Игорь Градов Московский парад Гитлера. Фюрер-победитель

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Москва

24 февраля 1942 года

Кремль

Гитлер нервно расхаживал по кабинету.

– Почему большевистское подполье до сих пор не уничтожено? Мы уже почти два месяца в Москве, а их сопротивление все еще не сломлено. Вчера коммунисты сорвали наш парад на Красной площади… В Москву прилетела Лени Рифеншталь, чтобы снять лучший фильм в своей жизни, и что она увидела? Взорванный Мавзолей и десятки убитых офицеров. Моих лучших офицеров, заметьте! Что мы теперь покажем? Куда смотрело ваше ведомство, Генрих?

Рейхсфюрер СС Гиммлер вытянулся в струнку.

– Мой фюрер! Город буквально наводнен русскими агентами. Практически ежедневно они нападают на наши патрули, взрывают составы и минируют дороги. Мои люди буквально сбились с ног, разыскивая подпольщиков… Поверьте, они делают все, что могут!

– Значит, этого недостаточно, надо привлечь больше людей, перебросить ваших сотрудников из Берлина! – Гитлер стукнул кулаком по столу. – Нечего им там отсиживаться. Война идет здесь, в Москве, а не в Германии! А вы что скажите, генерал Траубе?

Седой, сухощавый начальник московского управления абвера с готовностью доложил:

– Мы знали о готовящейся диверсии и предприняли меры, чтобы высшее партийное и военное командование Германии не пострадало. Жертвами покушения во время парада стали несколько младших офицеров и охранники, стоявшие в оцеплении у Мавзолея. К сожалению, мы не смогли предотвратить сам взрыв, и это, несомненно, наша вина. Но русские диверсанты не достигли своей главной цели. Кроме того, у нас имеется агент среди подпольщиков, и вскоре, я уверен, мы их ликвидируем. Нам также известно, где скрывается руководитель московского горкома партии, и его арест – дело лишь нескольких дней…

– Тогда почему вы медлите, не нанесете удар сегодня, пока они не предприняли попытку взорвать меня снова? – фюрер был явно недоволен ответом Клауса Траубе.

– Мы ждем, когда на явочной квартире соберется все подпольное руководство, тогда и накроем всех разом. Это проще, чем отлавливать их поодиночке. Одним ударом мы обезглавим московское сопротивление, а рядовых его членов ликвидируем в течение двух-трех недель, не больше.

– А что вы по этому поводу думаете, Генрих?

Рейхсфюрер поправил пенсне и произнес:

– Разумеется, накрыть целиком большевистский горком партии – весьма заманчивая перспектива, сулящая немалые выгоды. Но для успешной реализации этой идеи, мне кажется, сил одного абвера будет недостаточно. Я предлагаю задействовать и моих подчиненных, чтобы они смогли подстраховать людей генерала Траубе. Тем более что борьба с подпольем – наше общее дело.

Клаус Траубе недовольно скривил рот.

– Именно мои люди и, в частности полковник Остерман, сделали все возможное для нанесения решающего удара по подпольщикам! Полагаю, что они и должны завершать операцию, – сухо возразил генерал.

– Господа, сейчас не время и не место для ведомственных склок! – резко прервал дискуссию Гитлер. – У вас, генерал, с рейхсфюрером одна цель – как можно быстрее навести порядок в городе, все прочее не имеет значения. Славу и награды вы будете делить после нашей окончательной победы, а до этого нам предстоит еще сделать немало. Скажите, – он обратился к генерал-губернатору Москвы Генриху фон Гроту, – что делается для снабжения города продовольствием?

– Не буду скрывать, – фон Грот принял озабоченный вид, – положение в Москве чрезвычайно сложное. Перед отступлением большевики уничтожили почти все запасы провианта, для снабжения войск и поддержки оставшихся жителей приходится завозить продукты из Германии, Польши и Прибалтики. Но Москва со всех сторон обложена партизанами, что ни день – пущенные под откос поезда и разграбленные магазины. Для борьбы с бандитами мы привлекаем местную полицию, но пользы от нее, прямо скажем, немного. Они просто боятся идти в бой… К тому же полицейские плохо вооружены – в основном старыми русскими винтовками и пистолетами. Мы вынуждены задействовать комендантские части, тем самым отрывая их от патрулирования улиц и поддержания порядка в городе. Должен честно признаться – мы не контролируем Москву. Нужно еще как минимум две-три дивизии, чтобы закрыть центральные районы города, про окраины я не говорю – там нашим солдатам и офицерам опасно появляться даже днем.

– Где я возьму вам две-три дивизии? – фюрер недовольно уставился на фон Грота. – Город с трех сторон обложен партизанами, а конная дивизия генерала Доватора уже второй месяц орудует в нашем глубоком тылу. И это не считая сотен диверсионных групп в самой Москве! Чтобы противостоять им, я вынужден снимать с фронта дополнительные части, а вы просите еще три дивизии… Сейчас мы создаем вокруг Москвы кольцо безопасности, – Гитлер описал рукой широкий круг, – чтобы партизаны не смогли прорваться в город, а кто останется на фронте? С кем, в конце концов, я начну весеннее наступление? С измученными, обескровленными армиями? Моим солдатам нужна еда, танкам – горючее, самолетам – бомбы, но всего этого нет, не хватает даже бинтов и медикаментов для раненых! Зато есть город, в котором подпольщиков, пожалуй, больше, чем крыс! Генерал, – фюрер вновь обратился к Траубе, – вы должны, нет, просто обязаны навести порядок! Если необходимо, берите части СС. Рейхсфюрер окажет вам необходимую поддержку…

Гиммлер молча склонил голову. Конечно, идея использовать дивизии СС для борьбы с партизанами ему была не по душе, но спорить, он, разумеется, не стал. Он надеялся, что его части останутся к весне не слишком обескровленными, иначе наступать действительно будет не с кем.

– Мой фюрер! Есть еще один способ бороться с подпольщиками, – подал голос фон Грот, – нужно выселить из Москвы всех оставшихся жителей. Тогда у большевиков не будет поддержки среди местного населения, и мы постепенно, квартал за кварталом, зачистим город. И это окончательно решит проблему подполья…

– Окончательно? – скептически заметил Гитлер. – А куда прикажите девать десятки, стони тысяч людей?

– Молодых и здоровых можно отправить на работу в Германию, а старых и беспомощных – в лагеря.

– Хорошо, я подумаю об этом, – кивнул Гитлер, – хотя, боюсь, для зачистки города понадобится столько людей, что не хватит гарнизона, придется привлекать резервы. А трогать их накануне весенней кампании крайне нежелательно, иначе, как осенью 1941-го, мы распылим силы и не сможем нанести решающий удар.

Дверь кабинета внезапно распахнулась, и на пороге появился личный адъютант Гитлера Гюнше, в руках он держал бумагу.

– Срочное донесение от командующего группой армий "Центр" фельдмаршала фон Манштейна!

Гитлер взял листок и быстро пробежал его, потом поднял растерянное лицо на генералов.

– Манштейн сообщает, что сегодня утром части Красной Армии начали наступление севернее и южнее Москвы, фронт прорван сразу в нескольких местах. Как такое могло случиться, господа? Как, я вас спрашиваю? – он уже кричал. – Не вы ли, Гиммлер, недавно уверяли меня, что Красная Армия полностью разгромлена, что за шесть месяцев войны русские потеряли более восемнадцати тысяч самолетов, двадцать две тысячи танков, тридцать две тысячи орудий и минометов? Что взято в плен почти четыре миллиона солдат и офицеров? И это не считая убитых, раненых и просто разбежавшихся по лесам! Откуда же тогда большевики набрали новую армию? Вы говорили, что у Сталина остались в запасе лишь старики да дети, что промышленные предприятия все выведены из строя, что на военных заводах нет ни оборудования, ни сырья… В Красную Армию, мол, набирают ополченцев, вооружают старыми винтовка и пулеметами и почти без патронов отправляют на фронт. Русские солдаты якобы только и думают о том, как бы поскорее сдаться в плен… Еще один удар, говорили вы, и все будет кончено! Так это или нет, я вас спрашиваю?

Гиммлер и генералы подавленно молчали.

– Нам действительно осталось совсем немного, – Гитлер подошел к висевшей на стене карте и ткнул в нее пальцем, – захватить и уничтожить Уральский промышленный район, сломить сопротивление советских частей и выйти на стратегические просторы Сибири, чтобы соединиться с союзниками-японцами. И вдруг большевики начинают наступление, и наши солдаты бегут! Что это? Я вижу здесь предательство – заговор против армии, рейха и лично меня. Генрих, – Гитлер вновь обратился к Гиммлеру, – вам придется с этим разобраться, узнать имена ротозеев, прозевавших русское наступление. Или предателей, снабжавших нас неверной информацией о военном и промышленном потенциале большевиков…

– Будет выполнено, мой фюрер, – поспешил заверить Гиммлер.

– Генерал, срочно вызовите фон Манштейна и всех командующих армиями группы "Центр", а также начальников штабов, – Гитлер повернулся к фон Гроту, – необходимо экстренное совещание – как остановить наступление русских. Все, можете быть свободными, – это уже он сказал остальным.

Генералы расходились молча, каждый чувствовал, что над его головой сгущаются тучи.

От Советского Информбюро

24 февраля 1942 года части Волховского и Западного фронтов, измотав противника в тяжелых оборонительных боях, перешли в решительное наступление. В пять часов утра части Волховского фронта при поддержке 1-й танковой армии, используя плацдарм под городом Дмитровом, прорвали линию фронта и, обходя столицу с севера, начали наступление по направлению к городу Солнечногорску.

Одновременно части Западного фронта атаковали немецкие войска южнее столицы, через Подольский и Наро-Фоминский районы они двигаются в северо-западном направлении. 2-ая танковая армия, сломив ожесточенное сопротивление противника, углубилась в немецкую оборону на 10-15 километров. Фашистские войска беспорядочно отступают. Враг бежит, наша победа близка!

25 февраля 1942 года

На Самотеке

Майор Николай Шмаков еще раз обвел взглядом сидящих в комнате людей.

– Товарищи, – начал он, – мы только что получили сообщение из центра, нас благодарят за успешное выполнение операции "Возмездие". Все, кто участвовал во взрыве Мавзолея и покушении на Гитлера, будут представлены к правительственным наградам. Честно говоря, я ожидал другой реакции, особенно после того, как стало известно, что фюрер жив. Но начальству, как говорится, виднее… Командование довольно, что мы сорвали-таки фашистский парад на Красной площади и дали прикурить немцам! На этом операция "Возмездие" закончена. Кстати, как там наш подопечный, майор Ганс Шнейдер?

– Отсыпается под присмотром моих людей, – доложил руководитель подпольной группы Павел Петров, – вчера вечером потребовал водки – иначе, говорит, не заснуть, все переживал, что перешел на сторону врага. Мы и дали ему разведенного спирта, он как выпил, так сразу отключился. Между прочим, его охраняет твой друг, Семенов, – Павел Матвеевич кивнул лейтенанту Алексею Миронову. – Михаил все просится на задание, хочет поучаствовать в настоящем деле, но мы пока его не берем. Надо еще проверить как следует…

– Правильно, – одобрил Шмаков, – пусть подождет, там посмотрим.

– Я в Мишке уверен, – твердо сказал Миронов, – он вытащил меня из полицейского участка, спас от полковника Остермана…

– С Семеновым мы разберемся позже, – подвел черту Шмаков, – а теперь перейдем к главному вопросу. Получено новое задание, и оно, полагаю, будет посложнее того, что мы только что закончили.

– Что может быть сложнее, чем покушение на Гитлера во время парада на Красной площади? – удивился Алексей Миронов.

– Спасение Москвы. Речь идет об операции, имеющей стратегическое значение. По данным нашей разведки, фашисты готовят уничтожение важнейших городских объектов, в том числе шлюзов канала Москва-Волга. Вы знаете, товарищи, что вчера Красная Армия перешла в наступление, немецкая оборона трещит по всем швам. Гитлеровское командование не уверено, что удержит Москву, поэтому и планирует взорвать шлюзы. Если немцам удастся затопить город, то это станет серьезным препятствием на пути наших войск… Наша задача – что бы то ни стало предотвратить разрушение канала!

– Но для этого надо знать, где и когда произойдет взрыв, – заметил Миронов.

– Точных данных пока нет, и это, пожалуй, самая трудная часть нашей операции, – признался Шмаков. – Но тут я очень надеюсь на помощь Павла Матвеевича.

Петров удивленно поднял брови.

– Я, конечно, готов помочь, но каким образом?

– Может быть, попробуем через вашу бывшую жену?

– Через Нину?

– Да, через Нину Сигизмундовну Петерсен, которая сейчас служит в штабе генерала Зеермана. Капитан абвера, доверенное лицо нашего старого знакомого, полковника Остермана… Чтобы всем было понятно, расскажите, Павел Матвеевич, о своих с ней отношениях.

Петров смущенно кашлянул и начал рассказывать.

Его настоящее имя Ян Петерсен, по национальности – латыш, из семьи рижского железнодорожного рабочего. Еще в 1916-м году вступил в партию большевиков, работал в подпольной типографии, распространял листовки. Был арестован, сидел в рижской тюрьме, ждал суда и ссылки. Но тут грянула Февральская революция, его, как и прочих "политических", сразу же выпустили. Осенью 1917-го он прибыл в Петроград, вступил в Красную гвардию, участвовал в штурме Зимнего, затем сражался с Юденичем. Во время Гражданской войны находился в отряде латышских стрелков, лично охранял Ленина. В двадцать четвертом году демобилизовался, устроился работать на стройку каменщиком. А через три года встретил Нину.

Нина служила машинисткой в какой-то конторе и очень нуждалась. Она была из дворян, ее отец, Сигизмунд Францевич Рихтер, когда-то служил в министерстве транспорта, был крупным чиновником. После Октябрьской революции его арестовали, но вскоре выпустили. В 1919 году отец примкнул к подпольной группе, принял участие в подготовке контрреволюционного заговора, но был выдан предателем и схвачен ЧК. Его приговорили к расстрелу – так было объявлено в советских газетах.

Вскоре мать Нины умерла от тифа, и бедную сироту приютила и воспитала двоюродная тетка, Зинаида Львовна. В начале двадцатых годов Нина закончила курсы секретарей и пошла служить. Понятно, что с таким прошлым она не могла рассчитывать на хорошее место, потому и перебивалась машинисткой в какой-то конторе. Но Нина оказалась хорошим специалистом – все документы у нее были в порядке, работу выполняла вовремя и точно. Начальство было ею довольно, хотя и платило копейки…

Со своим будущим мужем Нина познакомилась случайно – на одном из общественных собраний. Они оказались рядом и разговорились. Нина рассказала о себе – о родителях, детстве, службе. Прошлого своего она не скрывала, как и того, что карьера машинистки ее совсем не привлекает. Павел Матвеевич полюбил (а может быть, пожалел) скромную, симпатичную девушку, и стал за ней ухаживать. Вскоре они поженились. Нина, разумеется, уволилась из ненавистной конторы и взяла фамилию мужа. Ее жизненные невзгоды на этом закончились: семейная жизнь протекала гладко, почти без ссор, муж хорошо зарабатывал, что позволяло молодой женщине чувствовать себя вполне обеспеченной. Вскоре родилась дочь Настя, и Нина целиком посвятила себя воспитанию. Девочка росла в достатке и внимании.

Но однажды Нина получила письмо из Германии – от отца, которого считала давно погибшим. Оказалось, что он каким-то чудом избежал расстрела, сумел выбраться из Москвы и присоединиться к Добровольческой армии. С ее остатками в 1920-м году он перебрался сначала в Турцию, а потом – в Германию, где неплохо устроился – получил должность помощника министра. Помогло то, что его предки по материнской линии были из остзейских немцев, и в Берлине нашлись дальние родственники.

Немецкая фамилия вкупе с деловыми качествами помогли Рихтеру сделать карьеру. Однако он ни на минуту не забывал о дочери, оставшейся в далекой России, и продолжал искать ее (о смерти жены ему сообщили). Наконец сотрудники германского посольства в Москве собрали необходимые данные, и он решил написать письмо. В послании отец слезно просил Нину приехать в Германию хотя бы ненадолго – повидаться, может быть, в последний раз…

Нина, разумеется, показала письмо мужу. Тот не стал возражать против поездки, все-таки отец… Начались хлопоты по получению разрешения, и через пару месяцев оно наконец было получено. Заграничный паспорт выдали, разумеется, только самой Нине, дочь и муж должны были остаться в Москве. Нину это не смутило – ведь она рассчитывала вернуться максимум через две-три недели. С тем и расстались.

Нину увез берлинский экспресс, а Ян и Настенька остались ее ждать. Прошло две недели, три, потом месяц, Нина не звонила и не писала. Затем последовал неожиданный вызов в Наркомат иностранных дел. Серьезный молодой человек сообщил растерянному Петерсену, что его жена решила навсегда остаться в Германии, о чем официально уведомила советское посольство в Берлине. Никакого послания мужу и дочери она не оставила.

Месяца два Ян не находил себе места и все спрашивал: "Почему? За что? Чего ей здесь не хватало?" Потом он немного успокоился и понял, что нужно как-то жить дальше, хотя бы ради дочурки. Он выписал из Риги старушку-мать, которая и стала присматривать за Настенькой. Сам же он, чтобы унять душевную боль, с головой погрузился в работу. Насте вскоре было сказано, что мама умерла. В некотором смысле это было почти правдой.

Прошло несколько лет, Ян начал постепенно забывать свою жену, Настя росла, ходила в школу, радовала отца и бабушку хорошими отметками. Но однажды все изменилось: Ян увидел Нину на улице Горького. Почти не изменившаяся с годами супруга что-то внимательно рассматривала в витрине обувного магазина. Бывшего мужа она не заметила.

Сначала Ян подумал, что обознался (мало ли в Москве похожих женщин?), но, приглядевшись, понял, что это именно Нина. Он повел себя хладнокровно – не стал бросаться с объятиями, а по старой подпольной привычке решил все сначала разузнать. Петерсен осторожно проследил за бывшей супругой и выяснил, что она живет в общежитии Наркомтяжпрома и служит в наркомате секретаршей.

Ян все хорошенько обдумал и решил сообщить об этой встрече кому надо. Там быстро установили, что гражданка Нина Петерсен теперь по паспорту является Людмилой Михайленко, уроженкой города Полтава, незамужней, беспартийной. Согласно анкете, родители ее якобы были зарублены белоказаками, а сама она воспитывалась в детском доме. После восьмилетки окончила курсы машинисток, несколько лет работала в одной из местных типографий, а потом перебралась в Москву, где по рекомендации знакомых устроилась в Наркомтяжпром. На новой службе о ней отзывались исключительно хорошо – ценили за аккуратность и исполнительность.

Понятно, что Нину тут же взяли в разработку и вскоре обнаружили, что она регулярно встречается с немецким дипломатом фон Блюмом, кадровым сотрудником абвера. Брать ее сразу не стали – между Германией и Советским Союзом тогда были хорошие отношения, поэтому решили немного подождать. Но перед самой войной ее все же арестовали. Тогда и выяснили, что вскоре после приезда в Германию Нине предложили работать на абвер, и она дала согласие.

В 1939-м году через Польшу Нину забросили в СССР. С новыми документами она прибыла в Москву и устроилась работать в Наркомтяжпом, и лишь случайность оборвала ее блистательную шпионскую карьеру. Кстати, Нина так и не узнала, что ее обнаружил и выдал собственный муж.

Через месяц после ареста Нину перевели в Бутырку и посадили в камеру к Эльзе Шульц, которой поручили втереться к ней в доверие. Между двумя женщинами, несмотря на разницу в возрасте, установились хорошие отношения. Накануне эвакуации из Москвы арестанткам организовали "случайный" побег – предполагалось, что при немцах Нина поможет Эльзе Карловне устроиться на хорошее место, а та станет снабжать информацией московских подпольщиков. Расчет оказался верен, но лишь наполовину: Нина действительно не забыла о своей сокамернице и порекомендовала на должность переводчицы в штаб генерала Зеермана, однако Шульц не захотела работать на подпольщиков и выдала их абверу. Группа Яна Петерсена тогда с трудом избежала провала…

И вот теперь ему предстояло вновь встретиться с женой. Ян знал, что Нина во время пребывания в Москве не делала попыток найти его или Настю, что было довольно странно. Не было также ясно, как она поведет себя при личной встрече и удастся ли склонить ее к сотрудничеству. Все это предстояло выяснить, причем в самое ближайшее время.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Москва

26 февраля 1942 года

Старая площадь

Полковник Карл Остерман был сильно расстроен, впрочем, это еще слабо сказано – он был раздавлен и унижен. Хотя еще совсем недавно казалось, что он полностью контролирует ситуацию. ...