Вольт Николаевич Суслов Рассказы о Ленинграде

Рецензенты

доктор исторических наук Т. П. Бондаревская

и

заместитель директора Государственного Музея истории Ленинграда О. А. Чеканова

© Издательство «Детская литература», 1984

~~~

Стоит над Невой город.

Большой и красивый.

Носит он гордое имя: Ленинград.

И еще называют его городом трех революций.

И еще он город-герой.

Город-солдат.

Город-труженик.

Город-порт.

У каждого города есть свое лицо, своя судьба, своя история. У Ленинграда она не такая уж и длинная, по сравнению с другими городами. Но это славная история! Был город Санкт-Петербург, просто Петербург, Петроград. А в 1924 году получил имя Владимира Ильича Ленина и стал Ленинградом.

Вырос он на древней Новгородской земле. Прямо на болотах появились его дома и улицы. Великие мастера и безвестные труженики строили его мосты, возводили дворцы и сажали сады. В тесных, закопченных цехах старых заводов, в литейках и кузницах создавались его памятники, ажурные решетки — рождалась сама красота. Из тех же цехов вышли первые пароходы и паровозы нашей страны, первые рельсы железных дорог, сотни умных машин, невиданные доселе станки.

…Набегают на каменные ступени волны Невы. Поднимаются над ними каменные арки мостов, угрюмые крепостные бастионы, лежат на берегах реки гранитные набережные, гранитные цоколи зданий. Могучий город над Невою стоит! Украшают его золотые шпили, пышно разукрашенные стены дворцов, торжественные здания Академии наук и Академии художеств и — совсем не нарушающие красоту их ансамблей дома-«корабли» на правом берегу реки, здание новой гостиницы «Ленинград».

Новые времена приносят свои взгляды, решения, конструкции, но вырастают-то они не на пустом месте. Сегодняшние градостроители учатся у старых мастеров, стремятся сохранить все лучшее, что создано ими. Не случайно в Ленинграде взято под охрану государства 2134 памятника зодчества.

Если в Ленинград приезжают гости, город к ним приветлив. Он распахивает перед гостями свои 3673 улицы, приглашает на просторы площадей, отворяет двери старинных дворцов, включает знаменитые петергофские фонтаны, стелет под ноги аллеи садов. В Ленинграде более восьмисот парков, садов и садиков, почти двести бульваров. И у каждого свое лицо!

Ровесник нашего города Летний сад — это еще и своеобразный музей скульптуры. Ботанический сад — еще и научная лаборатория. Сквер Марсова поля — сад-памятник. Парки Петродворца — чем не столица фонтанов!

Ленинград часто называют музеем под открытым небом. Справедливо называют. Многие его улицы — экспонаты музея архитектуры. В городе есть Музей городской скульптуры, но и сам он — город памятников. Прямо под открытым небом стоят могучие монументы, триумфальные арки. Его уже невозможно представить себе без Медного всадника, без бронзового Пушкина на площади Искусств, без памятника Владимиру Ильичу Ленину у Финляндского вокзала. Прямо на речной волне стоит экспонат Центрального Военно-морского музея — легендарный крейсер «Аврора», одновременно памятник, экспонат и музей. Есть даже памятник длиною в 200 километров. Зеленым поясом Славы окружил он город, пройдя по рубежам героической обороны в годы Великой Отечественной войны.

На берегах Невы великие ученые открывали законы природы, а великие поэты слагали бессмертные строки своих стихов. Идут год за годом, но живут не старея полотна выдающихся художников и звучит музыка, рожденная над Невой.

Биография города пишется именами его улиц. С давних времен живут в Ленинграде трудовые улицы: Рабочая, Заводская, Ремесленная, Мастерская, Чугунная, Гончарная, Хрустальная, Железная… Перекликаются с ними переулки: Кирпичный, Фонарный, Прачечный, Сахарный, Свечной, Смоляной, Мучной, Поварской… То, что это город морской, подтверждают Морской проспект и Галерный проезд, Шкиперский проток и набережная Красного Флота, улицы: Якорная, Барочная, Матросская, Боцманская, Лоцманская, Мичманская, Капитанская.

Великий Октябрь принес новые имена улицам города. Появились в нем улица Восстания, шоссе Революции, проспект Стачек, бульвар Профсоюзов, улицы Комсомола, Краснопутиловская, десять Советских и тринадцать Красноармейских!

Подвиг ленинградцев в годы Великой Отечественной войны хранят площадь Мужества, проспекты Непокоренных и Народного Ополчения, площадь Победы, улицы Краснодонская, Гвардейская, Добровольцев, Маршала Говорова, Летчика Пилютова, Танкиста Хрустицкого, Солдата Корзуна…

На десятках домов висят мемориальные доски, сверкают золотом строки по мрамору: «Здесь жил В. И. Ленин…», «Здесь работал Владимир Ильич…», «Здесь занимался…», «Здесь выступал с докладом…», «…руководил марксистским рабочим кружком…», «…участвовал в собраниях передовых рабочих…», «…прибыл, чтобы принять непосредственное участие в первой русской революции», «В этой комнате скрывался…», «…проводил партийные совещания о подготовке вооруженного восстания…», «…непосредственно руководил вооруженным восстанием»…

Их более двухсот пятидесяти — мест, связанных с жизнью и революционной деятельностью Владимира Ильича в городе, носящем его имя. Это имя живет и в названии района, проспектов, улиц, заводов, институтов, Домов и Дворцов культуры. Но главное — мечты Ильича, его заветы, дело, за которое он боролся, постоянно живут в труде и заботах ленинградцев.

Много нового пришло в город, первым поднявшим над собой красное знамя свободного труда. Родился в нем первый договор социалистического соревнования, возникли первые ударные бригады, первый встречный план. Здесь, на берегах Невы, были созданы первые советские турбины, тракторы и блюминги, первый в стране домостроительный комбинат и собран первый крупнопанельный дом. В Ленинграде родились первые профессионально-технические училища.

Что такое сегодняшний Ленинград? Конечно, не только улицы и жилые дома. Работают в нем более ста шестидесяти производственных и научно-производственных объединений. Трудятся более тридцати учреждений Академии наук СССР, около четырехсот научно-исследовательских институтов и проектно-конструкторских организаций. Поутру 559 школ распахивают двери, встречая своих учеников, 41 вуз принимает студентов, свыше 120 тысяч юношей и девушек спешат в 207 профессионально-технических училищ.

В Ленинграде работает 47 музеев. Если же к ним прибавить еще их филиалы, постоянно действующие выставки и выставочные залы, то цифра эта возрастет до 119.

Всегда рады посетителям 2,5 тысячи библиотек города и, конечно, все его 16 театров.

С какой — бы стороны ни подъезжали вы сейчас к Ленинграду, всюду вас встретят новостройки. За годы Советской власти площадь города увеличилась почти в 6 раз.

И он продолжает строиться.

Все дальше и дальше, сметая пустыри, уходят его четкие проспекты. Конечно, они тоже получают имена. И в них звучит уже новый, современный Ленинград.

Первой улицей, возникшей после Великой Октябрьской революции в Ленинграде, была Тракторная улица. В 1924–1927 годах на месте старых пустырей выстроились в ряд трех- и четырехэтажные дома для рабочих «Красного путиловца». Завод как раз в ту пору начал выпуск первых тракторов. И улицу новую в честь них назвали Тракторной.

Вслед за ней застроился домами проспект Пятилеток.

Никогда раньше не было да и быть не могло Рабфаковской улицы, — а тут появилась! Тысячи людей стали учиться грамоте, сели за столы рабочих факультетов — в честь них и улица появилась.

Меняется труд людей — меняется и город. Приходят на заводы и фабрики новые машины, появляются новые специальности. Новые улицы не замедлили и это отметить своими именами. Шагаем мы теперь по магистралям, читаем: «Проспект Энергетиков», «Проспект Энтузиастов», «Проспект Металлистов», «Проспект Науки», «Бульвар Новаторов», «Турбинная улица»…

И еще появились в Ленинграде площадь и улица Мира. Улицы, названные именами породненных городов.

Носит город имя любимого вождя.

Живет его заветами.

Осуществляет его мечты и планы.

Трудится.

Строит.

Растет.

Этот новый город не забывает старых своих мастеров. Сыновним поклоном благодарит их за все, что они сделали и чему научили пришедших на смену.

Старинное и новое бок о бок живут над Невою. Слава дедов и слава внуков.

А внуки — народ пытливый, любознательный. Стремясь вперед, они обязательно хотят знать: как это было? Кто строитель? Создавалось кем? Когда?

Из поколения в поколение передается эта живая память…

За крепостными бастионами

Каждый день ровно в полдень катится над волнами Невы эхо выстрела. Прохожие, услышав его, на свои часы поглядывают, сверяют. Удивленным гостям поясняют охотно:

— Это Петропавловка бьет. Полуденный выстрел.

Стреляет пушка. Гремит с Нарышкинского бастиона. Вылетает из ствола орудия сизый клубочек дыма и тут же рассеивается. Петропавловка словно напомнить хочет, что она крепость, выросла для сражений с врагом в грозное для страны время.

Шумели в ту пору над Невою леса густые, еловые; хлюпали да чавкали болотины прибрежные, терялись в их кочках речушки малые. Суровая на вид была земля, угрюмая. Да какая ни есть, а своя, русская. С давних времен именовалась она Водской пятиной Новгорода великого. Да еще Ижорской землей. Ходили на нее войной ливонские рыцари, захватывали шведы. Строили свои крепости.

На месте древнего русского посада Ниена швед Делагари большую по тем временам крепость выстроил — Ниеншанц. Стояла она при впадении в Неву реки Охты. Ниеншанц — на Малой Охте, посад Ниен — на Большой. В Московском государстве Ниеншанц тот был известен под именем Канцы. На свой лад предки наши шведское слово переделали.

Знали русичи, что были в Ниене пильные заводы, торговые площади, склады, церковь лютеранская, строились корабли. Швартовались к его причалам суда с товарами русскими: льном, пенькой, паклей, салом, собольими да куньими мехами… Не все русские суда разгружались в Ниеншанце, иные и дальше плыли! В польский Гданьск, в шведский Стекольный (так наши предки город Стокгольм величали), а то и до самого Рима!..

Но это только отдельные лодьи да шитики. А государству Московскому выход к морю был закрыт. Могло ли оно с этим смириться? На древних русских землях чужаки сидят, реку Неву на замок заперли. И стало быть, подступиться не смей! Никак не могли предки наши взаперти сидеть, от морей отрезанными.

Весною 1703 года пришли к стенам Ниеншанца иные корабли, не торговые. Царь Петр I со своим войском пришел.

Совсем недавно отвоевал он у шведов другую русскую крепость — древний Орешек, что стоял у истоков Невы из Ладоги. 92 года владели Орешком шведы — владение закончилось.

Настала очередь Ниеншанца.

Крепость встретила петровских солдат высокими толстыми стенами, пушками на валах, войском в 600 человек.

Русских же было больше. Только в разведку послал фельдмаршал Б. П. Шереметев двухтысячный отряд. Тот свою задачу выполнил: к стенам крепости пришел, неприятельскую заставу сбил, занял место у крепостного вала.

В Ниеншанц послали парламентеров, предложили крепости сдаться. Шведы ответили отказом.

Тогда заговорили пушки. Всю ночь над крепостью гремело и сверкало, а на рассвете русские увидели белый флаг: Ниеншанц пал.

Победа была легкой (всего за 8 дней с малыми потерями управились!), но не окончательной. В море стояла шведская эскадра, а в карельских лесах ждали удобного для нападения часа немалые силы шведского генерала Крониорта. Отвоеванные берега надо было укреплять и оборонять.

…До наших дней сохранился любопытный документ: «Журнал, или Поденная записка, блаженныя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великого…». В том «Журнале» записано:

«По взятии Канец отправлен был воинский совет, тот ли шанец крепить или иное место удобнее искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, а по несколько днях найдено к тому удобное место — остров, который называется Луст-Еланд, где в 16 день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложена и именована Санктпитербурх…».

Тут, очевидно, все верно, ибо журнал сей редактировал сам царь.

Но что же за остров был выбран? Есть сведения о том, что незадолго до тех лет шведский король подарил его одному из своих приближенных. Новый владелец острова решил устроить здесь для себя летнюю дачу с увеселительным садом. Крестьян, что жили до него на острове, не долго думая, прогнал. Построил небольшую мызу и велел слугам разводить сад. Он-то и дал островку имя Луст-эланд, или Луст-гольм, что означало Веселый, Увеселительный. Но хлынуло весеннее половодье, смыло шведскую мызу, унесло жалкие саженцы намечавшегося сада. Рассердился швед! Повелел переименовать остров и величать его отныне не иначе как Чертов остров.

На этом-то островке и была заложена крепость. Должна она была защищать Неву, не пускать в ее просторы никакие вражеские корабли.

За постройкой крепости царь следил строго. Распорядился, чтобы возведением каждого из шести бастионов ведал (и за то ответ держал!) один из его приближенных. Бастионы и по сей день носят их имена: А. Д. Меншикова, Г. И. Головкина, H. М. Зотова, Ю. Ю. Трубецкого, К. А. Нарышкина. Один в честь царя был назван Государевым.

Имена царских сподвижников сохранились. Не сохранилось ни одного имени строителя — тех, кто насыпал валы крепостные, рыл канавы, строил бараки и казармы. А было их много!..

Первыми на строительство крепости были брошены солдаты генерала Репнина, в недавнем прошлом новгородские мужики, олончане, карелы. Вскоре присоединились к ним казаки, татары, калмыки. 1 марта 1704 года последовал указ, по которому 85 мест российских обязаны были поставить на строительство 40 тысяч работных людей.

В любую погоду, стоя по пояс в воде, выгребая землю руками, перетаскивая ее в подолах своих рубах, трудились «подкопщики». Неделями хлеба не видели, перебивались пустой капустой да репой. Жили в шалашах да землянках. Адмирал Апраксин в одном из своих рапортов удивлялся: «Зело ужасает меня включенная роспись о умерших и больных солдатах, и отчего такой упадок учинился, не можем рассудить…».

Но строили ведь! Надсмотрщики докладывали: «у фортификации песок носят и глину мнут», «подвязывают леса», «сеют известь», «каменщики стены кладут», «штукатуры мажут», «паяльщики паяют желоба свинцовые для стока воды».

Есть сведения, что к началу октября 1703 года основные работы были уже закончены, а 4 апреля 1704 года «на государевом раскате, в великий четверток, зажегся маячный фонарь». Стало быть, не только земляные валы к тому времени были насыпаны, но и пушки на них поставлены, и маяк зажжен. Дескать, плывите гости, купцы заморские, в новый град Петров!

Поначалу крепость на острове называли просто «новостроенной», но после закладки церкви Петра и Павла все чаще стали именовать ее Петропавловской.

А вокруг рос город.

Почти одновременно с закладкой крепости появился и первый в городе дом. Вернее, домик. Он так и называется: Домик Петра I. Если вы сейчас приедете на Петровскую набережную, то увидите его, спрятавшегося под тенистыми кронами небольшого садика. Совсем маленький домик: без каменного фундамента, без печей и дымоходов, всего лишь 12 метров в длину и 5,5 метра в ширину.

Из крепких сосновых бревен срубили его солдаты — точно так, как ставили избы в своих деревнях. Было в домике две комнаты: кабинет и столовая. Были еще сени и небольшой чуланчик — спальня. Застеклили семь широких окон мелкими стеклами, потолок и стены внутри обили холстиной. Наружные стены раскрасили под кирпич. Очень уж хотелось царю видеть свой город каменным!

Петербуржцы сохранили первый домик своего города. В 1731 году над ним построили навес, а в 1844-м и весь домик убрали в каменный футляр.

Вокруг тоже стали дома вырастать. Слева воздвиг себе трехэтажный дворец сибирский губернатор Матвей Гагарин, справа в двухэтажном здании под черепицей разместился «Правительствующий Сенат». Рядом с дворцом Гагарина вырос дворец вице-канцлера Шафирова — на этаж поменьше, но зато богато отделанный внутри. Правда, вскоре за чрезмерное казнокрадство князь Гагарин был казнен. За ним проворовался и вице-канцлер. Дом у него отобрали в казну, и в нем 27 декабря 1725 года родилась Российская Академия наук — торжественно открылось ее первое заседание.

Неподалеку выросла и первая площадь. Прямо на болотные кочки настлали бревна, на них набили доски — получился помост. Вот вам и площадь. По имени церкви, построенной здесь в честь взятия Выборга, площадь назвали Троицкой. В молодой северной столице была она и главной, и единственной. Все тут было на ней и рядом: первый порт города, таможня, Гостиный двор, типография, «австерия» (как царь Петр русский трактир переименовал). Был на этой площади и городской рынок, прозванный Обжорным. Читали на ней царские указы, устраивали смотры войскам, праздновали воинские успехи и рубили головы непокорным.

Крепость от города не отгораживалась. В стенах ее прорубили ворота. Первоначально их было четверо: Петровские, куда попадали с моста, нависшего над Кронверкским протоком, Невские, выходившие прямо на Неву, Васильевские и Никольские, специально прорезанные между Головкинским и Зотовым бастионами для вылазок, если вдруг враг нападет с северной стороны, с суши.

Если сейчас встать под Петровскими воротами, то прежде всего удивит толщина стен — 20 метров! Над воротами царский орел черные крылья распластал. Из свинца отлит! Весит побольше тонны! В петровское время над Государевым раскатом еще и желтый флаг на ветру трепетал. На нем двуглавый орел держал в своих когтях сразу четыре моря — Белое, Черное, Каспийское и Балтийское.

Бегал по крепости, прыгал через канавы «полковник от фортеции» Доменико Трезини — первый архитектор города над Невой. До приезда в Россию строил он дворцы датскому королю. Там-то и заприметил его русский посол Измайлов, соблазнил перебраться в строящийся город.

В Санкт-Петербург Доменико Трезини приехал в 1706 году и почти 30 лет отдал строительству крепости. Из земляной перестраивал ее в каменную, строил казармы, склады. Немало бумаги извел, вычерчивая план собора. И то сказать: государь желал видеть будущий храм похожим на корабль! Дескать, вышла Россия к морю — пускай плывет! Пожелал царь, чтобы выросла у того корабля мачта.

Поползли вверх каменные стены колокольни. Вызолачивались в огне медные листы. Отливалась для верхушки шпиля фигура ангела размером больше человеческого роста.

В одной из старинных книг такая запись сохранилась: «По крепости шло в 1719 году золочение 198-футового шпиля соборной башни, от подошвы имевшей вышины 345 футов. Шпиц обит медными листами весом в 744 пуда 26 фунтов». Если древние футы перевести на наши единицы измерения, то высота колокольни от ее основания составит 122,5 метра.

Позже, в 1731 и 1733 годах, для большего укрепления крепости возвели еще два равелина: Иоанновский и Алексеевский. Укрепили кронверк.

Долгое время считалось, что полуденный выстрел тоже ввел Петр I. Это не так. Впервые заговорили о нем в 1735 году, когда академик Делиль предложил проект, «чтобы дать каждому санкт-петербургскому обывателю способ, как исправно заводить по солнцу стенные и карманные часы». В ту пору Петербургская Академия наук уже имела свою обсерваторию, могла точно определить полуденный час. Вот Делиль и предложил: «…того ради надлежало бы однажды выстреливать из пушки точно в самый полдень и для того надобно бы было приказать тем, которые бы имели стрелять с Адмиралтейского бастиона, что против обсерватории, чтоб они на каждый день были готовы немного прежде полудня к выстрелу, в ту самую минуту, как с обсерватории дастся им сигнал, каков определен быть имеет».

Хотя и не сразу, но с предложением академика согласились. Пушку установили не на Адмиралтейском валу, а в Петропавловской крепости, и с 1736 года она исправно сообщала петербуржцам время полудня.

Этот обычай просуществовал до 1 июля 1934 года. Старые пушки крепости пришли в полную негодность и замолчали. Но прошло еще 23 года, и исполком Ленгорсовета вынес специальное решение: возродить историческую традицию. На стены Нарышкинского бастиона подняли две 152-миллиметровые гаубицы. Эти орудия стояли у стен Ленинграда в годы блокады, на их стволах и лафетах сохранились следы «осколочных ранений». Теперь им предстояла другая служба.

Ровно в 12 часов дня 23 июня 1957 года эхо выстрела снова прокатилось над волнами Невы.

Нам, однако, пора возвращаться во времена более давние. Царь Петр I успел взобраться на колокольню, полюбоваться панорамой строящегося города. Но до завершения строительства собора он не дожил: оно закончилось лишь в 1733 году.

Миновал еще год, и рядом с храмом-кораблем появился домик настоящего корабля — знаменитого ботика Петра I, прозванного «дедушкой русского флота». Сейчас этот ботик хранится в Центральном Военно-морском музее. А они так и стоят рядом: храм-корабль, мачта-колокольня и домик настоящего корабля.

Пушкам же на крепостных валах так и не довелось принять бой. Шведы были разбиты под Полтавой. В Финском заливе, защищая город с моря, встал Кронштадт.

У крепости началась другая история, грустная. Готовилась она к подвигу ратному, а стала царской тюрьмой.

Еще при Петре I, в 1718 году, появился в ней первый узник — царевич Алексей. Последними узниками были перешедшие на сторону революции в феврале 1917 года солдаты Павловского полка. Между этими двумя датами и лежат 200 лет истории царской тюрьмы.

Они стояли чуть наискосок друг против друга — царский дворец и крепость. Только Нева разделяла их.

«Петропавловская крепость — гнусный памятник самодержавия на фоне императорского дворца, как роковое предостережение, что они не могут существовать один без другого».

Эти слова написал декабрист А. М. Муравьев. Один из тех, кого А. И. Герцен назвал «молодыми штурманами будущей бури», о подвиге которых спустя годы Владимир Ильич Ленин писал: «В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма».

14 декабря 1825 года они вывели на Сенатскую площадь свои восставшие полки. Их было немного. На стороне Николая I было куда больше войск и, главное, пушек. И он, едва провозгласив себя императором, сказал первое царственное слово: «Пли!»

Восставших расстреливали у памятника Петру I, на льду Невы, хватали по городу и — в крепость, в крепость!

Неудачей закончилось и восстание Черниговского полка под Киевом.

Их допрашивали в Зимнем дворце, в здании Старого Эрмитажа. Потом везли в каретах с зашторенными окнами. Коменданту крепости генералу Сукину царь-сыщик направлял записки: «Присылаемого Рылеева поместить в Алексеевский равелин», «Присылаемого Бестужева поместить в Алексеевский равелин под строжайший арест», «Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать как злодея».

Комендант Сукин в точности выполнял приказы, но в страхе докладывал: «Во вверенной мне крепости не осталось ни одного свободного каземата, ни арестантского покоя…».

Лязгали и скрипели замки. Крепость-тюрьма принимала в свои камеры-казематы около шестисот офицеров и гражданских чинов, около семисот солдат…

Почти никто из них не бывал в крепости ранее. Но каждый знал, что это самая страшная тюрьма. Многим было известно и то, что еще Екатерина I бросила сюда Ивана Посошкова — автора «Книги о скудости и богатстве». Писал в ней Посошков, что «крестьянам помещики не вековые владельцы». За что и был сочтен государственным преступником, умер в каземате.

Другая Екатерина, Вторая, заточила сюда Александра Радищева. «Бунтовщиком хуже Пугачева» объявила она автора «Путешествия из Петербурга в Москву». Из крепости он вышел закованный в кандалы и был отправлен за тысячи верст — в Илимский острог. 2 года спустя его судьбу разделил другой литератор и просветитель — Николай Новиков.

И вот теперь они, декабристы…

«Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа, — сказал о них впоследствии В. И. Ленин. — Но дело их не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями „Народной воли“. Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом».

Революционеры-разночинцы!.. Герои «Народной воли»!.. Почти все они прошли через казематы Петропавловки: М. В. Петрашевский, Н. А. Серно-Соловьевич, М. Л. Михайлов, Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев, Н. В. Шелгунов… Следом за ними — М. А. Бакунин, П. Н. Ткачев, П. А. Кропоткин, А. И. Желябов, Н. А. Морозов, С. Л. Перовская… В своем последнем письме друзьям народоволец А. И. Баранников писал: «Живите и торжествуйте. Мы торжествуем и умираем».

Среди всех казематов Петропавловки самой страшной тюрьмой был Алексеевский равелин. Узник, попавший сюда, терял свое имя и фамилию. В документах о нем только номер тюремной камеры свидетельствовал, что он еще жив. Врач этой тюрьмы, некто Вильямс, признался однажды: «Я старик, и голова у меня тут поседела на службе, а я не помню, чтобы отсюда куда-нибудь увозили иначе, как на кладбище или в сумасшедший дом».

Но все больше людей поднималось на борьбу с самодержавием, и камеры не пустовали.

…3 марта 1887 года «по обвинению в государственных преступлениях» в тюрьму Петропавловской крепости был заключен Александр Ульянов.

Заключенный не ждал помилования. Знал, что царь жесток. Поэтому-то они и хотели казнить его. И он, Александр Ульянов, собственными руками делал динамит, собирал бомбы. Две из трех. На чердаке одного из домов в Парголове.

Недоумевали профессора университета:

— Александр Ульянов — злоумышленник?! Юноша, только что получивший золотую медаль за лучший реферат? Тот самый студент четвертого курса, которого решено было оставить в университете для продолжения научной работы? И он в тюрьме?!.

Профессора не знали того, что кроме учебников по биологии Ульянов читал еще и запрещенные правительством книги Н. Чернышевского, К. Маркса, Ф. Лассаля, что никак не мог он примириться с изгнанием из университета лучших преподавателей, запрещением студенческих сходок, с нищетой в деревнях, с бесправием во всей стране.

Имя Александра Ульянова было в списках лучших студентов. Но с некоторого времени замелькало оно и в тайных документах полиции. Дошли до нее сведения, что студенты готовят большой митинг у могилы Добролюбова на Волковом кладбище. Сам министр внутренних дел приказал запретить панихиду, «имея в виду вредное направление литературной деятельности Добролюбова».

Министру ответил Александр Ульянов. Прокламацией, размноженной на гектографе и распространенный среди студентов. «17 ноября 86 г. исполнилась 25-летняя годовщина смерти Добролюбова, — говорилось в ней. — …Темное царство, с которым он боролся, не потеряло своей силы и живучести до настоящего времени… Грубой силе, на которую опирается правительство, мы противопоставим тоже силу…».

Покушение на царя не удалось. Александр попал в засаду.

Его допрашивал жандармский ротмистр Лютов. Допрос длился долго, но протокол его оказался предельно кратким. Назвав свое имя, фамилию и звание, на все остальные вопросы Александр Ульянов отвечать отказался.

Не все участники покушения были столь же стойкими. Полиция накапливала улики. Но узник камеры № 47 Александр Ульянов по-прежнему молчал. В протоколах допросов остались его краткие ответы: «Лица, помогавшие в Вильно достать азотную кислоту, мне известны, но я отказываюсь их назвать», «…кто доставлял ко мне и кому я возвратил снаряды, кто вместе со мной набивал снаряды динамитом, я назвать и объяснить не желаю». Он говорил только правду и при этом никого не предал. Прочитав показания Ульянова, даже царь сказал: «От него, я думаю, больше ничего не добьешься».

На допросах было трудно.

Еще труднее было увидеться с мамой…

Анна Ильинична записала со слов Марии Александровны грустный рассказ об этом свидании:

«Когда мать пришла к нему на первое свидание, он плакал и обнимал ее колени, прося простить причиняемое ей горе; он говорил, что кроме долга перед семьей у него есть долг и перед родиной. Он рисовал ей бесправное, задавленное положение родины и указывал, что долг каждого честного человека бороться за освобождение ее».

О том же Александр Ульянов сказал и на суде: «Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело».

Приговоренных к смерти узников под усиленной охраной перевезли в Шлиссельбургскую крепость. 8 мая 1887 года Александра Ульянова не стало.

Узнав о смерти старшего, горячо любимого им брата, Владимир Ульянов сказал:

— Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти.

Не путем террора и покушений, а путем создания массовой боевой партии рабочего класса.

Два века молчали орудия Петропавловской крепости. Только лишь вестовая пушка отсчитывала полдни. Но пришел день, когда выстрелили и другие. Прямой наводкой по царскому дворцу.

25 октября 1917 года холостой выстрел пушки с Нарышкинского бастиона и поднятый на мачте Флажной башни фонарь просигналили «Авроре»: «Пора!» Над Невой прогремел исторический выстрел крейсера революции. Начался штурм Зимнего дворца.

Через Неву до крепости донеслась перестрелка. И тогда она сама — ее солдаты, вставшие на сторону революции, открыли огонь. Из 3-дюймовых орудий. Один из снарядов разорвался в комнате, за стеной которой дрожали от страха члены Временного правительства.

К утру всех их, арестованных восставшим народом, доставили в Петропавловскую крепость. Один из министров «временных» даже возроптал, пожаловался коменданту крепости М. С. Урицкому: дескать, в камерах сыро, тесно…

— Вы сами строили эти казематы, — ответил Урицкий. — Пеняйте теперь на себя.

Главная площадь

В каждом городе есть своя главная площадь. В праздники идут по ней колонны демонстрантов, на парадах солдаты чеканят шаг. Гости приедут — непременно сведут их на главную площадь, покажут.

В Ленинграде такая главная площадь — Дворцовая. Та, первая, что возникла на правом берегу Невы, Троицкая площадь, главной не стала. Город постепенно перебирался на левый берег Невы, и на старой Троицкой площади становилось все тише и тише…

На левом же берегу выросли здания Адмиралтейства, появилась судостроительная верфь. Вдоль Невы стали селиться люди знатные. Ближе всех к Адмиралтейству поставил свой дворец командующий русским флотом адмирал Ф. М. Апраксин. Дальше — вице-адмирал Крюйс, вице-адмирал Браун. Так царь повелел: земельные участки вблизи новой верфи давать только морским чинам. Свой Зимний дом тоже решил здесь строить по праву корабельного мастера Петра Алексеева (каковым царь на флоте значился).

В 1711 году архитектор Доменико Трезини постройку закончил. Фасадом своим царский Зимний дом выходил не на Неву, а на Зимнюю канавку. Прямо к воде сбегали мраморные ступени, но сам дом был невелик и тесноват. Может быть, поэтому царю и не приглянулся. В 1720 году архитектор Георг Маттарнови новый ему дворец построил, на этот раз лицом к Неве. (На том месте, где сейчас расположен Эрмитажный театр.)

За домами же, за дворцами простирался Адмиралтейский луг. На краю его, где ныне стоит здание Главного штаба, раскинул свои прилавки Морской рынок, выстроились дровяные и сенные ряды, ближе к верфям кабак поместился — «Петровское кружало». По берегу реки Мьи (нынешней Мойки) разрешено было строить дома «морского флота офицерам». Дома, естественно, строились лицом к реке.

Поднимались вокруг стены, сооружались заборы, спускались на воду корабли, громыхали по дорогам телеги — луг оставался диким. Любившая поохотиться царица Анна Иоанновна требовала, чтобы здесь «зайцев никому без указа не стрелять, не травить и никакими инструментами не ловить». Сменившая ее Елизавета Петровна часть луга засеяла овсом, в другой части паслись на травке коровы ее императорского величества. Всего лишь 200 лет назад!..

Нет, никак не собирался этот луг становиться площадью!

Но город Санкт-Петербург строили не только люди. Частенько в их дела вмешивались огонь и вода. Эти два извечных врага в данном случае действовали сообща, как верные союзники. Только встанут в рядок «образцовые дома» архитектора А. Леблона — нахлынет наводнение и смоет всю береговую улицу. Чуть она вновь отстроится — пожар уничтожит.

Огонь и взялся первым расчищать место для будущей площади. 11 августа 1736 года в Морской слободе загорелся дом. Ветер тут же подхватил пламя, и пошло оно гулять по сараям, лачугам, шалашам, складам, домам! Много выжег тот пожар. А чего не успел — в следующее лето новый пожар закончил. Так «почистил», что весь район можно было строить заново.

Его и стали строить заново. В 1737 году создали специальную «Комиссию о Санкт-Петербургском строении». Велено ей было составить план застройки города «с обозначением, где должно быть какого рода строение также и где публичным площадям быть».

Сейчас гости Ленинграда удивляются, глядя, как все ловко продумано. Здание Адмиралтейства замыкает сразу три улицы — Невский проспект, улицу Дзержинского и проспект Майорова. Все три упираются прямо в него! Эта планировка, эти три улицы-луча как раз в ту пору и родились. Трудами архитектора Петра Михайловича Еропкина, вставшего во главе Комиссии строений. Созданный же пожарами пустырь вокруг Адмиралтейства решено было застроить каменными домами.

В ту пору пришел черед и палатам адмирала Апраксина. Облюбовала их царица Анна Иоанновна. В 1732 году молодой архитектор Бартоломео Растрелли предложил ей снести все старые дома, стоящие вдоль Невы возле Адмиралтейства, и на их месте возвести большой дворец. Минуло 7 лет, и новый дворец распахнул перед императрицей свои двери. Были в нем роскошные залы, галереи, театр, парадные лестницы, мрамором и позолотой сверкали колонны! Растрелли был пожалован титул обер-архитектора.

Но… Всегда ведь даже в самое прекрасное вкрадывается это противное «но»! Таким «но» оставался все тот же луг. В одно окно из дворца посмотришь — красавица Нева свои волны в залив катит! В другое, противоположное поглядишь — лепятся к дворцу конюшни, сараи, скотники, будки какие-то!..

Вступившая на престол Елизавета Петровна принялась перестраивать Зимний дворец в четвертый раз! Снова приглашен был Б. Растрелли — теперь уже не молодой, а весьма опытный архитектор, создавший дом Кантемира на набережной Мойки, дворец Строганова на Невском проспекте, Воронцова — на Садовой улице, графа Безбородко — на Каменном острове, автор великолепного ансамбля Смольного монастыря. Сенату архитектор заявил, что новый Зимний дворец «строится для одной славы всероссийской», и денег на строительство потребовал немалых. Сенат тут же повелел: «…добрых каменщиков, плотников, кузнецов, слесарей, столяров, к медным работам мастеров литейных и чеканщиков, резчиков, золотарей по дереву, живописцев, квадраторов, штукатуров и гончаров, какие есть, собрать нарядом и выслать отовсюду, где бы они ни были».

И опять усеяли луг шалаши и времянки. Одних только костромских каменщиков прибыло на строительство 859 человек.

Весною 1762 года дворец был готов. Елизавета Петровна к тому времени умерла. Сменивший ее Петр III хотел было въехать во дворец «с пушечною пальбою»… и не смог.

К дворцу было не подступиться. Всю огромную площадь перед ним загромождали кучи и горы мусора, осколки камней и кирпичей, штабеля бревен и досок, бараки, склады, будки для караульных!.. Царь гневался на петербургского губернатора, а тот и представить себе не мог: сколько же это потребуется сил и времени, чтобы убрать с площади весь этот мусор? Опять нанимать рабочих? Или войско бросить на штурм этого хлама?

Хорошо, сыскался смекалистый человек, помог дельным советом. И однажды на улицах города появились приказные с барабанщиками. Барабаны гремели, собирая людей, а приказные до хрипоты кричали о том, чтобы шли горожане на площадь перед дворцом и безо всякой мзды и пошлины брали себе, что кому понравится. Кричали приказные и о том, что дозволяется ломать и разбирать бараки, балаганы, мастерские, дозволяется уносить на себе, увозить на телегах и лодках — кто как сумеет. Один из современников записал тогда: «Не успело истинно пройти несколько часов, как от всего несметного множества хижин, лачужек, хибарок и шалашей не осталось ни одного бревнышка, ни одного обрубочка и ни одной дощечки, а к вечеру как не бывало и всех щеп, мусора и другого дрязга, и не осталось ни единого камушка и половинки кирпичной».

Бывшему лугу пришло время становиться площадью.

В 1779 году вышло повеление, «чтобы площадь, лежащая против Зимнего императорского дворца, застроена была домами». Академией художеств был объявлен первый в России архитектурный конкурс, и архитектор Ю. М. Фельтен — победитель этого конкурса — построил напротив дворца два здания полукругом, с тремя воротами, с портиками, с мраморными колоннами. Миллионную улицу вдоль дворца выпрямили. Стала площадь на площадь похожа.

Для XVIII века выглядела она вполне прилично. XIX век уже по-другому на нее взглянул, снова за переделку площади принялся. И справедливо: стоят красивые здания — Адмиралтейство, Зимний дворец, — а напротив, полукругом, скромненькие старые дома. В марте 1819 года архитектору Карлу Ивановичу Росси повелено было те дома перестроить.

Задача была не из легких. Фасады старых домов были длиннее здания Адмиралтейства! Да еще и дугою повернуты, вогнуты. Красоту домам разве что только простотою придать было можно. Да еще аркою посредине.

Хитро поставил эту арку Главного штаба архитектор! Вроде бы улица с Невского проспекта прямо к площади идет, а дворца-то и не видно!.. Хотел Росси, чтобы красота площади открывалась не издали, а вдруг, сразу!

Хотел и — добился. Придал арке небольшой поворот. Вот когда пешеход вместе с аркой этот поворот сделает, — только тогда и распахнется перед ним вся ширь и красота Дворцовой!

Над аркой два бронзовых воина сдерживают бег шестерки коней — колесницы Славы. С земли они кажутся не очень большими, а между тем если бы вам довелось пройтись под брюхом тех коней, то и головы нагибать не пришлось бы. Высота этой скульптурной группы — 10 метров. С двухэтажный дом!

Создали эту скульптуру профессора Петербургской Академии художеств С. С. Пименов и В. И. Демут-Малиновский. Из металла отлили рабочие Александровского (ныне Пролетарского) завода.

Еще в чертежах прикинули: сколько же такая махина весить должна? Получилось около восьмисот тонн. Многовато… Выручили литейщики: фигуры отлили полыми внутри. И тем самым снизили вес колесницы до шестнадцати тонн. ...