Рэй БРЭДБЕРИ ТЕМНЫЙ КАРНАВАЛ

Dark Carnival, 1947

Предисловия Брэдбери, Дона Олбрайта и Джонатана Эллера к переизданию 2001-го года. Рассказ Рэя Брэдбери

Переводчик: Елена Петрова

Донн Олбрайт: Заметки издателя

Нa дворе стоял 1950 год. Дело происходило в Манси, штат Индиана. Мне было тринадцать; прошлым летом я влюбился в рассказы Рэя Брэдбери. Мы с нашей приятельницей Адой Маккинли направлялись в Йорктаун, на праздничный обед в рождественский сочельник. Ада обернулась к заднему сиденью нашего «меркьюри» сорок седьмого года выпуска и протянула мне небольшой пакетик.

Это был «Темный карнавал». Он стал первой книгой Брэдбери, которая попала мне в руки. Открыв страницу с содержанием, я удивился. Названия не походили на научную фантастику. Добравшись до ресторана, мы расположились в уютной кабинке в глубине зала. Сделали заказ, и я начал читать «Когда семейство улыбается». И тут отключилось электричество. Рождественский сочельник, горят свечи, я читаю «Темный карнавал». Красота, да и только.

Что Рэй Брэдбери — один из лучших американских мастеров малоформатной прозы XX века, широко известно; практически все его романы и сборники рассказов до сих пор допечатываются, иные в нескольких изданиях одновременно. При столь устойчивой популярности книг Брэдбери с трудом веришь, что самое раннее его собрание рассказов, «Темный карнавал», вышедшее ограниченным тиражом в 1947 году (издательство «Аркхем-Хаус») и еще меньшим тиражом в 1948 году (английское издательство «Хеймиш Гамильтон»), с тех пор не перепечатывалось. Ныне, полвека спустя, мне выпала честь выпустить в свет первое после долгого перерыва издание этой книги.

Вернуть эту книгу в руки читателей Брэдбери было совсем не просто: свыше трех с половиной десятков лет Рэй и его литературный агент упорно отказывались от переиздания «Темного карнавала». Они всегда стояли на том, что этот сборник рассказов ужасов почти полностью повторен в позднейшей «Октябрьской стране», однако я с ними не соглашался. В «Октябрьской стране» выпущена чуть ли не половина историй «Темного карнавала» и добавлены четыре новые, написанные в пятидесятых годах. Все оставшиеся рассказы «Темного карнавала» в той или иной степени переработаны, многие попросту переписаны. В прошлом году, после некоторых споров, Рэй наконец уступил — более того, воодушевился идеей перепечатать в исходном виде его первый сборник рассказов.

У меня имеется немало случайных материалов, относящихся к «Темному карнавалу», а также к журналам (и «палповым», и «глянцевым»), где впервые увидели свет многие рассказы, и я думал, не использовать ли кое-что из этих сведений в новом издании. Энн Хардин предложила воспроизвести здесь обложки «Таинственных историй», и мне пришло в голову: будет занятно, если иллюстрациями к рассказам послужат обложки журналов, где эти рассказы впервые появились. Это послужит наглядным свидетельством того, как, опубликовав в 1947 году сборник, Рэй в буквальном смысле распрощался с дешевыми палп-журналами. Мне подумалось также, что книгу украсили бы воспоминания самого Рэя — хотя бы самые краткие — о каждом из рассказов, и он любезно согласился дать мне интервью; его комментарии приводятся здесь в качестве вступлений.

Благодарности:

Глубоко признателен профессору Джону Эллеру из Индианского университета за предисловие и разнообразное прочее содействие, в особенности за помощь в записи на бумагу и редактировании интервью, взятого мною у Рэя Брэдбери. Спасибо Клайву Баркеру за умное и содержательное послесловие, красиво завершившее настоящее издание «Темного карнавала». Спасибо Энн Хардин и Форри Акерману: они значительно облегчили мне возню с фотокопированием. Спасибо Джейсону Марки за помощь в записи интервью с Рэем. Корректору Пэм Герхарт — зато, что не пожалела времени и внимания. От души благодарю Бадди Мартинеса: я воспользовался его информацией при подготовке книги и техническими знаниями при разработке макета долгожданного нового издания «Темного карнавала». Благодарю, разумеется, и Барри Хоффмана: три года он не уставал меня подталкивать, чтобы я уговорил Рэя дать разрешение, и он же посодействовал с организацией. И всегдашняя моя благодарность Мэгги, которая дважды в год терпит мои «гастроли» под их кровом, привечая меня как родного.Спасибо и Вам, Рэй.

Донн Олбрайт, Уэстфилд, Нью-Джерси, Август 2001

Джонатан Эллер: Тёмный карнавал. История

Еще до своей публикации (весной 1947 года) первая книга Брэдбери вылилась в ретроспективный обзор первоначального (и, возможно, наиболее важного) этапа его творческого пути. К 1946 году писатель успел раскрыть себя как автора «черной» прозы; в отцовом гараже, под гул местной электростанции, расположенной по соседству, он лепил из метафор и собственного опыта все новые истории, которые все чаще приобретали у него солидные мейнстримовые журналы. Однако летом того же года 26-летний Брэдбери составил сборник «Темный карнавал», где продемонстрировал свои первые успехи в качестве автора весьма необычных рассказов, относящихся к данному жанру. Его лучшие рассказы 1943 — 1946 годов основаны не на традиционных для жанра сюжетных схемах, а на собственных детских надеждах и страхах. Более чем десятью годами спустя Брэдбери в интервью для Южнокалифорнийского университета в Лос-Анджелесе вспомнит и глубоко проанализирует причины своего первого успеха: «Во многих отношениях я был наивен чуть ли не до глупости, но одно я знал хорошо. Я знал собственные кошмары и страхи, боязнь бытия…»[Cunningham Interview, 1961 UCLA Oral History Program Transcript, p. 128. (Интервьюер — Каннингем, 1961, ЮКЛА. Программа устной истории, расшифровка стенограммы, стр. 128.)]

Многие из рассказов «Темного карнавала» имели бы успех и у более широкой публики, и, пока сборник находился в печати, три рассказа появились в «глянцевой» периодике. Но и прочие, напечатанные в палп-журналах, пользовались устойчивой популярностью. «Озеро», «Толпа», «Крошка-убийца» многократно переиздавались, а в 1980-х годах Брэдбери переработал их все для телесериала «Театр Рэя Брэдбери». «Ночь» и «Постоялец со второго этажа» относятся к самым ранним историям о Гринтауне, они составили в конечном счете часть более крупного полотна, откуда возникнет «Вино из одуванчиков». В «Возвращении», «Страннице», «Дядюшке Эйнаре» Брэдбери обобщил первые «семейные» рассказы о вампирах; в результате полувекового развития они сложились в самостоятельный роман — «Из праха восставшие» (2001).

Истории эти положили начало нескончаемым сериям рассказов, выходившим в то время, когда о дешевых журналах давно уже было забыто, и неудивительно, что Брэдбери при работе над «Темным карнавалом» внес изменения в большую часть первоначальных журнальных вариантов. Начиная с данной подборки Брэдбери принялся также пересматривать и модифицировать содержание целых своих томов. Эта склонность сохранилась у него и в дальнейшем; собственно говоря, он никогда не прекращал работу над первой своей книгой. За месяцы, предшествующие публикации, он добавлял в сборники одни рассказы и изымал другие; в последующие пятнадцать лет «Темный карнавал» составил основу двух сборников: «Октябрьская страна» (1955) и «Крошка-убийца» (вышел в Англии в 1962-м). Брэдбери переделывал рассказы, иные — не один раз, часто публиковал их в журналах и антологиях. Отношение к проекту «Темный карнавал» как к переходному звену отражало стремительные перемены, происходившие в те годы с писательской судьбой самого автора; его стремление перерабатывать и обнародовать заново рассказы из этого сборника расходилось иной раз с пожеланиями его друга и первого издателя — Огаста Дерлета, основателя «Аркхем-Хауса».

Переписка с Дерлетом началась, когда Брэдбери еще не был профессиональным литератором. В 1939 году Дерлет с партнером Дональдом Вандреем основали «Аркхем-Хаус», чтобы опубликовать собрание сочинений (а со временем и писем) Г. Ф. Лавкрафта. Всеми издательскими и финансовыми делами Дерлет занимался в своем доме в Сок-Сити (штат Висконсин); в ноябре 1939 года туда поступил восторженный отклик Брэдбери на первый вышедший в свет том Лавкрафта — «Изгой и другие».[Письма Брэдбери, которые цитирует Рубер, хранятся, возможно, в архиве «Аркхем-Хауса», однако в томе не содержится ссылок на источники. Рубер приводит дату восторженного отзыва Брэдбери — 23 ноября 1939 г.] Помимо общих вкусов в жанре «черной» прозы у них обнаружились сходные склонности в музыке, поэзии и даже в газетных комиксах: возникла заочная дружба. А с 1942 года, когда в «Таинственных историях» (самый долговечный и широко известный из американских палп-журналов, печатавших фэнтези) стали появляться рассказы Брэдбери, симпатия Дерлета перешла в искреннее восхищение.

Проза Брэдбери изрядно отличалась от того, что обычно предлагалось читателю «Таинственных историй», однако редактор Дороти Маклрейт, ценя уникальный стиль и талант Брэдбери и желая сотрудничать с ним на постоянной основе, с готовностью поступалась ради него обычными издательскими принципами. Огаст Дерлет, печатавшийся в «Таинственных историях» с середины 1920-х годов, очень скоро оценил выдающийся масштаб дарования своего юного друга. Их произведения появились одновременно в мартовском выпуске «Таинственных историй» за 1943 год; в майском, июльском и ноябрьском номерах того же года также имелись рассказы Брэдбери. Из двенадцати выпусков журнала за 1944 год рассказы Брэдбери появлялись в шести; еще тринадцать рассказов он поместил в другие палп-журналы, посвященные жанрам научной фантастики, фэнтези и детектива. В конце того же года Дерлет обратился к Брэдбери за подборкой рассказов для антологии «Кто стучится?», которую он готовил для издательства «Райнхарт». Отобранные рассказы понравились Дерлету, и в начале января 1945 года он предложил опубликовать сборник нетрадиционных «черных» рассказов Брэдбери, если молодой автор приищет для него какую-нибудь единую концепцию.[ О предложении Дерлета Рубер, вероятно, догадался исключительно по отклику Брэдбери (письмо, надо полагать, хранится в архивах «Аркхем-Хауса»), однако ссылок на источник он снова не дает. Главный библиограф Брэдбери, Донн Олбрайт, замечает в интервью от 1 июня 2000 г., что Дерлет вначале желал определить концепцию сборника.] По этому предложению можно судить, насколько высоко Дерлет ценил талант Брэдбери: к тому времени он не ограничивался одним Лавкрафтом, а публиковал произведения знакомых авторов, уже известных как мастера «черного» жанра, однако при скудном бюджете фирмы такой риск, как ставка на новичка, можно было себе позволить лишь в редких случаях.

Вскоре Брэдбери предложил в качестве названия, а равно и концепции «Темный карнавал»; на суперобложке он задумал изобразить сюрреалистический карнавал, отведя главное место гротескной карусели: «Мне кажется, книга с подобной обложкой и названием ТЕМНЫЙ (то есть загадочный, странный и нечестивый) КАРНАВАЛ (то есть процессия, празднество, действо) должна хорошо продаваться»[Набросок письма Брэдбери к Дерлету от 8 марта 1944 [1945] г. из личного эпистолярного архива Брэдбери. Датирован 1944 г., однако внутренние ссылки на публикации рассказа не оставляют сомнений в том, что на самом деле черновик составлен в 1945 г.]. Однако, чтобы определить окончательный состав, пришлось еще немало потрудиться. Осложняло дело то, что спрос на рассказы Брэдбери стремительно возрастал, причем интересовались ими все больше и мейнстримовые журналы. Автор негласно признал эту смену направления, посвятив «Темный карнавал» Гранту Бичу, близкому приятелю, который в 1945 году убедил Брэдбери обратиться со своими рассказами в «глянцевые» журналы. Совет Бича быстро принес плоды: за одну лишь неделю в августе 1945 года у Брэдбери приняли три рассказа в крупные журналы (все три произведения относились к фантастике, рассчитанной на широкий круг читателей; они были перепечатаны в более поздних сборниках). Гонорара хватило, чтобы той осенью съездить вдвоем на два месяца в Мексику[Cunningham Interview, pp. 164-167. Проданы были: «В дни вечной весны» («Коллиерз»), «Чудотворец» («Чарм») и «Мальчик-невидимка» («Мадемуазель»).]. За этими событиями последовал его постепенный отход от палп-журналов, однако с мексиканскими странствиями был связан и другой, мрачный, опыт, который скажется на лучшем, возможно, из рассказов «Темного карнавала» — «Следующий». Кроме того, после поездки Брэдбери будет иначе представлять себе суперобложку книги: сцена карнавала с каруселью в центре уступит место фотографическому коллажу из примитивных масок, собранных во время мексиканской одиссеи.

В ноябре 1945 года, когда обсуждение договора близилось к концу, Брэдбери впервые показал, что желает от издателей большей гибкости. Обычные условия, предлагавшиеся издательством «Аркхем-Хаус», временами вызывали трения между Дерлетом и авторами: предусматривалось, что Дерлету принадлежит право на все будущие публикации книги и половина дохода от будущих перепечаток отдельных рассказов. Брэдбери предположил, вполне справедливо, что делить в отношении пятьдесят на пятьдесят следует доходы от тех перепечаток в антологиях и журналах, что последуют за публикацией «Темного карнавала», но отнюдь не тех, что ей предшествовали. У Брэдбери в то время наступил подъем творческой энергии, оттого-то он и добивался максимально гибких условий; об этом особом творческом настрое как нельзя лучше свидетельствует и его постоянная работа над содержанием книги. Он продолжал удалять из перечня старые или не столь интересные рассказы, заменяя их новыми, более удачными, которые еще не появлялись в журналах. В июне 1946 года он представил Дерлету на рассмотрение полную машинописную рукопись «Темного карнавала»; одновременно он продолжал отсылать новые рассказы в мейнстримовые «глянцевые» издания. Таким образом Брэдбери сумел продать в крупные журналы «Возвращение», «Постояльца со второго этажа», «Водосток» и «Следующего».[Именно эту дату представления рукописи указывает Рубер (с. 265). В интервью Каннингему (с. 144-150) Брэдбери описывает переговоры, которые вел тогда с крупными журналами.]

Все эти продажи предшествовали публикации книги и не повели к особым трениям между автором и издателем. Споры возникали из-за поправок. Бюджет у Дерлета был ограниченный, издатель не рассчитывал на столь обширную правку гранок. Что касается рассказов, публиковавшихся прежде, немалая часть из них прошла правку заранее, однако новые рассказы автор еще не правил. В «Темный карнавал» вошло восемь новых рассказов, и некоторые из них были представлены в ноябре, как раз когда появилась страничная корректура.[Рубер, не приводя документальных свидетельств, утверждает, что к набору текста приступили в конце ноября (с. 265). Однако в письме Дерлету от Фредерика Даннэя от 12 ноября 1946 г. (у Брэдбери имеется его копия) содержится ссылка на Дерлета, утверждавшего, что страничная корректура «Темного карнавала» была готова уже в начале ноября.] Вероятно, Дерлет смирился с тем, что по истечении срока сдачи рукописи Брэдбери дополнил сборник еще несколькими рассказами, однако авторские поправки он терпел лишь до поры до времени. Этим, несомненно, объясняется тот факт, что вслед за сдачей рукописей в издательство три рассказа из сборника были проданы в журналы. Надо сказать, эти три рассказа («Возвращение», «Постоялец со второго этажа» и «Водосток») особенно озадачивают исследователей творчества Брэдбери. Все три журнальные публикации предшествовали книге, и все же при сравнении выясняется, что журнальные тексты представляют собой более позднюю редакцию. Дерлет все более строго подходил к правке, Брэдбери все более интересовался мейнстримовыми журналами — в результате тексты «Темного карнавала» были законсервированы на стадии корректуры, а работа над журнальными версиями продолжалась.

Тем временем книга медленно, но верно готовилась к печати. Анонс «Темного карнавала» появился уже в весеннем каталоге «Аркхем-Хауса» за 1946 год, однако само издание задержалось до весны 1947 года. Причиной послужили уже упомянутые пересмотр содержания, переработка корректуры, а также ограниченный бюджет издательства, определявший его планы. 10 мая 1947 года том был передан для депонирования, теперь Дерлету принадлежали права на перепечатку книги и 50% дохода от перепечатки отдельных рассказов, но он решительно возражал против того, чтобы Брэдбери самостоятельно продвигал книгу. Дерлет привык работать с авторами, по большей части его старыми приятелями, проза которых пользовалась спросом исключительно в рамках «черного» жанра; в отношении продаж он всецело полагался на своего давнишнего друга, в прошлом сотрудника палп-журналов, Отиса Адельберта Клайна. Но Брэдбери уже ему не подчинялся — как, впрочем, и всегда. С 1945 года он начал склоняться в сторону мейнстрима, один его рассказ был опубликован в «Лучших новеллах американских писателей за 1946 год», к 1947 году на популярных радиостанциях прошло уже несколько передач по его рассказам. По иронии судьбы, он повторял путь самого Дерлета, которого называли восходящей звездой десяток лет назад — до того, как тот, основав «Аркхем-Хаус», взвалил на себя рискованное бремя мелкого издателя. Дерлет не завидовал успеху Брэдбери, он гордился его достижениями, но не хотел уступать решающее слово в коммерции ни ему, ни его новому агенту, Дону Конгдону.

В начале мая 1947 года, накануне дня выпуска книги в свет в Америке, европейский агент Дерлета договорился с Хеймишем Гамильтоном о публикации «Темного карнавала» в Англии. Несомненно, Гамильтон оказался самым подходящим издателем для молодого автора: будучи наполовину шотландцем, наполовину американцем, он, до того как основать свое издательство (в 1931 году), возглавлял лондонское отделение издательского дома Харпера. С самого начала он выпускал по преимуществу художественную прозу и интересовался в первую очередь английскими и американскими сочинителями. Публикация «Темного карнавала» в Соединенном Королевстве была назначена на 1948 год. Это был последний год нормирования бумаги, из-за которого с 1940 года британские издатели вынуждены были свести ее потребление к 60% от довоенного.[>Norrie, Ian, Mumby's Publishing and Bookselling in the Twentieth Century, 6th edtn (London: Bell & Hyman, 1982, p. 91) (Норри, Иэн. «Книгоиздание и книжная торговля в XX веке. Составлено Мамби». 6-е издание. Лондон, «Белли Хайман», 1982, с. 91).] В таких условиях Гамильтон не мог опубликовать сборник полностью; соответственно, семь названий было изъято, и урезанный сборник из двадцати рассказов был напечатан мелким шрифтом на тонкой бумаге. Три из устраненных рассказов относились, можно сказать, к незначительным наброскам: одностраничная «Дева» и двухстраничные «Срок» и «Ночь». Из лучших рассказов изъято было только два — «Гроб» и «Попрыгунчик», но они не были окончательно доработаны: впоследствии, перед включением в «Октябрьскую страну», Брэдбери подверг их значительной переделке. Еще двумя жертвами суровых послевоенных времен стали «Воссоединение» и «Коса».

Новые задержки случились из-за двух пожаров (в конторе Гамильтона и в его типографии), но в ноябре 1948 года «Темный карнавал» наконец добрался до английского книжного рынка (письмо Гамильтона к Брэдбери от 15 августа 1949 года). На задержки досадовать не приходилось: главное, несмотря на послевоенное вялое состояние издательского бизнеса в Британии, Гамильтон был готов опубликовать сборник оригинальных рассказов, а также уделить личное внимание молодому американскому автору. Британское издание было в конце концов распродано, однако Гамильтона не интересовали плохо расходившиеся книги и он не стал переиздавать «Темный карнавал».[Norrie, р. 131. В переписке Брэдбери с Рупертом Харт-Дэвисом по поводу «Октябрьской страны» имеется указание, что к 1954 г. «Темный карнавал» в Англии был распродан.] У Брэдбери, как правило, завязывалась длительная дружба с его основными редакторами и издателями, и Гамильтон не стал исключением, но свои следующие книги, в том числе и «Октябрьскую страну», молодой американский автор стал отдавать для публикации Руперту Харт-Дэвису.

Огаст Дерлет тоже после «Темного карнавала» ничего из Брэдбери не публиковал. Первая его книга в Америке не переиздавалась; при единственном тираже, едва превышавшем 3000 экземпляров, «Темный карнавал» сделался самым редким из художественных произведений Брэдбери, изданных у него на родине.[В выходных данных указан тираж 3000, однако в «Thirty Years of Arkham House» («Тридцатилетие Аркхем-Хауса») Дерлет приводит число 3112. Почти таким же редким является рекламное издание «Октябрьской страны» в твердой обложке, за ним следуют твердообложечные «Марсианские хроники» и «451° по Фаренгейту»] Дерлет был добрым другом, сыграл полезную роль как издатель, но Брэдбери просто перерос профессиональную сторону их отношений. Он писал уже для гораздо более широкой аудитории; кроме того, поскольку права на переиздание «Темного карнавала» принадлежали Дерлету, реализация книг Брэдбери была затруднена, а его литературный агент, Дон Конгдон, был практически отстранен от повторных продаж его наиболее удачных ранних рассказов. Со своей стороны Брэдбери всегда был верен духу их с Дерлетом договора, отчисляя обусловленные проценты, однако из-за Дерлета он упускал одну возможность за другой, и это было досадно. О честности и искренности обоих свидетельствует то, как они умели разделять личные и деловые взаимоотношения; Брэдбери всегда был благодарен Дерлету за его добрые чувства и уважительное внимание; дружба их продлилась всю жизнь. Однако в вопросах маркетинга их взгляды расходились и разногласия возникали постоянно, пока в 1954 году, на фоне растущего коммерческого успеха книг Брэдбери, складской запас сборника не был исчерпан. К тому времени Дерлет осознал, что прощание Брэдбери с «Аркхем-Хаусом» неизбежно. В 1953 году он отказался от всех прав на переиздание книги, а на следующий год изъял «Темный карнавал» из своего каталога и товарного перечня, сохранив за собой только право на перепечатку рассказов из этого сборника в журналах и антологиях. Когда Брэдбери начал править и переименовывать свои ранние рассказы, чтобы подготовить их к новым изданиям у других издателей, Дерлету оставалось только надеяться, что тот когда-нибудь — хоть ненадолго — вернется к тому разряду литературы, с которого начинал:

Конечно, я желал бы украсить свой каталог хорошей книгой Брэдбери, однако мне ясно, что Ваши текущие соглашения с агентами и другими издателями это исключают. Но может, Вам как-нибудь вздумается сочинить нечто из разряда нестандартной фантастики, длиной в пятнадцать — двадцать пять тысяч слов, не подходящее для других издательств, и тогда мы могли бы выпустить эту книгу ограниченным тиражом.[Письмо Дерлета к Брэдбери от 26 июня 1954 г. Это письмо, а также другое, от 9 мая 1953 г., хранятся в личном архиве Брэдбери.]

Этому пожеланию не суждено было исполниться; собственно, Дерлет и сам понимал, что не может соперничать с более широким рынком, куда успешно вышли к началу 1950-х годов Брэдбери с Конгдоном. [Письмо Дерлета Нельсону Бонду, дата неизвестна; цитируется у Рубера, с. 268.] Брэдбери в самом деле приспособил свои «черные» истории для более широкого читателя, заменил часть рассказов новыми и заново их упорядочил при включении в сборник, названный «Октябрьская страна».

Для «Октябрьской страны» автор существенно пересмотрел концепцию книги, но это не снижает значения пересмотра, сделанного во время работы над «Темным карнавалом». Из двадцати семи рассказов «Темного карнавала» шестнадцать были напечатаны прежде в палп-журналах, и при внимательном сравнении журнальных и книжных текстов обнаруживается, что все они в той или иной степени подверглись правке. Последним в журнале был напечатан «Кукольник»; неудивительно, что для «Темного карнавала» Брэдбери внес в него лишь две небольшие поправки. Еще одиннадцать рассказов были переделаны незначительно: «Скелет», «Банка», «Озеро», «Надгробный камень», «Когда семейство улыбается», «Крошка-убийца», «Толпа», «Воссоединение», «Поиграем в "отраву"», «Ночь» и «Мертвец». Брэдбери переработал описания и сократил диалоги, однако сюжета и персонажей почти не касался. Три текста подверглись на пути от журналов к «Темному карнавалу» более существенной переделке: в «Страннице», «Косе» и «Жила-была старушка» пересмотрены описания и диалоги. Брэдбери прошелся по ним с начала и до самого конца, но общий замысел всюду сохранил.

И только один журнальный рассказ, «Ветер», был переписан для «Темного карнавала» полностью. Это был один из самых ранних рассказов, включенных в сборник, и можно с уверенностью предположить, что Брэдбери переписал его до лета 1946 года, когда сдал Дерлету рукописи «Темного карнавала». К шестнадцати рассказам, публиковавшимся ранее, он добавил три, предназначенные для глянцевых журналов («Постоялец со второго этажа», «Возвращение» и «Водосток»), и завершил сборник восьмью новыми историями, которые никогда не появлялись в периодической печати. В 1955 году, когда Брэдбери в сотрудничестве с издателем Иэном Баллантайном готовил обновленную версию «Темного карнавала» к представлению в новой земле теней — «Октябрьской стране», эти двадцать семь рассказов вновь подверглись переделке. Пятнадцать текстов «Темного карнавала» были перенесены в «Октябрьскую страну», и с тех пор по сей день они постоянно допечатываются как в США, так и за границей.

Однако при внимательном сравнении двух сборников обнаруживается, что расхождения между ними отнюдь не ограничиваются содержанием. Брэдбери внес во все пятнадцать рассказов небольшие стилистические изменения, однако он серьезно пересмотрел и отчасти переписал шесть из них — хотя версии давно не переиздававшегося «Темного карнавала» были весьма хороши. В «Октябрьскую страну» вошли журнальные варианты «Постояльца со второго этажа», «Возвращения» и «Водостока» — три рассказа, которые Брэдбери переработал для «глянцевых» журналов, в то время как более ранние варианты (более длинные, но, несомненно, не менее тщательно отделанные) проходили корректуру для «Темного карнавала». Позднее, готовя для Баллантайна «Октябрьскую страну», Брэдбери полностью переписал три истории, впервые увидевшие свет в составе «Темного карнавала»: «Гонец», «Попрыгунчик» и «Дядюшка Эйнар». Также и в данном случае более ранние версии (из «Темного карнавала») ничем не уступали поздним: произошла всего-навсего смена концепции.

Данное издание «Темного карнавала», предпринятое издательством «Гонтлет», означает, что первый сборник Рэя Брэдбери после более чем полувекового забвения возвращается к жизни. Но оно значит еще больше: в новом издании шесть хорошо известных рассказов Брэдбери восстановлены в варианте более раннем, чем тот, который вошел в «Октябрьскую страну», — а соответственно, недоступном большинству молодых читателей. Новое издание является полным: в него включена и дюжина рассказов «Темного карнавала», не включенных в «Октябрьскую страну», в том числе одни из лучших у раннего Брэдбери — «Мертвец» и «Гроб». На страницах этого сборника читатель вновь обнаружит любимые в детстве, а ныне забытые страшилки, и истории эти представлены в варианте, содержащем в себе зародыши прозы Брэдбери 50-х годов в жанре научной фантастики и фэнтези. Эти «черные» рассказы были его первыми детищами, и некоторые из них он продолжал взращивать и позднее. Ныне, впервые за полвека, они предстанут перед нами в прежнем виде — как странные прогулки по темным карнавалам сознания.

Рэй Брэдбери: Возвращение на Тёмный карнавал

По предложению Донна Олбрайта я должен открыть здесь то, о чем никогда прежде не рассказывал.

В какой мере наша жизнь определяется генетикой и в какой — окружением, случайным или неслучайным? Я вот в десять лет надел на нос очки с толстыми, как бутылочное, стеклами: не этот ли толчок или пинок заставил меня свернуть на стезю писательства?

А те драчуны — может, я не видел их подслеповатыми глазами, а они все время караулили, чтобы наброситься на меня, когда я созрею?

Ждали, затаив вонючее дыхание, пока этот Крошка Летучая Мышь, этот Маленький Квазимодо свалится с дерева-убежища, чтобы с криками «Четырехглазый!» гнать меня от школьного двора до самого дома?

Похоже, такой размазня просто напрашивался на неприятности: однажды я явился в школу в новом костюмчике, и не прошло и часа, как меня сбили в грязь и мой лучший друг (возможно ли это?) хохотал, взгромоздившись мне на грудь.

Я сдуру совершил промашку: пустился бежать. Они промашки не совершили: кинулись вдогонку.

Только в семнадцать лет я понял: нужно встать как вкопанный и отбиваться. Но было уже поздно, я удрапал в профессиональное сочинительство и скрывался там всю свою жизнь.

Надо добавить, что, учась в школе, я скрывался в сочинительстве во время перерыва на ланч. Дома у меня не было пишущей машинки, а слова так и просились наружу, и потому я отправился к своей учительнице машинописи и попросил разрешения проводить полуденные часы у нее в пустой классной комнате. За неделю я начинал и заканчивал один-два рассказа, а за окном, на солнышке, гонялись забияки, хохотали, толкались и воображали, будто это весело; знали бы они, что мне в их смехе слышится смерть, в стуках же пишущей машинки — подобие бессмертия.

Дойдя до выпускного класса, я купил у Перри Льюиса из Лос-Анджелесского общества любителей научной фантастики подержанную портативную пишущую машинку. Она стоила пятнадцать долларов, и, чтобы ее купить, я пятнадцать недель экономил на ланчах, откладывая по двадцать пять пенсов в день, но это вложение оказалось самым удачным за всю мою жизнь. За последующие восемь лет я настукал на этом устройстве четыре сотни рассказов.

Я не однажды говорил, что начал учиться тому, как не попадаться на зуб динго, гиенам и барракудам в человеческом облике, перед самым окончанием учебы, когда пробовал устроиться на работу в различные нефтяные компании. Еще я побывал в нескольких банках. Будь то в коридоре бензиновой корпорации или в окошке латунной клетки, где заперты служащие Американского банка, стоило мне завидеть местную особь мужского пола, сердце у меня начинало отчаянно колотиться от страха. Я знал: если придется выживать в окружении таких же, как в школе, самцов, я задохнусь и умру.

Это было лишним мотивом, чтобы сочинять по две тысячи слов в день — из них свивалась веревка, чтобы вылезти из болота с алчущими тварями.

Итак, я вел жизнь отшельника, хотя не употреблял этого слова, не думал, что оно имеет ко мне отношение, и никому не признавался, чем руководствуюсь в жизни. Почти до тридцати лет я жил дома, делал свою работу, женился как раз в нужное время. И еще я ходил на вечеринки с друзьями — любителями научной фантастики, пил там кока-колу, захаживал в незнакомые дома, присматривая себе пишущую машинку. Пока другие занимались пустыми разговорами, выпивкой или тем и другим вместе, я писал короткие рассказы и вырабатывал себе в жизни высокие цели и принципы. Спешу добавить: мораль тут ни при чем. Это был страх, детская боязнь потеряться в толпе, быть убитым в кроватке. Что касается выпивки, я, подобно женщинам, открыл ее для себя в середине третьего десятка и она оставалась моим добрым спутником последние полсотни лет.

Мексика.

Прежде всего, какого черта меня туда понесло?

Вина и долг.

Вина состояла в том, что я всю жизнь, до самых двадцати пяти лет, просидел дома. А долг?

Меня пригласил в Мехико Грант Бич. Вторая мировая война закончилась, причин для отказа не было. За исключением денег. При удачном раскладе я зарабатывал сорок долларов в неделю — плюс-минус. В понедельник я сочинял первый черновой вариант рассказа, во вторник — второй, в среду, четверг и пятницу — третий, четвертый и пятый, утром в субботу отсылал свой опус по почте, в субботу вечером и воскресенье устраивал себе выходные, отправлялся в Санта-Монику на пляж Масл-Бич, там наблюдал, как Ли Бреккет играет в волейбол с приятелями-мачо, читал ее новейший шедевр, пока она рвала на клочки мой негодный продукт или превозносила его до небес; поздним воскресным вечером возвращался домой, а в понедельник правил прежний рассказ или начинал новый. Неделя шла за неделей, Мексика ждала, мой банковский счет оставался пустым.

Грант Бич стал меня подначивать. «У тебя в закромах куча хороших рассказов. Не тех, что для дешевых журналов, а хороших. Почему бы тебе их не перепечатать и не послать куда-нибудь? Купят хотя бы один — хватит денег для нашей поездки. Доставь себе удовольствие. Новая жизнь, новое окружение, новые люди. Ну как?»

«Идет», — сказал я и перепечатал три рассказа: «В дни вечной весны», «Мальчик-невидимка» и «Чудотворец». 19 августа «Чарм» приобрел «Чудотворца», 21 августа «Мадемуазель» — «Мальчика-невидимку», 22 августа, в мой день рождения, «Коллиерз» — «В дни вечной весны».

«Дорогой мистер Элиот, — говорилось во всех трех извещениях, — посылаем Вам чек на двести долларов, триста долларов, пятьсот долларов».

В панической спешке я отправил ответы.

«Меня зовут не Уильям Элиот. Пожалуйста, отправьте чек на имя…»

Почему я взял себе псевдоним?

Я боялся, как бы издатели этих журналов не увидели мое имя на обложке «Таинственных историй» и не подумали: черт, ну какой писатель из того, кто печатается в «Таинственных» и живет в Венисе, штат Калифорния.

Оказалось, однако, что никому даже не попадались на глаза «Таинственные истории», а уж о том, чтобы прочитать ту высокохудожественную продукцию, какою я их пополнил, речи и вовсе не шло.

Чеки прибыли, я сделался богачом.

Тысяча долларов в банке тогда — это как десять тысяч нынче. Мать вскрикнула. Брат фыркнул. И у отца, когда он меня разглядывал за завтраком, светился в глазах непривычный огонек. Так может, из ребенка все же выйдет толк?

«Ну вот, — сказал Грант Бич, — теперь тебе не отвертеться. Твой путь лежит в Мексику. Если б я тебя не допек, ты бы все так же работал на "Таинственные" по тридцать баксов за рассказ».

Чем мне оставалось крыть? Он был прав. Вся моя жизнь перевернулась, оттого что он оглоушил меня моим собственным талантом. Я скукожился, пожал плечами и стал складывать багаж — свежие рубашки и белье, и все время меня не покидало предчувствие, что живым мне не вернуться. Вечно одно и то же: однажды я в последнюю минуту отказался съездить с родителями в Тусон. Меня все не покидало воспоминание о пяти жертвах дорожной аварии, которых я видел, когда мне было пятнадцать. Раз за разом мне снились машина, вблизи лос-анджелесского кладбища врезавшаяся в телефонный столб, и пять растерзанных, безголовых трупов, мужских и женских. Чтобы избавиться от этих воспоминаний, я написал рассказ «Толпа». Но четыре-пять раз в году сон посещал меня вновь, и я пробуждался в холодном поту. И вот впереди Мексика, два с лишним месяца на колесах, и гибель, стерегущая на шоссе.

Я отправился.

Это были худшие два месяца за всю мою жизнь.

В Симапане, Таско, Куэрнаваке мне за каждым углом встречались похороны. По большей части я видел маленькие, покрытые серебристой фольгой гробики; отцы, балансируя груз на голове, несли на погост своих любимых, только что умерших малюток.

Дни я кое-как переживал, но ночи были ужасны. Перед моими закрытыми глазами тянулись погребальные процессии, я ненавидел нищету, ненавидел власти, которым нет до нее дела (как прежде, так и сейчас), ненавидел детские похороны.

Отдохнуть душой удалось однажды утром, в особнячке по адресу: улица Лерма, дом 76, в Мехико, когда за завтраком напротив меня уселся Джон Стейнбек. За ним следовала его собака, большая овчарка, один глаз карий, другой голубой. К завтраку Стейнбек успел набраться. Он жил наверху и пользовался одной ванной комнатой с моей приятельницей, женщиной-фотографом, загромоздившей ванную фотографическим оборудованием.

— Мне известно, что вы затеяли, — скосился на нее Стейнбек. — Прошлой ночью забрались ко мне в спальню, сфотографировали меня с подружкой, а теперь собираетесь шантажировать!

— Ничего такого я не делала, — вскинулась моя приятельница, не замечая, что ей на мозги сыпется пудра. — Выдумки!

— Не отпирайтесь! — продолжал Стейнбек. — Знаю я вашего брата. Щелк-щелк — гони монету. Постыдились бы!

Приятельница за омлетом оправдывалась и ершилась. Я молчал. Я не признался Стейнбеку, что я сам новоявленное светило и со школьных дней люблю его книги. Не фотографировал, не получил автографа. Я довольствовался тем, что сидел, наблюдал его беззлобное пьяное шутовство и ощущал близость гения, такую тесную, что мог бы протянуть руку и коснуться его, но не коснулся.

После завтрака он, не извинившись, немного нетрезвой походкой отправился работать над фильмом «Жемчужина», замечательной, но ужасно грустной картиной — но этой причине она не окупилась. Больше я его не видел. Много лет спустя я отправил ему письмо, где напоминал о нашей встрече, но, пока оно было в пути, он умер.

Как бы то ни было: Мексика, смерть на каждом шагу; моя первая в жизни поездка; постоянный эскорт из нескольких пар, которые при переезде из конца в конец страны всплывали по совпадению то в одной, то в другой маленькой дорожной гостинице; парочка лесбиянок — их саморазрушение мне приходилось наблюдать сначала в Куэрнаваке, потом в Монтерее; злосчастная неосторожность — я согласился, чтобы мне показали мумии из Гуанахуато. После этого я так и не оправился. Пять коротких рассказов и одна новелла о мумиях плюс люди, погибшие в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать, наводили на меня ужас и три десятка лет спустя.

Кроме встречи со Стейнбеком была у меня еще одна короткая захватывающая встреча. В ночь на День мертвецов я нанял долбленое каноэ до острова Ханитсио. Было туманно, и мы с Грантом кутались в шерстяные одеяла. Добравшись в каноэ до острова вместе с одной французской дамой и ее дочерью, мы провели ночь на кладбище, где при свете свечей сидели на могилах две или три сотни матерей и плели цветочные гирлянды, меж тем как их живые дети играли поблизости, мужья же пили, пели песни и играли на гитарах у кладбищенских стен. Все было очень красиво и трогательно.

За эту долгую ночь у меня завязалась дружба с упомянутой француженкой и ее дочерью. Она была замечательная собеседница, знала все о церемонии, которую мы наблюдали, рассказывала нам о Париже и Франции. На рассвете мы вернулись в Пацкуаро и проспали до полудня.

В полдень я один отправился пешком в город, чтобы купить безделушек. На одном из перекрестков рядом со мной внезапно затормозил большой лимузин. Из окошка выглянула женщина и окликнула меня. Я поспешил пожать протянутую руку.

— Помните меня? — спросила она.

— Как не помнить? — рассмеялся я. — Я ведь всю эту ночь провел с вами на кладбище!

— Ну тогда вот моя карточка. Я — жена французского посла в Мексике. Будете в Париже — звоните!

И лимузин укатил в сторону Мехико.

В тот же год я посетил ее во французском посольстве в Пасадене и с тех пор сорок шесть лет отправлял ей письма на Хеллоуин. Во второй раз мы встретились в сентябре 1953 года, когда мы с женой и детьми, по пути к написанию сценария «Моби Дика», заехали в Париж. Нашей третьей дочери мы дали второе имя Франсьон, в честь жены французского посла в Мексике. Дружбе с этой чудесной женщиной, мадам Мана Гарро-Домбаль, посвящена повесть «Канун Всех Святых». Ныне ей за девяносто, она живет в Довиле, и не далее чем через неделю мы собираемся нанести ей визит. Ее внучка Ариэль Домбаль — одна из крупнейших звезд французского театра и кинематографа.

Более чем достойная компенсация за поход по знойной пыльной дороге в Пацкуаро в начале ноября 1945 года, не правда ли?

Но довольно о Мексике. Вокруг сплошные смерти, браки, кипенье страстей, путешественник и знаток человеческих отношений я никакой, плюс еще длинные ночи — я решил, что никогда ничего не напишу об этой жуткой стране, похожей на ходячего мертвеца, и о своей тоске по дому.

В Гвадалахаре я получил письмо из дома: редактор издательства «Саймон энд Шустер» восхищался моим рассказом «Мальчик-невидимка», который только что появился в журнале «Мадемуазель», а также «Чудотворцем», вышедшим в «Чарм». Редактор спрашивал, имеется ли у меня замысел романа.

Замысла у меня не было, но я ответил этому джентльмену (его звали Дон Конгдон). Следующим летом я встретился с ним в Нью-Йорке, и вот уже 54 года он сотрудничает со мной как литературный агент. Он вошел в мою жизнь в сентябре 1947 года, в том же месяце, когда я женился на Мэгги. Получив в жены Маргерит и в литературные представители — Дона, я почувствовал себя надежно защищенным и способным к выживанию.

Однако, как уже было сказано, довольно о Мексике. Через два месяца я оттуда сбежал, бросив пишущую машинку и кое-что из одежды. Я сел на грейхаундовский автобус, шедший в Лос-Анджелес, покинув Гранта Бича. Он так меня и не простил.

Я же был так рад оказаться дома, что простил себя в тот же миг.

В апреле 1946 года я отправился в книжный магазин «Фаулер бразерс» в центре Лос-Анджелеса: мне нужен был первый выпуск антологии «Рю Морг», где был напечатан мой рассказ «Наблюдатели» — первый, напечатанный в книге.

Я обратился к юной леди, которая заинтересовалась и помогла мне разыскать книгу. Я узнал, что ее зовут Маргерит Макклюр, она не первый день работает у «Фаулера» и согласилась мне помочь не только из интереса, но и еще по одной причине: она заподозрила во мне воришку, который несколько месяцев таскал из магазина книги. Я выглядел подозрительно, потому что в теплую погоду носил плащ, а кроме того, таскал за собой по магазину портфель и клал его на книги. Выяснилось, разумеется, что я не вор, однако чем дольше я беседовал с Маргерит Макклюр, тем больше она меня интересовала как молодая барышня.

Через неделю я наконец набрался храбрости пригласить ее на кофе, потом на ланч, на обед — и через два месяца у нас состоялась помолвка.

В сентябре 1947 года мы поженились, и Маргерит, чтобы выйти за меня, принесла обет бедности. Она происходила из довольно обеспеченной семьи, получала еженедельное содержание, от которого отказалась, и к дню свадьбы, 27 сентября 1947 года, у нас на счету в банке лежало восемь долларов. Пять долларов я вложил в конверт и дал в церкви священнику, и он спросил: «Что это?» Я сказал: «Это ваш гонорар за свадебный обряд». — «Вы ведь писатель?» — «Да». — «В таком случае вам это понадобится самому». Он протянул конверт мне обратно, я взял. Через несколько лет, получая приличный доход, я послал ему чек на кругленькую сумму.

Маргерит Макклюр, или Мэгги, как мы стали ее именовать, поселилась в Венисе, в квартирке за тридцать долларов в месяц, без телефона. Напротив находилась бензозаправочная станция с наружной телефонной будкой, окно моей квартирки никогда не закрывалось, и, заслышав телефон, я кидался через дорогу и отвечал, словно по собственной телефонной линии. Звонили обычно продюсеры из Эн-би-си, Си-би-эс, иногда кто-нибудь с киностудии. Мы были так бедны, что в первый год телефон нам был не по карману.

Это были славные годы: с деньгами у нас было плохо, но с любовью — очень хорошо.

Мэгги пошла работать в бюро проката «Эбби» и приносила по сорок два доллара в неделю; я, когда посчастливится, тоже зарабатывал сорок долларов за свои рассказы.

Именно в эти годы, с 1947-го по 1949-й, я написал большую часть рассказов, вошедших в «Марсианские хроники».

Уму непостижимо, но всю жизнь Донн Олбрайт за мной что-нибудь подбирает. Так уж получалось. Часто он зарывался в бумаги, сложенные у меня в подвале или в гараже, выныривал на поверхность с рукописью в кулаке и с криком «Эврика!» протягивал мне рассказ, который я написал четыре десятка лет назад и давно забыл о его существовании. «Допиши его!» — говорит он в таких случаях, и я покорно слушаюсь.

Нередко я посмеивался над этим внушенным безумием, но тут же умолкал, подумав: как бы я причесывался по утрам без такого зеркала, как Донн Олбрайт?

Эта книга — свидетельство его привязанности ко мне.

Это предисловие — свидетельство моей привязанности к нему.

Лос-Анджелес

1947

Возвращение

«Возвращение» — рассказ завлекательный, потому что я писал его для «Таинственных историй» — в те дни я был у них одним из «главных» авторов. Я дорос до 20 долларов за рассказ, мне светило богатство, раньше мне платили по полцента за слово, теперь — по пенни. Я написал этот рассказ, отослал его издателям, и они его ВЕРНУЛИ: сказали, такой нам не нужен, он не похож на традиционные рассказы о привидениях. [Я послал] рассказ в «Мадемуазель» — они ответили телеграммой: такой рассказ не подходит нашему журналу, а потому мы изменим под него журнал. Они сделали выпуск, посвященный Хеллоуину, пригласили и других писателей; Кей Бойл написала статью, Чарлз Аддамс согласился сделать иллюстрацию на целый разворот. Это помогло мне войти в литературное сообщество Нью-Йорка: мой рассказ нашел в самотеке «Мадемуазели» Трумен Капоте. Курьер как-никак.

The Homecoming,1946

Переводчик: Н. Казакова

- Идут! - сказала Сеси, неподвижно лежа на постели.

- Где же они? - завопил Тимоти, появляясь в дверях.

- Кто - где. Одни - над Европой, другие - летят над Азией, третьи - еще над Островами, а кто-то над Южной Америкой, - не открывая глаз, ответила Сеси, чуть дрогнув длинными, пушистыми ресницами.

Скрипнув половицей, Тимоти сделал осторожный шаг к постели.

- А КТО они?

- Дядюшка Эйнар, дядюшка Фрай с кузеном Уильямом, Фрульда и Хельгар с тетей Морганой, кузен Вивьен и дядюшка Иоганн.

- Они высоко в небе? - не справившись с волнением, взвизгнул Тимоти, восторженно поблескивая серыми глазенками. В минуты восторга он выглядел младше своих четырнадцати лет.

Дом, погруженный в темноту, чуть подрагивал под порывами усиливающегося ветра. В комнату слабо проникал звездный свет.

- Они летят по воздуху, крадутся по земле, пробираются под землей, меняя по пути свое обличье, - неразборчиво прошелестел сонный голос Сеси. Она лежала не шевелясь, полностью ушедшая в свои видения, и рассказывала:

- Вот кто-то, обернувшись волком, уходит от водопада по отмели черной реки, в неровном свете звезд серебрится его шерсть. Коричневый дубовый лист плавно парит в ночном небе. Промелькнула маленькая летучая мышь. Я вижу, я вижу, как они пробираются сквозь густой подлесок, скользят между верхушками деревьев. Скоро они будут здесь!

- А они успеют к завтрашней ночи? - Тимоти не замечал, как его руки комкают одеяло и как все быстрее раскачивается свисающая с его рукава серебряная паутинка, на которой паук исполнял свои диковинные танцы. Тимоти склонился над сестрой:

- Они точно успеют к Возвращению?

- Конечно, Тимоти, успокойся, - вздохнула Сеси. Она вдруг впала в какое-то оцепенение. - Не приставай ко мне со своими вопросами. Иди спать. А я пойду поброжу по своим любимым местам.

- Спасибо тебе, Сеси.

Вприпрыжку он побежал в свою комнату. Разобрал постель и быстро улегся.

Он проснулся, на закате, когда в небе зажигались первые звезды. Радостное ожидание праздника переполняло Тимоти, и желание поделиться своими чувствами привело его в комнату Сеси.

Но она спала, так тихо, что не слышно было даже дыхания.

Пока Тимоти умывался, паук висел на своей паутинке, перекинутой через тонкую шею мальчика.

- Спайд, ты только подумай, завтрашняя ночь - канун Дня Всех Святых!

Он задрал голову и посмотрел на себя в зеркало. Во всем доме лишь ему было позволено иметь зеркало. Ма дала его Тимоти, когда он тяжело болел.

Ах, ну почему он такой ущербный? Собственная неполноценность приводила Тимоти в отчаяние. Он открыл рот и стал разглядывать свои зубы, будто в насмешку отпущенные ему природой, похожие на кукурузные зерна - округлые, слабые. Радостное настроение сменилось унынием.

Темнота была хоть глаз выколи - Тимоти зажег свечу, чтобы было не так жутко и неуютно. Он совсем сник.

Всю последнюю неделю семья жила по заведенному в незапамятные времена обычаю: днем спали, просыпались на закате. Под глазами у Тимоти залегли глубокие тени.

- Что-то мне не по себе, Спайд, - пожаловался Тимоти своему маленькому приятелю, - я никак не могу привыкнуть, как другие, спать днем.

Он взялся за подсвечник. Как хотелось ему иметь крепкие острые зубы и клыки, как стальные шипы. Или сильные руки, или по крайней мере изворотливый ум. Или, как Сеси, уметь переноситься куда захочешь и путешествовать в пространстве.

Но увы, природа обделила его. Он даже - Тимоти поежился и крепче сжал светильник - боится темноты. Братья - Бион, Леонард, Сэм - насмехаются над ним. Больше всего их веселит постель Тимоти. Другое дело - Сеси. Ее постель - часть ее самой, она необходима Сеси для ее путешествий, т. е. для того, чтобы ей было удобно возвращаться в свою уютно устроившуюся под одеялом оболочку.

А Тимоти? Разве он может, как все остальные, уснуть в великолепном полированном ящике? Ни за что. Ма позволила ему жить в отдельной комнате, спать на кровати, даже иметь свое собственное зеркало. Ничего удивительного, что вся семья считает его ненормальным и чурается его, словно юродивого. Эх, если бы у него выросли крылья! Тимоти задрал рубашку и изогнулся, чтобы посмотреть на спину в зеркало. У него вырвался тяжелый вздох. Безнадежно! Никогда ему не стать таким, как все.

Из-под лестницы доносились волнующие непонятные звуки, все стены сверху донизу были обиты лентами из легкого черного крепа.

Потрескивающие черные свечи озаряли ступени неровным пламенем. Пронзительному голосу Ма откуда-то из погреба вторил папин бас. Вернувшийся из Старой деревни Бион сновал туда-сюда, перетаскивал в дом большие наполненные кувшины.

- Спайд, мне пора на праздник.

Паук исчез, унося с собой серебристую нить, и Тим остался в одиночестве. Ему было ведено до блеска отполировать ящики, набрать пауков и поганок, развесить креповые шторы и поменьше показываться на глаза, когда начнут прибывать гости. Чем меньше будет видно и слышно этого недотепу, тем лучше для всех.

Стук каблучков и радостные вопли, заполонившие дом, возвестили о появлении Лауры.

- Возвращение! Возвращение! - доносилось отовсюду. Тим задержался около комнаты Сеси, но она спала. Лишь раз в месяц она выходила из своей комнаты, проводя все остальное время в постели. Милая, чудесная Сеси. Ему неудержимо захотелось поговорить с ней, спросить:

- Где ты, Сеси? Кого выбрала на этот раз, чью оболочку? Что ты делаешь? А может, ты над своими любимыми холмами? Как там?

Так и не решившись зайти, Тимоти заглянул к Эллен.

Сестра сидела на столе, разбирая груду срезанных волос. Они переливались под ее пальцами всеми цветами радуги. Белокурые локоны лежали среди огненно-рыжих и иссиня-черных прядей, а рядом с этим великолепием белела горстка ногтей, похожих на маленькие сабельки. Все это Эллен приносила из салона красоты в Меллин-Вилидж, где работала маникюршей В углу комнаты стоял аккуратный ящик красного дерева с именем Эллен на крышке.

Не поднимая головы, Эллен коротко бросила:

- Сгинь У меня из рук все валится, когда на меня таращатся всякие болваны.

- Ну, Эллен, праздник ведь! Канун Возвращения! - примирительно начал Тимоти.

Эллен презрительно фыркнула:

- Ха! А тебе-то что? - Отобрав несколько "сабелек", она высыпала их в крохотный белый саквояжик, прикрепив к нему этикетку. - Марш в кровать, а то я тебе придумаю такой подарок - не обрадуешься.

Тим вспыхнул, жаркий румянец залил его щеки.

- Да, но меня просили помочь накрыть на стол, отполировать ящики и вообще...

- И вообще, - сухо прервала его Эллен, - если ты сию минуту не уберешься отсюда, то утром в постели тебя будет поджидать дюжина бешеных устриц. Пока, Тимоти.

Вне себя от обиды, Тим выскочил на лестницу и налетел на Лауру.

- Поосторожней, смотреть надо, куда несешься, - процедила она сквозь зубы и исчезла.

Тим рванулся к распахнутой двери в погреб, потянул носом, вдыхая запах влажной земли и прелых листьев, тихонечко позвал:

- Папа?

С лестницы прогремел раздраженный голос отца:

- Времени в обрез, скоро гости, а у нас еще ничего не готово. Давай спускайся, да пошевеливайся.

Тимоти помешкал еще мгновенье, чутко прислушиваясь к разноголосице звуков, разносившихся по дому. Грохоча башмаками, мимо протопали ожесточенно спорящие о чем-то братья.

Тимоти кинул взгляд на родных, лихорадочно готовящихся к празднику. До чего быстро они сновали по дому: Леонард - в обнимку со своим черным докторским саквояжем, Сэмюэл - с огромным фолиантом под мышкой и ворохом креповых занавесок в бескровных руках, Бион - перетаскивающий в дом запечатанные кувшины.

Отец оторвался от ящика, на который он наводил окончательный блеск, хмуро посмотрел на сына, грохнул кулаком по зеркально отполированной крышке и дал Тимоти тряпку.

- Быстро протри его еще разок, и возьмемся за следующий. И не спи на ходу.

Водя тряпкой по дереву, Тимоти заглянул в ящик.

- Па, а дядюшка Эйнар очень большой?

- Ага.

- Он великан?

- Отстань. Этот ящик ему придется впору.

- Ну, мне же интересно. Семь футов в нем будет?

- Да замолчишь ты наконец или нет?!

Около девяти вечера Тимоти, зябко поеживаясь, поплелся на луг за поганками и пауками. Он собирал их, а ветер, по-осеннему переменчивый, то обдавал его своим теплым дыханием, то заставлял дрожать от холода. Сердце билось в нетерпеливом ожидании. Сколько все-таки Ма позвала гостей? Полсотни? Сотню? Проходя мимо фермерского жилья, Тимоти усмехнулся освещенным окнам:

- У нас тут такое скоро начнется - вам и не снилось!

Он поднялся на холм и осмотрелся, в нескольких милях от подножия холма раскинулся город, погруженный в сон, едва различим был белый циферблат башенных часов. И в городе, конечно, ни о чем не догадываются.

Домой Тимоти возвращался, сгибаясь под тяжестью сосудов с пауками и поганками.

В часовенке под лестницей подходила к концу короткая праздничная церемония. Из года в год она оставалась неизменной. Па монотонно читал Черную Книгу, а прекрасные мамины руки, будто выточенные из слоновой кости, чертили в воздухе магические знаки. Все были в сборе, кроме Сеси, которая по обыкновению не выходила из комнаты, но ее присутствие чувствовал каждый. Она пристально следила за происходящим то глазами Биона, то Сэмюэла, то Ма; вдруг чувствовалось, что она вселилась в тебя самого, всего на миг, неуловимый и быстротечный.

Внутри у Тимоти все сжалось. Он мысленно обратился к Повелителю Тьмы:

- Пожалуйста, я очень Тебя прошу, сделай так, чтобы я поскорее вырос и стал таким, как мои братья и сестры. Я так мечтаю быть на них похожим. Я хочу уметь плести из волос разные штуки, как Эллен, заставлять влюбляться без памяти, как это делает Лаура, читать умные книги, как Сэм, или быть уважаемым, как Лео и Бион Или, - размечтался мальчик, - создать семью, как наши Па и Ма.

В полночь разразился страшный ураган, от которого задрожали стены. Нестерпимо белым светом сверкнула молния. Из непроглядной дали надвигался смерч - он подкрадывался, приникая к сырой ночной земле, пробовал ее на вкус, принюхивался и продолжал свой путь, оставляя за собой неровные шрамы.

Входная дверь с шумом сорвалась с петель, но не упала, а повисла на каком- то крюке, и в комнате с важным видом появились величественные Бабушка и Дедушка, проделавшие неблизкий путь ОТТУДА, чтобы встретиться с детьми и внуками.

С каждым часом прибывали новые гости.

За окном хлопали крылья, был слышен чей-то осторожный стук на крыльце, кто- то нетерпеливо барабанил в дверь с черного хода. С крыши доносилось завывание ветра в печных трубах Ма до краев наполнила гигантскую чашу из прозрачного хрусталя алой жидкостью, которую раздобыл Бион. Па носился по комнатам, зажигая новые свечи, Эллен с Лаурой торопливо толкли сушеные коренья аконита (1).

С застывшим, как восковая маска, лицом Тимоти стоял посреди всей этой дикой неразберихи, пытаясь унять противную дрожь в руках, и наблюдал за тем, что творилось вокруг.

Непрерывно хлопали двери, впуская все новых гостей. Их встречали шумными приветствиями, взрывами смеха. Булькало содержимое кувшинов, разливаемых по бокалам, ставни ходили ходуном, мелькали тени, и крылатые гости с топотом расхаживали по дому.

- Ну-ка, ну-ка, а ведь это, наверно, и есть Тимоти.

- Что?

Его заметили.

Тимоти почувствовал прикосновение чьей-то холодной руки. Над ним склонилось узкое продолговатое лицо в обрамлении длинных волос.

- Хороший мальчуган, забавный, - сказал незнакомец.

- Познакомься, Тим, - вмешалась Ма, - это дядюшка Джейсон.

- Здравствуйте, дядюшка Джейсон...

- А здесь у нас... - Не дав раскрыть Тимоти рта, Ма увлекла дядю за собой. Тот оглянулся через плечо и заговорщически подмигнул мальчику.

Тим остался один.

В темноте мигало неровное пламя свечей.

Откуда-то издалека слышался высокий и пронзительный, похожий на звуки флейты голос Эллен.

- А какие у меня умные братцы! Чем, вы думаете, они занимаются, а, тетя Моргана?

- Даже не могу себе представить.

- Они работают в городском похоронном бюро.

- Вот это да! - пронесся громкий гул восхищения. Пронзительный смех не смолкал ни на минуту.

- Правда, правда! Это большая удача для нашей семьи...

Тим стоял, боясь шевельнуться Смех на минуту прекратился:

- Они обеспечивают Ма, Па и нас всем необходимым. Всех нас, ну, кроме Тимоти, конечно, - решила поучаствовать в беседе Лаура. Наступило неловкое молчание. Дядя Джейсон поинтересовался.

- Да? Почему же? Продолжай, что там Тимоти.

- Ох, Лаура, придержи язык, - вздохнула Ма.

Но Лауру было не остановить Тим зажмурился.

- Дело в том, что... ну как бы это сказать... Тимоти не любит крови. Он такой чувствительный.

- Ничего, еще научится. У него все впереди, -твердо произнесла Ма. - Он мой сын, и он обязательно научится. В конце концов он еще мал, ему всего четырнадцать лет.

- Но меня с младенчества вскармливали кровью, - возмущенно прогремел дядя Джейсон, раскаты его голоса гулко отдались по всему дому. Арфист-ветер перебирал струны деревьев. Капли дождя мелко барабанили в окно, скатываясь в темноту: "с младенчества".

Кусая губы, Тимоти открыл глаза.

- Это я во всем виновата, - заступилась за сына Ма, уводя гостей на кухню. - Я по-всякому пыталась заставить его. Но детей нельзя ни к чему принуждать. Ничего хорошего из этого не выходит. Возникает отвращение к тому, что их заставляют делать, и они никогда не приобретут вкуса к таким вещам. Взгляните на Биона, ему уже тринадцать было, когда...

- Возможно, вы и правы, - извиняясь, буркнул дядюшка Джейсон, - и у Тимоти все со временем образуется.

- Я в этом не сомневаюсь, - с вызовом ответила Ма. Огонь свечей то затихал, то разгорался, по стенам бегали тени. Тиму стало холодно. Ноздри приятно щекотал запах горячего воска. Покрепче зажав в руке подсвечник, он отправился бродить по дому, делая вид, что поправляет отцепившиеся черные ленты.

- Тимоти, - шепот, похожий на шипение змеи, шел из-за разрисованной перегородки. Кто-то шумно выдохнул:

- Тимоти боится темноты.

Ну, конечно, это голос Леонарда. Ненавистный братец Лео!

- Просто я люблю свечи, - прошептал Тим.

Вновь сверкнула молния и ударил гром. Всеми овладело безудержное веселье. Отдельные взрывы смеха слились в непрерывный оглушительный звук наполнивший дом, подобно реву водопада. Густой туман колыхался в дверном проеме, норовя вползти в дом. Из тумана, складывая на ходу крылья, торжественно появилась высокая фигура - дядюшка Эйнар! Тимоти подпрыгнул, как кузнечик, и кинулся прямо в туман, расползавшийся по комнате причудливо переплетенной зеленой тенью. Тим бросился к дядюшке Эйнару, и тот высоко поднял мальчика.

- Да у тебя выросли крылья, - с этими словами Эйнар легко, как пушинку, подбросил Тимоти вверх.

- Крылья, Тимоти, ты летишь!

Лица всех присутствующих, как по команде, обратились к ним. Далеко внизу Тимоти увидел лица гостей и домашних, обращенные наверх Темнота крутилась вокруг гигантским колесом. Стены дома словно перестали существовать. Тимоти почувствовал такую легкость и свободу, словно сам превратился в порыв ветра. Он раскинул руки, как крылья, и опять полетел вверх, посланный сильными руками дядюшки Эйнара.

- Лети, Тимоти, - звучно и отчетливо прозвучали слова дядюшки Эйнара - лети, у тебя же есть крылья! Крылья!

Тимоти был так переполнен восторгом, что лишился дара речи, с губ срывался бессвязный лепет. А дядюшка Эйнар снова и снова подбрасывал его высоко вверх.

Ветер, принеся потоки дождя, с новой силой обрушился на дом. Заметалось пламя свечей, жалобно заскрипели старые балки. Фигурка мальчика, взлетавшая к мерно раскачивающейся люстре, приковала к себе внимание десятков пар глаз, светящихся из всех углов комнаты, словно огоньки свечей.

Но тут возглас дядюшки Эйнара "Довольно" оборвал представление. Могучие руки бережно опустили Тимоти вниз, и он, задыхаясь от восторга, рухнул на пол. И залепетал, счастливо всхлипывая:

- Дядюшка, дядюшка!..

- Что, малыш, понравилось? А, Тимоти? - спросил Эйнар, наклонившись, и ласково взъерошил волосы мальчугана: "Ну, ну, успокойся, все хорошо".

Светало. Уставшие гости разбрелись по комнатам к приготовленным для них ящикам, чтобы успеть выспаться днем, а с заходом солнца продолжить праздник.

Дядюшка Эйнар направился в сторону погреба, и беспорядочной толпой за ним потянулись остальные. Впереди шла Ма, показывая дорогу к длинным рядам отполированных до блеска ящиков.

Насвистывая незнакомую мелодию, Эйнар удивительно ловко пробирался по узкому извилистому коридору. Зеленые крылья, словно спущенные паруса, волочились у него за спиной; когда он случайно за что-то задевал, раздавался звук, от которого еще долго звенело в ушах.

А наверху в своей комнате лежал Тимоти, вновь и вновь переживая события этой ночи, и изо всех сил убеждал себя, что темнота - это вовсе не страшно. Ведь в темноте, оставаясь незамеченным, можно натворить столько всего, и главное, что и ругать никто не будет, поскольку никто ничего не видел. Да и вообще Тимоти ничего не имеет против темноты, она ему даже нравится, только по-своему, по-Тимотиному. Просто иногда бывает так темно, что подмывает вскочить и кричать, кричать, пока мрак не рассеется.

В погребе царила тишина. Ни звука не доносилось из-за плотно закрытых дверей черного дерева, запертых изнутри. По углам спали уставшие гости. На небе сияло солнце, и странный дом стоял погруженный в сон.

Закат. Дом вдруг стал похож на потревоженное гнездо летучих мышей, с пронзительным визгом и громким хлопаньем крыльев разлетающихся кто куда. Сами собой, будто по мановению волшебной палочки, распахивались ящики, в темноте подземелья шаркали торопливые шаги постояльцев, покидавших свое сырое пристанище, чтобы присоединиться к тем, кто пробудился раньше. В двери и окна нетерпеливо барабанили опоздавшие к началу праздника.

Гости скидывали на руки Тимоти промокшие под проливным дождем плащи, накидки, вуали, шляпы, и он носил в чулан груды мокрой одежды, сгибаясь под их тяжестью. В комнатах яблоку было негде упасть. Чей-то язвительный смех, как подброшенный мячик, оттолкнулся от одной стены, ударился о другую, обогнул дверной косяк и покатился по комнатам, где и настиг Тимоти, спрятавшегося от чужих взглядов в самом дальнем уголке дома.

Волоча за собой длинный хвост, по полу пробежала мышь.

- Добро пожаловать, милая племянница Либерсроутер! - раздался голос Па над ухом у Тимоти. Отец, похоже, не замечал мальчика. Тимоти совсем затолкали, чьи-то локти впивались в него, и никто не обращал на него никакого внимания.

Наконец он не выдержал и незаметно улизнул наверх. Просунув голову в дверь комнаты Сеси, Тим тихонько окликнул ее.

- Сеси, ты здесь? ...