Юхан Теорин Мертвая зыбь

Посвящается моим родственникам с Эланда Йерлофссонам

Эланд, сентябрь 1972 года^[1]

Стена была сложена из больших круглых камней, покрытых лишайником. Мальчику она казалась высокой. Он с трудом смог заглянуть на другую сторону, и то для этого пришлось встать на цыпочки, а в сандалиях это было не очень удобно. Там, за стеной, все выглядело серым и как будто в тумане. Мальчику показалось, что он стоит на краю света, но он знал, что это не так. Все скорее было наоборот: с другой стороны стены мир только начинался. Он находился во дворе перед домом дедушки и бабушки, а большой мир — по другую сторону. Мальчик все лето мечтал узнать, что же там, с другой стороны стены.

Он два раза попытался перебраться через стену, но оба раза соскальзывал с округлых камней и падал на влажную траву.

Мальчик не сдавался, и на третий раз у него получилось. Он набрал в легкие побольше воздуха, сосредоточился и начал карабкаться. И вот он уже крепко держался за холодные камни, сидя на верху стены.

Для него это была настоящая победа: скоро ему исполнится шесть, и в первый раз в своей жизни он почти перебрался через стену. Какое-то время он сидел наверху, чувствуя себя как король на троне.

Мир по другую сторону казался безграничным, но в то же время серым и расплывчатым. Туман, нависший над островом во второй половине дня, не давал мальчику разглядеть, что же такое скрывается там, вдали. Но сразу за стеной открывалась поляна, покрытая желто-коричневой травой. За ней смутно различались низкие узловатые кусты можжевельника и торчащие из земли, поросшие мхом камни. Все было таким же, как и во дворе у него за спиной, но одновременно диким, чужим и манящим.

Ребенок поставил правую ногу на большой камень, наполовину вросший в землю по другую сторону стены, и потом спустился на поляну. Теперь он в первый раз вышел один со двора, и никто на свете не знал, где он. Мама мальчика сегодня уехала, дедушка отправился к морю, а бабушка прилегла и заснула, поэтому мальчик надел сандалии и украдкой выбрался из дома.

Он мог делать все, что хочет. Он мечтал о приключении, и вот оно началось.

Мальчик перестал держаться за стену и шагнул в дикую некошеную траву. Она была редкой, и идти по ней оказалось легко. Он сделал еще несколько шагов, и мир перед ним постепенно становился отчетливее: можжевеловые кусты проглядывали все яснее, и ребенок пошел к ним.

Земля была мягкая и приглушала все звуки. Его шаги почти не слышались, только легкий шорох травы. Только когда мальчик попробовал подпрыгнуть, он услышал легкий хлопок. Но как только он двинулся дальше, трава за ним поднялась, и след быстро исчез. Несколько метров ребенок перемещался прыжками.

Когда мальчик пересек поляну и оказался среди высоких кустов можжевельника, он сразу же перестал прыгать. Он выдохнул, потом глубоко вдохнул холодный воздух и огляделся.

Пока он скакал по траве, туман, который был только впереди, прокрался за его спину и затянул все сзади. Каменная стена вдалеке, за поляной, едва виднелась, а дом, выкрашенный темно-коричневой краской, вообще исчез из вида. Ненадолго у ребенка возникло желание повернуть назад. У него не было часов, да и вообще время мало что для него значило. Но небо уже темнело, а в воздухе заметно холодало. Он понял, что наступил вечер. Мальчик решил, что пройдет еще немножко. Ведь он знал, где находится. Дом у него прямо за спиной, хотя он больше его не видел. Мальчик пошел вперед. Казалось, туман играет с ним. Все время держится перед ним, но каким-то чудом убегает от него. Мальчику все это представлялось каким-то магическим.

Он остановился и затаил дыхание.

Вокруг все было тихо, ни шороха, ни звука. Но все же внезапно у мальчика появилось чувство, что он здесь не один.

Может быть, он что-то услышал в тумане?

Ребенок повернулся: теперь он не видел ни стены, ни поляны — только трава и можжевельник. Кусты стояли неподвижно, и ему показалось, что они неживые, а если и живые, то не такие, как он сам. И все же он подумал, какие они большие, словно молчаливые темные призраки. Возможно, они подбираются ближе, как только он отводит взгляд.

Мальчик опять повернулся, но увидел только можжевельник и туман.

Сейчас он уже не понимал, в какой стороне дом, но страх одиночества заставил его идти вперед. Потом ребенок сжал руки и побежал через кусты. Он хотел лишь одного: найти стену и дом за ней, но видел только траву и можжевельник. Вскоре он перестал различать и их. Перед глазами все расплылось, потому что они были полны слез.

Мальчик остановился. Он запыхался. Слезы уже высохли. Он заметил заросли кустов в тумане, и у одного из них были две толстые приметные ветки. Внезапно ребенок понял, что они движутся.

Это оказался человек, который вышел из серого покрывала тумана и остановился неподалеку, всего в десяти шагах. Мужчина был высокий, широкоплечий и в темной одежде. Он заметил мальчика и, стоя неподвижно, сверху вниз глядел на ребенка. Черная вязаная шапка была низко надвинута на глаза. Он показался мальчику довольно старым, но не таким, как дедушка.

Мальчик замер. Этого человека он не знал, а с чужими людьми надо всегда быть осторожным — так говорила мама. Но, по крайней мере, он уже был не один в тумане среди зарослей можжевельника. И мальчик решил, что если захочет, то всегда сможет повернуться и убежать.

— Здорово, — сказал незнакомец.

Голос у него оказался низким. Он тяжело дышал, как будто бы очень долго шел или бежал.

Ребенок ничего не ответил.

Незнакомец быстро обернулся и огляделся, потом опять посмотрел на мальчика и тихо, без улыбки спросил:

— Ты что, один?

Мальчик молча кивнул.

— Заблудился, что ли?

— По-моему, да, — ответил ребенок.

— Да ничего страшного… Я здесь, на можжевеловой пустоши,^[2] все знаю. — И он шагнул к мальчику. — Тебя как зовут?

— Йенс, — ответил мальчик.

— Йенс, а дальше?

— Йенс Давидссон.

— Хорошо, — сказал мужчина. Потом помедлил и добавил: — Ну а я Нильс.

— Нильс, а дальше? — поинтересовался Йенс.

Это было похоже на игру. Мужчина коротко рассмеялся.

— Меня зовут Нильс Кант, — ответил он и сделал еще шаг.

Йенс продолжал стоять на месте, но теперь он больше уже не оглядывался. Трава, камни и кусты — только это и виднелось в тумане. Нильс Кант тоже перестал смотреть по сторонам. Теперь он улыбался мальчику, как будто они были друзья.

Туман вокруг них становился все гуще. Не было слышно ни единого звука.

— Бояться нечего, — заверил Нильс Кант и протянул ребенку руку.

Теперь они стояли совсем рядом. Йенс подумал, что таких больших рук, как у Нильса, он не видел ни разу в жизни. И тут же понял, что убегать уже поздно.

1

В октябре, в один из вечеров понедельника, Джулии позвонил ее отец Йерлоф. Позвонил едва ли не первый раз за год. Она тут же опять начала думать о человеческих останках, лежащих где-нибудь на каменистом берегу.

Она представляла, что они белые, как перламутр, и отполированы волнами. Они почти светятся между камнями среди морской пены.

Джулия не знала, так это или нет, но она ждала больше двадцати лет, чтобы увидеть их.

Ранее у Джулии состоялся долгий разговор со страховой компанией, довольно неприятный, как и все остальное в тот день, в ту осень и в тот год.

Как обычно, она насколько возможно пыталась оттянуть эту беседу, чтобы не слушать их вздохи. И когда Джулия наконец решила позвонить, то услышала монотонный механический голос, который требовал ее личный идентификационный номер. Женщина набрала свой номер в тональном режиме, ее начали соединять дальше и погнали через телефонный лабиринт, похоже, такой же безграничный, как космические просторы. Джулия с огромным усилием заставила себя продолжать слушать шумы и щелчки в трубке и едва различимый фон, похожий на шум волн где-то вдали.

Иногда, стоило Джулии задержать дыхание и прижать телефонную трубку плотнее к уху, она различала эхо далеких, едва уловимых голосов. Иной раз они звучали совсем тихо, а в другой — резко и пронзительно. Джулии казалось, что телефонные призраки поймали ее в свою сеть — кто-то из вечно умоляющих привидений, чьи голоса доносились из решетки вентилятора на кухне, когда она курила. Обычно она не могла понять ни слова, но все же слушала очень внимательно. Как-то раз она ясно услышала женский голос и отчетливые слова: «Да, вот теперь действительно пора».

Женщина стояла у кухонного окна и смотрела на улицу. Там было холодно, дул сильный ветер. Желтые осенние березовые листья пытались взлететь с мокрого и липкого от дождя асфальта, чтобы броситься навстречу ветру. А вдоль тротуаров лежала черно-серая гора листьев, которым не повезло — они погибли под колесами машин, превратились в мокрое месиво. Они больше никогда не смогут оторваться от земли.

Джулия смотрела в окно и ожидала, что вот-вот сейчас кто-нибудь появится. Из-за угла в конце череды домов выйдет Йенс, конечно, в пиджаке и галстуке, как положено юристу, с модной стрижкой, в руке портфель. Он будет идти широким, уверенным шагом, потом поднимет взгляд — наверное, он издалека увидел ее в окне, — немного удивленно остановится, поднимет руку, помашет ей и улыбнется.

Внезапно фон куда-то исчез, и в трубке послышался усталый и безрадостный голос:

— Страховая компания. Инга.

Это был не ее страховой агент. Нового агента Джулии звали то ли Магдалена, то ли Маделина. Хотя какая разница, все равно они никогда не встречались. Джулия набрала в легкие воздух.

— Меня зовут Джулия Давидссон. Я бы хотела узнать, возможно…

— Личный номер, пожалуйста.

— Он… Но я ведь только что его набирала на телефоне.

— У меня он не высветился. Еще раз, номер.

Джулия повторила цифры. В трубке стало тихо, шумов и фона тоже не было. Может быть, ее случайно разъединили?

— Джулия Давидссон? — спросила агент, как будто бы услышала это имя впервые в жизни. — Чем мы можем помочь?

— Я бы хотела его продлить.

— Продлить что?

— Мой бюллетень.

— А где ты^[3] работаешь?

— В Восточной больнице, отделение ортопедии. Я медсестра, — ответила Джулия.

Впрочем, трудно сказать, медсестра она или уже нет. Она так редко бывала на работе в последние годы, что вряд ли кто-нибудь в отделении ее помнил, а уж тем более скучал по ней. Хотя Джулия тоже совершенно определенно не тосковала по пациентам. Они все время бормотали о своих ничтожных крохотных проблемках, не имея ни малейшего понятия о том, что такое настоящая беда.

— У тебя есть заключение врача? — допытывалась агент.

— Да.

— Ты у него была сегодня?

— Нет. Но в среду я была у своего психиатра.

— А почему ты нам раньше не позвонила?

— Ну, после этого я не очень хорошо себя чувствовала, — сказала Джулия и подумала: «Да не после этого, совсем нет. Постоянная боль от ожидания того, что никогда не происходит».

— Тебе надо было позвонить нам в тот же день.

Джулия ясно различила вздох на другом конце провода.

— Ладно, придется пойти тебе навстречу, — продолжила агент, — сейчас я залезу в компьютер и оформлю все задним числом, но это в последний раз.

— Большое тебе спасибо, — поблагодарила Джулия.

— Одну минуточку…

Джулия по-прежнему стояла у окна и смотрела на улицу: по-прежнему ни малейшего движения.

Нет, что-то, конечно, происходило. С поперечной улицы на тротуар вышел какой-то мужчина. Джулия почувствовала, как у нее внутри все похолодело, сердце сжалось. Но потом она увидела, что мужчина слишком стар, ему где-то за пятьдесят, он лысый как колено и в комбинезоне, заляпанном белой краской.

— Алло.

Она продолжала наблюдать. Мужчина остановился на другой стороне улицы, набрал код, дверь подъезда открылась. Он зашел внутрь.

Нет, это не Йенс.

— Алло, Джулия. — Это опять была агент.

— Да-да, я у телефона.

— Я отметила в компьютере, что твой диагноз к нам отправили. Так пойдет?

— Хорошо, я… — Джулия замолчала. Она продолжала пристально рассматривать улицу.

— Что, что-нибудь еще?

— Мне кажется… — Джулия сильно сжала трубку. — Я думаю, завтра будет холодно.

— Ну да, — сказала агент, как будто бы все шло по заведенному порядку и ничего не произошло. — Ты поменяла номер счета или он такой же, как раньше?

Джулия ничего не ответила, она изо всех сил пыталась сказать что-нибудь нормальное.

— Я иногда разговариваю со своим сыном, — в результате произнесла она.

На какое-то время в трубке стало тихо, но потом опять послышался голос страхового агента:

— О'кей, но я тебе уже сказала, что я сделала пометку…

Джулия быстро положила трубку.

Она все еще стояла у окна, рассматривала тротуар и думала о том, что листья складываются в какие-то символы, смысла которых она не понимала, сколь бы долго их ни разглядывала. Женщина до сих пор продолжала ждать, чтобы Йенс наконец пришел домой из школы.

Нет, не из школы, он должен вернуться домой с работы. Ну конечно, Йенс окончил школу много лет назад.

Кем же ты в итоге стал, Йенс? Пожарным? Адвокатом? Учителем?

Позже в тот же день Джулия сидела на кровати перед телевизором в своей маленькой однокомнатной квартире и смотрела передачу про удавов и питонов. Потом она переключила канал на кулинарную программу: там мужчина и женщина жарили мясо. Когда они с этим закончили, Джулия опять пошла на кухню, чтобы проверить, не надо ли вытереть пыль с бокалов. Ну да, конечно, если поднести их к лампе, то отчетливо видны пылинки. Она стала доставать бокалы из кухонного шкафчика и один за другим протирать их. У Джулии было двадцать четыре бокала, и она пользовалась ими по очереди. Она выпивала по два бокала красного вина каждый вечер, иногда по три.

Сейчас она лежала на кровати перед телевизором в своей единственной чистой блузке. Других стираных в гардеробе не нашлось. Тут зазвонил телефон.

Джулия вздрогнула и моргнула при звуке первого сигнала, но не двинулась с места. Нет, ну их всех, почему она должна отвечать? Она совершенно не в настроении.

Телефон настойчиво трезвонил. Джулия решила для себя, что ее нет дома. Могут у нее быть важные дела?

Женщина опять смотрела в окно, хотя все, что она могла увидеть с этой точки, — так это крыши домов, еще не включенные уличные фонари и раскачивающиеся вокруг них верхушки деревьев. Солнце опустилось где-то за городом, и небо медленно потемнело.

Телефон зазвонил в третий раз. Свет исчезал, становился неверным. Время сумерек.^[4]

Джулия не собиралась отвечать.

Телефон прозвонил в последний раз, и снова стало тихо. Снаружи разом мигнули все фонари и засияли над асфальтом.

День оказался довольно удачным. Нет, на самом деле в ее теперешней жизни хороших дней не существовало. Просто некоторые проходили очень быстро, не тянулись, как другие.

Джулия всегда была одна.

С ребенком, наверное, было бы легче, он бы помог отвлечься. Микаэль очень хотел, чтобы они родили брата или сестру Йенсу, но Джулия твердо сказала «нет». Она никогда не была уверена, что хочет этого, а потом, конечно, и Микаэлю это надоело.

Частенько, когда Джулия не подходила к телефону, она делала вид, что совершила героический поступок и заслуживает вознаграждения. Вот и сейчас, этим вечером, когда телефон перестал звонить, Джулия выбралась из кровати, все-таки подняла трубку, но, конечно, услышала только гудки.

Она положила трубку и открыла шкафчик над холодильником: достать ежедневную бутылку. И, как обычно, это оказалось красное вино.

Вообще-то сегодня это была уже вторая бутылка, потому что первую, начатую накануне вечером, она допила за обедом.

Джулия взялась за штопор, послышался райский звук тихонько хлопнувшей пробки. Она наполнила бокал, залпом осушила его и тут же налила еще.

По телу разлилось приятное тепло, и теперь она могла повернуться и снова посмотреть в окно. Снаружи было уже темно, а уличных фонарей хватало только на то, чтобы высветить несколько кругов на асфальте. И в этих ясно очерченных световых пятнах ничего не двигалось. Но что было там, чуть дальше, за пределами света, в темноте? Рассмотреть не удавалось.

Джулия отвернулась от окна и осушила второй бокал. И только после этого немного успокоилась. Ее здорово выбил из колеи разговор со страховой компанией. Ясное дело, она заслужила третий бокал вина, но его можно будет выпить не торопясь перед телевизором. Может быть, стоит послушать музыку, скажем, Сати,^[5] затем рвануть психотропчику и отрубиться, не дожидаясь двенадцати.

Телефон затрезвонил опять.

На третьем звонке Джулия уже сидела на кровати, низко опустив голову. На пятом она стояла на ногах, а на седьмом добралась до кухни.

Не успел телефон толком отзвониться в девятый раз, как Джулия подняла трубку и прошептала:

— Джулия Давидссон.

Против ожидания в ответ она услышала не шумы и глюки, а тихий, но отчетливый мужской голос:

— Джулия.

Она сразу же узнала, кто это.

— Йерлоф? — так же тихо спросила она.

Она больше не называла его папой.

— Да… это я.

В трубке опять стало тихо, и Джулии пришлось покрепче прижать ее к уху.

— Я думаю, что теперь знаю немного больше о том, как все вышло.

— Что? — Джулия невидящим взглядом смотрела в стену. — Как вышло что?

— Ну, все это… с Йенсом.

Джулия продолжала смотреть в стену.

— Он мертв?

У нее появилось такое чувство, что она сидит в очереди с номерком в руке и ждет, когда ее вызовут. Наступает момент, очередь твоего номера, ты встаешь, подходишь и получаешь свою справку, а в ее случае — правду. Потому что Джулия думала о белых отполированных костях, разбросанных на берегу там, в Стэнвике,^[6] хотя Йенс всегда боялся воды.

— Джулия, он, должно быть…

— Так его нашли? — перебила она.

— Нет, но…

Джулия закрыла глаза.

— Тогда зачем ты звонишь?

— Нет, его не нашли, но у меня…

— Нечего тогда мне звонить, — выкрикнула Джулия и положила трубку.

Она продолжала стоять у телефона с закрытыми глазами.

Билетик с номером и место в очереди. Да, нынешний день явно не задался. Джулии даже не хотелось, чтобы в такой день, как этот, Йенс наконец нашелся. Она присела у кухонного стола и посмотрела в темноту по другую сторону стекла. Мыслей не было. Она перевела взгляд на телефон, поднялась, подошла к нему и подождала какое-то время. Но телефон молчал.

«Я делаю это для тебя, Йенс».

Джулия сняла трубку и посмотрела на стикер с номером, который много лет был приклеен к белому кафелю кухни над хлебницей, и стала нажимать кнопки. Отец ответил сразу же после первого гудка.

— Йерлоф Давидссон.

— Это я, — выдавила она.

— Ну да, конечно, Джулия.

Наступила пауза. Джулия решила начать первой.

— Мне не надо было вешать трубку.

— Да-да…

— Это не выход.

— Нет, ничего, — сказал отец, — совершенно нормальный поступок.

— Как погода на Эланде?

— Пасмурно и холодно, — ответил Йерлоф, — я сегодня даже на улицу не выходил.

Опять наступила пауза. Джулия набрала побольше воздуха, чтобы решиться, и спросила:

— Почему ты позвонил? Должно быть, что-то случилось?

Йерлоф немного помедлил прежде, чем ответить.

— Да… Кое-что тут произошло, — сказал он и добавил: — Но я толком ничего не знаю. Не больше, чем раньше. Ничего определенного, к сожалению.

«Так же, как и я, — подумала Джулия. — Мне жаль, Йенс».

— Я подумала, появилось что-то новое.

— Ну, может быть, так оно и есть, — ответил Йерлоф. — И, кроме того, я считаю, что кое-что надо сделать.

— Сделать? Что? Зачем?

— Для того чтобы продвинуться дальше, — объяснил Йерлоф и быстро добавил: — Ты можешь приехать?

— Когда?

— Как можно быстрее. Думаю, ты здесь понадобишься.

— Я не могу просто так сорваться и приехать, — сказала Джулия, хотя на самом деле ничего невозможного здесь не было. Ведь она сидела на больничном. — Ты должен мне хоть что-то сказать… сказать, о чем идет речь. Разве ты не можешь это сделать? — продолжала она.

Отец помолчал, а потом спросил:

— Ты помнишь, как он был одет в тот день?

Тот день.

— Да.

Джулия сама помогала Йенсу утром одеваться и прекрасно помнила, что одет он был по-летнему, хотя уже и наступила осень.

— В желтых коротких штанишках и красной футболке с Фантомом.^[7]

— А ты помнишь, что у него было на ногах? — спросил Йерлоф.

— Сандалии, — ответила Джулия. — Коричневые кожаные сандалии с черными подметками из микропорки. Один ремешок на правой ноге у пальцев плохо держался, да и несколько ремешков на левой тоже были чуть живы. Но так всегда бывало в конце лета. Я их крепко сшила.

— Белой ниткой?

— Да, — быстро ответила Джулия, а потом задумалась. — Ну да, мне кажется, нитка была белая. А что?

Опять на несколько секунд последовала пауза, потом Йерлоф сказал:

— На моем письменном столе лежит старая кожаная сандалия с правой ноги, прошитая белой ниткой. Сандалия маленькая, подходит пятилетнему… Я сижу и смотрю на нее сейчас.

Джулию качнуло, и ей пришлось опереться на кухонную тумбу.

Йерлоф больше ничего не успел сказать, потому что Джулия резко нажала на рычаг, и в трубке стало тихо.

Номер, номер в очереди — это все, что она получила. И скоро, наверное, объявят ее имя.

Джулия успокоилась. Минут через десять она убрала руку с рычажка телефона и опять позвонила Йерлофу. Он ответил сразу же, как будто бы сидел у телефона и ждал ее звонка.

— Где ты ее нашел? — спросила она. — Где, Йерлоф?

— Все не так просто, — сказал Йерлоф. — Ты, вероятно, знаешь, что я… что мне не так легко передвигаться, Джулия. И становится только тяжелее, вот поэтому я и хочу, чтобы ты приехала.

— Я не знаю… — Джулия зажмурила глаза и слушала шипение в телефоне. — Я не знаю, смогу или нет.

Она видела себя на берегу, видела, как бродит между камнями и осторожно собирает и складывает вместе маленькие кости — все, что смогла найти.

— Может быть.

— А что ты помнишь? — спросил Йерлоф.

— Ты о чем?

— О том дне. Ты помнишь что-нибудь особенное? — снова спросил он. — Подумай, это очень важно.

— Я помню, что Йенс пропал… он…

— Я сейчас не о Йенсе, — сказал Йерлоф. — Что ты еще помнишь?

— О чем ты говоришь? Я ничего не понимаю…

— Ты помнишь, какой туман тогда был над Стэнвиком?

Джулия помолчала.

— Да, — наконец проговорила она, — туман…

— Подумай об этом, — настаивал Йерлоф, — попробуй вспомнить туман.

Туман, туман — туман всегда являлся частью воспоминаний об Эланде. Тот туман Джулия помнила. Он был какой-то необычный, плотный, тяжелый. Иногда осенью такой нагоняло на остров с пролива.

Но что же тогда случилось в тот день в тумане? Что случилось, Йенс?

Эланд, июль 1936 года

Тот, кто позже принес так много горя и страха Эланду, сейчас, в середине тридцатых, был всего лишь десятилетним мальчишкой. У него имелось свое царство, он владел каменистым берегом и бескрайними водами.

Мальчика звали Нильс Кант. Лето. Он загорелый, одет в короткие штанишки. Тепло. Нильс сидел на большом круглом камне, прямо на солнцепеке. Выше по берегу расположились прибрежные домики, а дальше — дома самого Стэнвика. Он думал: «Все здесь мое».

И это было правдой, потому что родственники Нильса владели берегом. Они являлись хозяевами большой части Северного Эланда. Эта земля была в собственности семьи Кант уже не одну сотню лет. И после того как три года назад умер отец Нильса, он понял, что должен позаботиться об их владениях. Нильс не скучал по отцу. У него остались только какие-то смутные воспоминания: высокий, молчаливый, строгий человек, иногда жестокий. И Нильсу нравилось, что в деревянной вилле над берегом его ждет только его мама Вера.

Ни в ком другом он не нуждался. В том числе и в друзьях. Нильс знал, что в домах вдоль берега жили дети всех возрастов и мальчики постарше по своей воле уже работали в каменоломне. Но эта часть берега принадлежала только ему. Мельников на ветряной мельнице выше и рыбаков в прибрежных хижинах можно было не считать.

Нильс приготовился спрыгнуть с камня. Он захотел поплавать еще раз перед тем, как вернуться домой.

— Нильс, — позвал его чистый мальчишеский голос.

Нильс не повернул головы, но услышал, как с края обрыва падают и срываются галька и маленькие камни, а потом раздались быстрые шаги.

— Нильс, мама дала мне кула,^[8] и я их принес с собой. У меня их много.

Это пришел его брат Аксель. Он, как обычно, не мог ни секунды усидеть на месте. Он был на три года младше Нильса. В руке мальчик держал небольшую сумку из серой материи.

— Смотри!

Аксель быстро подошел и остановился у большого камня. Он посмотрел снизу вверх на Нильса. Затем он достал из сумки сверток и развернул его. Там лежал маленький перочинный нож и кула. Нильс уже подумывал о том, как бы их заполучить. Перед уходом мама дала ему только пять, но он их давно съел, поэтому сейчас он почувствовал неожиданную болезненную зависть.

Аксель взял один кула, посмотрел на Нильса и запихнул лакомство в рот, потом перевел взгляд на сверкающую воду. Он жевал медленно, с удовольствием. И вид у него был такой, как будто бы ему достались не только сладости, но и берег, вода и даже небо. Нильс отвел взгляд.

— Я пойду искупаюсь, — проговорил он и взглянул на воду, потом спрыгнул с камня, снял свои короткие штанишки и положил их на камень.

Он повернулся к Акселю спиной и пошел в воду навстречу волнам, балансируя на скользких, как угри, камнях; песок процеживался между пальцами ног.

Вода, прогретая солнцем, разлетелась в стороны, когда Нильс плюхнулся в нее в десятке шагов от берега. Этим летом он сам научился плавать под водой. Он набрал в легкие воздуха и нырнул, направившись вниз, к каменистому дну, затем повернулся и быстро всплыл на поверхность, к солнцу.

Аксель устроился у самой воды. Нильс плавал кругами, разбрызгивая вокруг себя воду, вокруг его головы лопались пузыри. Он проплывал еще несколько метров, теперь он уже не мог достать ногами дно. Он отплыл достаточно далеко.

Там рядом находилась большая каменюка, обточенная волнами скала, полностью спрятавшаяся под водой, как какое-нибудь морское чудовище. Нильс взобрался на его спину, встал на ноги и потом опять прыгнул в воду. Больше он не нырял. Он просто плавал, брызгался и смотрел, как Аксель по-прежнему сидел на берегу.

— Ты что, все еще плавать не умеешь? — прокричал ему Нильс.

Хотя прекрасно знал, что Аксель не умеет. Тот ничего не отвечал, но, хотя челка ребенка и падала ему на глаза, видно было, как они потемнели от стыда и зависти. Аксель стянул с себя штанишки и положил их на камень рядом с сумкой.

Нильс неторопливо продолжал плавать вокруг камня. Сначала на животе, потом на спине, демонстрируя, как это просто, стоит только захотеть. Он сделал толчок ногами и опять взобрался на камень.

— Я тебе помогу, — прокричал он Акселю и долю секунды действительно размышлял, а не побыть ли ему старшим братом и не научить ли сегодня Акселя плавать. Но он решил, что на это уйдет слишком много времени, и Нильс просто махнул рукой: — Давай!

Аксель сделал неуверенный шаг в воду, почувствовав под ногами камни. Он шел по ним, расставив руки, балансируя, как канатоходец. Нильс молча наблюдал, как младший брат неуверенно заходил в воду.

Сделав четыре шага, Аксель остановился и застывшим взглядом смотрел на Нильса. Вода доходила ему до коленей.

— Ну что, слабо тебе? — подначивал Нильс.

Вот стыдоба! Ему действительно стало стыдно за своего младшего брата. Аксель замотал головой. Нильс быстро нырнул и поплыл ему навстречу, успокаивая:

— Тут совсем не страшно, ты можешь идти по дну почти все время.

Аксель потянулся к нему, чуть наклонился вперед, а Нильс отшатнулся, и младшему брату невольно пришлось сделать еще шаг от берега.

— Хорошо, — подбодрил Нильс.

Теперь вода доходила им до пояса.

— Еще один шаг.

Аксель послушно шагнул еще раз и потом, нервно улыбаясь, посмотрел на Нильса, Нильс улыбнулся в ответ, поощрительно кивнув. Аксель шагнул еще раз. Нильс лег на спину, медленно раскинув руки, чтобы показать, какая вода мягкая.

— Все умеют плавать, Аксель, — сказал он, — я вот сам научился.

Он медленно отплыл от берега к подводному камню, Аксель последовал за ним, но не отрывая ног от дна. Вода доходила ему уже до груди. Нильс опять забрался на камень.

— Осталось еще три шага, — подбадривал он.

Хотя это было не так, но Аксель шел вперед. Один шаг, два, три. Ему приходилось запрокидывать назад голову, чтобы держать рот над водой. Но все равно до Нильса остается еще метра три.

— Давай, главное дыши, — прокричал Нильс.

Аксель втягивал в себя воздух короткими рывками, а Нильс сидел на камне, спокойно протянув ему руку. И вот его младший брат бросился вперед и тут же в этом раскаялся. У него перехватило дух, холодная вода залила ему рот и горло, он колошматил по воде руками и смотрел на Нильса. Камень был совсем близко, но достаточно далеко для того, чтобы Аксель смог до него дотянуться. Наверное, пару секунд Нильс наблюдал, как Аксель сражается с водой, потом бросился вперед и вытащил брата на безопасное место — на камень. Сидя на камне, Аксель кашлял и судорожно дышал. Нильс выпрямился и сказал вслух то, что было у него все время в мыслях:

— Берег мой.

Потом он ласточкой прыгнул с камня, вынырнул из воды в нескольких метрах от него и, делая неторопливые гребки, двинулся к берегу. Он считал, что теперь ему нечего стыдиться, и он наслаждался этим. Нильс прыгал по берегу, чтобы вытряхнуть воду из ушей, а затем направился к камню, где Аксель оставил сумку.

Короткие штанишки Акселя тоже лежали там. Нильс поднял их. Ему показалось, что он просто хотел этого, но он увидел, как вдоль шва ползет вошь, и он брезгливо отшвырнул их от себя. Потом он склонился над сумкой. Там лежала целая горка сладостей. Нильс взял кула и медленно запихнул в рот.

С воды донесся испуганный крик, но Нильса это не беспокоило. Он с наслаждением жевал кула. От камня послышался всплеск; Нильс повернул голову и посмотрел в ту сторону. Наконец его младший брат слез с камня и теперь находился в воде. Что же касается самого Нильса, то он уже почти обсох и поэтому легко подавил первый непроизвольный импульс — броситься к Акселю. Вместо этого Нильс взял третий кула с салфетки, расстеленной на камне. Всплески возле камня продолжались, Нильс опять посмотрел туда. Конечно, Аксель никуда не уплыл и теперь изо всех сил пытался снова забраться на камень, но его руки скользили.

Нильс старательно разжевывал кула. Да, на камень просто так не заберешься, тут нужен рывок, скорость, чтобы выпрыгнуть из воды.

У Акселя не было ни того ни другого. Он попытался повернуться, чтобы добраться до берега, и изо всех сил колотил руками по воде, но оставался на одном месте. Он глядел на Нильса широко раскрытыми глазами.

Нильс спокойно взирал на него, дожевывая кула, потом взял еще один.

Потихоньку суета возле камня стихла. Брат что-то кричал, но Нильс не слышал, что именно, а потом вода сошлась и накрыла голову Акселя.

Только теперь Нильс сделает шаг вперед.

Голова Акселя вынырнула из воды, но уже не так высоко, как раньше. Нильс видел, что из воды уже торчат лишь волосы. Вскоре и они скрылись под водой, после чего поднялись несколько пузырей, но тут же волна смыла их прочь.

Теперь Нильс действовал очень быстро: он прыгнул в воду, его ноги взбили пену, и он сделал пару сильных гребков руками. Он все время смотрел в направлении камня, но Акселя больше не было видно.

Нильс быстро подплыл к камню и нырнул. Но он не умел плавать под водой с открытыми глазами. Он зажмурился и попытался нащупать что-нибудь в холодной тьме, но ничего не вышло. Он всплыл на поверхность, крепко схватился руками за камень, откашлялся и взобрался на него.

Куда ни посмотри — кругом только вода. Если там, внизу, что-то и было, то все скрывали солнечные блики на волнах.

Аксель исчез.

Нильс ждал и ждал, он уже замерз, но ничего не происходило. В конце концов, когда он окончательно продрог, он опять прыгнул с камня и медленно поплыл к берегу. Ничего другого ему не оставалось.

Нильс долго сидел и ждал, что опять услышит хорошо знакомый крик Акселя и плеск в воде, но напрасно. Только тишина.

Ему казалось это непостижимым, и трудно было это понять.

В сумке Акселя осталось еще четыре кула, Нильс посмотрел на них.

Он думал о том, что будет дома, о чем его будет спрашивать мама и другие. Нильс размышлял над тем, что скажет. А потом он вспомнил о смерти своего отца, какими все выглядели мрачными во время похорон там, наверху, в Марнесской церкви. Все были одеты в черное и пели псалмы про смерть.

Нильс попробовал всхлипнуть, вышло неплохо. Он решил, что пойдет наверх к маме, похнычет и расскажет, что Аксель остался на берегу. Нильс хотел домой, а Аксель решил остаться. А когда все начнут искать Акселя, то он, Нильс, вспомнит о тоскливой органной музыке, которую слышал на похоронах отца, и поплачет вместе с мамой.

Теперь Нильс точно знал, что будет рассказывать, когда вернется домой. Но сначала он доест кула Акселя.

2

Йерлоф Давидссон сидел в своей комнате в доме для престарелых в Марнессе и смотрел, как за окном садится солнце. Кухонные часы только что замолчали, после первого звонка, это значило, что скоро ужин. Ему надо было подняться и пойти в столовую. Его жизнь еще не закончилась.

Если бы он по-прежнему находился в рыбацкой деревушке Стэнвик, из которой был родом, он бы мог сидеть на берегу и смотреть, как солнце медленно погружается в Кальмарский пролив. Но Марнесс располагался на восточном побережье острова, и поэтому здесь он мог видеть только, как солнце исчезает за березовой рощей между домом для престарелых и Марнесской церковью. Сейчас был октябрь. Почти все листья с берез опали, поэтому ветки напоминали тонкие руки, тянущиеся к пропадающему красно-желтому солнечному диску.

Наступали сумерки — время страшных историй.

Когда он был ребенком, в Стэнвике работа к этому часу и на земле, и в море заканчивалась. Все шли по домам, и, хотя уже близился вечер, керосиновые лампы еще не зажигали. Пожилые сидели и сумерничали, обсуждая то, что произошло и было сделано за день и что случилось в других хозяйствах в деревне. Время от времени они рассказывали истории детям.

Йерлоф всегда считал, что самые страшные рассказы были самыми лучшими — о привидениях, троллях, предсказаниях, внезапной жуткой смерти на пустынных берегах Эланда, о том, как море выбрасывает корабль на берег, тащит его по камням и разламывает на куски.

Часы на кухне прозвонили во второй раз.

Он вдруг вспомнил рассказ о капитане, которого застиг шторм. Он подошел слишком близко к суше и понимал, что рано или поздно услышит, как корпус корабля начинает ударяться о камни все сильнее и сильнее. И это станет началом конца. Капитану могло повезти, и положение, и навыки позволяли ему вовремя бросить якорь, медленно развернуться по ветру и выбраться опять на глубокую воду в открытое море.

Однако большинство кораблей не в состоянии были сдвинуться ни на метр, когда попадали на камни. Чаще всего морякам приходилось как можно быстрее оставлять судно, чтобы спастись самим и попробовать добраться до суши живыми среди беснующихся волн. Если это получалось, то они уже стояли на суше, совершенно замерзшие, и смотрели, как шторм все сильнее бьет их корабль о камни и как волны с треском начинают его ломать.

После чего севшая на грунт шхуна походила на оставленный на произвол судьбы изломанный гроб. Но тому капитану не повезло. Йерлоф сам не понимал, почему вспомнил эту историю.

Часы прозвонили последний раз. Йерлоф оперся о край письменного стола и поднялся. Он чувствовал, что Шёгрен^[9] снова дает о себе знать. Он задумчиво посмотрел на инвалидное кресло, которое стояло у изножья кровати. Йерлоф никогда не пользовался им дома и не собирался делать это сейчас. Он взял трость, крепко сжал ее и пошел в прихожую. Там он ненадолго задержался, потом открыл дверь, вышел в коридор и огляделся.

В коридоре слышались медленные шаркающие шаги. Обитатели Марнесского приюта собирались на трапезу. Некоторые из них шли опираясь на палку, другие передвигались при помощи ходунков. Кое-кто тихо здоровался друг с другом, но большинство молчали и все время смотрели в пол.

Йерлоф присоединился к небольшой группе усталых стариков, ковыляющих в столовую. «Как много знаний и опыта пропадает», — подумал он.

— Добро пожаловать за стол! — с улыбкой приветствовала его Буэль, заведующая отделением. Она стояла возле кухни среди тележек с едой.

Все осторожно рассаживались за своими привычными столами.

Рядом с Йерлофом сидели сапожник, церковный сторож, фермер. Их знания и умения больше никому не были нужны. Да и он сам мог хоть среди ночи с закрытыми глазами завязать любой узел за несколько секунд, но кому это теперь нужно?!

— Ночью, наверное, будет холодно, Йерлоф, — сказала Майя Нюман.

— Да, ветер с севера, — ответил Йерлоф.

Майя сидела рядом с ним. Это была небольшого роста, морщинистая, худенькая старушка, однако самая жизнерадостная и активная в отделении. Она улыбнулась Йерлофу, и он тоже ответил ей улыбкой. Майя являлась одной из немногих, кто произносил его имя правильно.

Майя тоже была родом из Стэнвика, но в пятидесятых годах она вышла замуж за фермера, и они поселились к северу от Марнесса. Сам Йерлоф, когда стал капитаном, перебрался в Борнхольм.^[10] Они не виделись почти сорок лет, прежде чем оба оказались здесь.

Йерлоф взял хрустящий хлебец и начал есть. Как обычно, он был благодарен судьбе за то, что может жевать. Волос нет, зрение плохое, мускулы болят, но свои зубы, по крайней мере, остались.

Из кухни сильно запахло капустой. Сегодня в меню были щи. Йерлоф взял на изготовку ложку и стал ждать, когда подвезут тележку с едой. Когда ужин закончился, большая часть обитателей дома престарелых пошли к телевизору, чтобы провести перед ним остаток вечера. Да, теперь другие времена: все капитаны, которые отплывали раньше в море от берегов Эланда, ушли в небытие, и никто больше не рассказывает в сумерках страшилки.

С ужином было покончено, и Йерлоф опять вернулся в свою комнату.

Он поставил трость возле стеллажа и сел за письменный стол. За окном уже смеркалось. Если бы он перегнулся через стол и прижался носом к стеклу, может, тогда Йерлоф и смог бы увидеть кусочек поля к северу от Марнесса, а еще дальше — берег и темное море. Балтика, его рабочее место. Но он больше не мог проделывать подобное и довольствовался тем, что смотрел на березы позади приюта.

Власть имущие больше не называли подобные заведения приютами для престарелых, но суть дела от этого не менялась. Много раз они пытались подобрать какое-нибудь слово, чтобы звучало не так уныло. Но так или иначе все крутилось вокруг стариков, которых собрали в кучу и которые, как ни посмотри, просто сидели и ожидали смерти.

На письменном столе возле стопки газет лежала записная книжка в черной обложке. Йерлоф протянул за ней руку. Первую неделю в Марнесском доме Йерлоф просто сидел за этим самым столом и непрерывно смотрел в окно. Правда, потом он собрался, пошел в поселок и в маленьком магазинчике, где в основном продавались продукты, купил записную книжку. А вскоре он начал писать.

В книжке имелось два вида записей: мысли и напоминания. Он писал то, что надо сделать. Выполнив намеченное, он зачеркивал эти пункты, за исключением одного напоминания — побриться, которое было на самом верху первой страницы. Это он оставлял всегда, потому что брился каждый день.

Что же касается мыслей, то первой из них была: «Блаженны нищие духом, яко тех есть Царство Небесное».

А на последней странице книжки были три строчки, и все три не перечеркнуты: «Оплачивать ежемесячные счета», Йерлоф платил за телефон, газеты, проживание в Марнесском приюте, а также за то, чтобы на кладбище следили за могилой его жены Эллы. «Джулия приезжает вечером во вторник», «Поговорить еще раз с Эрнстом».

Джулия собралась приехать, она пообещала. Но это он, наверное, не забудет. Йерлоф надеялся, что Джулия какое-то время побудет на Эланде. Много лет прошло, но по-прежнему горе переполняло ее, и Йерлофу очень хотелось избавить Джулию от этого.

Последнее напоминание было не менее важным и также напрямую связано с Джулией. Эрнст работал каменотесом в Стэнвике и являлся одним из немногих, кто жил там круглый год. Он, Йерлоф и их общий друг Йон по крайней мере раз в неделю перезванивались. Иногда они собирались в сумерках и рассказывали друг другу старые истории. Йерлофу это очень нравилось, хотя большинство из них он уже знал наизусть.

Но как-то вечером несколько месяцев назад Эрнст приехал в Марнесский дом с новым рассказом. Это была история об убийстве внука Йерлофа Йенса.

Йерлоф не то чтобы не хотел слушать это, просто он вообще старался лишний раз не думать о маленьком Йенсе. Но Эрнст настаивал. Он говорил, что Йерлоф обязательно должен это знать.

— Я тут пораскинул мозгами, как оно все получилось, — начал Эрнст тихо.

— Ах так, — сказал Йерлоф, усаживаясь за письменный стол.

— Я не верю, что твой внук пошел к морю и утонул, — продолжал Эрнст. — Я так прикинул и решил, что он, наверное, двинул в другую сторону. На пустошь а там был туман. Я думаю, что именно на пустоши он и наткнулся на убийцу.

— Убийцу? — спросил Йерлоф.

Эрнст замолчал и сцепил руки на колене.

— И кто это был? — спросил Йерлоф.

— Нильс Кант, — ответил Эрнст. — Я считаю, что в тумане он напоролся на Нильса Канта.

Йерлоф пристально посмотрел на него, но понял, что Эрнст говорил совершенно серьезно.

— Я практически уверен, что так оно и было, — сказал он. — Думаю, что Нильс Кант вернулся домой. Вернулся оттуда, где находился до сих пор. Только он стал еще хуже, чем прежде.

Больше Эрнст за весь вечер не сказал ничего. Они перебросились лишь парой фраз, но Йерлоф никак не мог выбросить их из головы. Он надеялся, что Эрнст скоро опять навестит его и расскажет что-нибудь еще.

Йерлоф продолжал перелистывать страницы записной книжки, но записанных мыслей оказалось намного меньше, чем напоминаний.

Он закрыл книжку. За письменным столом ему больше нечего было делать, но все же Йерлоф продолжал сидеть и смотрел, как ветер покачивает в темноте березы. Они напомнили ему о парусах, раздувавшихся на свежем ветру. А отсюда уже было недалеко и до воспоминаний о том, как он сам стоял на палубе под такими же осенними ветрами и смотрел на медленно проплывающий мимо берег Эланда. Если корабль подходил чуть ближе, то виднелись камни, дома, а издалека они превращались в темную полоску на горизонте. И как раз в тот момент, когда в его памяти выстроилась эта картина, внезапно зазвонил телефон.

В тишине комнаты звонок прозвучал особенно громко и резко. Йерлоф подождал, пока он протрезвонит еще раз. Довольно часто он мог заранее сказать, кто звонит, но сейчас у него не было никаких догадок.

После третьего звонка Йерлоф поднял трубку:

— Давидссон.

Молчание. С линией все было в порядке, но тот, кто позвонил, не произнес ни слова.

Но все же Йерлофу казалось, что он догадывается, кто это.

— Йерлоф у телефона, — сказал он. — Я все получил, если ты звонишь насчет сандалии.

Ему казалось, что в трубке слышно тихое дыхание.

— Я получил ее по почте несколько дней назад, — продолжил он.

Снова тишина.

— Я думаю, что это ты ее послал, — не унимался Йерлоф. — Зачем ты это сделал?

Опять ответом стало молчание.

— Где ты ее нашел?

В трубке слегка фонило. Но больше ничего. Стоило Йерлофу покрепче прижать трубку к уху и подержать ее достаточно долго, ему начинало казаться, что он один-одинешенек в целой вселенной и слушает тишину из самой черноты космоса. А может быть, моря.

Спустя секунд тридцать кто-то тихонько кашлянул, потом послышался щелчок, а следом короткие гудки.

3

Старшая сестра Джулии, Лена Лундквист, зажав ключи в руке, стояла и смотрела на машину. В какой-то момент она бросила взгляд на Джулию, а потом опять принялась рассматривать их общий автомобиль.

Это был маленький красный «форд», не новый, но все еще блестящий, с хорошими, хотя и летними покрышками. Он стоял припаркованным на мостовой рядом с дорожкой к большой кирпичной вилле Лены и ее мужа Ричарда. Они жили в Тушланде. Дом находился на большом участке, и, хотя и не радовал морскими видами, тем не менее вода была настолько близко, что Джулии казалось, будто она чувствует в воздухе соленый морской запах. Из приоткрытого окна Джулия услышала сумасшедший хохот и поняла, что все дети дома.

— Вообще-то, наверное, нам не стоит его тебе одалживать… Когда ты сидела за рулем в последний раз? — спросила Лена.

Она стояла, скрестив руки на груди, и по-прежнему крепко сжимала ключи от машины.

— Прошлым летом, — ответила Джулия и поспешила быстро напомнить: — Это и мой автомобиль тоже…

С моря дул холодный и влажный ветер. На Лене была только тонкая кофточка и легкая юбка, но она не предлагала Джулии подняться в дом, чтобы продолжить беседу. А если бы даже и предложила, Джулия все равно никогда бы не согласилась: Ричард наверняка был дома, а Джулия не имела ни малейшего желания видеть его и их детей.

Ричард являлся какой-то большой шишкой, поэтому у него имелась служебная машина, так же как и у Лены, которая была ректором в средней школе в Хисингене. Они оба добились успеха в жизни.

— Он тебе не нужен, — сказала Джулия ровным голосом. — Машина стояла у тебя просто потому, что я не хотела водить.

Лена опять посмотрела на машину.

— Да-да. А дочь Ричарда приезжает сюда каждые выходные, и она хочет…

— Я заплачу за бензин, — перебила Джулия. Она никогда не боялась своей старшей сестры, а сейчас тем более. Джулия твердо для себя решила, что поедет на Эланд.

— Плати, если хочешь, но не в этом дело, — продолжала Лена, — как-то это все не очень хорошо. К тому же как быть со страховкой? Ричард говорит, что…

— Я всего лишь собираюсь взять машину на время, чтобы съездить на Эланд, — сказала Джулия, — а потом опять верну ее.

Лена посмотрела на дом: почти в каждом окне горел свет.

— Йерлоф хочет, чтобы я туда приехала, — объяснила Джулия. — Я вчера с ним разговаривала.

— Но почему это понадобилось ему именно сейчас? — спросила Лена и, не дожидаясь ответа, продолжала: — И где ты будешь там жить? Не вместе же с ним в доме престарелых. Насколько я знаю, там нет комнаты для гостей, а дом в Стэнвике нежилой. Мы отключили электричество и воду, и…

— Справлюсь как-нибудь, — быстро ответила Джулия. А потом поняла, что действительно не подумала, где будет жить. Ей это даже не приходило в голову. — Ну что, могу я взять машину?

Она чувствовала, что сестра колеблется. А Джулия хотела получить быстрый ответ, пока не появился Ричард и не нашел новую отговорку, чтобы не дать ей машину.

— Да… — произнесла наконец Лена. — Да, бери. Только мне кое-что нужно взять оттуда.

Она подошла к машине, открыла бардачок, достала несколько бумаг, пару темных очков и половину шоколадки «Марабу». Лена вернулась, отцепила автомобильные ключи от кольца и отдала их Джулии. Однако Джулия заметила, что старшая сестра протягивает ей еще что-то.

— Возьми и это тоже, чтобы мы могли с тобой связаться, — сказала она. — Я недавно на работе новый получила.

Это оказался черный, довольно компактный мобильник.

— Я вообще-то такими не пользовалась, — ответила Джулия.

— Все очень легко: сначала набираешь код, а потом номер, вот так. — Она последовательно показала всю комбинацию, а затем записала код и номер на бумаге. — Когда набираешь весь номер вместе с кодом, нажми на зеленую кнопку. Сейчас на счете есть немного денег, но потом тебе придется пополнять счет самой.

— О'кей, — сказала Джулия и взяла телефон, — спасибо.

— Да, и будь осторожна, — спохватилась Лена. — Папе передай привет.

Джулия кивнула и пошла к «форду». Когда она села за руль, то сразу же в нос ударил запах духов сестры. Джулия немного поморщилась, завела двигатель и поехала.

Уже смеркалось, и, пока Джулия неторопливо, из-за ограничения скорости, проезжала через Хисинген, она думала, почему они с Леной с трудом выдерживают друг друга дольше нескольких секунд. Раньше они были довольно близки, и это именно Лена в свое время настояла, чтобы Джулия переехала в Гётеборг. Но теперь все стало по-другому. Все случилось после того, как однажды в пятницу несколько лет назад Джулия гостила на вилле у Лены и Ричарда, как оказалось, последний раз. Лена приготовила ужин, и они сидели на кухне, без детей. Идиллия закончилась, когда Ричард, поставив на стол свой бокал с вином, поднялся из-за стола и спросил:

— Мы что, должны все время сидеть и пережевывать всю эту мировую скорбь? Это произошло двадцать лет назад, сколько же можно?

Ричард в тот вечер выпил лишнего и, как следствие, разозлился, хотя Джулия всего лишь один раз упомянула об исчезнувшем Йенсе. Да и то скорее в качестве извинения за свое плохое настроение. Сразу же после этого Лена посмотрела на Джулию, а потом спокойно выдала реплику, из-за которой Джулия потом, два года спустя, не смогла поехать со своей сестрой на Эланд, чтобы помочь Йерлофу переехать из дома в Стэнвике в Марнесский приют.

— Он никогда не вернется. Все это знают. Йенс мертв, Джулия. Мне кажется, даже ты это понимаешь.

Конечно, не было никакой пользы от того, что Джулия вылетела из-за стола и начала на нее орать, как истеричка. Но что сделано, то сделано.

Джулия, подъехав к дому, припарковала машину, вошла в квартиру и начала упаковывать вещи. Она рассчитывала отсутствовать максимум дней десять, поэтому багаж был небольшой: одежда, туалетные принадлежности, несколько книг, две бутылки красного вина и кое-какие лекарства. Потом женщина съела бутерброд и довольствовалась на этот раз водой, а не вином. Уже было довольно поздно, пора спать. Джулия легла, но долго елозила головой по подушке, смотрела в темноту и никак не могла уснуть. Она встала, выпила успокоительное и опять легла.

Сандалия маленького мальчика. Когда Джулия закрыла глаза, она снова увидела, как она, молодая мама, надевает сандалии Йенсу. Это воспоминание сдавливало ей грудь. Но самым страшным и самым тяжелым, из-за чего Джулия все время ворочалась и никак не могла уснуть, была неизвестность.

Маленькая сандалия Йенса, спустя двадцать лет. А до этого — ни одного следа. После всех поисков на Эланде, после всех бесконечных размышлений бессонными ночами.

Снотворное начало понемножку действовать. «Темнота, не надо больше, — молила Джулия, засыпая. — Помоги нам найти его».

Утро очень долго не наступало. За окном все еще было темно, когда Джулия проснулась и встала. Она позавтракала, помыла посуду, заперла дверь и села в машину. Когда двигатель завелся, она включила «дворники», чтобы убрать листья, упавшие на ветровое стекло. И вот наконец она почти выехала из города. Город пробуждался вместе с восходящим солнцем. Раннее утро, движение еще слабое. Последний светофор переключился на зеленый свет, и Джулия, свернув на шоссе, направилась на восток. Прочь от Гётеборга.

Первый десяток километров она проехала с открытыми окнами, чтобы холодный утренний воздух выдул напрочь из автомобиля запах духов сестры.

«Йенс, я еду, — подумала Джулия. — Я действительно еду, и сейчас меня уже никто не остановит». Джулия понимала, что не должна с ним разговаривать, даже про себя. Это было неправильно, ненормально. Но Джулия не могла по-другому с того дня, как Йенс исчез.

После Буроса^[11] скоростное шоссе закончилось, дома стали меньше и попадались все реже. Густые смоландские^[12] еловые леса прижимались к дороге. Наверное, Джулия могла в любой момент свернуть и поехать к неведомой цели, но дороги в лесу казались какими-то одинокими и заброшенными. Джулия ехала все время прямо, к восточному побережью, и старалась почувствовать радость оттого, что она сейчас, сама по себе, в дальней дороге, чего не случалось уже много лет.

Она свернула на площадку для отдыха в нескольких десятках километров от побережья для того, чтобы подумать и немного перекусить. Она заказала питипанна,^[13] которое оказалось жестким, слипшимся и совершенно не заслуживало своей цены, как констатировала Джулия.

А теперь вперед, к Эландскому мосту. К северу от Кальмара^[14] дорога шла над морем к острову. Мост построили двадцать лет назад и открыли как раз той самой осенью… в тот день. Конечно, Джулии не стоило бы больше думать об этом, по крайней мере до тех пор, пока она не доберется до места. Эландский мост возвышался над проливом и рвался к небу — устойчивый, надежный, на широких бетонных опорах. Даже сильный ветер, который ощутимо заносил маленькую машину, ничуть его не трогал. Мост его просто не замечал, он не сдвинулся ни на миллиметр. Он был широкий и совершенно прямой. У материка арочный пролет моста был самым высоким, для того чтобы могли проходить большие корабли. Здесь находилась самая высокая точка, поэтому Джулия теперь видела впереди плоский остров, который протянулся вдоль линии горизонта.

Вскоре показалась пустошь, заросшая травой и можжевельником равнина, покрывающая большую часть Эланда. Низкие темные облака медленно скользили по небу, как будто на остров наплывали дирижабли.

И туристы, и коренные эландцы любили бродить по пустоши и смотреть на птиц. Но Джулии она не нравилась. Пустошь казалась ей слишком большой и неприютной, и у женщины было такое чувство, что небо обрушится на землю, а ей некуда будет спрятаться.

Сразу за мостом она свернула на север к Боргхольму.^[15] Несколько десятков километров дорога была совершенно прямой, почти как линейка. Лишь изредка навстречу попадались машины: ничего удивительного — туристический сезон закончился. Джулия старалась смотреть прямо перед собой — только на дорогу, чтобы не видеть ни безжизненную пустошь, ни безграничное море с другой стороны, и изо всех сил пыталась не думать о маленькой сандалии с починенными ремешками.

Это ничего не значит. Почему это обязательно должно что-то означать?

Дорога до Боргхольма заняла почти полчаса. И вот наконец показался перекресток со светофором. Джулия решила свернуть налево.

Она остановилась возле крошечной кондитерской в самом начале Стургатан,^[16] потому что ей не хотелось снова видеть гавань и площадь с городской церковью. За этой церковью стоял дом, где она жила с родителями, когда у Йерлофа был свой корабль и он хотел жить поближе к гавани. В Боргхольме осталось ее детство. У Джулии не было ни малейшего желания опять увидеть себя бегающей по улицам вокруг площади, как какое-то привидение. Девочкой восьми — девяти лет, у которой вся жизнь впереди. Кроме того, она старалась избежать встречи с кем-нибудь из знакомых, опять заставит ее думать о Йенсе. Этого ей хватало и в Гётеборге.

Колокольчик над дверью в маленькую кондитерскую тихонько брякнул.

— Привет.

Девушка за прилавком оказалась приятной блондинкой, но выглядела какой-то замученной. Она посмотрела на Джулию совершенно пустыми глазами, когда та попросила две булочки с корицей и пару сливочных пирожных с мармеладом и клубничной начинкой для себя и Йерлофа. Лет тридцать назад она и сама могла бы быть на месте этой девушки, но Джулия уехала с острова, едва ей исполнилось восемнадцать. За четыре года, прежде чем выйти замуж, она успела пожить и поработать и в Кальмаре, и в Гётеборге. В Гётеборге она встретила Микаэля и уже спустя несколько недель забеременела Йенсом. Тогда многие ее проблемы исчезли и не возвращались вплоть до самого развода.

— Здесь сейчас немного народу, — произнесла Джулия, когда девушка доставала выпечку из стеклянной витрины. — Я хочу сказать — осенью.

— Ну да, — ответила девушка даже без тени улыбки.

— Тебе здесь нравится? — спросила Джулия.

Девушка коротко кивнула:

— Иногда. Но вообще-то здесь делать нечего. Боргхольм оживает только летом.

— А кто так думает?

— Да все, — ответила девушка, — во всяком случае, стокгольмцы.

Она завязала коробку и протянула Джулии.

— Я скоро перееду в Кальмар, — сказала девушка. — Больше ничего?

Джулия кивнула. Конечно, она могла сказать, что тоже в свое время работала в Боргхольме в кафе возле гавани и что ей тоже было здесь до смерти скучно и она не могла дождаться, когда начнется настоящая жизнь. А потом ей вдруг захотелось рассказать про Йенса, о своем горе и о надежде, которая заставила ее вернуться обратно. О маленькой сандалии, присланной в конверте по почте.

Но она не решилась. Тихонько посвистывал вентилятор, в кондитерской было очень тихо.

— Ты туристка? — вдруг спросила девушка.

— Да… не совсем, — ответила Джулия. — Я поживу в Стэнвике несколько дней, у моей родни там дом.

— В Стэнвике сейчас так же весело, как на Северном полюсе, — сказала девушка, отсчитывая Джулии сдачу. — Почти все дома пустуют. Едва ли там кого-нибудь встретишь.

Уже было половина четвертого, когда Джулия вышла из кондитерской и опять оказалась на улице. Боргхольм казался безлюдным: Джулии встретились чуть больше десятка прохожих и лишь несколько автомобилей, которые ехали по улице с максимально высокой дозволенной скоростью.

Руины когда-то большого замка смотрели с холма на город провалами бойниц. Холодный ветер старательно продувал улицу насквозь, пока Джулия шла к машине. Было тихо, почти как на кладбище.

Она прошла мимо большой доски объявлений. Чего там только не было: американский боевик в боргхольмском кинотеатре, рок-концерты в руинах замка, разные вечерние курсы. Правда, объявления давно выцвели на солнце, да ветер заметно обтрепал их по углам.

Джулия в сознательном возрасте никогда раньше не приезжала сюда в это время года, в мертвый сезон, когда Эланд замирал. Она подошла к машине.

«Я еду, еду, Йенс».

К северу от города, по обеим сторонам дороги опять тянулась пустошь, покрытая желтой высохшей травой. Постепенно дорога начала сворачивать от берега в глубь острова, прорезая плоскую равнину прямой, как гвоздь, полосой. Повсюду виднелись низкие, заросшие лишайником каменные стены, обрамлявшие поля. Многие поколения эландцев выкапывали эти камни из земли. Стены, квадратами расчерчивающие окрестности, совершенно не отличались друг от друга.

Небо заволакивали огромные тяжелые тучи. Джулия почувствовала что-то вроде приступа агорафобии,^[17] и ей безумно захотелось выпить бокальчик красного вина. И чем ближе она подъезжала к Стэнвику, тем сильнее становилось это желание. Дома, в Гётеборге, она много раз пыталась завязать с выпивкой, правда, никогда не притрагивалась к спиртному, если надо было садиться за руль. Но сейчас, в этом месте, бутылку с вином она воспринимала как единственного интересующего ее компаньона. У Джулии возникло желание тотчас остановиться где-нибудь и выпить все, что было у нее с собой, до единой капельки.

За все время с тех пор, как она выехала из города, ей навстречу попался только один автобус и трактор. Джулия проезжала мимо желтых табличек с названиями маленьких деревушек, которые помнила с детства.

В летнее время для ее родителей существовал только Стэнвик и домик, который они построили в конце сороковых годов, за много лет до того, как это место открыли для себя туристы. Осенью, зимой и весной они всегда жили в Боргхольме, но лето и Стэнвик для Джулии были неразделимы. Ей захотелось попасть туда, прежде чем поехать в Марнес к Йерлофу. Со Стэнвиком у нее было связано много плохих воспоминаний, но и хороших тоже — память о долгих теплых летних днях.

Она увидела следующую табличку-указатель: «Стэнвик-1». И надпись ниже «Кемпинг», заклеенную крест-накрест черной пластиковой лентой. Джулия притормозила и свернула на дорогу, ведущую к поселку. Прочь от пустоши, к морю.

Примерно через полкилометра появились первые заколоченные летние домики и маленький магазинчик — центр местной светской жизни в летнее время. Сейчас на нем не было ни рекламы, ни объявлений, а окна плотно закрыты деревянными ставнями. Возле магазина висел указатель на юг к кемпингу и полю для мини-гольфа, с дорожками, покрытыми плотным зеленым искусственным газоном. Джулия вспомнила, что кемпингом заправлял друг Йерлофа.

Дорога тянулась дальше к воде, сворачивала вправо, шла через дома над берегом и потом закручивалась к северу, где стояли в ряд еще несколько запертых летних домиков. По другую сторону был усыпанный камнями берег, маленькие волны морщили воду пролива.

Джулия медленно проехала мимо старой ветряной мельницы, высившейся над водой на прочном деревянном основании. Скала с мельницей находилась метрах в десяти от берега и стояла там всегда, сколько Джулия себя помнила. Но от времени красная краска на мельнице облупилась, дерево посерело, а от крыльев остался только деревянный крест.

Метрах в ста от мельницы располагался береговой домик Давидссонов. Он выглядел ухоженным: деревянные стены недавно выкрашены в красный цвет, белые оконные рамы, блестящая крыша. Джулия предположила, что это потрудились Лена и Ричард.

В памяти Джулии вдруг всплыла картина: Йерлоф летом перед домом расправляет на деревянных подставках сети и чинит их, а она, Лена и их двоюродные братья и сестры бегают взапуски^[18] по берегу, ощущая острый дегтярный запах свежепросмоленной лодки.

И в тот день Йерлоф также находился возле морского домика и чинил сети. После этого Джулия возненавидела его рыбалку.

Около домика никого не наблюдалось, сухая трава дрожала на ветру. Возле дома в траве лежала зеленая деревянная туша, это была старая лодка Йерлофа. Она настолько рассохлась, что Джулия видела стену двора сквозь разошедшиеся доски обшивки.

Женщина выключила двигатель, но продолжала сидеть в машине. Ни ее обувь, ни одежда совершенно не подходили к холодной ветреной эландской осени. На двери дома она увидела большой замок, шторы были опущены так же, как и в других домах в поселке.

Стэнвик пустовал, летний театр закрыт, занавес опущен. Грустная пьеса, по крайней мере для Джулии.

Оставалось только посмотреть на личный домик Йерлофа. Йерлоф построил его собственными руками, соблюдая все старые традиции. Джулия завела мотор и поехала по дороге, которая впереди разветвлялась, и свернула направо. Дорога постепенно уводила ее от берега. Здесь были низкие молодые деревца, которые изо всех сил старались защитить дома от непогоды. Все деревца одинаково отклонялись в сторону от моря, подбитые непрестанным ветром.

Справа от дороги, за стеной находился большой двор, посередине его стоял высокий желтый деревянный дом. Вокруг дома пышно разрослись кусты, и от этого он казался еще более заброшенным и одиноким. Краска со стен давно облезла, черепица сдвинулась и поросла мхом, а кое-где и вовсе потрескалась. Джулия не помнила, кому принадлежал этот дом. Она всегда помнила его таким — неухоженным и забытым.

Направо, прямо между деревьями, виднелась небольшая узкая дорожка, колеи посредине разделяла полоса травы, доходящая едва ли не до колена. Джулия прекрасно знала это место, повернула и остановила машину, потом надела пальто и вышла на холодный свежий воздух с горьковатым морским привкусом.

Было тихо, лишь ветер шуршал сухими листьями, и снизу, с берега, доносился чуть приглушенный из-за расстояния глуховатый рокот волн. Больше не было слышно ни проезжающих машин, ни голосов людей, ни птиц — ничего.

Девушка в кондитерской оказалась абсолютно права: приехать сюда в такое время все равно что оказаться на Северном полюсе.

Дорожка к дому Йерлофа была очень короткой и заканчивалась низкой железной калиткой в каменной стене. Джулия открыла ее, калитка тихонько скрипнула, и женщина вошла во двор.

«Вот я и здесь, Йенс».

Выкрашенный коричневой краской маленький домик с белыми венцами^[19] не выглядел таким необитаемым, как многие другие дома в Стэнвике. Но если бы Йерлоф жил сейчас здесь, то он никогда бы не позволил траве так вырасти и, уж конечно, двор не был бы усыпан красными и желтыми высохшими листьями. Отец Джулии всегда отличался аккуратностью и методично доводил до конца любое дело.

Они слыли парой работяг — Йерлоф и мать Джулии Элла. Она всю жизнь была домохозяйкой и иногда казалась какой-то гостьей из прошлого века, из эпохи бедности и неустройства, когда никому и в голову не проходило смеяться, шутить, мечтать, потому что экономили буквально на всем и всегда. Элла была маленькой, молчаливой, собранной женщиной. Кухня являлась ее королевством. Время от времени Джулия и Лена получали от нее оплеухи, а вот ласки не видели никогда. Что касается Йерлофа, то, пока они росли, он в основном пропадал на море.

Все вокруг Джулии, казалось, застыло, ни малейшего движения. Она вдруг вспомнила, что раньше посреди двора стоял большой зеленый насос, в метр высотой, с большущим краном и красивой изогнутой ручкой, но сейчас его уже не было. На его месте виднелась лишь бетонная крышка.

За каменной стеной двора слева от дома и позади него начиналась пустошь. Она тянулась на восток, к самому горизонту. И если бы не деревья, то Джулия, наверное, смогла бы увидеть Марнесскую церковь, вдалеке возвышавшуюся над плоским пейзажем, как черный шпиль. Там, в этой церкви, Джулию крестили, когда ей было всего несколько месяцев.

Женщина повернулась спиной к пустоши и подошла к дому. Джулия обогнула перголу,^[20] увитую плетями дикого винограда, и стала подниматься по розовым известняковым ступенькам, которые в детстве казались ей такими большими. Они заканчивались у маленькой веранды перед закрытой деревянной дверью.

Джулия нажала на ручку, но дверь была заперта, как она и ожидала.

Здесь все началось, здесь и закончилось. «Довольно странно, что этот дом такой же, как и был, по-прежнему и стоит на своем месте», — подумала Джулия. Мир так сильно изменился после исчезновения Йенса: на карте появились новые страны, другие, наоборот, пропали, как будто их никогда и не существовало. В Стэнвике теперь большую часть года никто не жил, а этот дом, из которого Йенс ушел в тот день, стоял себе как ни в чем не бывало.

Джулия присела на ступеньку и тяжело вздохнула.

«Я так устала, Йенс».

Она посмотрела на что-то вроде альпийской горки, которую Йерлоф соорудил перед домом. На самом ее верху лежал черно-серый камень, весь словно в складках. Йерлоф утверждал, что это метеорит и что, когда он упал с неба, прожег даже кратер. Но это было давным-давно, вероятно, лет сто назад. Его нашел еще дедушка Йерлофа.

И вот — ирония судьбы: вечный странник космических путей лежит наверху кучки камней, обгаженный птицами.

В тот день Йенс проходил мимо метеорита. Он вышел из дому, потому что его бабушка прилегла и заснула, спустился вниз по ступенькам, потом оказался во дворе. Наверное, это единственное, что можно было сказать наверняка. Куда он пошел потом, почему или зачем — этого не знал никто.

Когда вечером того же дня Джулия вернулась домой с материка, она ожидала, что Йенс радостно выбежит из дома ей навстречу, а вместо этого ее ждали двое полицейских, плачущая Элла и совершенно убитый Йерлоф.

Джулии опять захотелось достать из сумки бутылку вина, сесть здесь, на ступеньке, и потихоньку попивать и мечтать, пока не стемнеет. Но Джулия, хотя и с трудом, подавила желание.

Занавес. Как и весь поселок, этот пустой двор тоже казался декорацией на сцене. Но пьеса закончилась много лет назад. Все разошлись по домам, и только Джулия осталась здесь, как зритель, проснувшийся в опустевшем зале. Она сидела и с горечью смотрела на ступеньки, наверное, еще несколько минут, как вдруг услышала новый звук, доносившийся со стороны моря, — шум мотора.

Ехала какая-то машина. Судя по звуку, очень старая. Она неторопливо громыхала по дороге через поселок.

Звук не удалялся. Напротив, он становился громче, а потом машина остановилась, причем совсем близко от дома.

Джулия поднялась, привстала на цыпочки и увидела массивный автомобиль неподалеку от двора — старый «Вольво PV». Калитка опять скрипнула, когда кто-то ее открыл. Джулия поплотнее запахнула пальто, непроизвольно провела ладонью по светлым волосам и ждала, когда приехавший подойдет.

Женщина слышала звуки приближающихся шагов. Через несколько секунд она увидела непрошеного гостя. Им оказался пожилой мужчина небольшого роста. Он остановился перед ступеньками и угрюмо смотрел на Джулию. Он почему-то напомнил ей отца. Джулия и сама, наверное, не могла сказать почему. Может, дело было в кепке, мешковатых брюках, белом свитере, отчего в облике незнакомца ей почудилось что-то морское. Но он оказался ниже, чем Йерлоф, а палка, на которую он опирался, свидетельствовала, что его морская карьера завершена. Руки старика сплошь покрывали свежие и старые рубцы.

Джулия стала понемногу припоминать, что когда-то много лет назад они встречались. Это был один из постоянных жителей Стэнвика. Интересно, сколько их таких еще осталось?

— Здорово, — произнес старик, и его губы медленно растянулись в улыбке.

— Добрый день.

Он кивнул в ответ, снял кепку, и Джулия увидела седые, слегка вьющиеся волосы, зачесанные назад.

— Я тут проезжала мимо и решила посмотреть, — сказала она.

— Ясное дело… надо сюда заглядывать иногда.

Такого сильного эландского говора, даже, скорее, эландского диалекта во всей своей красе Джулия в жизни не слышала.

— Мне и сам Йерлоф так наказывал.

Джулия кивнула.

— Да все вроде выглядит нормально.

Оба помолчали.

— Меня зовут Джулия, — представилась она и быстро добавила, кивнув в сторону дома: — Я дочь Йерлофа Давидссона. Я из Гётеборга.

Старик кивнул так, как будто бы он и так знал.

— Да мы вообще-то знакомы, — протянул он. — Меня зовут Эрнст Адольфссон. Я вон там вон живу. — Он махнул рукой, указывая куда-то наискосок у себя за спиной. — Мы с Йерлофом давно знаем друг друга, да и сейчас иногда видимся, чтобы поговорить.

Наконец Джулия вспомнила: это Эрнст-каменотес. Когда она была еще маленькой, об Эрнсте довольно много говорили в поселке, как о какой-то диковине.

— А каменоломня еще действует? — спросила Джулия.

Эрнст опустил глаза, потом покачал головой:

— Не-а, теперь там нет работы. Иногда народ берет там камень… ну, тот, что остался, а новый больше не добывают.

— А, ты сейчас там работаешь? — поинтересовалась Джулия.

— Да занимаюсь помаленьку художеством, — ответил Эрнст, — режу по камню. В общем-то дело идет понемногу. Заходи, может, и тебе что понравится… Аккурат сегодня вечером я буду занят, ко мне приедут. А вот завтра — в самый раз. Заходи, может, что и купишь.

— Да, возможно, — ответила Джулия.

Вообще-то с деньгами у нее было плохо, и о покупках не могло быть и речи. Но, по крайней мере, она сможет посмотреть на работы Эрнста. ...