«Если», 1993 № 01

Урсула Ле Гуин

Тебе нечего бояться, кроме самого страха.

Да, сэр. Да, сэр, мистер Рузвельт, сэр.

Вот что надо сделать — расслабиться и подумать о чем-нибудь приятном. Если насилие неизбежно…

Он смотрел, как Рич Харринджер открывает свой пакетик (все тщательно взвешено на аптекарских весах и гигиенично упаковано двумя будущими выпускниками химического колледжа; и они молодцы, и американский принцип свободного предпринимательства хорош — пусть этот бизнес не совсем законный, но ведь для Америки подобное в порядке вещей: здесь столь мало законного, что даже ребенок может быть незаконным) и глотает свою маленькую кисленькую улитку с явным и отчетливо написанным на его физиономии удовольствием. Если насилие неизбежно, расслабьтесь и наслаждайтесь. Раз в неделю.

Но разве существует что-либо абсолютно неизбежное, кроме смерти? Почему я должен расслабиться? Зачем мне этим наслаждаться? Я стану бороться. Не хочу я «путешествовать» вашим дурацким способом! Я начну бороться с наркотиком сознательно, целенаправленно, не паникуя; мы еще посмотрим, чья возьмет! Вот здесь для вас приготовлен ЛСД-альфа^[1], 100 миллиграммов в упаковке, простенькая такая упаковочка, а здесь, дорогие дамы и джунгльмены, груды самых различных наркотиков, целых 166 фунтов! Эй, вы, нюхачи в белых штанах, с красными плоскими кейсами, с синими мешками под глазами — налейте! И выпустите меня отсюда! Выпустите меня! Звяк…

Но ничего не произошло.

Льюис Синди Дэвид, просто так, без фамилии, то ли еврей, то ли древний кельт, приткнувшийся в уголке, осторбжно огляделся. Все трое его приятелей выглядели нормально, он хорошо их видел, хотя дотянуться и потрогать не мог. Никакой ауры вокруг них не возникло. Джим возлежал на отвратительном, кишащем клопами диване с журнальчиком в руках — наверное, хотел отправиться во Вьетнам, а может, в Сакраменто. Рич выглядел довольно вялым — как и всегда, впрочем. Он был вялым даже во время бесплатного ланча в парке. Зато Алекс был полностью во власти своей гитары, получая бесконечное наслаждение от каждого удачно взятого аккорда.

Серебряные аккорды. Рекорды. Sursum Согda…^[2] Конечно, если он повсюду таскает с собой гитару, то почему бы ему на ней не взять пару аккордов? Или рекордов? Нет. Не злись. Раздражительность — признак потери самообладания. Раздражительность следует подавить. А ты подави все сразу, а? Эй, надзиратель, подавить их! Давайте, ребята, давите на здоровье!

Льюис встал, с удовольствием убеждаясь в адекватности собственных реакций и отличной работе вестибулярного аппарата, и налил в стакан воды из-под крана. Раковина была омерзительна: волоски, оставшиеся после бритья, плевки зубной пасты «Колгейт», мерзкие ржавые и красноватые потеки… Нет, это какой-то притон! Ну и что? Да, гнусный маленький притончик — зато свой собственный. Интересно, почему он живет в такой помойке? Зачем просил Джима, Рича и Алекса придти сюда и поделиться своим «лакомством»? Ему и так достаточно паршиво, чтобы стать еще и наркоманом. Скоро в комнате будет полно вялых тел, остекленелых глаз, закатившихся под лоб, а потом мраморными шариками выпрыгнувших из глазниц прямо в пыль под кроватью… Льюис осмотрел стакан с водой на просвет, потом отпил примерно половину, а оставшейся водой начал потихоньку поливать росток оливы в треснувшем десятицентовом горшке. «Выпей за мое здоровье», — пробормотал он, изучая крошечное деревце.

Его олива была пяти дюймов росту, однако выглядела она почти совсем как настоящая — такая же шишковатая и прочная. Его «бонсаи», его карликовое деревце.

Ура, маленькая олива, банзай! Но где же сатори, где пресловутое «внезапное озарение»? Где понимание сокровенного, где обострение всех чувств, где все эти фантастические формы, яркие цвета, неожиданные значения? Где как бы высвеченная наркотиком реальность? О, Господи, сколько же еще нужно времени, чтобы это проклятое снадобье наконец подействовало? Вот его оливковое деревце. Точно такое же, как и было. Ни больше, ни меньше. И никаким особым символом ему не кажется. Точно так и люди орут: «Мира, мира!» — а мира на Земле все нет. Наверное, не хватает на всех оливковых деревьев — слишком бурно растет население… Ну и что, это ли пресловутое «обостренное восприятие действительности»? Нет уж, чтобы до такого додуматься, наркотик и близко не нужен. Ну же, давай! Трави меня, трави! Эй, галлюцинации, где вы? Явитесь, я вызываю вас на поединок, я буду биться с вами, я вас возненавижу… и проиграю битву, и сойду с ума — в полном молчании…

Как Изабель.

Вот почему он живет в этой помойке, вот почему попросил Джима, Рича и Алекса придти сюда и вот почему отправился путешествовать вместе с ними — надеялся на дивное плавание, чудесный праздник, волшебный отпуск… Он пытался догнать свою жену. Это невыносимо — видеть, как твоя жена у тебя на глазах сходит с ума, и сделать ничего невозможно. И нельзя отправиться вместе с ней. А она уходит все дальше и дальше, не оглядываясь, по длинной-длинной дороге — в молчание. Сладкоголосая лира любви умолкает, зато сладкоголосые психиатры лгут в один голос. Ты стоишь за прозрачной стеной собственного здравого смысла — словно в аэропорте, провожая или встречая кого-то, — и у тебя на глазах самолет твоей жены падает. Ты кричишь: «Изабель!» — но она не слышит. Ничего не слышит. И самолет падает на землю — в полной тишине. Она уже не могла услышать, как он зовет ее по имени. Не могла и сама заговорить с ним. Теперь стены, разделявшие их, стали совсем толстыми, из прочного кирпича, и он мог как угодно безумствовать в хрустальном дворце своего собственного душевного здоровья. Мог пытаться разбить его стены камнями. Или наркотиками. Звяк, бряк, вдрызг…

ЛСД-альфа, конечно же, до полного безумия не доводит. Этот наркотик даже не оставляет следа в ваших генах. Он просто делает доступной высшую реальность. Как шизофрения, подумал Льюис. Но вот в чем загвоздка: поговорить-то там все равно ни с кем нельзя, нельзя ни рассказать о себе, ни спросить…

Джим уронил наконец свой журнал. Он сидел в изысканно-небрежной позе, глубоко затягиваясь табачным дымом. Явно был намерен общаться с высшей реальностью «на ты». Как буддийские монахи. Джим всегда был истинно верующим, и теперь жизнь его сосредоточилась на эксперименте с ЛСД-альфа — так глубоко уйти в таинство своей науки способен лишь средневековый мистик. Но хватит ли упорства неделю за неделей заниматься одним и тем же? И в тридцать лет? И в сорок два? И в шестьдесят три? Все-таки должно быть ужасно скучно; что-то в этом есть враждебное самой жизни; наверное, для подобных занятий лучше уйти в монастырь. Заутрени, обедни, вечерни, тишина, надежные стены вокруг, высокие, прочные. Чтобы преградить доступ низшей реальности.

Ну, давай же, галлюциноген, делай свое дело! Вызывай галлюцинации, пусть я совсем загаллюцинируюсь. Разбей эту прозрачную стену. Дай мне пойти тем путем, которым ушла моя жена. Ушла из дому и не вернулась молодая женщина, 22-х лет, рост 5 футов 3 дюйма: вес 105 фунтов, волосы каштановые, принадлежит к человеческой расе, пол женский… Она ведь не умеет слишком быстро ходить. Я бы и на одной ноге сумел догнать ее. Перенеси меня туда, к ней… Нет.

Я сам отправляюсь за ней вдогонку, решил Льюис Синди Дэвид. Он перестал по капельке поливать свое оливковое деревце и посмотрел в окно. За грязным стеклом в сорока милях от него виднелась Маунт Худ^[3], почти идеальный конус в две мили высотой. Спящий вулкан, официально не признанный, однако, потухшим; он полон дремлющего до поры огня. На вершине Маунт Худ и свои облака, и свой собственный климат, иной, чем у подножья: там вечные снега и ясный чистый свет. Вот потому-то он и торчит в этой помойке — здесь из окна видна высшая реальность. Выше обычной на одиннадцать тысяч футов.

— Черт меня побери! — вслух удивился Льюис, чувствуя, что вот-вот ему откроется нечто действительно важное. Впрочем, подобное ощущение у него бывало довольно часто и без помощи химии. Ведь существовала еще к гора.

Между ним и горой лежали груды всякого мусора, асфальтированные дороги, пустые конторы и министерства, громоздились пригороды, и мигали неоновые слоны, поливавшие струей из хобота неоновые машины, а вода от них разлеталась неоновыми блестками. Подошва горы вместе с предгорьями пряталась в бледном тумане, так что издали казалось, будто вершина куда-то плывет.

Льюису вдруг очень захотелось заплакать и произнести вслух имя жены. Он подавил это желание, уже целых три месяца он подавлял его — с мая, с тех пор, как отвез Изабель, молчавшую уже несколько месяцев, в лечебницу. В январе, перед тем, кадс замолчать, она очень много плакала, иногда целыми днями, и он стал бояться слез. Сперва слезы, потом молчание. Ничего хорошего.

О Господи, как же ныне из этого выпутаться!

Льюис расслабился, прекратил борьбу с неосязаемым врагом и теперь умолял о пощаде. Он просил наркотик в его крови начать наконец действовать, сделать хоть что-нибудь — позволить ему заплакать или увидеть что-то небывалое — как-то освободить его от этого безумия…

Но ничего не происходило.

Он перестал по капельке поливать свое оливковое деревце и осмотрел комнату. Сыровато, зато просто, и из окон прекрасный вид на Маунт Худ, а в ясные дни видно и похожую на зуб мудрости Маунт Эдамс. Однако здесь никогда ничего не происходит. Здесь всего лишь «зал ожидания». Он взял со сломанного стула свое пальто и вышел из комнаты.

Это было отличное пальто, на чистошерстяной подкладке, с капюшоном; мать и сестра всклад- чину купили пальто к Рождеству, отчего Льюис почувствовал себя этаким Раскольниковым. Только вот не собирался убивать старушку-процентщицу. Даже понарошку. На лестнице он встретился с малярами и штукатурами. Их было трое, они с лестницами и ведрами шли наверх приводить в порядок его комнату. Сцокойные мужчины со здоровым румянцем не щеках, лет сорока-пятидесяти. Эх, бедняги, что же они с этой раковиной-то делать будут? И с теми троими, альфой отравленными — Ричем, Лжимом и Алексом — пребывающими сейчас где-то в райских кущах? И с кучей его собственных заметок о Ленотре и Олмстеде^[4]? И с четырнадцатью фунтами фотографий японской архитектуры? С его мольбертом, рыболовными снастями и собранием сочинений Теодора Старджона в потрясающих переплетах? С огромной, 8x10 футов, незаконченной картиной маслом — худосочная «ню», работа его приятеля, примазавшегося к выставке самого Льюиса? С гитарой Апекса, с оливковым деревцем, со всей этой пылью и мраморными глазными яблоками под кроватью? Ну, это их проблемы. Льюис продолжал спускаться по лестнице, пахло кошками, башмаки с металлическими подковками громко стучали по ступенькам, Ему казалось, что все это когда-то уже с ним было.

Потребовалось немало времени, чтобы вы- браться из города. Поскольку пользоваться общественным транспортом «людям в состоянии наркотического опьянения», конечно же, было запрещено, он не стал садиться на попутный автобус до Грешема, хотя это здорово сэкономило бы ему время. Однако времени у него было более чем достаточно. Вечера летом долгие, светлые; это весьма кстати. Сперва наступают легкие бесконечные сумерки, и только потом постепенно спускается ночь. На этой долготе — середина между экватором и полюсом — нет ни тропической монотонности, ни арктических абсолютов; зимой ночи длинные, а летом длинные вечера, когда один оттенок света сменяет другой и понемногу наступает как бы помутнение ясности, утонченный ленивый отдых света.

Дети носились в зеленых парках Портленда, по длинным улицам, ответвляющимся вбок от главной, идущей вверх магистрали. То была какая-то всеобщая игра — Игра Юных. Лишь изредка можно было заметить одинокого ребенка; такие играли в Одиночество по большой ставке. Некоторые дети — прирожденные игроки. Мусор по краям сточных канав шевелился от дыхания теплого ветра. Над городом плыл далекий и печальный звук — казалось, ревут запертые в клетках львы, мечутся, подрагивая золотистыми шкурами, нервно бьют хвостами с золотистыми кисточками и ревут, ревут… Солнце село, исчезнув где-то на западе, за городскими крышами, но вершина горы сияла по-прежнему, горела ослепительным белым огнем. Когда Льюис наконец выбрался из пригородов и пошел среди дивных, отлично возделанных полей по холмам, ветер дохнул запахами сырой земли, прохлады и еще чего-то сложного, как бывает ночью. На крутых склонах, покрытых густыми лесами, уже сгущалась тьма. Но времени было еще много. Прямо над головой, впереди, сияла белая вершина, чуть отливая желтоватым абрикосом там, где ее касались последние закатные лучи.

Поднимаясь вверх по длинной крутой дороге, Льюис сперва нырнул в густую тень горного леса, потом снова очутился на открытом участке — словно поплыл в потоках золотистого света. Он шел вперед, пока леса не остались далеко внизу и он не поднялся над сгущавшейся тьмой, оказавшись на такой высоте, где были только снега и камни, воздух и бескрайний, чистый, вечный свет.

Но он был по-прежнему один.

Нет, это несправедливо! Он же не был один тогда. И теперь должен был встретиться… Он был тогда вместе… Где?

Ни лыж, ни саней, ни снегоступов, ни детской железной горки… Если бы мне поручили распланировать эту местность, Господи, я бы непременно проложил тропу — прямо вот здесь. Пожертвовал бы величественностью во имя удобства. Всего-то одну маленькую тропинку! Никакого ущерба природе. Всего лишь одна крошечная трещинка в Колоколе Свободы. Всего лишь одна крошечная протечка в плотине. Всего лишь крошечный взрыватель, вставленный в бомбу. Всего лишь маленькая причуда. О, моя безумная девочка, моя безмолвная любовь, жена моя, которую я предал хаосу, ибо она не пожелала услышать меня… О Изабель, приди, спаси меня от себя самой!

Я ведь за тобой карабкался сюда, где и тропинки- то ни одной нет, и теперь стою здесь один, и некуда мне идти…

Закат догорал вдали, и белизна снега приняла мрачноватый оттенок. На востоке, над бесконечными горными вершинами, над темными лесами и бледными озерами в холмистых берегах был виден гигантский Сатурн, яркий и кровожадный.

Льюис не знал, где остался «Охотничий приют», наверное, где-нибудь на опушке, но сам он сейчас был гораздо выше лесов и ни за что не хотел спускаться вниз. К вершине, к вершине! Выше и выше! Этакий юный знаменосец снегов и льдов — только вот девиз на знамени странный: ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, Я ПЛЕННИК ВЫСШЕЙ РЕАЛЬНОСТИ. Он поднимался все выше. Карабкался по диким скалам; волосы растрепались, рубашка выехала из брюк. Он плакал, и слезы скатывались вниз по щекам и по подбородку, но сам он упорно полз вверх — странная слезинка на щеке горы.

Ужасно встречать ночь на такой высоте — слишком одиноко.

Свет не стал медлить ради него. И времени теперь совсем не осталось. Он исчерпал свой запас времени. Из потоков тьмы выглянули звезды и уставились прямо ему в глаза; он видел их всюду, стоило лишь отвести взгляд от огромного белого сходящегося конусом пространства — он впервые шел по долине, расположенной так высоко. По обе стороны этой белой долины зияли темные пропасти, в их глубинах сияли звезды. И снег тоже светился — собственным холодным светом, так что Льюис мог продолжать свой путь на вершину.

Ту тропу он вспомнил сразу, едва выйдя на нее. Бог ли, государственные службы, или он сам — но кто-то все же проложил здесь тропу. Он свернул направо — и зря. Тогда он пошел налево и замер вдруг, как вкопанный: не зная, куда идти дальше. И тогда, дрожа от холода и страха, он выкрикнул, адресуя мертвенно-белой вершине и черному небу, усыпанному звездами, имя своей жены: Изабель!

Она вышла из темноты и по тропе спустилась к нему.

— Я уже начала беспокоиться, Льюис.

— Я зашел дальше, чем мог, — ответил он.

— Здесь такие долгие светлые вечера, что кажется, будто ночь никогда не наступит…

— Да, правда. Прости, что заставил тебя волноваться.

— О, я не волновалась. Знаешь, это у меня просто от одиночества. Я подумала, может, ты ногу повредил… Хорошая была прогулка?

— Потрясающая.

— Возьми меня с собой завтра, а?

— Что, лыжи еще не наскучили?

Она помотала головой, покраснела и пробормотала:

— Нет, я без тебя не катаюсь.

Они свернули налево и медленно пошли вниз по тропе. Льюис все еще немного прихрамывал из-за порванной связки — из-за этого он два последних дня и не мог кататься на лыжах. Они держались за руки. Снег, звездный свет, покой. Где-то под ногами огонь, вокруг темнота; впереди — горящий камин, пиво, постель… Все в свое время. Некоторые — прирожденные игроки — всегда предпочитают жить на краю вулкана.

— Когда я была в лечебнице, — сказала Изабель, замедлив шаг настолько, что он тоже остановился, и теперь не было слышно даже шороха их шагов на сухом снегу — вообще ни одного звука, только тихий ее голос, — мне снился один такой сон… страшный… Это был… самый важный сон в моей жизни. И все-таки в точности вспомнить его не могу — никогда не могла, никакие лекарства не помогли. Но, в общем, он был примерно такой: тоже тишина, очень высоко в горах, и выше гор — тишина… Превыше всего — тишина. Там, во сне, было так тихо, что если бы я что-то сказала, ты внизу смог бы услышать. Я это знала точно. И мне кажется, я назвала тебя по имени, вслух, и ты действительно меня услышал — ты мне ответил…

— Назови меня по имени, — прошептал он,

Она обернулась и посмотрела на него. На склоне горы и среди звезд стояла полная тишина. И она отчетливо произнесла его имя.

А он в ответ назвал ее имя и обнял ее. Обоих била дрожь.

— Холодно, как холодно, пора спускаться вниз.

Они двинулись дальше, по туго натянутому меж двух огней канату.

— Посмотри, какая огромная звезда вон там!

— Это планета. Сатурн. Отец-Время.

— Он съел своих детей, верно? — прошептала она, крепко сжимая его руку.

— Всех, кроме одного, — ответил Льюис.

Они прошли еще немного вниз и увидели на покрытом чистым снегом склоне горы в серовато- жемчужном свете звезд темную громаду «Охотничьего приюта», кабинки подвесной дороги и уходящие далеко вниз канаты.

Руки у него заледенели, и он на минутку снял перчатки, чтобы растереть их, но ему ужасно мешал стакан воды, который он нес в руке. Он перестал по капельке поливать свое оливковое деревце и поставил стакан рядом с треснувшим цветочным горшком. Но что-то все еще сжимал в ладони, словно шпаргалку на выпускном экзамене по французскому — que je fasse, que tu fasses, qu'il fasse^[5] — маленькую, слипшуюся от пота бумажку. Некоторое время он изучал лежащий на ладони предмет. Какая-то записка? Но от кого? Кому? Из могилы — в чрево? Маленький пакетик, запечатанный, и в нем 100 миллиграммов ЛСД-альфа в сахарной облатке.

Запечатанный?

Он припомнил, с необычной точностью и по порядку, как открыл пакетик, проглотил его содержимое, почувствовал вкус наркотика. Он столь же отчетливо помнил, где был после этого, и догадался, что никогда еще не бывал там раньше.

Он подошел к Джиму, который теперь как раз выдыхал тот воздух, который вдохнул, когда Льюис сунул пакетик Джиму в карман пиджака.

— А ты разве не с нами? — спросил Джим, ласково ему улыбаясь.

Льюис покачал головой. Ему было трудно объяснить, что он уже вернулся из путешествия, которого не совершал. Впрочем, Джим бы его все равно не услышал. Они были отгорожены друг от друга такими стенами, которые не дают возможности слышать других и отвечать им.

— Счастливого путешествия, — сказал Льюис Джиму.

Потом взял свой плащ (грязный поплин, какая там шерстяная подкладка, эй, бродяга, постой, погоди) и пошел по лестнице вниз, на улицу. Лето кончалось, наступала осень. Шел дождь, но сумерки еще плыли над городом, и ветер налетал сильными холодными порывами, принося запах сырой земли, лесов и ночи.

Перевела с английского Ирина ТОГОЕВА

психологических наук

ция занимается вторым, ее усилия во всем мире направлены на пресечение распространения наркотиков. Но, пока мы не поймем, почему и у кого возникает стремление к их употреблению, мы не сможем изменить ситуацию; экспансия наркомании в новые для нее социальные и географические среды будет продолжаться.

Первоначальные версии замыкались на вопросе: наркоман — больной или преступник?

В американских исследованиях шестидесятых-семидесятых годов сторонники клинических, биогенетических теорий наркомании пытались объяснить ее происхождение различными дефектами личности, психопатическими и невротическими расстройствами. В последнее время американские авторы отказались от подобных попыток. Д.Бакалар и Л.Гринспун в книге, вышедшей в 1984 г., заявляют, что «подозревать в наркомане психическую неполноценность можно только в том случае, если она является результатом, а не причиной злоупотребления наркотиками». По-видимому, эта позиция связана с тем, что наркомания в США получила столь широкое распространение во всех социальных слоях и возрастных группах населения, что делает нереалистичным относить ее на счет психической патологии или личностных психологических проблем. По данным ООН, в США в 1985 г. ежедневно употребляли марихуану 4,9 % старшеклассников, а пробовали ее хотя бы один раз в жизни 56 миллионов человек. Среди употребляющих кокаин в 1982 г. было полтора миллиона подростков до 17 лет, в возрасте 19–27 лет — 9 миллионов, причем с 1974 по 1982 г. число употребляющих кокаин в США хотя бы один раз в жизни возросло с 5,4 до 22,2 миллионов человек. Эти цифры вполне могут убедить, что стремление к употреблению наркотиков нельзя объяснить исключительно личностными расстройствами или криминальными наклонностями. Это была слишком простая гипотеза. Сотрудник Французского центра социологических исследований К. Бонмэн, изучив группу молодых наркоманов, также пришел к выводу, что полученные им данные не дают оснований утверждать, что существует «типичный портрет наркомана».

Вместе с тем американские и французские авторы, исследующие психологические причины употребления наркотиков, отмечают такие внутриличностные факторы, как эмоциональная нестабильность, отсутствие воли, зрелости, динамизма, честолюбия, указывают на стрессы, эмоциональную неудовлетворенность, стремление снять напряжение, волнение, усталость, стремление облегчить общение с другими людьми.

По-видимому, можно говорить о трех основных моделях употребления психоактивных веществ: гедонистической, фрустрационной и адаптогенной.

Проясним терминологию.

В первом случае наркотики употребляют для развлечения, для удовольствия.

Во втором — чтобы восполнить дефицит положительных эмоций.

В третьем — уменьшить стресс, снять напряжение.

И вот тут самое время поговорить о том, что является наркотиком.

С медицинской точки зрения, к наркотикам относятся вещества, способные изменять психическое состояние человека, вызывающие болезненное пристрастие и запрещенные законом для употребления. Чтобы какое-то вещество было причислено к наркотикам, оно должно отвечать всем этим критериям. И кофе, и табак, и героин — психоактивные вещества, пристрастие к табаку у заядлых курильщиков носит характер болезненного влечения, но только героин из этих трех веществ внесен Конвенцией ООН и, соответственно, Минздравом России в список наркотиков. Изготовление и распространение веществ, внесенных в этот список, влечет за собой в странах, подписавших Конвенцию, уголовную ответственность. Перечень веществ, относимых к наркотикам, постоянно расширяется. Тридцать лет назад в аптечных киосках без рецепта продавались таблетки от кашля — кодеин, сейчас эти таблетки отнесены к наркотикам. Действие их не изменилось, они по-прежнему помогают избавиться от кашля, но при этом обнаружилось, что они воздействуют и на настроение пациента, к ним возникает привыкание. Этот побочный эффект был замечен заинтересованными лицами и стал причиной немедицинского употребления. Появилась новая форма наркомании — кодеиновая, список наркотиков расширился.

Не все просто с этим списком. Алкоголь, к примеру, в него так и не попал, хотя полностью отвечает заложенным критериям: возможность привыкания, распространенность явления, социальные и медицинские последствия. Вроде бы в списке наркотиков он должен стоять на первом месте, особенно в России, однако не стоит; изготовление и распространение алкоголя санкционировано государством. Я пытался сравнивать медицинские и социальные последствия употребления алкоголя (не наркотика) и гашиша (наркотика). Вред для здоровья, включая поражение внутренних органов, головного мозга, смерть от отравления бывает чаще от алкоголя. Деградация личности при длительном употреблении более выражена при алкоголизме. Количество преступлений, совершенных в состоянии алкогольного и наркотического опьянения, не стоит и сравнивать. Такая вот логическая загадка.

В разных странах, в различных социальных средах преобладает та или иная модель наркотизации.

И по видам наркомании Россия отличается от стран Запада. Если в Европе первое место принадлежит каннабису, затем идут амфетамины, героин, а в последнее время — кокаин, то в России 97 % наркоманов пользуются препаратами, полученными кустарным путем из различных сортов мака и конопли. Основными источниками поступления наркотиков растительного происхождения являются Кавказ, Средняя Азия, Украина и ряд центральных областей России.

Доступность наркотиков в России и на Западе совершенно несопоставима. Порция героина в США или Великобритании стоит наркоману как билет в кино, нашему наркоману требуется 3–4 тысячи рублей в день, что, кстати, с неизбежностью приводит его к преступлению. При этом в лучшем для себя случае отечественный наркоман довольствуется опиумом- сырцом, изготовленным из опийного мака в Средней Азии, а чаще всего — суррогатом, полученным из соломки обыкновенного масличного мака.

Наиболее тревожным прогностическим признаком является то, что наркомания в России проникает в новые для себя географические и социальные пространства. Наркомания, бывшая когда-то в нашей стране экзотическим продуктом тюрем, лагерей и некоторой части художественной богемы, стала подростковой и молодежной проблемой. По результатам опросов в московских учебных заведениях, наркотические и одурманивающие вещества пробовали 15 % студентов и 22 % учащихся профессионально-технических училищ; к 7 классу школы опыт знакомства с наркотиками приобретают от 5 до 15 % школьников, а к 10 классу —

Отношение молодежи к наркотикам определяет перспективы наркотической ситуации в России в ближайшие годы и в более отдаленном будущем. Причины, толкающие подростка к знакомству с наркотиками, ищут во всем мире. В публикациях западных авторов наиболее частым мотивом называют проблему «отцов и детей» — протест в отношении духовных ценностей родителей, общества в целом. Немалое значение имеет отсуттвие жизненных перспектив в связи с безработицей молодежи, недовольство и неудовлетворенность своим социальным статусом. Но согласимся: это объяснение с реабилитирующим наркоманов оттенком.

У нас бытовало мнение, что одной из важных причин распространения наркомании среди подростков является вынужденное безделье, скука, неумение и невозможность чем-то себя занять. Исследования, проведенные в Петербурге и Одессе, показали, что «скука» лишь в 1 % случаев привела подростков к употреблению наркотиков. Отечественными учеными выдвинута гипотеза «двойной неудачи», толкающей подростка к наркотикам. Неуспеваемость в школе, несоответствие притязаний и возможностей не позволяют добиться желаемого положения в формальной структуре. Если при этом подросток терпит неудачу и в приобретении неформального статуса, не может установить контакт со сверстниками, с родителями, не может обрести устраивающую его собственную индивидуальность, он оказывается в тупике. Стремление к наркотикам — реакция на эту двойную неудачу.

Для большинства подростков первая проба наркотиков остается единичным, случайным эпизодом. Не исключено, что это обстоятельство учитывается деятелями наркобизнеса, пускающими в оборот новые синтезированные наркотические средства с более быстрым привыканием к ним. Механизм наркотической зависимости включает две ступени, два вида: психический и физический. Первый проявляется в дискомфорте при длительном воздержании от наркотиков. Мозговые биохимические процессы здесь еще не до конца исследованы, работа над этим ведется во всем мире, в том числе и в Институте биологической наркологии, входящем в Государственный центр наркологии. Второй вид наркотической зависимости проявляется в различных соматических симптомах. Это могут быть расстройство желудка, боли в мышцах, судороги; они возникают, когда психоактивное вещество включается в обменные процессы, и отказ от него ведет к их нарушению. Тем и опасны новые синтетические наркотики: даже случайное их употребление ведет к быстрому формированию зависимости.

На первом советско-итальянском симпозиуме, проход в 1989 г. в Палермо, профессор А. Канкрини определил наркоманию как ошибочную форму самолечения, как попытку уменьшить страдание с помощью неадекватного инструмента. У каждого человека есть свой порог боли, граница переносимого страдания, и когда она перейдена, возникает проблема выбора: справиться с ней собственными личностными ресурсами, смириться или избавиться от нее, на первый взгляд, быстрым и простым путем: принять наркотик.

Но в жизни быстрых и простых путей не бывает

«Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет.

Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом.

Граф зачерпнул золоченой ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд. Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета.

— Вот то, что вы просили у меня, — сказал он. — Вот, что я вам обещал.

…Мало-помалу потускнели лампы в руках статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает.

Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза.

Бесконечная слабость охватила Максимилиана; кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы.

— Друг, — сказал он, — я чувствую, что умираю; благодарю»

Александр ДЮМА. «Граф Монте-Кристо»

Фриц Лейбер Корабль призраков

Идззиот! Раззява! Зззабулдыга! — прошипел кот и впился в Лопуха.

Боль уравновесила неотвратимо подкатывающую к горлу тошноту. Подвешенный в немыслимой позе, Лопух и телом и разумом свободно парил в бархатной темноте чрева спящего «Ковчега», где только свет от пары мерцающих бегающих огоньков едва рассеивал непроглядность ночи.

Видение выплыло в виде корабля с поднятыми парусами — сливочная белизна на фоне слившихся воедино синевы взволнованного моря и голубизны ясного неба. Но теперь и море, и небо уже не вызывали приливов отвратительной дурноты. Он слышал свист и завывание соленого ветра в вантах и растяжках такелажа, его биение в упруго надутые паруса, скрип мачт и всего деревянного корпуса судна.

Деревянного… Что такое дерево? Ответ пришел откуда-то извне: живой пластик, одушевленная материя…

А какая сила выравнивает поверхность воды, не позволяя ей собираться в гигантские жидкие шары, не дает кораблю закрутиться на ветру, перевернувшись кверху килем, а мачтами вниз?

Вместо расплывчато-мутных пятен и клякс, привычных Лопуху в реальности, видение предстало контрастным, пронзительно ярким, отчетливо очерченным — этаким чудом, о котором он боялся даже мечтать: до леденящего холодка по спине, до мурашек… О, этот захватывающий ужас!

— Сссмотри зззорче вдаль! Проззревай вглубь! Вещщий взгляд вперед — в будущщее! Ззза корму — в прошшлое!

Прекрасный сон уже начинал раздражать Лопуха: порожденный наговором кота мираж становился до неприличия назойливым — животному не мешало бы поучиться хорошим манерам! Особенно навязчива была безотчетная, но ощутимо согревающая надежда на новые глаза. «И все же это не ведьма в обличим кошки», — заключил Лопух. Хотя, определенно, странный сон был внушен ему этим обычным приблудным котом. Неужто зверюга червем прополз в «Приют Летучей Мыши» по узким вентиляционным трубам? Теперь, когда все поголовно были охвачены страхом встречи с нечистой силой, а сам корабль, или, по крайней мере,

Третий трюм, почти обезлюдел — бродячие животные стали большой редкостью.

Первые проблески утренней зари осветили Нос корабля. Фиолетовый — носовой — угол «Приюта» начал постепенно вырисовываться во мраке. Искры бегающих огоньков растворились в белом дневном свечении. Еще двадцать ударов сердца, и на «Ковчеге» стало так же светло, как утром обычного Трудельника, впрочем, как и любого другого дня недели.

На расстоянии вытянутой руки от Лопуха шевелился кот: черное пятно, каким его видели слабые глаза. Кот, пружинисто оттолкнувшись задними лапами от голой руки Лопуха, прыгнул и виртуозно приземлился на других вантах.

Лопух отстегнул себя от канатов и, обхватив пальцами ног свою спальную, тонкую как карандаш, веревку, щурясь, вглядывался в кота.

Губы Лопуха сложились в подобие улыбки:

— Ты мне нравишься, котик. Я буду называть тебя Кимом.

— Кимушшка — простофффилюшшка! — кот брезгливо сплюнул. — А я тогда назззову тебя — Зззабулдыга, или ещще лучшше — Пропойца!

Шум нарастал — так было всегда после рассвета, с наступлением дня. Гнусаво звенели канаты, потрескивали и поскрипывали стены.

Лопух проворно повернул голову. Хотя окружающий мир представлялся ему игрой расплывчатых неясных пятен, — подобно хаотичной пляске красок на палитре художника, — зато любое движение он засекал безошибочно и мгновенно.

Корчмарь медленно наплывал прямо на него. На массивный красновато-коричневый шар его грузного тела был водружен меньший, но тоже массивный — бледный шар лица, с пунцовым, как яблочко на мишени, кружком, расположенным точно посредине между широко расставленными бусинками карих глазок. Одна из его сдобных, как булка, рук венчалась прозрачным набалдашником из полиэтиленового пакета, конец другой зловеще отливал бледным стальным свечением. Далеко за его спиной краснел кормовой темный угол «Приюта Летучей Мыши», а на полпути к нему — белела большая сияющая ротонда — стойка бара в форме кольца, любовно окрещенная завсегдатаями Пончиком.

— Ну что, бездельник, неженка несчастный! — приветственно загнусавил Корчмарь. — Прохрапел всю Спятницу, пока я целую ночь и божий день надрывался без сна без отдыха на часах. Да еще теперь неси ему в постель утренний шкалик лунной настойки!

— Поганая выдалась ночка, доложу я тебе, Лопух, — продолжал он нравоучительно. — Замучили эти оборотни, вампиры и ведьмы, прямо так и шастают по коридорам. Но… учись, дружок! Ни одна тварь так и не смогла просунуть к нам и кончика носа, не говоря уже о крысах и мышах. Я слышал через трубы, как вурдалаки уволокли этих безмозглых потаскух Пупсика и Очаровашку. Помни, бдительность прежде всего, Лопух! Ну, ладно уж, на, прими свою дозу и принимайся за уборку. А то насвинячили — аж противно.

Он протянул прозрачноглавую полиэтиленовую РУКУ-

Не в силах забыть звенящее в ушах презрительное шипение Кима, Лопух угрюмо процедил:

— Наверное, сегодня утром я воздержусь от выпивки, Корчмарь. Ограничусь овсяной кашей и водой.

— Что случилось, Лопух? — поразился Корчмарь. — Уволь, этого я не допущу. Позволить тебе корчиться и биться в конвульсиях прямо перед посетителями? Да поглоти меня Земля!

Лопух, оттолкнувшись, стремительно подлетел к поблескивающей сталью руке Корчмаря. Одной рукой он обхватил холодный толстый ствол, пальцами другой аккуратно снял пухлый палец Корчмаря со спускового крючка.

— Он — не колдун, а просто бездомный кот, — начал объяснять Лопух, когда в обнимку с Корчмарем, сросшись, как сиамские близнецы, и кувыркаясь, они закружили по «Приюту».

— Отпусти меня, ничтожество! — кипел хозяин. — Попомни мои слова, кончишь жизнь в кандалах! Все расскажу Графу!

— Огнестрельное оружие по закону запрещено наравне с ножами и иглами, — хладнокровно возразил Лопух, хотя его голова уже поплыла в отвратительном тумане слабости и тошноты. — Тебе самому надо бы остерегаться карцера. — В наглом напоре Корчмаря он легко распознал нотки страха. Что ни говори, отменная реакция и уверенность не изменили Лопуху даже теперь, когда приходилось действовать почти вслепую.

Обессиленные, соперники, зацепившись за ванты, тяжело переводили дух.

— Отпусти меня, гад, да говорят же тебе, — просипел Корчмарь, лениво и без всякой надежды сопротивляясь. — Этот пистолет Граф сам мне дал. К тому же, у меня есть разрешение с Мостика! — уж последнее объяснение было явной ложью.

В отдалении черный комок Кима расправился в прямую линию, затем обозначились утонченные тени лап и хвоста. Похоже, кот намеревался встать на задние лапы.

— Я — важжжжная персона! — начал нахваливать себя кот. — Сссанитар. Умею пользззоваться канализззацией. Душшу крыссс, мышшшей. Выссслежжжживаю чччародеев, кровосссосов! Вссе умею!

— Да он еще и говорит! — едва не задохнулся Корчмарь. — Ну, так и есть — колдун!

— У Графа же есть говорящая собака! — выдвинул Лопух неотразимый аргумент. — Если животное умеет говорить — это еще ничего не доказывает.

Все это время он не ослаблял мертвой хватки на стволе и не отпускал палец хозяина. Наконец он почувствовал, что Корчмарь сдается.

— Ладно уж, прости, Лопух, — вкрадчиво прошептал хозяин «Приюта Летучей Мыши», — больно уж беспокойная выдалась ночка. Твой Ким поневоле меня смутил. Сам посуди, — он еще ведь черный, как сам дьявол. Попробуй тут не сдрейфь. Проверим в деле, какой он охотник за крысами. Пусть отрабатывает свое мясо. Довольно, довольно, не дави так. Выпей-ка лучше.

Податливо-студенистый пакет с двойной порцией настойки, заполнивший чашу ладони Лопуха, манил и искушал, как философский камень. Лопух поднес полиэтилен к губам, одновременно ступни его ног будто сами по себе нащупали упругую тетиву каната. Лопух стремительно нырнул в сияющее кольцо ротонды.

Лопух плавно впечатался в противоположную стенку внутреннего обода ротонды, и она, спружинив мышцами растяжек, мягко погасила инерцию толчка. Он все еще держал пакет возле рта (колпачок уже был отвернут), но нажимать все-таки не стал. Зажмурив глаза и сдавленно всхлипнув, Лопух, не глядя, вернул пакет на свое место — в холодильный ящик для лунной настойки.

Действуя почти на ощупь, он извлек из шкафчика-термоса пакет с овсяной кашей и конвертик с кофе. Затем открыл пакетик с водой, бросил в него пять соляных таблеток, плотно закрыл и начал энергично взбалтывать.

Корчмарь, парящий за его спиной, задышал в ухо:

— И все же ты не удержался от рюмашки. Лунная настойка показалась нехороша, так ты решил намешать коктейль. Запишем его на твой счет. И вправду говорят: все пьяницы вруны.

В ответ на ехидство Корчмаря, Лопух попытался оправдаться:

— Да это — только подсоленная вода, чтобы укрепить десны.

— Бедный Лопушок, на кой ляд тебе сдались крепкие десны? Или ты собрался со своим новым дружком охотиться за крысами? А потом жарить их на нашем гриле? Не приведи Бог, если застанут тебя за этим занятием! Кстати, стоимость соли тоже придется вычесть из твоей получки. Ну ладно, Лопух, теперь за уборку! — и повернув голову в фиолетовый носовой угол, Корчмарь рявкнул:

— А ты, вперед! Лови мышей!

Трижды Лопух мужественно обдавал свои десны струйками соленой воды. Затем, повернувшись к Корчмарю спиной, он заставил себя проглотить кофе — очень дорогой напиток, перегоняемый из лунной браги. Потом попробовал немного овсянки.

Вспомнив о Киме, он виновато предложил ему остатки, но тот покачал головой:

— Обойдусссь мышкой.

Лопух, придерживаясь правого борта, перелетел в зеленый угол. По ту сторону люка несколько злобных и одновременно заискивающих голосов нетерпеливо требовали:

— Эй, отдраивай, давай, отдраивай! — пьяницы не могли дождаться своего часа.

Схватив всасывающие брандспойты двух длинных канализационных шлангов, Лопух, двигаясь по спирали, начал пылесосить воздух. Со стороны он напоминал большого паука, плетущего свою паутину.

Вскоре Корчмарь бросил взгляд на свое запястье и крикнул:

— Лопух, когда же ты научишься следить за временем? Отаоряй! — он швырнул Лопуху связку ключей, которую тот ловко поймал, хотя засек ее лишь в последний момент. Не успел он стартовать к люку в зеленом углу, как Корчмарь снова окликнул его и указал пальцем на корму и наверх. Подчиняясь, Лопух послушно открыл сначала черный, а затем и голубой люк, хотя за ними никто и не ожидал. И только потом отдраил зеленый. ...