«Если», 2000 № 01

Владимир Медведев
ЗЕМЛЯНОЙ КЛЮЧ

Все началось с того, что я нашла серебряную ложку.

Она лежала на маленькой лужайке — той, что между грядкой с флоксами и дорожкой из квадратных бетонных плит, ведущей к боковой калитке. Это единственный на нашем участке ничем не засаженный клочок земли. Ложка ярко блестела на зеленой росистой траве и ничем не походила на предвестницу страшных событий.

Я умылась, включила электрический чайник и только тогда вышла из кухоньки, чтобы обследовать предмет, появившийся невесть откуда.

Тут и мама проснулась и вышла на крыльцо.

— Что это ты, Оленька, — говорит, — рассматриваешь?

— Ложку старинную.

— Что?

— Ложку!

— Ножку?.. Какую ножку?

— Ложку, мама! Ложку!!!

— Ах, ложку, — протянула мама и пошла к умывальнику.

За завтраком мы изучали и обсуждали находку. Я не знаток древностей, но она показалась мне очень старой. Была она намного больше тех столовых ложек, что сейчас в ходу, и очень тяжелой. Ручку украшал полустертый вензель с короной.

— Может, Роксай откуда-нибудь принес, — предположила мама.

— Мама, — сказала я, — он же ночует с нами в доме. А кроме того, он собака, а не сорока.

Роксай в это время лежал на полу и внимательно следил за нашей трапезой, дожидаясь своего часа. Было видно, что его интересуют вовсе не ложки, а их содержимое.

— Надо поспрашивать соседей, — решила мама. — Видимо, кто-то обронил.

Мне было трудно представить, что соседи по ночам бродят по нашему участку с наборами столового серебра, но на всякий случай я поговорила со всеми, так сказать, смежниками — и с Марией Семеновной, и с Иваном Гавриловичем… Никто, разумеется, ложку не терял, и она поселилась в кухонной тумбочке вместе с прочей разнокалиберной дачной посудой.

На следующее утро на лужайке появился камень. Серый голыш размером с кулак. Лежал он почти на том же самом месте, где я обнаружила ложку, и был покрыт капельками росы. Ничего особенного в нем не замечалось, если не считать, конечно, самого факта его явления на наших шести сотках. На этот раз я даже соседей опрашивать не стала. Хотя если и бросать что-то к нам через забор, то уж скорее камень, чем ложку с вензелем. Но это я так, к слову — между нами и соседями нет никаких загородок, и они к нам ничего не бросают.

Вечером, прежде чем запереть дверь на ночь, я оглядела лужайку. Она была пуста.

Наутро на том же месте красовалась целая коллекция: клубок спекшейся от ржавчины проволоки, в котором запуталась, как рыбка в сетях, латунная гильза, покрытая ядовитой зеленью; половина расколотого фаянсового унитаза и ком полусгнивших тряпок.

Роксай обнюхал разложенные на траве раритеты и заскулил.

Пока я стояла и раздумывала, куда девать всю эту гадость, калитка открылась, и вошел Сергей.

— Привет, Ольга, — сказал он. — Что это за выставка?

Сергей живет в деревне Рахманово, неподалеку отсюда. Он строитель, но в организации, где он работает, зарплату не платят с февраля, так что Сергею приходится летом во время отпуска подрабатывать. В прошлом году мы наконец собрались поднять наш покосившийся домик, и шофер из местных, привозивший нам доски, познакомил с Сергеем и его товарищем.

Работники они оказались замечательные, и пока поднимали домик, мы с ними подружились. А потом я рекомендовала их соседям, которые тоже затеяли у себя какое-то благоустройство… Теперь у Сергея с Иваном собралось заказов года на два вперед. Дел у них невпроворот, но не проходит дня, чтобы то один, то другой не забежал к нам перекинуться парой слов.

— Привет, Сергей, — говорю. — Что-то странное у нас творится!

И рассказала про ложку и все прочее.

Сергей внимательно выслушал и почесал облупленный на солнце нос.

— Понятно, — говорит. — Это у вас земляной ключ забил. Такое бывает. Всякая дрянь со дна земли всплывает. Перекопай, и все пройдет.

— Как это перекопать? — спрашиваю.

— А так, — говорит Сергей. — Очень просто. Возьми лопату и перекопай это место штыка на полтора. Тут главное — брать поглубже. Да захвати пошире.

И он рукой обвел в воздухе границу, захватывающую чуть ли не весь мой газончик.

— Ну уж нет, — вскинулась я. — Этак я всю лужайку перед домом изуродую. Вот осенью, может быть, перекопаю.

— Смотри, — пожал плечами Сергей. — Я тебя предупредил. У нас в Рахманове в прошлом году Вася Голованов тоже не захотел грядки портить. И что вышло? Пришлось весь огород трактором перепахивать…

— Что же там было такое?

— А вот то и было, — сказал Сергей многозначительно. — Ты, Ольга, время-то не тяни. Пожалеешь.

— Ладно, подумаю, — пообещала я.

Сергей посмотрел на меня как бы с сожалением и ушел.

Может быть, я и послушалась бы его совета, не упомяни он про «дно земли». Уж от кого-кого, а от Сергея я такой околесицы не ожидала. Серьезный сорокалетний мужик, непьющий, сноровистый, имеющий обо всем собственное мнение и слегка ироничный, заговорил вдруг, как древняя деревенская бабка…

Однако всплывают же откуда-то все эти предметы, пришло мне в голову. И тут же я сама себя оборвала. Что за бред!

Впрочем, говорят, лет тридцать назад на месте наших дач находилось болото, куда жители всех окрестных деревень ходили собирать чернику. Его долго осушали, рыли дренажные канавы, но вода в глубине, должно быть, все же осталась. Судя по всему, в доисторические времена здесь проходило русло большой реки. Земля до сих пор буквально нашпигована камнями. Получив участок, мы много лет подряд, вскапывая огород, извлекали из почвы груды булыжника и гальки. И даже нашли несколько окаменелостей.

Ну хорошо, пусть не всплывает весь этот сор. Появляется. Только вот откуда появляется? Версию с шалостями подростков я отмела. В нее никак не укладывалась старинная ложка… В чем же дело?

Думала я долго, но так и не нашла никакого объяснения загадочному явлению и решила пока оставить все, как есть. Мне было любопытно, хотя, честно говоря, после туманных Сергеевых замечаний стало немного не по себе. Но все же не настолько, чтобы своими руками испохабить лужайку, которую я так часто и тщательно подстригала.

Назавтра нас ждал неприятный, мягко говоря, сюрприз.

На газоне лежал человеческий череп. Меня испугали его редкие и гнилые желтые зубы на верхней челюсти. Нижняя отсутствовала. Череп можно было показывать по телевизору в рекламе зубной пасты. Вот, дескать, чем кончают те, кто не пользуются «Пепсометом». Плохо кончают.

Я надела красные резиновые перчатки и побыстрее — пока мама не увидела новую находку — засунула череп в старый пластиковый пакет. Ну и что с ним теперь делать?

За завтраком я хмуро молчала, а затем, оставив маму мыть посуду, погрузила на тележку «всплывшие из земли» сокровища, которые вчера сложила возле ямы с компостом. Сверху я водрузила череп в рваном желтом пакете с надписью «Holiday», а подумав, бросила туда же и серебряную ложку. Отвезла сие добро подальше в лес и закопала.

Вернувшись, я позвала Роксая (он очень любит ходить в гости) и пошла к Корзухиным, которым Сергей с Иваном подрядились обшить дом вагонкой. Иван в одиночестве нарезал рулон толя на листы и обивал ими угол дома. Сергея, моего консультанта, не было. Иван объяснил, что он придет сегодня попозже.

— Ваня, ты слышал что-нибудь про земляные ключи? — спросила я осторожно.

— Как же не слыхать, — ответил Иван. — Кто же о них не слышал.

Видно было, что он не пытается меня поддеть. Да и не в его это стиле.

— А что это такое?

— Да вещь простая. Вот, скажем, водяные источники. Вода из-под земли бьет ключом. А то бывают источники земляные. Только их на поверхности не видно. Внизу бурлит, а сверху — никаких признаков.

Фантастика! Иван почти слово в слово повторил строку из «Макбета»: «…то пузыри, которые рождает земля, как и вода». Что же выходит? Иван ли Шекспира начитался, или у Шекспира — не просто метафора?..

— А это… опасно?

— Спрашиваешь, — сказал Иван. — Еще как опасно. Всякий подземный мусор поднимается наверх. Вроде пены. Так если б один мусор — это бы еще ничего. А то иной раз такое всплывает… Сам я не видел, а вот отцу моему дед рассказывал… Дед тогда еще маленьким был. Как-то утром проснулись, а на огороде мертвая лошадь лежит. Откуда забрела — непонятно. Следов никаких. «Ну ладно, — думают, — позавтракаем, а потом оттащим ее куда-нибудь». Поели, вышли, смотрят, а лошадь уже стоит. Живая и ботву щиплет. Удивились, но потом все же решили в хозяйстве ее оставить. И ведь знали, что нельзя, но жадность одолела. Вот и пришлось потом каяться. Лошадь-то была превращенная…

— Превращенная? Во что? Или в кого?

— Ни в кого и ни во что, а просто превращенная.

— Так, по-моему, и сказать-то нельзя. Обязательно должно быть пояснение…

— Ты дальше слушай, — перебил меня Иван. — Через несколько дней просыпаются, а на грядке — мертвый мужик. Мертвее, как говорится, некуда. И голый. Побежали созывать народ. Пока суть да дело, мужик поднимается и идет к ним, как ни в чем не бывало. Народ, естественно, кто за колья, кто за лопату, ну и забили его.

— Как забили?! — ахнула я.

— Да так, очень просто. Насмерть…

— Нравы были еще те, — сказала я. — Сплошной «Кошмар на улице Вязов».

— Так вот, — продолжал Иван, — забили того мужика и бросили на непаханом месте. И его опять под землю утянуло.

— Н-н-н-да, — протянула я, не зная, что сказать. — А насчет того, что надо перекапывать такое место, ты ничего не слыхал?

— Обязательно надо. Даже и не сомневайся. Иного спасу нет.

— Ваня, — спросила я, — а что там дальше с лошадью было?

— Дед всякий раз трясся, рассказывая. Он после того случая круглым сиротой остался. И сам едва выжил. Так вот… Повели, значит, лошадь в конюшню…

— Иван! — рявкнул из дома грубый голос. — Иди-ка сюда, подсоби!

— Сейчас, — крикнул Иван и продолжал, обращаясь ко мне: — Повели ее…

— Какого хрена «сейчас»? — заорали из дома. — Дуй немедленно! Держать тяжело…

Иван, извиняясь, посмотрел на меня и развел руками. На хозяина работать — это тебе не на государство.

С тем я и пошла домой. Достала из подсобки лопату и поступила так, как посоветовали Сергей с Иваном. Перепахала всю лужайку. На полтора штыка.

Днем я пропалывала клумбы с циниями и все поглядывала на изуродованный газончик, а потом решила, что все даже к лучшему. Росли там прежде сорняки — сныть, клевер, осот, одуванчики и подорожник, — а теперь осенью посею настоящую газонную траву. С этой мыслью я вечером и уснула, считая, что все чудеса кончились.

Не успела я на следующее утро приоткрыть дверь, как Роксай выскользнул во двор и залился громким лаем.

— Фу, Роксай, тихо! Соседей разбудишь.

Прикрикнула я на него по привычке — день был будний, а соседи приезжают только по выходным. Так что мы почти всю неделю наслаждаемся полным уединением.

— Ну, пустобрех, что там такое нашел? — спросила я, подходя к Роксаю.

Он любит погавкать без нужды, но на этот раз причина оказалась уважительной. Я бы и сама загавкала, если б умела, — под сливой рядом с клумбочкой, где растут бархотки, лежала дохлая белка. Дохлее, как сказал бы Иван, некуда. Белки, кстати, в близлежащих лесах водятся, но к нам во двор помирать ни разу еще не забегали.

Вспомнился вчерашний Иванов рассказ, но я решительно отогнала глупые мысли. Натянула резиновые перчатки, чтобы выбросить плоский, облезлый трупик, но остановилась. А ну-ка погляжу, что будет. Нет, конечно, я вовсе не ожидала, что белка оживет… Но все-таки.

Пока мы пили чай, я все поглядывала в открытую кухонную дверь. Не пора ли браться за колья и лопаты? Но белка, освещенная утренним солнцем, лежала на траве неподвижно и походила на клочок меха со свалки. Наконец я перестала наблюдать за ней и отвернулась к раковине, чтобы вымыть чашки. Роксай вертелся под ногами, ожидая, когда я сниму с плиты заветную кастрюлю с гречневой кашей, а с полки — большой пакет с «Чаппи». Вдруг он залаял и стремглав вылетел из кухни. Я обернулась.

Белки под деревом не было.

Ну и ну! Куда же она подевалась? Не впрямь же превратилась, ожила и через соседский участок поскакала в лес… Уж она там наведет шороху! Нет, быть этого не может… И все же, где белка? Неужто теперь осталось только ждать, когда под сливой всплывет голый мужик?

И вот тут-то я призадумалась по-настоящему. Честно говоря, меня начал охватывать ужас, но я старалась не терять головы.

Представим, под землей действительно бьет земляной ключ. А коли так, то недостаточно перекопать одно только место, где ключ возник. Родник ищет выхода и начинает пробиваться рядом, в стороне. Слива-то стоит бок о бок с бывшей лужайкой, отделенная от нее дорожкой из бетонных плит. Взрыхлю я почву под сливой, а ключ опять просочится где-нибудь сбоку. И так без конца. Не случайно Сергей говорил: «Захвати пошире». Для того, чтобы заглушить ключ окончательно, надо накрыть его крышкой вскопанной земли, намного перекрывающей периметр родника.

Я наметила границу и вновь взялась за лопату. Не пожалела даже розовые и белые флоксы, растущие под окном. Теперь добрая треть участка превратилась в пашню, быстро сохнущую и сереющую на июльском солнце.

Ночью долго не могла уснуть. Только закрою глаза — мерещится какая-то чертовщина.

Наконец я забылась. Сколько проспала — не знаю, но проснулась как от удара. Во рту сухо, сердце тяжело стучит, а пузырь надрывается от беззвучного крика: «Ой, сейчас лопну!».

Я уже в том возрасте, когда понимаешь, что это такое, когда ночью внезапно подступает малая нужда. Организм реагирует на то, что творится в окружающей среде. Что именно происходит — не знаю. Наверное, магнитное поле изменяется, давление, а может, лучи какие-то долетают из космоса… Действует это на всех, только не все осознают. В такие минуты одни начинают храпеть во сне, другим снится кошмар, кто-то сонно бредет в туалет, а старые и слабые умирают от инфаркта.

Мне почти уже стукнул полтинник, однако от инфаркта я не умерла, а просто вышла на крыльцо. Тащиться в темноте к нужнику не хотелось, да и смысла никакого. Я отошла к сосне, что растет у крыльца, присела…

И вдруг что-то холодное и скользкое коснулось моих голых ног. Не коснулось даже, а толкнуло меня. И довольно сильно.

Я взвилась, как ошпаренная. Сердце подскочило к горлу и там судорожно затрепыхалось: бух-бух-бух… Не помню, завопила я или нет, потому что в этот миг вспыхнула молния, двор озарился слепящим сиреневым светом, и я увидела…

Не знаю даже, как описать. По траве, которой небесное электрическое освещение придало на долю секунды ярко-изумрудный, неземной цвет, прыгали какие-то серые комки. Зайцы не зайцы, кролики не кролики, а нечто невообразимое. Было их очень много.

Тут я и заорала.

Один Бог знает, как в наступившей вслед за вспышкой темени добралась я до крыльца. Шасть в дом — и дверь на крючок. Роксай забился под стол и скулил. Он у нас парень бравый, но грозы боится до дрожи. Меня и саму трясло, как в ознобе. Мама выплыла в темноте из своей комнатки, словно призрак.

— Оля, что происходит?

В окна полыхнуло белым светом, и тут же ударил гром.

— Гроза, мама. Ничего особенного. Ложись…

Но она уже увидела… Да и как было не увидеть! В оконный переплет снаружи что-то ударило с омерзительным шлепком, и в свете новой молнии мы увидели, как по стеклу сползают тонкие кишочки. Словно в окно нам швырнули пригоршню куриных потрохов.

Я бросилась к другому окну. Небо вновь осветилось. Снаружи бушевала сухая гроза. Молнии вспыхивали почти постоянно — то дальние, то ближние, — и в их рваном, трепещущем свете мы видели, как уродливые создания бессмысленно скачут по грядкам и клумбам. Что им надо?

— Ой, да что это такое?! — простонала мама.

— Просто какой-то парк юрского периода, а не дачный участок, — проговорила я дрожащим голосом.

Хлынул дождь. И тварей будто водой смыло. Сколько мы ни вглядывались, не заметили больше ни одной.

— Слава Богу, — сказала мама и перекрестилась.

Чего-чего, а этого я от нее, старой коммунистки, никак не ожидала. Заметив мой взгляд, мама смутилась и побрела к себе.

Да я и сама была хороша. Я лежала в постели, глядя в темноту, и мне, кандидату наук, без пяти минут доктору, мне, работавшей над темой… (но о теме, пожалуй, не стоит; хотя наше закрытое КБ и находится при последнем издыхании, но грифа «секретно» с моей работы еще никто не снимал)…так вот, мне чудилось, что отовсюду — из земли, из ночного воздуха, с веток деревьев за окном — на меня смотрят загадочные бесплотные духи: эльфы, гоблины, лешие, лары, джинны… Мне было страшно как никогда в жизни. Еще вчера я считала, что нечисть поднимается «со дна подсознания», но теперь я знала — она действительно всплывает со дна земли. Из глубин бытия…

Первое, что я обнаружила утром на крыльце, была кучка студенистых останков одной из вчерашних тварей. Внутренности были перемешаны с картофельными очистками, прелой травой и еще Бог знает какой дрянью. Еще несколько таких же сувениров я нашла во дворе. Компостная куча в углу была раскидана почти начисто. Возле нее валялись три или четыре земляные жабы (надо же как-то назвать этих уродцев) с вывороченным наружу нутром.

Так вот почему они лопались вчера ночью. Обожрались компоста. Другого объяснения я найти не смогла. Впрочем, и не искала. Даже не умывшись, направилась к Корзухиным. Сергей был уже там и разводил в ведре морилку.

— Сережа, помоги вскопать участок, я заплачу.

— Какая там плата! — отмахнулся Сергей. — И думать об этом забудь.

Он сходил к Смирновым и приволок бензиновый культиватор «Крот». И началась великая борьба с подземной силой. Аппарат, к великому неудовольствию Роксая, жутко тарахтел и испускал клубы вонючего синего дыма. Сергей шагал за ним враскоряку. Наконец заглушил двигатель.

— Плиты поднимать будем? — спросил он.

Участок был полностью перепахан. От заборчика из зеленого штакетника до соседских границ. Погибло все — лилии и лилейник, львиный зев и петуния, морковь, укроп и салат, не говоря уже об огурцах в полиэтиленовом парничке… Теперь наш домик стоял среди голой пашни, пересеченной лишь двумя дорожками из квадратных бетонных плит. Одна вела от крыльца к кухне, сараю и туалету, другая — к боковой калитке.

— Думаю, плиты можно оставить, — сказала я.

Вряд ли жабам под силу поднять тяжелую плоскость толщиной сантиметров десяти и со сторонами в полметра.

— Не горюй, Ольга, — утешил меня Сергей. — Осенью начнешь все заново.

Об этом я и думала, засыпая, — устрою на будущий год идеальный дворик по мотивам журнала «Наш прекрасный сад». Одни цветы. А овощей сажать не буду. Проснулась я непривычно поздно. Разбудили голоса за открытым окном. Выглянула — оказалось, это Сергей с Иваном.

— Зашли посмотреть, как ты с подземным царством воюешь.

Роксай вскочил и бросился к двери. Он ничуть не сомневался, что гости пришли именно к нему. Я накинула халатик и вышла на крыльцо.

— Так ты все же решила перевернуть плиты? — встретил меня вопросом Сергей.

— Какие? — я оглянулась.

Две плиты напротив кухонного крылечка были сдвинуты с места и лежали краями одна на другой. Словно кто-то пытался их приподнять, да бросил, не осилив. А дальше, у туалета, еще один бетонный квадрат откинут в сторону и лежит на пашне.

— Я их не трогала, — промямлила я.

Иван с Сергеем переглянулись.

— Ну тогда Кувыка, — сказал Иван. — Больше некому.

Внутри у меня все похолодело. Час от часу не легче.

— Какой Кувыка?

— Земляной дедок, — пояснил Иван. — Мы тебе сразу о нем говорить не стали. Думали, обойдется. Он давно уже в наших местах не появлялся…

— Да что за дедок?! Как он выглядит?

Я и сама слышала, как в моем голосе пробиваются истерические нотки, но никак не могла с собой совладать.

— Никто толком не знает, — сказал Сергей. — Вот увидишь и нам расскажешь.

«Ну и шуточки, — подумала я. — Типун тебе на язык!»

— Говорят, он любит баб щекотать за причинное место, — сказал Иван. — Присядет какая там, где не положено, а он из земли высунется и забавляется. А может, мокрого не любит и проверяет, откуда это водичка льется.

Вспомнила я свой ночной визит под сосну и стало мне не по себе.

— Да ты не бойся, — успокоил Иван, догадавшись, о чем я подумала. — Это мужики, чтобы над девками подшутить, рассказывают. А на самом деле Кувыка пола не разбирает. Утаскивает под землю всех подряд — что мужчин, что женщин…

— У-тас-ки-ва-ет? — переспросила я.

— Ну да. Нас даже в детстве пугали: «Не будешь слушаться, тебя Кувыка под землю утянет».

— Так то пугали… — я старалась рассуждать спокойно. — А было, чтобы он кого-нибудь утащил?

— Лет пять назад Семен Вяхирев из Криулина пропал. Милиция его искала, не нашла. Вот его, говорили, вроде Кувыка унес.

— Семена потом в Павловом Посаде на рынке видели, — вмешался Сергей.

— Может, и видели, — сказал Иван. — Это ничего не значит.

— Что же, и он превратился? — фыркнула я. — В кого? В упыря подземного? По-моему, товарищи дорогие, вы меня разыгрываете.

Иван с Сергеем переглянулись.

— А зачем, — сказал Иван, — нам тебя разыгрывать? Тут, Оля, дело такое… Не до шуток.

— Слышь, Ольга, а не продать ли тебе участок? — сказал Сергей. — Купишь другой где-нибудь поблизости.

— Дудки, — отрезала я. — Что же это получается? На работе меня вытолкнули в отпуск без содержания и, того и гляди, вовсе сократят — КБ наше на ладан дышит. Дом на Сретенке, где мы прежде жили, купила какая-то фирма, и нас всех расселили — кого в Чертаново, кого в Братеево. А теперь нечисть подземная выживает меня с моего собственного клочка земли. Нет, не дамся я. Буду стоять до последнего.

— Это хорошо, — одобрил Сергей. — Тогда давай пахать. Неси лом.

Я слазила в подсобку за инструментом, и мы, одну за одной, отвалили все плиты и переворошили слежавшуюся под ними почву! Плиты мы выстроили рядком вдоль штакетника, поставив их на ребро. Вкупе с развороченной землей это придало дворику осадный вид.

Последний плацдарм… Погибаем, но не сдаемся.

— Ольга, идите-ка вы все к нам ночевать. С собачкой, — предложил Иван, поглаживая Роксая. — А завтра посмотрим, что и как.

— Нет, — твердо сказала я. — Спасибо.

— Ну что ж, — с сомнением проговорил Иван. — Земля вроде вся перекопана. Неожиданностей быть не должно.

Мужики опять переглянулись, попрощались и ушли.

Остаток дня тянулся долго. Наверное, потому, что мы с мамой ничем толком заняться не могли. Все валилось из рук. Да и привычного дела — возни с растениями — я лишилась. Ночи мы ждали, как новобранцы наступления противника. Сжав зубы и борясь с мандражом. Опасности, казалось бы, никакой — мы перекрыли врагу все подходы. Но все равно страшно было до чертиков.

Стемнело. Я запаслась оружием: на всякий случай принесла в дом топор и косу. Заперли мы покрепче дверь и сели коротать вечер. Мама принялась раскладывать пасьянс из двух колод, а я взяла книгу и забралась с ногами на тахту. Читать не читала, а больше прислушивалась. Роксай повертелся, повертелся, но поняв, что ничего интересного не будет, прилег на подстилку и задремал.

Старенький ВЭФ на подоконнике негромко бормотал задушевными дикторскими голосами, перемежающимися шорохом и музыкой, и эти привычные звуки убеждали нас, что в мире все хорошо и благополучно и что нет на свете ничего страшного… Ох, как хотелось в это поверить!

Наконец приемник пропикал и объявил: «В Москве — полночь».

— Ну все, — я закрыла книгу. — Пора на покой.

— Подожди, — остановила мама. — У меня как раз пасьянс начал сходиться.

И тут началось…

Под полом что-то завозилось, а затем в левом углу, у самой стены, раздался глухой удар — такой сильный, что дом дрогнул.

Мама ойкнула и неизвестно зачем смешала разложенные на столе карты. Роксай взвыл и взлетел на пол метра над своим матрасиком. Кажется, бедная собака со страху начала левитировать, как индийский йог. А я схватила топор, лежащий рядом на тахте.

Тишина.

— Оля, что это было? — пролепетала мама немного погодя.

— Не знаю, — процедила я, не выпуская из рук топор. — Возможно, очередной персонаж подмосковного фольклора. Подземный дедушка заигрывает с нами.

— Заигрывает?!

К ужасу в маминых глазах прибавилось недоумение.

— Это шутка, — проговорила я с досадой. — Не бери в голову.

Роксай, ощетинив загривок, смотрел в угол и захлебывался хриплым рычанием.

Под полом резко скрипнуло.

Кррк…

Я всмотрелась в угол.

Крррк…

Левая сторона крайней половицы дрогнула и слегка приподнялась. Так вот что это скрипит! Гвозди…

Только злость на саму себя помешала мне испугаться до потери пульса. Дура, растяпа! Перекопала весь участок и забыла о том, что под домом — тоже земля. Нетронутая. И нас от нее отделяют только доски, кое-как приколоченные к лагам.

Кррк…

— Мама, поднимайся наверх, — негромко сказала я, не сводя глаз с приподнимающейся доски.

— Нет, нет, — задыхаясь, прошептала она. — Я тебя одну не оставлю.

— Мама!!! — заорала я не своим голосом. — Иди наверх!

И мама, как ни странно, послушалась. Я услышала, как она, оступаясь, ковыляет по комнате и медленно взбирается по деревянной винтовой лестнице, ведущей на второй этаж.

Кррк…

Половица с противным взвизгом косо подскочила в воздух и, как грабли, брошенные зубьями вниз, опустилась на торчащие из нее гвозди. Под полом удовлетворенно хмыкнули, и следом заскрипела и закачалась соседняя доска.

Позади меня забухали вверх по лестнице тяжелые торопливые шаги — это Роксай дезертировал с поля боя.

Вторая половица оторвалась быстрее первой. Щель между досками раздвинулась, и оттуда выползло нечто среднее между щупальцем и длинным извилистым корнем, покрытым тонкими корешками и отростками. Было оно мертвенно-розового цвета.

Корень-щупальце покачался стоймя, как диковинное растение, потом опустился на пол и с тихим шорохом пополз ко мне. Я взвизгнула, отскочила в сторону и что было сил рубанула топором.

Мне приходилось корчевать корни, и я подсознательно ожидала, что и этот будет твердым и жилистым. Но он перерубился легко, и лезвие топора увязло в полу.

Культя юркнула обратно в щель, и оттуда послышалось огорченное хмыканье. Обрубок остался лежать совершенно неподвижно. Из него сочилась какая-то сероватая сгущенка. Я выдернула топор из половицы и встала наготове.

Доски раздвинулись пошире, оттуда высунулся тоненький корешок, подхватил обрубок и уволок под пол.

— Ну давай, лезь, — прошептала я. — Мы тебе покажем Кувыкину мать.

Но Кувыка, если это был он, притаился.

Неужели ретировался, получив отпор? То-то… Это тебе не баб за ляжки хватать!

— Оленька, что там? — еле слышно донеслось сверху.

— Все в порядке, мама, — бодро крикнула я. — Ушел.

И тут из-под пола вновь вынырнул длинный тонкий корешок. Двинулся было ко мне, потом замер в нерешительности. Прополз сантиметров двадцать вперед, затем дернулся назад. Застыл на месте. И вот отважился наконец! Пошел в наступление. Я приподняла топор повыше… Нет, опять отступил. Дразнит или боится напасть?

Я стремительно шагнула вперед и хватила топором по зловредному отростку. Он даже отскочить не успел. Вот тебе!.. Мое оружие, как и прежде, глубоко засело в полу. Я ухватилась за топорище обеими руками, чтобы потянуть поудобнее, но в этот миг из щели вылетело, как молния, волосатое щупальце. Оно обвилось вокруг топора (я едва успела отдернуть руки), с легкостью извлекло его из половицы и утащило под пол. А там, внизу, Кувыка, если это был он, злорадно хмыкнул.

— Ах ты, морковка поганая, — сказала я растеряно. — Топор украл.

Я так увлеклась битвой, что даже бояться перестала.

И, как тут же выяснилось, напрасно. Корень вылетел вновь, ухватил меня за ногу и потащил к щели.

Сама не понимаю, как мне удалось сохранить равновесие. Я нагнулась и попыталась сбросить корень с лодыжки. Он был теплым! И гнусно содрогался. Тьфу, какая пакость!..

Кувыка оказался очень силен. Освободиться мне не удалось. Неловко переступая свободной ногой, чтобы не упасть, я с ужасом смотрела, как приближается щель. В тот миг меня страшила не столько перспектива оказаться под землей в объятиях Кувыки, сколько яркое видение того, как он протаскивает меня, обдирая кожу и мясо, сквозь узкий проем между половицами. А он все тянул и тянул с механической неумолимостью лебедки.

Спасла меня табуретка. Я ухватилась за нее, как за последнюю соломинку. Держа табуретку за ножку, я неистово замолотила ребром сиденья по щупальцу.

Кувыка болезненно захныкал.,

На, получай! Еще и еще… Щупальце разжалось и уползло.

Шатаясь, я отступила назад, к лестнице. Лодыжку правой ноги, окруженную красной круговой ссадиной, жгло как огнем. Но это ничего. Второй раунд тоже за нами.

Третий начался безо всякого сигнала. Я успела лишь схватить косу, стоящую возле лестницы, и взять ее на изготовку.

Кувыка выпрыгнул из-под пола, как чертик из табакерки.

Непонятно, почему он вначале так долго трудился над половицами. Теперь он проломал себе выход мгновенно. Мне показалось, что под полом разорвалась граната. От рваного пролома во все стороны полетели осколки досок. Одна из половиц не сломалась, а отодралась по всей длине и взлетела в воздух, встав диагонально, наподобие поднятого шлагбаума. Верхний ее край шарахнул по стеклянному светильнику под потолком. Лампочка выстрелила. Свет погас.

Кувыка угрожающе надвигался на меня в полутьме. В отсветах, падающих из открытой двери второго этажа, я сумела различить только спутанную массу щупальцев. Словно кто-то вырвал из земли большое дерево, ухватил его за комель и тычет в меня корнями. Я замахнулась косой, но вовремя остановилась. Потеря топора была хорошим уроком. Нет, здесь мне с ним не сладить. Если Кувыка отнимет у меня и косу, то…

Я отступила к лестнице и стала осторожно подниматься наверх, не поворачиваясь к чудищу спиной и нащупывая ногами ступеньки.

Не упасть! Не упасть!

Если упаду — это конец…

Кувыка, похмыкивая, двигался вслед, но держался пока на отдалении. Не любит, знать, косу, мразь подземная.

Хрипло и прерывисто дыша (Боже, как мне было страшно!), я ввалилась спиной вперед в дверь верхней комнатки и остановилась в шаге от порога. Вот они, мои Фермопилы. Лягу костьми, но дальше врага не пущу.

Закрыть дверь?

Бесполезно. Он просто разобьет ее в щепки. Буду стоять и косить его до тех пор, пока… Но дальше сознание замолкало, как партизан на допросе, и отказывалось что-либо воображать. Никакого «пока»!

В распахнутый дверной проем пророс целый пук растопыренных корней. Толстых и тонких. На отростках толстых щупальцев болтались комочки земли — точь-в-точь как нашлепки присохшего навоза на коровьей ляжке.

Мама ахнула. Я взмахнула косой. Остро отточенное кривое лезвие срезало наискось сразу три щупальца. Обрубки шлепнулись на пол. Покалеченные щупальца отдернулись, а на их место выползли новые. Махнула вновь и отсекла еще пару отростков. Ага! Коси коса, пока роса. Страх сменился боевым задором.

А ну-ка, еще разок. Коса прошлась по кончикам щупальцев, срезая их, но не успела я сделать новый замах, как толстенный корень ухватился за косовище у самой пятки лезвия и потянул. Я рванула косу к себе, но Кувыка не стал соревноваться со мной — кто, мол, кого перетянет. Другое щупальце перехватило древко чуть пониже, и Кувыка отломил лезвие с той же легкостью, с какой ребенок срывает головку цветка.

Боже, а что если он начнет нас же и косить нашей косой?

Кувыка помахал железкой в воздухе, затем один корень-щупальце передал кривое полотнище другому, другое — третьему, и вот коса уже скрылась за дверью…

А коренья поползли вперед.

Я отступала, растопырившись, как наседка, защищающая цыплят, а сама мысленно молилась: «Только бы маму от волнения не хватил удар. Только бы не инфаркт!».

Кувыка пустил по полу мощный, толщиной чуть не с ногу, корень и широко загреб им.

Хорошо, что я в молодости занималась гимнастикой и успела сгруппироваться — округлить спину и пригнуть голову к груди, — а то хлопнулась бы затылком об пол… Кувыка захватил мои ноги в замок, как заправский кандидат в мастера спорта по вольной борьбе, и потащил к двери. Халатик задрался, и я проехалась голой спиной по шершавым доскам.

— Оля, берегись! — запоздало вскрикнула мама.

Кувыка волок меня, словно мешок с картошкой, а я в отчаянии, не зная, за что ухватиться, продолжала сжимать в руках бесполезный обломок косовища. Мои ноги проскочили над порожком, затем порог оказался у меня под поясницей — еще секунда, и я пересчитаю хребтом ступеньки, края которых окованы алюминиевым уголком.

И вдруг: трах!

Движение остановилось.

Косовище легло поперек дверного проема, я повисла на нем, как на турнике, — правда, почти в горизонтальном положении.

Кувыка хмыкнул и дернул посильнее. Косовище держалось. Я — тоже. Он рванул вновь, будто проверяя нас на прочность…

Я крепилась из последних сил. Сейчас пальцы ослабеют и соскользнут с древка, и Кувыка потащит меня вниз по лестнице. Я буду отчаянно хвататься за каждый столбик до тех пор, пока не окажусь на нижнем этаже, а там цепляться будет не за что.

Но Кувыка сменил тактику. Перестал тянуть, а на мои ноги навалилась тяжелая горячая масса. Видимо, он решил подобраться поближе и разжать пальцы. Тело, прижатое к острым граням ступенек, выгибалось, как на дыбе, и я ждала, что вот-вот хрустнет позвоночник.

Все. Это конец.

Но тут у меня перед глазами промелькнуло рыжее пятно.

Роксай.

Он пролетел надо мной и молча, как волк, врезался в Кувыку. На ноги мне брызнуло что-то теплое и липкое. Это Роксай рвал Кувыкины отростки и конечности. Кувыка возмущенно захмыкал. Тяжесть с моих бедер сползла, а затем распустилась хватка на голенях. Я мигом подтянула ноги к себе и попыталась встать. Внизу послышался тяжелый шлепок — словно свалился большой тюк с ватой. Это Кувыка с Роксаем скатились с лестницы на пол.

Роксай пронзительно взвизгнул. В первый раз за все это время. Я не видела, что происходит внизу, в темноте. А там творилось что-то страшное. И я не могла прийти на помощь Роксаю. Оставить маму одну?!

Теперь Роксай жалобно вскрикивал, не замолкая. Словно малый щенок, которого сбила машина. А я только прижимала к себе обломок косовища и повторяла:

— Роксай, Роксаюшка!

Наступила полная тишина. Я стояла, заляпанная с головы до ног серой, едко пахнущей сгущенкой, и напряженно вслушивалась. Не ползет ли Кувыка к нам опять? Снизу не доносилось ни звука. Лишь мама часто дышала, постанывая. Я подошла к ней и обняла. Мы сидели, прижавшись друг к другу, пока не посерела темнота за окном. Тогда я спустилась на первый этаж.

Заглянув в безобразную дыру в полу, я увидела на земле большую лужу крови. В мутном рассветном освещении она казалась черной.

— Роксай. Бедненький ты мой…

Хотелось заплакать, но я не смогла. Каким он все же храбрецом оказался! Мне было так тяжело, словно я только что похоронила ребенка.

Я принесла лом, лопату и принялась отдирать оставшиеся целыми доски. Сдвинуть тахту мне не удалось — она была слишком тяжелой. Я расколошматила ее на куски и выбросила останки на улицу. Разобрав пол, начала перекапывать землю под домом.

Я копала и думала, как все это глупо. Как трагически подводят нас привычные представления. Мы заперлись в доме, потому что считали — нет для человека убежища надежнее, чем дом. Стены, двери, замки, засовы… Мой дом — моя крепость. А ведь достаточно было распахнуть дверь и выбежать наружу, на распаханную землю. На пашне нас бы никакая земляная сила не взяла. И Роксай остался бы жив. Мне казалось, что я рою могилу Роксаю.

Когда я закончила, за окном светило солнце.

— Ольга! Ольга Борисовна!

Не сразу я сообразила, что меня окликает знакомый женский голос. На краю нашего распаханного участка стояла Мария Семеновна, соседка. Она, видимо, только что приехала из города и с удивлением разглядывала обломки тахты, валяющиеся на рыхлой земле.

— Вы что же, ремонт… или уезжать решили?

— Ремонт, — безразлично сказала я и повернулась, чтобы уйти в дом.

— Ольга Борисовна, я ведь вас вот зачем позвала… — остановила меня соседка. — Вы уж извините, но у меня для вас грустная новость.

— Ну что там еще?

— Песик-то ваш, Роксай, околел. Помер.

— Знаю, — тупо пробормотала я.

И вдруг спохватилась:

— А вам это откуда известно?

Соседка повернулась и посмотрела в глубь своего неухоженного, заросшего высокими сорняками дворика.

— Он тут у нас в траве лежит.

— Не может быть! — вырвалось у меня.

— Отчего же не может? — удивилась она. — Поглядите сами.

Не помня себя, я слетела с крыльца и, раздирая ноги о матерую крапиву на соседском участке, бросилась к месту, на которое указала Мария Семеновна. «Значит, не уволок его спрут земляной, — лихорадочно думала я. — И он, бедняжка, выбрался из пролома и уполз подальше от дома, чтобы умереть в одиночестве… Бедный, бедный… Странно, что я не увидела кровавого следа. В яме-то была кровь».

И вдруг новая мысль ударила мне в голову:

«А что, если он еще жив?!»

Но, увидев Роксая, я тут же поняла, что напрасно пыталась себя обмануть. Он был безнадежно мертв. Я медленно подошла поближе. Над телом моего песика жужжало облачко мух.

Откуда мухи? У нас все лето их почти не было. Ах, какая теперь разница! Это естественно: где кровь, там и мухи…

Мамочки мои! До меня вдруг дошло, что на свалявшейся шерсти Роксая — ни капельки крови. Мало того, я подсознательно ожидала увидеть истерзанный и искалеченный труп, но на теле собаки не было ни единой царапины.

Ноги подо мной так и подкосились. Неужели…

«Ты что, боишься его? — тут же укорила я себя. — Что бы с ним ни случилось, это твой старый пес. Больше, чем пес. Это твой друг. Не забывай, что он спас тебе жизнь».

Я присела рядом и, преодолевая пугливое отвращение, погладила Роксая по впалому боку. И отдернула руку, словно обожглась.

Об него действительно можно было обжечься!

Даже при жизни его тело никогда не было настолько горячим. Что-то смутно знакомое почудилось мне в этом мертвенном жаре. Значит, все же превратился… Роксай превратился…

«Как быть? Зарыть поскорее… Нет, так, наверное, еще хуже. Оставить здесь… Что там рассказывал Иван? Бросили на непаханом месте, и его опять под землю утянуло. Почему же Роксая не утягивает? Выходит, он только что всплыл?!.. Надо оттащить его куда-нибудь подальше отсюда…»

Однако я не могла заставить себя еще раз притронуться к пышущему неестественным жаром трупу. О, Господи, что теперь будет?

Я стояла, не сводя глаз с Роксая, и впервые в жизни не знала, что делать. Соседка что-то лопотала за моей спиной, но мне было не до нее. Я увидела, что Роксай пошевелился и приподнял оскаленную пасть. Самое страшное только начиналось… □

Евгений Дрозд
КЛИНОК ОБОРОТНЯ

Днем Всеслав суды судил народу

И ряды рядил между князьями,

В ночь же волком побежит, бывало,

К петухам в Тмуторокань поспеет,

Хорсу путь его перебегая!

«Слово о полку Игореве» в переложении А. Н. Майкова.

Полоцкая земля, год от Рождества Христова 1050. Лето.

Когда Галт вышел на поляну, он уже всем своим обостренным нюхом кладоискателя чуял, что место это не пустое. Остановившись, Галт извлек из дорожной сумы самое драгоценное свое достояние — завернутый в бобровую шкурку фиал из горного хрусталя. Заключенный в прозрачных стенках сосуда, внутри светился цветок папоротника. Галт медленно, ровными шагами перемерял лесную поляну вдоль и поперек и остановился в месте, где цветок светился ярче всего. Клад был зарыт здесь. Только полный невежа мог предположить, что Галт тут же начнет копать землю. Нет, кто-кто, а Галт хорошо знал: мало клад отыскать, надо еще, чтобы он в руки дался. Во-первых, следует прочесть специальный заговор, чтобы стерегущий подземные сокровища Клад-ник не утащил бы клад в глубь земли, откуда его уже нипочем не достать. А во-вторых, хозяин тайника, конечно же, наложил на него охранное заклятие, насылающее всяческие беды на голову чужака. Галт, конечно же, знал набор охранных заклинаний, самых распространенных в землях кривичей, полочан, родимичей и дреговичей. Но ведь надо еще угадать, какое из них взял хозяин сокровищ. Для этого у Галта был свой способ, простой и надежный. Кладоискатель тщательно спрятал хрустальный фиал и обернулся к кустам, в которых дожидался его знака сирота Тапейка.

— Иди сюда, — позвал Галт.

Из кустов вышел отрок, чье тощее тело сверкало сквозь прорехи ветхой одежонки. Галт нанял мальца у ближайшей придорожной корчмы, где тот отирался в надежде на подаяние. Кладоискатель посулил ему щедрое вознаграждение за одну работенку, а перед тем порасспросил местных и разузнал, что парнишка — сирота и в случае чего никто не станет его искать.

Галт размотал длинный сверток из облезлой козьей шкуры и извлек на свет Божий заступ.

— Копай, — велел он, протягивая отроку лопату.

И перстом указал, где именно надлежит копать. Тапейка принялся трудиться, а Галт, не спуская с него глаз, медленно попятился назад, пока не достиг края поляны. Здесь он остановился, зажав в ладони оберег, висевший у него на груди на кожаном ремешке.

Клады обычно не зарывают слишком глубоко, так что вскоре лопата ударилась обо что-то твердое — Тапейка даже и притомиться не успел.

— Что-то есть! — крикнул он Галту. — И неглубоко. Для чего ты, дядька, меня нанимал? И сам бы справился…

Как же — вот так он ему и выложил, для чего!..

— Давай-давай! Доставай, — рыкнул кладоискатель, еще крепче сжимая оберег и шепча заклинание.

Тапейка нагнулся и не без труда извлек из ямы глиняный жбан. Высоко поднять не смог и застыл в полунаклоне, прижимая сосуд к животу.

— Тяжелый! — сдавленно воскликнул он.

Окаменевший Галт молчал, не сводя с отрока напряженного, пристального взгляда. Сейчас все должно было решиться. Мгновения ползли тягостно.

— Ну же! — мысленно выкрикнул кладоискатель.

Как бы в ответ поляна озарилась короткой, но сильной вспышкой, а в чистом, почти безоблачном небе разразился одинокий, но мощный громовой раскат.

Ясно! Заговор был таков: откопавшего сокровище вора должен был поразить своей стрелой сам Перун. И поразил!

Галт быстро прочитал обратное заклинание и без опаски приблизился к упавшему навзничь сироте. Тапейка все так же сжимал в руках погубивший его жбан, однако оставался неподвижен, а его широко раскрытые глаза смотрели в небесную синеву с выражением безмерного удивления. Галт только сейчас заметил, что у сироты разные глаза — левый голубой, а правый зеленый. «Бог шельму метит…», — подумал кладоискатель, осторожно выдирая из непослушных пальцев отрока жбан с сокровищами. Сосуд действительно был тяжелым, и неудивительно — его до краев заполняли серебряные дирхемы и динарии, сердоликовые бусы, золотые браслеты, обручи и фибулы. Галт неспешно пересыпал все это в прочную суму, тщательно высматривая среди камней и благородных металлов железные предметы. Из таковых оказался один только небольшой ключик. Поскупился хозяин на охранное железо, вот и поплатился за это. Галт вернул ключик назад, в пустой жбан, а еще бросил туда один серебряный дирхем и одну сердоликовую бусину — отступное Кладнику, после чего бросил жбан в яму и небрежно забросал землей. Тщательно упаковал свои вещички, выпрямился, двинулся было прочь, но задержался у тела сироты. Тапейка лежал, глядя в небо своими разными глазами, и не подавал признаков жизни. Галт осторожно ткнул отрока в бок носком кожаного сапога, пожал плечами и отправился восвояси.

Полоцкая земля. 10 лет спустя. Канун Рождества. Утро.

Укрыв дорогие свои княжеские одежды под грубым плащом простого дружинника, Всеслав Брячиславич Полоцкий, он же Всеслав-Чародей, выскользнул тыльными ходами за пределы посада и упругим звериным шагом направился к чащобе окружающего Полоцк леса, где привык он вершить свои чародейства и волхования. Князь, однако, не сумел уйти из города незамеченным. Неведомо откуда взявшийся монах преградил ему путь, согнулся в поклоне и протянул чашу для подаяний. Князь скривился. Монах был ему знаком. Брат Евстохий уже долгое время изводил Всеслава просьбами о пожертвовании на строительство храма. Князь же, остававшийся в душе язычником, но вынужденный поддерживать новую веру из политических соображений, считал, что достаточно уже сделал для христианства, воздвигнув в Полоцке Софийский собор. И уж тем паче не нужен ему был христианский монах здесь и сейчас. Поэтому Всеслав не стал разводить канитель, а обратил к монаху слово, хоть и тихое, но исполненное такой угрозы, что чернец, кажется, и сам понял свою неправоту. Он, ни слова не говоря, попятился, развернулся и зашагал прочь, проваливаясь в сугробы и путаясь в полах длинной свиты. Князь проследил тяжелым взглядом, пока монах не скрылся из виду среди посадских стен, и направился в лес.

Выйдя на знакомую поляну, Всеслав огляделся — не привел ли кого за собой. Нет, вроде чисто. Жаль, следы на снегу отчетливо видны, а занесет их нескоро, но тут уж ничего не поделаешь. Всеслав смахнул рукавом снеговую шапку с широкого старого пня и всадил в самый центр вековых колец лезвие кинжала с рукояткой, увенчанной серебряной головой рыси. Глаза зверя сверкали изумрудами.

Еще раз обернувшись по сторонам, Чародей быстро разделся догола, сложил одежду в плащ дружинника, свернул в узел и, укрыв его под корнями пня, забросал снегом.

Выпрямился в полный рост, на несколько мгновений застыл перед пнем недвижно, шепча заклинания, затем, резко и сильно оттолкнувшись, кувыркнулся над рукояткой ножа. На снег по ту сторону пня приземлился, спружинив на четырех лапах, громадный волк. Издав короткий низкий рык, волк метнулся в лесную чащобу.

Какая нужда заставила князя прибегнуть к волхованию в канун Рождества, осталось неведомым, но одно можно сказать наверняка — в Тьмуторокань он не направлялся, ибо к вечеру должен был успеть вернуться в стольный Полоцк. Князь-волколак спешил и не оглядывался, а зря. Из густого ельника на опустевшую поляну вышел брат Евстохий, медленно проследовал по человечьим следам до пня и остановился, сокрушенно качая головой и глядя на рукоять ножа да на цепочку звериных следов, от пня убегающих. Вдруг некая мысль заставила монаха приподнять бровь и призадуматься. Брат Евстохий вздохнул, осенил себя крестным знамением и, подняв очи горе, принялся бормотать слова молитвы. Завершив ее, еще раз перекрестился и, ухватившись за рукоятку обеими руками, с трудом — крепка княжеская длань! — вытянул нож из пня. Уложил его на дно дорожной сумы и отправился туда, где можно в тепле скоротать время до вечера.

Брат Евстохий рассуждал так: без ножа князь не сможет вернуть себе исконное обличье, а если он не успеет превратиться в человека до Рождества, то так навсегда и останется волком. Наверняка к вечеру князь-волколак будет сговорчивее. Обдумывая предстоящую беседу, чернец направлялся к придорожной корчме Павилы, что на левом берегу Двины. Негоже, конечно, монаху обретаться в злачных местах, но до обители идти долгонько, а в корчме можно еще и кое-какое жертвование собрать — народ во хмелю добрым становится.

Вечер.

Корчма Павилы стояла на бойком месте, где летом налаживали паромную переправу. Со двора ее видны были стены новой полоцкой крепости, выстроенной на холме, на правом берегу, у самого слияния Двины и Полоты. Удобное положение (к городу близко, но все же на другом берегу, а стало быть, в стороне от пристального княжеского взора) делало корчму излюбленным местом для самого разного люда.

Сегодня в жарко натопленной светлице яблоку негде было упасть. Хотя народ еще не вполне освоился с праздниками новой веры, лишний повод пображничать воспринимал с пониманием. На более светлой и просторной половине стояло лишь два длинных стола. За одним несколько княжеских дружинников играли в зернь, попивая хмельной мед. За другими угощались зайчатиной и жареными голубями купцы — смоленские и ганзейские. На половине для простолюдинов столов было больше и стояли они теснее. Здесь мужики и ремесленный люд пили пиво, брагу и зеленое вино, заедая мочеными яблоками, квашеной капустой да солеными огурцами. Было шумно.

Кладоискатель Галт, забившись в дальний угол, чувствовал себя одиноким среди шумного скопа. Отдавшись мрачным мыслям, он мелкими глотками отпивал пиво из жбана и временами отламывал кусочки от лежащего перед ним маленького каравая хлеба. Год был несчастливым, в отличие от предыдущих, когда богатые клады легко давались Галту и он мог позволить себе жить на широкую ногу. Однако богатство ушло так же легко, как и далось, а годы веселой жизни оставили на лице Галта морщины и мешки под глазами. Галт поседел, лицом осунулся, телом погрузнел. Он угрюмо размышлял о приближающейся старости, о том, что нет у него ни семьи, ни дома, ни друзей, а всего-то и есть, что поношенная одежда да фиал с папороть-кветкой. Даже оберег пришлось заложить Павиле. Зимой клады не ищут, а как дожить до лета?..

В корчме появился новый посетитель — монах-чернец. Он принялся неспешно ходить меж столами, останавливаясь ненадолго у каждого гостя, скромно протягивая чашу для подаяния. Кто-то глядел мимо, кто-то бросал мелкую серебряную куну или ногату, троица веселых охотников швырнула монаху несколько беличьих шкурок. Наконец служитель Божий добрался до Галта и задержался перед ним. Галт, погруженный в тяжкие думы, чернеца не заметил. Монах собрался было уже идти дальше, но, задержав взгляд на лице кладоискателя, застыл. Рука с чашей дрогнула. Несколько мгновений монах пристально смотрел на Галта, который все так же был глух и слеп.

Наконец брат Евстохий опомнился, но обход столов продолжать не стал. Вместо этого он ссыпал в суму содержимое чаши, направился к Павиле и смиренно попросил у него, Христа ради, немного молока и хлеба. Павила наделил Божьего странника кувшинчиком молока и большим караваем. Со всем этим монах вернулся в угол, где сидел кладоискатель, уселся напротив Галта и принялся попивать молоко и заедать его ломтями хлеба, которые отрезал от каравая дорогим ножом с рукоятью в виде серебряной головы рыси. Монах не смотрел на Галта, резал хлеб медленно и аккуратно, стараясь, чтобы лезвие поярче сверкало в огнях многочисленных свечей, откладывая нож на столешницу с показным стуком. И добился своего.

Галт, вынырнув из пучины раздумий, уставился на сверкающий клинок и напрягся, чуя поживу всей своей алчной душой. Он стремительно поднял глаза и увидел наконец сидящего напротив монаха в низко надвинутом на лицо капюшоне. Роскошный нож и его обладатель явно не соответствовали друг другу.

— Добрый у тебя нож, брат э-э… — начал Галт.

— Брат Евстохий, — скромно вымолвил монах. — Странствую ради сбора жертвований на устроение храма.

— Бог в помощь, коли так. А меня Галтом кличут. Так слышь, что говорю — добрый нож имаешь. У всех такие в вашей обители?

— Нам такие иметь негоже. Это я в лесу нашел, по пути сюда. А если по сердцу он тебе, добрый человек, так и забирай.

И монах подвинул княжеский нож в сторону пораженного Галта.

— Но… но ты же, брат Евстохий, подаяние на храм собираешь, а за этот нож, знаешь, сколько выручить можно?! Как же ты его мне отдаешь?

— Храмы возводят на даяния, от сердца идущие. А это мне еще неведомо кто послал… может, лукавого проделки. Забирай.

— Ну что ж, брат Евстохий, — сказал Галт, принимая нож, — подал бы я чего на храм твой, да вот вишь — сам гол как сокол, даже оберег свой Павиле заложил за постой и харчи.

Говоря это, кладоискатель развернул под столом бобровую шкурку с фиалом и поднес к нему нож. Папороть-кветка слабо засветилась. Нож был явно взят из клада.

— Да где же ты нашел его, добрый брат Евстохий? — умильно спросил Галт.

Монах, все так же не поднимая век и не отрывая взора от столешницы, простодушно, но очень точно писал Галту и саму поляну, и как на нее попасть. А нож-де лежал у корней пня в центре поляны. Может, там и еще что было, если поискать, да только он, Евстохий, делать этого не стал…

Монах замолчал и прильнул к молочному горшочку. Галт тоже не стал продолжать беседу, одним глотком допил пиво, засуетился, заторопился и, пробормотав на прощание что-то невнятное, выскочил из корчмы.

Только теперь брат Евстохий поднял глаза. Он задумчиво смотрел в сторону дверей, затем допил молоко, засунул остатки каравая в суму и неспешно двинулся к выходу.

Ночь.

Галт легко нашел ту самую поляну. Только что появившаяся луна светила ярко. Галт быстро обошел пень вокруг, держа над ним фиал с цветком папоротника. По оттенку свечения видно было, что на клад даже не наложено охранное заклятие. На такую удачу Галт и не рассчитывал. Он разгреб снег у основания пня и извлек из норы меж корней что-то завернутое в узел.

Распустил завязку. Развернул плащ.

Глазам его открылось богатое одеяние — рубаха из камки с ожерельем, шитым жемчугами и каменьями, шелковые порты, расшитый бисером пояс с туго набитой калитой, свита из голотного бархата, украшенная серебряными гривнами, короткий плащ-корзно с золотой застежкой-фибулой.

Всего этого с лихвой должно было хватить, чтобы расплатиться с

Павилой, выкупить назад оберег и дожить до лета. Галт снова завязал плащ в узел, перед тем выкинув из него самую дешевую часть одеяний — длинное полотенце для обвязывания вокруг бедер. Это Кладнику. Его доля.

С поляны Галт уходил ошалев от радости. Удача кружила голову, и он даже не задумался, каким образом попало на лесную поляну такое богатое одеяние. И конечно же, Галт не видел, что за всеми его розысками внимательно наблюдал укрывшийся в чаще монах.

Когда поляна опустела, монах бросил взгляд на яркую луну, поплотнее закутался в свиту и приготовился к ожиданию.

Однако ждать пришлось недолго. Вскоре на поляну бесшумно вымахнул огромный волк с человечьими глазами и белой полоской вокруг шеи — верные признаки волколака. Князь подбежал к пню и застыл. Потом поднял морду к небесам и испустил протяжный вой, более смахивающий на человеческий стон. Брат Евстохий перекрестился и решительно выступил вперед.

— Нехорошо, княже, — твердо вымолвил он, остановившись у пня и держа правую руку на нагрудном складном кресте-энкалпионе. Душу свою губишь, волхованиям поганским предаваясь в святую ночь.

Волколак зарычал, низко опустив морду, глаза его зажглись угольями, шерсть на загривке встала дыбом.

— А ежели до наступления сей святой полночи не сможешь человечий облик принять, то и останешься зверем вековать.

Волколак оскалил клыки и яростно хлестнул себя хвостом по боку.

— И что тогда с Полоцком стольным будет, что станется с людишками, коих ты защитить не сможешь от усобиц.

Рычание волколака перешло в хрип, чувствовалось, что огромных усилий стоит ему удержаться и не вцепиться брату Евстохию в глотку.

— Однако же, — гнул свое монах, — терпелив Господь наш и нет меры всепрощению Его. И ты, князь, милости Его сподобиться можешь, невзирая даже на бесовские свои игрища, ежели, конечно, не поскупишься на дары щедрые и обильные; коли поможешь выполнить обет о возведении храма, коий дал я много лет тому в честь чудесного спасения. Ты, князь, только голову наклони или очи прикрой, ежели согласен, а уж ножик-то у меня найдется, чтобы в пенек воткнуть…

Волколак, каждая мышца которого была так напряжена, что, казалось, вот-вот лопнет, взревел, глядя на монаха безумными глазами, и обмяк. Волколак закрыл глаза и опустил морду вниз до самого снега.

Монах, не мешкая, извлек из своей простой сумы нож с деревянной рукоятью, воткнул в пень и отошел в сторонку.

Волколак прыгнул без разбега, кувыркнулся над ножом и в воздухе превратился в человека, чьи босые ступни впечатались в сугроб у пня.

— Это не мой нож! — таковы были первые слова Всеслава. Голос его звучал хрипло. Он запустил руку в полость под пнем, но извлек оттуда лишь простое полотенце. Князь выпрямился, держа его обеими руками и разглядывая, будто глазам своим не мог поверить.

— Где мое одеяние?! — взревел он. — Говори, чернец, а не то, знаешь — У меня терпения не столько, сколько у твоего Бога.

— Не ведаю, княже, — спокойно ответил монах. — У меня нет ни одежд твоих, ни ножа. Да как он выглядел, нож тот?

— Варяжской работы клинок, а на рукояти серебряная голова рыси с изумрудами вместо глаз…

На лице брата Евстохия отразилось движение мысли.

— Припоминаю… — молвил он раздумчиво. — Видел я такой нож у одного доброго человека. Может, и добро твое у него же. Коли поспеешь, князь, так найдешь этого человека в корчме Павилы…

Князь к этому времени препоясал чресла полотенцем и стоял, обхватив плечи руками и переминаясь босыми ступнями по снегу. Мороз давал себя знать.

— У Павилы, говоришь?! — выкрикнул Всеслав. — Ладно же…

Он бросился прочь с поляны.

— Князь! — крикнул ему вслед монах. — А как насчет пожертвования?

— Завтра, — отозвался Чародей, оборачиваясь на бегу, — после службы приходи в детинец, потолкуем…

И изо всей силы рванул прочь, спеша поскорее добраться до корчмы Павилы. ...