Истребитель ведьм

ПОЛЬСКАЯ ФАНТАСТИКА

Москва

“МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ”

1990

На 1-й странице обложки: Анатолий Пасека (СССР): “ИНТРОДУКЦИЯ”

Гжегож Бабула R.I.P.¹

— Ну конечно, конечно, заходите! Для нас — большая честь, что уважаемый господин выбрал именно наше, так сказать, предприятие.

Управляющий был толстощек, округл и весь лучился сердечностью. Он все время поправлял сползающие на кончик носа очки. Меня коробила его профессиональная любезность. Заискивающие улыбки были, как мне кажется, неуместны.

— Итак, насколько я понял… — Его подвижные руки перелетали от очков к пиджаку, на котором он расправлял невидимые складки. Слишком подвижные руки. Я не отводил от них глаз. — Уважаемый господин хотел бы сопоставить слухи о нашем предприятии с истинным положением вещей и в зависимости от этого, так сказать, сопоставления решить, пользоваться нашими услугами или нет.

— Я хочу попросту посмотреть, — прервал я его нетерпеливо. — Я не собираюсь ничего решать вслепую.

— Ну конечно, без сомнения! Мы полностью разделяем мнение уважаемого господина. — Его ничем нельзя было пронять. Легкими, дамскими шажками он подбежал ко мне и, взяв под локоть, направил к дверям. — Мы приложим все силы, чтоб как можно полнее удовлетворить вашу просьбу. Это наша, так сказать, обязанность.

Мы прошли коротким коридорчиком, стены которого были обиты панелями из сандалового дерева. Выход закрывали мощные ворота, конечно же, черного цвета. На воротах — массивная задвижка с богатой гравировкой. Под напором ладони моего проводника задвижка подалась, и одно крыло ворот бесшумно отворилось. Он продолжал разглагольствовать:

— Как уже наверняка слышал уважаемый господин, наше предприятие предназначено для оказания услуг очень широкой клиентуре, так сказать, для широкой публики. У него прекрасная репутация, в связи с чем клиенты прибывают к нам из нескольких галактик. Общество у нас здесь самое избранное, и я должен предупредить уважаемого господина, что у нас он может встретиться с определенными, так сказать, неожиданностями.

— Я не желаю никаких неожиданностей, — проворчал я.

— Прошу прощения, я не так выразился. Впрочем, уважаемый господин сейчас сам все увидит. Ну, вот и наше кладбище.

Последние слова сопровождались широким жестом руки, который должен был знаменовать совершенство окружающего, Действительно, здесь было очень мило. Поскольку здание правления, через которое мы прошли на кладбище, находилось на возвышении, я мог охватить взглядом всю панораму. Перед нами расстилался обширный парк, разрезанный сеткой широких аллей. Меж деревьев проступали контуры склепов, сооруженных из мрамора оливкового цвета, и неразборчивые абрисы каких-то странных сооружений, о предназначении которых можно было только гадать.

— Уважаемый господин позволит мне быть его проводником? — дошел до меня услужливый голос управляющего.

Мы двинулись по аллее. Я с интересом оглядывался по сторонам, невнимательно слушая объяснения погребмейстера.

— Итак, как я уже говорил, здесь покоятся останки представителей практически всех разумных рас. Наша фирма старается удовлетворять все пожелания клиентов, касающиеся формы захоронения. А пожелания эти бывают такими разными! Как говорится: одному нравится поп, другому… — Он разразился нервным смехом, но тут же замолк, перехватив мой суровый взгляд. Но и сейчас он ничуть не смутился. Он был опытным, закаленным в боях управляющим, и такие мелочи смутить его не могли. Я задержался около небольшой таблички, подвешенной на двух металлических столбиках, и вслух прочел надпись:

КУРУ МАПУРУ

усох 7–5–4596

Мир Его Осадкам!

— Что это значит? — спросил я.

— А это такая раса с Альдебарана. Мыслящие жидкости. Существуют в виде подвижных круглых капель. Этот вот приехал к нам, подцепил грипп и от высокой температуры усох.

Мой проводник развел руками в жесте, выражающем полное бессилие и горечь.

— И тут он лежит?

— Да где там. Испарился полностью! Здесь только табличка. Так пожелала его родня. Если бы уважаемый господин знал, что это была за мука с ними разговаривать! Это их кошмарное бульканье!..

Он схватился за голову и крутил ее, как будто хотел оторвать. Я поглядел на него с отвращением. Он вел себя слишком театрально, чтобы его серьезно воспринимать. Я сделал несколько шагов и остановился около огромной плиты из песчаника. Выбитые на ней буквы гласили:

МХУЗТР ИОПТЦУ УРЙОБ HEP

жил 22 000 лет

Прохожий!

Прокляни жестокий

мир,

позволяющий умирать в

таком юном возрасте!

Управляющий, не дожидаясь моего вопроса, поспешил с объяснениями:

— Не удивляйтесь, это их специфическая мера времени. Планета, на которой они живут, вращается вокруг солнца с ошеломляющей скоростью. В связи с этим их год короче нашего. Так что на самом деле ему было всего лишь три с половиной тысячи лет.

Я оставил его объяснения без комментариев. Подумаешь! Тоже мне — ходячая энциклопедия!

Тихо поскрипывал гравий под подошвами. В кронах деревьев порхали птицы, наполняя воздух звучным щебетаньем. Солнце, уже клонящееся к западу, заливало кладбище теплым светом. Мы неспешно шли по свежеспланированной аллейке, минуя десятки утопающих в зелени могил. Меня начало наполнять чувство глубокого покоя. Это элегическое настроение нарушал какой-то странный шум, здесь явно неуместный. Я не смог выяснить происхождения этого шума, пока мы не дошли до конца аллейки. Справа от нее почетное место занимало странное строение. Это было нечто вроде беседки, крыша которой опиралась на четыре бетонных колонны. К своду с помощью длинных, около трех метров, цепей была прикреплена металлическая коробка. Она со свистом рассекала воздух, раскачиваясь со стовосьмидесятиградусным (уф, ну и словцо) размахом. Именно этот свист нарушал кладбищенский покой. Управляющий, уловив мой недоуменный взгляд, поспешил с разъяснениями:

— Его родня заказала условия такие же, как на его родной планете. А у них там переменная, пульсирующая гравитация, В ритме колебаний жидкого ядра. А как еще мы могли здесь такое организовать? Пусть бедняга хотя бы покачается!

Я бросил на управляющего быстрый взгляд, пытаясь отыскать в его физиономии намек на шутку. Но нет. Поймать его было невозможно. Он был совершенно серьезен.

Когда мы свернули в поперечную аллейку, мое внимание привлекла застекленная клетка, стоящая на каменном возвышении. Ее грани были усилены золочеными планками. Она напоминала аквариум, из которого выпустили воду. Внутри из угла в угол слонялось гуманоидное создание, без одежды, зато густо заросшее седой шерстью. Перепутанные патлы закрывали даже лицо, не позволяя разглядеть черт. Он не проявил к нам никакого интереса, хотя, несомненно, заметил наше присутствие.

— А это кто? Родственник кого-нибудь из умерших? — спросил я, понижая голос. Стенка аквариума казалась мне тонковатой, он мог нас услышать.

— Да нет же! — оскорбленно запротестовал семенящий за мной управляющий и доверительным шепотом выдохнул мне в ухо очередное откровение: — Видите ли, уважаемый господин, это и есть сам уважаемый покойник: У них, то есть на самом краю Млечного Пути, естественным состоянием является смерть. Лежат себе навалом по всей планете и, так сказать, не живут. Какая-то исследовательская экспедиция попала туда случайно и забрала одного для изучения. Ибо, прошу прощения, они вроде бы не живые, а никто не разлагается. Ни следа плесени или гнили! Привезли его сюда — и на тебе! Воскрес! То есть, по их понятиям, умер. И приказал себя похоронить.

— Подкармливаете его чем-нибудь? — заинтересовался я.

— Нет. Ни крошки. Ему это не нужно. Функционирует, так сказать, без горючего. Загадка!!! — Он драматически усилил шепот. — Есть вещи, друг Горацио, что и не снились нашим…

— Да, да, — грубовато прервал я его. — Знаю.

Сделав пару шагов вперед, я погрузился в размышления, созерцая живой труп. Управляющий был прав. Есть Вещи… и так далее. Я подумал, как мало знаю о мире. Постоянно в работе, вот и не догадывался, что существуют подобные чудеса: разумные жидкости, юнцы, прожившие несколько тысяч весен, что есть такие виды погребения, которые похожи на что угодно, только не на место последнего успокоения.

— Прошу прощения, — дошел до меня голос управляющего, незаметно подошедшего ко мне. — А уважаемый господин кого хотел бы у нас похоронить? Заранее хочу заверить, что мы можем предложить абсолютно полный спектр всех и всяких похоронных услуг. Да вы и сами это уже заметили. Так о ком идет речь?

— О моем друге. Окислился позавчера. Давно уже страдал прогрессирующей коррозией. — Я украдкой вытер каплю смазочного масла, набежавшую мне на объектив. — Кроме того, пристрастие к вольтажу… Он запил, когда его оставила горячо им любимая ЭВМ. Это все его доконало.

Мой проводник сочувственно покачал головой.

— Обряд должен быть полностью традиционным. Кремация в термоядерном реакторе, кадмиевая урна со свинцовыми инкрустациями, останки должны быть погребены в бетонном бункере, усиленном вольфрамовыми плитами. Размер стандартный, тридцать метров на пятнадцать. Могу ли я расплатиться энергией? Управляющий кивнул.

— Мы принимаем любую валюту. Все услуги будут стоить десять мегаваттчасов.

— Весьма умеренная цена, — я был приятно удивлен. — Я переведу причитающуюся сумму со своего личного аккумулятора в Торговом банке. Утром по телефону уведомлю вас, где находятся останки. А сейчас до свидания.

Я слегка наклонился, он ответил мне быстрым поклоном. Я повернулся на пятке и направился к выходу. По дороге я обратил внимание на то, что у меня поскрипывают передачи. “Надо срочно идти в ремонт, чтобы не остаться здесь навсегда”, — подумал я и ускорил шаги.

Смеркалось.

Перевод Евгения Дрозда

Эдмунд Внук-Липиньский ДИАЛОГ ЧЕРЕЗ РЕКУ

Случилось это в точности на триста двадцать второй день после благополучного завершения мирного кризиса (когда календарь исчерпался, дни я отмечал в блокноте, благо с детства был склонен к педантичности) Триста двадцать один день назад мировой кризис завершился, по крайней мере, лично для меня — именно тогда я покинул борт военного корабля, вставшего на мертвый якорь в одном порту поблизости Луанды.

После кризиса уцелело множество племен, из-за низкого уровня развития так и не превративших свои селеньица в “цели ответного удара”, то есть в города, — к счастью своему, как оказалось. Среди племен этих, разбросанных по всему земному шару вдали от рудных месторождений и транспортных артерий, было одно, с незапамятных времен обитавшее в бассейне Конго.

На триста двадцать второй день моего путешествия я и прибыл в те места. По моим подсчетам, было воскресенье, а потому я шагал ленивее обычного — хотя и вообще-то не люблю спешить. Оправданием моей лености было не одно воскресенье, но еще и мысль, что странствия мои закончились. Давно я уже решил осесть в первой же деревне, какая попадется на пути, — пусть даже придется наняться в пастухи. Ибо вряд ли мне в деревне подыщут работу вроде той, которую я оставил триста двадцать один день назад (пульт корабельного компьютера).

Я обнаружил следы человеческой деятельности. Первый след, пусть и не самый убедительный, — тропинки в густых зарослях. Второй, несравненно более внушительный, — стрела, просвистевшая у самого моего уха и воткнувшаяся в пень. Бежать я принялся прямо-таки с удовольствием: наконец-то убегал не от зверей, с коими не договоришься, а от людей, с которыми собирался прожить остаток жизни в мире и гармонии.

Итак, триста двадцать один день минул с той поры, когда я вместе с остальными покинул борт крейсера. Мы разбились на маленькие группки, веря, что таким образом кто-нибудь да спасется.

Наша группа насчитывала одиннадцать человек. И аккуратно редела на одного человека в месяц. Первым покинул нас кокк — он потерял контактные линзы и сослепу принял удава за лиану. Потом отстали три матроса — сытые по горло странствием в неизвестность, они прибились к летчикам, встреченным на одном из привалов. Это были остатки личного состава четырех эскадрилий перехватчиков. Не получая приказов и горючего, они бросили истребители в окрестностях Либревиля, пересекли экватор и двинулись на юг, твердо решив основать белое поселение у Тропика Козерога. Особенно они интересовались женщинами. Но женщин среди нас не было, и летчики отправились дальше.

А мы пошли на восток, рассудив, что в глубине Черного континента наверняка будет безопаснее, нежели в центре зашедшей в тупик цивилизации. Вскоре мы лишились главного механика- утром он надел рубашку, не заметив дремлющего там скорпиона.

Веселый был парень. Мы жалели его больше, чем кока, чье искусство оказалось к тому же бесполезным.

Оставшись впятером, мы решили держаться вместе до конца, который для нас стойко ассоциировался со зрелищем негритянской деревушки посреди джунглей.

Увы, мы плелись неделю за неделей, не встретив живой души, так что интендант не выдержал и захотел вернуться на крейсер. И никак ему не удавалось втолковать, что отсюда до крейсера — самое малое две тысячи километров Он твердил, что это пустяки, что он легко доберется назад по нашим следам. Выхода не было, пришлось его связать, и багажа у нас прибавилось; нужно заметить, что интендант был багажом не из легких. Развязывали его на привалах — и то одни руки. Но как-то вечером он ухитрился распутать веревки и пропал бесследно.

Вскоре с радиотелеграфистом и врачом произошел на охоте несчастный случай — не успели увернуться от носорога. Остались стюард и я На триста двенадцатый день мы наткнулись на деревню. Приветствовали нас радушно, стюард принял это за чистую монету и пошел к ним первым, а я подстраховывал его из кустов. Прежде чем он смог что-то растолковать на пальцах, его постигла обычная участь гостя на пиршестве каннибалов. Пришлось продолжать путешествие в одиночку.

Неделю я устраивался на ночлег высоко на ветвях в компании наглых обезьян, избавивших меня от части поклажи Будущее представало отнюдь не в розовом свете, и чем дальше, тем больше. Без поклажи шагалось, конечно, быстрее, но вот перспективы… Потому-то посвист стрелы я и принял так радостно.

Увы, времени на раздумья не было. Стрелы сыпались одна за другой, и разделить бы мне судьбу спутников, окажись джунгли чуточку пореже. Бежал я долго, растерял остатки поклажи. Остановился наконец, выбившись из сил, исцарапанный и взлохмаченный. Прислушался. Быть может, туземцы тоже устали и удовольствовались оброненными мной вещами? Там было не так уж много, но достаточно для нашедшего, чтобы махнуть рукой на погоню.

Положение было не из легких, но можно утешаться и тем что я как-никак пережил стюарда, этого пройдоху. Если о жив до сих пор, к чему умирать? Утешившись этой мыслью, я стал располагаться на ночлег — приближалась ночь, а пример кока научил меня не болтаться ночью по джунглям. Вскоре я отыскал яму, куда и забрался, закрывши ее сверху колючим кустом.

Разбудил меня свет, точнее — явный избыток света. Куста не было, над ямой стояли туземцы, целясь в меня копьями Не было времени на мирные переговоры. Я выхватил револьвер и выпустил в воздух предпоследний заряд. Старый заслуженный кольт не подвел, хотя я и не чистил его бог знает как давно. Туземцы поразились настолько, что пали ниц, и это позволило мне покинуть яму не спеша, с достоинством.

Я догадался, что выстрелов здесь не слышали отроду. А это был шанс. Приязни мне вызвать не удалось, зато удалось возбудить страх, а это с точки зрения стратегии, пожалуй, даже лучше. Жестами я растолковал туземцам, что желаю идти в деревню. Чтобы они не приняли это за проявление слабости, револьвера я не убирал. И они меня поняли абсолютно верно.

Итак, на триста двадцать второй день путешествия деревня встретила меня с надлежащими кольту почестями. Я получил во владение хижину и с жаром принялся изучать местный язык. Энтузиазма мне придавало и то, что на пальцах я никак не мог им растолковать: фасоль, составлявшую основу их рациона, я с детства терпеть не могу. Уже через неделю я смог им объяснить, что жажду доброго куска мяса, приправленного солью. Через десять дней уяснил, что соли они не знают. Через две недели установил, что соли нигде поблизости нет и не было.

А через месяц я свободно мог общаться с вождем племени, уважаемым Балунгой. Уважение к нему подкреплялось его гигантской тушей да еще главным талисманом племени, каковой Балунга хранил у себя в хижине. Талисман олицетворял культ таинственного бога, которого я для простоты назову здесь Аквавитом. Через сорок дней по прибытии я был допущен присутствовать на священнейшей церемонии, ритуальном обручении вождя Баяунги с Аквавитом — что, согласно верованиям туземцев, обеспечивало обильные дожди в нужную пору, а значит, и хороший урожай фасоли. Талисманом оказалась бутылка с этикеткой “Aquavita”, порядком уже подпорченной ежегодными ритуалами.

Церемония выглядела весьма торжественно (в бутылку наливали воду, и Балунга ее выпивал на глазах всего племени). Я принял участие в ритуале тем охотнее, что был назначен Балунгой колдуном племени, благодаря чему мог спать без кольта в руке. Лучшей должности не найти, с незапамятных времен ни один здешний шаман не понес ни малейших притеснений от соплеменников — наоборот, был окружен почетом и заботой. Вот только отсутствие соли раздражало ужасно.

Предпринятые по моему приказу поиски результатов не дали: быть может, оттого, что славные воины Балунги понятия не имели, как выглядит то, что им приказано искать.

Большие надежды я связывал с другим берегом реки, где, по слухам, имелось озерцо с “горькой водой”; но никакая сила не заставила бы наших воинов переправиться на тот берег. Там жило другое племя с вождем Амелунгой во главе, исповедовавшее культ огня. Сначала я подумал, что в основе страха перед тем берегом лежит взаимная вражда. Однако выяснилось, что оба племени не воевали с незапамятных времен, наоборот, жили в мире и согласии, ведя до недавних пор торговлю женщинами и козами. Но в реке расплодилось столько крокодилов, что отважнейшие охотники не приближались к берегу ближе, чем на четыре выстрела из лука. Туземцы рассказывали, что год назад из верховьев реки массами поплыли трупы животных и людей, а следом явились крокодилы Когда крокодилы выполнили свою миссию санитаров реки, у них, понятно, вспыхнул продовольственный кризис, что разъярило их чрезвычайно. Крокодилы начали искать поживы на обеих берегах реки, после чего в деревнях не досчитывались многих воинов, оказавшихся нерасторопными.

Вот уже полгода никто не осмеливался и близко подойти к реке. Сам я не располагал временем, чтобы выбраться на разведку — отвлекали обязанности колдуна. Кроме ритуальных обрядов массу времени отнимало лечение, ввиду отсутствия каких бы то ни было лекарств и инструментов заключавшееся главным образом в поддержании гигиены. Чтобы приучить туземцев мыться, я применял заклинания и мыло, которое сам приготовлял из падали. С “Ярдлеем” оно не могло сравниться, но функции свои выполняло неплохо. Словом, лично проверить россказни о крокодилах я никак не мог. Но зерно истины в этих легендах наверняка было — не зря самые смелые воины под разнообразными предлогами уклонялись от разведывательной экспедиции на берег. Разумеется, я давно отступился бы, но был уверен, что соли на том берегу в достатке и ценится она там. дешево. Я измышлял всевозможные способы, дабы склонить Балунгу собрать всех воинств и отправить их на крокодилов. А сам понемногу занимался боезапасом. Вооружение нашей армии, насчитывавшей четыре сотни человек, доверия у меня не вызывало. Без лишнего шума я мастерил копья длиннее обычных, с более крепкими наконечниками, легко пробивавшими щиты имевшегося на вооружении образца. И надеялся, что крокодилью шкуру они тоже проткнут без труда.

Как-то, посчитав, что отыскался удобный предлог, я посетил вождя и заявил ему:

— Благородный вождь! Выслушай своего верного колдуна. Наше прекрасное племя, членом коего я имел честь стать, под твоим правлением переживает счастливейшие времена. Если дожди пройдут вовремя — а я не устаю молить о том Аквавита и получил на то его благословение, — племя наше обретет великий достаток. Фасоли хватит не только воинам, но даже их младшим женам. Травы для коз будет столько, что молоком ты сможешь наделять не только свою семью и меня, недостойного слугу твоего, но и старейшин племени. Ты велик, о вождь, а я, твой скромный колдун, не жалею сил, чтобы возвеличить тебя еще более, на все времена.

Балунга, жуя жареную фасоль, которую услужливо подавала одна из его жен, благосклонно кивнул. — Я продолжал:

— От наших славных и неустрашимых воинов слышал я, что на том берегу реки есть горькое озеро. Там найдем мы соль, и она усилит твое могущество. Так что нужно переправить воинов на тот берег.

Балунга сплюнул шелуху, глянул на меня лениво и изрек:

— Крокодилы. Там полно крокодилов. Никто на тот берег не попадет, даже ты, колдун, со своим метателем молний.

Я не собирался так легкомысленно расходовать последний патрон; вообще не собирался лично участвовать в столь рискованной экспедиции. Довольно с меня. Я лишь хотел растолковать вождю свой план. Но Балунга прервал:

— Понятия не имею, зачем тебе понадобилось это горькое озеро. Пить из него нельзя, коз поить тоже нельзя.

— Благородный вождь! — сказал я. — Дело, не в горькой воде, а в соли, которая в воде растворена.

— А зачем нам эта соль?

Я с жаром сказал:

— Если добавить ее к еде, получится яство, достойное самого Аквавита.

— Мне и так наша еда нравится, — пожал он плечами, зачерпывая горстью фасоль. — А если тебе, колдун, она не лезет в глотку, старейшины с удовольствием разделят с тобой твою порцию.

Дело принимало плохой оборот. Как бы я ни превозносил соль, ясно было: никто ради нее не пойдет драться с крокодилами, даже слепыми и беззубыми. Нужно было заходить с другого конца. Модернизированных копий в моем тайнике хватало, но не было пока что идеи, во имя которой воины Балунги могли бы ринуться в бой. Однако такая идея у меня уже родилась, и я собирался подкинуть ее Балунге.

— Благородный Балунга! Разве крокодилы — уважительная причина для того, чтобы племя наше ограничивало себя в еде и пастбищах? Наши женщины ковыряются на бесплодных почти грядках, козам не хватает травы, а у берега — плодородные земли, на которых можно собирать богатые урожаи; а сочной травы там столько, что стадо коз мы могли бы увеличить троекратно.

Балунга кивком отослал жену. На его лице явственно обозначилось усилие. Это свидетельствовало, что вождь размышляет. Длилось это недолго. Он изрек:

— Я сам о том думал, колдун. Ты прекрасно знаешь, какое место в мыслях моих занимает забота о достатке племени моего. Нынче другие времена, и молодые воины не хотят есть абы что, желают иметь то же, что и старейшины, — хотя не хватает молодым заслуг и прожитых лет. Но одними лишь женскими трудами мы не в силах обеспечить достаток. Ты должен, колдун, растолковать молодым: если хотят жить в довольстве, пусть-ка тоже возьмутся за работу. Пусть отложат копья и щиты — все равно они с охоты ничего почти не приносят — и примутся корчевать джунгли. Будет больше земли, значит, больше фасоли и коз.

— Твоя необычайная мудрость, великий Балунга, приводит меня в трепет. Ничто не укроется от твоего ума и взора. Ты смотришь дальше нас всех и видишь больше. И я сразу понял, что ты испытывал меня, притворяясь, будто решил отменить славные традиции нашего племени. Разве можно посылать воинов корчевать джунгли? Разве хватит у нас запасов, чтобы дождаться, пока отвоеванная у джунглей земля уродит во славу Аквавита и твою, великий вождь? Знаю, что обо всем ты и сам думал и хотел испытать меня, слугу твоего недостойного, но доверенного. Сразу я понял хитрость твою. И сообщили мне таинственные силы, коим я служу столь же ревностно, как и тебе, что в душе ты уже решил отдать приказ идти войной на крокодилов. Сообщили мне они, что днями и ночами ты размышлял о том ради блага народа своего. И говорю тебе, вождь, — настал час воплотить в жизнь твои великие замыслы. Когда уничтожим крокодилов, могущество твое станет безграничным. Даже Амелунга, если не стал он еще поживой крокодилов, отдастся под власть твою. И будешь ты властелином над обоими берегами реки, а я, твой верный слуга, стану крепить веру в нашего могучего Аквавита, и Аквавит еще милостивее станет к тебе. Пришло время, о вождь, показать твое подлинное величие.

Моя речь произвела на него столь сильное впечатление, что он забыл о фасоли. И снова с усилием принялся размышлять. После долгого молчания изрек:

— Ты прав, мой верный колдун. Ты прочитал мои мысли. Возвращайся к своим занятиям, а я вскоре вынесу решение с присущим мне умением.

На всякий случай я навел порядок в тайном складе оружия, потом отправился провести санитарную инспекцию хижин. Молодые воины все более охотно следовали моим поучениям и чаще пользовались мылом. Будь у меня хоть горсточка соли, они быстро поняли бы и превосходство соленой пищи над пресной. В их хижинах меня принимали не в пример радушнее, чем у стариков, — те относились ко мне со смешанным чувством страха и неприязни. Я знал: если Балунга прикажет идти на крокодилов, молодые отправятся с песней на устах. Но и старики, не имея другого выхода, подчинятся.

В тот же вечер меня вызвал Балунга, и я с порога понял, что дела не блестящи. Балунга упорно не смотрел мне в глаза, сидел весь потный. Меня он боялся, но еще больше боялся ввязываться в рискованные предприятия. Я все понял, но промолчал. Ждал. Наконец он жестом пригласил меня сесть по его правую руку и сказал:

— Мой почтенный колдун! С присущим мне благоразумием я обдумал все и пришел к выводу: если мы отправимся на крокодилов и не победим их, я потеряю жен, хижину и, главное, жареную фасоль, без которой жить не могу. Поражение наше все расценят как немилость Аквавита к его верному слуге, вождю Балунге. Поставят нового вождя, а меня свергнут. Мы долго живем на этой земле, кою в милости своей подарил нам Аквавит. Зачем же добиваться большего, чем нам предназначено? Не разгневаем ли мы нашего Великого Бога?

Я хотел возразить, но он не дал:

— Все я понимаю, о мой колдун. Ты правильно сказал, что мы не можем послать наших воинов корчевать джунгли, это нарушило бы священные обычаи племени нашего. Но и на крокодилов я их послать не могу. Если дело удастся, воины потребуют в награду за труды больше фасоли. А если наши женщины вырастят столько фасоли, что хватит на всех, старейшины будут недовольны, потребуют больше молока и больше жен, чтобы как-то отличаться от всех прочих. А откуда я возьму им жен? Своих отдать не могу — достоинство вождя пострадает. Так что даже победа наша обернется злом, ибо внесет сумятицу в умы, и станет даже хуже, чем теперь.

Он замолчал и нервно захрустел фасолью. Я его недооценивал: он оказался неожиданно расчетливым, едва речь зашла о его благополучии.

— Благородный вождь, — начал я, — позволь…

Он не позволил. Заговорил сам:

— Я все обдумал, мой верный колдун. Мы прогневили бы могучего Аквавита, добиваясь большего, чем он сам изволил дать. Будем жить как прежде. А ты, колдун, помолись ему, чтобы он не обиделся на наши дерзкие мечты. Если бы он хотел, чтобы мы вернулись к реке, сам истребил бы крокодилов. Или ты думаешь, что у него не хватило бы на это сил?

Я почесал подбородок и решил попытать счастья:

— Благородный вождь! Не далее как утром Аквавит дал знак, что одобряет наши намерения. Около хижины я нашел мертвого крокодила и с радостью сжег его во славу Аквавита. Если же тебя, благородный вождь, не убедит это знамение, могу добавить, что молодые воины все больше волнуются. На тебя сыплются нарекания, вождь. Говорят, что, если так пойдет дальше, то им придется жениться на собственных тетках, а вместо копий вооружиться пастушескими посохами. Говорят еще, что их сестры состарятся в девичестве, ибо нет уже в племени девушки, которая не нарушила бы, решив выйти замуж, табу первой или второй степени. А там, за рекой, ждут их будущие жены, над рекой — плодородная земля, которой нам так недостает. К тому же, к реке давненько никто не ходил. Может, там уже и нет крокодилов?

— Думаешь, наши козы не пошли б туда, будь там безопасно? Они забираются даже в джунгли, где легко могут стать добычей хищника, но к реке не идут…

— Пошли кого-нибудь к реке, пусть проверит.

— Хорошо. Я посылаю тебя, мой верный колдун. Возьми свой метатель молний и проверь.

— Благородный вождь! — сказал я. — Мои обязанности не позволяют мне покидать деревню. Что скажет Аквавит, если я пропущу молитву? Не разгневается ли на всех нас?

Балунга сказал:

— Ну, коли так, дело ясное. Я решил: жить мы будем, как прежде, а ты попросишь прощенья у Аквавита за нашу — вернее, твою — дерзость. Такова моя воля, а ты должен ее выполнить. Я сказал.

И дал мне знак удалиться. Я вышел злой как черт. Был голоден, но мысль о пресной еде только прибавляла ярости. Уж если жить — так жить лучше!

Я пришел в свою хижину. Мрачно смотрел на груду модернизированных копий. И в голову пришла новая идея. Государственный переворот.

Если вы соберетесь когда-нибудь совершать государственный переворот, помните: его успех зависит от двух условий. Первое: найти идею, которая способна взбунтовать недовольных, нейтрализовать колеблющихся и лишить права голоса оппозицию. Второе: найти людей, которые выполнят любой приказ, даже такой, что расходится с идеей.

Вся сложность была в том, что единственным недовольным нашего племени оказался я сам. Молодых воинов, чьим ропотом я стращал вождя, можно смело было зачислить не более чем в колеблющихся: никто из них не поднял бы руку на священную особу Балунги. Правда, среди них был один честолюбец, годившийся на роль революционера. Я имел в виду Огуну, моего ученика и помощника по колдовским делам. Остальных, несомненно, следовало отнести к оппозиции — другой жизни они не знали, а потому были заядлыми консерваторами. Мир, каким они его помнили, всегда был неизменным.

Труды предстояли нелегкие. Однако я отношусь к тем, кого трудности не повергают в уныние, а наоборот, воодушевляют. Именно потому мне и удалось живым выбраться из джунглей. Планы восстания захватили меня настолько, что я забыл и о соли, точнее, об ее отсутствии, и вспомнил лишь за обедом, когда мне принесли жареную ножку козленка, чуточку надкусанную благородными зубами Балунги. Дар этот означал, что мои назойливые требования идти войной на крокодилов были мне прощены и вождь не лишил меня своего расположения.

А потому я мог проводить свои замыслы в жизнь не опасаясь. Нет лучшей гарантии успеха, чем благорасположение тирана, которого ты собираешься свергнуть.

Не обгрызая ножку до конца, я бросил ее за порог — согласно нашей иерархии такие остатки принадлежали Огуне. К тому же охоты не было жевать пресное мясо. Я выпил кислый напиток, который сам готовил из жареных плодов дикого кофе, потом призвал Огуну.

Помощник явился моментально, что не было чем-то необычным — его основные обязанности как раз и состояли в том, что он валялся в тени, ожидая моего зова. Я знал: этот пост — лакомый кусочек для многих его сверстников, которые охотнее попивали бы перебродивший сок кокосов в тени моей хижины, чем гонялись по джунглям за дичью. Огуна тоже об этом знал и потому старался выполнять свои обязанности как можно лучше. К тому же я еще раньше заставил его поклясться самыми страшными клятвами, что все мои приказы он будет исполнять так, словно они исходят от самого Аквавита.

Когда Огуна появился в дверях, я подозвал его поближе и заявил:

— Мой верный ученик, сегодня я встречался с Аквавитом…

Пришлось прерваться — Огуна пал ниц, а я не люблю разговаривать, не видя лица собеседника.

— Встань, мой верный Огуна! Ждет тебя большое повышение. Аквавит по милости своей позволил мне заглянуть в будущее. Ты понял?

— Да, великий колдун! — поклонился он.

— Тогда слушай, ты должен первым узнать все. Наше племя станет сильнее чем когда-либо. Ждет нас счастливая жизнь, — сказал я столь значительно, что сам почти поверил в таинственного Аквавита. — Жизнь, где будет вдосталь фасоли, жареных козлят и жен. Лучшие, вернейшие сыновья племени приобретут знания, какими никто до сих пор не обладал. Смогут заключать свои мысли в начертанные на козьей шкуре знаки и прочитать их вновь, когда захотят.

— И чужие мысли тоже? — поинтересовался он боязливо.

— Даже чужие. Все станут равными — правда, некоторые станут надзирать за соблюдением равенства и оттого станут Равнейшими. Ты понял, Огуна?

— Нет, великий колдун, но верю тебе, — сказал он истово и снова пал ниц.

Я подошел поближе:

— Встань, ибо пришло время великих дел. Хорошо, что ты веришь мне, на этой вере я воздвигну лучшее будущее нашего благородного племени. А Аквавит благословит нас.

Я уселся у очага, Огуна — там, где я велел. Наступил самый щекотливый момент. Нужно было хотя бы частично посвятить его в мои замыслы.

— Итак, нас ждет счастливая жизнь, — сказал я осторожно, зорко следя за реакцией Огуны, — однако сама собой она не настанет. — Лицо Огуны вытянулось. Чтобы подогреть его энтузиазм, я добавил быстро: — Мы ее построим. Сами себе прорубим путь тесаками в джунглях прошлых невзгод. — Метафора эта мне страшно понравилась. Следовало ее запомнить. Вскоре мне потребуется множество метафор — для будущих политических речей.

— Мой учтивый помощник, — сказал я. — Ты хорошо владеешь тесаком?

— Ты сам знаешь, великий колдун.

— Знаю. Отрубаешь голову буйволу одним ударом.

— Во славу Аквавита, — согласился он скромно.

— И хорошо владеешь удлиненными копьями, теми, что, предназначены против крокодилов?

— Ты сам учил меня, великий колдун; они летят дальше, пробивают лучше.

— Хорошо… Тебя ждут слава и почести. Готов ли ты приложить все силы, чтобы нашему племени лучше жилось? Готов ли ты выполнить приказ Аквавита? — Я хорошо знал, что на первой стадии государственного переворота приказы лучше отдавать от имени неколебимого авторитета. Даже несуществующего. Аквавит должен играть эту роль, пока на сцене не появится новый непререкаемый авторитет. Понятно, я о себе — на моем месте так поступил бы каждый.

Огуна ничего не сказал, но всем видом своим изобразил полное повиновение. Итак, первая попытка закончилась успешно. Я располагал слепо преданным человеком.

На всякий случай я добавил:

— Те, кто пройдут испытание, могут рассчитывать на благодарность нашего народа, который они вызволят из долгой неволи.

— Я твой слуга, о великий колдун.

— Хорошо. Под великим секретом могу тебе сказать, что Аквавит поставил два условия. Чтобы рассчитывать на его благосклонность, их нужно исполнить.

— О чем идет речь, о великий колдун?

Я встал, подбросил веток в очаг и прошелся по хижине Огуна преданно смотрел на меня. Я вступил на путь, откуда не было возврата. Если о свержении тирана размышляет один человек — это можно назвать грезами. Если два — это уже первая стадия государственного переворота. Я еще колебался, но сомнения предстояло вскоре отринуть. Воспоминание о недоеденном пресном мясе прибавило решимости.

— Мой учтивый Огуна! Если кто-то узнает о нашем разговоре, Аквавит покарает тебя страшнейшими карами.

Лицо Огуны посерело — мои слова оказали нужное действие Почва подготовлена.

— Теперь о двух условиях Аквавита (лицо Огуны медленно приобретало нормальный цвет). Первое: на той стороне реки есть горькое озеро.

— Знаю, великий колдун. Вода в нем проклята. Даже козы не пьют.

— Ты ошибаешься, Огуна. Вода эта — святая. Она — не для обычных людей, а тем более не для коз. Это вода нашего бога, бога жизни.

— О Аквавит! — изумленно прошептал Огуна.

— Так мне поведал могучий Аквавит. Он гневается, что мы до сих пор не поняли предназначения той воды. Он сказал: кто ее напьется, излечится от всех болезней, у того никогда не выпадут зубы и ногти. Воду эту Аквавит дарит нашему племени. И мы должны ею завладеть.

— Великий колдун, но озеро — на том берегу Великой Реки. Это земля племени Амелунги. А в реке — крокодилы..

— Великое будущее не построить бё. з великих свершений, мой учтивый Огуна. Дело это трудное, согласен, но Аквавит с нами; о втором условии, потруднее… — Я подбросил дров в затухающий очаг и налил себе кофе. Огуна благоговейно наблюдал за мной. — Второе условие, — протянул я, стараясь говорить как можно более равнодушно, — свергнуть Балунгу, прогневившего Аквавита.

— Великий колдун! — рухнул ниц Огуна. — Это невозможно! Великого Бадунгу стерегут три злых духа, заключенные в амулеты, что висят над его дверью. Ты сам говорил, что амулеты те охраняют Балунгу лучше воинов. Кто поднимет на него руку, того поразит молния.

— Встань, мой учтивый Огуна.

Он поднялся, но весь трясся. Я дал ему глотнуть кофе, вынул револьвер, изрядно уже заржавевший.

— Помнишь этот амулет?

— Да, великий колдун.

— Помнишь, как он изверг молнию?

— Да…

— Это я ее послал.

— Помню…

— Так кто владеет молниями?

— Ты, великий колдун.

— Если я владею молниями, как смогут они поразить моего слугу?

— Ты прав, великий колдун. Не поразят, если ты не захочешь.

Я облегченно вздохнул. Еще на шаг продвинулись…

— К делу. Слушай внимательно.

— Слушаю, великий колдун!

— Кто из молодых воинов самый толковый и заслужил расположение Аквавита?

— Все.

— Знаю, — сказал я нетерпеливо. — Но подумай хорошенечко — кто из них готов, не рассуждая, выполнить приказы Аквавита и мои (Огуна наморщил лоб). Нам нужны для начала четыре — пять сорвиголов, чтоб разоружить личную охрану Балунги.

— Столько я найду, — заявил, поразмышляв, мой ученик.

Той же ночью в хижину ко мне явились четверо удальцов, готовых на все — особенно двоюродный брат шурина матери первой жены Балунги, которого наш вождь недавно обделил охотничьей добычей. Этот парень был весьма ценным приобретением. Личная стража Балунги привыкла, что он все время болтается у хижины вождя. Кроме того, он происходил из племени, жившего по ту сторону реки, а сюда прибыл в качестве приданого старшей жены Балунги, которая приходилась ему — если я правильно разобрался в генеалогическом древе — теткой по прямой линии. Звали его Секо, и оружием он владел неплохо. Я пообещал ему, что при строительстве нового светлого будущего нашего племени он будет получать повышенную долю охотничьей добычи.

Вся четверка блестяще выдержала собеседование. Огуну я назначил их командиром и отдал приказы, которые им надлежало выполнить сегодня же ночью. На задание они отправились охотно, даже с энтузиазмом. Видимо, Огуна неплохо растолковал им насчет скорого вознаграждения.

Я улегся спать, чтобы в случае неудачи оказаться разбуженным и безмерно удивленным — как все старейшины племени. Однако сон не шел. Звуки ночных джунглей слышались, сегодня явственней, чем обычно. Писк, скулеж, хрюканье, шум крыльев — все сливалось в дикую какофонию, под которую я обычно спокойно засыпал Но сегодня был погружен в раздумья о неудаче. Постепенно погрузился в полусон, полуявь, казалось, за мной направляется личная стража Балунги, чтобы казнить и бросить на съедение гиенам, чей мерзкий хохот раздавался там и сям. Очаг догорел. Вновь чьи-то шаги. На сей раз наяву. Несколько человек приближались к хижине. Под левой лопаткой у меня вместо сердца с глухим стуком колотится о ребра камень. Нужно будет сделать кардиограмму — подумал я, видимо, не проснувшись еще окончательно. Шаги приближались. Ночь выдалась холодная, но по спине у меня струились ручейки пота. Группа молчаливых мужчин была уже близко. Я забился в угол, сжал револьвер и не сводил глаз с двери. Полог шевельнулся.

В дверях, опираясь на копье моего изобретения, стоял Огуна.

— Великий вождь, все исполнено.

— Что Балунга?

— Молит о милости, великий колдун, умоляет тебя взять его в приближенные.

— Его личная стража?

— Готова верно тебе служить. Правда, вся она лежит связанная и ждет своей участи.

— Хвалю, мой верный Огуна. Прекрасно. Ты потрудился на совесть. А потому назначаю тебя начальником стражников нового порядка и главным исполнителем моих приказов. — Я спрятал револьвер и стер приставшую к потной ладони ржавчину.

Огуна низко склонился и ждал. Я не рассчитывал, что все произойдет так быстро. Пришлось импровизировать на ходу, чтобы они не заметили моей растерянности. Государственный переворот закончился успешно, и нужно сделать следующий шаг. Это был мой первый государственный переворот, и я не чувствовал себя уверенно в роли диктатора. На всякий случай принял позу политика с парадного портрета, чтобы дать Огуне понять: я — не только управляю событиями, но и предвижу их.

— Сегодня после восхода солнца соберешь старейшин племени и всех воинов перед хижиной Балунги. Там я торжественно приму власть.

— Приказывай, великий колдун. Мы принесем Балунгу, когда подашь знак.

— Как это принесете? Он что, сам не может идти?

— Он связан…

— Развяжите, — приказал я и добавил быстро: — Перед началом церемонии, не раньше.

— Понял, великий колдун.

— И объясните ему — пусть не вздумает омрачить торжественную минуту какой-либо выходкой, если хочет жить.

— Все будет, как ты желаешь, великий колдун, — поклонился он и направился к выходу.

— Подожди, мой учтивый Огуна, — задержал я его. — С глазу на глаз можешь по-прежнему именовать меня великим колдуном, но в официальной обстановке называй меня Великим Вождем, и никак иначе. Наш новый порядок, во имя которого мы свергли тирана, требует Великого Вождя, не так ли?

— Так, Великий Вождь, — ответил Огуна, глазом не моргнув.

— Я на тебя рассчитываю, мой начальник стражи, — сказал я, чтобы напомнить ему о его новой должности.

— Я не подведу, — ответил он с необычной для него уверенностью в себе — начинал уже привыкать к своему новому положению.

Церемония торжественного принятия мною власти состоялась в обстановке всеобщего воодушевления. Со стороны ненадежных элементов никаких демаршей не последовало. Для пущей важности я держал в руке револьвер. Балунга передал мне амулеты вождя, я ритуально отпил из бутылки воды, заткнул револьвер за пояс и удалился к своей хижине. Меня сопровождала личная гвардия, а следом валили все остальные. Балунга остался перед своей хижиной один-одинешенек.

Когда я повесил регалии власти над дверью своей хижины (бутылку я спрятал в тайник, где хранил револьвер), старейшины издали восторженный клич, тут же подхваченный толпой. Вслед за тем, согласно программе, гвардия по моему сигналу стала раздавать сушеное мясо из запасов предусмотрительного Балунги. Официальные проявления восторга сменились безудержным ликованием, и гвардия окружила меня, охраняя мою особу от чересчур бурного проявления радости освобожденного народа. Гвардия была вооружена копьями моей конструкции. Лица у воинов были грозными, но я знал, что это маска, которой настоящий воин обязан прикрывать подлинные чувства. Скрывает эта маска радость и удовольствие от того, что они в нужное время перешли на нужную сторону.

Сразу после инаугурации (в своей речи я обещал скорую вылазку к реке) начались танцы. Затянулись они до поздней ночи. Не тратя времени на забавы, Огуна, согласно моему приказу, приступил к формированию военных отрядов.

И трех дней не прошло, как были заложены основы нового государства. Прежде всего Огуна создал небольшую, но сильную армию, вооруженную удлиненными копьями. Вслед за этим Секо сформировал специальный отряд, предназначенный для охраны установленного порядка. И наконец, при помощи этого отряда я распустил Совет Старейшин, переименовав его в Совет Племени, Семьдесят процентов старцев-консерваторов я отправил на покой, а на их место назначил молодых удальцов, доказавших уже свою преданность.

По моей рекомендации главой Совета был избран Огуна. Понятно, проголосовали за него единогласно. Пост колдуна я сохранил за собой, опираясь на пожелания моего народа (которые шепотом подсказал Огуне). Как-никак Огуна не имел еще опыта управления государством, и нужно было помогать ему время от времени.

Теперь стало ясно, что не за горами время, когда я смогу полакомиться жареной козлятиной с солью. Чтобы приблизить этот светлый миг, я приказал устроить маневры. Сам я — человек штатский до мозга костей, не прошел даже рекрутской подготовки (ввиду состояния здоровья и дяди в генеральном штабе), но много раз наблюдал по телевизору парады и учения. Этого хватило, чтобы отдавать короткие звучные команды, знаменовавшие новый этап в развитии вооруженных сил племени. Кроме того, я произнес выразительную речь о преимуществах нового оружия, чем поднял дух моей армии.

Через неделю развернулись маневры. Время от времени я лично инспектировал полигон. Воины быстро обучились протыкать крокодильи чучела на земле и под водой. Настало время сразиться с настоящими крокодилами. Желая славы, воины Огуны с нетерпением ждали этого мига. В том меня убеждали не только собственные наблюдения, но и ежедневные донесения Секо.

На рассвете армия выступила; все было продумано. Впереди двигалась небольшая разведгруппа из лучших бегунов племени. Они вели взвод коз — точнее, козлов отпущения, — которым предстояло первыми принять на себя натиск крокодильей прожорливости. Отстав на полкилометра, продвигались главные силы, за ними — я в плотном кольце личной гвардии и наконец — все остальные члены племени. В хижинах остались только младенцы, старики, не способные уже передвигаться без посторонней помощи, и, ясное дело, Балунга, которого я приказал посадить под замок. Он не раз заверял в своей лояльности и преданности, но рисковать я не хотел.

Козлы отпущения упирались и бодались, что свидетельствовало о их слабой политической подготовке. Они не понимали серьезности возложенных на них функций и оттого задерживали наше продвижение.

Наконец разведчики исчезли в прибрежных зарослях, где два года не ступала нога человека. Главные силы шаг за шагом продвигались следом. Сердце у меня заколотилось. Наступал решающий миг.

Текли минуты, а из зарослей никто не показывался. Но не могли же крокодилы слопать всех сразу?! Мне стало, не по себе, я велел людям Секо теснее сомкнуться вокруг меня, а Огуне приказал начать атаку. Воины, потрясая копьями, с воплями ринулись в заросли. Вскоре их крики затихли.

Достойные члены Совета Племени стали боязливо коситься на меня, а замыкавшие шествие женщины на всякий случай подняли плач. Моральное состояние падало. Даже гвардейцы поглядывали на меня беспокойно.

Услышав тревожный шепот: “Все погибли…”, я решил бросить на чашу весов весь свой авторитет. Крикнул Секо:

— За мной!

И ринулся в заросли. Следом с треском ломилась гвардия — слава богу, не подвела!

Изготовив копье к бою, я промчался сквозь заросли и оказался на сыром берегу Великой Реки. Удивительное зрелище открылось передо мной. Разведчики и главные силы армии в беспорядке бродили над водой и что-то старательно высматривали.

Предоставленные сами себе козлы отпущения спокойно щипали травку.

Огуна отрапортовал:

— Великий Вождь! Нет никаких крокодилов. Одного только нашли в воде, да и тот слепой. Ищем дальше.

— Этого я и ожидал, — сказал я на всякий случай, знаком отослал его и стал прикидывать, как обернуть ситуацию к нашей военной славе.

В тот же день состоялось собрание. Гвоздем его стала моя речь, посвященная триумфальному походу нашей непобедимой армии.

Огромное внимание я уделил церемониальному оформлению каждого племенного обычая. Ничто так не влияет на общество, как торжественные церемонии: они символизируют авторитет правительства, стабильность и хорошие перспективы на будущее.

Нужно добавить, что торжественность эта знаменовала еще дальнейшее развитие демократии в жизни нашего племени и подъем ее на недосягаемую высочу. Я ввел обычай, по которому во время торжественных церемоний любой член племени мог задавать вопросы и высказывать свое мнение о политике Великого Вождя. Я всегда был сторонником неограниченной демократии и вел мой- народ к этой именно цели.

Правда, механизм задавания вопросов и высказывания своего мнения нужно было несколько упорядочить — по чисто техническим причинам. Что получится, если все сразу начнут вдруг задавать вопросы и высказывать свое мнение? Наступит хаос, и нарушится порядок, который я столь тщательно лелеял. А потом я назначил Секо ответственным за охрану порядка и законов, потом назначил тех, кто должен был задавать вопросы. Вскоре назначение на пост задающего вопросы стало одним из высочайших отличий. Поскольку задавать вопросы имел право представители всех слоев общества, но не все знали, о чем спрашивать, Совет Племени подготовил списки стандартных вопросов и выражений своего мнения о важнейших событиях нашей жизни. Любой мог принимать участие в демократическом диалоге, не опасаясь, что его выступление окажется политически незрелым. Это был важный шаг на пути реформы общества. С каждой торжественной церемонией я убеждался, что мы идем верной дорогой. Выдвигавшиеся инициативы получали единодушное одобрение племени. Ни одного-единственного голоса против!

Так было и в тот раз, когда я объявил для всеобщего сведения, что с помощью Аквавита заранее уничтожил всех крокодилов с помощью особого заклятья. Наша храбрая армия все равно расправилась бы с врагом, но я слишком люблю свой народ, чтобы подвергать его неоправданному риску — Моя речь была прервана взрывом неподдельного восторга Когда восторги утихли, я сделал официальное заявление прибрежные районы, наши исконные территории, возвращены племени. Как обычно перед лицом территориальных приобретений, последовала буря ликования. Тогда я объявил, что козлы отпущения будут съедены на торжествах в честь нового порядка, открывшего перед племенем необозримые перспективы. Секо с трудом успокоил ликующий народ.

Теперь я м. ог спокойно выпустить Балунгу — больше он не опасен.

Торжества затянулись до поздней ночи. Песням и хороводным танцам не было удержу. Мне приятно было наблюдать, как веселится мой народ. Одно только раздражало: отсутствие соли.

На следующее утро после пресного завтрака из жареной фасоли и козьего молока я приказал установить связь с племенем, обитавшем на том берегу. Это оказалось труднее, чем я предполагал. Все тамтамы племени оказались негодными к употреблению. Как и пироги, сгнившие на берегу за время владычества крокодилов.

Пришлось сразу после завтрака сформировать из воинов ремонтно-строительную бригаду; часть людей мастерила новые тамтамы (что за правительство без средств связи?), часть приступила к починке пирог; для себя я приказал построить особый корабль, оснащенный, кроме весел, еще и парусами моей конструкции. Пирога эта должна была играть. роль флагманского корабля.

Хотя Секо и его бравые ребята подгоняли воинов, работа заняла весь день. Когда все было готово, я велел Огуне наладить связь с тем берегом и запросить их согласие на визит доброй воли. Хорошо помню тот дивный вечер на берегу Великой Реки и грохот тамтамов.

Почти час Огуна безрезультатно вызывал тот берег. Наконец мы услышали ответ.

Я нетерпеливо смотрел на Секо, а он переводил:

— РА-ДЫ УСТА-НОВ-ЛЕ-НИЮ СВЯ-ЗИ. МЫ ТО-ЖЕ ПОБЕ-ДИ-ЛИ КРО-КО-ДИ-ЛОВ. ХОЧУ ГО-ВО-РИ-ТЬ С БАЛУ-НГОЙ. БРАТ АМЕ-ЛУ-НГА.

Я растерялся и спросил Огуну:

— Амелунга в самом деле брат Балунги?

— Они родственники по матерям со стороны отцов (я плюнул и не переспрашивал). Что ответить?

— Ответь, что у вас теперь новый Великий Вождь. Он тоже брат Амелунги.

Под проворными пальцами Огуны вновь застучал тамтам. Вскоре пришел ответ:

— ХО-ТИМ ГО-ВО-РИТЬ С БА-ЛУН-ГОЙ.

Я разозлился — еще и оттого, что этот ответ напомнил о прошлом. И приказал закончить разговор. Вернувшись в деревню, созвал довереннейший штаб — Огуну и Секо. И сказал им:

— Если мы не исполним второго условия Аквавита, он может лишить нас своей благосклонности. Нужно овладеть горьким озером. К тому же, нельзя допустить, чтобы наши братья за рекой и дальше томились под ярмом режима Амелунги, в то время как мы свергли тиранию Балунги.

— Нельзя этого допустить! — дуэтом заявил мой штаб.

— Вот именно. Это — пощечина нашему новому порядку, — я все больше распалялся. — Величайшим эгоизмом с нашей стороны было бы сохранить новьй порядок для нас одних Разве наши братья не заслуживают лучшей доли? — закричал я. Крик — лучшее средство убеждения.

— Заслуживают! — вскричали мои соратники.

— У меня есть план, достаточно простой. Выполнить его будет нетрудно, особенно таким опытным воинам, как вы.

— Слушаем, о Великий Вождь, — сказал Секо.

— Нужно действовать быстро, иначе весть о непочтительном ответе Амелунги разлетится по деревне и внесет смятение в умы нашего народа.

— Вот именно!

— Будем действовать так, — я понизил голос. — Ты, Секо, хорошо знаешь родное племя. За рекой у тебя родственники. С их помощью ты растолкуешь нашим братьям, что можно жить лучше — так, как мы. Разумеется, тебе будут мешать старые консерваторы во главе с Амелунгой. Тогда вызывай на помощь нас. Все ясно?

— Да, Великий Вождь. Сделаю, как ты приказываешь.

— В случае успеха — а я не сомневаюсь в успехе — ты займешь пост дружественного вождя наших братьев с того берега. Подходит тебе это?

— Да, Великий Вождь, — тут же согласился он. — Амелунга никогда меня не любил и потому при первой же возможности выпихнул из племени. Но пришел час расплаты. Он разделит участь Балунги, получит то, чего заслужил, — закончил Секо язвительно, и я не сомневался, что он приложит все силы.

В ту же ночь Секо отплыл на другой берег реки. Два дня мы ждали его сигнала, но тот берег молчал. На третий вечер я не выдержал, пошел с Огуной на берег и приказал отправить депешу такого содержания:

— ЗНА-ЕМ, ЧТО У ВАС НЕ ВСЕ ГЛА-ДКО. УТ-РОМ ВЫ-СЫ-ЛА-ЕМ ПО-ДМО-ГУ.

Ответ пришел немедленно:

— ОТ-ВЕР-ГА-ЕМ ЛЮ-БУЮ ПО-МО-ЩЬ. НА-ША АР-МИЯ В ГО-ТОВ-НО-СТИ.

Выходит, Секо ничего не добился. Мне его было страшно жаль — как идеального кандидата на пост дружественного вождя. И я приказал готовить войско к выступлению — завтра утром, еще до рассвета. Огуна занялся технической стороной дела.

Мы выступили за час до восхода солнца. Я с удовольствием обозревал мой флот — он производил впечатление даже в сумерках. Воины были настроены по-боевому — там, на той стороне реки, их ждали будущие жены. Их азарт еще больше разожгло мое заявление об отмене выкупа за жену из дружественного племени.

Десант высадился быстро, слаженно. Несмотря на вчерашние уверения в боеготовности, армия Амелунги еще спала. Только личная стража старого вождя оказала сопротивление — впрочем, весьма слабое. Удлиненные копья моей конструкции показали свое превосходство над традиционным оружием.

Но Секо мы нигде не могли найти. О нем никто словно и не слыхивал. Амелунга твердил, что Секо в этих краях и не появлялся. Но я поручил моей личной гвардии побеседовать с ним, и язык у него развязался: он вспомнил, что в самом деле вроде бы и видел Секо. Потом признался, что посадил Секо в пещеру над рекой. Я послал двух гвардейцев освободить Секо, а Амелунге велел отречься. Он отрекся немедленно, что послужило для него смягчающим обстоятельством. Военный трибунал под председательством Секо осудил Амелунгу всего лишь на изгнание.

По просьбе нового вождя Огуна выделил часть наших вооруженных сил для помощи в создании собственной армии.

Со всеми этими формальностями мы разделались быстро. Теперь я мог посетить Горькое озеро, тем более что Секо официально пригласил меня на отдых. Я охотно принял его приглашение.

Впервые после долгого перерыва я ел соленую пищу.

Дни тянулись неспешно; Секо делал все, чтобы ублаготворить меня. Огуна тем временем в качестве моего заместителя управлял нашим народом. По обе стороны реки воцарились мир и добрососедство. Следуя моему примеру, туземцы стали солить пищу и вскоре так к этому пристрастились, что другой еды и не представляли.

Я охотно бы задержался у Секо подольше, но поведение Огуны меня все больше беспокоило. Рапорты о положении в деревне он присылал лишь после сурового напоминания — хотя должен был делать это регулярно. Кроме того, в донесениях он перестал титулировать меня “Великим”. Нужно было срочно возвращаться. Огуну я застал в окружении любимых родственников, которых он назначил на ключевые посты в аралии. Они как раз созвали собрание и с грустью говорили, что моральный дух нашей армии падает с устрашающей быстротой. Огуна заявил: не видя отныне перед собой врага, армия разлагается. И напомнил мне, что это я выдвинул военную доктрину, по которой армия без врага медленно, но верно деморализуется и распадается. Теперь даже дети не боятся Балунги, он не годится больше на роль врага, способного сплотить армию для отпора ему.

И маневры армии наскучили. Огуна упрямо твердил, что ей необходим настоящий враг. Трудно было против этого возражать, и я готов был признать правоту Огуны, но неожиданно случилось нечто, повергнувшее меня в трепет.

Как-то ночью, проверяя свой тайник, я не нашел там ни своего ржавого револьвера, ни бутылки. И тут же сообразил, что Огуна отыскал-таки врага, способного спасти его армию.

Врагом этим предстояло стать мне.

Не мешкая ни минуты, под покровом ночи я нагрузил мой флагманский корабль изрядным запасом провианта и оружия. И оттолкнул его от берега. Чересчур большой неосторожностью с моей стороны было бы дожидаться утра и искать похищенное.

Так что я плыву сейчас вниз по реке. Очень надеюсь, что удастся отыскать летчиков, собиравшихся поселиться пониже Тропика Козерога.

Варшава, 1980

Перевод Александра Бушкова

Марчин Вольский АВТОРСКИЙ ВАРИАНТ

Девушка в джинсах вышла едва ли не на середину дороги.

“Симпатичная, — подумал Мартин, далеко объезжая ее. — И весьма!”

У нее была стройная фигура, волосы, отблескивавшие металлом, и смешное полудетское личико. В другой ситуации он обязательно остановил бы машину. Но не теперь. Сейчас он действовал строго по инструкции.

Лес кончился, точнее, появилась широкая поляна с заметным издали павильоном мотеля. Два здания, окруженные бором, полным сырости, птиц и жухнущих листьев. Напротив мотеля — низкое строеньице автомобильной мастерской, украшенное вывесками “Датсуна”, “Форда”, “Фольксвагена”. Мартин свернул туда. Вышел механик, рыжий крепыш с красным лицом довольного собой человека.

— Стряслось что-нибудь? — усмехнулся он, постукивая ботинком в низ кузова.

Мартин кивнул. Левый бок машины выглядел плачевно. Смятый бампер, покореженная дверь, разбитая фара, исковерканное крыло. Механик наверняка несказанно бы удивился, увидев, как час назад сам Волонтер методично уродовал свою машину, старательно направляя ее на бетонный столб.

— Это недолго? — спросил Мартин.

Рыжий развел было руками, но пара банкнотов улучшила его настроение.

— Завтра к полудню будет как новенький.

Клиент поморщился:

— Ну что ж… А что до того времени буду делать я? Похоже, до ближайшего города миль пятьдесят.

— Шестьдесят. Но вон там — мотель. Неплохой и в это время года почти пустой.

Волонтер вздохнул, отдал ему ключи и направился в сторону белой лестницы. Он шагал не спеша, как человек, вырванный из нормального ритма жизни. Его обогнала девушка в джинсах. Бедняжка, полмили ей пришлось топать пешком. Мартин улыбнулся. Девушка презрительно глянула на него и свернула в бар. Вообще-то он мог ее и подбросить… Мартин взял ключ от номера, но не торопился занести туда портфель.

— Пойду прогуляюсь, — сказал он женщине за стойкой, хотя та ни о чем его не спросила, удовольствовавшись тем, что вписал в книгу: “Мишель Верной из Монреаля”.

Озеро лежало метрах в четырехстах от мотеля. Шагая берегом вдоль указателей, Мартин дошел до свежесрубленной ольхи. Там, раздевшись, вошел в воду. Вода оказалась теплее, чем он предполагал. Лодку он отыскал без труда. Она стояла там, где и должна была находиться. Гребя без особой спешки, он переплыл на другую сторону, к берегу, окруженному чащобой, пристал у заброшенного, едва выступавшего над водой помоста. Оттуда заросшая травой дорожка привела его к старому домику лесника. Он огляделся. Никто за ним не следил.

— Прекрасно, вы пунктуальны, — сказал, глянув на часы, щуплый мужчина с коротко стриженными, лоснящимися волосами и усиками, напоминавшими прилепленный под носом клочок шерсти. На лесничего он не походил, хотя весь дом заполняли скрещенные двустволки, рога и охотничьи олеографии. Он еще раз оглядел прибывшего и спросил тише:

— Мартин Волонтер, разумеется?

— Я — Мишель Верной, пошел прогуляться и думал…

— Порядок, — усмехнулся темноволосый. — Я майор Омикрон из Специальной Группы… Но зачем я спрашиваю? Кто не знает в лицо мистера Волонтера? Еще в школе я зачитывался вашими книгами. Меня всегда интересовало, откуда вы все это берете? А “Третью планету” я знал наизусть. “Седой Глор одним прыжком достиг вакуумолета…”

Писатель пожал плечами. Он ехал не на авторский вечер Собственно, он понятия не имел, для чего его сюда вызвали. Некто, представившийся профессором Моррисом, навестил его вчера около полуночи. Обещал царский гонорар за участие в важном эксперименте. Просил только соблюдать полную конспирацию.

— Понимаю, вы хотели бы сразу приступить к делу, — догадался Омикрон. — Тогда пойдемте.

И открыл двустворчатые дверцы дубового шкафа. Писатель удивился — внутри ждала современная кабина лифта.

— Хорошо придумано, верно? — Офицер пропустил его вперед и нажал одну из двадцати кнопок. Кабина тронулась. — В точности как в “Гроте сирен”, мы скопировали наш центр с вашего романа, — признался он. — Но здесь, по крайней мере, можем быть уверены, что нам никто не помешает.

Лифт остановился на пятом уровне. Они вошли в небольшую комнатку, где у стены стоял стражник с излучателем, а в глубине выпрямился над столом во весь свой немаленький рост профессор Моррис (если только это было его настоящее имя). Дверь автоматически захлопнулась.

— Ну, к делу, — сказал профессор, не тратя времени на какие-либо вступления. Лампа погасла, в глубине комнаты вспыхнул видеоэкран.

Насколько хватало взгляда, тянулся унылый пейзаж — страна болот, карликовых деревьев и холодных ветров. Группа геологов, оснащенных детектором радиоактивности грунта, работала с удвоенными усилиями. Черно-белый фильм показывал группу палаток, ангар для оборудования, ямы шурфов. Не было необходимости замораживать грунт — хотя стояла весна, температура не поднималась выше нуля. Разыскиваемый объект залегал неглубоко, и все указывало, что он был затоплен в болоте, а не упал туда сам… Камера наезжает ближе, появляется аскетическое лицо профессора Морриса, охваченное неподдельным воодушевлением. Не каждый день случается откапывать летающие тарелки!

Космический корабль выглядел в точности так, как в стандартных рассказах и научно-популярных брошюрах. Сделан он был из неизвестного на Земле металла, не разрушаемого известными методами. Может быть, потому экипаж и не уничтожил его, ограничившись затоплением. А экипаж был — корабль нашли открытым.

С тунгусским метеоритом его роднило лишь небесное происхождение — его появление не сопровождали взрывы и катаклизмы, не считая разве что множества дохлой рыбы. Дату установили точно. Корабль затопили девятнадцать с половиной лет назад. До этого астрономы наблюдали небольшое светящееся1 пятнышко, довольно быстро приближавшееся к Земле, и приняли его за метеорит. Неожиданно, подлетев совсем близко, он исчез из глаз. Считали, что сгорел в верхних слоях атмосферы. Что любопытно, летающую тарелку не зафиксировал ни один радар. Только сегодня оказалось возможным связать посадку тарелки с таинственным исчезновением трех боевых самолетов — совершая рутинный полет над Арктикой 2 октября, они вошли в облака, а затем связь с ними оборвалась. Последними словами одного из пилотов были: “Спускаюсь, эти интересно”. С тех пор никто не нашел ни самолетов, ни девять человек экипажа.

Однако теперь профессор Моррис отыскал внутри космического корабля небольшой плоский ключик от банковского сейфа, принадлежащего Джону Кабинде, бортовому стрелку одного из самолетов. И не посчитал нужным с кем-либо поделиться своим открытием.

Другое открытие, попавшее в свое время в прессу, но оставшееся незамеченным: старый браконьер, Одноглазый Сэм, рассказал за стаканчиком, что в ночь со 2 на 3 октября видел в дождь девятерых мужчин в белых комбинезонах направлявшихся в сторону единственной в округе автострады… Его свидетельство препроводили в архивы и забыли о нем. Когда профессор Моррис отыскал эту историю и в поисках Сэма навестил его родню, узнал об удивительном стечении обстоятельств. Одноглазый Сэм погиб как раз накануне, в пьяном виде свалившись с моста. Не оказалось среди живущих и водителя трансконтинентального грузовика, проезжавшего 3 октября в этих местах. Грузовик неожиданно изменил маршрут, направляясь на юг в более населенные места, на повороте вылетел на обочину и сгорел вместе с водителем.

Здесь Омикрон на миг прервался и пояснил, что все это Моррис выяснил значительно позже, после того, как провел запечатленные на пленке поиски. Сначала нашли тарелку. Эта находка, что вполне понятно, держалась в тайне — сначала допускали и земное происхождение объекта. Но детальное исследование тарелки показало, что ее экипаж составляли девять существ размером не больше мужского кулака. Они улетучились без следа. Тщательное исследование кухни и склада летающей тарелки позволило выдвинуть любопытную гипотезу: исчезновение самолетов не было случайным. Пришельцы нашли способ посадить их на землю (в шести милях от места затопления тарелки был заброшенный аэродром, не использовавшийся со времен второй мировой войны), а потом… Приходилось фантазировать: возможен симбиоз меж землянином и пришельцем со звезд, поселившимся в человеке, как червяк в яблоке? Моррис считал, что симбиоз таковой возможен. Рассчитывал даже, где может поместиться пришелец-симбионт — на месте удаленного правого легкого. Нервная система “квартиранта” прорастает в организме хозяина, полностью контролируя его мозг Но трудно установить, произошел ли симбиоз уже 2 октября, или загипнотизированные летчики сначала просто унесли (допустим, в рюкзаках) своих пассажиров в какой-нибудь крупный город.

Самолеты же пришельцы могли попросту сжечь или уничтожить там же, на заброшенном аэродроме, неизвестным способом, не оставляющим следов.

— Итак, — констатировал майор Омикрон, с неким удовлетворением глядя на ошеломленного писателя, — почти двадцать лет пришельцы живут среди нас. Что вы на это скажете, милый автор “Солнечной стороны планеты”?

Профессор Моррис был человеком честолюбивым. Свои соображения он держал в тайне от остальных членов экспедиции, оставив им скрупулезные исследования объекта. Разумеется, он подготовил донесение, которое собирался передать кому следует. Но вдруг начались странные вещи. Высшее начальство неожиданно отозвало экспедицию. Находкой должна была заняться особая группа, что довольно туманно объяснил военной тайной. Моррис был еще и упрям он дошел до министра и отдал свое донесение. Выяснилось, что министр ничего не знал об отозвании экспедиции — всем этим занимался его заместитель (назовем его полковником), сорокашестилетний честолюбивый офицер латиноамериканского происхождения. Моррис поделился своими предположениями. Министр добродушно успокоил его, пообещал все выяснить, и они договорились встретиться назавтра. Покидая министерство, профессор чувствовал смутное беспокойство. И не напрасно.

Той же ночью министр скончался в своей резиденции от сердечного приступа. В наши нервные времена это случается и с людьми, что кажутся окружающим здоровыми. Обязанности шефа принял на себя полковник.

Иногда жизнь человеку хранят чистейшей воды случайности. Кто мог предполагать, что машина профессора Морриса застрянет в дорожной пробке и профессор решит идти пешком, но вывихнет ногу во время этой неожиданной прогулки; что один из его учеников случайно наткнется на него на улице и отвезет к знакомому врачу? Что брат профессора решит его навестить в это самое время? Что он, устав звонить в дверь, достанет ключ из-под коврика и войдет в квартиру с зажженной сигаретой в зубах?.. В квартире профессора оказался открытым газовый кран. Фред Моррис почувствовал запах, но было поздно. Грохот, взрыв, летят осколки стекла…

После визита к врачу профессор засиделся у своего ученика. Утром он узнал о смерти министра и брата. Впрочем, газеты сообщали, что погиб сам профессор.

Учеником, протянувшим профессору руку помощи, был экс-полицейский, экс-ученый, а ныне — важная шишка в командовании химических войск, которого друзья именовали майором Омикроном. Он и склонил профессора принять вызов судьбы — разыгрывать отныне роль собственного брата Фреда.

— Занятный сценарий, верно? — спросил Омикрон. Лицо Волонтера стало задумчивым..

— Почему вы мне все это рассказали? — спросил он наконец.

— Потому что мы имеем право допустить: девятеро пришельцев не случайно прибыли тогда на Землю. И поселились в телах пилотов не шутки ради. В чьих телах они находятся сейчас, определить трудно.

— И все?

— И все. Это явно была разведывательная группа, быть может, группа, обязанная исследовать район и приготовить все к вторжению.

— Вторжению? — вскочил Волонтер.

— Да. Вторжение спустя двадцать лет.

— Это ваша гипотеза?

— Увы, не только гипотеза. Обсерватории сообщают, что к Земле с огромной скоростью приближается целый рой светящихся пятнышек. Первый эшелон уже поблизости. Мы знаем, что они значительно превосходят нас: неуязвимы с биологической точки зрения, лишены сантиментов и обладают огромными возможностями воздействия на человеческую психику.

Мартин открыл рот, хотел что-то сказать, но в голову, ничего не приходило.

— Присутствие этой девятки среди землян осложняет ситуацию. Кто знает, быть может, среди нас находятся и другие разведывательные группы. При их возможностях носителем может оказаться любой. Любой может носить в себе вместо правого легкого страшного “наездника”.

— Допустим, — буркнул Волонтер. — Двадцать лет — долгий срок. Надеюсь, вам удалось кого-нибудь выявить?

— У нас было мало времени, — вздохнул Омикрон. — И работала горстка людей — я, профессор, несколько наших друзей. Ведь полковник, ставший министром…

— Понимаю. Кто еще, кроме него?

— Увы, остаются лишь догадки. Приходится прикидывать, какие посты заняли бы мы сами, вторгнувшись таким образом на чужую планету. Подозреваемых десятки, а то и сотни… Штаб противовоздушной обороны, ракетные войска, Агентство аэронавтики, разведка, средства массовой информации… Мы не можем ни с того ни с сего вдруг обследовать с помощью рентгена всех и каждого. Не можем предпринимать ничего, что помогло бы пришельцам понять: мы напали на след… Отсюда наши центры, помещенные в таких вот бункерах, отсюда ограниченные возможности, подача “наверх” ложной информации о наших “исследованиях”… — Он закашлялся. Отхлебнул пива.

— Но обоснованы ли ваши подозрения насчет полковника… министр мог умереть и от естественных причин? — спросил Мартин.

— Два года назад случилась любопытная история. Полковник, в то время еще майор, участвовал в облаве на гангстеров. Я тоже там был и видел, как ему влепили пулю в лоб.

— И она его не убила?

— Отскочила рикошетом и ранила одного из наших.

Моррис вмешался:

— Я только потом догадался, что чужаки, сами неуязвимые, хотели предохранить и свои человеческие “скафандры”. Мы их называем в шутку живым телефоном… Носителя нельзя ни ранить, ни убить. Вот только руки ничем не должны отличаться от человеческих. Руку слишком часто приходится подавать для рукопожатия…

— Но медицинские исследования могли бы…

— Да. Но как их провести, если в нашем распоряжении осталась неделя, а все подозрения падают на особ весьма высокопоставленных?

Настала тишина. Где-то в глубине бункера неустанно работали какие-то механизмы.

— Зачем вы меня сюда пригласили? — снова спросил Мартин.

— В нынешней ситуации мы хватаемся за любую возможность. Традиционная наука ничем не может помочь. Быть может, фантазия выручит? Вы известны как гейзер фантазии.

— Но только лишь литературной.

— А чем ситуация отличается от какой-нибудь вашей повести? Мы хотим, чтобы вы думали. Фантазировали. Выдвинули тысячу и один проект, как можно более неправдоподобный… Разумеется, вам не придется трудиться даром.

— А если мне ничего не удастся выдумать?

— Попробуем что-нибудь примитивное. Мои люди рвутся в бой. Можно было бы, подобно террористам, захватить несколько важных персон и проверить, из чего они сделаны…

В голове офицера звучала решимость. Волонтер верил, что Омикрон готов на все.

— Сколько у нас времени? — спросил писатель сухо.

— У вас сорок восемь часов. В мотеле вас будет ждать компьютер со всеми данными, какие только необходимы. Информации мы собрали много. Но новые концепции может построить только человек…

— Только двое суток? Но ведь у вас есть неделя…

— Завтра здесь соберется наш частный штаб. Нужно принять решение и начать действовать.

— Мог бы я получить информацию обо всех подозрительных?

— Завтра, — усмехнулся Омикрон. — Пока что нам нужна чистой воды теория. Вот досье полковника, если оно вам необходимо. Ничего интересного — кроме того, что в возрасте 25 лет он попал в автомобильную катастрофу.

— Но тогда он еще не был покрыт “живым тефлоном”?

— Можно с уверенностью сказать, что нет. От той аварии у него остался большой шрам на спине — в аккурат над правым легким… Как-то на маневрах он снял рубашку, и его сфотографировали…

Получасом позже писатель покидал бункер, и майор тепло прощался с ним:

— Мы на вас полагаемся! Это будет самое интересное литературное задание, о каком я только слышал!

Проходя мимо портье, он пожаловался на хлопоты, связанные с починкой машины, что надолго задержат его здесь (но промолчал, что под благовидным предлогом попросил механика разобрать двигатель). В баре девушка в джинсах потягивала через соломинку темно-красный напиток. Он поклонился. Ответом была ослепительная белозубая улыбка. Хороша штучка!

Его комната оказалась на втором этаже. Номер тринадцать. Красные портьеры великолепно гармонировали с обоями, явно наклеенными недавно. Мартин Волонтер взялся за работу. Исписывал лист за листом, временами делал рисунки, консультировался с компьютером, и тот послушно отвечал, какую идею Станислав Лем выдвинул в 61-м, какую — Курт Воннегут в 74-м. Погрузившись в раздумье, не заметил, как дверь открывается. Пушистый ковер заглушал шаги, и он почуял присутствие чужого, лишь когда чья-то теплая ладонь коснулась его шеи.

— Это я, — сказала девушка. Сейчас на ней были не джинсы, а просторное кимоно. — Мне казалось, в эту ночь вы чувствуете себя одиноким.

— Я работаю, — сказал он желчно, но невольно присмотрелся к плавным изгибам, которые полупрозрачный пеньюар скорее являл миру, чем скрывал. Девушка показалась ему старше, чем тогда, в баре. — Кто вас сюда прислал?

— Меня зовут Юлия.

— Мишель, — буркнул он.

— В самом деле, мэтр Волонтер? — рассмеялась она. — Если уж наше знакомство носит официальный характер, позвольте представиться: лейтенант Дельта. Да-да, я скорее похожа на маркитантку, но я в самом деле работаю в штабе майора Омикрона. Обязана опекать тебя и помогать, чем только могу. Чем только могу, — подчеркнула она.

Какой-то миг он колебался — не ловушка ли?

— Я должна описать тебе, как бункер выглядит изнутри, чтобы ты мне поверил, или достаточно будет, если я пойду принять душ? — Видя, что он несколько ошеломлен, девушка добавила: — Я не делаю из секса тайны или бизнеса, ложусь в постель с кем и когда хочу.

Он покраснел:

— Юлия, осталось 38 часов, каждая минута дорога. Когда кончу с пришельцами, наступит черед земных дел.

— Вот он — творческий характер… Понятно, почему тебя называют суперменом труда и титаном воздержания… Ты ведь не женат?

— Нет.

— Кофе тебе сделать?

— Разумеется…

Впереди у Юлии было много времени, чтобы оценить как следует его стойкость в работе и воздержание. Он не сомкнул глаз, выпил 38 чашек кофе, выкурил множество сигарет, исписал стопу бумаги. Безропотно выполнявшая обязанности горничной Юлия четыре, часа вздремнула, выпила немного виски, для бодрости пробежалась вокруг мотеля. На вторую ночь, на рассвете, Мартин внезапно встал из-за стола, прошелся по комнате, присматриваясь к спящей, сел рядом, и она почувствовала, как ладонь писателя движется по ее обнаженной спине, груди. Обняла его обеими руками, притянула. Мартин мазнул губами по ее губам, встал.

— Не сейчас! Я должен записать одну мысль.

Светало. За окнами чернели деревья.

В полдень минул сорок восьмой час работы. Мартин собрал бумаги. Свои выводы подчеркнул красным фломастером Юлия заглядывала ему через плечо, но ей немногое удалось понять в мешанине сокращений, названий, стрелок.

— Что-нибудь есть? — спросила она.

— Хватило бы на небольшую библиотеку… Пойдешь со мной в бункер?

— Разумеется.

Они направились в сторону озера. Из-за облаков выглянуло солнце, но было довольно прохладно. Волонтер был доволен собой — насвистывал, притянул к себе девушку.

— Похоже, ты нашел подходящий вариант? — спросила она.

— Похоже.

— А рассказать можешь?

— Теперь могу.

— Ну и?

— Идея номер 24-б. Я назвал ее “ловушка”. Коли уж мы знаем, что полковник — пришелец, следует установить за ним слежку, а потом рассказать ему о работах Омикрона. Он наверняка попытается встретиться с остальными собратьями. Их телепатические способности проявляются в полную силу только тогда, когда они собираются вместе.

Он замолчал, посмотрел в небо. И увидел. Черная точка над горизонтом.

— Ложись!!!

Она повиновалась. Белая полоса прочертила небо, коснулась того берега. Мигом позже они услышали оглушительный грохот, взлетели огонь и дым. Земля задрожала. Воздушная волна выхлестнула в мотеле все стекла.

— Что это? — крикнула девушка.

— Они нас обнаружили… Подожди!

Но Юлия побежала вокруг озера к тому месту, где стоял домик лесника. Зачем? От него не осталось и следа. Точно нацеленный ракетный удар должен был уничтожить и бункер, вплоть до нижних уровней. Волонтер побежал за девушкой. И тут!..

Очень глупо себя чувствуешь, когда земля внезапно разверзается под ногами. Мартин перекувырнулся и очутился на дне глубокого колодца с отвесными стенками. Выругался.

Над колодцем вдруг появились лица Омикрона, Морриса, Юлии.

— Вариант 2 — “ловушка”, — сказала лейтенант Дельта. — Веди себя спокойно, Мишель, Мартин, или как там тебя зовут в твоей галактике.

Он молчал. Его мозг горячечно работал.

— Вы в точности как люди, — сказал профессор. — Наивны и невыносимо уверены в себе. Ваша ракета бункер не повредила, а мы теперь знаем все твои контакты.

— Контакты? Вы с ума сошли, принимаете меня за кого-то другого. Юлия была со мной все это время, она подтвердит, что я ни с кем не контактировал!

— Очередная ошибка. Ты не обнаружил, что комната номер тринадцать была огромным датчиком, регистрировавшим все излучения твоего организма. Притворяясь, будто размышляешь, ты связывался со своими. Мы установили твоих дружков, их восемнадцать — потому что было две посадки!

— Это вам ничего не даст, мы бессмертны! — крикнул он хрипло.

— Ну это уже вопрос для дискуссии на темы технологии, — сказал Омикрон.

Раздался странный звук — не то вой ветра, не то плеск, — и над колодцем появились вращающиеся жерла бетономешалок. Потоки тяжелой серой жидкости хлынули вниз. Писателя охватил страх:

— Хотите меня залить?

— Вот именно, будешь как муха в янтаре. Только ты будешь живой мухой. На целую вечность.

— Вас всех уничтожат!!! ...