Искатель. 1991. Выпуск № 5

Данил Корецкий ПРИВЕСТИ В ИСПОЛНЕНИЕ

«Привести в исполнение…» — эту формулировку обычно связывают с исключительной мерой наказания, хотя в исполнение приводятся и другие виды: лишение свободы, исправительные работы, штраф. Но смертная казнь в силу своей неординарности традиционно приковывает общественное внимание, а завеса секретности это внимание только гипертрофирует.

Парадоксально, но факт: взыскание штрафа или увольнение от должности подробно регламентированы законом, в то время как лишение жизни преступника урегулировано лишь ведомственной инструкцией с жесткими ограничительными грифами. Правильно ли это? Законно ли исполнение судебного решения вне его рамок? Не отсюда ли берут истоки самые невероятные слухи о том, что смертные приговоры на самом деле не исполняются, а приговоренные ссылаются на урановые рудники? (Возможные варианты слухов: бандиты, изготавливавшие самодельные автоматы, трудятся якобы в оружейных лабораториях Министерства обороны, а опытный фальшивомонетчик и подделыватель документов вроде бы выполняет заказы специальных служб.)

Недостаток информации никогда не шел на пользу, именно поэтому в последнее время на страницах открытой печати появились совершенно секретные прежде данные о вынесенных и исполненных смертных приговорах. Увидел свет документальный фильм о последних днях смертника, опубликованы статьи по проблемам смертной казни.

Предлагаемое читателям произведение Данила Корецкого — первая попытка художественными средствами показать всевозможные — от социальных и психологических до грубо-практических — аспекты исполнения исключительной меры наказания. Автор назвал жанр произведения «милицейский роман», очевидно, по аналогии с набившим оскомину «производственным романом». Только вместо изображения картин выплавки чугуна или ковки стали Д. Корецкий описывает милицейские будни.

Сотрудники уголовного розыска Попов, Сергеев, Гальский, начальник отделения управления исправительных дел Викентьев, ветеран МВД пенсионер Ромов, судебно-медицинский эксперт Буренко, прокурор Григорьев живут и работают, раскрывают преступления и ссорятся с женами, выпивают и спорят, болеют и умирают, дают заключение о причинах смерти и надзирают за исполнением законов…

Но наступает момент, и некоторые из них объединяются в специальную группу для исполнения смертного приговора. О чем думают эти люди во время своей работы? Как психологически переносится процедура лишения жизни другого человека? Что чувствуют «исполнители», о чем они говорят, как относятся к происходящему? Именно это интересует автора, и через призму частных вопросов он пытается рассмотреть главный: а вправе ли общество вообще лишать жизни человека, каким бы злодеем он ни был?

Вопрос о допустимости смертной казни вызывает споры среди юристов, социологов, философов столько же лет, сколько существует сама смертная казнь. Хорошо зная существо проблемы, Д. Корецкий ненавязчиво, деликатно вкрапляет в ткань повествования как доводы «за», так и аргументы «против».

Действительно, существуют отпетые негодяи, кровавые маньяки, главари преступного мира, которые опасны для общества и в строгой изоляции от него, поэтому даже в случае направления их на другие планеты мы создадим там новое общество, которое начнет развиваться по своим законам и вскоре потребует защиты от «самых-самых». Поскольку другими планетами мы не располагаем, то остаются колонии — те же участки государственной территории, хотя и огороженные колючей проволокой.

Там тоже совершаются преступления, захватываются заложники, осуществляются нападения на администрацию. Газетная хроника последних лет убедительно свидетельствует, что ИТК сейчас представляют собой пороховые бочки. Значит, смертная казнь — единственный выход в попытках остановить волну насилия? Но очень скупой на натуралистические подробности автор одним-двумя штрихами показывает противоестественность, антигуманность самой процедуры расстрела.

Выполняя общественно полезную функцию, члены спецгруппы принимают на себя тяжесть противоречащего нормальной человеческой натуре деяния. Здесь таится опасность личностных деформаций…

Так какой вывод делает автор? Как отвечает он на не имеющий однозначного ответа вопрос?

По разным причинам распалась спецгруппа. Вынесен очередной смертный приговор садисту, убивавшему детей. Кто будет приводить его в исполнение?

Данил Корецкий не дает готовых рецептов. Разжеванная духовная пища есть всего-навсего жвачка. Ответ предстоит находить самому читателю. В мучительных раздумьях над одной из самых сложных проблем не только юриспруденции, но и социологии, философии — над проблемой допустимости и оправданности узаконенного обществом лишения жизни своих сограждан.

В. Н. ПЕТРАШЕВ,

начальник кафедры уголовного права, уголовного процесса и исправительно-трудового права Ростовского факультета Высшей юридической заочной школы МВД СССР, доктор юридических наук, профессор, полковник внутренней службы

Все описанное в романе — вымысел. Возможное сходство с реальными фактами, событиями и людьми — случайность.

Приговор приговору — рознь. Те, которые десятками в день штампуют одуревшие от наплыва «дел» народные судьи, внимания практически не привлекают. Толкутся, конечно, в убогих коридорах родственники да любопытствующие из соседей — по большей части пенсионеры, несколько старушек из окрестных домов, приспособившихся скрашивать монотонную жизнь бесплатным, к тому же взаправдашним представлением…

Иногда редакционный план загонит сюда корреспондента местной газеты, который тиснет под рубрикой «Из зала суда» поучительную заметку на сто строк о преступлении и последовавшем за ним наказании. Ио вряд ли это кого-то всерьез взволнует — придут два-три письма: дескать, меня тоже обворовали, или — хулиганы совсем обнаглели, а дают им мало — вот и вся ответная почта.

Конечно, самый заинтересованный в этом деле — сам подсудимый. Если пришел свободно, по повестке, то курит нервно одну сигарету за другой и отпивается под фанерной дверью, напрягая барабанные перепонки: если только перья скрипят или машинка стучит, можно рассчитывать на отсрочку, условную меру или другую «химию», а если вдруг телефон прозвякает — плохо дело, могут конвой вызвать, и тогда последними словами станут: «Взять под стражу в зале суда». Впрочем, может, судья или нарзаседатель просто домой прозванивает, как там дела, все ли в порядке. Да и если в райотдел — тоже, может, обойдется — то у них людей нет, то машина сломалась, то бензин кончился… Посидят судейские взаперти, плюнут да перепишут резолютивную часть: «…меру пресечения оставить без изменения — подписку о невыезде».

Нервное это дело, ожидать, как тебе судьбу определят — орлом или решкой. Когда привезли на суд в автозаке, тут, по крайней мере, ясно — не выпустят. Не потому, что нельзя — нынче все можно, а потому, что прокурор со следователем уже как могли перестраховались, и, если бы существовала хоть крохотная такая возможность, они бы и не подумали с арестом затеваться. Так что сиди спокойно и жди, тем более оно примерно известно, сколько отвесят.

Другое дело — приговор областного суда или, скажем, Верховного. Тут мелочевкой не занимаются — и здания поприличней, и конвой другой — не привычные милиционеры, а сторожкие солдаты из внутренних войск. Но главное в другом — здесь могут произнести слова, от которых у самого бывалого зека желудок опускается: «к Смертной казни». И в зале — тишина, и наручники на завернутых назад руках, раскаленный или перемороженный автозак под мигалкой и сиреной, а вокруг кругами: «к расстрелу», «вышка», «на луну отправили…» Вот тут уж равнодушных не остается. И дело не в конкретном приговоренном, не о нем спорят профессора, не его защищают известные писатели, лауреаты Госпремий и активисты общества «Международная амнистия». Дело в самом принципе: имеет ли право государство лишать жизни своего гражданина? Этично ли это? Гуманно ли? Цивилизованно ли, наконец?

Может ли один человек на законном основании пролить кровь другого? Или писаные законы не должны нарушать естественных человеческих запретов?

Пожизненное заключение — альтернатива или более мучительный вариант?

Споры ведутся давно, в пользу каждой позиции высказано много убедительных аргументов. А между тем…

«…учитывая исключительную опасность содеянного…

…приговорил…

…к исключительной мере наказания…

…смертной казни!»

Жестко обкатанные, с многократным запасом прочности сконструированные формулировки последнего обвинения, как нож гильотины, обрубают тысячи социальных связей осужденного, беспощадно и навсегда отделяя его от всего хорошего или плохого мира людей.

И если бы суровые слова, облеченные в строго определенную форму, скрепленные подписями и гербовой печатью, могли не только определить юридическое положение приговоренного, но и воздействовать на физиологические процессы его организма: остановить его сердце, нарушить кровообращение, парализовать мозг, — писать далее было бы не о чем. Но ни одна бумага — самая весомая и авторитетная — не способна сама по себе произвести какие-либо изменения в окружающем мире, тем более выполнить работу, с которой легко справляется падающий с двухметровой высоты кусок косо сточенного металла.

По пустынной, далеко просматривающейся улице с мигающими, как глаза зверей, желтыми сигналами светофоров, на определенной инструкцией скорости — восемьдесят километров в час, неслась машина-фургон с косыми надписями «Хлеб» на обеих сторонах стального кузова.

Любой инспектор дорнадзора ГАЙ обязательно остановил бы ее и спросил у водителя: какого черта он гонит, как на пожар… Но поздней ночью гаишники обычно не встречаются и вопросов не задают. А если бы вдруг и случился какой на дороге, он бы получил соответствующий ответ, тоже предусмотренный инструкцией, хотя вряд ли этот ответ разъяснил бы все его сомнения, скорее наоборот — добавил бы новые.

Валера Попов перешел в областной аппарат как раз тогда, когда Фаридов оформлялся на пенсию. Это совпадение во многом определило дальнейшую судьбу капитана, хотя Фаридова он знал только в лицо и, встречая в коридоре угрюмого коллегу из другой службы, даже не раскланивался с ним.

Пока Фаридов лежал в госпитале, произошло еще одно событие, способствовавшее развитию простого совпадения кадровых перемещений в нечто большее.

Воскресным вечером гражданин Козлов повесил в ванной на бельевой веревке жену, а потом из охотничьего полуавтомата МЦ 21–12 открыл огонь по автомобилям и прохожим, С шестого этажа открывался широкий спектр обстрела, мишеней было много, и то, что обошлось всего тремя ранеными, можно отнести только на счет счастливой случайности.

Улицу перекрыли, послали за снайпером, но Козлов стал молотить по окнам магазинов и жилых домов. Тогда Попов по пожарной лестнице влез на балкон, проник в квартиру и, как написали ввечерней газете, «обезвредил преступника». «Обезвредил» он его выстрелом с трех метров в левый бок с ранением сердца, повлекшим мгновенную смерть.

Через час, когда Попов дрожащей рукой писал объяснение прокурору, еще не зная, как обычно в подобных случаях — наградят его, уволят со службы или отдадутпод суд, в дежурку заглянул низкорослый плотный человек с незапоминающимся лицом, в тщательно подогнанном и отглаженном мундире — подполковник Викентьев, который с интересом осмотрел героя дня. На следующий день Викентьев внимательнейшим образом изучил личное дело капитана Попова. И что интересно: занудливый кадровик без звука выдал этот секретный документ подполковнику, хотя Викентьев начальником Попова не являлся и, следовательно, никакого отношения к его личному делу не имел.

Еще через день прокурор дал заключение о правомерности применения оружия. С учетом того, что Козлов был обычным психопатом, руководство решило не представлять Попова к награде, а поощрить деньгами в сумме шестидесяти рублей.

Вечером, когда коридоры управления опустели, Викентьев зашел к засиживающемуся допоздна генералу. Звание и должность не позволяли ему запросто заходить к начальнику управления, тем не менее он это сделал. Если бы в приемной находился внимательный наблюдатель, он бы отметил, что тяжелую дверь генеральского кабинета начальник второстепенного отдела распахивает уверенней, чем иной полковник, возглавляющий самостоятельную службу.

— Заходи, Владимир Михайлович, — грузный краснолицый генерал оторвался от бумаг и, глядя на вошедшего поверх массивных, в щегольской оправе, очков, вытряхнул ему навстречу из рукава форменного кителя пухлую ладошку.

Викентьев пожал начальнику руку и, не ожидая приглашения, сел у длинного приставного стола.

— Лесухину кассацию отклонили, — как будто продолжая разговор о хорошо знакомых собеседникам вещах, сказал генерал.

— Знаю. Вчера подал помиловку, — так же обыденно отозвался Викентьев. — Думаю, ничего ему не светит.

— С бензином вопрос решили? Я давал указание. Викентьев кивнул.

— Теперь с перекраской тянут резину. Уже два литра спирта отдал — одни обещания.

Генерал пристально посмотрел на подчиненного.

— Все-таки по-своему делаешь? У Солженицына — Фургон «Мясо», у Евтушенко — «Хлеб», и у тебя то же самое! Ни шагу в сторону от шаблона!

Подполковник отвел взгляд и упрямо молчал.

— Ну-ну, тебе видней, — примирительным тоном продолжил генерал. — С чем пришел?

— Надо готовить человека вместо Фаридова. Хочу попробовать Попова.

— Кто такой? — удивился генерал. — Ах, новенький из розыска… Да, подписывал на него приказ, парень шустрый. Думаешь? Молодой ведь… Хотя…

Генерал снял очки, массирующим движением провел по лицу, будто желая сорвать постаревшую морщинистую кожу, задумался.

— Может быть, может быть… — повторил он как бы про себя, помолчал с полминуты и принял решение: — Ладно, пробуй Попова!

В четверг перед перерывом Викентьев набрал четыре цифры на диске внутреннего телефона и, не здороваясь, сказал:

— Саша, зайди ко мне в обед.

Таким тоном демократичный начальник вызывает подчиненного. И хотя старший оперуполномоченный уголовного розыска Сергеев не был подчиненным Викентьева, он ответил коротким: «Вас понял» — традиционным оборотом, принятым для общения с начальством.

Ровно в четверть второго двухметровый майор, в скрывающей фигуру культуриста мешковатой гражданской одежде, свернул в не просматриваемый из длинного коридора «аппендикс», ведущий к лестнице черного хода, и без стука распахнул дверь единственного здесь кабинета. Это не было проявлением невоспитанности — просто Сергеев последние семь лет входил в группу захвата особо опасных преступников и по-другому открывать двери не умел.

— Что за парень Попов? — в лоб спросил Викентьев, не тратя времени на предисловия.

— Хороший парень, — не удивляясь, ответил Сергеев. — Смелый, цепкий, надежный.

— Ну а вообще? — настаивал подполковник. — Чем увлекается, с кем дружит, пьет — не пьет…

Всю жизнь Сергеев занимался боевыми единоборствами — от традиционных самбо и бокса до экзотических каратэ и кунг-фу. Эти увлечения и регулярные задержания вооруженных бандитов не могли не сказаться на его внешности. Даже в минуты благодушия суровое лицо майора — со сплющенными ушами, перебитым носом, плохо и хорошо заметными шрамами, холодным настороженным взглядом — не располагало к доверительным расспросам. Сейчас боевая маска закаменела окончательно.

— Я что, когда-нибудь давал компру на товарищей? — будто бы спокойно процедил Сергеев, но казалось — чуть

разомкни он сжатые губы, и выглянут клыки. «Волкодав» есть «волкодав». В такие минуты от него исходила волна ледяной решимости, парализующая глубоко-глубоко, на животном уровне, самого дерзкого блатаря.

— Да ты что, Саша, совсем плохой? — небрежно-снисходительно спросил Викентьев. — Разве я когда-нибудь компру на ребят сдаивал?

Боевая маска едва заметно расслабилась.

— Вместо Фаридова нам человек нужен, — продолжал подполковник. — Вот я и присматриваюсь к Попову.

— Вот оно что…

Сергеев опустил взгляд на разбитые туфли сорок шестого размера.

— Молодой парень… Что, больше некого?

— Предложи!

Аккуратный Викентьев буравил «волкодава» пронизывающим колючим взглядом, и тот заметно сник.

— То-то же! — отрубил подполковник. — Знаешь, с кем он дружил в Центральном райотделе?

— С Петровым, Свиридовым, — хмуро ответил майор.

— Правильно. Но это все знают. А на Олимпиаду он ездил с Куприным и Васильевым. Вот у них четверых и поинтересуйся, как да что. Если все нормально — в выходные вывези его на природу и присмотрись сам…

Сергеев, опустив голову, молчал.

— Понял? — резко спросил Викентьев.

Словно отходя от нокдауна, майор потряс головой.

— Чего ж непонятного…

Внутреннее сопротивление отступило, и он настраивался на предстоящую работу.

— На природу с нашими ехать?

— Зачем? — Викентьев неодобрительно пожал плечами. — Собери компанию из своих ребят, хочешь — возьми Наполеона. Даже обязательно возьми, — поправился подполковник. — У него глаз как рентген!

— Больно мутный рентген-то, — буркнул Сергеев, чтобы оставить за собой последнее слово.

— Не беспокойся, все, что надо, высветит. Старый конь борозды не испортит. Нам у него многому можно поучиться… Конечно, с поправкой на современность.

Викентьев внимательно разглядывал собеседника, постукивая упругими сильными пальцами по крышке стола.

Сергеев встал.

— Тебе все ясно, Саша? — Ясно, — хмуро ответил майор.

В понедельник Сергеев и Иван Алексеевич сидели на докладе у Викентьева. Собственно, докладывал майор, а Наполеон, навалившись грудью на стол, внимательно слушал, то и дело переводя взгляд с одного на другого, как будто провожал глазами каждое слово устного рапорта.

— В общем, отзывы только хорошие. И мнение одно: нормальный парень, — подвел итог Сергеев, а Иван Алексеевич энергично кивнул:

— Хорошенький мальчишка. Дельный, серьезный. Мне понравился.

Если Сергеев говорил хмуро и как бы через силу, то Ромов завершил фразу умильной улыбкой.

— А нам он подойдет? — задумчиво спросил подполковник.

— А чего же! — Иван Алексеевич захлебнулся воздухом, закашлялся. — Он ведь и медицинское образование имеет, пусть без диплома, в госпитале работал…

— Кого лечить-то? — угрюмо спросил Сергеев.

— Ну все-таки! Я считаю так — лучше и искать нечего! — в голосе Ромова проскользнула металлическая нотка, он сам почувствовал это и сконфуженно хихикнул. — Смотрите, решать-то вам… Я только вот что думаю…

Иван Алексеевич многозначительно выкатил глаза и округлил рот, в таких случаях он добавлял: «государи мои», но сейчас удержался.

— Он ведь этого гада не с перепугу застрелил! Увидел, как тот с женой расправился, — и приговорил! — Ромов многозначительно поднял палец. — И Лесухина, сказал, мол, своей рукой задавлю! Значит, что?

Ромов покачал пальцем.

— Значит, не боится брать на себя тяжелые решения, не перекладывает на дядю! Кого ж еще искать?

— Ладно! — Викентьев хлопнул ладонью по столу. — Послушаем аксакала. Я с ним переговорю.

Когда Попов возвращался с обеда, дорогу ему заступил маленький квадратный подполковник в аккуратно пригнанном мундире.

— Здравствуйте, Валерий Федорович, — радостно улыбаясь, будто встретил хорошего друга, сказал он, протягивая твердую шершавую ладонь. — Много слышал о вас, пора и познакомиться. Викентьев Владимир Михайлович.

Глаза у подполковника были пронзительно-голубые и излучали доброжелательность.

— Можно вас задержать на несколько минут? Есть разговор…

Валера подчинился жесту нового знакомого и прошел за ним в маленький, просто обставленный кабинет. Двухтумбовый стол, казенный, с матовыми стеклами шкаф, облупленный сейф да несколько неудобных стульев составляли все его убранство. В углу приткнулась двухпудовая гиря со стертой до металла краской на ручке, и Попов по-новому взглянул на коренастую фигуру подполковника. Тот улыбнулся.

— Садись, располагайся.

Попову говорили, что в управлении молодому сотруднику надо активно включаться в общественную работу, определяли предварительно и конкретный участок — стенгазету «Дзержинец». Сейчас он решил, что Викентьев — редактор стенгазеты или какой-то другой общественный деятель.

Начало разговора не опровергло этого предположения. Подполковник коснулся общих тем, спросил, как работается на новом месте, сошелся ли с коллегами, чем увлекается в свободное время. При этом Попова не оставляло ощущение, что вопросы задаются для проформы, так как Викентьев знает, какими будут ответы.

— Хорошо, Валерий, поговорим о серьезных вещах, — жесткая фраза как бы отсекла ни к чему не обязывающий треп, который шел до сих пор. И с Викентьевым произошла неуловимая перемена, суть которой Валерий не смог бы объяснить, однако он как-то сразу понял, что подполковник никакой не редактор и общественные дела его ни в малейшей степени не интересуют.

— Ты проявил себя смелым и решительным человеком, мы это заметили и хотим предложить тебе важную работу, — Викентьев смотрел испытующе. — Как у тебя нервишки?

— Не жалуюсь, — недоумевающе ответил Попов. — А что?

— Да, я смотрел твою медицинскую карточку и с врачом разговаривал: психическое и физическое состояние отличное.

Викентьев оставил его вопрос без ответа,

— Работа немного нервная, особенно с непривычки, но люди с ней справляются, и ты тоже, думаю, справишься.

Викентьев замолчал, рассматривая собеседника. Тот ждал продолжения и вопросов не задавал. Губы подполковника дрогнули в улыбке. Невозмутимость кандидата ему нравилась.

— За нервные нагрузки предусмотрена дополнительная оплата, десять суток к отпуску и ежегодная санаторная путевка.

Викентьев снова был предельно серьезен.

— Но главное, конечно, не это. Работа состоит в том, чтобы очищать наше общество от особо опасных преступников, зверей, опасных для каждого человека.

— Ничего не пойму, — не выдержал Попов. — Вы говорите про группу захвата? Только откуда там доплаты и путевки?

— Как ты относишься к Лесухину? — вопросом на вопрос ответил Викентьев.

— А как к нему относиться? Попался б мне — пристрелил, как собаку!

— Он и приговорен к расстрелу. Кассацию отклонили, на помилование тоже шансов немного, — спокойно проговорил Викентьев, не отрывая пристального взгляда от лица собеседника. — Значит, кому-то предстоит работа по исполнению приговора.

— И что? — механически спросил Попов, хотя он уже распознал, к чему клонит подполковник, но, обманутый обыденностью тона, еще не поверил в правильность своей догадки.

— То самое, — кивнул Викентьев. — Тебе предлагается принять участие в этой важной работе.

— Ну дела! — растерянно проговорил Попов. — Вы всерьез? Чтобы я вроде как… палачом был?

Он с трудом выдавил слово, за которым вставал реальный образ.

Викентьев поморщился.

— Это слово для обывателя. Вроде как «мент». Мы же себя и своих товарищей «ментами» не называем? Так и там — есть исполнитель приговора. У него, кстати, самая ответственная часть работы. И самая, надо сказать, неприятная. Понятно, что новичка с бухты-барахты туда не поставят. Но свести преступника с пулей, которая ему предназначена, — дело хлопотное и непростое. Надо многое организовать, технически обеспечить, состыковать. Этим занимается спецопергруппа, войти в которую я тебе и предлагаю.

Попов ошарашенно молчал.

— И что я буду делать? — тихо спросил он, облизнув пересохшие губы.

— Обеспечивать охрану! — Викентьев разъяснял терпеливо и старательно. — Чтобы преступник не убежал, не набросился на прокурора, не ударился головой о батарею…

— А почему нельзя о батарею?

— Потому что все должно быть по закону!

Попов молчал, глядя в пол. Викентьев отметил, что он не испугался, не впал в тихую панику. Нормальная реакция нормального человека на предложение, далеко выходящее за пределы нормальных и привычных рамок.

— Ты же только сказал, что пристрелил бы этого ублюдка Лесухина! — ободряюще проговорил Викентьев и, обойдя вокруг стола, положил руку Валере на плечо.

— Это в запале, в горячке — совсем другое! — Попов перевел дух. — А отказаться можно?

— Конечно, можно! — жестко ответил Викентьев. — На аркане-то тебя никто не потащит! Только…

Он снова обошел стол и сел на свое место.

— Ты взрослый парень, серьезный и ответственный. И предложение тебе сделано серьезное. Наверное, его готовили, прорабатывали, согласовывали. Да и я, надеюсь, на дурашку не похож! Так что подумай, стоит ли отказываться!

Попов взглянул на каменное лицо подполковника и отвел глаза.

— Все равно эту работу кому-то делать. Если ты, подходящий по всем статьям, уйдешь в сторону, значит, подставишь менее готового товарища. Порядочно ли это?

Попов отчетливо понимал, что отказываться нельзя. Он не смог бы объяснить, откуда пришло это понимание, может, подполковник Викентьев излучал какие-то биотоки, но чувствовал — отказ уронит его авторитет в глазах товарищей, да и сам он перестанет себя уважать, как трусливого чистоплюя.

— А ребята тоже там, в этой группе? — сглотнул он. — Гальский, Тимохин, Сергеев?

Лицо Викентьева вновь стало живым.

— Узнаешь в свое время. Пока могу только сказать, что будешь работать со своими товарищами.

Викентьев улыбнулся.

— Так что не трусь! Согласен? Попов, чуть помешкав, кивнул.

— И отлично. Сейчас напишешь рапорток, я продиктую… И конечно, никому ни слова!

— И жене? — спросил Попов. Викентьев на секунду отвел взгляд.

— Жена, конечно, дело особое. Работа ночная, не скроешь… Хотя придумать можно что-то другое… — Викентьев немного помолчал.

— Знаешь что? Пока ничего ей не говори, а после первой операций — сам решишь. Захочешь — скажешь.

Попову показалось, что голос подполковника звучит довольно фальшиво.

Вернувшись к себе, Попов долго не мог сосредоточиться. Механически сделал несколько телефонных звонков, составил запрос в Главный информационный центр, потом вызвал в коридор Гальского.

— Слушай, Женя, а кто такой Викентьев?

— Этот подполковник в зеленой форме? — переспросил Гальский. — Начальник отдела статистики в Управлении исправительных дел. Я его плохо знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — Попов ушел от прямого ответа. — Остановил меня, интересовался, что да как…

— Это за ним водится, — кивнул Женя. — Общительный мужик, добродушный.

— A-a-a_t — протянул Попов и перевел разговор на другyю тему. Добродушным Викентьев ему не показался, и он понял, что Гальский вряд ли сможет удовлетворить его любопытство по причине собственной неосведомленности.

Тот же вопрос он задал и Сергееву, когда они после работы выходили из УВД.

— Это интересный мужик. Волевой, я таких люблю. Каждое утро в любую погоду десять километров пробегает. И гирю-двухпудовку тягает, ладони — сплошной мозоль. Накачался до ужаса, подкову сгибает, арматурный прут вокруг шеи вяжет. Словом, молоток! Я его руку с трудом кладу, да и то за счет рычага…

Сергеев остановился.

— Давай зайдем в пельменную, — неожиданно предложил он. — Тут рядом, кооперативная. Вкуснотища! И чай отличный…

Попов не собирался задерживаться, да и у майора еще минуту назад были какие-то свои планы. Видно, пельмени действительно хороши…

— Они только открылись, заявляются двое: мол, будете отстегивать штуку в месяц, иначе неприятностей не оберетесь, — рассказывал Сергеев, пока они спускались по пологой улице к вокзалу. — Пришли, заявили. Мы и взяли тех субчиков с поличным.

Они подошли к резному деревянному крылечку, возле которого прямо на тротуаре стояла «Волга» последней модели с затемненными стеклами и улучшенной широкой резиной.

— Хозяин на месте, — определил майор и, поднявшись по ступенькам, распахнул некрашеную, покрытую лаком дверь.

В просторном квадратном зале все столики оказались заняты, у стойки с огромным самоваром толкалась молчаливая очередь.

Попов подумал, что терять здесь время не имеет смысла, но тут из глубины помещения вынырнул высокий кудрявый парень вбелом халате и, приветливо улыбаясь, подошел к Сергееву.

— Здравствуйте, Александр Иванович, давно не были, обижаете…

Через несколько минут они сидели в маленьком кабинете под ярко-желтым абажуром, хозяин с той же приветливой улыбкой расставлял на лимонной скатерти приборы и без умолку говорил, обращаясь преимущественно к Попову:

— Приглашаю: заходите, кушайте, хоть бесплатно, хоть как хотите… Мне надо, чтобы шпана знала: милиция здесь часто бывает. Тогда они не суются, и рэкеты стороной обходят. Предлагаю: давайте подарю «Волгу»! Не майору, не вам, никому конкретно, что б не подумали, боже упаси, про взятку! Нет, официально — уголовному розыску для служебных дел, а там пользуйтесь как хотите… Не соглашаются…

— Ладно, Ашот, хватит сказки рассказывать, — перебил Сергеев. — Валера у тебя тоже не будет за бесплатно обедать, у него желудок халявы не принимает. А тачку свою ты классно отделал, молодец.

Улыбка Ашота изменила оттенок, теперь она стала горделиво-польщенной.

— Еще лючок в потолок врежу, уже достал… Кстати, Александр Иванович, понадобится машина — берите мою на сколько надо.

— А если разобью?

— На здоровье, новую куплю. Слава Богу, государство зарабатывать позволяет, милиция от рэкетов защищает. Жить можно!

— И я о том же, — кивнул Сергеев. — Пельмени и чай на три сорок семь, «командирских» добавок не нужно.

Ашот кивнул и исчез. Официантка принесла фаянсовую миску с пельменями и раскаленный керамический чайник, аккуратно положила на скатерть ровно оторванный прямоугольник счета, педантично, до копейки, отсчитала сдачу, пожелала приятного аппетита.

— Торжество кооперативного общепита! — усмехнулся Попов, раскладывая по тарелкам дымящиеся пельмени. — Идиллия!

— Угу, — Сергеев, обжигаясь, глотал горячее. — Только, не рассчитывая на нас, Ашот завел охрану и платит ей ту же штуку в месяц, что просили рэкетиры. А чего ты вдруг спросил про Викентьева? ...