Дэвид Геммел Черная Луна

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тарантио был воином. А до того — моряком, шахтером, объездчиком лошадей и писарем-помощником престарелого писателя. А еще раньше он был ребенком — тихим и одиноким, который жил со вдовым отцом, что напивался по утрам и рыдал вечерами.

Мать Тарантио была акробаткой в бродячей цыганской труппе, дававшей представления на приемах и вообще везде, где собирался народ. Это от нее унаследовал Тарантио проворные ноги, быстрые ловкие руки, темные волосы и смуглое красивое лицо. Она умерла от чумы, когда Тарантио едва минуло шесть. Он почти не помнил ее — только облик хохочущей женщины-ребенка, что подкидывает его в воздух. От отца — Тарантио очень на это надеялся — он не взял ничего. Кроме, быть может, демона, что жил в нем и звался Дейс.

Тарантио стал уже молодым мужчиной, и большую часть его жизни Дейс прожил с ним.

По пещере шуршал стылый ветер. Тарантио, опасаясь вшей, стриг темные курчавые волосы очень коротко, и теперь сквозняк холодил шею. Тарантио поднял ворот толстого серого плаща и, вытащив один из коротких мечей, положил его так, чтобы был под рукой. Снаружи шел проливной дождь, и вода с шумом скатывалась с обрывов. Преследователи наверняка тоже где-нибудь укрылись.

— А может, они за порогом, — прошептал в его голове голос Дейса. — Подкрадываются к нам. Собираются перерезать нам глотки.

— Вечно ты так, Дейс. Лишь бы убить побольше.

— Каждому свое, — добродушно парировал Дейс. Тарантио слишком устал, чтобы продолжать спор, но вмешательство Дейса заставило его помрачнеть. Семь лет назад война смерчем обрушилась на герцогства, затягивая людей в свое гневное сердце. Там, в круговерти бури, она вскармливала их ненавистью и наполняла любовью к разрушению. Демон Войны многолик, но он лишен лика доброты. Глаза его — смерть, плащ — мор, пасть — голод, руки — тьма и отчаяние.

Война и Дейс были созданы друг для друга. В алчущем сердце зверя Дейс ликовал. Люди восхищались им за умение убивать, за смертоносный талант. Они искали его, как редкостный талисман.

Дейс был убийцей. Было время, когда Тарантио знал, сколько народу умерло под его клинком. А еще раньше было время, когда он помнил каждое лицо. Теперь же в памяти его сохранились лишь двое: первый, с выпученными глазами и отвисшей челюстью, заливающий кровью атласные простыни, и второй — гибкий бородатый вор и убийца, чьими мечами сейчас владел Тарантио.

Тарантио подбросил в огонь пару сучьев и залюбовался танцем теней на стенах пещеры. Двое его товарищей вытянулись на каменном полу: один из них спал, другой — умирал.

— Почему ты еще не забыл резни на берегу? — спросил Дейс, и Тарантио вздрогнул: воспоминания вернулись.

Семь лет назад старый корабль бурей выбросило на берег: мачта его сломалась, разодранный парус сорвало и швырнуло на скат обрыва. Экипаж устроился у костров — все болтали, смеялись, играли в кости. Несмотря ни на что, они выжили.

Выжили — и теперь их беспечный смех звенел между скал, уносясь в окутанный тьмой лес за грядой.

Убийцы бесшумно возникли из этих чащоб — напали втихаря, как демоны, лишь свет сверкнул на топорах и обнаженных в атаке мечах. Безоружные моряки не имели ни малейшего шанса — и были безжалостно сражены; их кровь оросила песок.

Тарантио, как всегда, устроился поодаль от остальных — он лежал на камнях, глядя на дальние звезды. Когда поднялся крик, он перекатился на колени и в лунном свете увидел резню. Безоружный и неумелый, юный матрос был бессилен помочь товарищам. Скорчившись, он прятался за холодными валунами; прилив лизал его ноги. Он слышал, как воры грабят корабль, срывая крышки трюмов и выгружая добычу. Специи и напитки с островов, шелка южного континента — и груз серебряных слитков для монетного двора в Лоретели.

Ближе к рассвету один из грабителей зашел в скалы облегчиться. Ужас сковал Тарантио — и тогда мозг озарился вспышкой, и на волю вырвался Дейс. Он вздыбился над опешившим бандитом, обрушив ему на голову камень размером с кулак. Вор свалился без звука. Оттащив его подальше, Дейс вытащил у него из-за пояса кинжал и спокойно добил.

У мертвеца было два коротких меча с черными рукоятями, плотно обмотанными кожей. Дейс расстегнул мечевой пояс и надел его на себя. Освободив человека заодно и от битком набитого кошеля, Дейс двинулся к скалам, подальше от места убийства.

Тарантио успокаивался, паника проходила, и он снова взял верх, загнав Дейса внутрь. Дейс не возражал: утолив жажду убийства, он подчинялся легко.

Один, без друзей, Тарантио прошел тридцать миль до Лоретели — столицы корсаров. Он искал корабль, на который мог бы наняться — а нашел Сигеллуса-Мечника. Тарантио часто думал о нем и тех переделках, в которых им довелось побывать вместе. Но к воспоминаниям этим всегда примешивались печаль и легкие уколы коготков сожаления о его смерти. Сигеллус знал о Дейсе. Во время одной из тренировок Дейс вырвался и попытался убить Сигеллуса. Мечник был слишком опытен, но Дейс умудрился-таки поранить его прежде, чем Сигеллус сблокировал удар и впечатал железный кулак в подбородок Дейса, сбив того с ног.

— Что с тобой такое, парень? — поинтересовался он, когда Тарантио пришел в себя. И Тарантио рассказал. Во второй раз за свою недолгую жизнь он говорил о Дейсе. Сигеллус слушал; его серые глаза ничего не выражали, из пореза на щеке сочилась кровь. Когда наконец Тарантио закончил рассказ — обо всем, включая убийства, — Сигеллус вздохнул и откинулся назад.

— Демоны живут во всех, Чио, — сказал он. — Ты по крайней мере пытаешься сдерживать своего. Могу я поговорить с Дейсом?

— Вы думаете, я виноват?

— Не знаю, мальчик. Но позволь мне поговорить с Дейсом.

— Он слышит вас, сэр. Я не хочу выпускать его.

— Пусть так. Слушай меня, Дейс. Ты дерешься со страстью, и ты невероятно быстр. Но тебе потребуется время, чтобы стать хотя бы вполовину таким же умелым, как я. Пойми и смирись с этим. Если снова попытаешься меня убить — я проткну тебе брюхо, как рыбе. — Он заглянул в темно-синие глаза Чио. — Он понял?

— Да, сэр. Понял.

— Вот и ладно. — Сигеллус улыбнулся и шелковым платком стер со щеки кровь. — Думаю, на сегодня довольно. Меня зовет вино.

— Ненавижу его, — сказал Дейс. — Когда-нибудь я его убью.

— Не ври, — отозвался Тарантио. — Вовсе ты его не ненавидишь.

Дейс помолчал. Когда наконец голос его снова зазвучал в голове Тарантио, он был мягче, чем обычно.

— Он первый, кроме тебя, кто говорил со мной. Говорил с Дейсом.

В этот миг Тарантио ощутил укол ревности.

— Он грозился убить тебя, — напомнил он.

— Он сказал, что я хорош. Невероятно быстр.

— Он мой друг.

— Хочешь, чтобы я его убил?

— Нет!

— Так дай ему стать и моим другом!

Тарантио вздрогнул и выбросил мучительное воспоминание из головы.

Началась Война за Жемчужину, и Четыре Герцогства стали набирать воинов. Немногие видели тот артефакт, за который они были готовы убивать — или умереть. Еще меньше было тех, кто сознавал всю важность Жемчужины. Слухов хватало: и что это — оружие невиданной силы; и что это — исцеляющий камень, дающий бессмертие; и что это — алмаз, позволяющий видеть будущее. Истины не знал никто.

После обучения у Сигеллуса Тарантио и Дейс немало побродили по воюющим герцогствам, побывали в наемниках, а пару раз — даже в регулярных войсках, участвовали в осадах, кавалерийских набегах, перестрелках и нескольких битвах. В большинстве случаев они оказывались среди победителей, но бывало — вот как сейчас, — что армия их погибала, и им оставалось только скрываться. Этот раз был четвертым.

Костер в пещере едва теплился, Тарантио сидел подле него и пытался согреть чуть ощутимым жаром замерзающие руки. У дальней стены лежал Кириэль, жизнь покидала его. Раны в живот вообще мерзкие, а эта была из самых страшных: разорвались кишки. Юноша застонал и вскрикнул. Тарантио подошел к нему, приложил пальцы к его губам.

— Крепись, Кириэль. Молчи. Враг близко. Кириэль раскрыл блестящие от лихорадки васильково-синие глаза. Взгляд, как у испуганного ребенка, просил утешения.

— Мне больно, Тарантио, — прошептал юноша. — Я умираю?

— Умираешь? От такой-то царапины?.. Поспи. К рассвету ты сможешь медведя завалить.

— Правда?

— Правда, — соврал Тарантио, прекрасно зная, что к рассвету юноша умрет. Кириэль закрыл глаза. Тарантио гладил его светловолосую голову, пока он не уснул, потом возвратился к костру. У другой стены зашевелилась громадная фигура, поднялась и уселась напротив воина.

— Порой ложь приносит добро, — заметил гигант. Свет костра высветил его разделенную надвое рыжую бороду, глаза блеснули, как ледяные зеленые камни. — Тот удар, должно быть, прорвал ему селезенку. Рана гниет.

Тарантио кивнул, подбросил в огонь последние ветки. Гигант прищелкнул языком.

— Думал, нам вот-вот конец придет — покуда ты на них не набросился. Честно говоря, Тарантио, слышать-то я о тебе много чего слышал — да мало чему верил. Зато теперь — верю! Клянусь грудками Шем — верю! Никогда ничего подобного не видывал! А уж как я рад, что рядом оказался и вырвался вместе с тобой! Как думаешь, кто-нибудь еще выжил?

Тарантио задумался.

— Один — двое, возможно. Как мы. Но — вряд ли. Это были убийцы. Такие пленников не берут.

— По-твоему, они нас все еще преследуют? Тарантио пожал плечами.

— Может — да, может — нет. Завтра узнаем.

— Куда пойдем?

— Куда захочешь, Форин. Но не вместе. Я намерен перейти горы. Один.

— Тебя что-то во мне не устраивает? — осведомился гигант, наливаясь гневом.

Тарантио взглянул в сверкающие глаза воина. Форин был убийцей — летом он голыми руками убил двоих наемников за невыплаченное жалованье. Злить его было бы неразумно. Тарантио начал было прикидывать, как бы получше ответить, но тут в нем зашевелился Дейс. Обычно он загонял его назад, силой воли держа демона в узде. Но сейчас он до смерти устал — и Дейс вырвался из оков. Дейс ухмыльнулся.

— А что тут может устроить? Ты животное. Разума ни на грош. Ты бы собственной матери глотку за серебряный пенни перерезал.

Форин напрягся, рука сомкнулась на рукояти меча. Дейс засмеялся.

— Учти только, ты, мерзкий сукин сын, я могу разрубить тебя надвое, даже не вспотев. Да я тебя живьем проглочу, голову отвинчу, а уши — отрежу.

На какой-то миг гигант застыл, а потом по пещере загрохотал его смех.

— Слишком много ты о себе возомнил, малыш! Я смог бы найти укорот даже для легендарного Тарантио. Ни к чему нам пререкаться — глупо. За нами погоня, так что не стоит нам драться… А теперь объясни, почему мы не можем и дальше идти вместе.

Тарантио ощутил разочарование Дейса. Он тут же загнал его внутрь и перевел дух.

— Враг мог видеть наши следы, — сказал он Форину — Тогда он знает, что один из нас ранен. И я не думаю, что за нами пошло так уж много — скорее всего у нас на хвосте человек восемь — десять. Когда мы разделимся, а они найдут следы, то будут вынуждены либо тоже разделиться, либо выбрать какой-нибудь один след. В любом случае — так будет лучше для всех.

— Для всех? Мальчишка не доживет до утра.

— Я имел в виду нас с тобой, — быстро проговорил Тарантио.

Форин кивнул.

— Почему бы сразу не объяснить ясно? Зачем было оскорблять?

Тарантио пожал плечами.

— Цыганская кровь. Не обижайся, Форин. Я немногих жалую.

Форин облегченно выдохнул.

— Я не обижен. Было время, когда я отдал бы не одно пенни за возможность перерезать горло своей маменьке. Я тогда был ребенком — и знал только, что она разбила сердце моему отцу, а меня бросила. Так что ты не так уж и ошибся. — Он смущенно улыбнулся и принялся неспешно разбирать пряди бороды. — Мой отец — он был неплохой человек. А уж какой рассказчик! Вся деревенская ребятня сбегалась к нам его слушать. Он и историю знал. Ну, там, про древние королевства, эльдеров, даротов, старую Империю и все такое. У него в рассказах быль и мифы перемешивались. Чудные были вечера! У нас глаза только что на лоб от страха не вылезали, зубы клацали… У отца был удивительный голос — глубокий и гулкий, как из погреба.

— Я его напугал, — сказал Дейс. — Теперь он захочет с нами дружить.

— Возможно, — согласился Тарантио. — Но тогда ты напугал всех — включая меня.

— Что сталось с твоим отцом? — поинтересовался он вслух.

— Подцепил легочную болезнь и умер. — Форин замолчал и начал счищать грязь с коричневых кожаных штанов. Тарантио видел, что гигант борется со своими чувствами. Форин покашлял, потом вытащил охотничий нож. Выудив из глубокого кармана точило, он принялся за клинок. Удовлетворившись наконец его остротой, он вынул из того же кармана маленькое окаймленное серебром зеркальце — и занялся собственной рыжей бородой. Закончив бритье, он сунул нож в ножны, убрал зеркало в карман — и только тогда вновь взглянул на Тарантио.

— Мой отец был хороший человек. Он не заслужил такой смерти. Весу в нем было, что в ребенке, когда он умер.

— Плохая смерть, — признал Тарантио.

— А хорошей еще не выдумали, — заметил Форин. — Знаешь, я однажды видел эльдера. Он приходил к отцу. Мне тогда было лет семь. Я думал — помру от страха. Забился за отцово кресло и смотрю, а он сидит так себе спокойненько у очага. Но напугали меня не шерсть на лице и не лапы, а глаза. Уж больно они были огромные. Но говорил он спокойно, и отец заставил меня вылезти из-за кресла и пожать ему руку. И был прав. Я тут же забыл, что боюсь.

Тарантио кивнул.

— Я был учеником одного старика — он писал разные истории. Он описывал эльдеров. Говорил, что у них лица, как волчьи морды.

— Не совсем так, — сказал Форин. — Волчья морда предполагает зверство. А в этом ничего звериного не было. Но тогда я смотрел на него глазами растерянного семилетки. Он разрешил мне погладить белый мех у себя на лице. Это было как гладить кролика. Я уснул у очага под их с отцом разговор. А утром его уже не было.

— О чем они говорили?

— Я мало что запомнил. О стихах. О разных историях. Отец обожал рассказы о зверствах даротов, но эльдер не пожелал говорить о них. — Зеленые глаза Форина встретили спокойный взгляд Тарантио. — Если ты не любишь людей, зачем притащил сюда мальчишку? Ты ведь с ним едва знаком. Он всего пару дней, как к нам присоединился.

— Кто меня знает?.. Давай-ка спать. — Тарантио завернулся в свой плотный шерстяной плащ и улегся подле угасающего костра.

Сон был пронзителен и ярок. Его и других наемников снова окружали, враг, выхватив мечи, нападал из темноты. Большинство погибло сразу же. Тарантио на миг застыл — но Дейса врасплох было не поймать. Обнажив оба клинка, Дейс мельком глянул на атакующих — и напал сам. Он не знал, что Форин и Кириэль следуют за ним. Да ему и не было до этого дела. Его смертоносные мечи разили направо и налево, он прорубился сквозь врага и скрылся в гуще леса. Форин и Кириэль прорвались следом, хотя мальчишка и получил мерзкий удар в живот. Луна светила тускло, но Дейс и ночью видел отлично, и он повел своих спутников в самое сердце леса. Кириэль прислонился к дереву, его штаны и рубаха набухли от крови. Оказавшись в безопасности, Тарантио вернул себе власть над телом и какое-то время помогал юноше идти. Потом, когда Кириэль потерял сознание, Форин поднял его на руки и принес в пещеру.

Во сне Тарантио превратился в мальчишку, страх смерти наполнил его ужасом. А лица тех, кого Дейс убил, чтобы вырваться, стали лицами старых друзей и товарищей по прежним битвам.

Перед ним возникло лицо старика.

— Правда жжет, Чио, — проговорил он. — Свет правды слишком ярок, он режет глаза.

Когда Тарантио проснулся, пещеру наполнял тусклый предрассветный сумрак. Как всегда, воин пробудился мгновенно — настороже и со светлой головой. Это было единственное время, когда Дейс отсутствовал, и Тарантио чувствовал себя наедине с собой и с миром. Он медленно, глубоко вздохнул, радуясь недолгому освобождению чувств. По камням зашуршала одежда. Тарантио приподнялся. Рыжебородый великан Форин стоял на коленях у тела Кириэля, втихую обшаривая карманы мертвеца.

— У него не было денег, — негромко сказал Тарантио. Форин уселся.

— Денег нет ни у кого, — проворчал он. — Нам задолжали за три месяца — а думаешь, мы хоть что-нибудь из этого получим, даже если вернемся на границу?

Тарантио поднялся и вышел из пещеры. Солнце озаряло восточные склоны, лес купался в золотом сиянии. Твердый холодный камень обрыва, мертвенно-серый в сумерках прошлой ночи, теперь блестел, как коралл. Тарантио облегчился и вернулся в пещеру.

— Это все та проклятая баба… Карис, — продолжал Форин. — Спорю на что угодно — она ведьма.

— Ей колдовство ни к чему, — возразил Тарантио, затягивая на талии пояс.

— Ты ее знаешь?

— Был с ней в паре кампаний. Она хладнокровна, жестока, а голова у нее работает получше, чем у многих генералов…из тех по крайней мере, кому я служил.

— Тогда почему ты от нее ушел? — спросил великан.

— А я не уходил. Я был с ней, когда она дралась за герцога Кордуина. В конце кампании она нас бросила и перешла на сторону Ромарка. Говорят, он посулил ей шесть тысяч золотом. Преувеличивают, конечно, но вряд ли намного.

— Шесть тысяч!.. — завороженно прошептал Форин. Тарантио повернулся к телу Кириэля. Юноша выглядел умиротворенно, лицо его разгладилось. Он мог показаться спящим — не будь так каменно-спокойны его черты.

— Он был неплохим парнем, — произнес Тарантио. — Только слишком молод и слишком медлителен.

— Это была его первая кампания, — сказал Форин. — Он сбежал на нее с фермы. Думал, среди солдат безопаснее. — Великан покосился на Тарантио. — Он был просто деревенский паренек. Не убийца, как ты и я.

— А теперь он мертвый деревенский паренек, — сказал Тарантио. Форин кивнул, поднялся и встал с мечником лицом к лицу.

— Что тебя ведет, человече? — спросил он вдруг. — Вчера ночью мне показалось — я вижу безумца. Ты жаждал меня убить. Почему?

— Потому что это — по-нашему, — прошептал Тарантио. Он подошел к устью пещеры и всмотрелся в опушку. Преследователей видно не было. Повернувшись, он встретил Форинов взгляд.

— Удачи тебе, — сказал он. Полез в кошель, выудил золотую монетку и щелчком отправил ее воину.

— Это еще зачем? — удивился Форин.

— Я ошибся в тебе, великанище. Ты сумеешь выжить в горах.

— Откуда тебе знать? Тарантио улыбнулся.

— Интуиция. Постарайся остаться в живых. — С этимон повернулся и зашагал на запад.

Если ему удастся уходить от погони весь день — преследователи сдадутся и возвратятся к войску. Обычно на поиски беглецов отпускалось не более двух дней. Основной задачей таких поисковых отрядов было отнюдь не развлечение — они должны были помешать разрозненным группкам наемников воссоединиться у себя в тылу. Когда такой отряд поймет, что их кампания разошлась, он повернет назад, рассуждал Тарантио.

В лесу, меж берез, ольхи и дубов, настроение Тарантио улучшилось. Деревья он любил всегда. Они были отрадой для глаз — и гибкие серебристые березки, и дубы-великаны, неподвластные течению времени. Ребенком — еще до появления Дейса — он частенько взбирался повыше и, как орел, устраивался где-нибудь у макушки. Тарантио дрожал. Чем выше в горы — тем холоднее становилось вокруг, и склоны уже запестрели эдельвейсами. Будет весьма приятно погреться в Кордуине. Война еще не коснулась его — если не считать перебоев с продуктами. Тарантио вел кое-какие дела с одним тамошним купцом — Ландером. Если повезет, его вложения окупятся и позволят прожить вольготно всю зиму.

Земля под ногами Тарантио раскисла от недавнего ливня, левый сапог прохудился, и даже в теплом шерстяном носке чавкала при каждом шаге ледяная жижа. Примерно с час Тарантио шел на запад, оставляя за собой след, который мог бы увидеть и слепой. Потом, минуя старый развесистый дуб, он вдруг ловко подскочил и подтянулся вверх, на корявую могучую ветку. Перебравшись на другую сторону дерева, Тарантио спрыгнул на широкий каменистый уступ. На камне осталась грязь от сапог, и Тарантио, прежде чем двинуться дальше, тщательно вытер предательский след краем плотного серого плаща. Не оставляя уже никаких следов, он пошел теперь на северо-запад.

Так он шел еще около часа, то и дело оглядываясь назад и бдительно следя за тем, чтобы никак не выдать своего присутствия. Наконец, забравшись намного выше того места, где он изменил направление пути, Тарантио влез на раскидистые ветви высокого бука и устроился в развилке, не сводя глаз с тропы. Вынув из мешка на поясе последний ломтик сушеного мяса, он откусил кусочек и принялся жевать.

Не успел он покончить со своей скудной трапезой, как наконец увидел преследователей. Их было восемь, все вооружены луками и копьями. С такого расстояния они казались мухами, безобидно ползущими по склону горы. Вот они остановились возле старого дуба. Тарантио, и не слыша ни слова, мог легко вообразить себе их спор. То место, где стояли враги, было почти на равном расстоянии от четырех крупных городов. На западе, по ту сторону гор, стоял озерный город Хольбан, на северо-востоке лежал Моргаллис, столица герцога Ромарка. Дальше к югу — Лоретели, нейтральный порт под управлением корсаров. И наконец, на северо-западе — куда и направлялся Тарантио — был расположен Кордуин, самый древний и богатый город во всех Четырех Герцогствах.

С минуту преследователи шарили в окрестностях дуба, разыскивая следы Тарантио. Так ничего и не отыскав, они наскоро посовещались и повернули назад, туда, откуда пришли.

Тарантио поудобней вытянулся в развилке и позволил себе вздохнуть с облегчением. Свой шлем он оставил в пещере, а с ним и алый шарф, означавший, что его владелец служит в войске герцога Марча. Теперь больше ничто не связывало Тарантио с четырьмя участниками войны. Он по-прежнему вольная птица и готов предложить услуги Дейса всякому, кто больше заплатит. Спрыгнув с дерева, Тарантио двинулся на северо-запад и шел так весь день, держа путь к дальнему озеру, что искрилось в лучах высоко поднявшегося солнца. Длинное и узкое, посредине это озеро расширялось, а к краю и вовсе раздваивалось, отчего здорово смахивало на хвост гигантской рыбины. В центре озера был островок, на котором темнел сосновый лес. Солнце теперь пригревало не на шутку, и Тарантио, сбросив теплую куртку, положил ее на плоском камне.

— Когда будем есть? — осведомился Дейс. Тарантио ощущал его присутствие с той минуты, как увидел своих преследователей.

— Может, на этот раз ты сам половишь рыбки? — произнес он вслух.

— А, это слишком скучно. А у тебя так здорово получается!

Тарантио снял рубашку, штаны и сапоги и медленно вошел в ледяную прозрачную воду озера. Там он остановился и стал смотреть на песчаное дно под ногами.

У пятнистой форели как раз было время нереста, и вскоре Тарантио увидел самку, всю в красных продольных полосах. Она подплыла совсем близко к неподвижно стоявшему человеку и принялась разгребать хвостом рыхлый песок, выкапывая ямку для яиц. За ней следовали несколько крупных самцов — Тарантио распознал их по красноватым полоскам на плавниках. Опустив руки в воду, он терпеливо и отрешенно ждал своего часа. Леденящий холод прохватывал до костей, и Тарантио начал раздражаться оттого, что рыбины, как назло, не торопились подплывать ближе. Спокойно, сказал он себе. Раздражение и спешка — плохие спутники для охотника.

Крупный самец весом примерно в три фунта проплыл мимо Тарантио, задев плавником его ногу. Тарантио не шелохнулся. Рыбина заскользила над его руками — и тогда он одним стремительным движением рванулся вверх, схватил правой рукой добычу и с силой швырнул на берег. Он услышал, как форель глухо шлепнулась на раскисшую землю. Вторая рыбина тотчас исчезла. Тарантио выбрался из воды, прикончил добычу и со знанием дела выпотрошил.

— Недурно сработано, — похвалил Дейс.

Разведя на камнях небольшой костер, Тарантио, как был, голый, уселся у огня и приготовил обед. Форель показалась ему почти безвкусной, и он от души жалел, что не смог сберечь хоть крупицу соли.

Солнце кануло за горизонт, и возле озера заметно похолодало. Тарантио оделся и сел поближе к огню.

Еще в прошлом году, когда Карис переметнулась к Ромарку, ему нужно было бросить службу. Герцог Марч — никчемный полководец, да и вообще ничтожество. С тех пор как вражескую кавалерию возглавила Карис, отряды наемников, охранявшие границу, были обречены. Шесть тысяч золотых!.. И зачем только Карис такие деньжищи? В надвигающихся сумерках Тарантио ухмыльнулся. У Карис нет склонности прожигать жизнь. Одевается она без особого изыска, разве что доспехи у нее отменные и явно дорогие. Да, вспомнил Тарантио, а еще у нее есть кони. Три здоровенных мерина ростом больше шестнадцати ладоней в холке. Славные кони — крепкие, гордые, бесстрашные в бою. Каждый из них стоит никак не меньше шестисот серебряных монет. Но это кони — а сама Карис, между прочим, не носит никаких украшений, ни захудалой брошки, ни браслетика, да и вкладывать деньги в недвижимость тоже не торопится. Так зачем же ей столько золота?..

— Ты ее просто не понимаешь, — заметил Дейс.

— А ты понимаешь?..

— Разумеется.

— Ну так объясни.

— Ее преследует некое воспоминание из прошлого — так сказал бы Гатьен. Какое-то ужасное, трагическое событие. Из-за этого Карис неуютно быть женщиной, иона стремится спрятать свою женскую суть под мужскими доспехами.

— В жизни не поверю, чтобы Гатьен мог сказать об этом такими простыми словами!

— Да уж, — согласился Дейс, — старик был любитель помолоть языком.

— А еще он стал для нас замечательным приемным отцом. Никто другой не захотел приютить нас.

— Он заполучил писаря, которому не нужно было платить, и собеседника, который слушал его бесконечные россказни.

— Не понимаю, зачем ты притворяешься, будто тебе не нравился Гатьен. Он был добр к нам.

— Он был добр к тебе. Меня он считал просто плодом воображения, придуманным другом одинокого мальчишки.

— Может, так оно и есть, Дейс. Ты никогда об этом не думал?

— Знал бы ты только, о чем я думаю!.. — мрачно отозвался Дейс.

Тарантио подбросил хвороста в огонь и лег, подсунув под голову свернутую куртку. В небе загорелись звезды, и он смотрел на созвездие Огненного Танцора, мерцавшее прямо над ним, выше новорожденного полумесяца.

— Все это, Чио, математически рассчитано, — говорил ему когда-то Гатьен. — Звезды движутся по заданным орбитам, повинуясь ритму космоса.

Тарантио слушал седовласого старца, поражаясь его мудрости.

— А отец говорил, что звезды — это свечки богов, — сказал он вслух.

Гатьен ласково потрепал его по голове.

— Тебе, наверное, очень недостает его.

— Нет, — сказал Тарантио, — он был слабый и глупый. Он повесился.

— Твой отец, Чио, был хороший человек. Жизнь обошлась с ним несправедливо.

— Нет, он сдался, отступил! — вспыхнул мальчик. — Он совсем не любил меня. И нам наплевать, что он умер!

— Вовсе нет, — возразил Гатьен, ошибочно решив, что под словом «мы» Тарантио имеет в виду себя и его. — Впрочем, не будем об этом спорить. Жизнь бывает жестока, и многие люди не в силах вынести этой жестокости. Твоего отца сгубили три проклятия. Любовь, которая может быть величайшим даром Небес либо же страшнейшим ядом. Вино, которое, подобно странствующему лекарю, многое предлагает и ничего не дает. И деньги, без которых он не смог бы предаваться сомнительным радостям пьянства. — Гатьен тяжело вздохнул. — Мне очень нравился твой отец, Чио. Он был мягкий человек, любил стихи и замечательно пел. А впрочем, довольно с нас досужих разговоров. Нам нужно работать.

— Зачем ты пишешь свои книги, мастер Гатьен? Их же никто не покупает.

Гатьен красноречиво пожал плечами.

— Мои книги, Чио, — памятник, который я возвожу себе в будущем. И они опасны, дружок, куда опасней самых могущественных чар. Никогда и никому не говори о том, что прочел в моем доме.

— Что же может быть опасней чар?

— Правда. Человек скорее сам выколет себе глаза, чем решится заглянуть ей в лицо.

Сейчас Тарантио смотрел на пляшущие язычки огня и вспоминал ревущее пламя, которое жадно объяло дом мастера Гатьена. Снова он видел солдат герцога Марча, высоко державших факелы, и снова с безмерной грустью вспоминал, как несчастный старик бросился в горящий дом, чтобы спасти дело всей своей жизни. Тарантио еще видел, как метался в окнах верхнего этажа вопящий живой факел — а потом рухнула крыша, и так сгинул в огне мастер Гатьен.

До той минуты Дейс был только бесплотным голосом, который звучал в голове Тарантио. Впервые мальчик услышал этот голос, когда увидел своего отца, повесившегося на балконных перилах, увидел его багровое, распухшее до неузнаваемости лицо.

— Плевать нам на него, — сказал тогда голос. — Он был слабый и не любил нас.

Но когда сгорел заживо Гатьен, Дейс отыскал дорогу в мир плоти и крови.

— Мы за него отомстим, — сказал он.

— Ничего не выйдет! — испуганно возразил Тарантио. — Герцог живет в замке, и его охраняют толпы стражников. Нам… то есть мне всего пятнадцать. Я не солдат, не убийца!

— Тогда предоставь дело мне, — ответил Дейс. — Или ты трус?

Двумя ночами позже Дейс преодолел стены герцогского замка, благополучно проскользнув мимо спящих часовых. Затем он спустился по винтовой лестнице в главный коридор донжона. Стражи здесь не было. Спальню герцога освещала одна-единственная лампа, а сам герцог крепко спал на широкой кровати под балдахином. Дейс легонько откинул атласную простыню, обнажив жирную и дряблую герцогскую грудь. И, ни мгновения не колеблясь, вонзил в грудь спящего маленький кинжал. Герцог дернулся, рывком сел, нелепо разинув рот, — и тяжело осел на постель.

— Гатьен был нашим другом, — сказал Дейс. — Чтоб ты сгнил в аду, подлый ублюдок!

Старый герцог умер без лишнего шума, но в последнее мгновение жизни у него опорожнился кишечник, и спальню заполнила отвратительная вонь. Дейс сидел тихонько, неотрывно глядя на труп. А затем уступил место Тарантио, чтобы тот тоже досыта полюбовался на эту картину. Тарантио помнил мертвое лицо отца — распухшее, безобразное, с вываленным наружу языком. Смерть всегда безобразна, но на сей раз она была чем-то даже привлекательна.

— Никогда больше не стану убивать! — прошептал Тарантио. — Никогда!

— Тебе и не придется, — заверил его Дейс. — Убивать за тебя буду я. Мне это понравилось.

Усилием воли Тарантио отобрал у него власть над их общим телом. А потом бежал из замка, растерянный и смятенный. Его растили на рассказах о героях, о рыцарях и рыцарстве. Герой ни за что бы не почувствовал то, что чувствовал он. Восторг, упоение, которые испытал от убийства Дейс, показались пятнадцатилетнему Тарантио просто отвратительными. И все же он невольно разделил с Дейсом это упоение.

Сейчас, на берегу озера, эти мрачные мысли мешали Тарантио заснуть, а когда наконец он задремал, ему приснился старик Гатьен.

— Правда жжет, Чио, — сказал он. — Правда — это яркий свет, и он так больно жжет.

Дождь, поливший ночью, загасил костер, и Тарантио проснулся, дрожа от холода. Перекатившись на колени, он попытался встать, оскользнулся — и ничком шлепнулся в жидкую грязь. В его сознании раскатился смех Дейса:

— О, эта чудная жизнь на лоне природы! Тарантио выругался.

— Ай-ай-ай! — вовсю веселился Дейс. — Никогда не теряй чувства юмора, братец!

— А, так у тебя есть чувство юмора? — взвился Тарантио. — Ну так посмейся над этим!

Зажмурившись, он мысленно открыл дорогу в глубь себя и погрузился в недра своей личности. Дейс пытался остановить его, но все произошло слишком быстро и неожиданно. Не успел Дейс и глазом моргнуть, как помимо своей воли оказался полновластным хозяином изрядно вымокшего и замерзшего тела.

— Ах ты, сукин сын! — взревел он. Ледяная вода струями текла по его лицу.

— Теперь твоя очередь наслаждаться жизнью на лоне природы! — жизнерадостно отозвался Тарантио, упиваясь теплом и уютом в глубинах своего сознания. Дейс попытался проделать с ним тот же фокус, но ничего не вышло. Обозлясь не на шутку, Дейс огляделся в поисках укрытия — и увидел в нескольких шагах старый дуб. От давнего удара молнии ствол дерева раскололся почти надвое, но дуб, как ни странно, выжил. Дейс заполз в расселину. Здесь было тесновато, но он снял мечевой пояс, поджал ноги и, привалившись спиной к сухой древесине, смотрел на разгулявшийся снаружи ливень.

— Ладно, Чио, — наконец сказал он, — ты выиграл. Теперь пусти меня назад. Мне холодно и скучно.

— А мне и здесь неплохо.

Над озером лил проливной дождь, издалека доносились раскаты грома. Дейс выругался. Если молния ударит в дерево, он испечется заживо.

Он снова выругался, но тут же широко ухмыльнулся. В конце концов, что есть жизнь? Игра. А сейчас по крайней мере до него не доберется ни дождь, ни ветер.

— Ну ладно, можешь возвращаться. — Тарантио, как ни старался, не сумел скрыть своего страха.

— Ну нет, — весело отозвался Дейс. — Я только-только начал привыкать.

Совсем близко ударила молния, и призрачный свет озарил на миг озеро и остров. Дейс ощерил зубы в волчьей усмешке.

— А ну давай! — завопил он. — Попробуй ударь в меня!

— Ты хочешь, чтобы мы погибли? — сердито спросил Тарантио.

— А мне наплевать, — беспечно ответил Дейс. — Может, потому я и такой везучий.

Гроза улеглась так же неожиданно, как началась, и в прояснившемся небе ярко засияла луна.

— Возвращайся, братец, — милостиво разрешил Дейс, — назад, в этот грязный и жалкий мирок! Я уже довольно повеселился.

Снова обретя власть над своим телом, Тарантио выбрался из расщелины, но тут же вернулся, чтобы набрать сухой коры на растопку. Теперь он мог снова развести костер.

— Мы могли бы сейчас жить во дворце, — напомнил ему Дейс. — Нежились бы на той широкой мягкой кровати, под атласными одеялами, в комнате с посеребренными зеркалами…

— Ты убил бы ее, Дейс. Не отрицай. Я чувствовал, как тебе хочется это сделать.

Герцог Кордуина прислал к Тарантио известную куртизанку — Мириак. Золотовласую Мириак. Ее искусность была восхитительна. Тарантио запомнил бы эту ночь на всю Жизнь, даже если бы в спальне не было зеркал. О эти зеркала… Лаская женщину, он видел в них свое и ее отражение, и образ нагих, неистово сплетающихся тел преследовал его до сих пор и будет преследовать вечно. Вспоминая об этой ночи, Тарантио вздохнул.

В самом разгаре страсти он вдруг ощутил бешеную злобу Дейса. Ее неукротимая сила ужаснула Тарантио.

И он бежал из объятий Мириак, бежал от богатства и блаженства.

— Я бы мог стать первым герцогским бойцом, — не унимался Дейс. — Мы были бы богачами!

— Почему ты хотел убить ее?

— Она была опасна для нас. Ты почти влюбился в нее, а она в тебя. Бедная шлюшка не могла устоять против мальчишки-девственника. Когда ты плакал, она гладил атебя по лицу. Ах как трогательно! Меня сейчас стошнит. Значит, вот почему мы идем в Кордуин? Чтоб ыповидаться со шлюшкой?

Тарантио тяжело вздохнул.

— Тебя не существует, Дейс. Я просто чокнутый. Рано или поздно это кто-нибудь поймёт. Тогда меня посадят под замок или же повесят.

— Я существую, — сказал Дейс. — Я с тобой, братец, и никуда не денусь. Сигеллус знал, что я настоящий. Он часто говорил со мной. Я ему нравился.

К рассвету Тарантио снова проголодался. Целый час он пытался поймать другую форель, но на сей раз удача ему изменила. Он сумел было схватить самку фунта в два весом, но рыбина в его руках ловко извернулась, совершила в воздухе изящный кульбит и, шлепнувшись в воду, тотчас ушла на глубину. Тарантио обсох, оделся и двинулся в путь — все выше и выше в горы.

Воздух здесь был прореженный, в лицо хлестал ледяной ветер. Близилась осень, не пройдет и двух месяцев, как выпадет первый снег. Тарантио медленно и осторожно карабкался вверх по крутому склону, с опаской пробираясь между крупных валунов, которыми была усеяна гора. Интересно, лениво размышлял Тарантио, откуда здесь взялись все эти валуны — ведь они явно не той же скальной породы, из которой состоит гора.

— Следы извержения, — пояснил Дейс. — Когда-то в прошлом здесь было извержение вулкана. Гатьен много рассказывал о вулканах, да только ты не слишком тогда интересовался геологией.

— Зато ты, помнится, просто обожал слушать о всяких там землетрясениях и извержениях. Тебя всегда восхищали разрушение и смерть.

— Смерть — это единственная в мире постоянная величина.

Наконец, когда солнце уже пустилось в долгий неспешный путь к западу, Тарантио обнаружил среди скал небольшую лощину и устроился там на отдых. Из густой травы выскочило несколько кроликов, и Тарантио удачным броском ножа прикончил одного из них. Отыскав плоский камень, он освежевал и выпотрошил тушку, отделив сердце и почки. Неподалеку протекал ручеек, и на берегу его Тарантио отыскал заросли крапивы и скороды. Продолжив поиски, он скоро обнаружил настоящее сокровище — дикий лук. Вернувшись на стоянку, Тарантио развел костер и, когда пламя занялось как следует, кинжалом срезал с березы два больших квадратных куска коры. С помощью рогульки Тарантио подержал бересту над огнем, чтобы она нагрелась и размягчилась. Из первого куска он ловко и умело свернул небольшую чашу, но когда принялся за второй кусок, терпение ему изменило, и береста треснула. Тарантио выругал себя и уже с удвоенной осторожностью срезал с березы еще один кусок коры.

Наполнив первую чашу водой из ручья, он вернулся к огню, развел второй костер и принялся размеренно подбрасывать в него хворост. Когда образовалось достаточно углей, Тарантио поставил чашу на огонь и бросил в воду горсть крапивных листьев, нарезанную кусками скороду и несколько луковиц. На первом костре он поджарил кролика. Мясо оказалось жирное, нежное, и Тарантио сразу съел половину тушки, а остатки бросил в кипящую воду.

Здесь, высоко в горах, вода выкипала быстро, и Тарантио еще трижды пришлось сбегать за ней к ручью. Он не опасался, что берестяная чаша сгорит — главное, чтобы пламя не поднималось слишком высоко.

Внизу, в лагере наемников, Тарантио бросил пару превосходных медных котелков и прочую утварь, накопленную за годы службы. Когда на лагерь напали копейщики Карис, заботиться о личном имуществе было некогда.

Тарантио лег навзничь, неотрывно глядя в небо. Сейчас он уже с трудом мог припомнить время, когда не приходилось воевать. Почти треть его жизни прошла от сражения к сражению — то осаждаешь город, то обороняешь, то атакуешь врага, то отбиваешь вражескую атаку.

Все эти свары между герцогами здесь, в холодном величии гор, казались такими глупыми мелочами. Как, впрочем, и женские прелести — пускай даже речь шла о Мириак. Дейс, конечно, был прав — Тарантио влюбился в нее и часто думал о ней, вспоминал ее атласно-гладкую кожу, теплое пьянящее дыхание. Не важно, что Мириак была куртизанкой, то есть шлюхой для богачей. Тарантио знал, надеялся, чувствовал, что в глубине души она совсем другая.

— Какой же ты неисправимый романтик, братец! Едва твоя красотка услышит звон золотых монет, она тут же повалится на спину и раздвинет ноги. И плевать ей, чье это будет золото — твое или нет.

— Ты же сам сказал, что она влюбилась в меня, — напомнил Тарантио.

— Ну да, я так и сказал — в мальчишку-девственника. Это ее и привлекло. Очень скоро ты бы ей надоел.

— Ну, этого мы уже никогда не узнаем, верно?

Когда наступили сумерки, Тарантио съел похлебку. Варево получилось недурное, сытное и пряное на вкус, но он сам испортил себе удовольствие, некстати припомнив последнюю трапезу в лагере наемников — когда у него еще была соль. Дейс помалкивал, за что Тарантио был ему несказанно благодарен.

На следующее утро он двинулся дальше, по узким долинам, где густо росли ольха, сосна и береза. Распогодилось, и в ясном небе сияло солнце, зажигая белым пламенем заснеженные пики дальних гор.

Тарантио шел, стараясь не думать о битвах и войнах, — он вспоминал те далекие мирные дни, когда жил у Гатьена, изучал древние летописи, пытаясь отыскать хоть какой-то смысл в кровавой истории этих плодородных земель. «Если все эти войны когда-нибудь закончатся, — подумал Тарантио, — стану ученым».

В голове у него эхом отозвался насмешливый хохот Дейса.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В трехстах милях северо-восточнее, в самом сердце недавно возникшей каменистой пустыни стройный и гибкий светловолосый человек взбирался на вершину горы, которая некогда называлась Капритас. Его зеленый плащ был истрепан и изорван, подошвы башмаков протерлись почти до дыр. Дуводас Арфист стоял на вершине горы и боролся с приливом отчаяния и нестерпимой боли. На его тонком лице и в мягких серо-зеленых глазах отражалась та же печаль, которая терзала его душу. В этой земле не осталось ни капли магии. Черные лысые скалы торчали повсюду, словно гнилые зубы, и Дуводасу мерещилось, будто он забрался в чудовищную пасть самой смерти. Там, где некогда царила красота, где зеленели леса, текли реки, нежились под солнцем плодородные долины, — теперь не осталось ничего. Плоть земли была содрана до костей, содрана незримой рукой, перед которой склонилась бы и сама вечность. Четыре города эльдеров сгинули бесследно, и даже ветер, шуршавший между бесплодных скал, не мог отыскать ни малейшего их следа, ни единого намека на то, что они когда-то существовали. Ни треснувшей чашки, ни детской куклы, ни могильной плиты.

Взгляд серо-зеленых глаз Дуводаса, скользя по ощеренным черным скалам, остановился на Близнецах — так звались два высоких утеса, что веками осеняли город Эльдериса.

Дети эльдеров, еще не достигшие зрелости, частенько забирались на Визу — левый утес — и, преодолев восемь футов пустоты, перепрыгивали на каменистую макушку соседнего Пазака. На склонах этих утесов с незапамятных времен был насажен Зачарованный Сад, и в нем круглый год росли самые прекрасные в мире цветы. Теперь и здесь был только мертвый камень. Ни травинки не осталось на безжизненных черных склонах, и даже память Дуводаса не в силах была их оживить. Дуводас выпрямился и вынул из мешка за спиной маленькую арфу.

В этом черном пугающем запустении сама мысль о музыке казалась греховной, но что еще оставалось у него, кроме музыки? Тонкие пальцы Дуводаса пробежали по струнам, и печальная мелодия эхом отозвалась в угрюмом нагромождении скал. Закрыв глаза, Дуводас пел песню об Элиде и ее Любви к Лесному Королю, и голос его срывался, когда зазвучали прощальные слова — Элида стоит у темной реки, глядя, как бездыханное тело ее возлюбленного уносит в объятия вечности черная ладья ночи.

Музыка стихла. Дуводас убрал арфу в мешок и закинул его за спину.

Спустившись с горы, он вышел на бывшую лесную дорогу и проворно зашагал к отдаленным равнинам. Восемь лет назад он шел той же дорогой, но тогда его путь осеняли могучие ветви, солнечные пятна рассыпались под его ногами, неумолчимo пела река. Воздух так и звенел от птичьих трелей, и свежий аромат леса пьянил молодого путника не хуже, чем старое вино. Теперь под ногами Дуводаса шуршала мертвая пыль, и ни единый звук не нарушал могильную тишину.

Дуводас шел почти целый день, все время забирая к северо-востоку. Уже в сумерки он увидел черную полосу земли — издалека она казалась дамбой, безнадежно пытавшейся сдержать натиск пустынного моря. Полоса земли пересекала дорогy, по которой шел Дуводас. Уже темнело, когда он подошел к земляному валу и поднялся на его гребень. Здесь когда-то пролегала северная граница земли эльдеров. Именно в этом месте, надежно укрытом туманами и пологом эльдерской магии, Дуводас давней осенней ночью пересек границу. Здесь по-прежнему росли дубы, но лишь одинокие деревья — леса больше не было. Слишком много деревьев погибло от нехватки воды.

Дуводас надеялся, что, ощутив под ногами землю, почувствует себя лучше — но ошибся. Запах травы, влажной от недавнего дождя, лишь острее напоминал о безжизненной пустыне, которая осталась у него за спиной.

Дуводас брел среди редких дубов. Восемь лет назад он пришел в деревню, процветавшую на плодородных берегах реки Круин. В отличие от покрытых шерстью эльдеров, которые когда-то приютили и вырастили Дуводаса, он сам мог без опаски жить среди людей, бывших своих сородичей. Тем не менее денег у него не было ни гроша, а потому встретили его в деревне неприветливо. Пришельцу не предложили ни место для ночлега, ни даже миску похлебки. Крестьяне косились на него с нескрываемым подозрением, а когда Дуводас предложил заплатить за ужин пением, ему ответили, что музыки им не нужно.

Голодный и уставший, Дуводас побрел дальше.

Теперь он снова стоял на краю деревни. Заброшенные дома опустели, широкое речное ложе пересохло и растрескалось.

Та же чудовищная сила, что содрала с гор плодородную почву, осушила до капли полноводную реку. Без воды крестьянские поля были обречены. В лунном свете Дуводас разглядел, что крестьяне вырыли множество колодцев, тщетно надеясь хоть так спасти урожай от гибели.

Он заночевал в заброшенной хижине, а с рассветом тронулся в путь, припомнив о том, как добры были к нему когда-то охотник и его семейство — их длинный приземистый дом стоял в лощине, на границе между лесом и горами. Восемь лет назад Дуводас прибрел к их порогу мокрый и несчастный, умиравший от голода и усталости. Когда громадный пес бросился на него, зловеще ощерив зубы, Дуводас даже не успел ничего предпринять. Ударом в грудь собака сбила его с ног, едва не вышибив дух. Миг — и он уже валялся на земле, задыхаясь под тяжестью массивного тела, вслушиваясь в глухое рычание. Потом прозвучал строгий оклик — и пес неохотно отошел.

— Ты, верно, чужой в этих краях, друг мой, — услышал, как в тумане, Дуводас. Сильная рука ухватила его за плечо и рывком подняла на ноги. В лунном свете казалось, что волосы охотника мерцают стальным отливом, а светло-серые глаза сияют серебром.

— Это правда, — пробормотал Дуводас, — я нездешний. Я… э-э… бродячий певец, менестрель. Я бы с радостью спел вам песню или рассказал историю в обмен на…

— Тебе не придется петь, — перебил его охотник. — Пойдем, у нас в доме тепло и есть еда.

От этих воспоминаний Дуводас даже воспрял духом и прибавил шаг. Вскоре после полудня он пришел к дому охотника. Дом выглядел таким же, каким сохранился в памяти Дуводаса, — приземистым, длинным, крытым дерном, вот только детская половина, пристроенная позже, потеряла свой новый вид и почти ничем не отличалась от старой постройки. Дверь дома была распахнута настежь.

Осторожно ступая по огородным грядкам, Дуводас подошел к дому. Внутри было темно, но он услышал стон и обнаружил охотника — тот лежал, голый, на полу у очага. Дуводас опустился рядом с ним на колени. Кожа у мужчины была сухая и горячая, на шее, в подмышках и в паху чернели чумные бубоны; один уже лопнул, залив кожу гноем и кровью. Поднявшись, Дуводас пошел в дальние комнаты. В первой лежала в постели жена охотника; она была без сознания, исхудавшее лицо больше походило на обтянутый кожей череп. У нее тоже была чума. Дуводас прошел на детскую половину. Восемь лет назад у четы был только один ребенок — мальчик девяти лет. Сейчас в большой кровати лежали две маленькие девочки и младенец. Малыш был мертв; девочки умирали. Дуводас бережно прикрыл их одеялом.

Достав арфу, он вернулся в большую комнату. Во рту у него пересохло, сердце билось прерывисто и часто. Поставив стул посреди комнаты, он сел, закрыл глаза и постарался обрести душевный покой — источник магии. Дыхание его стало медленней и глубже. Живя среди эльдеров, Дуводас научился многому, но все же он был человеком, а потому магия исцеления всегда давалась ему нелегко. Эта сила рождалась из душевного мира и гармонии — того, что человеку трудней всего обрести.

— В вашей крови живет бурная жажда насильственного действия, — говорил Дуводасу Раналот, сидя рядом с ним в тени Великой Библиотеки. — Люди по сути своей охотники-убийцы. Они преклоняются перед силой и героизмом. Само по себе это не зло — однако готовит в душе почву для зла. Помимо воли человек исторгается на свет из материнской утробы, и первое движение его души — гнев на тех, кто насильно лишил его уютного прибежища.

— Но мы можем учиться, мастер Раналот. Я же научился.

— Научился, — согласился старик. — Научился сам по себе, как личность, и притом замечательная. Что до твоего народа — боюсь, это безнадежно.

— Эльдеры когда-то тоже были охотниками-убийцами, — не сдавался Дуводас.

— Это не совсем так, Дуво. Мы до сих пор сохранили способность применять насилие ради защиты своей жизни, однако насилие не приносит нам радости. Наши ученые говорят, что на заре времен эльдеры охотились стаями, убивали и поедали добычу. И все же мы никогда не убивали себе подобных, как это делают люди.

— Но, мастер, если люди с вашей точки зрения так плохи, отчего же эльдеры наполняют воду рек магией, храня людей от болезней и поветрий?

— Мы поступаем так, Дуво, потому что любим жизнь.

— Почему бы тогда не рассказать об этом людям? Быть может, тогда бы они перестали вас ненавидеть.

— Ошибаешься. Они не поверили бы нам и возненавидели бы нас еще сильнее. А теперь еще раз попытайся достигнуть чистоты Магии Воздуха.

Сейчас Дуводас с трудом отрешил свой разум от тепла, которым дышало это воспоминание, и перевел взгляд на охотника. С тех пор как воды рек лишились своей целительной силы, по здешним краям свирепствовали болезни и поветрия. Дуводас поднял арфу, коснулся пальцами струн — и арфа отозвалась ясной невесомой трелью. И тотчас весь дом наполнился густым и пьянящим ароматом цветущих роз. Дуводас играл, и музыка звучала все громче. Теперь арфа источала золотое сияние, и все вокруг было залито этим чудесным светом — стены, дверные проемы, низкие потолки. Пылинки, плясавшие в этом сиянии, искрились, точно крохотные алмазы, и воздух в доме, еще недавно гнилой и тяжелый, теперь ощутимо посвежел, повеял чистым ароматом весны.

На столе перед Дуводасом стоял кувшин с давно прокисшим молоком. Свежесть музыки преобразовала и его — вначале исчезла плесень, облепившая край кувшина, а затем и Комки свернувшегося молока постепенно растаяли в сыворотке, снова стали с ней одним целым. Молоко обрело прежнюю свежесть — словно его только что надоили.

А музыка все звучала, и невесомые трели сменились властными, ритмичными аккордами неведомого танца.

Охотник едва слышно застонал. Чумные бубоны на его теле уже почти исчезли. Лицо Дуводаса было залито потом. Не прекращая играть, он открыл свои серо-зеленые глаза и Медленно, шаг за шагом двинулся в дальние комнаты. Струи Музыки омыли умирающую женщину, очищая тело и проникая в самую душу. На плечи Дуводаса навалилась безмерная, тяжкая усталость, но пальцы его все так же легко перебирали струны, ни разу не взяв неверной ноты. Не останавливаясь, он прошел в детскую спальню. Золотое сияние арфы озарило изможденные личики двух девочек. Старшей из них было от силы пять.

Чувствуя, что силы его уже почти на исходе, Дуводас снова изменил мелодию — теперь это была негромкая, безыскусная и нежная колыбельная песня. Он играл еще несколько минут, а затем его правая рука соскользнула со струн и бессильно упала вдоль тела. Музыка стихла, и золотой свет погас.

Дуводас настежь распахнул окно и всей грудью вдохнул свежего воздуха. Затем вернулся к кровати и присел на самый край постели. Старшие девочки мирно спали. Положив ладонь на головку мертвого малыша, Дуводас бережно отвел с ледяного лба золотистую прядь.

— Малыш, — прошептал он, — мне так жаль, что я опоздал…

Он отыскал старое одеяло, завернул в него мертвое тельце и перевязал вдвое обрывком веревки.

Выйдя наружу, Дуводас осторожно положил печальный сверток на землю рядом с двумя свежими могилами, которые были вырыты неподалеку от дома. К дереву была прислонена лопата. Дуводас вырыл неглубокую могилку и опустил в нее малыша.

Уже завершая работу, он услышал за спиной шаги.

— Как мы могли выжить? — спросил охотник.

— Должно быть, лихорадка сама прошла, друг мой, — отозвался Дуводас. — Мне очень жаль, что твой сын умер. Я бы вырыл могилу поглубже, да сил у меня осталось немного.

Суровое, продубленное солнцем и ветром лицо охотника исказилось, из глаз было хлынули слезы, но он яростно смахнул их ладонью.

— Это все эльдеры! — прохрипел он, задыхаясь от ненависти. — Это они наслали на нас чуму! Да сгниют они все в аду! Проклятие им, проклятие! Кабы на всех эльдеров была одна шея — с какой радостью я бы свернул ее собственными руками!

Увесистый кулак впечатался в лицо, и Броуин рухнул в грязь. Из глаз брызнули искры. Он попытался было подняться, но голова пошла кругом, и он снова повалился на землю. Сквозь назойливый гул в ушах он слышал, как из хижины доносится звон бьющейся утвари.

Железные пальцы стиснули его горло.

— Говори, ублюдок, не то я вырву тебе глаза!

— Может, это все вранье, — заметил другой голос. — Может, золота-то и не было.

— Было! — рявкнул первый бандит. — Уж я-то точно знаю. Старикашка платил Симиану золотом. Мелкими самородками. Мне бы Симиан не соврал. Он слишком хорошо меня знает.

Сильная рука рывком вздернула Броуина на колени.

— Слышишь меня, старый дурень? Слышишь?

Старик силился разглядеть лицо бандита — плоское, грубое, жестокое. Броуин обладал великим даром: он умел видеть души людей. Сейчас, в этот страшный миг, его дар обернулся проклятием, ибо он заглянул в лицо своего мучителя и увидел лишь злобу и мрак. У души этого человека было чешуйчатое, изрытое язвами лицо с налитыми кровью глазами, тонкими серыми губами и синим заостренным языком. Увидев все это, Броуин понял, что жизнь его кончена. Ничто не помешает этому человеку убить его. Он уже видел, как налитые кровью глаза его души горят в предвкушении убийства.

— Слышу, — выдавил он, облизнув окровавленные губы.

— Так где же золото?

Броуин уже сказал бандитам, что нашел в ручье за хижиной всего один самородок. Этим золотом он заплатил Симиану за зимние припасы, а больше, сколько ни искал, не смог найти. Должно быть, самородок вымыло из породы много выше по течению, в горах.

Из хижины вышел третий бандит.

— Ничего там нет, Брис, — объявил он. — И еды у него почти не осталось. Может, он и правду говорит.

— Сейчас проверим, — буркнул Брис и, вынув кинжал, ткнул острием кожу под самым глазом Броуина. Старик ощутил, как поползла по щеке теплая струйка крови.

— Ну, вонючка, — прошипел Брис, — какого глаза тебе не жалко?

— Брис! — окликнул третий бандит. — Кто-то идет! Бандит разжал пальцы, выпустив горло Броуина, и старик блаженно осел в грязь. Моргая, он не без труда пытался разглядеть пришельца. Тот был молод, строен и гибок, с коротко остриженными темными волосами; на плече он нес серую куртку из плотной шерсти, а на поясе у него висели два коротких меча. Броуин заметил также, что из-за отворота сапога у пришельца торчит рукоять метательного ножа. Когда молодой воин подошел поближе, старик протер глаза… и решил, что от побоев у него, должно быть, помутился рассудок. У этого человека было две души! Одна — почти зеркальное отражение его настоящего лица, та же мрачноватая красота, но излучавшая золотое сияние. Но вторая душа… Броуин замер от ужаса. У второй души незнакомца было мертвенно-серое лицо с желтыми, раскосыми, как у кота, глазами. И густая, почти грива снежно-белых волос.

— Доброе утро, — спокойно сказал пришелец, положив куртку на пень. Пройдя мимо бандитов, он помог Броуину подняться. — Это ваша хижина, сударь? — Броуин лишь молча кивнул. — Вы не будете против, если я там немного отдохну? С равнин сюда путь неблизкий, и я был бы крайне благодарен вам за гостеприимство.

— Да ты кто такой?! — завопил Брис, рванувшись вперед. Пришелец подался влево и правой ногой ударил бандита в живот. Брис упал на колени в грязь и скорчился, взвыв от боли. Выронив кинжал, он хватал воздух ртом и хрипло стонал.

— Придется вам двоим отнести приятеля к его коню, — почти дружелюбно заметил молодой воин.

— Убейте его! — прорычал Брис. — Прикончите ублюдка!

Его подручные, однако, не двинулись с места. Незнакомец опустился на колени рядом с Брисом.

— Похоже, твои друзья сообразительней тебя, — сказал он и, подобрав кинжал, сунул его в ножны на поясе бандита. Потом поднялся и снова повернулся к старику.

— У тебя есть соль?

Броуин кивнул, и пришелец расплылся в улыбке.

— Ты не представляешь, как я рад это слышать!

— Проклятие, да что с вами такое?! — заорал Брис, пытаясь подняться на ноги.

— Это же Тарантио, — ответил один из его спутников. — Я видел, как он дрался на поединке в Кордуине. Ты ведь Тарантио, верно? — робко обратился он к пришельцу.

— Верно, — кивнул тот.

— Здесь нет золота, — сказал бандит. — Иначе бы мы давно его нашли.

Тарантио пожал плечами.

— Мне все равно.

— Ты хочешь нас убить?

— Нет. У меня нет настроения убивать.

— Зато у меня оно есть, наглый ублюдок! — завопил Брис, выхватив меч.

— Брис! Не надо! Стой! — вразнобой закричали его подручные, но он не обратил на них никакого внимания.

— Предоставь его мне, — предложил Дейс.

— Нет, — ответил Тарантио. — Сигеллус обучал нас обоих, и я не боюсь драки.

— Не пытайся разоружить его, — посоветовал Дейс. — Просто прикончи сукина сына.

Бандит атаковал, целясь мечом в голову Тарантио. Два коротких меча взметнулись отбить удар, но Брис был начеку и крутнулся влево, локтем ударив Тарантио по лицу. Тот покачнулся, на миг у него потемнело в глазах. Брис опять ударил. Лезвие меча свистнуло над самой головой Тарантио — тот успел упасть на одно колено, а затем стремительно выпрямился, выбросив вперед левый меч. Брис изо всех сил пытался парировать этот удар, но клинок Тарантио задел его плечо и рассек кожу на груди. Брис отпрянул.

— А ты и вправду хорош, Тарантио, — ухмыльнулся он. — Но я лучше.

— Знаешь, он прав, — заметил Дейс. — Он измотает тебя и прикончит. Отдай его мне.

Внезапно Брис ринулся в атаку, высоко занеся меч. Тарантио приготовился отбить удар, но тут услышал пронзительный шепот Дейса:

— У него в левой руке кинжал!

Тарантио отпрянул — и тут же метнулся вперед. Этого Брис не ожидал, и прежде чем он успел сообразить, что происходит, правый меч Тарантио чиркнул его по руке и отсек три пальца вместе с кинжалом.

— Ах ты, ублюдок! — завопил Брис, бросаясь вперед. Жгучая боль на миг ослепила его, он выронил меч… и остолбенело уставился на клинок Тарантио, торчавший из его живота. Бандит испустил страшный, душераздирающий стон. Колени его подогнулись, но, нанизанный на меч Тарантио, он не мог упасть, а клинок между тем погружался все глубже.

— Дай же мне поразвлечься! — закричал Дейс.

— Это не развлечение, — ответил Тарантио и выдернул меч. Убитый мешком осел на землю.

— Заберите с собой тело, — велел Тарантио оставшимся бандитам. — И оставьте здесь его коня.

— Мы хотим жить, — заверил его один из бандитов.

— Все хотят жить, — ответил Тарантио. Подручные Бриса подняли мертвеца и взвалили на круп чалой кобылы.

Когда они ускакали, Тарантио повернулся к старику.

— Сильно тебя избили? — спросил он.

— Не появись ты, было бы гораздо хуже. Я тебе очень благодарен. Они сказали правду — золота у меня нет.

— Нет, — устало согласился Тарантио. — Зато есть соль.

— Повезло тебе, — шепнул Дейс. — Где б ты сейчас был, если б я не заметил кинжала?

— В аду, — кратко ответил Тарантио, направляясь к коню Бриса, который смирно стоял на краю поляны. Рослый и статный мерин спокойно подпустил к себе чужака, и Тарантио не спеша ощупал его задние ноги. Шерсть на мерине сыто лоснилась, кожа была упругая, здоровая. Спереди он выглядел хоть куда, а вот задние ноги подгуляли — колени были слегка вывернуты внутрь. Вероятно, именно поэтому Брису удалось заполучить такого великолепного скакуна. Кони с подобным недостатком легко могут потянуть сухожилие. Негромко и ласково разговаривая с конем, Тарантио обошел его, погладил по носу, заглянул в Карис блестящие глаза. Напоследок он осмотрел ноги — крепкие, сильные, ни нарывов, ни опухолей, да к тому же мерин был недавно подкован. Тарантио взглянул на грудную клетку — конь дышал размеренно и ровно.

— Ну что ж, — пробормотал Тарантио, похлопывая мерина по крупу, — хотя твой бывший хозяин и был отъявленным мерзавцем, ухаживал он за тобой отменно. Я тоже постараюсь не ударить лицом в грязь.

Броуин подошел к нему, осмотрел нос коня, заглянул ему в рот.

— Лет девять, не больше, — заключил старик, — и к тому же выносливый и быстрый.

Тарантио отошел на шаг от мерина, окинул взглядом линию его спины, оценил длину шеи и форму головы.

— Не будь у него вывернуты колени, за него дали бы сотни четыре серебром. А так — не выручишь и полусотни.

— Да, продавать его бессмысленно, — согласился Броуин. — Великолепное животное.

Он наконец расслабился, лишь сейчас осознав, что избег неминуемой смерти. И тут же на него обрушилась огромная, безмерная усталость. От пережитого ужаса у него ослабли колени, и Тарантио взял его за руку.

— Тебе надо присесть, — сказал молодой воин. — Идем, я отведу тебя в хижину.

В хижине царил сущий бедлам, пол был усеян черепками битой посуды и щепками разломанных полок. У большого очага стояла резная скамья, и Тарантио почти поднес к ней старика. Броуин блаженно рухнул на скамью, а молодой воин подал ему кружку воды. Старика била крупная дрожь. Огонь в очаге почти угас, и Тарантио подбросил на угли хвороста из груды, лежавшей у очага.

— Старость глумится над нами, — уныло заметил Броуин. — Было время, когда я без труда управился бы в одиночку со всеми тремя мерзавцами.

— Это правда? — спросил Тарантио.

— Нет, конечно, — слабо усмехнулся Броуин. — Просто так уж положено говорить старикам. Истинная правда — если только существует такой диковинный зверь — состоит в том, что я всю жизнь строил мосты и никогда не испытывал ни малейшей тяги к насилию. Я не умею убивать, и у меня не было и нет желания этому учиться. — Его зоркие голубые глаза глянули на Тарантио неожиданно жестко. — Надеюсь, ты не сочтешь мои слова оскорблением?

— С какой стати? Я вполне с тобой согласен. Посиди немного, а я приберу в хижине.

Броуин поудобнее разместил на скамье свое избитое тело и стал смотреть на огонь. Скоро он задремал, и снилось ему, что он снова молод и состязается в беге с тремя великими атлетами. Пять долгих миль… Броуин прибежал девятым, но воспоминание о том, как бежал бок о бок с такими знаменитостями, до сих пор грело ему душу, подобно теплому домашнему очагу.

Когда он проснулся, дверь хижины была плотно закрыта. Две лампы, висевшие на чугунных крюках на стене напротив двери, горели ярко и весело, и по хижине плыл дразнящий аромат вареного мяса и пряностей. Броуин потянулся, сел — и тут же застонал, такой болью отозвалось избитое тело.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил молодой воин. Броуин огляделся и заморгал. Теперь в хижине царил идеальный порядок, и только сломанные полки напоминали о недавнем разгроме. Внутренне сжимаясь, Броуин обратился к своему дару и снова взглянул на душу молодого воина. С облегчением он увидел, что душа у того только одна. Как видно, подумал он, перенесенные побои помутили на время его рассудок. Душа Тарантио была чистой, светлой и нетронутой злом — насколько это вообще возможно у души смертного. Это всего лишь означает, печально заключил Броуин, что тьмы в его душе гораздо меньше, чем света.

— Меня зовут Броуин, — вслух ответил он. — И я чувствую себя получше. Добро пожаловать под мой кров, Тарантио.

— У тебя здесь славно, — заметил молодой воин. — Ты уж прости, но я позволил себе пошарить в твоих закромах. А еще я нашел поблизости немного дикого лука и сварил густую похлебку.

— Ты позаботился о коне?

— Конечно, — кивнул Тарантио. — Задал ему овса и привязал возле хижины.

Они молча поели, а потом Броуин снова заснул и проспал почти час. Проснувшись, он не на шутку смутился.

— Знаешь, — пояснил он, — со стариками такое случается. Мы то и дело подремываем.

— Сколько же тебе лет?

— Восемьдесят два. Что, не верится? В этом безумном мире какой-то строитель мостов дожил до восьмидесяти двух, а между тем молодые парни в расцвете сил мечами рубят друг друга на куски. Сколько тебе лет, Тарантио?

— Двадцать один. Но порой мне кажется, что все восемьдесят два.

— Ты странный юноша — не обижаешься, что я так о тебе говорю? — Тарантио с улыбкой покачал головой. — Того мерзавца ты прикончил мастерски — стало быть, привык убивать. И вместе с тем ты навел в моей хижине такой порядок, что заслужил бы похвалу моей незабвенной супруги — что, между прочим, было нелегко. И стряпаешь ты куда лучше, чем она — хотя вот это, увы, нетрудно. Эти люди испугались тебя. Ты знаменит?

— Таких, как они, испугать нетрудно, — негромко ответил Тарантио, — а репутация человека порой выглядит погрозней, чем ее хозяин. Совершить поступок — все равно что посадить желудь, а уж слухи и сплетни сами растят из него дуб.

— И все равно я хотел бы побольше узнать об этом «желуде».

— А я хотел бы побольше узнать о том, как строят мосты. И поскольку я твой гость, мое желание — закон.

— Тебя превосходно выучили, мальчик мой, — восхищенно проговорил Броуин. — Ты мне нравишься. И я все-таки кое-что знаю о твоем «желуде». Ты был учеником Сигеллуса-Мечника. Знаешь, я ведь знал его.

— Никто его по-настоящему не знал, — с грустью отозвался Тарантио.

Старик согласно кивнул.

— Да, он был очень скрытным человеком. Вы были друзьями?

— Да, наверное… на какое-то время. Ты бы отдохнул, Броуин. Во сне твои синяки быстрей залечатся.

— А ты будешь здесь, когда я проснусь?

— Буду.

В самый темный час ночи Тарантио сидел на полу у очага, привалившись спиной к сиденью скамьи. Стояла удивительная тишина, и так легко было поверить, что мир, который был ему знаком, мир войны и смерти, остался лишь смутным воспоминанием в истории человечества. Взгляд Тарантио лениво скользил по комнате, которую освещали только отблески пламени в очаге. Сейчас, когда Дейс спал, ничто здесь не напоминало о жестокости и убийствах — разве что мечи Тарантио, лежавшие на резном сосновом столе.

Старик просил его рассказать о желуде, из которого вырос дуб легенды о Тарантио, но самому Тарантио было не слишком-то приятно вспоминать эту историю. Кроме, пожалуй, тех нескольких восхитительных часов, которые он провел в объятиях Мириак.

— Никогда не поддавайся ненависти, — говорил ему Сигеллус. — Ненависть затмевает здравый рассудок. Оставайся спокоен в бою, что бы ни выделывал твой противник. Пойми, мальчик, если враг пытается разозлить тебя, то делает он это отнюдь не ради твоего блага. Ты меня слушаешь, Дейс?

— Он слушает, — заверил его Тарантио.

— Это хорошо.

Тарантио помнил, как ярко светило солнце в просторном замковом дворе, помнил, как сверкали клинки стальных учебных мечей. Сняв с лица защитную маску, он спросил у Сигеллуса:

— Почему Дейс намного сильней и проворней меня? Мы ведь управляем одним и тем же телом.

— Я много думал об этом, Чио. Это сложный вопрос. Много лет назад я учился на хирурга — покуда не понял, что мое призвание наносить, а не зашивать раны. Мускулы человека состоят из множества тончайших жил. Энергия, которую они тратят, расходуется мгновенно, поэтому они работают экономично — примерно по несколько сотен жил за раз. — Сигеллус поднял над головой меч. — Когда я делаю так, мои мускулы расходуют энергию по очереди. Отсюда и экономия. А вот Дейс, вероятно, потому, что получает больше адреналина, может заставить свои мускулы работать старательней, задействует для одного движения больше жил. Вот почему ты после драк Дейса всегда чувствуешь себя таким усталым. Проще говоря, он расходует куда больше энергии, чем ты. ...