Джеймс Паттерсон, Эндрю Гросс Шут

Пролог Находка

Мужчина в коричневом твидовом костюме и темных солнцезащитных очках в черепаховой оправе пробился через шумную толпу взволнованных газетчиков, запрудившую ступеньки лестницы у входа в Исторический музей городка Боре.

— Вы можете рассказать нам об артефакте, доктор Мадзини? Он подлинный? Вы из-за него приехали? — сыпала вопросами какая-то женщина, тыча в лицо доктору микрофон с логотипом «Си-эн-эн». — Тесты на ДНК уже проведены?

Альберто Мадзини пребывал не в лучшем расположении духа. Откуда эти стервятники обо всем знают?

Он досадливо отмахнулся от репортеров и телеоператоров.

— Сюда, пожалуйста, доктор, — подсказал один из служащих музея. — Проходите.

В холле Мадзини ждала миниатюрная темноволосая женщина в черном брючном костюме. На вид ей было лет сорок с небольшим, и при появлении почтенного гостя она, похоже, едва удержалась от того, чтобы сделать реверанс.

— Спасибо, что приехали. Я Рене Лакас, директор музея. Попыталась, знаете ли, успокоить прессу, но… — Она пожала плечами. — Уже пронюхали, чем здесь пахнет. Как будто мы атомную бомбу нашли.

— Если обнаруженный вами артефакт окажется подлинным, — бесстрастно заметил Мадзини, — это будет посильнее атомной бомбы.

В качестве директора Ватиканского музея Альберто Мадзини исследовал и выносил авторитетное суждение о всех важных находках религиозного значения, обнаруженных за последние тридцать лет. О глиняных табличках якобы одного из учеников Иоанна, найденных в Западной Сирии. О первой Библии Верикотте. И то и другое хранилось теперь в сокровищницах Ватикана. Занимался Мадзини и подделками, число которых измерялось сотнями.

Рене Лакас провела гостя через холл XV века, выложенный плиткой с геральдическим гербом.

— Вы сказали, что реликвию обнаружили в раскопанной могиле? — спросил Мадзини.

— Да, при строительстве торгового комплекса. — Женщина улыбнулась. — Даже в центре города постоянно что-то строят. Бульдозер наткнулся на то, что было, по-видимому, криптой. Мы бы так ничего и не заметили, если бы пара саркофагов не развалилась у нас на глазах.

Вместе они вошли в маленькую кабину лифта, который поднял их на третий этаж.

— Могила принадлежала какому-то полузабытому герцогу, умершему в 1098 году. Сразу же провели кислотный и фотолюминесцентный тесты. Возраст вроде бы подходящий. Поначалу мы удивились: как могла столь ценная и древняя реликвия преодолеть полмира и оказаться в захоронении одиннадцатого века?

— И что же вы обнаружили? — спросил Мадзини.

— Похоже, наш герцог действительно принимал участие в крестовом походе. Известно также, что он искал реликвии, сохранившиеся со времен Иисуса. — Они подошли к двери директорского кабинета. — Советую вдохнуть поглубже, сейчас вы увидите нечто поистине необыкновенное.

Артефакт лежал на столе, на простой белой скатерти, и выглядел именно так, как и должна выглядеть столь бесценная вещь — скромно и непритязательно.

Только теперь Мадзини снял наконец солнцезащитные очки. Задерживать дыхание не пришлось — дух перехватило от первого же взгляда.

Господи, какая там атомная бомба!..

— Посмотрите внимательнее. Там есть надпись.

Доктор склонился над находкой. Да, надпись должна быть. Пока все сходилось. Вот и надпись. На латыни. Он прищурился. «Acre, Galilee…» Мадзини еще раз осмотрел артефакт. Возраст примерно тот. Нужные отметины на месте. Все соответствует описанию в Библии. Но как случилось, что эта вещь оказалась погребенной здесь?

— В общем-то это ничего не доказывает.

— Конечно, я понимаю, — пожала плечами Рене Лакас. — Но, доктор… я сама здешняя. Мой отец из долины, и его отец тоже оттуда, и отец его отца тоже. Задолго до того как могила была вскрыта, на протяжении сотен лет в этих краях рассказывают легенду… точнее, легенды. Здесь их знает любой мальчишка. Согласно им священная реликвия действительно попала сюда, в Боре, девятьсот лет назад.

Мадзини видел сотни реликвий, претендовавших на звание священных, но в этой ощущалась особенная, огромная сила, притягательная и будоражащая. Его вдруг охватило желание встать перед ней на колени. Не в силах противиться этому, важный гость почтительно опустился на каменный пол, словно узрел самого Иисуса Христа.

— Я ждала вашего приезда, чтобы позвонить кардиналу Перро в Париж, — сказала женщина.

— Забудьте о Перро. — Мадзини поднял голову и провел языком по пересохшим губам. — Мы позвоним папе римскому.

Он никак не мог отвести взгляд от невероятного артефакта, лежавшего на обычной белой скатерти. Это был не просто пик его карьеры — это было чудо.

— Есть еще кое-что, — сказала мадемуазель Лакас.

— Что? — пробормотал Мадзини. — Что еще?

— Согласно той самой легенде, бесценная реликвия давно находится здесь. Только принадлежала она не герцогу, а человеку куда более низкого положения.

— Кто же был тот простолюдин, сумевший завладеть столь ценной вещью? Священник? Или, может, разбойник?

— Нет. — Карие глаза Рене Лакас округлились. — Он был шутом.

Часть первая Происхождение комедии

Глава 1

Вилль-дю-Пер, городок в южной Франции, 1096 г.

В церкви звонили колокола.

Громкий, тревожный перезвон эхом разлетался по полуденному городку.

За четыре прожитых здесь года я лишь дважды слышал, чтобы колокола звонили средь бела дня. В первый раз — когда пришло известие о смерти королевского сына. Во второй — когда через город пронесся отряд соперника нашего господина. Пронесся, оставив убитыми восемь человек и сожженными до основания чуть ли не все жилища.

Что происходит?

Я метнулся к окну постоялого двора, который держал вместе со своей женой, Софи. Люди, многие с инструментами, сбегались на площадь. «Что случилось? — вопрошали они. — Кому нужно помочь?»

Затем всеобщее внимание обратилось к Арно, владельцу небольшого участка у реки. Промчавшись по мосту на своем муле, он вытянул руку в сторону дороги и закричал:

— Идут! Они идут! Они уже почти здесь!

С востока вдруг долетел разноголосый гул. Я перевел взгляд на деревья, прищурился… и разинул рот. Господи, мне это снится, сказал я себе. Ведь в наших краях появление странствующего торговца с тележкой уже считалось событием. Я моргнул… и еще раз…

Такого скопления народа видеть мне еще не приходилось! Теснясь на ведущей в селение узкой дороге, гудящая людская масса вытянулась насколько хватало глаз.

— Софи, сюда! Быстрее! — крикнул я. — Тут такое…

Жена, с которой мы прожили уже три года, подбежала ко мне. Золотистые волосы прикрывала белая шапочка.

— Матерь Божья… Хью…

— Это армия, — пробормотал я, сам еще не веря увиденному. — Армия Крестового похода.

Глава 2

Призыв папы долетел даже до нашего городка, Вилль-дю-Пер. Мы уже слышали о людях, которые, побросав семьи и нашив на одежду крест, движутся по направлению к Авиньону. И вот они здесь… армия крестоносцев идет маршем через Вилль-дю-Пер!

Но какая армия! Запрудившие дорогу несметные толпы скорее походили на сброд, о котором говорилось в писаниях Исайи и Иоанна. Мужчины, женщины, дети, вооруженные дубинками и захваченными прямо из дому орудиями мирного труда. Сколько их там было? Тысячи. Никакой единой формы, никаких доспехов — только лишь пыльные красные кресты, неуклюже нашитые или намалеванные краской на драных рубахах. И во главе этого сброда не какой-нибудь доблестный герцог или король в украшенной гербом кольчуге, гордо восседающий на благородном коне, нет — маленького росточка человечек в домотканой монашеской рясе, босоногий, лысоватый, в соломенной шляпе вместо короны, ехал впереди на обыкновенном муле.

— Если они чем напугают и обратят в бегство турок, то лишь своим ужасным завыванием, — заметил я, качая головой, — а уж никак не мечами.

На наших с Софи глазах колонна достигла каменного моста на окраине городка. Молодежь и старики, мужчины и женщины, с пиками, булавами и древними мечами, некоторые в ржавых рыцарских доспехах. Телеги, тачки и повозки, усталые мулы и оторванные от плуга лошади. Тысячи и тысячи.

Жители городка замерли, в изумлении тараща глаза. Выбежавшие вперед дети пританцовывали возле монаха. Ничего подобного никто из нас прежде не видел. Здесь никогда ничего не происходило!

Я и сам стоял пораженный, словно явился свидетелем чуда.

— Софи, скажи мне, что ты видишь?

— Что я вижу? Я вижу армию, в которой все либо святые, либо полные дураки. В любом случае экипирована она уж точно хуже некуда.

— Но приглядись хорошенько, здесь же нет ни единого дворянина. Самые обычные люди вроде нас с тобой.

Внизу под нами огромная колонна сбивалась в толпу, заполняя главную площадь. Странный монах остановил мула, потянув за поводья. Какой-то бородатый рыцарь помог ему спешиться. Встречать монаха вышел городской священник, отец Лео. Пение прекратилось, крестоносцы опустили оружие и кирки. Все население городка сбежалось к крохотной площади. Каждый хотел послушать, что скажет предводитель воинства.

— Меня зовут Петр Пустынник^[1]. — Голос монаха прозвучал на удивление громко и сильно. — Его святейшество папа римский Урбан доверил мне возглавить армию защитников веры, дабы привести ее в Святую землю и вырвать священный гроб из рук язычников. Есть ли здесь воистину верующие?

Странное впечатление производил этот монах — бледный, с длинным носом, придававшим ему сходство с мулом, в бурой от грязи рваной рясе и босоногий. Однако когда он говорил, то как будто вырастал, и голос его, наливаясь мощью и уверенностью, звенел не хуже колокола.

— Земля, на которой Господь наш принес великую жертву, осквернена нечестивыми турками. Поля, по которым текли некогда молоко и мед, политы ныне кровью христианских мучеников. Церкви разорены и преданы огню, святилища уничтожены. Бесценные реликвии веры, кости святых, брошены голодным псам; заветные сосуды, хранившие кровь самого Спасителя, валяются, как мусор, как бутыли с прокисшим вином.

— Присоединяйтесь к нам! — загудела толпа крестоносцев. — Побьем поганых и воссядем с Господом на небесах.

— Тем, кто пойдет с нами, — продолжал монах, назвавшийся Петром, — тем, кто отложит мирские дела и вступит в ряды нашей армии Крестового похода, Его святейшество папа Урбан обещает неслыханное вознаграждение. Богатство, добычу и славу в битве. И не только это. Его святейшество берет на себя заботу о ваших семьях, обо всех, кто, исполняя долг, останется здесь. Им — вечная жизнь в раю, у ног благодатного Господа нашего. Вернувшимся из похода — свободу от крепостной зависимости. Кто с нами, храбрецы?

Монах распростер руки, приглашая всех вступать в его войско. И надо признать, устоять перед таким призывом было невозможно.

Одобрительные возгласы доносились со всех сторон. Люди, которых я знал годами, кричали:

— Я… я пойду!

Я видел, как Мэтт, старший сын нашего мельника, вскинул руки и обнял мать. Видел, как кузнец Жан, силач, гнущий железо голыми руками, опустился на колени и принял крест. Еще несколько человек, в большинстве своем молодые парни, сбегав домой за вещами, тоже соединились с толпой воинов веры.

— Dei leveult! — кричали все. — Бог того хочет!

Кровь моя вскипела. Какое невероятное приключение ожидает их всех. Какие богатства! Какие трофеи! Какая редкая возможность раз и навсегда изменить свою судьбу. Душа моя ожила. Я подумал о свободе, которую смогу обрести в походе, о сокровищах, которые захвачу по пути. В какой-то миг я уже почти поднял руку и открыл рот, чтобы крикнуть: «Я тоже пойду с вами! Я принимаю крест!»

Но тут рука Софи легла на мое плечо, и я прикусил язык.

Еще немного, и процессия тронулась в путь. Крестьяне и каменщики, хлебопеки и служанки, шлюхи, жонглеры и преступники подняли на плечи мешки и самодельное оружие и затянули песню. Петр Пустынник взобрался на мула, кивком благословил наш городок и вытянул руку в направлении на восток.

С тоской и грустью смотрел я им вслед. С той тоской и жаждой перемены мест, которая, как мне казалось, осталась в прошлом. В юности я много путешествовал. Мое детство прошло среди голиардов^[2], странствующих монахов и школяров. Было в тех днях что-то такое, о чем я все еще скучал, что застыло, уснуло во мне за годы жизни в Вилль-дю-Пер, но не умерло.

Мне недоставало свободы. И свободы не только для себя, но и для Софи и наших будущих детей.

Глава 3

Двумя днями позже другие гости пожаловали в наш городок.

Сначала с запада докатился страшный, сотрясающий землю шум, потом появилось облако пыли — всадники неслись во весь опор! Я катил бочку из подвала, когда вдруг начали падать бутыли и кувшины. Страх и растерянность сжали сердце. Я вспомнил, как два года назад банда разбойников напала на наш городок. Беда не обошла ни один дом, и те, что не были сожжены, подверглись разграблению.

Сначала громкий, пронзительный вопль, потом крик. Дети, игравшие на площади в мяч, рассыпались в стороны. Восемь тяжелых боевых коней с грохотом проскакали по мостику. Восседавшие на них рыцари носили пурпурный с белым цвета нашего сеньора, Болдуина Трейльского.

Отряд остановился на площади. В старшем из рыцарей я узнал Норкросса, кастеляна нашего сеньора, его верного служаку. Оглядев деревушку, он громко спросил:

— Это Вилль-дю-Пер?

— Должно быть, мой господин, так оно и есть, судя по вони, — с презрительной ухмылкой ответил один из его спутников. — Нам было сказано держать на восток, пока не потянет дерьмом, а потом уже ехать прямо на сию вонь.

Присутствие этих людей не предвещало ничего хорошего. Я медленно направился к площади. Сердце тревожно стучало. Случиться могло что угодно. Где же Софи?

Норкросс слез с коня, за ним последовали остальные. Кони тяжело храпели. Под полуопущенными веками глаза кастеляна казались темными и лишь иногда поблескивали узкой серебристой полоской, на подбородке пробивалась редкая бородка.

— Приветствую вас от лица вашего сеньора, Болдуина, — громко, чтобы все слышали, начал он, выходя на середину площади. — До него дошло известие, что тут прошел какой-то жалкий сброд во главе с неким болтливым отшельником.

Пока кастелян держал речь, его люди начали шнырять по городку, расталкивая женщин, отбрасывая попадающих под ноги ребятишек, по-хозяйски заглядывая в дома. На их грубых лицах как будто было написано: «Убирайся с дороги, дерьмо. Ты — никто, пустое место. Мы здесь хозяева».

— Ваш господин попросил меня поговорить с вами, — объявил Норкросс. — Он надеется, что никто из вас не поддался бредням этого безумца. Хрен у него давно отсох, но мозги высохли еще раньше.

Теперь я понял, что делают здесь Норкросс и его приспешники. Они пытались пронюхать, кто из подданных Болдуина принял крест и ушел на восток.

Норкросс расхаживал по площади, пытливо вглядываясь в лица собравшихся.

— Ваш господин и повелитель — Болдуин, и ему вы обязаны служить, а не траченному молью, дряхлому отшельнику. Болдуину вы обязаны повиноваться, а не кому-то другому. Только он может защитить вас, а не какой-то папа римский.

Вот тогда-то я наконец увидел Софи, спешащую от колодца с ведром. С ней была жена мельника, Мари, и их дочь, Эме. Перехватив взгляд жены, я сделал знак держаться подальше от Норкросса и его головорезов.

Отец Лео выступил вперед.

— Если дорога тебе душа твоя, рыцарь, — смело сказал священник, — не хули тех, кто сражается ныне во славу Господа. И не сравнивай свою защиту с той, что дает святой папа. Это богохульство.

Отчаянные крики заставили нас повернуться. Два рыцаря из отряда Норкросса, схватив за волосы, тащили мельника Жоржа и его младшего сына, Ало.

Обоих бросили на землю посреди площади. Как они узнали?..

Норкросс как будто даже обрадовался. Подойдя к съежившемуся от страха мальчишке, он наклонился и сжал его лицо рукой в тяжелой перчатке.

— Вот как ты заговорил, священник? Значит, папа может защитить вас, а? — Он усмехнулся. — Ну что ж, почему бы нам и не проверить, чего на самом деле стоит его защита?

Глава 4

Как же мне было стыдно из-за нашей полной, очевидной беспомощности. Звеня мечом, Норкросс направился к испуганному мельнику.

— А скажи-ка, мельник, — усмехнулся кастелян, — разве не два сына было у тебя на прошлой неделе?

— Мой старший, Мэтт, ушел в Воклюз, — сказал Жорж и посмотрел на меня. — Учиться работе с металлом.

— Работе с металлом…

Норкросс кивнул и, поджав губы, улыбнулся, словно говоря: «Я же знаю, что это все куча дерьма». Жорж был моим другом. Сердце сжалось от сострадания. Я пытался вспомнить, какое оружие есть у меня на постоялом дворе и не могли бы мы, если понадобится, дать отпор рыцарям.

— Если твой старший сын ушел, — продолжал Норкросс, — то как же ты собираешься платить подати герцогу, ведь рабочих рук стало меньше на треть?

Взгляд Жоржа заметался.

— Мы справимся, мой господин. Я стану работать еще больше.

— Хорошо. — Норкросс снова кивнул и шагнул к мальчишке. — В таком случае ты справишься и без этого, верно?

Он схватил девятилетнего Ало за ворот, дернул вверх, ровно мешок сена, и потащил визжащего и брыкающегося парнишку к мельнице.

Проходя мимо притихшей дочери мельника, кастелян подмигнул своим людям.

— Угощайтесь. У нашего мельника такое милое зерно.

Рыцари расхохотались и, схватив кричащую бедняжку Эме, потащили ее в мельницу.

Страшный спектакль разворачивался на моих глазах. Норкросс снял с седла моток веревки и с помощью одного из своих прислужников начал привязывать Ало к большому мельничному колесу, наполовину сидящему в реке.

Бедняга Жорж припал к ногам кастеляна.

— Разве я не служил моему господину верой и правдой? Разве не исполнял все свои обязанности?

— Проси защиты у Его святейшества, — со смехом ответил Норкросс, захлестывая веревкой запястья и лодыжки мальчика.

— Отец, отец! — взывал насмерть перепуганный Ало.

Норкросс повернул колесо, и под отчаянные крики Жоржа и Мари их сын погрузился в реку. Подержав мальчика под водой, кастелян медленно поднял его над поверхностью. Ало вынырнул, хватая ртом воздух.

— Что скажешь, святой отец? — Презренный рыцарь повернулся к нашему священнику. — Так-то защищает вас ваш папа? Ты на это рассчитывал?

Поворот колеса, и ребенок вновь скрылся под водой. Городок содрогнулся от ужаса.

Я досчитал уже до тридцати.

— Помилуйте! — вскричала, падая на колени, Мари. — Он ведь всего лишь ребенок.

Норкросс не спеша взялся за колесо, Ало, задыхаясь, выкашливал попавшую в легкие воду, из-за двери мельницы доносились слабые крики Эме. Мне и самому не хватало воздуха. Необходимо было что-то делать, пусть даже рискуя собственной жизнью.

— Сир. — Я выступил вперед и поклонился Норкроссу. — Я помогу мельнику с податями. Он будет отдавать на треть больше.

— А ты еще кто такой, морковная голова?

Рассерженный рыцарь обернулся и с изумлением воззрился на мои ярко-рыжие волосы.

— Если так угодно моему господину. — Еще шаг вперед. И еще. Я готов был нести любую чушь, лишь бы отвлечь его от мальчика. — Мы дадим нашему господину два бушеля морковки!

Я собирался продолжить, заболтать его, рассмешить, потешить, сделать все, что в моих силах, но тут один из приспешников кастеляна пришпорил коня. Перед глазами мелькнула шипованная перчатка, и в следующее мгновение эфес меча обрушился на мою голову.

Я упал на землю, но все же услышал вскрик Софи:

— Хью, Хью!

— Этот, с морковной головой, должно быть, большой приятель мельника, — ухмыльнулся Норкросс. — Или его женушки. Так, говоришь, на треть? Что ж, от имени твоего господина принимаю это предложение. С сегодняшнего дня подати увеличены на треть.

Говоря это, кастелян снова опустил колесо. Лежа на земле, я слышал заглушенный водой стон Ало.

— Хотите драться? — заорал Норкросс. — Так деритесь во славу вашего сеньора, когда он потребует от вас этого. Но закон есть закон. Вы же понимаете, что такое закон? Понимаете?

Он не торопился поворачивать колесо, даже облокотился на него.

И тогда по толпе пронесся жалобный призыв:

— Помилуйте… поднимите мальчика. Поднимите.

Я сжал кулаки, мысленно ведя счет. Двадцать… тридцать… сорок…

Норкросс картинно вскинул бровь.

— Боже… совсем забыл о времени.

Он медленно повернул колесо, и город увидел распухшее, с широко открытыми глазами лицо мальчика. Рот у него был открыт, но жизнь уже ушла.

Мари дико вскрикнула, по лицу Жоржа текли слезы.

— Какая жалость, — вздохнул Норкросс, вращая колесо, пока безжизненное тело ребенка не оказалось вверху. — Похоже, доля мельника ему все же не по плечу.

Жуткая тишина повисла над деревней. И нарушили ее лишь всхлипы вышедшей из мельницы на подгибающихся ногах Эме.

— Трогаемся! — Норкросс дал знак своим рыцарям. — Думаю, они тут поняли, что хотел донести до них герцог.

Пересекая площадь, он остановился около меня и опустил ногу в тяжелом сапоге на мою шею.

— И не забудь про свое обещание, морковная голова. Я присмотрю за тем, как ты будешь расплачиваться со своим господином.

Глава 5

Тот страшный день перевернул мою жизнь. Вечером, когда мы лежали в постели, я рассказал Софи обо всем, что случилось, ничего не утаив. Мы всегда всем делились, как плохим, так и хорошим. Комнатка, служившая спальней, помещалась позади постоялого двора, и кроватями нам служили расстеленные на полу перьевые тюфяки. Я нежно поглаживал длинные белокурые волосы Софи, спускавшиеся едва ли не до талии. Каждое ее движение, каждый вздох напоминали, как сильно я люблю ее. Моя любовь нисколько не ослабела с того дня, когда мы впервые увидели друг друга.

Да, то была любовь с первого взгляда. А ведь мне тогда едва исполнилось десять лет!

Детство мое прошло в постоянных разъездах с группой странствующих голиардов, которым меня в совсем юном возрасте отдали после смерти матери, любовницы какого-то священника, когда скрывать мое присутствие в его доме стало невозможно. Эти люди отнеслись ко мне как к своему и воспитали соответственно, обучив латыни, грамматике и логике, преподав основы чтения и письма.

Но прежде всего они научили меня играть. Мы останавливались в больших городах — Ниме, Клюни, Пю, где собирали толпы зевак, желающих послушать непристойные песенки, посмотреть на жонглеров и гимнастов. Каждое лето наш путь пролегал через Вилль-дю-Пер. Однажды я увидел Софи на постоялом дворе, принадлежавшем ее отцу, и она, смутившись, все же не успела спрятать от меня свои голубые глаза. Позднее я заприметил ее, когда она подглядывала за нами — за мной! — во время репетиции, и, сорвав подсолнух, подошел к ней.

— Что на входе бывает твердым, а на выходе мягким?

Глаза у нее широко раскрылись, а щечки зарделись.

— Только у дьявола могут быть такие ярко-рыжие волосы, — сказала она и убежала.

Я так и не успел дать ответ: капуста.

Каждый раз, когда мы возвращались, я приходил к ней с подсолнухом, а тем временем неуклюжая девочка постепенно превращалась в самую красивую девушку из всех, кто попадался мне на глаза. Она же встречала меня шутливым стишком:

Как-то я назвал ее своей принцессой, а Софи ответила, что у меня таких принцесс, должно быть, в каждом городе по дюжине. Но это было не так. Каждый раз я обещал вернуться и всегда возвращался. А потом просто остался.

Те три года, что мы были женаты, стали самыми счастливыми. Впервые в жизни я чувствовал, что не хочу уезжать. Впервые в жизни я влюбился.

Но в ту ночь, когда мы лежали, обнявшись, на перьевых тюфяках, что-то говорило мне, что больше я так жить не могу. Ярость и гнев клокотали в сердце, ужас случившегося днем переполнял душу. Я знал, что это никогда не кончится, что на место одного Норкросса всегда придет другой, что вместо одной подати всегда появится другая, еще более тяжкая. Я знал, что Ало — не последний, что та же участь грозит каждому. И вполне может случиться, что однажды к мельничному колесу привяжут моего сына.

Так будет до тех пор, пока мы не получим свободу.

— Софи, мне нужно сказать тебе нечто очень важное.

Я поудобнее пристроился к ее теплой спине.

Софи уже почти уснула.

— А это не подождет, Хью? Что может быть важнее того, чем мы только что поделились друг с другом.

Я глубоко вздохнул.

— Раймунд Тулузский собирает армию. Мне рассказал Поль, возчик. Через несколько дней они выступят в Святую землю.

Софи повернулась и посмотрела на меня как-то неуверенно, должно быть, еще не понимая, зачем я сообщаю ей об этом.

— Я должен идти.

Ошарашенная известием, она приподнялась.

— Ты хочешь принять крест?

— Дело не в кресте, за это я бы драться не стал. Но Раймунд пообещал свободу всем, кто вступит в его армию. Свободу, Софи… Ты же видела, что случилось сегодня.

Она села.

— Да, Хью, видела. И поняла, что Болдуин никогда не освободит тебя. Как и никого из нас.

— Придется, — не согласился я. — У него просто не будет иного выбора. Они с Раймундом союзники, ему некуда деться. Подумай, милая, как все изменится. Кто знает, что меня там ждет? Что я смогу найти? По рассказам, там полным-полно сокровищ, которые только и ждут, когда же их возьмут. А священные реликвии? Одна может стоить больше, чем тысяча постоялых дворов вроде нашего.

— Ты уходишь, — отводя глаза, прошептала она, — из-за того, что я не смогла родить тебе ребенка.

— Нет, нет! Никогда так не говори! И даже не думай! Я люблю тебя больше всего на свете. Каждый день, когда я вижу, как ты убираешь двор или возишься на кухне в дыму и копоти, я чувствую себя самым счастливым человеком на земле. Нам суждено быть вместе, мы предназначены друг другу. Ты и не заметишь, как я вернусь.

Софи кивнула, хотя я и видел, что не убедил ее.

— Ты ведь не воин, Хью. Тебя могут убить.

— Я сильный и ловкий. Здесь никто не способен повторить мои трюки.

— И никто не желает слушать твои глупые шуточки, — фыркнула Софи. — Кроме меня.

— Ну, тогда я напугаю неверных своими ярко-рыжими волосами.

Мне показалось, что по губам ее скользнула тень улыбки. Я взял Софи за плечи и посмотрел ей в глаза.

— Я вернусь. Клянусь! Как в детстве, помнишь? Я всегда говорил, что вернусь, и всегда возвращался.

Софи неохотно кивнула. Ей было страшно, но и мне тоже. Я прижал ее к груди и погладил по волосам.

Софи подняла голову и поцеловала меня. В поцелуе смешались страсть и слезы.

Желание поднялось во мне, и я ничего не мог с этим поделать. Софи хотела того же — это было видно по ее глазам. Я обнял ее за талию, и она уселась на меня сверху. Тело мое словно озарилось ее теплом.

— Софи…

Мы двигались в едином, доведенном до совершенства ритме, и она чуть слышно постанывала от наслаждения. И что только взбрело мне в голову? Как я могу ее оставить? Как можно быть таким дураком?

— Ты вернешься, Хью?

Наши взгляды встретились.

— Клянусь. — Я привстал и вытер застывшую на ее щеке слезинку. — Кто знает, может, твой муж станет рыцарем. Может быть, он вернется с несметными сокровищами, покрыв свое имя славой.

— Ты мой рыцарь, — прошептала Софи. — А я — твоя королева.

Глава 6

Утро того дня выдалось ясным и свежим, небо было чистое. Я поднялся еще до восхода. Накануне вечером жители нашего городка устроили в мою честь настоящий пир. Все пожелания и напутствия были произнесены, я распрощался с друзьями и знакомыми.

Оставалось последнее прощание.

У двери Софи вручила мне дорожный мешок со сменой одежды, ломтем хлеба и веточкой лесного ореха, чтобы чистить зубы.

— Там может быть холодно. Вам придется перебираться через горы. Возьми что-нибудь теплое. Я сейчас принесу кожух.

Я остановил ее:

— Софи, сейчас лето. Кожух понадобится зимой, когда я вернусь.

— Тогда давай положу побольше еды.

— С голоду не умру. — Я гордо выпятил грудь. — Люди будут только рады накормить крестоносца.

Софи с улыбкой посмотрела на мое ветхое платье и камзол из телячьей кожи и покачала головой.

— Не очень-то ты похож на крестоносца.

Я улыбнулся в ответ.

— И вот что еще… — Она вдруг подбежала к столу у очага и тут же вернулась с вырезанным из бука и раскрашенным цветочками гребнем для волос. Когда-то он принадлежал ее матери, и я знал, что после постоялого двора это самая ценная для Софи вещь. — Возьми его с собой, Хью.

— Спасибо, но там, куда я отправляюсь, на человека с женским гребнем будут смотреть как на сумасшедшего, — попытался отшутиться я.

— Там, куда ты отправляешься, мой милый, он понадобится тебе больше всего. — К моему удивлению, Софи переломила гребень пополам и протянула одну половинку мне. Мы составили половинки, и они совпали так, что трещина была совершенно не заметна. — Никогда не думала, что придется прощаться, — проговорила она, едва сдерживая слезы. — Думала, мы всю жизнь проживем вместе.

— Так все и будет.

Мы снова сложили половинки гребня в единое целое.

Я обнял Софи и крепко поцеловал. Ее худенькое тело дрожало, но она изо всех сил пыталась держаться. Все слова были сказаны.

— Ну…

Я вздохнул и улыбнулся.

Мы еще долго стояли, не разнимая рук, а потом я вспомнил про свой подарок и вынул из кармана камзола маленький подсолнух, который сорвал рано утром за рекой.

— Я вернусь, Софи, и принесу тебе подсолнух.

Она взяла его, и ее глаза наполнились слезами.

Закинув мешок за спину, я вгляделся в ее чудесное, мокрое от пролившихся-таки слез лицо.

— Я люблю тебя, Софи.

— Я тоже люблю тебя, Хью, и уже жду, когда ты принесешь следующий подсолнух.

Я зашагал к дороге на запад, в сторону Тулузы. На каменном мосту в самом конце деревни я оглянулся и в последний раз посмотрел на постоялый двор. Последние три года он был моим домом. Здесь я провел самое счастливое время.

Я помахал Софи. Она смотрела мне вслед, держа в одной руке подсолнух, а в другой половинку гребня.

И тогда, чтобы хоть немного развеселить жену, я смешно подпрыгнул и продолжил путь, вслушиваясь в долетавший издалека смех.

Такой она и осталась в моей памяти. С длинными, до пояса, золотистыми волосами. С улыбкой на заплаканном лице. Смеющаяся звонко, как девчонка.

Этот образ я носил с собой следующие два года.

Глава 7

Год спустя, где-то в Македонии

Рыцарь с густой черной бородой осадил коня на крутом склоне горного хребта и закричал:

— Вперед, вы, принцессы, а не то так и не увидите турецкой крови. Шевелитесь!

Шевелитесь… Мы шли и шли уже несколько месяцев. Месяцы казались годами, нам всего недоставало, но при этом ничего и не происходило, если не считать стертых в кровь ног да блох в бороде.

Мы прошли Европу и перевалили через Альпы. Поначалу все держались плотно, не отставая, встречая теплый прием в каждом попадавшемся на пути городке. На нас были чистые рубахи с ярким крестом, шлемы блестели на солнце.

Потом были горы Сербии, где каждый шаг грозил стать последним, где за каждым перевалом могла скрываться засада. Немало смельчаков, горящих желанием сразиться во славу Господа, погибли на моих глазах, сорвавшись с криком в пропасть или получив в грудь сербскую либо мадьярскую стрелу. А ведь до турок оставалась еще тысяча миль.

Все это время нам без устали твердили, что армия Петра ушла далеко вперед, громя неверных и собирая богатую добычу, а в это время наши предводители ругались и спорили между собой, тогда как остальные едва тащились под немилосердным солнцем, торгуясь и дерясь за кусок хлеба.

Я пообещал Софи, что вернусь через год. Теперь слова обещания звучали издевательской насмешкой, снова и снова приходя ко мне в снах.

За время пути я приобрел двух друзей. Один, по имени Никодим, был старый грек, обученный наукам и языкам. Несмотря на тяжелую сумку с сочинениями Аристотеля, Евклида и Боэция, он ухитрялся не отставать от нас. Мы называли его Профессором. Нико уже совершал паломничества в Святую землю и знал язык турок. Немало часов он потратил на то, чтобы научить чему-то и меня. К армии старый грек присоединился в качестве переводчика. Седая борода и побитое молью платье обеспечивали ему репутацию предсказателя, но каждый раз, когда в ответ на вопрос изнывающего от усталости воина: «Где мы, Профессор?» — следовало уклончивое: «Близко», вера в его способности получала серьезный удар.

Вторым стал Робер с гусыней по кличке Гортензия, проникший в наши ряды, когда армия проходила через Апт. Робер утверждал, что ему шестнадцать, но достаточно было только посмотреть на его свежее безусое лицо, чтобы понять — парень врет.

— Буду рубить турок, — хвастал он, размахивая самодельным ножом.

Я дал ему удобную для ходьбы палку.

— Начни с этого.

С той минуты Робер и его гусыня стали нашими неизменными спутниками.

Лето уже заканчивалось, когда армия наконец выбралась из гор.

— Где мы, Хью? — простонал юноша, окидывая взглядом открывшуюся перед нами глубокую долину.

— По моим расчетам… — бодро начал я, — сейчас минуем тот кряж, и слева должен быть Рим. Не так ли, Нико? Мы ведь все паломники в город святого Петра, верно? Или… вот черт, да это же крестовый поход!

По цепочке изнуренных воинов прошелестел смех.

Никодим начал было что-то объяснять, но все закричали, чтобы он придержал язык.

— Знаем, Профессор, знаем. Близко, да? — съязвил тощий испанец с крючковатым носом, заслуживший кличку Мышь.

Внезапно я услышал доносящиеся спереди крики. Всадники подстегнули утомленных лошадей и поскакали к краю хребта.

Робер кинулся вслед за ними.

— Если там драчка, я займу тебе место, Хью.

Откуда только силы взялись! Я схватил щит и побежал вперед. Горы впереди расступались, образуя широкий проход. Сотни людей, как благородных рыцарей, так и простолюдинов, уже столпились там.

Только на сей раз опасность никому не угрожала. Люди хлопали друг друга по спине, воздевали руки вверх, размахивали мечами и швыряли в воздух шлемы.

Вдалеке серая цепочка холмов прерывалась узкой синей полоской.

— Босфор! — кричали люди.

Босфор!

— Господи, — прошептал я. — Мы дошли!

Радостные крики становились громче и громче, все указывали на раскинувшийся на краю перешейка и обнесенный крепостной стеной город. Константинополь! У меня перехватило дух. Ничего подобного я еще не видел. Сияющий сквозь повисшую над ним дымку, город казался бесконечным.

Многие рыцари опустились на колени, дабы вознести молитву. Другие, слишком уставшие для подобных церемоний, просто склонили головы и плакали.

— Что происходит? — вертя головой, спросил Робер.

— Что происходит? — повторил за ним я и, наклонившись, взял горсть земли и опустил ее в мешок. Потом схватил мальчишку и подбросил вверх. — Видишь вон те холмы за проливом?

Он кивнул.

— Ну, друг, точи свой нож. Это турки!

Глава 8

Две недели отдыхали мы у ворот Константинополя.

Такого города, с громадными, сверкающими на солнце куполами церквей, сотнями высоких башен, руинами римских построек и храмов, с улицами, вымощенными гладким камнем, я еще не видел.

Его жители, собравшись на массивных стенах, приветствовали нас восторженными криками. Таких ярких, разноцветных, всех оттенков красного и пурпурного одежд из хлопка и шелка я тоже еще не видел. Кого здесь только не было. Европейцы, черные рабы из Африки, желтокожие китайцы. И от них не воняло! Все эти нарядно одетые люди были умыты и распространяли приятные ароматы.

Даже мужчины!

В юности я побывал во многих странах Европы и выступал в больших городах, но никогда не бывал в таком, который, пусть и отдаленно, походил бы на этот! Золото здесь чуть ли не приравнивалось к жести. Прилавки на рынках ломились от разнообразнейших экзотических товаров. Поторговавшись, я приобрел позолоченную шкатулку для благовоний, чтобы, вернувшись, подарить ее Софи.

— Вот и первая реликвия! — рассмеялся Нико.

От новых, незнакомых запахов тмина и имбиря кружилась голова; глазами я пожирал фрукты, вкуса которых не знал, — апельсины и инжир.

Я впитывал в себя все новое и необычное, чтобы рассказать потом Софи. Нас встречали как героев, а мне еще ни с кем не пришлось драться. Я уже думал, что если так пойдет и дальше, то домой я вернусь не только свободным, но и принесу неведомые ароматы.

Но рыцари и знать гнали нас дальше.

— Крестоносцы, вы пришли сюда не за серебром и мылом, а чтобы послужить славе Господней!

Мы распрощались с Константинополем и на деревянных плотах переправились через Босфор. И наконец-то вступили в страну ужасных турок!

Первые попавшиеся нам крепости оказались безлюдными и покинутыми, города сожженными и начисто разграбленными.

— Неверные — трусы, — насмехались крестоносцы. — Прячутся, как белки в дупло.

Тут и там мы замечали нарисованные красным кресты, указывавшие на то, что здесь уже прошла армия Петра.

Дворяне торопили:

— Быстрее, быстрее, шевелите ногами, лодыри, или отшельник захватит всю добычу и ничего нам не оставит.

И мы спешили, хотя теперь у нас появились новые враги: невыносимая жара и мучительная жажда. Мы жарились на солнце, точно свиньи, высасывая из бурдюков последние капли воды. Набожные мечтали о выпавшей на их долю священной миссии, благородные, несомненно, о святынях и славе, простаки о том, что наконец-то и они на что-то сгодятся.

Неподалеку от Киботоса мы впервые почувствовали близость противника. Несколько всадников в тюрбанах и длинных одеждах промчались вблизи наших флангов, выпустили стрелы, не причинившие никому никакого вреда, и скрылись за холмами, точно проказливые мальчишки.

— Гляньте только, удирают! — засмеялся Робер.

— Пошли за ними свою гусыню. — Я изобразил убегающего цыпленка. — Они, наверно, приходятся ей братьями.

Стоящий на краю густого леса Киботос тоже выглядел брошенным. Никто не хотел терять время, все горели желанием догнать армию Петра, но, испытывая острую нехватку воды, мы были принуждены войти в город.

Первое, что я почувствовал, был сильный, неприятный запах.

Никодим взглянул на меня:

— Ты тоже его уловил, а, Хью?

Я кивнул. Мы слишком часто хоронили мертвых, чтобы не узнать эту вонь. Только сейчас она была в тысячу раз сильнее. Сначала я подумал, что турки, отступая, перерезали скот, но когда мы подошли ближе, то увидели дымящийся город, полный трупов.

Тела лежали везде. Море человеческих тел и отрубленных членов. Отрезанные, с неподвижными, пустыми глазами головы и отсеченные руки и ноги плавали в лужах крови, быстро впитывающейся иссушенной землей. Здесь устроили настоящую бойню. Мужчин и женщин резали, как больных животных, обнаженные выпотрошенные трупы валялись в пыли, обугленные, почерневшие головы торчали на пиках и кольях. Стены покрывали красные кресты — нарисованные кровью.

— Что здесь произошло? — пробормотал какой-то воин.

Кто-то отворачивался, закрывая лицо, кого-то рвало. Меня тошнило, а в животе словно открылась бездонная яма.

Из-за деревьев осторожно вышли люди в грязных, рваных одеждах, с почерневшей от крови и пепла кожей. По их наполненным ужасом глазам и ввалившимся лицам было видно, что они пережили нечто воистину страшное и чудом выжили. Турки то были или христиане — сказать никто не мог.

— Армия Петра разбила нечестивых! — крикнул Робер. — Они уже идут к Антиохии.

Никодим покачал головой.

— Армия Петра перед нами, — мрачно проговорил он. — Вернее, то, что от нее осталось.

Глава 9

В ту ночь считанные единицы, кто остался в живых, собрались у костра, впервые за несколько недель получив возможность насладиться настоящей пищей. Они-то и поведали нам о судьбе, постигшей армию Петра Пустынника.

Поначалу крестоносцы добились некоторых успехов.

— Турки бежали от нас, как трусливые зайцы, — рассказывал старый рыцарь. — Сдавали нам города. Оставляли мечети. Все радовались и кричали: «К лету будем в Иерусалиме». Мы разделили силы. Одна часть, в шесть тысяч человек, двинулась на восток, к турецкой крепости Ксеригордон. До нас дошли слухи, что там хранятся какие-то священные реликвии. Другая часть задержалась.

Через месяц мы узнали, что вражеская крепость захвачена и наши товарищи делят богатую добычу. Упоминалось даже о сандалиях самого святого Петра. Конечно, мы спешно выступили туда, чтобы не упустить свою долю.

— Нас обманули, — подхватил другой рыцарь, удрученно качая головой. — Скоро выяснилось, что слухи распространяли сами турки через своих лазутчиков. Наша армия в Ксеригордоне уже перестала существовать, и погубила ее жажда. В крепости не хватало воды. Тысячи сельджуков окружили город и просто взяли наших измором. В конце концов обезумевшие от жажды крестоносцы открыли ворота и тут же были уничтожены. Все до единого. Все шесть тысяч. А потом эти дьяволы напали на нас.

— Сначала с прилегающих холмов донесся вой, — заговорил третий солдат. — От этого воя кровь стыла в жилах, и мы даже подумали, что вступили в долину демонов. Мы остановились. Несколько человек отправились на разведку. И вдруг дневной свет померк и солнце скрылось за тучей стрел. До конца жизни я буду помнить этот жуткий оглушающий свист. Стрелы низвергались с неба, и люди падали на колени, пораженные кто в горло, кто в грудь, кто в руку или ногу. А потом в атаку пошли всадники в тюрбанах. Волна накатывала за волной, и они рубили нас на скаку, обезглавливая одних и увеча других. Охваченные паникой, даже самые закаленные в боях рыцари повернули лошадей и бросились к лагерю. Турки преследовали их. Женщины и дети, раненые и больные, оставленные без прикрытия, — все были порублены на куски. Кому-то повезло погибнуть сразу, других же захватили. Женщин изнасиловали и всех предали мучительной смерти. Нас оставили в живых, видимо, только лишь для того, чтобы мы смогли рассказать вам обо всем этом.

Во рту у меня пересохло. Погибли? Все? Не может быть! Перед глазами промелькнули радостные лица тех, кто присоединился к армии Петра Пустынника, когда она проходила через Вилль-дю-Пер. Мэтт, сын мельника. Кузнец Жан. Совсем еще юные ребята. И что же, от них ничего не осталось?

Злость вскипела во мне, поднявшись из желудка вместе с желчью. То, за чем я пришел сюда, то, что так ценил — свобода, богатство, — утратило всякое значение. Впервые в жизни меня обуяло желание сражаться не ради собственной выгоды, а лишь затем, чтобы убивать нечестивых трусов. Отомстить! Посчитаться с ними за всех!

Я не мог больше сидеть у огня. Вскочил и, оставив Нико и Робера, убежал на самый край лагеря.

Зачем я здесь? Что мне здесь нужно? Чего я ищу?

Я прошел через всю Европу, чтобы драться за то, во что сам не верил. Любовь всей моей жизни отделена от меня тысячами миль.

Как же получилось, что столько людей погибло?

Как получилось, что надежды рухнули?

Глава 10

Целых шесть дней мы хоронили мертвых. Потом наша павшая духом армия двинулась на юг.

В Кесарии мы соединились с войском графа Робера Фландрского и Боэмунда Антиохского, прославленного воителя. Они только что взяли Никею. Рассказы о трусливо бежавших с поля боя турках, об оставленных ими крепостях и городах придали нам смелости. Теперь наша армия насчитывала в своих рядах сорок тысяч человек.

На пути в Святую землю оставалось только одно, последнее препятствие — мусульманская крепость Антиохия. Там, как рассказывали, неверные измывались над христианами, прибивая их к городским стенам, и там же хранились захваченные турками величайшие реликвии христианства — покров со слезами Богоматери и копье, которым римский солдат проткнул бок распятого на кресте Спасителя.

Но никакие рассказы не подготовили нас к ожидавшему впереди аду.

Сначала — жара, подобной я еще не видывал.

Солнце как будто превратилось в злобного красноглазого демона, ненавидимого и проклинаемого не имеющими защиты от него людьми. Даже самые мужественные, перенесшие немало битв рыцари стонали от боли, буквально поджариваясь в своих доспехах, от прикосновения к которым кожа покрывалась волдырями. Люди просто падали на ходу, и их оставляли там, где они рухнули, даже не пытаясь спасти.

И жажда… Нас встречали вымершие, сожженные, пустые города, в которых не осталось ни продовольствия, ни воды. То, что удавалось раздобыть, мы выпивали на месте, точно пьяное дурачье. Я видел людей, которые, лишившись рассудка, глотали, как эль, собственную мочу.

— Если это Святая земля, — заметил испанец по кличке Мышь, — то пусть Господь оставит ее себе.

И все же, вопреки трудностям и лишениям, мы шли или, вернее сказать, тащились вперед. По пути я собирал наконечники турецких стрел и копий, которые, в том не было сомнений, можно было бы продать по возвращении домой. И еще я старался приободрить павших духом товарищей, хотя это и становилось все труднее и труднее.

— Поберегите слезы, — предупреждал Никодим, стойко переносивший посланные на нашу долю испытания. — Когда достигнем гор, пустыня покажется вам раем.

Он был прав. Крутые, лишенные всякой растительности и живности скалы встали на пути войска. Проходы между устремленными вверх каменными глыбами были столь узки, что лошади и повозки с трудом протискивались между отвесными стенами. Поначалу мы обрадовались, оставив позади палящий ад, но то, что ожидало впереди, было еще страшнее.

Чем выше мы поднимались, тем опаснее становились узкие тропы. Во многих местах, где дорога резко уходила вверх, нам приходилось тащить на себе овец, лошадей и груженные припасами телеги. Стоило поскользнуться, сделать неверный шаг, и человек, потеряв равновесие, исчезал в расщелине или срывался в пропасть, часто увлекая за собой товарища.

— Вперед, вперед! — гнали нас рыцари. — В Антиохии Господь вознаградит вас за все.

Но за одной вершиной открывалась другая, за пройденным поворотом виднелся новый, и тропа становилась все уже и опаснее. Даже многие из рыцарей подрастеряли былую спесь и, сойдя с коней, несли на себе тяжелые доспехи, мало чем отличаясь от простой пехоты.

Где-то на одной из вершин мы потеряли Гортензию — в повозке от нее осталось лишь несколько перьев. Одни подозревали, что это благородные господа устроили себе обед за чужой счет. Другие говорили, что гусыня, у которой здравомыслия оказалось больше, чем у людей, просто предпочла дезертировать, не дожидаясь верной смерти. Сам Робер впал в отчаяние. И было от чего — птица прошла с ним через всю Европу! Многие полагали, что вместе с ней от нас окончательно ушла удача.

И все же мы шли, шаг за шагом поднимаясь все выше, изнемогая от зноя, но веря, что на той стороне хребта лежит Антиохия.

А за ней — Святая земля. Иерусалим!

Глава 11

— Расскажи-ка нам историю, Хью, — попросил Никодим, когда мы вышли к одному особенно опасному перевалу. — И чем непристойнее, тем лучше!

Обвивавшая скалу тропа пролегала над бездонной пропастью, заглядывать туда отваживались немногие. Здесь каждый шаг грозил бедой, и малейшая ошибка могла стоить жизни. Что касается меня, то я вверил свою судьбу обычной козе, рассчитывая на ее размеренную поступь и инстинкт больше, чем на самого себя.

— Ладно, расскажу. Это история о монастыре и борделе. — Мне довелось услышать ее от одного постояльца, знавшего много занятных баек. — Путник идет по тихой сельской дороге и вдруг видит перед собой вырезанный на дереве указательный знак с такой подписью: «Сестры монастыря святой Бригитты. Дом продажной любви. Две мили».

— Эй, да я и сам такой видел! — отозвался один солдат. — За последним поворотом.

Несколько человек, позабыв об опасности, рассмеялись.

— Путник, конечно, думает, что это шутка, и идет дальше. Вскоре ему попадается второй знак. «Сестры монастыря святой Бригитты. Дом продажной любви. Одна миля». Теперь ему становится любопытно. Он проходит еще немного и натыкается на третий знак: «Монастырь. Бордель. Следующий поворот направо».

«А почему бы и нет?» — думает путник и сворачивает направо. Через некоторое время дорога приводит его к старинной каменной церкви с вывеской «Святая Бригитта».

Поднимается на крыльцо, звонит в колокольчик, и к нему выходит настоятельница.

— Чем могу помочь тебе, сын мой?

— Я видел знаки вдоль дороги, — говорит путник.

— Очень хорошо, — отвечает настоятельница. — Следуй за мной.

Они идут по каким-то темным петляющим коридорам, и путник то и дело видит улыбающиеся ему прекрасные лица.

— Куда только деваются эти красотки, когда мне что-то надо? — проворчал у меня за спиной какой-то солдат.

— Наконец настоятельница останавливается у двери, — продолжал я. — Путник входит. Его встречает премиленькая монахиня и говорит: «Положите в чашу золотую монетку». Он поспешно выгребает все из карманов. «Хорошо, этого достаточно, — говорит женщина. — А теперь пройдите вот в эту дверь».

Путник, весь в предвкушении райских утех, открывает дверь и оказывается на улице, у входа. Он поднимает голову и видит еще один знак. На нем написано: «Ступай с миром и считай, что тебя отымели».

Слушатели рассмеялись, и только шедший за мной Робер пробормотал:

— Не понял. Я думал, там был бордель.

— Ничего, еще поймешь.

План Нико сработал: люди ненадолго расслабились, путь стал хоть немного, но все же легче. Оставалось только спуститься с хребта.

Внезапно за спиной у меня что-то загрохотало. Прямо на нас сверху летел обломок скалы. Я успел обернуться, схватить Робера за руку и рвануть к себе. Мы прижались к отвесной стене, и камнепад прогремел совсем близко, низвергаясь в бездну.

Смерть была рядом, но на этот раз нам повезло. Мы с Робером переглянулись.

Позади закричал испуганный мул. Никодим попытался успокоить животное.

— Позаботься о нем! — рявкнул какой-то рыцарь. — На этом муле ваш двухнедельный запас продовольствия.

Никодим потянулся за веревкой, но мул подался в сторону, и его задние ноги соскользнули с тропы. Я хотел ухватиться за уздечку, но было поздно. В глазах несчастного животного мелькнул ужас, камень у него под ногами не выдержал, и мул с отчаянным воплем полетел вниз.

Мало того, падая, он потянул за собой своего собрата, с которым был связан.

Я понял, чем это грозит, и громко крикнул:

— Нико!

Старый грек был слишком медлителен и неповоротлив, чтобы успеть отскочить в сторону. Наступив на собственную сутану, он споткнулся и упал.

Наши взгляды встретились.

— Нико!

Видя, что старик соскальзывает с тропы, я бросился к нему, но успел ухватиться лишь за ремень кожаной сумки, которую он носил через плечо.

Никодим посмотрел на меня и покачал головой.

— Отпусти, Хью… Не отпустишь, мы свалимся оба.

— Не отпущу! Дай руку, — попросил я. За моей спиной уже собралась толпа. — Ну же, Нико, дай руку.

Я посмотрел в его глаза — они оставались спокойными, чистыми и ясными. Ни малейшего следа паники. Держись, Профессор, мысленно повторял я. Иерусалим близко.

Но ремень выскользнул из пальцев, и старый грек полетел вниз. Последнее, что я видел, была его длинная белая борода.

Все кончено. Мы прошли вместе тысячу миль, и Никодим всегда говорил, что цель близка.

Я не помню отца, но теперь испытал такое горе, такую боль, какую человек испытывает, только когда теряет близких.

Какой-то рыцарь, ворча и ругаясь, пробился к нам, дабы узнать, что случилось. Я узнал в нем Гийома, вассала Боэмунда.

Заглянув в пропасть, рыцарь невольно сглотнул и покачал головой.

— Что же это за предсказатель, если не мог предвидеть собственную смерть… — Он сплюнул. — Невелика потеря.

Глава 12

На протяжении многих последующих дней гибель друга тяжким бременем давила на сердце. Мы продолжали двигаться дальше, но куда бы я ни повернулся, куда бы ни взглянул, отовсюду на меня смотрели мудрые глаза старого грека.

Я не сразу заметил, что тропинка стала расширяться и что мы идем уже не по горным склонам, а по долинам. Дорога устремилась вниз, скорость марша возросла, и люди заметно повеселели в ожидании того, что лежало впереди.

— Слышал от испанца, что неверные держат пленников-христиан прикованными цепями к городским стенам, — заметил на ходу Робер. — Чем раньше мы туда доберемся, тем скорее освободим наших братьев.

— Какой нетерпеливый у тебя приятель! — крикнул сзади испанец. — Ты только предупреди его, Хью, что если гость первым является на вечеринку, это еще не значит, что он обязательно ляжет спать с хозяйкой дома.

— Парень рвется в бой, — заступился я за друга, — и винить его за это нельзя. Для того мы и проделали столь долгий путь.

— Разойдись! — прозвучал сзади грозный окрик, и мы услышали тяжелый топот пущенного галопом боевого коня. — Посторонись!

Мы отскочили в сторону и, обернувшись, увидели Гийома, того самого надменного ублюдка, осмеявшего Никодима после его гибели. В полном рыцарском облачении, верхом на здоровенном жеребце, он как будто не замечал стоящих на пути людей.

— И вот за таких нам предлагают драться, да?

Я картинно поклонился вслед Гийому.

Вскоре мы подошли к широкой ложбине, за которой, преграждая нам путь, несла свои воды довольно широкая, около шестидесяти ярдов, река.

Остановившиеся на берегу аристократы спорили, выбирая подходящее для переправы место. Наш командир, Раймунд, утверждал, что и разведчики, и карты указывают на находящуюся южнее излучину. Другие, горя желанием явить туркам свою доблесть — среди них и упрямый Боэмунд, — доказывали, что излишняя осторожность обернется потерянным днем.

Наконец от толпы отделился все тот же Гийом.

— Я сам буду вам картой! — крикнул он Раймунду и, пришпорив жеребца, вихрем слетел по крутому склону.

Конь осторожно вошел в воду, неся на себе рыцаря в полном боевом снаряжении. Высыпавшие на берег люди отнеслись к этой затее по-разному: одни громко приветствовали такое проявление доблести, другие откровенно высмеивали попытку покрасоваться перед лицом королевских особ.

В тридцати ярдах от берега вода все еще не доходила животному до лодыжек. Гийом повернулся и махнул рукой, под усами блеснула самодовольная улыбка.

— Здесь и моя бабушка перейдет! — крикнул он. — Что там картографы, отмечают?

— Не знал, что павлины осмеливаются замочить перышки, — заметил я, обращаясь к Роберу.

На середине реки конь вдруг споткнулся. Рыцарь попытался удержать животное, но сделать это в тяжелых доспехах было нелегко, и он, соскользнув с седла, лицом вниз шлепнулся в реку.

Зрители на берегу встретили неудачу Гийома издевательским смехом, свистом и неприличными жестами.

Я хохотал вместе со всеми:

— Где там картографы? Отмечают?

Смех не стихал еще добрую минуту, пока все ждали, когда злосчастный рыцарь вынырнет из воды. Однако никто не появлялся.

— Держится от позора подальше, — бросил кто-то.

Вскоре мы поняли, что дело не в смущении, а в тяжелом снаряжении, не позволившем Гийому подняться.

Свист и насмешки прекратились, еще один рыцарь направил своего коня в воду, но прошла целая минута, прежде чем он добрался до нужного места. Всадник спрыгнул с коня и стал шарить по дну. Раздался крик:

— Он утонул, мой господин.

Зрители ахнули. Многие, склонив головы, осенили себя крестными знамениями.

Всего несколькими днями ранее тот же самый Гийом стоял у меня за спиной после трагической гибели моего друга Никодима.

Я посмотрел на Робера. Тот пожал плечами и негромко усмехнулся:

— Невелика потеря.

Глава 13

Мы поднялись на вершину хребта, откуда хорошо была видна уходящая вдаль выбеленная солнцем равнина, и увидели ее.

Антиохия!

Окруженная внушительными каменными стенами, она, казалось, была высечена из одного скального массива. Ни один из виденных мной в Европе замков не шел в сравнение с этой цитаделью.

От одного лишь взгляда на нее по спине у меня пробежал холодок.

Крепость стояла на крутом возвышении. Сотни укрепленных башен охраняли каждый участок внешней стены, достигавшей, на мой взгляд, десяти футов в ширину. У нас не было ни осадных машин, способных сокрушить подобные стены, ни лестниц, чтобы подняться на такую высоту. Крепость казалась неприступной.

Сняв шлемы, рыцари в молчаливом удивлении и благоговейном страхе смотрели на город. И нам придется брать эту крепость? Уверен, мысль сия пришла в голову не только мне одному.

— Что-то я не вижу прикованных к стенам христиан, — почти с разочарованием заметил Робер.

— Если тебе нужны мученики, — хмуро сказал я, — то не беспокойся, твоя очередь еще придет.

Один за другим, поодиночке мы спустились по узкой тропе в долину. Всеми овладело чувство, что худшее уже позади. Что бы там ни приготовил для нас Господь, какие битвы ни ждали бы нас впереди, они не могли подвергнуть нас такому испытанию, как пройденный путь. Люди снова заговорили о сокровищах и славе.

Споткнувшись о выступ скалы, я заметил под камнем что-то блестящее и, наклонившись, вытащил странный предмет. Это были ножны для кинжала. Причем очень старые. Металл, из которого они были сделаны, напоминал бронзу. На ножнах имелась мозаичная надпись на незнакомом языке.

— Что это? — спросил Робер.

— Не знаю. — Я пожалел, что рядом нет Никодима. Уж он-то наверняка бы разобрался в письменах. — Может, еврейский… Какие же они древние!

— Эй, Хью разбогател! — закричал Робер. — Мой друг разбогател! Вы слышите!

— Не ори, — предупредил его стоящий рядом солдат. — Если про находку узнает кто-то из наших доблестных командиров, сокровище у тебя долго не задержится.

Чувствуя себя счастливчиком, только что получившим неслыханное наследство, я положил ножны в мешок, который понемногу начал наполняться трофеями. Мне не терпелось показать находку Софи! Дома за такую штуку заплатят столько, что денег хватит на целую зиму.

Мне просто не верилось в такую удачу.

— Похоже, реликвии здесь падают прямо с деревьев, — проворчал испанец по прозвищу Мышь. — Да только где они, эти чертовы деревья?

Теперь мы шли по равнине. После трудного перехода люди приободрились и уже мечтали о близкой победе. Грядущее сражение никого не пугало; каждый был уверен, что уложит в бою не менее десятка турок. Моя находка лишь укрепила общие надежды на сокровища и богатые трофеи. Я и сам думал, что, может быть, вернусь домой богатым.

Внезапно шедшие во главе колонны остановились. И вдруг — странная, гнетущая тишина.

Впереди, вдоль дороги, по которой мы шли, появились расположенные на равном расстоянии друг от друга — не более длины руки — большие белые камни. На каждом из камней, линия которых уходила за горизонт, был нарисован ярко-красный крест.

— Это они так нас приветствуют, — проговорил кто-то.

Я бы сказал, пугают, потому что от одного взгляда на бесконечный ряд крестов становилось не по себе. ...