Фредерик Дар Я боюсь мошек

Хотелось бы, чтобы все персонажи этой книги были вымышленными. Иначе это было бы слишком неинтересно.

Сан-Антонио

Андре Перро, верному кузену и не менее верному читателю, с любовью.

Сан-Антонио

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I, в которой я сначала пытаюсь воспользоваться услугами Национального общества железных дорог, а потом об этом уже нет речи

Готовясь к дальнему пути, вы можете заранее заказать билеты, и в этом случае сидячее место вам гарантировано. Однако большое неудобство состоит в том, что вы лишаетесь возможности выбора попутчиков.

Места 127 и 128, зарезервированные государственной железнодорожной компанией за Фелиси, моей достопочтенной матушкой, были взяты под надежную охрану кюре, уже дошедшим до 95 страницы своего требника, каким-то озабоченным господином, преклонных лет дамой с карликовым пуделем и высыпавшей экземой (что все-таки лучше, чем извержение вулкана), и, наконец, мамашей с маленьким сыном, который собирался затеять в купе игру в ковбоев.

Сами понимаете, что в этой прелестной компании путь от Парижа до Ниццы должен был показаться мне совсем недолгим.

Фелиси — сама любезность в образе женщины — почтительно поздоровалась с кюре, улыбнулась мамаше, приласкала собаку и принялась копаться в своей необъятной сумке, пытаясь отыскать там конфету для юного Буффало-Билла^[1]. Сумка Фелиси — это целая поэма. В ней есть все, что угодно: щетки для платья, ручки для перьев, ручки без чернил, перья без ручек, куски сахара, флаконы «Суар де Пари» (с буковкой «Ж», как на «Ж'амбом»), пилюли от болезней печени, желчного пузыря, почек, тонких кишок и даже изображение толстяка Колумба, который родился в Италии, в Генуе, уже не помню в каком году, и прославился изобретением метода ставить яйца на попа. В ней можно найти и черствые сэндвичи, молитвенник, сберегательную книжку, билет метро и потертый томик с поучительным жизнеописанием блаженной Лентюрлю — монахини, которой в течение одной ночи Господь открыл лекарство от геморроя и рецепт приготовления теленка маренго.

Пока матушка производила раскопки в своей сумке, я погрузился в журнальную статью, посвященную английской королеве. Болтливый журналист сообщал о ней буквально все. Статья называлась «Елизавета, как если бы вы были Филиппом», так что можете представить сами!

Я уже дошел до главы, где описывался королевский завтрак, а состав неторопливо содрогнулся, когда из вокзальных громкоговорителей донеслось:

— Комиссара Сан-Антонио просят немедленно явиться в кабинет начальника вокзала!

Душа моя съежилась, как папиросная бумага в руке эпилептика. Фелиси побледнела.

— Что-то случилось! — пролепетала она.

Я пожал своими широкими плечами, которым обязан симпатией дам и уважением мужчин.

— Что может случиться?! Я нужен Старику, вот и все.

— Он знал, на каком поезде ты едешь?

— Он знает все! Я заказывал билеты через телефонистку нашей конторы, и поэтому ему ничего не стоило это узнать.

— И что ты будешь делать?

Я покосился на свои часы. Они сказали мне, что поезд отходит через десять минут.

— Подожди, мама. Я узнаю, что произошло, и вернусь…

Под заинтересованными взглядами аудитории я выскочил из вагона и, расталкивая толпу локтями, помчался к начальнику вокзала. Из громкоговорителей вновь донеслось мое имя. В царившей вокруг суматохе это показалось мне даже забавным.

Через две минуты я уже был в нужном кабинете и громко объявил:

— Комиссар Сан-Антонио!

Начальник вокзала почтительно приветствовал меня и указал на телефонный аппарат со снятой трубкой.

— Ваш корреспондент на линии, господин комиссар!

Я схватил эбонитовый источник своих неприятностей и проревел в микрофон:

— Алло!

Это действительно был Старик. В его обычно ледяном голосе на этот раз слышались живые нотки:

— Слава Богу! — воскликнул он.

— Он помог мне заказать билеты, — нашелся я.

Его тон вновь стал холодным, как лед:

— Отмените отпуск, Сан-Антонио, вы мне нужны!

Все как обычно, не правда ли? Когда мой шеф переходит на подобный язык, протестовать, как это сделал бы любой француз, бесполезно. Как правило, я встаю по стойке смирно и отвечаю: «Есть!». Однако атмосфера вокзала и мысль о моей старушке Фелиси, сидящей в окружении наших чемоданов, кюре, карликового пуделя, ковбоя и застарелой экземы, которой накануне стукнуло шестьдесят, побудили меня к мятежу:

— Послушайте, шеф, я уже был в поезде…

— Мне это известно!

Короткая пауза. Затем он добавил:

— Это серьезно, Сан-Антонио. Это очень серьезно…

Признав себя побежденным, я издал один из тех вздохов, при помощи которых фрицы незадолго до войны надували свой дирижабль «Граф Цеппелин»:

— Я скоро буду, шеф!

Я кивнул начальнику вокзала (этот болван вполне мог бы звонить своей милашке, когда шеф набирал его номер) и, как будто соревнуясь с Затопеком^[2], помчался к семнадцатому пути, где мой скорый уже бил копытом от нетерпения. Фелиси подошла к двери купе:

— Итак?

— Не повезло, мама. Мне нужно остаться. Поезжай, а я присоединюсь к тебе, как только смогу. Держи твой билет и передай мне чемодан…

Бедняжка, у нее в глазах стояли слезы. Я еле сдерживал досаду.

— Что ни говори, Антуан, твою профессию нельзя назвать христианской, — вздохнула она, отдавая мне вещи.

— Да, матушка, ее нельзя назвать даже просто профессией. Но не огорчайся и хорошенько погрейся на солнышке. Думаю, что к Пасхе я освобожусь! Ты купишь мне шоколадное яйцо. Только не устраивай мне нагоняй, в моей жизни их и без того достаточно…

Она грустно улыбнулась. Машинист, наконец, сообразил, что пора отправляться. Фонтан пара… Лязг железа, белый платок в постаревшей руке… И на перроне остался лишь бедняга Сан-Антонио…

Я встряхнулся и побежал сдавать билет. Потом схватил такси и отправился в нашу контору.

* * *

Я столкнулся с Берюрье, когда он выходил из кафе напротив. От его шлепка по спине мои легкие едва не выскочили наружу.

— Ну что, прощай отпуск?

Я с удовольствием придушил бы его.

— Отложил до тех пор, когда на твоей шкуре появятся складки, толстяк!

Не выказывая признаков раздражения, Берюрье стащил с головы кусок заплесневелого фетра, заменявший ему шляпу. Только теперь я заметил, что он острижен наголо. Это придало ему сходство с самым нефотогеничным из всех поросят.

— Ты выкорчевал лес на макушке, Берю?

— Это штучки нашего приятеля парикмахера…

— Любовника твоей жены?

— Да. Я имел несчастье пойти стричься первого апреля… Ему захотелось пошутить!

— До чего мы дойдем, если все цирюльники будут позволять себе первоапрельские шутки! — вздохнул я.

Болтая, мы переступили порог нашей конторы.

— Заметь, — пробурчал толстяк, вероятно, чтобы утешиться, — это способствует росту волос.

— С этой стороны тебе нечего бояться: никто еще не видел лысого быка!

— К тому же, говорят, что это модно… Сейчас все стригутся под Жюля Брюмера…

— Под Юла Бриннера^[3], толстяк!

— Прости, я так и не научился болтать по-английски.

Мы расстались перед кабинетом шефа. Я оставил свой чемодан в приемной и вошел к Старику.

Великий босс ожидал меня, сложив руки за спиной. Он явно потерял самообладание, и его лоб цвета слоновой кости был в морщинах, наводя на мысль о мехах аккордеона.

Он встретил меня гримасой, которая могла показаться улыбкой только тому, кто видел ее в кривом зеркале.

— Очень мило с вашей стороны, Сан-Антонио…

Я сделал подобающий случаю курбет и ждал.

— Садитесь!

Я водрузил на стул предназначенную для этого часть тела, скрестив ноги, руки и пальцы под взглядом Старика.

— Сан-Антонио! Я вызвал вас потому, что произошло нечто сногсшибательное. Дело, которое я вам поручаю, не имеет аналогов в анналах наших служб! Говоря это, поверьте, я взвешиваю свои слова!

Я знал, что речь шефа изобилует превосходными степенями, однако чрезмерность эпитета пробудила мое любопытство.

— Вы знакомы с Жаном Ларье?

Я прикрыл глаза и под опущенными шторами ресниц представил физиономию этого парня. Перед моим мысленным взором предстал высокий блондин с резкими чертами лица и ясными глазами.

— Конечно, шеф… Это один из ваших агентов в Восточной Германии?

— Именно. И очень хороший…

— Я много слышал о нем. Кажется, это действительно стоящий парень.

— С ним произошло нечто необычайное… Страшная история.

Прекрасно. Он, наконец, начал рассказ, и я ждал продолжения.

— Ларье стало известно, что в какой-то лаборатории в районе Бреслау ведутся работы над биологическим оружием устрашающей силы. Как только он сообщил мне об этом, я, согласовав дело с Интелидженс сервис, приказал ему любой ценой достать подробную информацию об этом оружии и лаборатории, где оно разрабатывается.

Он взялся за это дело со всем рвением, на какое был способен. Ему удалось не только установить, где находится лаборатория, но и проникнуть в нее… Это была работа высокого класса… Ларье завладел ампулой с образцом яда, изготавливаемого в этом таинственном здании. К несчастью, когда — он прыгал со стены, ампула, которую он положил в карман рубашки, разбилась, и стекло слегка порезало ему грудь. Зеленая жидкость, которая была в ней, разлилась… Ларье смог доставить мне для анализа только свою рубашку…

Старик остановился, чтобы перевести дыхание и смахнуть рукой пот со лба.

— И что же? — настаивал я, умирая от любопытства.

— С этого момента, Сан-Антонио, мы переходим в область фантастики… Все, кто коснулся этой рубашки или приблизился к Ларье, умерли!

Он снова замолчал. Впрочем, он мог позволить себе минуту молчания. Он мог бы даже начать решать кроссворд, если бы ему этого хотелось: я был изумлен.

Я не мог встать со стула, как впавший в прострацию пьянчуга.

— Они умерли! — повторил я, как будто пытаясь проникнуть в глубинный смысл этого слова.

— Вот именно. Рубашку передали в биологическую лабораторию. Врач, приступивший к анализу, два его ассистента и служитель, который распаковал пакет, умерли в течение восьми часов после того, как прикоснулись к испачканной рубашке.

— Это невозможно!

— К несчастью, это именно так. Более того, четырнадцать человек, приближавшихся к Ларье, умерли при подобных же обстоятельствах и в эти же сроки… Четырнадцать! Если к ним прибавить четырех из лаборатории, число жертв составляет восемнадцать…

— Он заразен?

— И еще как!

— А как он себя чувствует?

— Он? Неплохо, хотя в это и трудно поверить… Он лишь носит в себе смертельные бациллы, о природе которых теряются в догадках наши лучшие ученые. Я привлек к этому делу светил из Америки, Англии, Швеции… Никто из них так и не смог объяснить происходящее… Выяснилось лишь, что умирают те, кто приближается к Ларье ближе, чем на десять метров. Непосредственной причиной смерти является удушье. Зараженные начинают обильно потеть, дрожать, стучать зубами и через короткое время впадают в кому. Первые симптомы заболевания проявляются приблизительно через два часа после проникновения в опасную зону…

От этой устрашающей новости по всему моему телу пробежал холод. Я встал со стула:

— Это и вправду чудовищно! И сколько времени все это продолжается?

— Уже три дня!

— Только?! Восемнадцать жертв за три дня!

— Их было бы больше, если бы врач, который осматривал Ларье и умер от этого, сразу же не поместил его в карантин. Он находится в изолированной палате одной из парижских больниц. С ним общаются по телефону, а еду передают через окно. Ларье говорит, что собирается покончить с жизнью….

— Я его хорошо понимаю.

Старик задумался.

— Когда я говорю о восемнадцати жертвах, то не учитываю тех, кого он неизбежно должен был заразить, возвращаясь из Германии…

— Нужно немедленно действовать, — сказал я.

— Да, необходимо…

Присев на край стола, Старик положил руку мне на плечо.

— Сан-Антонио! Я намерен возложить на вас самую опасную, я бы сказал, самую драматическую миссию из всех, которые вам когда-либо поручались!

Я почувствовал, что мое дыхание пресеклось.

— Да?

Вы должны придумать способ отправиться в Восточную Германию вместе с Ларье!

В моей душе шевельнулся страх.

— Вме… вместе… вместе с Ларье!

— Вы полетите на самолете… Во время полета он будет изолирован. Вас выбросят на парашютах в районе лаборатории. Только Ларье может показать вам, где она находится, и помочь в неё проникнуть. Фокус в том, чтобы не подходить к вашему попутчику ближе, чем на десять метров!

Я не смог удержаться от иронии:

— Вы называете это фокусом, шеф?

Он отмел возражение взмахом руки, как старательная консьержка сметает с тротуара оставленную собакой кучку.

— Пробравшись в лабораторию, вы ее взорвете, — продолжал Старик. — Вас снабдят особой взрывчаткой, обладающее необычайной силой. Впрочем, вам уже приходилось пользоваться ею.

Я недоверчиво посмотрел на своего начальника. Сказать по правде, ребята, обычно я прочно стою на земле и не путаю сон с явью. Однако то, что он мне рассказал и поручил, очевидно, находилось за пределами возможного.

— И еще одно, — продолжал Старик. — Ларье… он не должен вернуться из этой экспедиции. Вы понимаете меня?

Это было слишком! Мне захотелось бросить ему на стол прошение об отставке, и лишь то, что он может принять это за свидетельство трусости, удержало меня.

— Вы правы, шеф, это самая деликатная миссия, которая когда-либо возлагалась на меня.

— Сан-Антонио, я знаю, как она опасна, однако нужно использовать все средства, чтобы добиться успеха. Добейтесь его, и вы станете благодетелем всего человечества. Из надежных источников мне стало известно, что разработка этого бактериологического оружия еще находится в стадии эксперимента. Гадину нужно раздавить, пока она не вышла из яйца!

Я покачал головой. Шеф уже сел на своего любимого патриотического конька. Если его не остановить, он закажет «Марсельезу» в исполнении оркестра Национальной гвардии.

— Я полагаю, нужно действовать быстро?

— Как можно быстрее… Со всех точек зрения. Ларье впал в депрессию, которая заставляет меня бояться худшего. Если он покончит с собой, все пропало!

— Где он находится?

— В Божоне, в отдельном корпусе. Я полагаю, что на подготовительной стадии ваш командный пункт должен быть именно там. Я уже связался с министром авиации. В ваше распоряжение будет предоставлен самолет. Я даю вам полную свободу действий. Прошу лишь об одном: не забывайте, что Ларье — это Живая опасность. Причем опасность смертельная! И для вас, и для всех, кто к нему приблизится. Мы не должны рисковать жизнью людей. Действовать нужно, исходя из этого. Дорогой друг, мы даем вам карт-бланш. Ни в деньгах, ни в помощи отказа не будет. Ваши приказы будут выполняться беспрекословно… Помните, однако, когда вы будете «работать» в Германии, что Франция не должна быть замешана в это дело, не так ли? Если попадете в серьезную переделку, не забывайте об этом!

— Не беспокойтесь, шеф!

Мы обменялись долгим рукопожатием, как два государственных деятеля перед телекамерами, пытающиеся внушить этой дурацкой публике, что обожают друг друга.

Я ушел от него, опустив голову, с тягостным ощущением огромного груза, который лег на нее.

Глава II, в которой мне удается поднять дух Ларье, а мой собственный дух падает

Вернувшись в свой кабинет, я посмотрел на чемодан с такой грустью, что даже Франсуаза Саган^[4] не смогла бы сказать ей «Здравствуй!»

Берюрье увлеченно рассматривал в зеркальце свою башку. Чем дольше он занимался этим, тем больше мне казалось, что она похожа на вареную телячью голову. Ее серо-желтый цвет еще более увеличивал сходство.

— Ну что, приятель? — спросил он. — Новая работенка?

— Совсем новая, толстяк… Настолько новая, что я едва осмеливаюсь притронуться к ней.

Я снял трубку и сказал телефонисту, чтобы для меня приготовили машину с шофером. Я чувствовал себя усталым, слабым, нерешительным и больше всего на свете хотел покоя.

В наше время жизнь похожа на физиономию Берюрье. Бывают дни, когда задаешься вопросом, для чего она нужна. Наверное, к ней когда-то была приложена инструкция по применению, которая затерялась в ходе доставки.

Толстяк продолжал созерцать свое отражение в зеркале и, если судить по блаженному выражению его лица, был доволен результатами осмотра. Тем лучше. Утешительно, что есть люди, способные отважно взвалить на себя бремя подобной физиономии. В самом деле, Берю уродлив, одет всегда неряшливо и к тому же рогоносец. Тем не менее жизнь представляется ему прекрасным приключением. Он с удовольствием несет свой крест. Он неподвластен мысли о непрочности нашего существования, которая подтачивает умы, склонные к меланхолии, как это свойственно мне.

* * *

Прибыв в больницу Божон, я отыскал директора. Предупрежденный Стариком о моем посещении, он ожидал меня с лихорадочным нетерпением. Мысль о загадочном больном повергала его в уныние. Было видно, что со времени прибытия Ларье в его хозяйство он не сомкнул глаз.

— Господин комиссар! — воскликнул он. — Умоляю вас, избавьте меня от этого клиента! Вы понимаете, какую опасность он представляет? Вообразите на минуту, что, поддавшись нервной депрессии, он позабудет об осторожности и начнет бродить по всей больнице!

— Не беспокойтесь, — ободрил я его. — С этого момента я беру дело в свои руки. Вы можете выделить мне комнату, окно которой выходит на окно Ларье?

— Конечно! Вас проведут в одну из палат корпуса «Е». От больного вас будут отделять всего тридцать метров.

— Там есть внутренний телефон, по которому я мог бы поговорить с ним?

— Да.

— Отлично! Я был бы вам признателен, если бы вы послали кого-нибудь за биноклем. Больше ничего не надо.

Директор дал необходимые указания и сам проводил меня в палату. Ее обстановку составляли кровать, стул и небольшой стол. В воздухе носился запас казенной пошлости и болезни. Я чувствовал себя все более подавленным.

Директор распахнул раму и указал мне на окно напротив.

— Вы видите? Четвертое слева. Он занимает палату 87. Вы назовете номер телефонистке, и вас соединят… Что-нибудь еще, господин комиссар?

— Благодарю вас, все отлично!

— Я в вашем распоряжении.

Директор ушел, оставив меня наедине с биноклем и телефоном.

Минуту я смотрел на указанное мне окно. Матовые стекла не позволяли взгляду проникнуть внутрь. Окно было самым обыкновенным. Можно ли было догадаться, глядя на него, что за ним скрывается одна из самых волнующих тайн современной науки?

— Ну и негодяи! — проворчал я.

Я имел в виду людей. Всех людей, гнусных двуногих, которые думают только о том, что бы еще изобрести для своего уничтожения. Господь дал им самое прекрасное из всех благ: жизнь! Они же в благодарность за это изо всех сил стараются посеять самое ужасное из всех зол: смерть! ...