Нортвуд Майкл Поединок

ГЛАВА 1

ВРАГИ В ПУСТЫНЕ

Через пески пробирались двое. Оба в плотных холщовых рубахах и штанах из крепкой синей ткани и в кожаных сандалиях с толстыми подошвами. Оба с увесистыми ножами, покоившимися до поры до времени в веревочных ножнах поверх рубах. Оба чем-то неуловимым похожие друг на друга, но все-таки разные.

– Без кактусов нынче житья нет, – вздохнул один. Его сухое остроносое лицо с большими карими глазами резко выделялось на фоне светло-бежевого, почти белого песка своей смуглотой. Со смуглотой резко контрастировали рыжие, как солнце, курчавые волосы до плеч. – Особенно летом. Крики совсем пересыхают, песок покрывает все, вода уходит глубоко-глубоко. Возьми даже многоногих: они в другие времена мирные, а тут становятся бешеными, цапнуть норовят, то-го и гляди! И всякие другие твари тут как тут. Да что многоногие, вот один поселенец из соседнего кампуса как-то рассказывал, что на него Большой-С-Клешнями напал, так он еле ноги унес. Подошву кайдов так об песок стер, что впору выбрасывать. Помню я его кайды: дорогущие, из кожи аллигатора, отдал за них, наверное, не меньше пяти кувшинов воды, – и остроносый сокрушенно покачал головой.

– Меньше такие не стоят, разве что у людей с островов, – поддакнул второй путник. Этот человек, напротив, почти сливался с пустыней: бледнолицый, с выцветшими светлыми, почти белыми волосами. От мочки уха до подбородка бледнолицего простирался неглубокий, но заметный своей шириной шрам – след давней встречи с каким-то свирепым животным. Если бы сторонний наблюдатель внимательно присмотрелся к движениям этого человека, он смог бы подметить, что левой рукой бледнолицый шевелит с некоторым усилием, впрочем, едва заметным. – Островитяне ушлые: привозят кайды из кожи варанов, а выдают за аллигаторов. С ними держи ухо востро: хорошо обрабатывают шкуры, не отличишь. Так обмануть и норовят. Кто не разбирается – дрянь получает взамен своей кровно заработанной воды…

Бледнолицый с досадой взмахнул рукой, словно недавно и сам был обманут островитянами. Шагал он среди песков своеобразно: то и дело через колеблющееся марево жары озирал из-под приставленной ко лбу ладони горизонт и постоянно шарил взглядом по бугоркам дюн, большим и поменьше, на которых едва-едва выбивались из-под песка одиночные пожухлые травинки. Рыжий же во время ходьбы слегка наклонял туловище вперед: такой наклон характерен для людей менее осторожных, но отличающихся природной храбростью и меньшим жизненным опытом.

– Вот здесь недавно рос кактус, кто же его обкорнал-то так? На след ножа вроде не похоже. Жвалы? – Рыжий шагнул в сторону и присел, чтобы рассмотреть остаток растения. Его предположение подтвердилось: на песке возле небольшого пенька виднелись легкие углубления, еще недавно очерченные более четкими краями. Словно кто-то громоздкий прошелся тут недавно отнюдь не с мирными намерениями.

– Слишком ровные следы, – бледнолицый нахмурил лоб, множество морщин на котором напоминало высохшую после долгой засухи глинистую почву. В такие моменты и остальное лицо его подергивалось сеткой мелких морщин. – Такие оставляют многоногие. Или Большие-С-Клешнями? У тех, конечно, жвалы и лапы поострее, но все же не настолько. Надо поосторожнее: прошлым временем наш Дэд предупреждал, что в песках встречаются очень опасные твари, некоторые из наших мужчин их видели… Про себя он подумал: «А тот, кто увидел, больше ничего и никогда не увидит», – вслух же добавил:

– Многие наши – считай, человек двадцать – только на моей памяти сгинули. И еще с десяток женщин…

Остановившись, бледнолицый внимательно оглядел отдельно возвышавшуюся кучку песка, подошел к ней и носком правой ноги принялся разгребать. Из-под песка выглянул коричневый сморщившийся остов кактуса: было понятно, что верхние мясистые, сочные стебли кто-то уже успел сорвать или срезать.

Бледнолицый тяжело вздохнул и продолжил свой путь по пустыне, слегка прибавив шаг, чтобы поспеть за рыжим, который не очень-то обращал внимание на неприметные, но точные и верные признаки опасности, постоянно грозящей среди песков.

Тишину, не нарушаемую даже тихим шорохом, какой исходит иногда в пустыне от песчинок, подрагивающих под дуновениями ветерка, снова прервал остроносый:

– На днях Бернард-Глаз опять видел следы скорпионов возле кампуса. Вообще-то, он снова попивать начал. Хлещет, наверное, огненную воду из Запасника, который нашел, а другим селянам не говорит. Ну, Берн всегда жадностью отличался. А Доре отец говорил, еще когда они соединялись в законную семью: «Не давай этому сопляку пьянствовать!» Вот Дора запах-то и почуяла, следить за Берном стала. Тот, разумеется, все дальше и дальше уединяться начал: мужчины слышали, как Дора скандалит с ним по ночам. Ну, и заметил однажды следы. Вот уже пятый день не пьет, с ножом не расстается, везде ему Большие-С-Клешнями мерещатся…

Он говорил, не глядя на бледнолицего спутника, словно того и не было рядом, и рыжий рассуждал про себя, вечером трудного дня, устало сидя в доме у огня с кружечкой огненной воды, наполовину разбавленной соком кактусов. Впрочем, по выражению лица бледнолицего было понятно, что к этой черте характера своего приятеля он привык.

– Хотя вообще-то Берн наблюдательный… Морщинистый бледнолицый, уже догнавший спутника и шедший рядом с ним, повернул голову и внимательно взглянул в глаза рыжему:

– Значит, это не видения от огненной воды. Скорее всего, подходят Большие-С-Клешнями к кампусу по ночам.

Про себя же он подумал: «Надо будет ребятне велеть и жене сказать, чтоб не выходили из дома затемно», – и улыбнулся, вспомнив женщину по имени Лайла, с которой ему посчастливилось сыграть свадьбу около сорока Времен назад. Но сразу же поджал губы: расслабляться не следовало – времени оставалось мало, до заката нужно найти и собрать хотя бы по мешку кактусов. Ради той же Лайлы и их маленьких ребятишек, а еще ради семьи рыжего: вон как смотрит, точно голодная курица…

Еле заметная тропинка среди скоплений песчинок стала слегка опускаться, уводя путников вниз, в своего рода ущелье – углубление между двумя большими холмами песка.

Там, в понемногу надвигающейся тени, морщинистый человек разглядел несколько столбиков светло-зеленого цвета. Это возвышались над песками долгожданные кактусы и, ткнув рыжего локтем в бок – смотри, мол, цель достигнута, – бледнолицый быстрыми шагами приблизился к ним.

Здесь он позволил себе припрыгнуть от удовольствия, вызванного видом долгожданной находки:

– Ишь ты, как спрятались, голубчики! От меня не спрячешься. Лайла говорит, что у меня цепкий взгляд: все замечаю, – бледнолицый потирал ладони. Со стороны это казалось выражением предвкушения, но на самом деле он просто разминал руки, чтобы затем, с силой орудуя ими, замахиваться ножом и опускать острый металл на основания стеблей. Напарник пошел дальше, к следующей группе растений, и бледнолицый шутливо поддал коленкой под тощий зад приятеля, когда тот проходил мимо. – Цепкий или не цепкий, а, Рыжий?

Тот с деланным возмущением ойкнул:

– Ну, все или не все – не знаю, а кактусы заметил, – и направился к следующим зарослям.

Бледнолицый между тем бормотал:

– Так-так, сколько же тут их? Ого, шесть… семь… восемь. В мешок поместятся? Мешок-то совсем прохудился, пора новый подыскать. Да вроде и этот дорог как память, и младшей, Розе, пора обновку: выросла девчонка уже из нынешней одежки. Ну ладно, вот пройдет лето, а в осень, как сезон начнется, пойду на аллигаторов охотиться, они перед зимой вялые становятся, близко к себе подпускают. На этот раз отловлю их кожи ради, и шкуры обменяю у людей с Островов на одежонку какую-нибудь, а с мясом пусть Лайла возится: завялить надо будет на зиму… – он рубил по твердому основанию стеблей расчетливо, точными ударами ножа отсекая сочную съедобную мякоть.

Рыжий тоже перевесил мешок со спины на грудь и вытащил нож из ножен. Он так же проворно наклонялся к своим стволам кактусов и снова поднимался, складывая свежесрезанную мякоть, истекающую густым соком, в мешок. Лоб рыжего быстро покрылся влагой, и пот понемногу стекал вниз, на брови, и дальше – в глаза. Бледнолицый же, напротив, так и не вспотел: по всему было понятно, что к подобной работе он привык лучше и делал оттого свое дело проворнее рыжего.

Уходящее за дальние холмы песков солнце бросало свои щедрые лучи на ближние холмы, а те отшвыривали тени на кактусы, и сочные растения постепенно приобретали синеватый оттенок.

– Тихо как здесь… Словно нет больше в мире ничего, только мы и кактусы, – прервал молчание бледнолицый. Он выпрямился и медленно, тщательно огляделся по сторонам. Лоб его опять нахмурился. – Не бывает так, чтобы совсем никаких звуков. Рыжий, ты слышишь что-нибудь?

Смуглый тоже приподнялся; для удобства он присел на корточки.

– Вроде песок слегка шуршит, – ответил он. И действительно: где-то рядом раздавалось тихое «шурш-шурш-шурш», как это обычно бывает в пустыне в предвечернее время суток.

– Как живой… Может, песок тоже живой? И вообще: неужели все в мире живое? Говорили, бывало, старики и тот же Дэд, что деревья плачут, когда их рубят…

Бледнолицый усмехнулся:

– Настроение у тебя, как будто хочешь понять все тайны мира.

Про себя он думал: «Тяжелый мешок получается, донести бы и не уронить. А то ведь годы уже не те: в Старинной Книге сказано, что До Того люди жили и до пятисот Времен, а сейчас сто пятьдесят стукнет – и уже стареешь. Хорошо хоть, мне еще Времен сорок-пятьдесят осталось бодрым ходить…»

Бледнолицый не успел додумать эту невеселую мысль. Он даже не успел понять, что шуршание песка успешно скрывало совсем иное, гораздо более грозное шуршание, идущее извне в это углубление среди пустыни. То перевалило через холмы страшное создание – огромный черный скорпион с громадными твердыми клешнями, вдоль внутренних соединяющихся половинок которых росли острые зубцы.

Чудовище высотой почти по горло человеку и длиной свыше десятка шагов приползло в эту впадину издалека, также влекомое кактусами. Не ради пищи искало чудовище сочные стебли кактуса: самка гигантской твари готовилась разрешиться от бремени и оставить в надежном месте несколько яиц, из которых спустя положенный срок должно было явиться в этот мир ее потомство. Самка уже съела своего самца, утолив голод – долгий, мучительный, но необходимый для вынашивания ее продолговатых яиц. Теперь ей оставалось пристроить потомство так, чтобы вылупившиеся скорпионы на первое время имели поблизости пищу. Затем отвратительному и ужасающему созданию оставалось снова подкрепиться, собраться с силами и уползти дальше – туда, где можно найти самца, с которым так страстно и уютно коротаются времена осени и зимы, и заодно разведать место исполнения главного природного долга – зачатия и рождения потомства. Медленно, не спеша, поочередно переваливая тяжесть отблескивающего матовым хитином тела с одной пары лап, покрытых густыми темно-коричневыми, очень чувствительными волосками, на другую, и помогая крепким конечностям клешнями, чудовище ползло по песку и поводило из стороны в сторону длинными верхними усами.

Толщина этих органов обоняния, издалека чувствующих запах добычи и кактусов, приближалась к толщине руки девочки-подростка; отдельные сегменты, составляющие их, удивительно гибко для такой махины поворачивались в любой плоскости. Нижние короткие усики, состоящие из меньшего числа сегментов, напоминали размерами и формой удочку из многолетнего тростника; эти усики, чутко реагирующие на колебания почвы или песка, слегка свисали, едва цепляя песчинки тупыми окончаниями, и оставляли на верхнем слое песка неглубокую линию следа.

Глаза чудовища, то и дело вылезая из орбит, яростно вращались по кругу на толстых своих основаниях, напоминавших толщиной нижнюю часть кактуса. Из пасти твари крупной вязкой каплей свисала еще не упавшая на песок слюна и доносилось отвратительное зловоние – это не успели еще перевариться остатки предыдущей добычи. Однако природная жадность чудовища к еде сейчас заглушалась одной из главных задач в его жизни, довлевшей над всеми остальными…

Злобное создание всеми доступными ему средствами искало колыбель для будущего потомства. Но на пути самки огромного скорпиона встали два Двуногих.

Двуногие отделяли питательные стебли кактусов от основания, с каждым движением ножей оставляя потомкам скорпиона все меньше шансов на сытное, спокойное детство. А потому чудовище собрало силы, резко оттолкнулось от склона песчаного холма и, точно рассчитав своим небольшим, но чрезвычайно эффективным мозгом точку приземления, прыгнуло на первого Двуногого сверху.

Рыжий человек, занимавшийся теми кактусами, что росли ближе к гигантской самке скорпиона, в первые секунды внезапной атаки не понял, что произошло. Он, отрубая ножом очередной стебель кактуса, только успел заметить краем глаза бесформенную тень. Затем нечто грубое, тяжелое и острое сбило его с ног, свалило на песок и впилось в правую голень, а потом потянулось и к левой. И только тогда смуглый человек сообразил, что рискует расстаться не только с ногами, но и с жизнью.

– Тварь! Поганая тварь! – закричал человек что есть силы.

Мощный хвост скорпионьей самки угрожающе изогнулся, чудовище приготовилось нанести третий удар, который стал бы, скорее всего, смертельным для человека. Из припухлого окончания хвоста выдвинулось упругое жало, из крохотной дырочки на конце которого на песок упала и тотчас же впиталась вглубь капля яда. Бледнолицый вскочил со своего места, как только услышал глухой звук удара об песок и крик рыжего.

На бегу вытирая нож об рукав рубашки (клейкий сок кактусов мог сыграть скверную шутку, пустив лезвие ножа вскользь), бледнолицый ринулся на помощь приятелю, мысленно прощавшемуся с жизнью. Лоб человека снова прочертился сетью морщин; он явно был из тех мужчин, что не боятся опасностей, но всякий раз преодолевают их, в первую очередь, с помощью опыта и знаний, а не просто отваги. Еще на бегу бледнолицый высматривал на лоснящемся боку чудовища наиболее уязвимые места и прикидывал, как удобнее добраться до них ножом, не получив в ответ удар мощных клешней или смертельную дозу яда.

Рыжий между тем швырнул свой мешок со стволами кактусов вбок и перехватил нож левой рукой. Стальной клинок, длиной почти с руку, зловеще сверкнул в надвигавшихся сумерках и стремительно понесся вниз, к округлому окончанию хвоста скорпиона. Удар, удар, удар! Глаза огромного скорпиона выдвинулись из привычных орбит и завертелись в разные стороны – один по часовой стрелке, другой против – и надулись сильнее обычного; чудовище заскрипело жвалами и издало негромкий, но пронзительный визг. Пока рыжий пытался в меру сил колоть и рубить чудовище, к месту схватки подоспел бледнолицый.

Его длинный нож первым ударом отсек жало громадной самки скорпиона от основания, а вторым надрезал припухлое окончание хвоста чудовища. Из ран хлынула вязкая жижа – наполовину оранжевая, наполовину гнойно-зеленоватого цвета.

Несколько капель яда все же разбрызгались в разные стороны; ни рыжий, ни бледнолицый не заметили, куда именно попала смертоносная жидкость. Нож бледнолицего снова впился в тело скорпиона, пробив жесткий хитиновый панцирь, дважды мелькнув в тусклом свете сумерек бледно-стальной полосой.

Скорпиониха забилась на песке резкими, судорожными рывками, ее клешни уже отпустили голени рыжего, на которых остались глубокие кровоточащие порезы; несколько раз в импульсах агонии распахнутые клешни чудовища зацепили мечущегося человека, добавив к первым ранам еще несколько менее глубоких, но таких же болезненных. Бледнолицый, ровно и сосредоточенно дыша, старался нанести чудовищу как можно больше увечий.

– Мерзкая тварь! – кричал рыжий. Его необычайно громкий от боли голос быстро гас среди песчаных холмов, но человек продолжал орать изо всех сил.

Один глаз скорпиона внезапно лопнул: оболочка не выдержала напряжения истерзанного тела. Песок вокруг головы чудовища, трепещущего в последних судорогах, щедро увлажнила кровь и блеклая слизь, а несколько клочков фасеточной оболочки шлепнулись на рубашку человека, да так и застыли, прилипнув к грубой ткани.

Затем бледнолицый отсек еще часть больших усов и оба малых усика. Скорпиониха отчаянно замотала головой и сама же раскидала части тела далеко вокруг. Она перевернулась на спину и забилась в последних движениях по песку, как бьется оторванный хвост ящерицы.

Рыжий продолжал отчаянно кричать. Забыв на миг всякую осторожность, он вскочил с песка, подобрался к чудовищу и несколько раз воткнул в него свой длинный нож. В спустившейся темноте он уже почти не различал контуров тела гигантского скорпиона, поэтому бил наугад. К счастью, лезвие ножа, несмотря на крепкую преграду, не согнулось, не хрустнуло и не сломалось.

Бледнолицый работал своим ножом целенаправленнее: он уже примерно понял, где под хитином находятся нервные центры твари, и старался втыкать нож именно туда. Усилия приятелей не пропали даром: бившийся в агонии монстр после ударов ножей в брюхо внезапно замер, а на лица рыжего и бледнолицего обильно хлынули потоки мерзкой кашицы из крови и внутренностей…

– Какая мерзость! – кричал рыжий, когда бледнолицый пытался оттащить приятеля за плечи подальше от агонизировавшего чудовища. – О боги Средних Мест, никогда не ощущал и не видел ничего более отвратительного. Фу, липкая гадость!

Мысли бледнолицего работали более трезво:

– Главное другое. Отмыться теперь где? На запах этой гадости могут сбежаться другие многоногие, и тогда нам несдобровать. Давай хотя бы песком ототремся.

Но было уже поздно, и никакая чистка не помогла бы людям избежать новой, еще более зловещей встречи – на вершинах песчаных холмов возникли мрачные, расплывчатые среди окружавших сумерек, восьмилапые силуэты…

* * *

Вечером в медленно остывающих песках шастают не только двуногие, не только искатели сочных вкусных кактусов, не только готовые разрешиться от бремени самки громадных скорпионов и не только эти обитатели песчаных мест. Конечно, редко какая птица долетит хотя бы до середины того пути, который проделали за день рыжий и бледнолицый: раскаленный воздух, поднимающийся от скрипучих песков, изжаривает легкие пернатых в полете. К тому же птицы не находят в пустыне воду. А если им на глаза и попадаются сочные кактусы, то рядом, как правило, случаются и люди, мало способные проявить жалость к несчастной птице, а то и куда более опасные твари.

Четырехлапые животные тоже редкие гости среди песков. Зато в пустынях хватает других вечно голодных и коварных обитателей суши: скорпионов, пауков, многоножек и насекомых, которых редкие обитатели континента называют попросту многоногими или, уважительно, – Большими-С-Клешнями.

Огромные многоногие способны издалека, особенно ночью, чуять запахи и с помощью чувствительных волосков на лапах улавливать тепло или шаги, разносящиеся по песку. Именно эти их способности оказались роковыми в судьбе двоих усталых людей.

Недалеко от ущелья, где разыгралось сражение между людьми и громадной самкой скорпиона, зеленел небольшой оазис, который издавна обходили далеко стороной путники – и одиночки, и идущие по своим делам группами. Восемь высоких, несмотря на суровые условия песков, деревьев с голыми стволами и роскошными кронами росли в небольшом ущелье между песчаными холмами, корнями уходя глубоко вниз, минуя пески и глину и добираясь аж до каменистой почвы и потайных ручейков, несущих животворную воду.

Когда-то очень давно люди облюбовали это уютное местечко, где можно было добыть немного вкусной освежающей жидкости – сока деревьев, – сделав на их коре неширокие надрезы и подставив туда сосуд; за время недолгого разговора сосуд наполнялся остро пахнущей, необычной на вкус, но прекрасно утоляющей жажду влагой. Потом среди ветвей и листьев появились первые восьмилапые обитатели – сначала относительно небольшие, всего лишь с голову осла в размахе конечностей, но затем их постепенно сменили более крупные.

Крупные хищники беспощадно уничтожали меньших, занимая сети и коконы, поедая яйца и уже вылупившихся младенцев, оставляя болтаться среди листвы высохшие опустошенные шкуры и сплетая все новые и новые нити и расширяя тем самым свои владения. Спустя несколько поколений, вид с окрестных холмов на оазис для случайного путника представлялся ужасающий: ущелье, посреди которого поднимаются укутанные клочьями паутины несколько стволов.

Зеленые листья деревьев едва виднелись из-за плотных комков паутины, а торчавшие из них то тут, то там огромные лапы с устрашающими шипами и зубцами не внушили бы доверия никому. Впрочем, путники теперь старались как можно быстрее миновать это некогда приятное местечко…

Вот отсюда и пришли в соседнее ущелье многоногие. Легкий вечерний ветерок вместе с песчинками принес в их вертеп запах крови – и родственной, и совсем чуждой, но все равно, крови. Восьмилапые всеми своими чувствительными волосками внимали запаху, но недолго: хватило всего двух порывов ветра, чтобы они снялись с насиженных мест.

Устроившиеся в ветвях толстопузые самки, сидевшие возле коконов с яйцами и еще не давшие потомства, робко взиравшие на самок стройные самцы, ползающие вокруг деревьев в ожидании добычи, и крупные чудовища, набравшие силы и вес, – почти все поползли в ту сторону, откуда исходил запах…

* * *

– Ох, как болят ноги… – рыжий стонал, рассматривая нанесенные скорпионихой порезы. – А здесь что? Проклятье, какие раны!

Бледнолицый сердился. Сам он редко когда жаловался на боль, если случалось попадать в переделки, предпочитая молча терпеть, а потому резко бросил:

– Боги Средних Мест явно на тебя за что-то рассердились: ты ведь только что говорил о Больших-С-Клешнями? Вот и на тебе!

Про себя же сухощавый человек подумал: «Проклятье, не хватало только, чтобы сейчас у него ноги отказали! Хорошо хоть, яд эта тварь не успела выпустить, иначе, в лучшем случае, сожгла бы кожу, а в худшем и думать страшно. Как бы не пришлось теперь рыжего на себе нести!..»

Именно в этот момент его голова, отсеченная от туловища, отскочила в сторону, и кровь хлестнула из обрубка шеи. Глаза вмиг остекленели, их взгляд навсегда остался удивленным, губы раскрылись в последнем, так и не вырвавшемся крике, а цвет кожи быстро стал приобретать восковый оттенок, впрочем, невидимый в сумерках. Резкий, страшной силы удар мохнатой лапы паука, внезапно возвысившегося над двуногим, смахнул голову человека непринужденным, слегка ленивым движением – как порой взрослые дают подзатыльник расшалившемуся ребенку.

В наступившей темноте рыжий не увидел, что произошло с его приятелем. Он был слишком занят своей болью, а потому даже не встрепенулся, когда приятель неожиданно замолчал. Но немного спустя ветер донес до него странные чавкающие звуки: восьмилапые, сгрудившись вокруг обезглавленного трупа, разрывали на части охладевающее тело.

Рыжий с трудом подавил стон и закрыл обеими руками рот, чтобы не привлечь внимание многоногих.

К счастью, вскоре после того, как многоногие расправились с трупом, их внимание привлекло нечто другое, вдалеке от этого ущелья. Видимо, запах крови и растерзанной плоти так насытил воздух в углублении между песчаными холмами, что многоногие не ощутили другой свежий запах, еще живого человека. Передвигая вымазанные кровью угловатые конечности, они сгрудились в стадо и поползли прочь, оставив рыжего целым и невредимым, а песок в ущелье – изрытым следами побоища…

* * *

Рыжий двинулся в путь, едва только хищники скрылись за гребнем дюны. Он совершенно забыл про оставленный возле поверженного чудовища мешок с сочными стволами кактусов и быстро шагал по почти неразличимой в темноте тропке, хромая и издавая негромкие стоны от боли. Правой рукой он прижимал к боку обнаженный нож, собираясь в любой момент пустить его в ход.

Человек несколько раз делал привалы: кровь продолжала струиться, и ему приходилось отрывать от рукавов рубашки продолговатые лоскутки и крепко обвязывать ими голени чуть ниже и чуть выше ран, чтобы хоть немного остановить кровь.

Между тем над пустыней ярко засияла луна, облегчив путь человеку: теперь он ориентировался лучше, чем в темноте, лишь слегка подсвеченной нечастыми звездами, и уже точно знал, куда следует направиться.

Силуэтов многоногих видно не было, но рыжий, вспоминая, что те сделали с его приятелем, каждый раз вздрагивал; в конце концов, это вздрагивание превратилось в нервный тик, от которого бедолаге, наверное, не удастся избавиться до конца своих дней…

Рыжий брел по пескам и, с каждым шагом понемногу теряя остатки сил, твердил про себя: «Ближе к побережью стоит вышка. Там есть люди. Наверняка, есть люди! Они меня спасут, помогут промыть раны и остановить кровь. Про Килаюка лучше не говорить. От него вообще ничего, наверное, не осталось… Люди на вышке, может быть, даже дадут мне немного воды – плохой воды, соленой воды, не для питья. Воды, чтобы смыть с рубашки и с лица эту гадость. Я, конечно, останусь у них в долгу. Ну и что? Летом охота будет удачной, и я людям с вышки отдам долг кожами аллигаторов. Главное – дойти до вышки. О, боги Средних Мест, до чего же больно! Только бы ни капли яда Большого-С-Клешнями не попало случайно в раны! Тогда я точно лишусь ног…» Теперь рыжий беспрестанно оглядывался по сторонам – так же, как это делал его друг, когда они еще только направлялись сюда на поиски съедобных кактусов.

«Нож Килаюка… – с сожалением вспомнил он. – Надо было найти и забрать, ведь ценная вещь… Мой стоит, поди, не меньше сотни кувшинов воды, а его нож еще дороже… Да как бы я смог подобрать, если там копошились эти твари?! Бедный Килаюк…»

Ближе к рассвету на горизонте показалась вышка, еле различимая в свете луны на фоне черной пустыни и такой же черной прибрежной полосы. Еще было довольно темно, и рыжий подумал, что оказалось бы очень плохо, если вышка, которую он увидел, – только мираж, потому что силы уже на исходе, и ноги вот-вот откажут из-за потери крови. Но освещенное первыми лучами только что взошедшего солнца строение, вознесенное высоко над землей на толстых сваях, не было миражом.

Раненый невольно застонал еще громче и, вперив взгляд в цель своего пути, укорил шаг, чтобы успеть дойти, пока есть еще хоть какие-то силы. Они оставили его, когда до лестницы, ведущей на площадку третьего этажа вышки, оставалось несколько шагов.

Рыжий все же успел увидеть, как качнулась свая и ударила его в лицо, а затем глаза застила мгла…

* * *

Самка гигантского скорпиона, истерзанная человеческими ножами, в это время еще дрожала и тряслась в агонии, а потом застыла на песке. Неожиданно возле надломленного хвоста послышался тихий шелест. Черный, с тонкими светлыми полосками хвост в нижней части зашевелился и увеличился в толщине, а потом с тихим треском раскрылся, вывернув часть яйцеклада наружу.

Из открывшегося отверстия вниз скатились несколько яиц, затем еще несколько, еще и еще. Эти комки с твердой оболочкой и составляли главное и основное сокровище самки гигантского скорпиона.

Основной инстинкт – инстинкт размножения – победил смерть, и уже мертвая, казалось бы, самка исполнила свой последний долг – долг всего живого на этой грешной и безумно прекрасной планете: дала жизнь новому поколению. Вылупившись к утру из яиц, маленькие пока еще скорпиончики шустро расползлись по пустыне, жадно ища первый в своей жизни корм – хоть какие-нибудь растения. Пройдет еще немного времени, и крохотные монстры совершат первое нападение на подвижную пищу – какое-нибудь небольшое животное, обитающее среди песков или случайно забредшее сюда. Затем, постепенно вырастая, скорпионы сделают охоту, это увлекательное и опасное занятие, своей основной привычкой.

Охотиться и есть, и снова охотиться, едва завидев добычу. Через четыре времени, к следующему лету они превратятся в громадных особей, смертельно опасных уже не только для мелкой живности, но и для самых больших обитателей пустыни – сколопендр, пауков, медведок. И, разумеется, для существа, все еще мнящего себя хозяином континента, – человека…

ГЛАВА 2

СТОРОЖЕВАЯ ВЫШКА

Стая многоногих ползла медленно, словно нехотя. Без сомнения, не торопились они потому, что палящее в зените солнце действовало даже на жуков. Пекло немилосердно испаряло влагу отовсюду – из хитиновых панцирей, из узкой щели пасти, из жировой смазки, слегка сочившейся из суставов глянцевых лап. Твари двигались в сторону вышки медленно, но явно не собирались сворачивать со своего пути.

Первым полз продолговатый жук со светло-коричневым туловищем. Он занимал место чуть впереди остальных, ощупывая усами ближайший клочок поверхности и старательно избегая кочек, неровностей и ямок глинистой почвы.

Когда жук приблизился к небольшому эвкалипту высотой в два человеческих роста, он, ничуть не напрягаясь, подмял все дерево под свою округлую и достаточно неповоротливую тушу. «Хр-р-рясь!» – издал треск молодой эвкалипт, и его ствол, не выдержавший веса жука, лопнул в нижней части, распространяя в воздухе резкий пряный запах.

Жук поводил головой из стороны в сторону: аромат сломанного дерева ему явно не нравился, и он нервничал. Так же, как обычно раздражается скорпион, набредя на оставленный человеком след костра.

Предчувствие близости двуногого придает многим животным решимости и наглости. Эти многоногие исключением не были: когда передний гигантский жук замер, протянув вперед и немного вверх чувствительные усики и улавливая ими тончайшие запахи людей, четверо остальных, ползших позади вожака выстроились в ровную шеренгу и замедлили ход. Они (и с вышки это заметили) явно к чему-то готовились.

Мирейн, который вел наблюдение, откинул со лба длинные светлые волосы, взмокшие от пота и, не отрывая от бойницы длинного острого носа, сказал вбок, обращаясь к Ларсу и Деггубэрту:

– Кажется, началось.

– Что там? – забеспокоился Старший смотритель.

– Пока пять многоногих, – подсчитал Мирейн. У него руки чесались спустить стрелу арбалета, не дожидаясь команды Деггубэрта. – Дальше к пескам больше не видно, – он оторвал руку от спускового крючка и добавил, с сомнением почесав голову. – Вроде бы.

– Сколько до них? – задал уточняющий вопрос Деггубэрт.

– Стрелы уже могут долететь, – приблизительно оценил Мирейн.

Все караульщики успели надеть легкие доспехи, обязательные при любом столкновении: наклепанные на рубаху полоски тонких металлических пластин, закрывающих спереди ноги, руки и грудь с животом; на головах – проклеенный изнутри войлоком шлем, с которого на лицо спускался длинный наносник. Щеки со скулами защищались нанизанными на ремень гнутыми бронзовыми щитками.

Ларс-Недотепа, тряся объемным животом, направился к соседней бойнице. Его лицо обычно потело от жары, нетерпения или предвкушения битвы. Родители с младых ногтей приучили юношу сбривать волосы наголо, открывая взорам почти детскую, нежного поросячьего цвета кожу огромного черепа и продолговатые мясистые уши, торчавшие по бокам головы, наподобие свеколин из земли, если их наполовину вытянуть за ботву.

Деггубэрт покачал головой и велел приготовить побольше стрел. Он выглянул в третью бойницу вышки и распорядился:

– Пойду подниму лестницу и запру нижнюю дверь. Когда услышите, как она стукнет, начинайте. Свист рассекающих воздух стрел старший смотритель услышал, уже поднимаясь обратно, и сразу же выглянул в третью бойницу, открывавшую вид на далекие пески. Мирейн и Ларс стреляли быстро и споро. Правда, Мирейн прицеливался более метко, а у Ларса попадания в цель случались реже.

Громадные жуки остановились, передними парами лап поднимая с земли те арбалетные болты, которые в них не попадали и, помогая себе нижними жвалами, ломали, подобно тому, как срывает и ломает человек низкие сухие травинки по дороге через луг. Видимо, не в силах дотянуться до людей, вымещали злость на оружии своих извечных врагов. К счастью, промахов было мало; не успели многоногие проползти полпути до вышки, как их спины и головы оказались утыканы стрелами.

По мере приближения жуков, смотрители стреляли метче. К Младшим присоединился Деггубэрт, первые же выпущенные им стрелы попали в глаза двум жукам – переднему и одному из тех, что ползли шеренгой поодаль. Левый глаз переднего жука лопнул и забрызгал окружающую почву ошметками, а вторая стрела проткнула насквозь глаз жирного многоногого с продольными серыми полосками на туловище, и чудовище завертелось от адской боли. Воздух огласился жутким скрежетом, отдаленно напоминавшим стрекотание ночного сверчка, но остальные жуки не обращали внимания на поверженного собрата и продолжали размеренное движение вперед, к укреплению двуногих.

Следующее меткое попадание случилось сразу же за выстрелами Деггубэрта и пришлось на везение Ларса: выпущенная из его арбалета стрела угодила переднему жуку прямо в пасть, проткнула голову, и ее мощное острие размером с человеческий кулак вышло в месте сочленения головы многоногого с шейным сегментом.

Чудовищное создание остановилось, ошеломленное новым потоком боли, дернулось всем телом и попыталось, работая передней парой лап и нижними жвалами, вытащить орудие смерти, но тотчас же опрокинулось навзничь. Дерту показалось, что жук сдох – но он внезапно зашевелился, переваливаясь с бока на бок и странно сотрясаясь, сделал несколько судорожных шагов и только после этого окончательно затих, выпустив открытой пасти струю тошнотворной желеобразной массы.

Три оставшихся многоногих между тем продолжали подползать, все ближе подступая к вышке, и Деггубэрт крикнул:

– Стреляйте без промаха, парни, стреляйте чаще!

Пот струился со лбов Мирейна и Недотепы, проступал через рубахи, но младшие выполнили приказание Старшего смотрителя, и следующим повезло Мирейну. Его стрела попала третьему многоногому в верхний сегмент одной из передних лап, и чудовище остановилось. Оно принялось освобождаться от этой острой и доставляющей сильную боль штуковины другими лапами и жвалами, тщетно пытаясь дотянуться до стрелы – тут Деггубэрт вспомнил, как мальчишкой он пробовал укусить собственный локоть. Спустя считанные мгновения три следующих арбалетных болта, выпущенные Мирейном, впились в голову жука в разных местах, разнеся ее на клочки. Поверхность почвы оросилась мерзкой жижей, чудовище забилось в агонии на земле. Правда, и это не остановило оставшихся двух тварей.

Эти явно отличались от других сородичей особой живучестью: даже будучи истыканы метко попадавшими стрелами, словно гусеница – ядовитыми шерстинками, они упорно приближались к вышке.

Деггубэрт поморщился и велел прекратить стрельбу.

Смотрители бегом скатились вниз, не дав многоногим приблизиться к самой невыгодной для людей позиции – у опущенного нижнего фрагмента лестницы. Бой завершился в нескольких шагах от вышки. Ларс-Недотепа ухитрился первым же ударом тяжелого топора снести голову жука, израненного стрелами. Другим занялись Деггубэрт с Мирейном.

Шестилапое чудовище сражалось яростно и умело – смотрители еле успевали уклоняться от ударов его мощных передних и средних лап, отвечая, в свою очередь, рубящими и колющими ударами мечей и топоров. В какой-то момент Деггубэрт не на шутку испугался: многоногий, истекая липкой вонючей кровью, привстал на задние лапы и с размаху рухнул на одну из свай вышки, возле которой находился Мирейн. Обрушить укрепление даже своей колоссальной массой жук, конечно, не мог, но надломить сваю ему было вполне по силам.

Однако именно в этот момент Мирейн рубанул мечом поперек брюха многоногого, а длинный топор воткнул в шейный сегмент жука. Многоног упал на спину, хлюпающими звуками плоти, которую продолжали разрубать Деггубэрт и подоспевший Недотепа, возвещая свою неминуемую гибель…

Потом началась самая нудная работа. По всем правилам, было положено уничтожать трупы убитых многоногих, расчленяя их и предавая затем куски огню. Делалось это для того, чтобы аппетитные для других голодных созданий и отвратительные для людей запахи падших тварей не привлекали внимание иных чудовищных обитателей окрестностей. До глубокого вечера, пока луна не взошла на небо и звезды не замерцали среди редких облаков, смотрители рубили туши поверженных врагов, оттаскивали куски подальше и сжигали их на разведенном костре. Сладкий будоражащий дым поднимался над землей и уносил в небеса превратившиеся в прах частички многоногих. Единственная радость – некоторые самые мясистые куски можно было не сжечь, а просто поджарить, и караульные в этот день наелись вдосталь.

Следующий день выдался для смотрителей гораздо более легким, но не без новых неожиданных сюрпризов. Как, впрочем, и вечер…

* * *

В последние времена по ночам на Старшего смотрителя Поста накатывались волны воспоминаний. Мало кому Деггубэрт говорил об этом: не хотел, чтобы знакомые шутили по-дурацки – «Стареешь, парень! Может, на покой пора? Отдыхать в тенечке, купаться в глубоких ямах криков и прудах, да на правах Старого знающего деток поучать, а?» Не хотел на покой Деггубэрт, потому как знал, что тогда скорее помрет – от простой скуки и безделья. Долго, очень долго старый воин служил верой и правдой поселенцам нескольких десятков кампусов, разбросанных в окрестностях места, о котором Старые знающие говорили уважительно «а, это та самая Ульдия», как-то особенно выделяя слово «Ульдия», на миг снижая голос до шепота.

Деггубэрт пришел простым Младшим смотрителем на эту вышку восемьдесят Времен назад; затем на Земле двадцать раз успели смениться времена: лето – осенью, осень – зимой, зима – весной, весна – снова летом. Служба Наблюдения за Пустыней тогда еще полностью подчинялась двору Его Величества Правящего монарха Новой Южной Страны и лишь потом оказалась переведена в подчинение поселенцам. В подчинение – и одновременно, на обеспечение местным жителям. Двор экономил деньги…

Многое видел Деггубэрт, и много печального видел, но очень редко люди приходили к вышке за помощью – и дело совсем не в том, что поселенцы скверно относились к служителям постов. Наоборот: смотрителей уважали безмерно, но даже если в сторону прибрежной полосы несется ужасающей силы ветер, поднимая тучи песка и неся их в сторону людского жилья, застигнутый врасплох поселенец никогда не остановится у вышки, а на бегу крикнет смотрителям – так, мол, и так, ветер поднялся – и поспешит в свой кампус, к дому.

Часть шевелюры Деггубэрта стала за эти восемьдесят времен совсем седой, а глаза цвета морской волны привыкли при малейшей опасности сжиматься в узкие щелочки: а ну как ветер пустит в них струю светящегося по ночам песка? Старые опытные люди говорили, что ежели попадет такая струйка на лицо, то кожа в тех местах облезет за день, если же попадет на тело человека несколько горстей светящегося песка — сильно заболеет бедолага и станет потом калекой. Ну, а ежели человека полностью засыплет таким песком – это уже непоправимо, в самую пору готовить несчастному глубокую яму, подальше от криков и колодцев.

Такое несчастье Деггубэрт видел несколько раз, но не близ вышки, а в своем кампусе: детишки в муках умерших людей ревмя ревели, вдовы же сноровисто сортировали вещи покойника: эти, с песком, – налево, те, чистые, – направо. Отложенные налево потом относили в специальную яму и засыпали плотной глиной, чтобы светящийся песок не попал случайно на здоровых поселенцев.

Песок, песок… Деггубэрта песок окружал всю жизнь, и к унылому виду окрестностей вышки привыкать ему не пришлось. Песок и неизменно яркий свет солнца сделали его волосы седыми, лицо – морщинистым, а стройное некогда, тело слегка согнутым в пояснице и в шее. Таким делается тело человека, привыкшего шагать навстречу сильным порывам ветра, а Деггубэрт привык, что все время – ветер с песком, чаще слабый, но зачастую и порывистый.

Песок чаще всего нес в сторону кампусов зло. В лучшем случае, ветры приводили с песком долгую засуху, и часть поселенцев оставляли свои обычные занятия и становились землекопами: крики пересыхали, так что с виду их рукава уже не напоминали русла мутных рек, и пресную воду – главное, что нужно для жизни среди пустынь и близ соленого океана – приходилось добывать неимоверным трудом.

Иногда в отсутствие воды люди сходили с ума, впадали в бешенство и нападали друг на друга. В кампусе Светловолосого Робина, например, прошлым летом истощился колодец, Дэд кампуса был вынужден ввести ограничение на воду: по кувшину в день на поселенца. Мелкий Грэг, мастер починки кампуса, споткнулся и уронил свой кувшин, только что наполненный, и ночью вернулся к колодцу, чтобы украсть немного воды. Сторож его остановил, но Грэг напал на сторожа и сильно ранил его ножом. Нож перед этим Грэг, естественно, не помыл, и раны сторожа загноились. Что такое гниющие раны в здешних местах? Сегодня рана лишь подернута мутно-светлой зеленоватой пеленой, завтра кожу и плоть вокруг нее уже следует вырезать, а послезавтра приходится резать целиком руку или ногу… Сторожу оттяпали все конечности, а Грэга увезли в Страшные Дома. Те, кому посчастливилось вернуться из этих владений Его Величества, никогда не рассказывали о том, как им жилось в Страшных Домах, а головы и тела их были начисто лишены волос. Жить близ пустыни без шевелюры, бровей и ресниц означает лишь немного оттянуть смерть, и побывавшие в Страшных Домах обычно долго не выдерживали: или умирали от первого же светящегося песка – или всеми правдами и неправдами стремились уехать поближе к побережью.

До побережья смертоносные песчинки теперь добирался гораздо реже, чем тогда, когда были еще живы старики, помнившие прежнего монарха. Когда-то очень-очень давно люди возвели на пути песка заграждения – узкие, но длинные рощи деревьев, не имевших особой ценности, чтобы ни на бревна поселенцы не порубили, ни на дрова. Угловатые, ветвистые, покрытые множеством колючек, с густыми кронами, деревья надежно защищали густонаселенные прибрежные районы материка. Здесь даже кое-где еще встречались крупные города – остатки древней эпохи перед Пришествием Кометы. Пусть и заметно разрушенные временем и ураганными ветрами, мародерами и наводнениями, города все же являли собой примету существования на планете организованной жизни.

Деггубэрт не любил города. Когда кто-нибудь в его присутствии заговаривал о том, как, мол, хорошо жить в городе, старый воин начинал щуриться и поджимал губы, так что уголки их опускались, а лицо бороздили ранее незаметные морщины, и восторженный рассказчик, углядев разительную перемену в лице собеседника, невольно замолкал.

Деггубэрт считал, что города – прибежище человека беспутного, суетливого и мелкого. К местностям же, где изредка встречаются кампусы, он давно привык. Здесь все было спокойно, потому что понятно – человек сопротивляется стихии, как может, в силу своих способностей и возможностей, а иногда через силу совершая настоящие подвиги, справляясь с напастями окружающего мира.

В городах же все было иначе. В городах его попросту не замечали бы, обходили стороной. А суровые гвардейцы Его Величества, блестя на солнце продолговатыми каплевидными шлемами и звеня в такт размашистым шагам наградами, нанизанными на тонкие жилы и перекинутыми через шею, отгоняли бы его пиками к стенам домов и заборам, торопясь по каким-то важным своим делам.

Здесь же, на вышке, Деггубэрт и его помощники были нужны всем. Погонит поселенец в степь, ближе к пескам, на травяные пастбища молочную животину – непременно зайдет на вышку: «Скажи, Деггубэрт, ветра не ожидается?» Пойдет какой-нибудь небогатый человек искать сочные кактусы для пропитания – мимо проходя, обязательно крикнет: «Деггубэрт, как считаешь, успею до ветра насобирать мешочек?»

Когда же несметные полчища многоногих устремляются из Средних Мест сюда, в сторону побережья, и когда приходится спешно вызывать отряды обороны, – тут уж Деггубэрт и другие смотрители незаменимы. В такие дни окрестности вышки оживают и кишат народом: воинами и их женами, прибежавшими со снедью и водой навестить защитников, гвардейцами Его Величества и придворными знатоками, почтительно обращающимися к Старшему смотрителю и его помощникам не по привычным именам-прозвищам, а по полузабытым фамилиям из метрик с трепетным прибавлением слова «мастер».

«Мастер», правда, – еще не «господин», но уже не презрительное «житель», характерное для чванливых чиновников. «Мастер» означает, что Его Величество и население монархии надеется на тебя, на твои умения и усердие.

И еще кое-что приятное означает «мастер» – это уж сам Деггубэрт за долгие времена успел заметить. Чем чаще все эти пришлые, которые не из кампусов, произносят обращение «мастер» – тем большее число кувшинов воды по окончании набега многолапых выдадут в дополнение к подарку от имени Его Величества. Правда, подарки эти и вода, обещанные «сразу, вот только прогоним чудовищ», неизменно задерживались в пути. Пока гвардейцы Его Величества доберутся до удаленных от столицы мест, пока Двор примет решение, пока отгрузят награды – много песка принесут ветры… ...