Жильберу защиту от допроса под принуждением.

— Так, — веско проронил граф.

— Я считаю, что этого мастера надо найти, — сказал Солерн. — И выяснить, сколько и какие еще мастера есть у них в запасе.

— Верно считаете. Займитесь этим. Привлеките к делу синьора Николетти. Воспользуйтесь помощью ведьмы. У вас же есть какая-то знакомая из их общины?

— Да, монсеньор.

— Вот и отлично. Идите, работайте. И приведите себя в порядок, черт возьми! Выглядите так, словно валялись в канаве после недельного запоя! Чтоб больше я вас в таком виде не встречал, ясно?

— Да, монсеньор, — вздохнул Солерн, поклонился и вышел. В приемной он снова пристегнул шпагу и кобуры с пистолетами, двигаясь медленно, как во сне. Сон! Эх…

Дознаватель покосился на блестящую зеркальную панель на стене. Он был смуглым, темноволосым и темноглазым, как многие уроженцы юга, но сейчас лицо стало болезненно-желтым, кожа туго натянулась на тонком крючковатом носу и широких скулах, зато вокруг рта обвисла, как у старика. Под большими, почти как в юности, глазами появились тени и мешки, размером не меньше этих самых глаз. В уголках отчетливо проступили морщины, на лбу и между густых бровей — складки.

"Юность, — подумалось Солерну; он редко ощущал свои сорок пять в такой неприглядной полноте. — Куда только годы делись…"

— Вы уходите? — с вежливым нетерпением спросил секретарь.

— А? Да-да, иду, — Ги надел шляпу и побрел к выходу. Годы, когда он мог сутками метаться по городу, как полоумная белка, безвозвратно канули в прошлое.

Дознаватель вышел на крыльцо. Мимо него торопливо прошмыгнула группка докторов, а чуть поодаль женщины в черном что-то обсуждали бурным шепотом. Король Филипп IVбыл совсем плох, и ни врачи, ни ведьмы уже не могли удержать его в этом мире. А значит, скоро хозяином в Эксветенском дворце, что высился над Солерном, как символ величия монархии, станет регент… Иностранец. Дядя королевы-иностранки. Которая наконец-то родила наследника — но увы, теперь все думают лишь о том, что принц тоже наполовину иностранец.

"Если бы даларцы были сытыми и довольными, — хмыкнул Солерн, отвязывая лошадь от коновязи, — то не вспоминали бы про войны с Амалой".

Три года назад, после череды поражений, многим показалась весьма здравой идея установить мир и сохранить остатки достоинства и северных провинций посредством брака между королем Далары и амальской принцессой. А вот теперь эта мысль выглядела более чем сомнительной…

— Ги! Что ты тут делаешь?

Дознаватель дернулся, как подстреленный, и обернулся на звук. Илёр де Ре была последней, кого он сейчас хотел видеть. Но она уже бесшумно подкралась к нему с тыла, смерила Солерна пронизывающим ведьминским взглядом и заявила:

— Ты хоть знаешь, как отвратно выглядишь?

— Как пьяница, выловленный из сточной канавы, — буркнул Ги. Илёр шепнула что-то себе в ладонь и приложила ее к длинной царапине на щеке Солерна. На него накатило приятное тепло, и он быстро заморгал, чтоб не рухнуть и не захрапеть прямо у коновязи. Рука ведьмы скользнула по его щеке, шее, груди и замерла над огромной ссадиной под ребрами.

"Как она все это видит?" — с досадой подумал дознаватель.

— Спасибо, — сказал он, когда ведьма покончила с ссадиной, привалился к боку лошади и зевнул.

— Ты пробовал спать? — поинтересовалась Илёр. — Многим помогает, особенно если делать это хотя бы раз в двое суток.

— Я работаю, — вяло огрызнулся Ги.

— Странно, я тоже, но почему-то не выгляжу так, словно меня пинали ногами несколько дней.

Если бы Солерн мог придумать что-нибудь язвительное, он бы ей ответил. Впрочем, в словесных дуэлях он всегда ей проигрывал. Ведьма, хоть и выглядела лет на тридцать, но обладала таким неистощимым запасом яда, словно копила его сотни лет.

— Ловил и пытал бунтовщиков в своей допросной целыми днями напролет?

— Я не могу это обсуждать.

Илёр громко фыркнула:

— Да ладно, это же очевидно. Достаточно выйти на улицу и послушать, о чем говорят люди.

— Ну конечно, — пробормотал Солерн и повел лошадь к воротам, но ведьма и не подумала оставить его в покое:

— Ты засадил в Бернарден народных героев, так что теперь тебя все ненавидят… еще больше, чем всегда. И судя по твоему лицу, начальник только что отымел тебя раскаленной кочергой. Интересно, за что на этот раз?

— Как здоровье короля? — спросил Ги. — Протянет еще пару лет нам на радость?

Его никогда не покидало чувство, что Илёр смотрит на него сверху вниз, хотя она была ниже ростом на целый фут. Изящная, но с приятно округлыми формами (Ги нравился вид и спереди, и сзади), она выглядела как настоящая ведьма из сказок — с бурно вьющимися морковно-рыжими волосами и ярко-зелеными глазами.

— Не рассчитывай, — вдруг сказала Илёр.

— На что? — Солерн вскарабкался в седло и вновь ощутил себя развалиной.

— На меня. Ты сейчас способен разве что грохнуться в обморок от утомления еще на подходе к постели, — насмешливое выражение вдруг исчезло с ее лица. — Не больше нескольких дней.

"Вот как…" — Солерн посмотрел на нее с высоты седла. Вся в черном с головы до ног… ведьмы обычно не носят такой цвет, а значит, им уже все очевидно.

— Спасибо.

Ведьма вдруг схватила его коня под уздцы:

— Ты тоже должен ответить!

— На какой вопрос?

— Все серьезно? Вчерашнее было непохоже на бунт, который усмиряют гвардейцы за полдня.

— Когда король умрет, заприте все окна и двери и не покидайте обитель в Ре.

— А ты? Ты запрешь свои окна и двери? Они, — ведьма кивнула на виднеющиеся за воротами дома горожан, — с радостью разорвут тебя на клочки живьем.

— Посмотрим, — процедил дознаватель.

***

Мастер Николетти жил в небольшом двухэтажном доме с мансардой — в уютном квартале торговцев средней руки. Обычно здесь было тихо и респектабельно, но сегодня Солерн с первого взгляда понял, что мирные горожане подхватили заразу бунта. Сбившись в тесные группки, они бурно обсуждали события последних дней, и слова "Жильбер", "король", "принц", "чертов иностранец" звучали пугающе часто. Ги направил коня к дому Николетти, хмуро вслушиваясь в крамольные речи, за которые ему полагалось бы арестовать их всех…

"Причем в одиночку", — фыркнул дознаватель; и тут его заметили. Сначала кто-то издал удивленный и возмущенный возглас, и люди смолкли. Солерн положил руку на эфес шпаги и в напряженной тишине следовал к обиталищу мастера, пока одна из женщин не крикнула:

— Убийца детей!

Ги вздрогнул; один крик мигом всколыхнул всех, и люди угрожающе двинулись к нему со всех сторон.

— Много тебе платят за охоту на нас?!

— Жильбер за правду!

— Жрешь за деньги Амалы, да?!

— Пока мы гроши считаем!

— По улицам не ходишь?! Смотри, как люди живут, ублюдок!

— Амальский подсос!

— Вы посмотрите на эту сытую рожу!

— Убил сына Жильбера и доволен!

Ги на миг прикрыл глаза.

— Что, стыдно слушать?!

Чьи-то руки схватили его коня за узду.

— Назад! — рявкнул Солерн, попытался выхватить шпагу, но кто-то сцапал его за локоть и потащил с коня на землю. Дознаватель ударил коня шпорами, и тот встал на дыбы, на миг отбросив людей. Ги выдернул клинок из ножен, но сбоку свистнуло, и по руке пришелся удар длинного хлыста. Он вскрикнул от боли.

— Стащите урода наземь! Покажем ему…

Вдруг наступила тишина. Горожане умолки и расступились, расчистив дорогу к дому Николетти. Старый мастер стоял на крыльце и пристально смотрел на соседей. Давящий ореол вокруг него расширился, и они попятились к своим домам.

— Добро пожаловать, — негромко сказал Николетти. Ги намек понял и поспешил к безопасному укрытию, съежившись от леденящего ощущения, которое распространялось вокруг мастера, как чернила вокруг каракатицы.

— Вы смелый человек, — заметил Николетти, закрыв за дознавателем дверь. Старый ренолец был одет в кюлоты и белую рубашку — видимо, выскочил на улицу, едва сбросив домашний халат. Ги удивленно огляделся — ему всегда казалось, что дом мастера должен быть мрачной обителью тлена, отчаяния и тоски, но внутри все оказалось уютно и как-то… совершенно обыденно. Никакой разницы с домом обычного зажиточного байольца.

— Прошу, — Николетти распахнул двери гостиной. Там пылал камин, на столике рядом с креслом дымилась чашка кофе и тарелка с булочками. Пахло кофейными зернами, корицей, яблочным вареньем и свежей сдобой. Старик любезно перестал распространять ореол подавления и даже лично налил гостю кофе.

— Садитесь, угощайтесь булочками.

Ги осторожно сел, в глубине души опасаясь, что кресло сейчас его схватит. Николетти устроился напротив, положил ноги на скамеечку у камина и спросил:

— Что вас привело ко мне так внезапно?

— Дело короны, — машинально ответил Солерн и пригубил кофе. Напиток был такой крепкий, что у дознавателя чуть глаза в чашку не выпали.

— Почему горожане решили, что вы убили сына Луи Жильбера?

— Не знаю, щенок еще утром был жив и даже здоров. Но я к вам по другому вопросу. Вы сказали, что над мальчишкой поработали. Это надо понимать так, что какой-то мастер окружил его защитой от других мастеров?

— Верно, — проурчал Николетти и, прижмурившись от удовольствия, припал к чашке с кофе. Солерн осторожно поставил свою на стол. Всего один глоток этой адской жидкости на пути к желудку выжег за собой все живое.

— Значит, у мятежников есть свой мастер, и нам нужно его найти.

Старик взглянул на дознавателя поверх чашки и ехидно поинтересовался:

— Как вы собрались это сделать?

— С вашей помощью.

— Сколько?

Солерн замялся.

— Финансовый вопрос мы еще не рассматривали…

— Вот как рассмотрите — тогда и приходите.

— Но я интересуюсь вашим принципиальным согласием, — выкрутился дознаватель, проклиная себя за тупость из-за недосыпа. Мастер пристально уставился на Солерна; по спине Ги дернуло холодом, и он процедил:

— Вы можете держать себя в руках?

— В моем доме? — незримые щупальца втянулись… куда они там втягиваются, и старик спросил: — Но вы понимаете, что если начнете охоту на мастера, то вам тоже потребуется защита?

Солерн промолчал. Это он как-то упустил. Но как защититься от человека, который может заставить вас сделать все, что угодно?

— Мне по силам вас защитить, при чем гораздо лучше, чем это было проделано с юным Жильбером. Однако любой мастер, неважно, принуждения или нет, сразу это почувствует. Вы не сумеете приблизиться к нему незаметно.

— Прежде чем приблизиться, нужно его найти, — буркнул Ги. — У вас есть слуга? Я напишу главе Секрета Короля, чтобы запросить средства.

— Нет, — безмятежно отозвался Николетти, — но не беспокойтесь об этом. Я могу отправить с вашей запиской кого угодно.

"В самом деле, о чем я спрашиваю?" — Солерн присел к столу и украдкой огляделся. Он никогда не был в доме мастера за все три года. Хотя кто добровольно полезет в его логово? Наверняка все слуги тут приходящие… если Николетти вообще нанимает слуг, а не приказывает любому из соседей.

— Я предпочитаю жить один, — сказал старик. — Если постоянно сдерживать ореол подчинения, то начинаются страшные мигрени.

Ги даже в голову не приходило спрашивать его о чем-то подобном. Как и большинство людей, Солерн предпочитал не интересоваться делами мастеров и держался от них подальше. Иногда, конечно, Ги задавался вопросом, кто ими управляет, почему они не захватили весь мир и есть ли у них вообще какие-то правила. Но никто никогда на памяти Солерна не задавал таких вопросов вслух — не лезь в дела мастеров и, быть может, уцелеешь.

"А может и нет", — Солерн прислушался к неясному гомону за окном. Байольцы вновь стекались на улицы и площади, и гвардейские полки уже их не пугали. А что будет, когда Жильберов вздернут вместе с сообщниками?

— Не бойтесь, — сказал Николетти, насмешливо щуря ярко-голубые глаза, — здесь вы в безопасности. Пока.

— Я не боюсь.

— Вот и зря.

Мастер ловко выдернул из рук Солерна записку, без зазрения совести прочел и, хмыкнув "Вы невысоко меня цените", вышел из гостиной. Ги, хоть и удивился тому, как спокойно Николетти оставил его одного, подошел к окну и слегка раздвинул шторы.

Опять мелко сыпал снег, как обычно в декабре, однако байольцы не торопились расходиться по домам. Ги потер руку. Хлыст задел ее вскользь, но еще несколько месяцев назад никто бы и подумать не посмел о том, что можно ударить королевского дознавателя. Или вот так просто стащить его с седла. Хотя Ги стыдно было признавать свой страх, но ему не хотелось снова выходить на улицу.

"Но разве их ярость несправедлива?" — дознаватель прижался виском к стеклу, пытаясь разглядеть Площадь Роз. Разве Луи Жильбер в своих речах и памфлетах лжет? Ведь все правда — и Солерн знал это получше, чем граф де Фонтанж.

Ги достал кошелек, вытряхнул на ладонь монеты и пересчитал. Почти все свое жалование он отсылал домой — матери и семьям сестер, как единственный более или менее зарабатывающий мужчина в роду. Но с нынешними ценами он до первого числа будет питаться только хлебом, кашей на воде и молоком. А, нет, еще квартплата! Значит, только хлеб и каша. Либо брать мясо в долг — но цены так растут, что сегодня возьмешь на три суара, а через неделю отдашь десять…

Он покрутил монеты так и этак. Новенькие, еще не затерлись, с орлиным королевским профилем, хотя нынешнему королю до орла так же далеко, как самому Ги — до спокойного сна. Филипп IV Несчастливый, в народе метко прозванный Просранец, был просто фантастическим неудачником, причем с рождения. Удивительно, как он вообще дожил до своих тридцати четырех. Впрочем, этот подвиг дался ему только с помощью врачей и ведьм, которые поддерживали жизнь в чахлом королевском заморыше с первого вздоха. Но сейчас они исчерпали все доступные им методы, и скоро…

— Сводите баланс? — осведомился Николетти, появившись сзади так внезапно, что дознаватель подскочил и едва не растерял последние средства к существованию. — Дать вам в долг? У меня гуманный процент.

— Нет, — Ги торопливо сунул деньги в карман. Жадность ренольцев давно стала притчей во языцех. Николетти смерил его оценивающим взглядом.

— Вы выглядите уставшим. Для успешного создания защиты и тем более поиска мастера вам нужно хорошее самочувствие.

— Я хорошо себя чувствую, — сердито сказал Солерн. Мастер невинно улыбнулся, от чего холодок вдоль спины превратился в леденящий мороз.

— Вы хотите спать, — вкрадчиво изрек старый хрыч, и Ги рухнул в абсолютно непроглядную тьму.

***

Солерн открыл глаза и недоуменно уставился на темно-зеленый балдахин. У него над кроватью не было никакого… Дознаватель зашарил руками по постели, наткнулся на лежащие рядом камзол, шпагу, кобуры и несколько успокоился.

— Ну как? — осведомился печально знакомый голос. — Выспались?

Ги чувствовал себя не просто выспавшимся, но отлично отдохнувшим и зверски голодным. Однако дела не ждут!

— Уже все? — спросил он. Николетти, остановившись в ногах кровати, вопросительно поднял бровь. — Вы уже закончили с вашей защитой?

— Я даже не начинал. Вы спали.

— Но сколько часов… — взгляд Солерна достиг окна. За ним была совершенно непроглядная темень.

— Вы спали часов двенадцать или тринадцать, может, и больше.

— Что?! — взревел Солерн и выскочил из кровати, как ошпаренный. — И вы меня не разбудили?! Какого черта! Как вы посмели…

— Монархия за это время не рухнула, — безмятежно отвечал мастер. — Хотя пыталась. Королевская гвардия открыла огонь по толпе вокруг Бернардена и разогнала народ в Треси и Бон-Фаре. А, ну и повесили с десяток самых буйных.

— Черт подери! Меня же ищут!

— Нет, с чего бы? Я послал вашему начальнику записку, что вы у меня по делу неизвестного мастера.

Солерн яростно выругался. Чертов мастер! Оба мастера! Он схватил камзол.

— Куда собрались?

— Работать!

— А с виду вроде бы умный человек… Положите эти королевские тряпки! — рука Ги разжалась. — Неужели не понимаете, что вам череп проломят за один только цвет?

— В темноте не видно, — процедил Солерн, не желая признавать его правоту. Пурпурный кафтан с нашивкой в виде короны и королевского герба был сейчас не лучшим нарядом для прогулки.

— Ложитесь, — велел Николетти и присел на край кровати. Дознаватель покорно лег, хотя хотел бросится к окну. — Не вздумайте сопротивляться.

— Кто меня сюда уложил?

— Пара моих соседей. Не бойтесь, я приказал им забыть, — сухая теплая ладонь мастера легла на лоб Солерна. — Лежите смирно. Расслабьтесь. Это не больно.

"Это просто унизительно!" — негодующе подумал Ги, неспособный даже шевельнуться. Мастер прикрыл глаза; в ушах дознавателя слабо зашумело, словно он поднес к ним морские раковины. На миг перед ним вспыхнуло яркое видение: песок, шуршащие волны, барашки пены, спутанные клубки водорослей, бледное небо, прозрачное до самого горизонта… Картинка рассыпалась, стоило Солерну моргнуть.

Воздух вокруг дрожал от странной ряби, и Ги тщетно пытался сосредоточить взгляд так, чтоб отчетливо видеть окружающее. Контуры всех предметов расплывались, звуки тоже поплыли, а мастер, прижимая одну руку ко лбу дознавателя, поднял другую и медленно перебирал пальцами, как по струнам. По столбикам балдахина вдруг пополз виноград — темные и прозрачно-зеленые грозди в больших жестких листьях. И этот запах — запах виноградника, такой густой, тяжелый, что Ги задохнулся.

Из капельки огня над свечой вдруг выросла шпага и прошлась под ребром Солерна, оставив ноющее воспоминание о первой ране. Вдалеке послышался веселый смех Илёр, вокруг разлился травяной аромат, сменившийся резким запахом пороха и лошадиного пота, из картины на стене высунулось дуло пушки, превратилось в волчью морду, и тут мастер громко щелкнул пальцами.

Солерн дернулся. Все пропало, только Николетти склонялся над ним, пришпилив к подушке таким пронзительным взглядом, что у Ги в висках закололо. Мастер убрал горячую ладонь и сказал:

— Готово.

Солерн отполз от него подальше, ощупал голову, наткнулся ногой на шпагу и наконец пришел в себя. Его подташнивало, но это явно от голода. Никаких изменений Ги не обнаружил. Хотя чувство, что его поимели, было совершенно отчетливым и крайне неприятным.

— Мне не понять, зачем вы это делаете, — проворчал Николетти. — Это ведь даже не приносит вам удовольствия.

— Что?

— Служба. Если вы не считаете правым то, чем занимаетесь, почему вообще продолжаете?

— Потому что, — буркнул Солерн и стал застегивать кобуры.

— Вашей монархии конец, — сказал старик. — Вы пытаетесь склеить осколки, из которых уже не получится прежняя красивая ваза.

Дознаватель натянул камзол — пурпурный, с вышитыми серебром и золотом короной и парой роз слева на груди.

— Впрочем, пока вы мне платите, я готов потратить немного времени на эту бесполезную деятельность, — оживился Николетти, бросив взгляд на туго набитый кошелек на столе. — Вставайте. Нас ждет ужин. Уверены, что не хотите взять в долг? Я снижу процент!

— Нет, — процедил Ги. Общество мастера вконец ему опротивело, и он не хотел затягивать общение ни на одну лишнюю минуту.

***

"Слаб человек", — вздохнул Солерн, когда спустя час они катили в закрытом экипаже Николетти к Бернардену. Горячий сытный ужин почти примирил дознавателя с существованием мастеров. Ги уже давно не ел так много хорошего, сочного мяса, пышного хлеба и какой-то рисовой каши, тающей во рту, оставляя нежный сливочный привкус. А ореховый пирог! Про вино и говорить нечего… ...