Андрей Архипов Поветлужье

Глава 1 Пропажа

Вовка медленно приоткрыл глаза, выплюнул горький стебелек травы, уже набивший оскомину, и приподнялся на локте. Тень от полупрозрачного облака сбежала с лица, и яркие лучи заставили его опять зажмуриться — солнце было почти в зените и пекло, несмотря на еще не наступившее лето, немилосердно. Картинка окружающего пейзажа отпечаталась на закрытых веках яркими зелеными пятнами — первое разнотравье луга за небольшой извилистой речкой и сосновый бор за ним, взбирающийся на пологий холм у горизонта неровными, рваными уступами.

"И сколько можно тут сидеть? — Долгое ожидание отца все-таки выплеснулось наружу мысленным ворчанием: — Задержится на часик называется. Я уже давно прибежал бы на место. А если рвану сейчас, то можем разминуться... Интересно, Тимка еще плутает или уже дрыхнет по дороге домой? Может быть, не успевал засветло и переночевал где-нибудь на озере, в наспех сооруженном шалаше? Нет... тогда бы он уже явился в деревню. Разве что дядя Коля его перехватил по дороге и выдрал так, что Тимка не смог дальше идти... Эх, лучше бы так и было".

Вовкин дружок пропал вчера, отправившись рыбалить утром на дальнее озеро, благо, в школу бегать уже не надо было. Точнее, его пропажа обнаружилась вечером, когда после заката солнца Тимка не пришел с рыбалки, а Николай Степанович прибежал к ним домой выспрашивать про замыслы своего отпрыска. Вопросы в основном были о том, что сынок говорил, куда собирался пойти и когда обещал вернуться. Ответы были даны незамедлительно, с честными глазами и заскребшей где-то в дальнем уголке совестью. Якобы пойти тот собирался на дальнее озеро — оно находилось недалеко, километрах в семи за сосняком, а вернуться обещался вечером, с уловом.

На самом деле Тимка подбивал Вовку, кроме рыбалки, смотаться еще в сторону дальней лесной поляны с двумя дубами на ней. Очень старыми, поросшими покрывалом светло-зеленого лишайника от корней до начала веток деревьями. Толщины они были невероятной — такие гиганты даже несколько человек не могли обхватить зараз. Если сильно вытягивать ногу, то требовалось двенадцать ребячьих шагов чтобы обойти вокруг каждого великана, а уж такого красивого мха на других деревьях Вовка никогда не видел. Стояли лесные красавцы на опушке леса, за многие годы разогнав всю древесную мелочь в стороны от себя. Рядом с ними бил родник, крутым зигзагом сворачивая от поляны к одной из многих лесных речушек. Вода была очень холодная, а ветки деревьев так густо закрывали пространство над источником, что там спокойно можно было переждать дождь. Поэтому местные любители охоты, изредка забредавшие в лесную глухомань, сворачивали именно сюда. Самим дубам, наверное, было более тысячи лет — по-крайней мере, так болтали старики на завалинках. Как-то раз в деревню приезжали даже какие-то ученые. Якобы чтобы измерить возраст великанов и взять под охрану. "С ружжом кого-нить поставят", — чесали языком местные бабоньки, однако проводить их на место никто не взялся, а сунувшийся длинным языком в разговор Вовка, пытавшийся рассказать, что он был там целых два раза, получил легонько по губам. Потом уж ему отец объяснил, что никто из местного люда не хочет устраивать в окрестностях экскурсионную тропу. Места здесь тихие и спокойные. Лишних людей, туристов и другого такого добра тут даром не нать. А излишне любознательным приезжим объясняли, что леса здесь обыкновенные, в основном смешанные. Частенько встречаются, конечно, сосновые боры и дубовые рощицы, но чтобы деревья по несколько метров в обхвате — это явно досужие сплетни. Так и отваживали редких люпопытствующих.

А для мальчишек на этой лесной поляне самым захватывающим были не огромные дубы и не чистейший родник с холоднющей вкусной водой. Хотя, чего греха таить, полазить по веткам толщиной в обхват, а то и полежать на них было одно удовольствие. Можно еще представить себя этаким Соколиным Глазом и высматривать что-нибудь с верхушки дерева, оглядывая расстилающийся вокруг нехоженый лес, благо, обитаемые места при этом были прикрыты на юге холмами и ничуть не резали глаз рукотворными сооружениями. Мальчишек манила противоположная сторона — чуть дальше в лесу расстилалась небольшая россыпь болот, и там можно было пострелять уток, если выпросить на минутку ружье у надзирающих взрослых. Пусть даже дичи на болоте было совсем немного, иначе бы охотники протоптали более широкие дорожки через лес, возможность стрельнуть лишний раз из настоящего ружья... Вот это был искус, так искус.

Поэтому в том, что Тимка намылился посетить эти места, ничего странного не было. Однако то, что он не вернулся к десяти часам вечера, заставило Вовку от своего вранья испытать некоторые угрызения, а еще через час его совесть и вовсе перешла от царапанья к покусыванию. Можно было, конечно, воспользоваться поговоркой отца, который иногда после ссор с Вовкиной матерью приговаривал, что "своей совести надо выбить зубы, тогда она будет тебя облизывать всю оставшуюся жизнь". Сам он, правда, при этом всякий раз шел на примирение первым, однако такая позиция в итоге не помогла, так что дело закончилось семейным разладом и разводом. Еще с малых лет Вовка поговорку запомнил и теперь пытался крепиться в соответствии с нею, не выдавая конечной цели Тимкиного путешествия. Собственно, Вовка и приехал к отцу на летние каникулы из города, где жил теперь с матерью и отчимом, ради таких вот походов. Они были огромной отдушиной в его обыденной и пыльной городской жизни, тем более что в этих местах он родился и жил до девяти лет, так что уже не представлял себе отдыха без леса и рыбалки. И вот на тебе, такое из себя начало лета! Причем он собирался идти с Тимкой вместе, но отец перед этим как раз попросил его помочь по хозяйству, так что Вовке пришлось остаться, смолчав о своем желании. Если бы взрослые узнали, что они собрались на поляну... О-о-о, тут был бы весьма вероятен исход с многочисленными телесными повреждениями где-то в районе чуть пониже спины.

Проблема была в том, что стояли великаны в глубине таежного леса — взрослые, кстати, и называли его тайгой, хотя в разговоре иногда путались. Мол, "не в тайге живем, а в людях, а настоящая-то где-то в Сибири находится". Однако местный лес ничем от нее не отличался, и что ни лето — в близлежащих селах снаряжались экспедиции за плутающими приезжими грибниками. Да что там говорить про городских, если местные тоже терялись и не всегда такие поиски заканчивались успехом. Даже здешний егерь Иван Михалыч, исходивший все тропки в окрестностях села и не так уж далеко располагающегося от этих мест заповедника признавался, что иногда застывает в ступоре, потому как ему кажется, что попал в совершенно незнакомую местность.

При пасмурной погоде и в густой чащобе, где мох на деревьях растет чуть ли не со всех сторон, а компаса при себе нет, — поди определись, куда идти. А пару дней погуляешь, переночуешь на холодной земле в лесу, закусив сырыми грибами, — и все, сломается иной человек: кажется ему, что ни сам не выйдет, ни его не найдут. Поэтому парни всегда помнили строгий наказ — в тайгу без взрослых ни шагу! Помнить-то помнили, но искус брал свое и по краешку таежной чащи к дубам смельчаки все-таки заглядывали.

"Вот и дозаглядывались", — подумал Вовка к одиннадцати часам вечера, вздрогнув от скрипа вылезшей из гнезда старых ходиков кукушки. И отправился сечь повинную голову — к отцу, который в свою очередь повез его к дому Тимки, без слов усадив на старенький мотоцикл "Урал". Однако дом друга оказался пустым, даже щеколда на входе была откинута и дверная створка сиротливо хлопала о порог, влекомая ночным сквозняком. Видимо, Николай Степанович укатил в соседнюю деревеньку из пяти неказистых изб, мирно заканчивающую бренное существование на этом свете без связи и электричества, — для того чтобы проверить наличие своего оторвы у своей же тещи. Поэтому Вовка был препровожден обратно домой и силой уложен спать, а всю информацию (и пару подзатыльников) о поисках получил уже рано утром от хмурого отца, который забежал позавтракать. Ближний лесной массив они со Степанычем прочесали ночью, глуша двигатель на лесных дорогах и вслушиваясь в свои одинокие замирающие крики посреди темного леса. Но дальше в тайгу не сунулись, да и добром бы это не кончилось. С утра же на ноги были подняты остальные соседи, и те из них, кто смог отложить свои дела, ринулись в лес, поделив районы поиска на квадраты между собой. Вовкин же батя сказал, что вернется часам к одиннадцати за обедом для всех принимающих участие в поисках. Правда, оговорил, что может и задержаться на часок. Вовку он оставил кашеварить, отдав наказ ждать его у моста через речку. Вот Вовка и ждал. Уже часа два.

Хорошо еще, что соседка осталась командовать небольшим отцовым фермерским хозяйством. Она-то уж знает, что и где лежит, а также к кому обращаться, если со скотиной случится беда. Хотя, собственно, к кому еще обращаться, кроме отца? Он единственный ветеринар в округе. Был. До распада колхоза. Дальше, как рассказывала та же соседка, все, что могли, поделили — благо, народу было немного, — а остальное хозяйство оказалось заброшенным и заросло травой. "Ладно, прорвемся, — продолжал рассуждать Вовка, откинувшись обратно на спину. — Главное сейчас — чтобы санкции за Тимкино "гулянье" не испортили весь летний отдых. Вообще-то вряд ли что-то серьезное могло случиться — все-таки пацаны со взрослыми иногда туда ходили, так что дорога хоть и глухая, но чуток известная..."

С другой стороны, лежит она далеко от дома, да и пробираться сквозь бурелом всегда очень муторно. И все же... Опасных зверей в округе раньше почти не попадалось, хотя иногда мишки и забредали. Но те с человеком предпочитали не связываться, так же как и порядком выбитые волки, сытые в последние дни расплодившимися мышами. Так что, скорее всего, Тимка мог просто ногу подвернуть, а еще вероятнее — решил пострелять уток из одолженного позавчера у Вовки самострела да и задержался до темноты. В любом случае он не дурак. Если уж поймет, что заблудился, то биться в истерике и бежать непонятно куда не станет. Сядет — и будет ждать криков или выстрелов. Если что — на дерево залезет, посмотрит, в какую сторону надо идти.

— А кстати, самострел — зверь... — Мечтательная улыбка расплылась на Вовкином лице. — Хотя сам-то я его и попробовать толком не успел. Все откладывал до приезда сюда, а Тимка как увидел его, так и прицепился — дай пострелять, дай пострелять!..

И не удивительно: выглядит самострел действительно классно. Стальная пластина, выточенная из рессоры (по крайней мере, так ее рекламировали во дворе, в один прекрасный момент сошедшем с ума на изготовлении стреляющих изделий), деревянный приклад, спусковой механизм и капроновый шнур. Вот за него как раз и боязно — вдруг лопнет, да по глазам... Хотя нет, не достанет, приклад вроде длинный получился. Со спусковым механизмом только пришлось повозиться. Так называемый орех, удерживающий тетиву в заряженном состоянии, был выточен из твердого дерева и посажен на шпиндель. А сам спуск сначала получался неудобный, потому что хотелось сделать настоящий средневековый, с предохранителем, а там мороки по соединению всех деталей... В итоге получился пистолетный спуск в виде угольника под девяносто градусов, упирающийся с одной стороны прямо в зарубку на орехе, а с другой — сидящий на жесткой утопленной пружине. Кроме того, поверх этого спускового крючка поставлена предохранительная скоба. А вот рычаг типа "козьей ножки" не получилось приспособить: времени не хватило до каникул, — но ничего, в следующем экземпляре будет. Только заряжать теперь приходится с помощью ног — нагибаешься, берешься за тетиву, ногами в плечи лука, рывок — и... оказываешься на земле, а может, и в луже. Ну да, первый раз так и было: тетива лопнула. Потом нормальный шнур нашел и приноровился. Но тяжело идет, зараза такая... А в тот раз пришел домой с грязной мокрой спиной и получил втык и нотацию, что подрастающее поколение совсем не бережет своих родителей. Промолчал, конечно, но никто же не виноват, что тетива порвалась!

Наконец, вдалеке показалось неспешно продвигающееся облако пыли.

"Ага, ага, вот только не с той стороны, — подумал Вовка. — Батя, видать, через другой мосток проехал, и заехал сначала домой. Ого-го, а в коляске-то вертикалка лежит — старенький ИЖ-12. Это куда же это мы собрались?"

— Давай залезай, Володька, сейчас расскажу все по пути. — Отец устало нагнулся за приготовленным сыном котелком с картошкой и пакетом с бутербродами, забросил все перечисленное вместе с пластиковыми флягами для воды в коляску и тихонько поехал через мостки. — Нашли твоего дружка, — начал рассказывать он на ходу. — Народ уже по домам расходиться стал, я как раз подвозил кое-кого... Только вот что-то Тимка сам не свой — истерика с ним, что-ли... А может, просто перенервничал — ерунду какую-то мелет про огромное озеро, про стаи гусей на нем. Где там озеро-то? Болото дальше есть мелкое — не утонешь, только вываляешься в грязи. Да ты должен знать это место, мы туда иногда уток с тобой ходили стрелять. Так что, скорее всего, врет он, как сивый мерин... Однако проверить надо, мы со Степанычем решили — пусть ведет, а выпороть никогда не поздно. Может быть, за болотом что-то и есть не очень большое, туда давно никто не совался напрямик, а в обход — все ноги стопчешь, если не переломаешь. Вот поэтому я ружье и прихватил. Взял еще десяток патронов с дробью: вдруг придется утку на ужин стрельнуть... — И уже под нос отец пробурчал: — Да картечи на всякий случай — небось егерь не замает за весеннюю охоту без разрешения.

— Это Тимка-то? — вдруг спохватился Вовка, осознав, что его друга поймали на обмане. — Ты чё, пап? Это я могу... э-э-э... сболтнуть что-то ради красного словца. А Тимка и раньше всегда правду в глаза любому мог сказануть, а уж после смерти матери зарок дал. Сказал, что с этого момента врать больше никому не будет, даже если за правду накажут сильно. Хуже, мол, чем сейчас, точно не будет. Он, по-моему, даже специально нарывается...

Тимка действительно нарывался. К примеру, в школе, если учителя замечали любой непорядок в классе, то знали, что могли обратиться к нему. И он, если принимал малейшее участие в беспорядке — всегда сознавался, не закладывая однако при этом остальных. И шел беспрекословно убирать битые цветочные горшки и стекла, оставляя дневник на столе учителя. А если не принимал, но страдали при этом невиновные, то подстерегал зачинщиков на улице и пытался заставить их принять участие в наказании. Обычно это продолжалось до чьих-нибудь кровавых соплей. Либо Тимкин соперник был бит и соглашался с его доводами, либо ему надоедало размазывать юшку по всклоченной физиономии правдолюба и он шел в учительскую, только чтобы отделаться от того. Организованную один раз "темную" Тимка стоически перенес и только с большим ожесточением стал отстаивать свои убеждения. Всеми вокруг это называлось обостренным чувством справедливости, а сам Тимка говорил, что ему так легче. В последнее время ему стоило только заявить, что он не возражал бы против признания виновных, — и те просто молча поднимались, чтобы принять наказание.

— Кстати, а что ты еще в коляску набросал? Домой заезжал никак? — спросил Вовка.

— Угу, заезжал. Картошки еще взял — в золе напечем. Ну и набор для ушицы, — ухмыльнулся отец. — Лук, чеснок, морковь, соль... В любом случае супчика похлебаем, что бы там Тимка ни обнаружил... Блин... едрена Матрена! — Это подбросило на лесной колдобине несовершенное транспортное средство, как только они съехали с наезженной грунтовки на заросшую тропинку.

— Зажигалку взял? — прокричал Вовка на ухо отцу, в очередной раз подскочив на кочке. — А снасти? Лески, крючки?

— Даже лучше — вон сеточка капроновая лежит, бреднем пройдемся. А "энзэ" — топор, одеяло, зажигалка, ложки, кружки, буты... ну... все нужное всегда в коляске валяется.

Семейный "тарантас" наконец выполз к небольшому оврагу, за которым расстилался густой смешанный лес. Пахнуло свежестью, еловыми ветками, терпким настоем прошлогодних прелых листьев... и вонючей гарью, облако которой медленно догнало ездоков и накрыло удушливым покрывалом.

— Собирай все вещи в мешок, — прокашлялся отец. — Да привяжи крышку к котелку и сунь его в пакет, а то будешь потом свои припасы со стенок рюкзака собирать... Ага, давай его сюда. Одеяло сверху накидывай. Тебе вон ту сумку. Всё, потопали...

Пробирались к месту Вовка с отцом около двух часов, шли тяжело. Упавшие деревья перемежались крутыми овражками, склоны которых были покрыты прелыми почерневшими листьями, скрывавшими мокрую глинистую почву. Ноги разъезжались, теряя опору, и Вовка пару раз соскользнул в ручей на дне одной промоины. Ботинки были уже покрыты толстым слоем грязи, не желающей отчищаться на трухлявых сучьях, разбросанных по краям незаметной тропинки. Да и та начала понемногу исчезать и скоро совсем потерялась в пробивающейся сквозь старую осеннюю подстилку траве, которая почти полностью скрыла следы недавно побывавших тут людей. Только по кое-где обломанным веткам, сломанным стеблям папортника и случайно попавшейся не до конца истлевшей пачке из-под сигарет можно было угадать, что человек когда-то ставил свою ногу в этом мрачном месте. Лес был похож на нетронутые заросли старого валежника, собранного неведомыми силами в одном месте. Помимо прочего, этот сухостой был приправлен сочащимися влагой мхами, которыми поросли сгнившие на корню деревья, а также пугал царящей вокруг тишиной. Даже обычной живности почти не было, словно звери тоже избегали давящей мрачности бурелома. Только неугомонные сороки стрекотали где-то по верхушкам деревьев да мелькнула раз заячья спина в кустах.

— Ну все, скоро выйдем, просвет уже виден... вон и Николай, уф-ф... — шумно перевел дух Вовкин батя, одновременно перелезая через очередное препятствие, перегородившее путь на опушку. — Эх, твою дивизию... Михалыча нам только не хватало. Он, конечно, мужик правильный, договориться с ним можно почти завсегда. Однако если упрется на своем, то грузовиком не сдвинешь... Ладно, давай двигай, Володька, вон твой кореш сидит, голову повесив. Отвлеки пока парня от неминуемой порки.

Михалычем Вовкин отец называл егеря, который был лишь чуть его постарше. За свою жизнь прошел тот, что называется, воду, огонь и медные трубы. Жил изначально в каком-то большом городе, воевал всю первую "Чечню" сразу после военного училища, был в самом конце ранен и капитаном ушел в запас. А дальше, по слухам, возвратился из армии в таком подавленном настроении, что чуть ли не сразу в монастырь собрался податься. Однако потом одумался и уехал в глухое село к дальней родне, где немного потоптался и пошел в егеря. Собственно, церковь в данном селении разломали еще в двадцатых годах, после чего оно и потеряло право зваться селом и стало обычной заштатной деревушкой. Жил егерь большую часть года один в своей лесной избушке, только на зиму перебираясь в село к родственникам. Поначалу попытался держать марку в лесном хозяйстве, но потом обнаружил, что семьи в деревне хотя и не голодают (кто же на земле с руками из правильного места себя до такого доведет?), но сидят в полном безденежье. Поэтому иногда подкидывал им мяса на продажу по городским родственникам. Однако выбивать местным живность в округе подчистую не давал. Весной же вообще всех, пришедших в лес с оружием, гнал домой под угрозой его отнятия, хотя и права делать последнее без участкового не имел. Если, говорил, дать тебе селезней на отстрел, то ты ведь не остановишься, пока все патроны не изведешь, а я один и за вами всеми уследить не могу. Мужики ругались, но слушались. А уж про уважение к егерю сказал случай, когда приезжие охотники (как их называли потом в деревне — "краснопиджачники") подстрелили без лицензии лося и послали Михалыча "куда Макар телят не гонял", пытаясь продолжить отстрел небольшого лосиного стада. Тогда он поднял всех боеспособных мужиков в округе (никто не отказался!) и грамотно обложил стоянку охотников. Ружья те, конечно, не отдали (да и не стал на этот раз егерь нарушать нелепого закона), а доводить пререкания с ними до крайности с порчей машин и имущества никто не стал (пулю в спину или подожженный дом от новых хозяев жизни получить не очень хочется). Однако лося и настрелянную дичь отняли и пообещали прострелить колеса, если тут же не уберутся. Полтора десятка человек с оружием наперевес могут в этом убедить кого угодно, особенно если не ведутся на матерки и крик, а попытки пойти врукопашную пресекают выстрелами под ноги. Так что своим Михалыч небольшие послабления давал, а чужих, приходящих без разрешения, всем миром спроваживали. Как везде, в любом замкнутом сообществе. Да еще дополнительно огородились от лихих джипперов перекопанными лесными дорогами. А с разрешением — что ж, только плати деньги и пали с удобных насестов прикормленных заранее кабанчиков. Поскольку местность стояла на отшибе и дороги были не ахти какие, то подобных столкновений было мало и живности более-менее хватало на всех. Прямых же конкурентов человека — волков, единственно опасных зверей, водившихся в близлежащей местности, повыбили почти начисто. Остались только особи, забредавшие из заповедника. Поэтому-то, несмотря на активные Тимкины поиски, особой опасности от зверья для потерявшегося никто не ожидал.

— Привет, Тимка! Как же тебя угораздило-то? — Пожав руку, Вовка устало уселся рядом на травяную кочку. — Пострелял хоть?

— Ага. Вон добыча, — Тимка кивнул на пару довольно больших тушек гусей. — Из-за нее и поверили, что я на озеро вышел. Только я почти все болты твои расстрелял, Вовк... Пару в озере утопил, не рассчитал, а еще три штуки в кусты засандалил, не нашел потом. Вот, четыре всего осталось, с наконечниками из толстых гвоздей.

— Слушай, здорово! А те болты... да ну их. Тем более что большую часть я из тонкой оцинковки наклепал, они все равно дюймовую доску не прошибают — плющит их... Расскажи лучше, как ты смог попасть-то? Я уж не говорю, что сумел подобраться: гусь все-таки птица осторожная! — вывалил Вовка ворох восклицаний и вопросов. — Подранков не оставил? Куда идти надо?

— Случайно получилось. Одного бил влет, когда целая стая поднялась. Стрелял наугад и попал в крыло, тот упал и в кустах запутался, так что добивать пришлось. А второго я долго ждал — спустился в камыши, схоронился за травяной кочкой, брюхом траву примял, улегся... Ноги, правда, в воде пришлось держать. Полчаса прошло, прежде чем гусь в камышовом просвете показался. Замерз как цуцик, особенно когда доставал его из воды. Хорошо, что там ила немного и достаточно мелко. Но я его метров с пятнадцати достал, Вовк, наповал! Арбалет у тебя хорошо бьет! И ложе выглажено ровно, прицеливаться легко, и стрела точно в цель уходит.

— Не арбалет, а самострел, Тимк. У нас на Руси именно так их называли. А выглаживать я его действительно старался — без этого точности не будет. Вот я еще защелку принес, — потихоньку от взрослых потянул Вовка из кармана тонкую изогнутую пластину. — Смотри, если тут поставить, то она пойдет кругом над орехом и болт прижимать как раз будет... Видишь, как пружинит?

— Эй, молодежь! — донеслось от стоявших около родника мужиков. — Собирайтесь, пойдем смотреть на ваши чудеса! Пока нас никто не видит и на смех поднять не может. И послушайте, кстати, какая тишина стоит... Ни ветерка, листок не шелохнется, даже сороки галдеть перестали.

— Вчерась то же самое было, дядя Слав, — затараторил Тимка, обращаясь к Вовкиному отцу. — Мало того, я даже родника почти не слышал, как будто вымерло все кругом. Меня такая жуть взяла, что я сразу от этих трех дубов рванул вон в ту сторону, еще по дороге на молодое деревце наткнулся, и в нем аж хрустнуло что-то, а себе синяк на лбу поставил, вот...

— Ну, точно заговариваться стал малец, — протянул егерь. — Уже и дубов у него три... Видать, головой об это деревце хорошо приложился.

Вовка вдруг услышал приглушенный всхлип и обернулся на Тимку. Тот стоял с бледным лицом и слепо таращился в сторону своего поднятого пальца.

— Эй, Тимофей, ты не обижайся, я же пошутил, не хотел тебя... Эй, эй, малец, ты что? — заволновался Иван.

Тимкин лоб покрылся испариной, глаза начали бегать по поляне, потом закатились, и он рухнул плашмя в траву перед собой.

— Володька, воды от родника, быстро... вон кружка около рюкзака стоит!

Общими усилиями Тимка был приведен в себя, щеки его от похлопываний раскраснелись, а вся рубашка была залита водой.

— На, попей, сынок, что же ты? — суетился Николай. — Ну, что такое случилось? Пей, пей же ты...

— Дуба же три...

— Да три, три, конечно, ты помолчи, отдохни, полежи... — Состояние Николая было близко к шоковому. Он впервые увидел, как его сын, самая настоящая оторва с шилом в заднице, упал в обморок.

— Все, все, бать, мне уже нормально. — Тимка повернулся к своему другану — видимо, не доверяя взрослым, которые были готовы во всем с ним соглашаться. — Вовк, а что случилось с третьим дубом? Молнией пожгло? А остатки где после пожара? Блин, да не было вроде никакой грозы. А что случилось? Его ведь не спилишь и не вывезешь отсюда.

— Вроде всю жизнь было две штуки, Тимк...

— Да? Ну ладно... ну ладно, будем считать так... — Тимка как-то затравленно огляделся вокруг. — Все, бать, я нормально себя чувствую, это, видимо, от тишины вокруг... Это... как его, воспаленное воображение. — Тимка хотя и не особо хорошо учился, но был довольно начитанным и такими словами бросался на раз. — Пошли на озеро!

— Какое озеро? Без тебя сходят, а мы с тобой сейчас домой двинем. Все, я сказал! — рыкнул на сына Степаныч.

— Без меня вы его не найдете! А я уже действительно нормально себя чувствую... — начал возражать Тимка. Наконец, спустя пятнадцать минут уговоров и такого же времени валяния на одеяле (для профилактики, как сказал Николай, и в качестве компромисса, как подумал Тимка), команда вышла в путь. Виновник переполоха сначала пошел впереди, но, как понимал Вовка, направление его движения полностью совпадало с тропинкой, ведшей на болото, и егерь вскоре оттеснил мальчишку назад и стал самостоятельно торить путь. Так они и пробирались вперед около получаса, наблюдая мелькавшую впереди спину Михалыча в брезентовом плаще с двустволкой через плечо. Бурелом неожиданно сменился светлым сосновым подлеском, перемежающимся березовыми рощицами по краям оврагов, что вызвало недоверчивое ворчание у всех мужиков по очереди. Наконец, перевалившись через небольшой холм, поросший молодыми кряжистыми дубками, колонна смешалась и буквально скопом вывалилась на озерный простор, что вызвало оторопь и одинокий хриплый возглас Николая:

— Едрена канитель!

Все обозримое пространство на северо-восток занимал вытянутый овал водной глади, заполненный гамом и визгом диких гусей, а также всевозможной пернатой мелочи.

— Как в тундре на Севере! — ахнул Вовка, вспомнив передачи "В мире животных". — Ну, Тимка, ты даешь, какую красотищу нашел!

— Гх-хм... Тимофей! — прокашлялся егерь. — Ты уж, конечно, прости меня за прошлую напраслину, но... гхм... не может этого быть... потому что не может быть никогда... Я же тут полтора месяца назад все излазил, да и наши деревенские, хоть и запрещаю, наверняка бывали... Родники прорезались все вдруг? И рыбы оказалось сразу тьма? И тут же пролетные птицы облюбовали себе это место и плюнули лететь на родину? Ладно... Гадать, что да как, вечером за костром будем, а то стемнеет, пока возимся... Мужики, размещаемся! По такому случаю разрешаю отстрел. Немного — чтобы остальные из деревни слюной не захлебнулись, не набежали сюда и не испортили такую благодать...

Глава 2 Разговор ни о чем

 Тимка и Вовка сидели на траве, наплевав на всякие мелочи вроде зеленых, не отстирывающихся пятен на штанах, и, свесив ноги с обрыва, предавались созерцанию закатного светила, падающего в верхушки деревьев на другой стороне озера.

— Слушай, Тимк, — во второй раз завел допрос Вовка после первой неудачной попытки. — И все-таки почему же ты не пришел засветло? Вышел ты рано, на дальнее озеро не заходил. До этой поляны идти три часа, да еще час до озера. Часов в двенадцать прибыл, так?

— Даже раньше: до тайги я на велосипеде доехал и в кустах его схоронил.

— Еще час на гусей, ну полтора, так?

— Два с половиной...

— Угу. Отдохнул, осмотрелся, обсох на солнце — еще час, правильно?

— Ну...

— Тогда в семь-восемь часов при любом раскладе ты должен был быть уже дома. Раскалывайся — что ты тут нашел и чего ты в обморок грохнулся? Ты повыносливей меня будешь все-таки...

— Да так и было! — сорвался на полукрик Тимка. — Полпятого по часам я уже возвратился на поляну, но тут почему-то стемнело, и я дальше не полез! Я еще подумал, что часы сломались, и решил переночевать около родника, — продолжил он чуть тише. — Утром меня там и нашли.

— Часы сломались? Скорее, просто увлекся и не заметил, как время ушло...

— Нет, я по своим ощущениям чувствовал, что еще далеко не вечер... А тут вдруг раз — и сразу ночь, звезды.

— Ну... а может, с тобой как с теткой Меланьей случилось? Она, по ее словам, шастала по лесу три дня, но все-таки нашла обратно дорогу, а ее дома встречают, будто она всего часа на три уходила... Ох, и скандал был! Она своего зятя чуть не скалкой начала утюжить, пока соседи не зашли на крик и не рассказали, что сегодня с утра ее видели у колодца с корзинкой. Она и на них взъелась! Мол, вы тут сговорились, хотите меня со свету сжить... Уж когда ей телевизор включили и те же самые новости показали, только тогда и успокоилась... Правда, у тебя время в другую сторону отыграло, но уж очень похоже.

— Не знаю, Вовк, может, и так.

— А что там с третьим дубом-то, чего ты его поминаешь постоянно?

— Да был он, был! — в полный голос закричал Тимка. — Мы же там помост соорудили на ветвях и перила! Ты там еще навернулся вниз и левую руку сломал, тебя на "буханке" в медпункт возили в районный центр! И шрам остался на запястье от этих стержней... как его... Илизарова, вот!

— Где? — задрал рукав рубашки Вовка.

— Ну... вот тут должен быть, — неуверенно закончил Тимка. — Не вру я, Вовк...

— Знаю...

— Эй! Слышен крик, а драки нет, — донеслось от костра. — Давай, ребятня, подваливай, гуси в глине уже пропеклись, сейчас доставать будем.

На скатерке по волшебству появились ложки, вилки, пластиковые тарелки и стаканы, бухнулась фляга с водой, залитая по горлышко у родника, и пара запотевших бутылок водки, охлажденных в прибрежной воде. Иван Михалыч с Тимкиным отцом, разделывающие в сторонке на траве гуся, истекающего умопомрачительным запахом запеченной дичи, тут же одобрительно крякнули.

— Ну, Вячеслав Владимирыч, знаешь, чем порадовать. А то нам как-то не до нее, родимой, было, когда этого сорванца искали.

Тут же разодранная на куски птица разлетелась по тарелкам, и через пару минут, сопровождаемых пластиковым звяканьем стаканов и хрустом перемалываемых челюстями кусков, пошел неторопливый разговор о жизни, ничем не отличающийся от тысяч таких же разговоров на кухнях необъятной страны.

— Вот вы, пацаны, на нас неодобрительно смотрите... Вот ты особенно, Тимофей, — начал, как самый старший, егерь. — Спиваются, мол, отцы ваши в точности как другие мужики в деревне. В чем-то ваша правда, хотя еще пару лет — и вы сами начнете хохолки друг перед другом и девками задирать да горькую потреблять. А уж курить-то втихаря наверняка пробовали не раз уже... Только заметьте, молодежь, что ваши отцы сильно отличаются от других мужиков в деревне. Ума не пропивают, а посмотреть со стороны местных... местной пьяни то есть, так трезвенники трезвенниками. Только по своим да церковным праздникам отмечают. Ну вот еще под такой великий повод, как сегодня. А руки-то у них какие золотые! Вот твой отец, Володька... Во-первых, с образованием. Ветеринар — человек на селе всегда уважаемый. Во-вторых, свое хозяйство — и опять же тут профессия пригодилась. В третьих, в помощи никому не отказывает, лечит скотину соседям за "спасибо". Другой и плюнуть без денег не согласился бы, а он и в дождь и снег... За это и жинка его поедом ела, а потом, как сверкнуло ей в глаза золотишком, так бросила все и укатила... Э-э-эх...

— Михалыч, хватит при детях-то...

— Извини, Слав, просто свои потуги на этом пути вспоминаю.

— Да ладно тебе, пап, — отозвался Вовка. — А то я не понимаю ничего... У мамы с отчимом только и разговоры про то, кто что купил и что надел. Вот в возраст войду — и к тебе перееду.

— Ну-ну... — грусто улыбнулся Вячеслав.

— Так вот, про что это я... Вот я и говорю, с головой у вас отцы, ребята, — продолжил, улыбнувшись, егерь. — Твой, Тимка, в молодости механизатором был, а как колхоза не стало, новую профессию освоил, теперь в кузне горбатится... Если кому оградку сковать или починить что по хозяйству, то к нему. "Николай, родной наш, помоги, выручи, век не забудем..." Так, Степаныч?

— Да уж кончились кованые оградки-то... едрена Матрена. Навезли польских заготовок — теперь дешевле купить их в магазине да приварить где душа ляжет у заказчика. Ручная ковка никому не нужна. По крайней мере, сюда, в глубинку, за этим уже никто не поедет...

— Говорят еще, что ты ножи теперь взялся изготавливать да узор травить на клинках выучился? Покажешь? — заинтересованно спросил егерь.

— Да что там показывать... Так, пару на заказ сделал. Не скажу, что все премудрости при этом освоил, на любительском пока уровне...

— А травишь-то как?

— Да этим, как его... хлорным железом. Тут ведь не в нем суть. Главное — нарисовать, чтобы рука не дрогнула... Окунаю в парафин клинок, а потом по нему завитки накладываю. Вот это как раз самое муторное.

— Угу, угу... Главное ведь, ребятки, для нашего человека, чтобы у него какая-то цель большая была в жизни. Или дело интересное, или оставить по себе добрую память. А то и просто чего-нибудь достичь, чтобы самому себе доказать. Что-то возвышенное, что ли, не просто кусок какой изо рта у другого отнять... Тогда он жилы из себя рвет, стараясь этого добиться. Вон как страну расширили! Ведь впереди всегда простые поселенцы шли, навстречу опасности, к вольной жизни!

— От плохой жизни они убегали, Михалыч, от крепостничества, от притеснений.

— Не всегда, Слав, не всегда. Вот у меня прадед держал на Кубани табун лошадей, дом богатый был. Когда Столыпин землю раздавал в Сибири, то он все распродал и со всей семьей рванул в те места. Не поверишь... за месяц, пока добирались, все деньги со своей женой пропили да прогуляли, приехали на место голы и босы. Получили земельный надел в тайге, топор да лопату, как говорится, в зубы за казенный счет, и вперед... Так за год он на кедровых орехах так поднялся, что опять скотину и лошадей завел, пятистенок поставил. Зачем все это ему надо было, а? Что-то просит все время русская душа, к чему-то стремится... А если не получает она того, что нужно ей, то через некоторое время человек ломается. Или спивается, или засасывает его трясина стяжательства... Вот поэтому у нас гениев и талантов немеряно в стране. А с другой стороны, полно опустившихся людей или такой сволочи, что рука отказывается пристрелить, хочется зубами рвать... Только вот никто понять не может, чего же все-таки наша душа просит, даже мы сами. Поэтому во всем мире и говорят об ее загадке.

— Ну, не скажи, Михалыч, — влез в разговор Николай. — Иногда человек такой рождается, что с детства его научить ничему доброму нельзя, все под себя гребет, едрена вошь... Все только я да я, да для себя, какая уж там душа? Встречал я таких, и не так уж и редко.

— Бывает и такое, бывает. Иногда случается на переломах истории, как у нас было. Народ звереет от голодухи, нищеты. Все ходят нервные, злые... так что, может, это и генетически передается. Потом все устаканивается, конечно, но поколение вырастает почти напрочь отмороженным...

— А когда все как в болоте живут, лучше, что ли? Все равно некоторые кропают друг на друга доносы или просто делают ближнему пакость. Приезжал тут один городской франт, рассказывал, как он при переезде мощные колонки к стене поставил и врубил по самое "не могу". Соседям своим решил праздник устроить. Пусть порадуются, мол, самого его все равно на этом месте завтра не будет, и те ему уже ничего не выскажут... — Николай рубанул в воздухе рукой от избытка чувств. — Хотелось мне ему по роже двинуть, да жена покойная... земля ей пухом, не дала — праздник какой-то не хотела портить. А родился-то и жил он в тишине да покое, когда ни о каких переломах истории и подумать никто не мог.

— Да уж, бывают люди на свете, которые, кроме чувства гадливости, ничего не вызывают, — опять согласился Иван. — Это уже как раз от воспитания зависит, и может, как раз тот случай, когда с его предков вся эта мерзость началась... Ведь воспитывают не только словами, но и примером своим.

— Что там ни говорите, мужики, — начал Вячеслав, — но народ после перестройки в худшую сторону изменился. У нас еще ничего, а в городе что творится... Грызут друг друга почем зря, все думают только о том, как бы обогатиться. А если какие терзания и есть у кого, то вином заливают... Все норовят проехаться за чужой счет. Столица все под себя гребет, скупает все подряд и все соки из людей выжимает. Капитализм, мать вашу... Люди, конечно, отвечают тем же. Пофигизмом к делу на урезание зарплаты, формальным подходом на эту самую соковыжималку. Другими люди стали, равнодушнее...

— Так я и говорю: от воспитания многое зависит и от традиций, — поднял указательный палец вверх Иван. — Если свои традиции все порушили, а ведь порушили же, истребив как класс крестьянство в тридцатые годы, то где другие взять? С Запада тебе только такая помощь придет, как деньги грести лопатой... туда же, на Запад, да как обмишурить близких своих. Еще технологии, чтобы лопата получалась поболее. А без коренных традиций и воспитания нет, и народ мрет как мухи, даже себя не воспроизводит. До войны еще рожали по привычке, в деревенских семьях по восемь-девять детей было, а начиная с конца тридцатых всех погнали в город на заводах работать. А уж после войны Хрущ так прижал деревню, что и сами побежали... А в городе что? Там все думают только о себе любимом. Детей не рожают... Нищету, мол, плодить не хотят. Обставят квартиры мебелью заграничной, коврами да хрусталем — и нате вам, нищие. Как будто их предки во дворцах жили. Не рожденных еще детей уже убивают своими заплесневелыми мозгами! Так и вымрем все, потому что сердцевины в нас не осталось...

— Прав, ты конечно, Михалыч, — кивнул Николай, опрокидывая стопку. — Только вот оборону перед войной тоже надо было создавать, промышленность поднимать. Не скрутил бы Сталин всех в железный рог, так и вырезал бы в войну фашист весь народ... И насчет тебя у меня закавыка есть. Ты ведь в свои почти сорок лет, уж прости меня, не женился и детей ни нажил. А других осуждаешь.

— Твоя правда. Надо было хозяйство поднимать... И технологии всегда нужны, чтобы детей и жен защищать, только вот не надо ради этого искоренять свою суть и ломать народ через коленку. И как поступить перед войной надо было — я тебе тоже не скажу, потому что не знаю. Кто-то говорит, что и сам он хотел напасть на Германию, мировая революция ему покоя не давала. Еще с двадцать первого года, когда наши красноармейцы шли на Варшаву, а им поляки надавали по шее и в концлагерях большинство сгноили. Правда или нет те его думки — теперь не докажешь. Одно скажу: никакое промышленное развитие не может достигаться ценой человеческого горя и огромного количества невинно замученных и убитых. Вот начальников, которые проворовались, надо было отстреливать, вместе с уголовниками... Не теми, которые колоски с поля таскали от голода, а которые грабеж и воровство себе в профессию записали. Вообще всю элиту в стране надо время от времени перетряхивать. Согласился взяться за дело и не справился — снимать и на веки вечные в подсобники, без права занимать какую-нибудь должность. А то хозяевами жизни себя почувствуют от безнаказанности, а не слугами народными... Только вот не надо меня сейчас осуждать, Степаныч, что я так жизнями людскими вольно предлагаю распоряжаться. Одних расстрелять, других на задворки жизни... И вопросов провокационных не надо. Типа, если немного расстрелять, это ничего? И где граница между "много" и "немного" И еще что-то там насчет слезы невинного ребенка... Я, если надо, переступлю не только через слезинку, но только если будет надо! Мне, тебе, детям вот нашим, но не ради каких-то там идеалов!

— Да я что... я ничего, Михалыч, что ты взъелся-то? — опешил Николай.

— Извини, в душе накипело... В лесу, пока бродишь, какие только темы сам с собой не обсуждаешь... А в продолжение разговора вот что скажу. Есть такое выражение: "Не верь, не бойся, не проси". Пусть оно из арестантской жизни, но ведь и для многих других дел подходит. Верить надо только своим, а доверять тем, кто за тобой идет. Не бояться делать то, что должно. За родных-то бояться сам бог велел. И не просить ни у кого милости жить, как ты хочешь... За это надо драться. А также нечего других упрашивать, чтобы они жили как ты. Не надо всему миру доказывать, что ты первый, единственный и самый передовой, а также учить этот мир жить по-своему! Надо просто делать так, чтобы людям лучше жилось. Не вообще всем людям, а тем, за которых ты в ответе. А другие сами к тебе потянутся. Особенно те, у кого стержень внутри послабее будет. Некоторые ведь — сами с усами, их никаким примером за собой не вытянешь. Вон японцы, к примеру... Уж на что Вторую мировую проиграли, а кто скажет, что они другими внутри стали, несмотря на то что переняли потом все западное? Меняются все, конечно, но зачем менять внутреннюю суть, как мы? Зачем? Порушили страну, отказались от себя, стараемся быть похожими на других. На Европу ту же кичливую, которая в своих колониях геноцид творила, а теперь про всеобщее благо талдычит. А от этих метаний только шатаемся под напором со всех сторон без своего нравственного стержня. Как бы не дометаться, так-то вот...

— Думаешь, если стержень останется, то все так хорошо будет? — усмехнулся Николай. — С чего же тогда революции одна за другой век назад вспыхивали? От хорошей жизни? Думаешь, нравственный стержень твой во власть имущих раньше был?

— Это ты меня уел, признаюсь. Туда только полные зас... нет, скорее, совсем пустые люди туда идут. По крайней мере, сейчас. Да и раньше то же самое было — видать, потому и сказал, что с ними делать надобно. Редко-редко вменяемый человек попадется — и тот ничего поделать не сможет, даже если на самый верх залезет. И то такой его портрет идеальный нарисуют, так облизывать начнут, что все доверие к нему теряется. Хотя в любом случае лучше иметь хоть что-то делающих, чем тех, что страну протрындели... А ведь какая бы власть ни была, чуть поменьше начальнички воровали, воруют и будут воровать, пока с корнем их не вырвать. Чем сильнее облизывают задницу того, кто повыше них сидит, да славословят про народ и его защиту — тем больше в карман кладут. Да ладно еще это — так народ же еще за быдло держат. Как у нас все хорошо да сколько сортов колбасы в магазине лежит! А народ этот только такую колбасу может купить, которую есть нельзя. Столько дерьма, прости Господи, в нее напихано. И никто эту дрянь наверху запрещать не собирается, потому как сами на этом наживаются хорошо. Только умильные рожи из ящика строят. А люди утратили эту... пасс... Вячеслав, как ты говорил?

— Пассионарность...

— Вот, выбили подчистую все хорошее в людях, когда они жилку свою за что-то дельное рвали. За детей, за лучшую жизнь... Не за сытую — за нее и сейчас друг другу глотки рвут, — а именно за хорошую... свободную, что ли. Сказать не могу... И что тут делать — тоже не знаю. И насчет меня... — продолжил Иван. — Не встретил я никого, вот и не нажил детей. А по старым традициям дед или отец мне бы холку намылили еще лет до двадцати и невесту сосватали. Теперь бы жил и детей растил... Было бы для меня это хорошо или нет... не скажу. А вот для продолжения рода это очень неплохо.

— А ты вот, Иван, упомянул традиции, — чуть сменил тему Вячеслав, вскочив на ноги и потянувшись в усеянное звездами небо. — Да у нас на Руси всегда тьма народов была, у каждого ведь традиции-то свои. И на Руси, и на той же Украине. А у татар даже религия другая...

— А ты еще забыл тех, кто все эти народы и создал... Словене, поляне, древляне, вятичи, меря, мурома, мещера — из них русские получились. Булгары, часть удмуртов и мари, что те успели подмять, — это те же татары. Кто там еще был — я даже не знал никогда, не то чтобы упомнить. Чуваши из тех же племен вышли, кажись, которые Волжскую Булгарию образовали. Но не пожелали ислам принять, наособицу остались. Все разные, но принимают нас во всем мире как единых. Значит, есть какая-то схожесть, что-то общее во всех народностях, раз они живут вместе. Иначе друг друга изничтожают на корню, следов не остается... Так о чем это я? Традиции-то у всех свои, но все они о том, как землю пахать, как дом строить, как детей растить. А традиций, как деньгу зарабатывать, я не припомню что-то. Вот так-то...

О... пацанва уже наелась от пуза и засыпает, наслушавшись наших бредней. Ну да, о чем же еще около костра за бутылкой говорить. Мы, чай, не научный кружок юных пионеров, великих мыслей о спасении Расеи в качестве пособия для наших юных талантов дать не готовы... Давай постели-ка им, Слав, как самый молодой, одеяла около костра лежат... А нам пенок и моего спальника хватит, благо, по ночам тепло сейчас. Эх... даже одну втроем не допили, вояки...

Глава 3 Нежданная встреча

Несмотря на ясное, вызвездившееся под вечер небо, утро пришло сплошными серыми клочьями туч, накрывшими галдящий озерный мирок теплым покрывалом. Начал накрапывать мелкий нудный дождь, заставляя спящих людей недовольно ежиться и забираться глубже под одеяла, чтобы не прерывать сладких утренних сновидений. Один лишь егерь проснулся и выбрался из-под разложенного спальника, приступив к обычному для себя лесному утреннему моциону. А спустя несколько минут он уже начал греметь ложками и котелками, намывая их в прибрежном песке. Потом разжег костерок, забрав из-под куста заготовленные еще с вечера дрова, и повесил котелок над огнем. Вскипятив воду и заварив чай, выложил рядом немудреные сушки и стал собирать мешки и рюкзаки, предварительно дав команду на подъем. Молча, позевывая и содрогаясь от утренней прохлады, народ бродил от озера к близлежащим кустам, пытаясь проснуться и защититься от висящей в воздухе влаги, напяливая на себя редкие влагонепроницаемые шмотки. Наконец, сгрудившись у костра, стали греметь кружками и собираться в обратный путь.

Пробирались в сторону поляны долго. Заметная только из-за вчерашних следов тропинка немного повиляла в утреннем сумраке и сама собой исчезла. И хотя точного времени никто не засек, прошло более чем сорок минут, прежде чем егерь спохватился и послал мужиков оглядеться вокруг. Однако, не получив от них никаких обнадеживающих сведений, повел колонну дальше. Бурелом довольно скоро кончился, и потянулся светлый смешанный лес, иногда перемежаемый сосняком. Через верхушки деревьев проглядывало чистое голубое небо, уже освободившееся от утренних туч. Влажный поначалу воздух прогрелся вместе с верхним слоем нападавших сухих иголок, и ботинки легко пружинили по старой хвое, доставляя удовольствие от ходьбы и позволяя времени быстро и незаметно скользить вперед. Вовка с Тимкой иногда отбегали в сторону, кидались шишками по порхающим среди стволов деревьев белкам и сосредоточенно рассматривали очередного красноголового дятла. Наконец был объявлен привал.

— Вот что, мои дорогие, — начал Иван. — Потерялись мы. Сначала я думал, что просто промахнулись мимо нашей поляны. Шли ведь строго на юг, так что через пару часов куда-нибудь да должны были выйти. Но часы эти давно прошли, да и лес здесь другой — светлый, сами видите. Такого у нас отродясь не было... А уж эта история с озером, чудесное пришествие которого мы как-то серьезно до сих пор не обсуждали... Короче, мужики и... хлопцы, — бросил егерь взгляд на безмятежно развалившихся на траве ребят. — Решить нам надо, куда дальше двигаться. Попрошу по старшинству высказать свое мнение. Сначала ты, Николай, потом Вячеслав, далее Тимка, как прямой участник всей этой круговерти, а напоследок Володька...

— Ха, Михалыч, если уж ты заблудился, то нам-то дороги вовек не найти, — ответил, сплюнув в сторону, Николай. — Надо переть напролом, как шли, — выйдем к какой-нибудь речке и пойдем по течению. А там появятся обжитые места, или увидим кого-нибудь... Тогда просто стрельнем в воздух и спросим дорогу.

— Если по пройденному времени считать, то деревню свою мы уже пройти должны были, а шли-то еще ходче, чем пробирались к озеру, — задумчиво прокомментировал егерь высказанное предложение. — На юге же от деревни сплошных лесов нет, поэтому мы с запасом должны были бы на открытом месте оказаться... Разве что леший нас по лесу кругами водил. Да я ведь на солнце каждые две минуты смотрел. Так что... давай теперь ты, Вячеслав.

— Не нравится мне вся эта история с озером, дубами... тремя, — стрельнул глазами в Тимку тот. — Не послушать ли вначале, что молодежь скажет? Они довольно долго шептались и спорили, может быть, что-то прояснят нам? А, Тимка?

Тот, насупившись, покачал головой и отказался говорить, даже получив локтем в бок от Вовки. Последний поначалу не отступался, однако поняв, что его усилия разговорить друга не приводят к положительному результату, заговорил сам:

— Боится он, бать, что засмеете вы его. С ним же такие приключения произошли и непонятности!

И Вовка стал выкладывать про пресловутый третий дуб, всегда, по Тимкиному мнению, присутствующий на поляне, про рано наступивший закат и про абсолютную тишину, про свою якобы сломанную руку... А также про тетку Меланью, про то, как Тимка шишку набил о дерево, про летающие тарелки, про барабашек и разные необъяснимые явления, которыми буквально кишит окружающая жизнь и познания о которых Вовка получил в городе из телевизора, подключенного к без малому полусотне каналов кабельного телевидения.

— Предположим, сынок, ты так долбанулся о дерево, что у тебя в голове день вполне мог сократиться... Особенно если ты без сознания некоторое время провалялся. Да и на следующий день в обморок опять грохнулся, — начал размышлять Николай.

— Нет, Степаныч, не все так просто, — прервал его Иван. — Часы пяти не показывали, когда темнота упала, так? Ну-ка покажи, Тимка, может, они встали? Да нет, почти правильно, две минуты — не та разница. А уж про сломанное запястье... Придумать такое у взрослого фантазии не хватит, не то что у одиннадцатилетнего ребенка... Э-э-э... нет. Если только... Говоришь, когда тишина наступила, побежал с поляны долой? А в какую сторону?

— Ну, не побежал, а так... заторопился. Сначала к дубу, хотел на помост влезть, хватанул по пути мешок, самос... трел... — договорил все-таки Тимка до конца. — А потом о корень зацепился и... хрясь, в какое-то дерево влетел. Ну, ссадину потрогал и дальше почесал. Вот.

— Так что ты надумал, Михалыч? — залюбопытствовал Вячеслав. — Что значит "если только..."?

— Что значит, что значит... Любопытной Варваре знаешь что оторвали? Сам-то молчишь, молчун ты у нас изрядный, а другие должны все сразу выкладывать? Ладно, ладно, не обижайся, просто... не время еще моим мыслям наружу выходить. Слишком уж все запутанно и странно. Как говорится, все страньше и страньше... Вот выйдем из леса — все сразу прояснится. По коням! Впереди еще полдня. Попить, оправиться, позавчерашние бутерброды в зубы и... дай бог нам выбраться из этой хрени.

После привала шли ходко, но постоянно озирались на солнце, лишь иногда отвлекаясь на живописные окрестности. Живности стало, не в пример вчерашнему дню, гораздо больше. Мальчишки даже пару раз увидели лисий песочный хвост, порскнувший куда-то в кусты. Однако егерь почему-то зарядил крупной картечью ружье и взял его на изготовку, положив дуло на плечо, благо, ветки не мешали. Вовкин отец, поглядев на Михалыча, тоже изготовил свою двустволку оставив, правда, ее висеть за спиной. Стали немного забирать на восток и под вечер, часов в семь, уже порядком уставшие от топанья по опять начавшему густеть лесу, набрели на хорошую поляну с ручейком. Там молча побросали вещи и разбрелись вокруг на поиски дров. Развели костер, вскипятили чайку и принялись за остатки вчерашних гусей. Вовка с Тимкой сразу после ужина заснули на разбросанных вокруг костра одеялах, взрослые немного поговорили ни о чем и тоже начали укладываться спать, перенеся разговор на утро. Не просто так говорят, что утро вечера мудренее... Мало ли какая мысль посетит за ночь.

Но новый день не принес ничего нового. Все долго отсыпались после вчерашнего длинного похода, потом нарочито медленно стали завтракать теми же зачерствевшими бутербродами и чаевничать.

— Так, у нас, кроме хлеба и консервов, осталась пара потрошеных гусей и картошка. Той вместе с овощами килограммов шесть будет, — приподнял мешок егерь. — Негусто. Если кого-нибудь съедобного встретим, отпразднуем салютом из наших стволов, а пока нам надо решить, куда будем двигаться дальше. Я вчера повернул на восток, надеюсь выйти в сторону Ветлуги, если будем держаться этого направления. С жильем на этой реке все-таки погуще, однако лес, как видите, начинает портиться. Места мне совершенно незнакомые, а километровку и компас я отдал мужикам при поисках и, как на грех, обратно не забрал. Да и не думаю я, что карта могла бы помочь нам сейчас... Ладно, доедайте, собирайтесь. А вам, ребятки, придется потерпеть. Сегодня нам надо постараться выйти к людям, поэтому подстраивать скорость движения под вас, как вчера, мы не будем... Но если что — жалуйтесь. Жалобы будут рассмотрены. В плановом, так сказать, порядке. Жалобщики наказаны.

— Слушаюсь, мой капитан! — вытянулся во фрунт Тимка и отдал честь на иностранный манер.

— Кгх-х-хр... — состроил рожу егерь. — Руку к непокрытой голове в русской армии не прикладывают, кадет!

Тут уж и Вовка включился в игру, вытянувшись и отдав честь, прикрыв макушку другой ладонью.

— Эх-х-х, робяты! Мне бы вас годочек погонять — такими справными солдатами бы сделал! — разулыбался бывший капитан.

— А что, Михалыч, — улыбнулся Вячеслав, — не стать ли тебе на время нашим командиром... пока не выведешь? — и хитро подмигнул пацанам. — А звать тебя будем капитаном. Лесным. Лесной капитан — звучит!

— Буду, буду... Только слушайтесь! — вошел в роль новый начальник. — Рота, подъем! Стройся!.. Отставить! Разбирай пожитки — и пешим порядком в колонну по одному шагом марш! Ать, два... Тронулись, значит.

Весело начав утро под неясные перспективы дальнейшего блуждания, пятерка затерявшихся путешественников лихо протопала часа три под раздававшиеся для "кадетов" команды капитана и веселые шуточки остальных участников движения, вспоминавших дела славной молодости и беззаботного детства. Не смущали их ни скользкие овражки с мелкой порослью кустов, ни завалы из сгнивших деревьев, преграждавшие путь. Небольшие озерца обходились на раз, более продолжительные топкие болотца переходились с большей осторожностью. Один раз Вячеслав чуть не попал в мочажину, привлеченный в стороне сочной зеленой травой, но вовремя отпрыгнул назад с внезапно провалившейся под его весом моховой кочки. За это он был подвергнут нудной лекции со стороны командира о вреде глупости и разгильдяйства, а также о необходимости соблюдать интервал движения и не сходить с тропы. Но в целом шли бодро. Долго, часа четыре, пока не устали. И уже начали присматривать место для небольшого роздыха, как впереди раздался рев кем-то потревоженного зверя.

— Николай, ты с детьми! Топор в руки! Вячеслав, заряжай жаканом, если есть, — ринулся вперед Иван, скидывая наземь рюкзак.

Вовкин батя отрицательно покачал головой и, перехватив ружье, побежал за егерем.

Открывшаяся им на небольшой полянке метров в пятидесяти от начала рывка картина заставила обоих на пару секунд застыть в оцепенении. Огромный медведь нависал над повергнутым наземь человеком, у которого все лицо было залито кровью. А в стороне оторопело стоял небольшого роста подросток лет двенадцати, одной рукой поправляя сваливающуюся на глаза холщовую шапку, а второй судорожно удерживая что-то похожее на копьецо с перекладиной пониже наконечника. Последнее он направил на зверя, уперев торец в землю позади себя.

— Так, Слав, у тебя ведь дробь... Ну-ка, стрельни в воздух! Только не в медведя, в того не вздумай — мы его не положим с таким нашим арсеналам. Ты посмотри, какой здоровый... Только раздразним и получим по полной программе!

Тут же прозвучал выстрел, и медведь с мальчишкой соизволили обратить внимание на новых участников противостояния. Парнишка просто уставился на них, приоткрыв рот и бросив наконец-то заниматься своим головным убором. А зверь несколько мгновений постоял, оценивая новых противников, отошел на пару шагов от распростертого тела и, слегка развернувшись боком к двум людям, издавшим такой грохот, приподнялся на задних лапах и протяжно заревел. Видя, что это ничуть не повлияло на расстановку сил, медведь немедля бросился в атаку.

— Слава, стреляй и перезаряжай! — в то же мгновение во всю глотку закричал Иван, делая несколько быстрых шагов к медведю одновременно с выстрелом. Бурый зверь тут же остановился, словно налетел мордой на незримое для него препятствие, даже загривок хозяина леса как будто бы поднялся дыбом от такого движения. После этого мохнатый великан медленно поднялся на задние лапы и боком пошел в сторону. Сделав несколько шагов, он опустился обратно на землю и стал медленно уходить в кусты. Пройдя метров пять, повернулся назад и еще раз заревел, вытягивая оскаленную пасть в сторону своих противников, а затем стал не спеша удаляться. Люди на поляне медленно проводили глазами уходящего зверя, а затем еще несколько минут вслушивались в затихающий в стороне треск под лапами лесного исполина.

— Ну, ты гигант, Михалыч... Я думал, нам хана пришла, — напряженно выдохнул Вячеслав. — Ты же никогда не рассказывал о своих встречах с мишками...

— А я и не встречался с ними... так. Издали иногда видел. Знаю только, что бежать от него нельзя. — Егерь опустился на колено, опершись на ствол осины. — Не в службу, а в дружбу, Слав... Сбегай за Николаем с детьми, приведи сюда. Медведь вроде в другую сторону ушел, но так безопасней будет. И рюкзак мой тащи, а я пока посмотрю, что там с раненым...

Вячеслав рысцой убежал, а Иван поднялся, подошел к лежащему без памяти окровавленному человеку и помахал рукой подростку, застывшему с рогатиной.

— Давай подваливай, парень, поможешь! Как же вас угораздило на мишку нарваться? — начал ощупывать он раненого. — Давай-ка перевернем его на спину. Да ты помогай, помогай, что стоишь, как будто не понимаешь... От шока отойти не можешь, что ли? Так... дышит, ребра вроде целы. По крайней мере, он не стонет, когда его трогаешь. Ага, по морде лапа прошлась, вон как кожа болтается. Сейчас ребята подойдут... ага, бегут уже. Слышь, Вячеслав, ты у нас ветеринар как-никак, обработай рану, а я сейчас парнишку поспрашиваю, где у них тут селение, — раненого срочно нужно нести к врачам... Хотя, может, его и нельзя тревожить — посмотри опытным глазом, я и пропустить что-то мог. Так, парень, теперь с тобой... Как зовут? Откуда путь держите? Где тут у вас ближайшая деревня? Подраненного нужно в больничку доставить...

Тот переводил тревожный взгляд с одного лица окружающих его людей на другое, остановился на пацанах и, видимо, что-то для себя решив, закланялся в пояс и затараторил, невнятно при этом произнося половину слов. Сгрудившиеся вокруг раненого односельчане различали только некоторые, пробивавшиеся сквозь всхлипы, выражения.

— Спаси вас Христос, добрые люди... Мыслил, смертушка пришла от лютого зверя... Батюшка мой... век благодарить буду. Дай вам Бог доброе здравие на многая лета!

— Так, стоп, богомольный, — прервал его командирским рыком егерь. — Отвечай по существу: где ближайшее село? Только нормальным русским языком, а не тем, чем ты пытаешься объясниться...

После десяти минут мытарств информацию все-таки выудили, но пришли к мнению, что предки парня явно заблудились здесь несколько сотен лет назад, потому что тот отвечал c дикой примесью какого-то славянского наречия. Понятные выражения выглядели примерно таким образом:

— А? Э-э-э... Радиславом кличут... А весь у нас поставлена на Ветлуге... Сами мы с батюшкой по зиме белку промышляем на заимке... Ныне же сруб решили поставить, а сами мы с Переяславля, вольные людины... Я там и родися... Убегли со своей отчины, согнали нас вороги с родной землицы... налетели... и поча нарубати мужей лучших... Ну, мы и сбегли, ужо не поубивали нас... Живем тут среди язычников...

— Чудно ты говоришь, добрый молодец, — подстраиваясь под Радислава, продолжил расспросы Иван. — Понимать-то мы тебя, конечно, понимаем, иногда, правда, через слово а то и два, но... Врач у вас где? Доктор? Батюшку твоего лечить надо, а для этого лекарь нужен... Чтобы отец твой потом живой-здоровый бегал.

— Не совсем разумею... Но нет у нас ни лекаря вашего, ни волхва, одни мы с батюшкой на полсотню поприщ. А до веси нашей идти целую седмицу. Сруб мы тут порешили заложить, да хозяин лесной не позволил.

— Так, Вячеслав, что у тебя?

— Вроде больше никаких повреждений не вижу. По голове лапой мишка заехал, кожу сорвал со лба. Иголка есть, с собой носишь?

— В рюкзаке, во внешнем кармане есть. Там в катушке с шелковыми нитками пара штук торчит. Тимка, пулей неси, — отдал приказание Иван. — А ты что, Вячеслав, хочешь ему лицо шить?

— Угу, сейчас в водке вымочу твою галантерею да обработаю лицо... Красавцем, конечно, не будет, но в темноте никто не должен испугаться. Черт, водку взяли, а лекарства забыли...

— У меня остатки бинта и йод чуть-чуть есть в том же рюкзаке. Рожу себе расцарапал, перевязал да сунул туда... — Егерь повернулся к ребятам: — Тимка, слышал? Тащи до кучи! Больше, правда, нет ничего, аптечку впопыхах выложил и забыл. Едрит твою медь! И карту и аптечку, а как раз понадобились позарез... Так, хлопцы, план такой — Вячеслав шьет и перевязывает охотника... Как твоего батюшку зовут-то? — повернулся Иван к подростку.

— Антипом наречен.

— Так вот, Вячеслав лечит Антипа, а мы стоянку разбиваем. Таскать охотника никуда не будем, пока он в себя не придет. Давайте, ребята, на поиски воды. Николай, ты ружьецо Славино возьми, проводи ребят... Вы тоже, хлопцы, в пределах его видимости топчитесь... Шумите погромче, трещите сучьями, переговаривайтесь. Все по-серьезному, без шуточек, уяснили? А я пока лапника нарублю да с местным населением пообщаюсь... Уж больно у них с отцом наряд интересный — лапти, онучи да копья со стрелами... Старообрядцы-фанатики, затерявшиеся в ветлужских лесах, — пробурчал себе под нос Иван. — Ха... дела наши грешные идут все страньше и страньше. Ну... да про это я уже упоминал вроде.

Ручей мальчишки нашли довольно быстро и, утопив канистры в ямине, быстро их наполнили. Потом Тимка с отцом начали рубить лапник, поскольку Михалыч все еще активно общался с юным охотником, собирали дрова, разводили костер... Другими словами, активно обустраивались, отправив Вовку помогать неожиданно ставшему лекарем Вячеславу. Как-то плавно, без каких-либо неуместных обид или терзаний (почему, мол, не я?) все безоговорочно приняли, что старшим в их команде будет егерь. Отчасти потому, что тот был немного постарше Николая и Вячеслава, а отчасти оттого, что хорошо знал лес. Кроме того, Иван пользовался уважением на селе, несмотря на занимаемое им начальственное положение по отношению к лесным запасам, а это тоже всегда принималось во внимание в такой тонкой штуке, как отношения между людьми. Но самым главным доводом был тот, что в егере чувствовалась военная косточка. Человек не боялся принимать решения и брать на себя ответственность. А такое особо ценится в наш век, когда частенько мужики бегают от этой самой ответственности из-за своей лени, прячась за женским подолом и прикрываясь словами о равноправии и женском феминизме. Да и выглядел капитан в отставке достаточно солидно — сухой, жилистый, среднего роста, с пробивающейся клочьями сединой на голове и шрамом в продолжении левой брови. В общем, герой своего времени, как по заказу. Вот морда лица только немного подкачала. Нет, не урод, но девки толпами не бросались, оттого и проходил всю жизнь холостым: где же в лесу суженую найдешь? Поэтому, когда Иван позвал всех к костру почаевничать, оставив Радислава сидеть со своим отцом около наспех сооруженного ложа из лапника и одеял, все беспрекословно бросили свои дела и подсели послушать, что же командир узнал нового. В конце концов, любопытство тоже сыграло свою роль — недаром Вовка получил втык от отца за то, что постоянно отвлекался от операции, прислушиваясь к негромкому разговору егеря с юным лесным отшельником. А вот вести, которые принес к костру командир, пришлись по нраву не всем.

— Повторил он то, что весь, то бишь деревеньку, поставили переяславцы, которые снялись со своих мест из-за набегов половцев... — В этот момент Иван мотнул головой, сам не веря в то, что он говорит. — Затем они водными путями прошли практически через все земли Киевские и Черниговские, Рязанское, Муромское и Ростовское княжество. Шли Днепром, волоком через Болву к Жиздре, а далее уже в Оку и Волгу. Названия притоков могу соврать — названия слышу в первый раз, однако последний идет, как я понял, по землям вятичей. Прошли их малой кровью и хорошо, что только своей... иначе не выпустили бы их оттуда. В общем, настолько настрадались, что забились в самое глухолесье, как говорит подросток, — к язычникам, то бишь к черемисам.

— Да что ты бред-то несешь, Михалыч! — сразу отрубил Николай. — Какое рядом Ростовское княжество, какое Рязанское? Половцы, черемисы какие-то? Этот парнишка просто сбрендил в своих лесах. У этих лесных охотников история застыла на месте татаро-монгольского ига, и они до сих пор ее рассказывают своим внукам и правнукам! Да они из леса тысячу лет, наверное, носа не показывали! Хрень собачья!

— За что взял, за то и вам продаю! — повысил голос Иван. — А придумать такое в своем состоянии и при таком раскладе он не мог. Что скажешь ты, Вячеслав?

— Что тут скажешь! — пожал Вовкин отец плечами. — Это ребятня забегает сейчас с горящими глазами. Как же, такое приключение! Потом будет что рассказать одноклассникам. Сначала в тайге заблудились, а потом такое! — Вячеслав посмотрел на радостно заулыбавшихся мальчишек. — Только вот боюсь, что заблудились мы конкретно. А с учетом чудес, которые нас преследовали с самого начала, думаю, что обратно домой нам скоро не попасть.

— Люди у нас в лесу, случалось, пропадали... — добавил Иван. — Что уж с ними происходило, один бог ведает. Вот и мы, судя по всему, тоже... попали в историю. Не дай бог, конечно, но готовьтесь к самому неожиданному... И ты не шуми, Степаныч. Никто выводов пока не делает, может, все и образуется, а пока... программа минимум — донести в целости и сохранности охотника к их стоянке, предварительно подождав, пока он оклемается... если, конечно, оклемается. А потом организовать поход на Ветлугу. Посмотрим, что за весь такую они там поставили...

Глава 4 Старый новый мир

 На второй день пострадавший охотник начал, не приходя в сознание, стонать, а под вечер очнулся и с трудом разлепил глаза. Обведя осоловелым взглядом открывшуюся ему поляну со множеством незнакомцев, он приподнял голову и попросил пить. Пока его сынишка носился среди деревьев в поисках затерявшегося берестяного туеска, исполняющего роль стакана, с лица раненого сползла примочка с настоем цветков ромашки, собранных тут же на поляне и наложенная Вячеславом на активно подсыхающие раны на лице. Однако поправить охотник ее не дал, пока его мутный взор не остановился на лице отпрыска. Только в этот момент он успокоенно откинулся обратно и дал поправить сбившийся компресс.

— Ну вот, очнулся, а ты боялся, что не оклемается, — засуетился вокруг больного отрядный ветеринар, обращаясь к Радиславу. — Ничего, будет жить, если не помрет... Да шучу, шучу я, — поправился сразу Вячеслав, углядев встревоженное лицо отрока, понявшего смысл его слов. — Не боись, если очнулся твой батя, то в голове уже все по местам встало. Поправится.

Радислав после этих слов немного успокоился и начал откликаться на задаваемые ему вопросы. А отзываться было на что, потому что народу вокруг делать было особо нечего, и он начал вовсю выспрашивать парня про его житье-бытье. Понимали хлопца с середины на половину, но от этого не стали менее активно задавать вопросы. Сам он тоже спрашивал, в основном его интересовала одежда незнакомцев, ружья, назначения которых он так и не смог понять, и почему-то вопросы религии. Его просьбе перекреститься сразу последовали Николай с Тимкой и, немного погодя, Иван. Причем последний сделал это двуперстием, оценив недоуменный взгляд Радислава, брошенный на первых двух христиан, а достав вслед за этим крестик на шнурке, еще и заслужил одобрительный кивок со стороны паренька. Вовка в это время отсутствовал, а Вячеслав его просьбу проигнорировал, занимаясь больным. Также удивлялся Радислав отсутствию бород у мужиков. Подбородки, конечно, заросли щетиной — кто же в тайге будет бриться? Но по сравнению с окладистой бородой его отца это выглядело как-то несолидно, что и вызывало некоторое недоумение и новые вопросы.

Однако времени на их удовлетворение хватало, поскольку больших дел у остановившихся на привал путников не было из-за того, что едой они неожиданно оказались обеспечены. Охотники перед самым столкновением с медведем завалили сохатого, из-за которого, скорее всего, у них и разгорелся спор с мохнатым хозяином. Завалили того двумя стрелами, одна из которых торчала в нижней трети груди, а вторая в шее. Иван с Радиславом после упомянутого чаепития как раз и занялись его разделкой. Лося перевернули на спину, закрепили его в таком положении лежащими неподалеку бревнышками, а потом егерь начал разрезать шкуру от гортани до кончика хвоста, а парень — пялиться на его нож, не сводя своих горящих глаз. Через некоторое время малец все-таки очнулся и стал помогать вспарывать кожу ног, после чего, соединив разрезы, взялся стаскивать шкуру. Содрав ее и расстелив, вспорол брюшину, вытащил желудок, подрезал на шее пищевод с трахеей и через отверстия между ребрами вытащил все это в грудную клетку. Потом парнишка под оторопелыми взглядами Вовки и Тимки, наблюдающими за его сноровкой с восхищением, оттащил внутренности в сторону и там уже отделил на траве съедобные части, завернув их в подросшие листья то ли лопухов, то ли другого какого растения. Все это молодой охотник проделал, едва не свернув себе шею в сторону отошедшего к костру Ивана. Его горячие взгляды так явно прожигали спину егеря, что тот по завершении церемонии разделки торжественно преподнес Радиславу свой нож в подарок. Малец густо покраснел, поняв, что фактически выпросил оный предмет своими пламенными взглядами, но от дара отказываться не стал. Иван же объяснил потом, что этот довольно затрапезный ножичек специально выпростал наружу для таких целей, а своего рабочего, принесенного еще с армии, не собирается никому дарить или менять в сложившихся условиях. Пригодится еще. Парнишка же, видя, что об отце его заботятся, и окончательно растаяв от вожделенного подарка, перестал обращать внимание на необычный вид незнакомцев. А уж признав в них христиан, перестал скрывать все подробности их похождений и переселения в данную местность. Как и прежде, не все из речи Радислава было понятно, но через некоторое время ухо уже привыкло к славянскому наречию, и большинство его слов, хотя далеко и не все, постепенно стали укладываться на привычные понятия и выражения.

Причиной ухода переяславцев из княжества было несколько. Во-первых, непрекращающиеся половецкие набеги, приносящие с собой разорение деревень в округе, пепелища и смерть родичей. Несмотря на удачные ответные карательные рейды в последнее время, несмотря на породнение княжеских семей с половецкими ханами и использование степняков в княжеских разборках, покоя на границе переяславского княжества не было. Половецких орд в степи насчитывалось более дюжины, а уж более мелких родов, не входивших в крупные племенные союзы, и того больше. Не замиренные родством или мечом степные грабители совершали стремительные рейды, грабили, убивали или уводили в плен захваченное население, продавая его на рынках Крыма или отводя обратно на Русь за выкуп. Поэтому община (а именно так перевели слово "вервь", употребленное Радиславом) в составе нескольких весей, скрепленных родственными связями и являющихся вольными людьми, не обремененными никакими долгами перед князем, кроме ежегодного урока и воинской повинности в качестве пешего войска, решила бросить полусожженные после очередного набега хозяйства и уйти на поселение в сторону Ростовского княжества, на северо-восток. Второй причиной была смерть ранней весной переяславского князя Святослава Владимировича.

С датами у Радислава не складывалось, поэтому он даже год от сотворения мира не мог назвать, не говоря уже о летоисчислении от рождества Христова, хотя имена князей, названия княжеств, городов и рек перечислял довольно бойко. Из-за этой особенности отрока Иван с Вячеславом никак не могли привязать к дате описываемые им события, хотя уже понимали, что закинуло их довольно далеко. Может быть, даже в тот же самый мир, если, конечно, Радислав не сошел с ума, каковой версии придерживался Николай, не желая даже вступать в обсуждения этой теории. То, что мир может быть тем же самым, подсказало озвученное Тимкой признание, что молодое деревце, на которое он налетел, было дубком. И что он потом выместил на нем свою злость за ссадину, ударив ногой и услышав хруст. Если предположить, что на пару дней на поляне открылся какой-то временной тоннель, о которых так любят говорить в фантастических фильмах, то Тимка, попав в него, сломал третий дуб в его деревянном младенчестве. Вернувшись же на поляну, выросшего дерева, естественно, не увидел. После таких рассуждений Николай обозвал всех дураками, отобрал у мальчишек самострел и удалился на край поляны разбирать-собирать сей продукт детского творчества. А оставшиеся стали дальше допрашивать Радислава, который ничего не понял в их пространных рассуждениях о тоннеле, что было не удивительно, потому что половину употребленных слов мальчонка слышал в первый раз.

Так вот, смерть князя являлась определенной вехой в их привязке, хотя ранее ни про год смерти, ни про самого князя никто и слыхом не слыхивал. По смерти сына своего Святослава, Владимир Мономах посадил на княжение его младшего брата Ярополка, до этого владевшего городом вместе с братом. С приходом Ярополка Владимировича у небольшой части старой дружины возник конфликт со ставленниками нового хозяина Переяславля. В итоге это закончилось разрывом договора недовольных дружинников, коих насчитывалось полтора десятка, с князем. А поскольку единственный десятник из разорвавших роту имел родню, давно уже осевшую в названной верви, то община обзавелась профессиональным сопровождением, часть которого осталась в Суздале, а семь человек, уже насытившихся службой, решили влиться в ряды переселенцев. Сколько всего человек отправилось в путь на следующий после конфликта год, Радислав сказать не мог, потому что к ним прибавились еще попутчики из близлежащих земель. Однако вышли общинники на четырех огромных досчаниках и семи насадах^[1], из которых только три последних были куплены, остальные же суда просто наняты у переяславских купцов. Поэтому количество народу, обитающего в веси, Радислав подсчитать затруднялся, но уверял, что точно больше двух с половиной сотен. И это не считая малых детей до четырех-пяти лет. Правда, большую часть общины составляли бабы да эти самые малые дети, оставшиеся без кормильцев, но защитить поселение все-таки было кому, так как некоторые общинники служили в пешем ополчении. Именно наличие защитников перевесило при решении вопроса, где обосноваться и строить жилье. Еще в пути большинством голосов мужей, то есть общинников, которые могли держать оружие, решили не идти под князя, а отправиться на новую землю, еще не обложенную погостами. Таковую, занявшись расспросами по пути в Суздаль, нашли на реке Ветлуге, где обитали черемисы и остатки вытесненных ими отсюда на реку Вятку отяков. Рядом, чуть западнее, а также в самих суздальских землях жила меря, а если от устья Ветлуги перебраться на другой, правый берег Волги, то можно было столкнуться с мордвой. Черемисы тоже обитали по этой стороне реки, и часть их селений доходила почти до ростовско-суздальских земель, платя дань этому княжеству. Вниз же по Волге и частично в низовьях Оки черемисы были уже под пятой Волжской Булгарии. А тут, в Поветлужье, как рассудили переяславцы, ни то ни се. Если обоснуемся без ссор с соседями, то заживем без пригляда, а будет плохо — уйдем в верховья Ветлуги, куда почти довело свои восточные границы Ростово-Суздальское княжество и чуть севернее которых была зона влияния Великого Новгорода.

Чесал языком Радислав так хорошо, что Вячеслав на ухо командиру высказал сомнение по поводу излишней доверчивости рассказчика к незнакомым людям в такие времена и при таком его положении. Это, конечно, если принять за истину, что они попали именно туда и в то время, про которое рассказывал отрок. В ответ на это Иван также тихо ему ответил, что за болтливый язык тому еще от отца попадет, когда тот очнется. С другой стороны, Радислав не сказал ничего такого, чего не могли бы знать соседи переяславцев. А на особого хитреца, заманивающего незнакомцев в ловушку, паренек явно не был похож.

Вышло немного не так. Когда больной охотник понемногу стал подниматься, а это случилось на третий день, то первым делом он попросил сына сопроводить его в кусты, а оттуда уже донесся приглушенный гневный шепот и звук затрещины. Вячеслав с Иваном с улыбкой переглянулись, но вышедший из кустов отец Радислава первым делом, пошатываясь, поклонился и представился. Речь его была еще непонятней, чем у сына, но основное можно было разобрать, тем более что за пару дней к некоторым языковым особенностям местного говора они уже привыкли.

— Здраве будьте, добрые люди. Кличут меня Антипом, охотник я, сын кузнеца нашего, Любима. Благодарствую за то, что спасли жизнь мою и кровиночки моей. Благослови вас Бог! И... прощения прошу за отрока сего... Не отблагодарил он вас за спасение... — Антип бросил косой взгляд на Радислава. — И не отдарился за подарок ваш. Не побрезгуйте в свой час отведать гостеприимства нашего...

— Ты садись, садись, Антип, — кинулся Вячеслав к нему. — Нельзя тебе еще головой-то так мотать.

— Спаси тебя Бог, лекарь, не ведаю твоего имени. Что понял я в беспамятстве, за то и повинился, но имен ваших не расслышал.

— Вот наш командир... э-э-э... воевода, скажем, так, — Вячеслав неудачно попытался перевести на старославянский язык статус "лесного капитана". — Иван Михалыч зовут его, а мы коротко называем Михалычем или егерем.

Иван слегка наклонил голову, не пытаясь оспорить ни своего нового положения, ни попытки Вячеслава говорить от имени всех. Далее Вовкин отец представился сам, а также назвал Николая, ковыряющегося в отдалении, и ребят, отиравшихся около него.

— Невместно мне спрашивать у спасителей своих, откель вы, но Радька нашептал мне, что братья вы нам по вере. Да и сам я просил вас ужо гостеприимство мое принять... Но вида вы зело странного, и спросов тьма будет у общины нашей.

— Не изволь беспокоиться, Антип, — перебил его Иван, беря разговор в свои руки. — Что можем, то расскажем, а о чем умолчим, о том не обессудь. Откель мы? Хм... Издалека, не поверишь... Вовка, подь сюда. Вот ответь на вопрос, откуда мы все, что нас объединяет? Так, чтобы одним словом объяснить, мне самому интересно. А тебе будет проще понять, Антип, если дите об этом скажет...

— Откуда? Ну... я сам из города, из Нижнего, а остальные из деревни. А одним словом? Ну... река нас объединяет, вдоль по Волге живем, я чуть выше, а остальные чуть ниже... не знаю что сказать, Иван Михалыч. ...