Ирина Токмакова • И НАСТАНЕТ ВЕСЕЛОЕ УТРО Повесть-сказка

Глава 1 Плохое утро, плохой день, совсем плохой вечер

Геркулесовая каша на кухне начала подгорать. Папа высунул голову из ванной и, жужжа бритвой, сердито крикнул бабушке:

— Таисья Гурьевна, даже здесь слышно, что горит! Ну когда ж это наконец… — И снова скрылся в ванной.

Бабушка метнулась в кухню, огорченно понюхала кашу в кастрюльке, переложила ее в другую кастрюльку, негорелую, снова понюхала, совсем огорчилась, достала сковородку, стала жарить яичницу, но в это время вспенился и убежал кофе.

Папа пил кофе стоя, жевал бутерброд с сыром. Яичницу он есть не стал, и мама сказала сердито, что это бабушке назло. У бабушки дергались губы, когда она заплетала Полине косы. У Полины у одной изо всей группы в их детском саду были косы. Всех остальных девочек мамы водили стричься в парикмахерскую. А бабушке хотелось, чтобы у Полины были косы, как когда-то в бабушкином детстве: все девочки отращивали косички и не носили брюк, а только надевали сатиновые шаровары на гимнастику. Шаровары Полине шить не стали, а косы бабушка все-таки попросила отрастить и сама заботливо мыла внучке голову то яичным желтком, то еще ей только одной известным способом. А папа говорил, что это все — ему назло. Потому что он терпеть не может все старомодное и считает, что жить надо по-современному, а не назад оглядываться, так и шею можно свернуть.

В бабушкиной комнате стоял старинный буфет, и большое зеркало в резной раме, и комод из шести ящиков, а на комоде в высоких вазах — сухие цветы и травы. Полине казалось, что это очень красиво, а папа, когда за чем-нибудь входил в бабушкину комнату, каждый раз, выходя оттуда, говорил:

— Это мне назло.

А мама на него за это обижалась, и Полина тоже, потому что знали: вовсе не назло; но он на их обиды не обращал никакого внимания.

Полина думала, вот в телевизоре часто показывают разных дядей и тетей, и все они без конца говорят: «Благополучные семьи — неблагополучные семьи, благополучные-неблагополучные». Передачи эти — скучища, ужас! И слово-то какое-то противное — «получные-неполучные»…

У них в семье, во всяком случае, все благополучно. Бабушка так говорит соседке, Ванде Феликсовне Бамбурской, когда та приходит к бабушке в гости и они сидят и долго-долго разговаривают и вяжут. А что это обозначает — «благополучно»? Кто-нибудь объясните это Полине, пожалуйста! Благополучно! Вот-вот!

Например, сегодня. Не успели встать, а уже бабушке за кашу попало от папы, папе за бабушку — от мамы, бабушка подергивает губами и молчит — а это значит, вспоминает прошлое. Бабушка всегда — когда так по-особенному молчит, это значит, что она вспоминает прошлое. Дедушку. Небольшой городок Крутогорск, где они жили и где выросла мама, и где дедушка несколько лет тому назад умер, как бабушка говорит, «от сердца».

«Благополучно», — ворчит про себя Полина.

Бабушкины воспоминания и Полинины размышления прерывает папин голос:

— Между прочим, у меня заседание ровно в десять. — Маме: — Вера, ты готова? — Бабушке: — Таисья Гурьевна, боярышнины косы когда-нибудь заплетутся наконец? У меня заседание не в двенадцать, не в половине шестого, не послезавтра, а сегодня — ровно в десять!

Бабушка криво завязывает банты на косах и, махнув рукой, отпускает Полину, мама хватает сумку с рукописями, и они выскакивают на площадку. Мама вызывает лифт, папа, не дожидаясь, пока кабина приползет на восьмой этаж, несется по лестнице пешком. Когда Полина и мама выходят из подъезда, красные «Жигули» уже фыркают, и обе двери раскрыты настежь. Никто не видит, что бабушка вышла на балкон и машет рукой.

Какое невеселое, плохое утро! Почему такое утро случается не так уж редко в их доме? Полина даже не успевает подумать об этом, как папа тормозит возле детского сада, как мама торопливо ее целует, перегнувшись с переднего сиденья, как Полина бежит по дорожке в свою, старшую группу, а «Жигули» уже умчались по направлению к маминому издательству, где она работает редактором. Папа, наверно, успеет на заседание. Министерство от издательства близко — рукой подать.

Так отчего же оно такое плохое, невеселое, недоброе, это утро?

— Доброе утро, Полиночка! — окликает ее воспитательница Анна Ильинична. — Ты чего это, дружочек, хмуришься?

И, не ожидая, пока Полина ей объяснит, хлопает в ладоши и кричит:

— Ребята, строиться, всем строиться! Мы сегодня идем гулять в парк!

Март! Март! Солнечный мартовский день! Две сороки на верхушке клена о чем-то спорят хриплыми голосами. Полина прислушивается. О грачах? Не о грачах? Нет, не понять. А вот и сами грачи. Их двое. Черные-черные. Носят прутики на березу, укладывают там на верхних ветках. Вьют гнездо, что ли? Бабушка говорила Полине, что грачи теперь перестали улетать на зиму из больших городов. В городе стало теплее. И есть чем кормиться — много пищевых отходов. Бабушка смешно сказала:

— Ты погляди, Полинка, грачи-то совсем обрусели!

Точно, когда они улетали в чужие края, они переставали быть русскими грачами и делались, например, индийскими. А куда они улетали раньше? В Африку? В Индию? Надо будет спросить у папы…

Полина вспомнила сегодняшнее утро, и вообще, как папе стало последнее время все некогда и некогда и не до нее, и опять нахмурилась.

Ребята столпились вокруг скамейки, где сидела Анна Ильинична и читала книжку про ослика или козлика. А Полина отошла в сторонку и спряталась за толстым кленовым стволом. Сейчас она будет играть в свою любимую игру. Когда она в нее играет, ей хорошо и радостно. Дело в том, что у Полины есть собака. Та собака, которую она уже давно просит ей купить, которую давно любит: веселый, умный, добрый пес. Его зовут Фокки. Да, та самая собака, которую ей не купили ко дню рождения, а, наоборот, купили ковер в ее комнату. А еще раньше купили ковер в большую комнату. Объясните, пожалуйста, почему собака или ковер? Ковер собаке не доставит никаких неприятностей. Собаке очень даже удобно будет спать на ковре. И возиться с Полиной на ковре тоже приятнее, чем просто на полу. Ладно! Как хотят! У Полины все равно есть собака. Фокки. Это ничего, что Фокки понарошковая собака. Придуманная. Все равно — он есть.

— Фокки, ко мне! — позвала Полина.

Фокки, черный, гладенький, с торчащими ушами и мохнатой мордочкой, тотчас же подбежал к своей хозяйке. Полина погладила его теплую спинку.

— Ну, пойдем гулять, пойдем гулять, дурачок!

Фокки завилял своим коротеньким, обрубленным хвостиком, Полина застегнула на нем ошейник и к ошейнику прицепила поводок. Они пошли гулять по аллейкам. Фокки бежал вперед, иногда оглядываясь на Полину. Полина с ним беседовала.

— Понимаешь, Фокки, — говорила она, — я никак не могу понять, что значит «все благополучно». Мама, как приходит с работы, тут же начинает читать какие-то бумаги, которые называются «рукописи». Вчера я ее просила почитать мне книгу, а она сказала, что пока не прочтет рукопись про модальные глаголы… Ты что-нибудь понимаешь, Фокки? Миндальные — это понятно. Это пирожные такие. Мотальные — тоже понятно. Это когда мотают. Но — модальные? По-моему, так не бывает. «Не мешай, мне не до тебя, у меня эти самые, „модальные глаголы“…» И папе тоже не до меня. А кому же до меня, Фокки?

Фокки сочувствовал, не забывая, однако, время от времени поднимать ножку возле кленовых и липовых стволов.

— Бабушка Тая очень хорошая, — продолжала Полина. — Только знаешь, Фокки, она грустит все время. И вспоминает Крутогорск и дедушку. Она мне рассказывала о розах. Хочешь, я тебе расскажу? Слушай. Давно-давно — это время называется «сразупослевойны» — в Крутогорске жил один армянин по имени Вардкез. Откуда я это знаю? Ну, бабушка рассказала, конечно. Чудной ты, Фокки, откуда бы мне еще знать? Он жил там и жил, и он разводил розы. Прекрасные розы, алые и белые. Он их продавал иногда, бабушка говорит, что очень дешево, а иногда так давал, потому что был он совсем нежадный. И вот бабушка рассказывала, как дедушка приносил ей розы от Вардкеза. Он ходил к нему далеко-далеко, на самый край города, потому что Вардкез жил на самом краю города, который назывался «Козье Болото». То ли правда там козы водились и квакали вместо лягушек, то ли улица эта крайняя так называлась. Я не знаю. И бабушка теперь всегда говорит:

«Ничего больше, Полиночка, и не нужно было. Ни ковров, ни хрусталя. Ни дорогих обоев».

«Ни цветного телевизора?» — спросила я у нее. А она засмеялась:

«Телевизоров, говорит, тогда совсем не было. Ни цветных, ни никаких вообще. Дедушка дарил мне розы от Вардкеза, и нам было легко и весело. Мне, ему и Верочке. Каждое утро было таким веселым!» Ты представляешь себе, Фокки?

Фокки слушал внимательно, наклоняя головку то на одну, то на другую сторону. Он все понимал.

— Я как-то спросила у мамы: «Ты помнишь розы от Вардкеза?» — продолжала Полина.

Мама сначала сказала:

«Подожди, мне не до тебя! Видишь, я работаю?» А потом улыбнулась и подобрела: «Розы! Конечно, помню! Твой дедушка, мой папа, приносил их моей маме, твоей бабушке. Алые и белые розы. И почему-то от них было весело. Каждое утро было таким веселым!»

Фокки тянул поводок, Полина шла вприпрыжку следом. Как хорошо, как славно иметь свою собаку!

— Полина-а-а-а! — вдруг донеслось до нее. Это звала Анна Ильинична. — Полина-а-а-а! Мы уходим! Полина! Строиться!

И тут произошло то, что происходило всегда, когда кто-нибудь окликал ее громким и повелительным голосом. Фокки сильно рванул поводок, и Полина не смогла его удержать в руках. Фокки помчался без оглядки. Петелька поводка подпрыгивала, разбрызгивая воду в лужах натаявшего снега.

— Фокки, Фокки-и, остановись! — звала Полина.

Но все было бесполезно. И она это знала. Ее собака, собственная любимая понарошковая собака, когда вмешивался кто-то третий, всегда убегала, уносилась, таяла вдали. ...