Анатолий КОВАЛЕВ ГИЛЬОТИНА В ПОДАРОК

Книга посвящается моим французским друзьям.

Автор

Два месяца назад

Ничто не предвещало трагедии. В таких случаях потом говорят о предчувствиях, о предзнаменованиях, о сердце, которое не на месте. Чушь собачья! Я ни хрена не чувствовал сегодня утром! Слышите? Ни хрена!

Все шло как обычно. Будильник меня разбудил в девять. Сына обычно будит гувернантка или нянька – называйте как угодно. Она приезжает на электричке к десяти часам. А кухарка – к восьми, чтоб успеть приготовить мне завтрак. Ах да! Вы ведь не в курсе. Моя жена – балерина, и сейчас она на гастролях за границей. Удивляетесь, что у балерины ребенок? Бывает и такое. (Что я ей скажу, когда она вернется? Боже мой! Не могу себе представить…)

Так вот. Я, как правило, не дожидаюсь приезда гувернантки. В одиннадцать мне надо быть уже в фирме. Хоть я, конечно, и хозяин сам себе, но во всем люблю точность. А до города ехать час с небольшим. Знаю, о чем собираетесь спросить. Попрощался ли с мальчиком перед тем как уехать? Заходил к нему в детскую или нет? Не заходил. Для чего мне его будить? А что касается телячьих нежностей, поцелуев в лобик и прочего, то я противник такого воспитания! Мальчик должен стать прежде всего мужчиной!.. (Господи, что я говорю? Кем стать? Простите, никак не могу привыкнуть…)

Я позавтракал на кухне. Не люблю церемоний. Зинаида Ивановна (это кухарка) все время была рядом. Мыла посуду и все такое. Вас интересует, о чем я с ней говорил? О чем с ней можно говорить? Не о Древнем Риме, во всяком случае. Политикой, правда, она интересуется. Президента каждое утро чихвостит. А на что ей жаловаться-то? Она таких денег, какие у меня получает, сроду не видывала! Сегодня утром она не оригинальничала. Опять завела свою волынку. «Нет, – говорит, – ему дела до людей, а люди дохнут словно мухи!» Ей-богу, надоело!.. Наверх, в детскую, она при мне не поднималась. С мальчиком, кажется, вообще мало общалась. Только звала его к завтраку или к обеду. Хотя нельзя утверждать определенно. Я ведь целыми днями отсутствовал. Возвращался поздно. Часто ее уже не заставал. Она оставляет на кухне ужин и дает деру, чтобы не опоздать на электричку в восемь вечера. Иначе придется минут сорок околачиваться на станции.

Возможно, как-то и контактировала с ним в мое отсутствие, но мне казалось, что мальчик побаивается ее. Без повода никогда не заглянет на кухню.

Так вот. Когда я выехал за ворота, на часах было без пятнадцати десять. Я сказал пару слов охране. Уже не помню, что именно. Что-то обыденное. У меня на воротах стоят два оболтуса. Им постоянно приходится втолковывать прописные истины. Правда, через сутки их сменяют двое других, но ума от дежурства к дежурству не прибавляется. Да, чуть не забыл! Пересменка тоже в десять часов, одновременно с приходом гувернантки. Так что сейчас на воротах стоят новые охранники, а не те, с которыми я говорил утром. Думаю, это важно.

Несколько слов о гувернантке моего сына. Ее нанимала жена, поэтому я мало что о ней знаю. Жена непременно хотела, чтобы наш мальчик свободно изъяснялся по-французски. Каждый по-своему сходит с ума. Она постоянно покупала газету на французском, выходящую в Москве, и перечитывала объявления. Женщина, которую она нашла, жила несколько лет в Бельгии, работала там гувернанткой, хотя имеет музыкальное образование. Вернувшись на родину, дала объявление во французскую газету, надеясь устроиться в какую-нибудь дипломатическую семью. Мы ее перехватили. Она немного поупрямилась, пока не поняла, что эти жмоты французы никогда не дадут ей столько! В общем, жена осталась довольна выбором.

Эта самая гувернантка и позвонила мне на работу, как только я вошел в кабинет. И даже в тот момент, в момент звонка, я ничего не почувствовал.

Так вот, только когда я понял, кто звонит, тогда-то и прошиб меня холодный пот, но это уже нельзя назвать предчувствием. Она долго не могла объяснить, что произошло, только всхлипывала и твердила, как попугай: «Сергей Анатольевич! Сергей Анатольевич!»

Я в конце концов не вытерпел и закричал: «Да говори же, дура!» А может, что и покрепче. Уж и не помню.

Тогда эта овца бельгийская проблеяла: «Саше-еньку убили!»

Вам, молодой человек, не приходилось в жизни ничего подобного испытывать? Тогда вряд ли вы поймете мое состояние.

«Сейчас приеду», – казалось, не я сам, а кто-то ответил за меня.

Она еще успела спросить: «Милицию вызвать?»

Я категорически был против. Вы меня понимаете? Мой сын мог оказаться жертвой мафиозных игр. И милиции здесь делать нечего. К тому же присутствие милиционеров на моей загородной вилле не понравилось бы кое-кому из нашего круга.

Охранники тряслись, как в лихорадке, когда открывали мне ворота. Обе женщины – и кухарка, и гувернантка – вышли навстречу зареванные, с красными рожами. Я не стал их слушать, а сразу бросился наверх, в детскую.

Мой мальчик лежал тихо, как ангелочек. Я говорю банальности, потому что не нахожу слов. А кто может похвастаться красноречием в такие минуты? Личико у него было синее, язык высунут. На горле след от удавки… Простите, мне плохо… Просто х…во, если говорить по-русски. Можно, я закурю?

* * *

Мужчина лет сорока пяти, седеющий блондин с красивыми серыми глазами, холеный, гладко выбритый, достал из кармана пиджака пачку американских сигарет. Пальцы дрожали. Огонь из зажигалки никак не высекался. Наконец он закурил и поднял глаза на своего собеседника, которого упорно называл молодым человеком, хотя тому давно перевалило за тридцать.

Широкоплечий брюнет в белой рубахе с короткими рукавами, больше походивший на биржевого маклера, чем на частного детектива, ни разу не перебил убитого горем отца. Он слушал, наблюдал и анализировал свои наблюдения.

– Впрочем, вы сами все видели, – продолжал бизнесмен, глава солидной фирмы. – Вас мне рекомендовали как отличного сыщика, и я надеюсь…

– Милиции нам не избежать, Сергей Анатольевич, – ошарашил тот, – дело слишком серьезное. Это не кража со взломом, о которой вы могли бы не заявлять.

– Ну, знаете… – Он забыл имя, отчество детектива и просто махнул рукой. – Тот, кто мне вас рекомендовал…

– Не будем терять времени. Я позвоню своему другу, бывшему коллеге…

– Не надо никуда звонить, – выделяя каждое слово, произнес хозяин дома. – С милицией мы без вас разберемся.

Сыщик безразлично пожал плечами, давая понять, что это не его проблемы.

– Тогда разрешите мне допросить ваших женщин, а моему помощнику осмотреть дом?

– Конечно, конечно. – Сергей Анатольевич нервно загасил в пепельнице окурок. – Кроме того, сейчас подвезут моих охранников. Тех, что были с утра. Их вы тоже сможете допросить.

Широкоплечий брюнет-детектив недовольно прищурил глаза…

– Я вам полностью доверяю, – заключил бизнесмен. – Тот, кто мне вас рекомендовал, не может ошибаться.

Он поднялся из-за стола и направился к двери, но на полпути обернулся:

– Я буду у себя в кабинете, на втором этаже. Необходимо побыть одному. Если что-нибудь обнаружите – не стесняйтесь, входите без стука.

* * *

…Тот, кто рекомендовал частного сыщика Константина Еремина главе известной фирмы Грызунову Сергею Анатольевичу, ждал отчета. Он позвонил в сыскное бюро в обед, когда Еремин дожевывал бутерброд с ветчиной, закинув по-американски ноги на стол, и слушал радио «Ностальжи». Пел Адамо.

– Я не буду называться, – сказал Тот.

С тех пор как Еремин ушел из органов и открыл частное бюро, он в основном имел дело с «инкогнито»: ему доверяли распутывать сложные, «семейные» клубки. И не кто-нибудь, а чаще всего сами «папаши семейств». Со временем было уже непонятно, кто кого приручил: он их или они его? Во всяком случае на вознаграждение «папаши» не скупились, и Константин охотно брался за новые «семейные дрязги».

Здесь же, на загородной вилле Грызунова, профессиональное чутье подсказывало ему, что убийство мальчика выходит за рамки мафиозной вендетты. Это подтвердил сам бизнесмен, отвечая на первые вопросы следователя:

– Мне никто не угрожал. Никто меня не шантажировал. Никому я не должен. И на своих должников особо не нажимаю. Я, знаете ли, достиг в бизнесе того уровня, когда уже не пользуются дурными методами. И некому было так жестоко мстить мне.

Это походило на правду. Безымянный наниматель, помешавший Еремину насладиться бутербродом с ветчиной и песней Адамо, достаточно информирован на этот счет. Грызунов слыл покладистым человеком, никому не перебегал дорогу и в «семейных баталиях» не участвовал. Правда, у таких крупных дельцов всегда имеются враги и завистники. Но каковы должны быть ненависть и зависть, чтобы удушить пятилетнего малыша? Конечно, всякое бывает…

И все-таки Еремин отодвинул эту версию на задний план…

Как только Грызунов покинул гостиную, где он давал показания, Константин обратился к своему помощнику:

– Скверная история, Елизарыч. Он боится милиции как огня, а нас, видать, держит за недоумков.

– Обычное дело, Костя, – усмехнулся тот.

Иван Елизарович, щупленький старичок с добрыми глазами, обожавший носить косоворотки и для проформы опираться на палочку, разменял седьмой десяток. Он был старейшим экспертом МУРа, с ним Еремин когда-то начинал карьеру. Выйдя на заслуженный отдых, не пристрастился ни к рыбалке, ни к домино. Хобби всей его жизни была и осталась экспертиза. К нему часто обращались за консультациями молодые преемники. Помогал чем мог.

В отличие от органов Еремин хорошо платил старику, и Елизарыч являлся по первому зову.

– Меня особенно интересует кухня, – заявил Константин. – Не осталось ли там объедков какого-нибудь пиршества?

– Думаешь, у отца были гости?

– Не исключаю.

В первую очередь он допросил кухарку.

– Во сколько вы вчера ушли?

– Без пятнадцати восемь. Я всегда ухожу в одно и то же время, чтобы не опоздать на электричку.

– Кто остался дома?

– Оля-гувернантка, два охранника и, разумеется, мальчик.

– Что вы приготовили на ужин?

– Это так важно?

Ей было под шестьдесят. На желтоватом лице – ни тени доброжелательства. Поджатые губы и колючий взгляд говорили о крутом нраве кухарки.

«Что-то Грызунов в своем рассказе напутал насчет зареванного лица. Эта дама напрочь лишена сантиментов, – подумал следователь. – Теперь понятно, почему маленький Саша побаивался заглядывать на кухню. Такая вполне могла бы удавить!»

– Я им нажарила пирожков целую кучу. С мясом, с капустой, с рыбой. К тому же с обеда оставались куриные котлеты. Так что с голода никто бы не помер! – произнесла она почему-то тоном обвинителя.

– Утром вы ничего странного не заметили?

– Что это значит?

– Ну-у… какого-нибудь беспорядка на кухне?

– От них всегда беспорядок! – махнула она рукой. – Вот то, что не оставили ни одного пирожка, все подчистили, – это странно. Я надеялась прийти утром, подогреть. Пришлось делать яичницу с беконом.

– Не значит ли это, что в гостях у хозяина кто-то был?

– Почем я знаю? Если вы судите по съеденным пирожкам и котлетам, то это не показатель! Отец с сыном такие обжоры! Я уже давно ничему не удивляюсь! Вот Наденька – другое дело! Та совсем ничего не ест. Держит форму.

– Это кто?

– Жена Сергея Анатольевича, балерина. Отплясывает сейчас в Австрии и ничегошеньки не знает! – В голосе кухарки послышалось злорадство. – Сами виноваты! Зачем рожать, если времени на ребенка нет? Она после спектаклей возвращается поздно. Он в своей фирме вечно допоздна. Сначала с мальчиком нянька возилась. Теперь вот вздумали его языку обучать. Старуху рассчитали, наняли гувернантку. Эта с ним с утра до вечера по-французски шпарила. А что толку? Ребенку материнская ласка нужна. Так им разве это втолкуешь?

– Вы пробовали?

– Что я, ненормальная? Они люди образованные. Станут они меня слушать? Тем более у Сергея Анатольевича за плечами кой-какой опыт. Чай, не первая жена и ребенок не первый. Мог бы сказать своей балерине: «Хватит, милая, оттанцевалась! Денег у нас куры не клюют. Посиди-ка дома с малышом». Может быть, ничего бы тогда и не случилось?..

Еремин перебил ее разглагольствования, вернувшись к интересующему его вопросу.

– Какие гости? Ничего не знаю! Спросите его самого! Или охранников, если не верите хозяину! После гостей здесь знаете что бывает?..

Он вздохнул с облегчением, когда она вышла из гостиной. В открытую дверь прокрался большой сибирский кот редкого голубого окраса. Он замер посреди комнаты, увидев незнакомца. Потом осторожно приблизился и обнюхал брюки сыщика. Видно, удовлетворившись исследованием, запрыгнул к Еремину на колени.

– Жаль, что ты не умеешь говорить, приятель, – почесал его за ухом Константин.

– Тоже мне нашел свидетеля, – промурлыкал неслышно вошедший Иван Елизарович. Он поставил саквояж со своей лабораторией на полированный стол и забарабанил по столу подагрическими пальцами.

– Есть новости?

– Кое-что, – проскрипел пенсионер. – Я смерил малышу температуру. Убийство произошло в районе шести часов утра. Так что причастность кухарки и гувернантки можно смело отметать. У них алиби. В доме находились только два охранника и папаша.

– Возможно, не только они.

– Я помню о твоем предположении. На кухне ничего интересного нет. В спальне мальчика много отпечатков. В основном женские.

– Надо снять все.

– Уже. Что еще прикажете, комиссар? – с улыбкой спросил помощник.

– Ты не очень устал, Престарелый Родитель?

Эта кличка давно закрепилась за экспертом. Какой-то страстный почитатель Диккенса так однажды назвал его в шутку, и пошло-поехало.

– Отдохни немного, а потом пошуруешь в супружеской спальне.

– Шерше ля фам?

– Пуркуа па? – отпарировал такой же расхожей французской фразой Еремин.

Гувернантка по имени Оля оказалась более ранимой, чем кухарка. Она без конца утирала слезы и сморкалась в платок. Ей было под тридцать, а производила она впечатление кроткой девственницы. У Константина мелькнула мысль, что впечатление, наверно, обманчиво, потому что женщина недурна собой. В его вкусе. Худенькая, но с большой грудью. Пышные рыжие волосы волной ложатся на плечи. Лицо с тонкими чертами, как на рисунке в девичьем альбоме, брови дугой, круглые зеленые глаза, по-кукольному загнутые ресницы и, конечно, веснушки.

«Не может быть, чтобы на такую никто до сих пор не позарился!» – заключил свой осмотр опытный детектив.

– В котором часу вы вчера покинули дом?

– В десять вечера.

– Это рано или поздно?

– Трудно сказать. Иногда Сергей Анатольевич приезжает в девять. А если у Надежды Леонидовны нет спектакля, а только репетиция, то я уже в семь уезжаю домой.

– Давно Надежда Леонидовна на гастролях?

– Две недели.

– За эти две недели что-нибудь изменилось? Во сколько обычно вас освобождал хозяин?

– Как всегда, я его жду с девяти до одиннадцати. Он предупреждает, если задерживается.

– И задерживался?

– Один раз, на прошлой неделе.

– До которого часа?

Она потупилась и покраснела, как школьница, не вызубрившая урок.

– До утра.

– И вы остались ночевать?

– Да. Я спала вместе с мальчиком. На той самой кровати.

Женщина вновь залилась слезами. Еремин уверовал, что она глубоко переживает гибель своего подопечного, и проникся к гувернантке уважением.

– Ну-ну, успокойтесь, – похлопал он ее по руке. Успокаивать Еремин не умел, а примитивный стакан воды помогал лишь от икоты. – Возьмите себя в руки.

Слезы прекратились моментально. Этот штрих к портрету гувернантки чрезвычайно заинтересовал Константина. «Или хорошо владеет собой, или разыгрывает передо мной спектакль», – смекнул он.

– За эти две недели гости часто бывали в доме?

– Какие гости? – Она неправдоподобно широко раскрыла глаза.

«Спектакль!» – заключил Еремин, отметив попутно, что от таких глаз можно сойти с ума.

– И вчера тоже никого не было?

– Да вы что! – упрекнула она. – Сергей Анатольевич без жены не развлекается.

– Надевает схиму, так? – подмигнул он гувернантке, но та опустила глаза, давая понять, что подобные намеки здесь неуместны.

Разговор с охранниками, дежурившими ночью, получился кратким и неинтересным. Они твердили как по заученному: «нет», «не знаем», «никого не видели». Соображали они действительно туго да еще без конца зевали. Так что Грызунов не зря суетился, предоставив ему таких свидетелей. Впрочем, они же являлись и подозреваемыми. Охранники могут прекрасно вписаться, например, в версию заказного убийства.

– Пока ничего, – объявил он хозяину загородной виллы. – Подождем результатов экспертизы. Я вечером позвоню.

Елизарыч ждал уже в машине. Бывавшая в переделках «шкода» цвета «белая ночь» вполне устраивала частного детектива. Престижные модели автомобилей его отпугивали, как красавицы на подиуме, с которыми Косте никогда не хотелось переспать.

– Есть новости, Престарелый?

– Кое-что, – по обыкновению ответил тот. – В супружеской спальне я снял женские отпечатки.

– Браво! Это зацепка.

– Еще не все, – предупредил пенсионер. – Под окнами спальни, в кустах, я нашел бутылку из-под шотландского виски. Судя по всему, ее выбросили из окна сегодня ночью. Я прихватил ее с собой.

Экспертиза подтвердила догадку Еремина. Обнаруженные в детской отпечатки пальцев принадлежали Грызунову, гувернантке и неизвестной женщине. Отпечатки, снятые в супружеской спальне, – Грызунову и той же незнакомке. Те же дамские пальчики засветились на бутылке из-под виски.

Следователь позвонил бизнесмену и предложил решить эту простейшую задачку с одним неизвестным.

Тот оказался на высоте.

– Очень просто, молодой человек. Там наследила горничная. Она приходит убираться два раза в неделю, и как раз была накануне. Думаю, что ее пальчики вы найдете в каждой комнате.

– И с ней же вы распили виски?

– Неостроумно. Виски я пил в одиночестве. Иногда, знаете, необходимо расслабиться. А горничная выбросила бутылку, только и всего.

– Странное место для складирования стеклотары, вы не находите?

– Я ведь не могу уследить за всем. Получит расчет, только и всего.

– Но до этого мне хотелось бы переговорить с ней.

– Зачем? Разве не понятно, что она тут ни при чем?

– Ну, увидеться с ней хотя бы для того, чтобы снять отпечатки пальцев.

– Вы мне не верите?

На этот вопрос у Еремина был готовый ответ:

– Просто лишний раз хочу убедиться в вашей правоте.

На другом конце провода возникло недолгое замешательство. Константин предположил, что Грызунов прикрыл ладонью трубку и советуется с кем-то, присутствующим в это время в гостиной.

Следователь до мельчайших подробностей изучил комнату, в которой несколько часов назад вел допрос. Он представил гостя Сергея Анатольевича, сидящего в старинном кресле. Это кресло для избранных. Еремин это сразу понял, как только очутился в гостиной. Он не посмел в него сесть, только стер пыль с подлокотника. Вернее, провел пальцем, образовав темную дорожку…

«Вот как? – спросил он сам себя. – На подлокотнике слой пыли. Так была ли в тот день горничная? Или ей строжайше запрещено прикасаться к антиквариату?»

– Алло! Вы меня слушаете? – раздался в трубке надтреснутый голос Грызунова. – Я совсем забыл. Она попросила у меня двухнедельный отпуск, чтобы проведать больную мать.

– Где живет больная мать? – Еремин не давал ему собраться с мыслями.

– Точно не знаю… То ли в Актюбинске, то ли в Самарканде. Короче, в Средней Азии.

Еремин был по натуре не задирист. Он мог бы просветить бизнесмена, что Актюбинск – это не в Средней Азии и что врать вообще нехорошо, но умел вовремя почувствовать опасность, скрывавшуюся за самой невинной, казалось, фразой. Он понял, что горничную ему не желают показывать. То ли она участвует в какой-то игре, то ли он, частный детектив Еремин, вторгся туда, куда его не собирались допускать.

– Что ж, очень жаль, Сергей Анатольевич, она могла бы помочь следствию.

– Мне тоже жаль, – вздохнул тот с явным облегчением.

– Может, дадите мне ее домашний телефон? На всякий случай. Вдруг она еще не уехала к больной матери.

– У меня нет ее телефона. Горничную нанимала жена, и телефон у нее в записной книжке, а книжку она увезла с собой.

Еремина подмывало спросить, сообщил ли он жене о смерти сына, но счел этот вопрос нетактичным.

Внешне они вполне сердечно распрощались.

Так была ли горничная? Эта мысль начинала ему досаждать. Горничная завладела им, словно какая-то телезвезда чересчур впечатлительным юношей.

«Нет ничего проще», – сказал он себе и открыл свою записную книжку, куда теперь были вписаны не только телефон Грызунова, но и домашние телефоны его прислуги: кухарки, гувернантки, охранников. Всех тех, кого он сегодня допрашивал. Ему, не привыкшему к роскоши, штат и без того показался солидным. И у него ни разу не мелькнуло в голове, что есть еще кто-то.

Кухарка произвела на него неприятное впечатление. Ей решил не звонить. Зеленоглазая гувернантка по имени Оля понравилась куда больше, хоть у нее и были проблемы с юмором.

Она не подходила к телефону. Константин уже собирался вешать трубку, когда услышал раздраженный хрипловатый голос, который сразу не узнал:

– Да? Слушаю вас.

Он представился.

– До утра вы не могли подождать?

Куда исчезла ее давешняя кротость?

– Впрочем, теперь уже все равно не уснуть! Что вы хотели?

Еремин с удивлением обнаружил, что время – за полночь, и принялся извиняться.

– Да ладно вам! – немного смягчилась она.

Он почему-то представил ее стоящей босиком. «А ноги у нее красивые!» Дело, по которому он звонил, не позволяло фантазии разыграться дальше.

– Мне необходимо выяснить одну деталь. В доме у Грызунова служит горничная?

– Да. Она приходит убираться два раза в неделю.

– Как ее зовут?

– Понятия не имею. Мы с ней никогда не общались.

– Почему?

– Не знаю даже… – Гувернантка задумалась. – Она приходит к четырем часам. Сашенька как раз в это время просыпался после обеда, и мы с ним шли на речку, чтобы не мешать ей хозяйничать.

– Накануне убийства она приходила?

– Да-да, это был ее день.

– Во сколько она ушла?

– Как обычно, в седьмом часу.

– Значит, с Сергеем Анатольевичем она не встречалась?

– Да что вы! Она никогда с ним не встречается. Он, наверное, даже не знает, как она выглядит.

– Он утверждает, что она попросила у него отпуск.

– Ну-у… – Девушка снова задумалась. – Могла позвонить вечером по телефону.

– А у вас нет ее телефона?

– Откуда?

Он хотел уже попрощаться, повторив свои извинения, но Ольга неожиданно спросила:

– Неужели вы подозреваете горничную?

– А вы?

– Я? – испугалась девушка. – Я никого не подозреваю…

– А все-таки?

– Не знаю.

– Мне кажется, нам надо еще раз увидеться. – В этот миг он думал о ее ногах.

Еремин назначил встречу на час дня, в обеденный перерыв. Должен ведь он компенсировать испорченный накануне бутерброд с ветчиной и прерванную песню Адамо. Подробно описав, как добраться до его конторы, пожелал гувернантке сладких снов.

Сам же уснул только под утро, подробно разыграв несколько комбинаций убийства на загородной вилле, ломая голову в поисках мотивов.

Новый день принес избавление от всего. Раньше будильника его разбудил телефон.

– Спишь еще? Ну извини!

Костю неприятно кольнуло, что Тому известен его домашний номер. Он приготовился к подробному отчету о проделанной работе, но этого не потребовалось.

– Дело ясное, – заключил громовым голосом Тот. – Убийца – один из охранников. Эта сука сдалась сегодня милиции. Пришел с повинной. Чистосердечно раскаялся.

– Милицию все-таки вызывали?

– Как же без нее, без родимой? Все честь по чести. Провели экспертизу. Допросили свидетелей…

– И что экспертиза?

– В детской нашли отпечатки пальцев одного из охранников.

– Вот как? Что ж они так долго думали?

– Этот паскуда опередил результаты экспертизы. Сам пришел.

– А мотив?

– Сумасшедший он – вот тебе и мотив! Лечился уже кое-где, а когда его принимали в охрану, сумел все скрыть!

«За кого он меня держит? – возмутился в душе Еремин. – Уж я-то знаю, как они проверяют своих людей!»

– А что же другой охранник? Спокойно смотрел, как душат мальчика?

– Ты, главное, не горячись, парень! – предостерег Тот. – Я понимаю, что тебе обидно. Это как в волейболе. Сделаешь лишний пас – и уже переход подачи. Другая команда подает. Обидно. Но тебе обижаться не стоит. Сумму аванса я вчера перечислил на твой счет. Это твои деньги. И деньги немалые за один день работы. Так что бывай.

Казалось, он не торопился класть трубку. И действительно, после короткой паузы добавил:

– Забудь об этом деле…

Еремин меньше всего нуждался в чьих-либо советах, но в данной ситуации не мог не согласиться со своим нанимателем. Он привык, что каждый шаг кем-нибудь оплачивается, а на нет и суда нет.

– Дело ясное, – повторил он, после того как любезно распрощался с Тем. – Это еще раз доказывает, что убийство не заказное. – Будучи холостяком, Константин привык рассуждать вслух. – Грызунов напугал Того прежде всего перспективой войны. И Тот обратился за помощью ко мне, чтобы выяснить, кто из ему подобных посягнул на жизнь видного бизнесмена. Но вчера вечером Тот окончательно успокоился, выяснив, что дело носит иной характер (какой?!), а значит – не стоит выеденного яйца. Я, по его мнению, сделал лишний шаг. Что это значит? Может, он имел в виду отпечатки пальцев незнакомки, найденные Елизарычем, которые Грызунов, не задумываясь, приписал горничной? А ведь я напугал вчера бизнесмена этим открытием! Видно, Сергей Анатольевич знал больше, чем рассказал мне, и после моего звонка решил поделиться своим знанием с Тем. А вместе они уже постарались найти оптимальный вариант для всех. Не «повезло» лишь «сумасшедшему» охраннику. Так или иначе, я умываю руки. И пусть они все катятся к чертовой бабушке!

Он действительно пошел в ванную и хорошенько умылся.

Только ближе к вечеру, сидя за компьютером в своей конторе, Константин вспомнил о гувернантке Грызунова – настолько расслабился и выкинул из головы все, что было связано с чертовым бизнесменом. Однако девушка по имени Оля не только не пришла в обеденный перерыв, как они условились, но и не предупредила его по телефону о том, что не придет.

Он позвонил ей, но никто не ответил.

Он позвонил ей на другой день – тот же результат.

Лишь по прошествии недели грубый женский голос недовольно отрезал: «Никакая Оля тут не проживает!» Когда он представился сотрудником милиции, грубиянка мигом исправилась и пустилась в долгие разъяснения, смысл которых сводился к тому, что она только вчера сняла эту квартиру, а кто тут проживал до нее, понятия не имеет.

Еремин даже не спросил телефон квартировладельца.

– Наплевать! – сказал он себе. Образ рыжеволосой гувернантки бледнел с каждым днем, пока вовсе не померк.

Вскоре Константина захватили другие дела, за которые он брался с неослабевающим интересом, потому что каждое такое дело увеличивало его счет в банке.

Однажды, перечитывая в обеденный перерыв центральную прессу, удобно устроившись, закинув ноги на стол и жуя неизменный бутерброд с ветчиной, он натолкнулся на некролог. В нем сообщалось, что известная балерина погибла в автокатастрофе в одном из городов Западной Германии, где она в это время находилась на гастролях.

Он скомкал газету и бросил ее в мусорное ведро.

– Какая дрянь! – воскликнул в сердцах Еремин, сам не понимая, к кому это относится.

Коллеги всегда ценили в нем умение сдерживать эмоции. Железный Еремин – когда-то прозвали его. А тут!

Он долго не решался на один, по его мнению, опрометчивый шаг, уговаривая себя не делать глупостей. Но после некролога в газете все же рискнул и разузнал через своих знакомых в органах о судьбе охранника, явившегося с повинной. Парень не дожил до суда. Он был найден мертвым в палате психлечебницы, куда его отправили для проведения судебной экспертизы. Умер от большой дозы снотворного, неизвестно каким образом оказавшегося в палате подследственного.

Профессиональное любопытство подтолкнуло Еремина и к следующему шагу. Он позвонил домой второму охраннику, дежурившему в ту роковую ночь на загородной вилле Грызунова. Мать парня путано, со слезами рассказала ему, что сын исчез неделю назад. После убийства мальчика Грызунов отказался от его услуг, из охранного агентства его тоже уволили как скомпрометировавшего фирму. Он с утра отправлялся на поиски работы и в один из дней не вернулся домой.

– Зачем создавать себе столько проблем? – спросил Константин невидимого собеседника. – Ради чего преуспевающий бизнесмен идет на такие жертвы: избавляется от малолетнего сына, любимой жены, устраняет свидетелей? Что им движет?

И снова его мучили мысли о возможных мотивах убийства. Они часто становились причиной бессонных ночей.

Константин задумчиво смотрел в окно своего офиса. Неожиданно обрушился ливень, замутив стекло. Откуда-то снизу доносились крики людей, застигнутых врасплох.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

27 августа, среда

Антон Полежаев долго не мог прийти в себя и произнести хоть слово. Он стоял как вкопанный и не верил собственным глазам. Если бы полчаса назад, когда он загорал на лужайке Измайловского парка, жадно ловя капризные лучи уходящего лета, какой-нибудь кудесник или на худой конец астролог предсказал ему эту встречу, он бы рассмеялся тому в лицо. Он бы поднял на смех любого, потому что это невозможно. Никогда.

Она тоже молчала, забившись в угол лестничной клетки. Маленький звереныш с неизменной челкой светлых волос и вечным укором в круглых черных глазах. Она попыталась улыбнуться, но вместо этого расплакалась.

– Ва-ася? – чуть ли не пропел он от удивления, но тут же спохватился: ведь прошло много лет с тех пор, как он ее так называл. – Василина? Ты – в Москве? Откуда? Как нашла меня?

Полежаев осыпал ее вопросами, но женщина словно онемела, только слезы катились по щекам.

– Что же мы тут стоим? – наконец догадался Антон. – Пойдем ко мне.

– Ты один живешь? – Она испуганно отдернула руку, когда он попробовал к ней прикоснуться.

Ему ли было не понять всей глубины, всей подоплеки этого страха?

– Один, – усмехнулся Антон. – С женой я развелся.

– Знаю, но…

– Никаких «но». Пойдем, – приказал он строго и взял ее за руку.

В тесной прихожей своей квартиры он прозрел окончательно.

– Так ты не поднималась ко мне? Поджидала на площадке?

Ласковость его взгляда не была поддельной. Он радовался неожиданной встрече как ребенок. Порывистым движением притянул ее к себе.

– Ну, здравствуй!

– Не надо, Антон, – отстранилась Василина. – Прошу тебя… Я совсем отвыкла…

– Прости…

Они прошли в небольшую светлую комнату почти без мебели (круглый стеклянный столик, три стула и куча книг по полу), служившую ему гостиной.

Тут, при дневном свете, он увидел, как она изменилась. Прошедшие годы, видимо, были к ней безжалостны. Появились морщины, и Василина не старалась их скрыть. Антон посмеялся в душе над собой. Когда-то он мучился угрызениями совести, что связался с малолеткой. Шесть лет разницы в возрасте казались ему тогда пропастью. Теперь перед ним сидела женщина, которая выглядела так, словно была ему ровесницей. «Да чего греха таить, – признался он себе, – я теперь – моложе!»

– Сколько же лет мы не виделись? – спросил Полежаев, лишь бы с чего-то начать, хотя искомая цифра давно высветилась в его сознании.

Она внимательно оглядела комнату и подытожила:

– А у тебя – небогато.

– Я и не претендую на звание богача.

– Все-таки знаменитость! – В ее голосе прозвучала ирония.

– Разве? – Он добродушно улыбнулся, будто не уловил злой нотки.

– По телевизору показывают.

– Было один раз, – скромно признался Антон. – В рекламных целях. Надо мелькать, чтобы тебя покупали.

– Знаешь, а я ведь читала все твои романы.

– Раньше ты не увлекалась криминальным жанром.

– Ты тоже. – Она скривила рот в усмешке. Он хотел сказать: «И еще, раньше ты не была такой язвой!» – но сдержался.

– Этот твой герой. Частный детектив… Как его?.. А впрочем, не важно. Он симпатичный парень. Только таких не бывает. Перевелись.

– Ты приехала, чтобы обсудить мое творчество? Стоило проделывать такой длинный путь?

– Путь был короткий. – Она при этом как-то неестественно съежилась, словно кто-то невидимый занес над ней кулак. – Я уже третий год живу в Москве. Всего, как оказалось, в сорока минутах езды на метро.

– И ты до сих пор не дала о себе знать?

– Зачем? Прошло восемь лет. Ты сказал когда-то: «Время лечит». Меня, правда, оно в основном калечило, но приехать к тебе или позвонить означало бы сдаться.

– И ты сдалась?

– Не совсем. Просто у меня никого нет в этом городе. В этом вертепе. А мне в последние дни очень тяжело. – Василина пристально посмотрела на него, видно, тоже оценивала, насколько он изменился.

Полежаев относился к тому типу мужчин, мода на которых давно прошла. Он был похож на героя-любовника из давнего, еще немого фильма. Невысок и даже полноват, с мягкими чертами лица, с глазами лучистыми, с губами припухлыми. Не хватало только пышных усов. Одним словом, седеющий шатен, но по-прежнему молодой человек.

– Что-то случилось? – наконец-то понял Антон.

«А я принял ее слезы на лестничной площадке за слезы счастья после долгой разлуки! Вот балбес! Психолог! Знаток человеческой души, твою мать!»

– Случилось такое, что я даже позвонила по твоему старому телефону.

– Туда?

– Представь себе. Я, конечно, давно поняла, что ты живешь в Москве, но адреса у меня не было. Позвонив, я узнала, что ты развелся.

– Ты разговаривала с ней?

– В первый раз мне ответила молоденькая девушка. Я поняла, что это твоя дочь. Ей, кажется, уже пятнадцать лет? О Господи! Как летит время! Она сказала, что мамы дома нет, есть только бабушка. Я сразу не сообразила, что твоя мама живет в одной квартире с твоей бывшей женой, а потом вспомнила, как ты уезжал на похороны тещи. Я перезвонила.

– Значит, ты говорила с моей матерью?

– Да. Я не стала от нее ничего скрывать. Представилась твоей давнишней подругой. Она дала мне твой нынешний адрес и телефон.

– Почему не позвонила?

– У меня с некоторых пор аллергия на телефон.

– Понятно. Ты решила сначала посмотреть, с кем я живу, чтобы не нарваться на скандал. Разумно.

– Не совсем так. Прежде всего я хотела посмотреть на тебя.

– Не понял.

– Сейчас поймешь. – Она перевела дыхание. – У тебя ничего нет выпить?

– Прости. Я так ошарашен твоим появлением, что не могу прийти в себя. Что ты пьешь?

– Что-нибудь покрепче, если можно.

– Текила тебя устроит?

– Мне все равно.

Он принес начатую бутылку и наполнил две рюмки.

– За встречу?

Василина пожала плечами и опрокинула рюмку, закусив подоспевшим на блюдечке яблоком. Антон же выпил на заморский манер, мелкими глотками.

Потом она закурила. Теперь он видел, как ей тяжело. Терпеливо молчал, ожидая ее рассказа.

Он по-другому представлял себе эту встречу. «Бон джорно^[1], Вася! Ком са ва? ^[2]». Она всегда ему напоминала итальянскую актрису Джульетту Мазину, и Полежаев любил обращаться к ней, перемешивая итальянские слова с французскими. Это ее бесило, а его забавляло.

Переехав в столицу, он вскоре и думать забыл о Василине. Лишь время от времени вспоминал маленького звереныша, с которым провел много сладостных часов, но ощущения с годами притупляются. Антону уже не верилось, что это было с ним.

– Два дня назад пропал мой муж, – сообщила она дрожащим голосом.

– Игорь?

Василина покачала головой.

– С Игорем я давно развелась. Моего второго мужа зовут Леонидом.

– Я совсем о тебе ничего не знаю.

– Леонид Шведенко. Наверно, слышал? Довольно известный журналист. – Она опять пристально посмотрела на Полежаева, будто в чем-то подозревала.

– Я не читаю газет, – признался Антон. – В них столько грязи!

– Грязь повсюду. Он в основном писал об организованной преступности. Несколько раз выступил с настоящим разоблачительным материалом. Ему угрожали. Полгода назад в нашу машину подложили бомбу, но все обошлось. Отделались легкими царапинами. Я его умоляла оставить в покое этих подонков. Разве не ясно, что рано или поздно они доберутся до нас? Он меня не слушал. Одержимый! Четыре года назад, когда мы только познакомились, мне даже импонировала эта его одержимость. Дура была! Он тогда приехал в наш мафиозный город – но не отдыхать. А возвратившись в Москву, написал о том, о чем у нас все молчали. Как не влюбиться в такого? В прошлом месяце я заявила, что уезжаю к маме. Леня предложил другой вариант: я остаюсь в Москве, а он перебирается на квартиру к другу, к некоему Робу, фотографу. Если честно, я этого друга терпеть не могу! Такой слащавый, и глазки маленькие, сальные! У него в городе несколько квартир. Он их сдает. Леня сказал, что Роб его поселит бесплатно. Только я этому не верила и не верю! Муж пообещал, что попробует переменить род своей деятельности, но своих планов он мне не открыл. «Поживем – увидим, лишь бы ты была где-то рядом». Вот так вот. Налей мне еще! – попросила она Антона.

– И вы не виделись с тех пор?

– Как бы не так! – воскликнула она после очередной порции текилы. – Виделись чуть ли не каждый день! Ведь мы работаем в одной газете.

– Ты работаешь в газете? Вот новость! А мечтала стать учительницей литературы!

– К черту все эти детские фантазии! Да, работаю в газете. Корректором. Получаю гроши. И что дальше? – В ее тоне звучала агрессия обиженного жизнью человека, так хорошо знакомая Полежаеву. – Кроме того, он оставил мне ключ от своей новой квартиры: мол, приходи, когда соскучишься.

– И ты приходила?

– А как ты думаешь? Я ведь не фригидная.

– Почему в таком случае ты не предложила ему вернуться? Какой смысл в таком раскладе?

– Смысл? Я боялась! Понимаешь? Боялась с ним жить! И, как видишь, не зря! Его нигде нет! Ни дома, ни на работе! Нигде!

– В милицию ты обращалась? – Он думал, что утихомирит спокойным вопросом о милиции начавшуюся истерику.

– Они мне сказали: «Подождите еще. Прошло мало времени. Может быть, ваш муж просто загулял». Они палец о палец не ударят. Леонид их тоже не щадил. Видел бы ты, как перекосились их рожи, когда я назвала его фамилию!

– Успокойся. – Он взял ее за руку.

Она опять посмотрела на Антона с недоверием, зло. Теперь он понимал, что это была именно злость. Снова выпила.

– Поговорим о тебе, – вдруг предложила она.

– Обо мне?

– Да. Я приехала не для того, чтобы ты мне посочувствовал. Ты мне должен кое-что объяснить. Накануне своего исчезновения Леонид звонил, но я пришла домой поздно. Было много работы. Утром я его только мельком видела в издательстве. Он показался мне невыспавшимся. Короче, на автоответчике было записано следующее: «Жаль, что не застал тебя. Очень хотел услышать твой голос. В ближайшие дни не звони и не приходи ко мне. Так надо. Потом все объясню. Целую. Обнимаю. Передавай привет Полежаеву! Шутка». – Она невесело рассмеялась. – Удивлен?

– Признаться – да.

– Я сама во всем виновата. Я ведь часто ставила тебя в пример Лене. Вот, говорила, человек: и денег много зарабатывает, и не ходит по лезвию ножа.

– Он знал, что ты была моей любовницей?

– Я не могла утаить, когда купила первую твою книгу. Радовалась. Гордилась. Это произошло сразу после нашей свадьбы. Он страшно ревновал, но врожденная интеллигентность не позволила ему наложить табу на чтение твоих книг. А когда увидел тебя по телевизору, то весь вечер со мной не разговаривал.

– Зря ты так, – нахмурился Антон, хотя сообщение доставило ему удовольствие.

– Сама знаю, что зря! – отрезала Василина. – Этому привету через автоответчик я не придала особого значения. Он и раньше подозревал, что я могу тебя разыскать, и тогда наша связь восстановится. Грустно шутил всегда по этому поводу. И на этот раз он сказал: «Шутка!» – и рассмеялся. Сегодня утром, после того как Леня второй день не вышел на работу, я отпросилась, чтобы съездить на ту квартиру.

– Ты была там, несмотря на то, что он просил не приезжать?

– Именно так. – Бутылка с текилой опустела. – Во дворе его дома я обнаружила нашу машину. А он без нее вообще не передвигался, разве что в булочную пешком ходил. Я как увидела ее, мне сразу дурно стало. Ведь я сегодня всю ночь звонила ему домой. Никто трубку не брал. Можешь представить мое состояние. Я думала, что обнаружу в квартире труп. Входная дверь была заперта. Это показалось странным. Убийца не станет возиться с замком.

– Там никого не было? Может, он и вправду загулял?

– В квартире царил беспорядок. Леня этого не терпит.

– Всякое бывает в жизни.

– Нет, – твердо заявила она, – такого не может быть. Осколки разбитой посуды на полу, обрывки газет, с окна содрана штора. Похоже, там была драка, или обыск, или то и другое вместе.

– Черт! Действительно!

Почему-то он не верил в исчезновение ее мужа, пока Василина не описала картину погрома.

– А вот что я нашла у него на письменном столе. – Она полезла в сумочку и выудила оттуда свернутый вчетверо листок бумаги.

Антон бережно развернул его и прочитал набранный на компьютере текст:

«Балкон. Двенадцатый этаж. Июнь. Раннее утро. Только-только начинает светать. Над соседним домом повисла луна. Двое, мужчина и женщина, совершенно голые после бурной ночи, стоят на балконе и наслаждаются пением птиц. Они зачарованы зрелищем луны – огромный желтый шар на фоне розовеющего неба. Райская идиллия. Как вновь не предаться любви? Прямо тут, среди пения птиц. Она цепляется руками за перила. Нагибается. Он пристраивается сзади. Миг блаженства вот-вот наступит. Он поднимает глаза к небу. То ли хочет поблагодарить Бога, то ли вновь насладиться торжественным зрелищем. Луна уже только наполовину торчит из-за крыши соседнего дома. Луна – это фокус. Она отвлекает. Она не дает увидеть снайпера, засевшего на чердаке соседнего дома. У снайпера ружье с оптическим прицелом да еще с глушителем. Выстрел напоминает хлопок при неосторожном откупоривании шампанского. Пуля попадает мужчине в левый глаз. Последняя вспышка сознания: „Меня убила луна!“ Капли горячей крови падают женщине на спину. В отличие от своего партнера она в курсе всего происходящего. Она испытывает дикий оргазм. Мужчина валится навзничь.

Потом она впускает в квартиру того, с чердака. Они заодно. Они перерыли весь дом. Выпотрошили книги. Содрали обои. Подняли паркет. Что они ищут? Понять невозможно. «Когда ты видела ее в последний раз?» – спрашивает чердачный фокусник. «Сегодня ночью. Он мне дважды показывал. Я просила еще, еще!..» У женщины истерика. Она корчится на полу. А за окнами ночь. Труп с вытекшим глазом стоит на балконе. Смотрит на них через стекло. Улыбается».

– Что за галиматья! – воскликнул Антон.

– Ты внизу посмотри! – подсказала Василина.

Внизу была сделана приписка карандашом: «А. Б. Полежаев? Нарочно не придумаешь!»

– В чем дело? – возмутился А. Б. Полежаев. – Это не мой текст! Ничего подобного я никогда не писал!

– А теперь представь мое удивление. Может, и это тоже шутка!

– Прости, но, по-моему, твой муж сошел с ума на почве ревности!

– Теперь ты понимаешь, почему я здесь? Я хочу найти всему этому объяснение. Он произносит перед исчезновением твою фамилию. Он пишет твою фамилию. Зачем?

– Иди к черту! Он сумасшедший! Сидит сейчас в какой-нибудь психушке и царапает что-нибудь вроде этого «балкона». Постой-ка! – Он еще раз взглянул на прочитанный текст. – Это мне напоминает… Да-да. Только уж больно вычурно. Так пишут девицы в своих альбомах. Мы называем это капустой. Набросок романа. Событийный ряд. Я, например, обхожусь без этого, хотя раньше…

– Ты хочешь сказать, что Леня…

– …внял твоим мольбам и взялся за роман. Любовно-криминальный, да еще с ужасами! Это и есть новый род его деятельности. Поздравляю! Только при чем тут я? При чем тут «нарочно не придумаешь»?

– Мне почему-то показалось, что он описывает реальный случай.

– С улыбающимся трупом?

– Это аллегория.

– Это галиматья, Вася! Прости, опять забылся.

– Ничего страшного. Даже приятно. Напоминает беззаботное прошлое. – Она улыбнулась ему, и перед этой улыбкой сквозь слезы он был безоружен.

– А вот погром у него в квартире – это серьезно. – Полежаев потер пальцами лоб и предложил: – Хочешь, позвоню симпатичному герою?

– Кому это?

– Тому самому. Из тех, что «уже перевелись».

– Частному детективу? Как его?..

– Не вспоминай. Все равно у него другая фамилия. Так звонить?

– Я буду тебе очень благодарна, Антоша! – взмолилась она. – Потому что на милицию никакой надежды!

– Тогда – иду!

Дома Еремина не оказалось, а в сыскном бюро молоденькая секретарша попросила подождать несколько минут, пока начальник закончит разговор с клиентом. В трубке заиграло что-то до неприличия знакомое. Кажется, из «Щелкунчика».

Полежаев переминался с ноги на ногу и все думал о прочитанном тексте. Балкон. Снайпер на чердаке. Что-то подобное на самом деле было. Надо будет спросить у Еремина. Он знает. У него целая картотека киллеров. Наших и зарубежных. Сам хвастался.

Музыка вдруг прервалась, и он услышал знакомое приветствие:

– Антоша – враг дебоша! Здорово, Чехонте! Как животик?

– Животик у меня в норме, Костян, а вот с головой…

– Что такое?

– Ты скоро освободишься?

– Я уже свободен.

Полежаев только начал рассказывать о пропавшем журналисте, как Еремин его перебил:

– Не лез бы ты в эти дела, Антоша.

– Ты думаешь, дело настолько серьезно?

– Я слышал об этом Шведенко. – Еремин тяжело вздохнул в трубку и продолжил: – Он здорово насолил одному дяденьке.

– Ты со мной разговариваешь, как с воспитанником детского сада! – возмутился Антон. – Борщ он ему, что ли, пересолил? Говори конкретней.

– По телефону не могу.

– Вот, здрасьте!

– Послушай, чего ты от меня хочешь? – напрямую спросил детектив.

– Хочу, чтобы ты помог бедной женщине. К тому же я сам в этом заинтересован. Она нашла на столе мужа прелюбопытную бумажку. Похоже на набросок романа. Случай, описанный там, мне показался знакомым.

– И все? Тебя разобрало, что кто-то еще пишет романы?

– Нет. – Антон не желал особенно распространяться о своей старой связи с Василиной и решил зацепить следователя с другого боку. – На той самой бумажке, – трагическим голосом произнес он, – карандашом написана моя фамилия с инициалами.

– Так, – после некоторой паузы вновь прорезался Еремин. – Ты меня нанимаешь или она? – озадачил он Полежаева вопросом.

– Я, наверно…

– Что значит «наверно»? Я стою очень дорого, Антоша. Сто баксов в сутки.

– Прямо как эта…

– Ладно тебе, юморист! Так что? Не по карману я твоей знакомой?

– При чем тут она? Я нанимаю, – твердо заявил писатель.

– Смотри, а то останешься без штанов!

– Спасибо, что заботишься обо мне, – поблагодарил Полежаев и подумал: «А я совсем забыл, что мы перешли на рыночные отношения не только в государстве, но и в дружбе, и даже в любви! Расстегивай портмоне, лопух! И нечего взывать к атрофированным понятиям!»

– Пусть твоя знакомая оставит ключ от квартиры, из которой пропал журналист, – уже давал распоряжения Еремин, – а сама пусть едет домой. Скажи ей, что мне нужна подборка его статей. Вечером я к ней заеду. И еще. Пусть оставит телефончик того дружка-фотографа, который сдавал Шведенко квартиру. Буду у тебя примерно через час. Все.

– Деловая колбаса! – бросил в сердцах Антон, когда в трубке раздались гудки. – А ты, Вася, права! – крикнул он ей из кухни. – Перевелись симпатичные герои!

Она не ответила. В гостиной он обнаружил только ее сумочку на стуле да пустую бутылку из-под текилы на столе.

Другая комната, служившая Полежаеву одновременно и спальней, и кабинетом, была наполнена ароматом ее духов и детским сопением. Василина спала в одежде на его незаправленной кровати.

– Ладно хоть обувь догадалась снять, – проворчал писатель, обратив при этом внимание на стоптанные каблуки ее туфель. – А нога у нее за эти годы не выросла. Все тот же тридцать пятый размер.

* * *

…Он сел рядом в кресло. Закрыл глаза. Запах сирени, обыкновенный запах сирени забил все остальные запахи вокруг.

– Во дела! Откуда у меня на столе сирень?

– Будто не знаете! – подмигнул чей-то водянистый глаз.

– Не знаю. – Он явно кривил душой. Просто хотел выведать, насколько осведомлены остальные.

– Брось дурака валять, Антон! – улыбнулся чей-то рот, лишенный переднего верхнего зуба.

– Думаете, мы без глаз? – сверкнули чьи-то очки, отразив солнечный луч.

Капризная память высветила лишь детали, а лица погрузила в туман. Он помнил только, что сидел за столом в учительской и невольно улыбался солнышку. Наверно, это было счастье. Что может ощущать молодой мужчина, пусть женатый, носящий гордое звание отца, когда вдруг понимает, что юное, хрупкое создание влюбилось в него? И это видят все вокруг. И все ему завидуют.

– Зачем ты это делаешь?

Длинный узкий коридор, соединяющий административную часть педучилища с учебной, обезлюдел. Она так вжалась в стену, что ему стало страшно за нее. Именно страшно. Маленький загнанный звереныш с черными испуганными глазками.

– Просто так. В этом году много сирени. Иду утром в училище и рву на ходу. А вы разве не любите сирень?

– Люблю.

– Правда? Любите? – Она залилась краской, будто речь шла вовсе не о сирени. Ведь она сама спровоцировала его. Добилась этого долгожданного слова и чуть не запрыгала от счастья.

– Только, пожалуйста, больше не надо. Хорошо?

– Почему, Антон Борисович? Разве я не могу это сделать для любимого преподавателя?

В педучилище он работал первый год, по распределению, после университета. Он пользовался вниманием со стороны девиц. «Какой красавчик!» – услышал однажды за спиной. Они ему приветливо улыбались. Он им тоже отвечал улыбкой. Он не выделял никого конкретно. Они нравились ему в массе. Какая-нибудь волновалась у доски, и он наблюдал, как вздымается грудь. Ему это нравилось, но не более того.

Он и не помышлял, что кто-то из его учениц может «это сделать для любимого преподавателя». Он любил жену, дочку. Изменить жене? Это безнравственно, непорядочно, наконец – пошло!

И вовсе она ему не нравится, эта пигалица на тонких ножках! В ней столько кокетства! Фи! Подумаешь, похожа на Джульетту Мазину! Тоже мне секс-бомба! Он предпочел бы Софи Лорен!

– Видишь ли, скоро сессия. И эти цветы… Их могут не так понять… – Теперь была его очередь волноваться и заливаться краской.

– Но вы-то все правильно понимаете?

– Да-а? – Ничего более идиотского ему не пришло в голову в тот миг.

– Да-да, все правильно понимаете, – зашептала она скороговоркой. – Я вас люблю, Антон Борисович. Давно. Очень давно.

– Тебе так кажется! – Он испуганно озирался по сторонам. Он хотел заткнуть ей рот. Что она себе позволяет? – Ты в этом ничего не понимаешь!

– Я не могу без вас жить. Постоянно думаю о вас. Слежу за каждым вашим шагом. Часами просиживаю под окнами вашей квартиры, чтобы хоть на миг увидеть ваш силуэт. Я вместе с вами провожаю вашу дочку в садик и вместе встречаю…

– Ты рядом живешь?

– Нет, я живу на другом конце города! – Последнюю фразу она выкрикнула. Слезы давно текли по ее щекам. Она всхлипнула и хотела убежать.

Он долго потом не мог понять, что с ним приключилось в ту минуту. Куда подевались исповедуемые им нравственность, высокая мораль? Что сталось с неподкупным чувством к жене? И дочку он никогда раньше не забывал забрать из садика…

– Пойдем в аудиторию. Не надо здесь стоять. – Он положил ей руку на плечо.

Кажется, по дороге им встретились те самые очки, что так сверкали утром в учительской, но он не придал этому значения.

Он запер дверь на ключ. Плотно задернул черные шторы, будто собирался демонстрировать учебный фильм.

Она что-то писала мелом на доске и уже не плакала.

Он погасил свет.

– Ой! – вскрикнула она. – Антон Борисович, вы где?

– Ну вот. – Он был совсем рядом. – Я тебя правильно понял?

Вместо ответа она приблизила губы. Его рука скользнула под вязаный свитер. Он давно заметил, что она надевает его на голое тело.

Они долго целовались у доски, а потом он усадил ее на свой учительский стол и стянул трусики. Пальцы, ласкавшие спину, шею, лицо, пахли мелом. И пахло сиренью…

На следующее утро он вошел в свою аудиторию разбитый и потерянный после бессонной ночи и скандала, устроенного женой. На доске он прочитал: «Это любовь, что бы вы там ни говорили!» На своем столе он обнаружил запекшееся кровавое пятно. Он прикрыл его учебником русского языка и обратился к подозрительно улыбающимся девицам:

– Нуте-с, приступим…

* * *

– Вот будет номер, если хозяин окажется дома! Может, сначала позвонить? – нервничал Антон.

Еремин поставил свою «шкоду» во дворе многоэтажного кирпичного дома. Елизарыч, сидевший за его спиной, подмигнул в зеркало заднего обзора, как бы говоря: будет он нас с тобой учить!

– Послушай, Антоша, зря ты увязался с нами. Я понимаю твое искреннее стремление помочь подруге, но предоставь нам действовать самостоятельно.

– Прости, но разве я не могу…

– Не можешь! – отрезал сыщик и вышел из машины.

«Вот он, миг презрения! Как я мог идеализировать этого напыщенного хомяка?! Все в моих писаниях – ложь! Вася права! Он не стоит даже мизинца моего героя!»

– Вы останетесь сторожить машину, молодой человек? – обратился к задумавшемуся писателю Иван Елизарович.

Ему хотелось встать в позу и обиженно пробурчать: «Да, буду сторожить», но вместо этого Антон вскочил и поклялся в душе быть молчаливым наблюдателем.

– А вот и машина журналиста! – Еремин сверил запись в блокноте с номером белой «Нивы», стоявшей у подъезда. – Если ею не воспользовались, то, возможно, нам посчастливится раздобыть ключи от машины. Почему, кстати, их не оказалось у твоей знакомой?

– У них с мужем произошла размолвка, – нарушил обет молчания Полежаев.

– Это я понял. А вообще водительские права у нее имеются?

Антон пожал плечами.

– Ну ты даешь! Вы, случайно, не час назад познакомились?

«Так оно и есть! Что я знаю о теперешней Василине? Она уже успела дважды побывать замужем! От прежней влюбленной в меня девчонки не осталось и следа!»

– Какой этаж? – уже в лифте поинтересовался эксперт.

– Жми на двенадцатый, Престарелый!

Константин одной левой справился с замком. Правую руку при этом держал в кармане расстегнутого плаща.

– Не торопитесь! – приказал он своим спутникам и, резко толкнув дверь, вбежал в квартиру.

Писателю эти предосторожности показались излишними.

«Костян с моей подачи возомнил о себе невесть что! Решил нам показать Голливуд! А между тем Вася тут была утром, и ничего, обошлось без стрельбы!»

– Входите! – разрешил следователь и с порога предупредил Полежаева: – Ради бога, ни к чему не прикасайся!

В единственной комнате, как и описывала Василина, царил беспорядок. Паркетный пол был усыпан мусором. Постель разобрана и смята. Одна штора сорвана с петель и брошена на письменный стол. Другая висела на последнем крючке.

– Тут есть на что посмотреть, мальчики! – воскликнул Елизарыч и постучал своей клюкой о косяк двери, будто хотел убедиться в прочности всего остального.

– Похоже, что наш клиент сопротивлялся, – заключил Еремин.

– Это факт! – подтвердил Престарелый. Его стариковские глаза еще раз ощупали комнату. – А балконная дверь чуть-чуть приоткрыта! – ткнул он клюкой в воздух.

– Что ты хочешь этим сказать, старина?

– Штора, прикрывавшая балконную дверь, явно побывала в переделке. Клиент мог находиться на балконе в то время, как вошли похитители. И как раз на пороге завязалась борьба.

– Это было бы опрометчиво с их стороны, – возразил сыщик. – Находясь на балконе, Шведенко начал бы звать на помощь.

– Он ведь не красна девица, – не соглашался Иван Елизарович, – он ведь мужик, а потому ринулся в бой.

– Послушайте! – вмешался в их разговор Полежаев. По его возбужденному лицу было ясно, что он стоит на пороге великого открытия. – Послушайте! Балкон! Двенадцатый этаж! Балкон! Двенадцатый этаж! Понимаете?

Следователь и эксперт подозрительно переглянулись.

– Ах, черт! – спохватился писатель. – Я ведь тебе это еще не показывал!

– Антоша, не сходи с ума!

– Никто не сходит с ума! Помнишь, по телефону я тебе сказал, что Василина, жена Шведенко, нашла у него на письменном столе что-то вроде наброска романа. Там еще я упомянут странным образом. Так вот, почитай! Он так и начинается: «Балкон. Двенадцатый этаж»… – Полежаев развернул перед ним листок с текстом.

Еремин пробежал глазами текст и высказал свое мнение:

– Белиберда какая-то!

– И я точно так же оценил этот шедевр! Но ведь совпадает! Балкон! Двенадцатый этаж!

– И что с того? А дальше написано «июнь», а за окнами, между прочим, август! И действует у него в отрывке снайпер. Выгляни в окно! Кругом сплошь пятиэтажные дома! Шел бы ты, Антон Борисыч, на кухню и не мешал нам!

Полежаев забрал у него листок с наброском и поплелся на кухню.

– Начни с балкона, Престарелый! – услышал он за спиной команду следователя.

Кухня представляла собой довольно просторный куб, в котором уютно разместился гарнитур из вишни, холодильник, стол и пара табуретов.

Антон сразу отметил, что посуда тщательно вымыта. Ему это показалось странным. Он, например, не большой охотник до мытья посуды. Потом, правда, припомнил Васины слова насчет аккуратности мужа и немного успокоился.

Однако на месте не сиделось. Заглянул в холодильник.

– Эй, ничего там не трогай! – крикнул ему из комнаты Еремин. – Ты мне все пальчики сотрешь!

– Я с тряпочкой, – обиженно промямлил в ответ Полежаев.

– Вот как раз тряпочкой и сотрешь!

В холодильнике нечем было поживиться. В том смысле, что голодному человеку вполне хватило бы насытиться его содержимым, но не голодному сыщику, каковым себя уже считал писатель.

– Ну, что там? – заинтересовался Константин.

– Сосиски! – с досадой констатировал тот. – Кстати, могут испортиться!

Потом очередь дошла до мусорного ведра. Он видел в каком-то фильме, как милиционеры преспокойно потрошат мусорные ведра и даже не морщатся.

«Правда, они обычно орудуют пинцетом! Ничего, я не из брезгливых! Вот только бы газетку найти, чтобы не свинячить».

Антон присел на корточки и посмотрел за холодильником, между плитой и шкафом – не завалялась ли газетка?

Газетка завалялась за батареей. Ее, видно, ненароком смахнули со стола, а потом забыли достать.

Развернув на полу газету, Полежаев вдруг воскликнул:

– Оба-на!

– Что у тебя? – откликнулся Еремин.

– Газета!

– Ну и удивил! У меня тут их столько!

– Это французская газета!

– И что с того? – разочарованно вздохнул следователь.

– Махнемся не глядя, Костяк? Я хочу выпотрошить мусорное ведро, а эту газету жалко. Я бы почитал потом.

– Не лучше ли нашу газету почитать?

– Наши я не читаю!

На этот раз Константин удостоил его вниманием и собственной персоной появился на кухне.

– Насчет ведра – молодец! Ведра мы с Елизарычем любим. Держи газету! Сейчас возьму пинцет – вместе пороемся.

Ведро оказалось полупустым. Из него торчала бутылка.

– Рейнский портвейн! – опознал бутылку писатель. – Пил. Неплохое вино.

– Отнесу старику. Пусть посмотрит.

Пока Еремин отсутствовал, Антон покопался в картофельной и луковой шелухе, и в глаза ему бросился голубой клочок бумаги, знакомый каждому, начиная со школьника.

– Что это? – Константин застыл на пороге кухни, пытаясь разглядеть добычу, схваченную пинцетом.

– Два билета в кинотеатр «Иллюзион», – торжественно произнес Полежаев. – На двадцать пятое августа, на семь часов вечера.

– Значит, накануне исчезновения он ходил в кино? Ничего странного. Пригласил жену в кинотеатр. Надо же было им в конце концов помириться.

– Костя, это была не она. Василина в тот день допоздна работала.

«Ай да Леня-журналист! Пугает несчастную жену – не звони, не приходи ко мне! Та думает, что он, бедняга, барахтается в щупальцах мафии! А Леня развлекается с другой бабой! Уж кому-кому, а мне хорошо знакомы эти мужские хитрости!»

– И бутылочку он наверняка не в одиночестве распил, – сделал вывод Антон.

Еремин же не торопился с выводами:

– Послушаем, что скажет Престарелый.

Иван Елизарович дышал тяжело, со свистом. Все труднее давалась ему каждая новая экспертиза. Войдя на кухню, он ткнул своей палкой в сторону мойки.

– Вот-вот, даже посуду вымыть не поленились!

Он опустился на табурет и развел руками.

– По нулям, мальчики. Все тщательно затерто. Бутылка тоже чистая. А я поначалу подумал, что в эдаком кавардаке что-нибудь да раздобуду! Оказывается, и кавардак бывает обманчивым. На полу осколки граненых стаканов, как бы специально разбитых вдребезги, – не собрать. А вот шторку оборванную стоит посмотреть получше. Я заберу ее в лабораторию.

– Тут высказывается версия «шерше ля фам», – усмехнулся Еремин, давая понять, что автор версии не он.

– Пуркуа па? – снова развел руками старик. – Но смятая постель и бутылка портвейна – это еще не доказательства.

В это время в дверь позвонили громко, протяжно.

Антон от неожиданности подскочил на месте.

– Где твой пистолет?! – крикнул он сыщику.

– Не трусь, Антон Борисыч! – засмеялся тот. – Пока ты прощался со своей подругой, я вызвонил хозяина квартиры. Мы условились встретиться здесь. Это, наверно, он.

Это на самом деле был он. Полежаев узнал его по меткому описанию Василины. Полноватый мужчина лет сорока, с зализанными назад жидкими волосами, с неприятной улыбкой на жирных губах и с глазами действительно сальными замер на пороге комнаты. Улыбка тут же исчезла с его лица.

– Это же хлев! Поросячий хлев, а не квартира! – задыхаясь от возмущения, начал он. – Что тут было?

– Надо полагать, драка, – спокойно объяснил Еремин. – Вашего друга и квартиросъемщика похитили.

– Чувствовало мое сердце, что добром это не кончится.

– Что именно?

– Ленькины выкрутасы с квартирой. Что ему дома-то не жилось? Почему я должен страдать?

– А вы-то каким образом пострадали?

– Как это каким? Да я потерял из-за него триста баксов! Он ведь мне не заплатил! И теперь уже вряд ли заплатит!

– Откуда такая уверенность?

– Ай, не морочьте мне голову! Будто не в курсе его дел с мафией! Кстати, хотелось бы взглянуть на ваше удостоверение.

Константин протянул ему корочки своего сыскного агентства.

– В первый раз имею дело с частным детективом, – ухмыльнулся тот. – Раньше только в книжках о таких читал.

Они принесли из комнаты стулья и устроились вчетвером на кухне. Елизарыч, опершись на клюку, все это время, казалось, подремывал. Антон слушал внимательно, стараясь ничего не пропустить, хотя делал вид, что читает газету.

– Давно вы знаете Шведенко?

– Лет пять. Как пришел работать в издательство. Я ведь не профессиональный фотограф. Я танцор. Танцевал в оперетте, пока не вышел на пенсию.

«Ну и танцор! С такой рожей только гнилыми помидорами торговать! А он, оказывается, исправно служил Терпсихоре, пока та не пнула его под зад и не отправила на пенсию!»

– Когда Шведенко обратился к вам с просьбой о сдаче квартиры? И чем он это мотивировал?

– Да уже месяц прошел. Сказал, что у них с Василиной не заладилось. Чего уж там! Жили вроде душа в душу! Мол, поживу месяц-другой у тебя, а там видно будет. Разве другу откажешь? Пришлось отказать одной семейной парочке с Кавказа. Они у меня тут почти год жили. Платили, кстати, исправно, с двухмесячной предоплатой. И срача такого не устраивали!

– Ну-ну, Роберт Игнатьевич, – принялся усмирять его следователь. – Ведь Шведенко не по своей инициативе…

– А по чьей? По чьей инициативе?! – затрясся разгневанный танцор, и по лицу его пошли красные пятна. – Сколько раз ему говорили: «Остепенись, Леня! Не по зубам тебе эти громилы! Чё ты к ним лезешь?»

– Кто говорил?

– Да хотя бы я. Предупреждал: «Если еще про мафию напишешь, съедешь с квартиры! Мне тут баррикады не нужны! Чай не Красная Пресня!» Его пристрелят, а мне потом по ментовкам таскаться! Больно надо! Он мне слово дал, что в этой квартире ни строчки не напишет про мафию.

– И что? Сдержал слово?

Вопрос Еремина озадачил красноликого Роберта Игнатьевича.

– По крайней мере в нашей газете ничего не было. Я следил за его публикациями. Он писал о выставке художника Шилова. Разгромил подчистую этого придворного «фотографа». Душа радовалась! Потом об этом религиозном законе, из-за которого Клинтон с папой на нас обиделись. Что еще? Не помню. Да, он говорил, что у него наклевывается какая-то новая работа, очень денежная.

– Связанная с журналистикой?

– Этого я не знаю. Он особо не распространялся. Может, боялся сглазить?

– По-вашему, выходит, что Шведенко превратился в пай-мальчика. В чем же тогда дело?

– Мало ли что! Могли за старое тряхануть!

– Могли и за старое…

Полежаев, воспользовавшись заминкой, оторвался на миг от французской газеты и задал фотографу давно мучивший его вопрос:

– Леонид по-французски свободно изъясняется?

– Да бросьте! – махнул тот рукой. – Только «мерси» и знает. К нам недавно приезжали коллеги из Франции. Так он не знал, с какого боку к ним подступиться. Переводчица спасла положение.

– Эта переводчица – ваша сотрудница? – взял инициативу в свои руки Антон.

– Да. Лизавета, Лизок.

– Симпатичная девушка?

– Симпатичная бабушка. Ей скоро шестьдесят стукнет…

* * *

В машине Еремин хмурился, а писатель продолжал наслаждаться французской прессой.

Высадив возле сыскного агентства Ивана Елизаровича, Константин обрушился на друга:

– Какого черта ты лезешь не в свои дела?

– По-моему, ты что-то путаешь. Это как раз мое дело. Я тебя нанял. Я заказываю музыку.

– Я отказываюсь так работать. Я привык самостоятельно вести расследование. Я не нуждаюсь в помощниках-дилетантах.

– Я ни на чем не настаиваю, – пошел на попятную Полежаев. – Только, если честно, Костян, мне кажется, ты упускаешь очень важное звено.

– Слов-то каких нахватался!

– Все от тебя, мой друг, все от тебя.

– Ладно, выкладывай, что я, по-твоему, упускаю. – Тон следователя несколько смягчился.

– Ты, например, совсем не придаешь значения тому, что накануне своего исчезновения Шведенко ходил с кем-то в кино. И эта кто-то наверняка симпатичная девушка!

– И что дальше?

– Надо выяснить, кто она.

– Только и всего? Может, подскажешь, как это сделать?

– Подскажу. Надо взять фотографию журналиста и показать ее служащим кинотеатра. И заодно узнать, что они смотрели.

– А вот последнее уж точно ни к чему! – расхохотался Еремин.

Антон и сам понял, что сморозил чепуху, но сдаваться не собирался.

– Все играет роль.

– Может быть.

Константин притормозил на улице Павла Корчагина, чтобы посмотреть нумерацию домов. В одном из них жила Василина.

– Я, кажется, на верном пути.

Он проехал еще несколько метров и остановился, но выходить не спешил.

– Я не отвергаю твою версию, Антоша, – признался он. – Но в первую очередь хочу отработать свою. Мне хорошо знаком тот мир, о котором писал Шведенко. Там обиды не прощают. Я бы очень хотел, чтобы все вышло по-твоему, чтобы журналист увлекся красивой девчонкой и мотанул с ней на юга, наплевав на все остальное. Правда, твоей подруге это может не понравиться. Но слишком густую кашу заварил наш клиент (и в этом ты сейчас убедишься, когда просмотришь его публикации), чтобы мы могли пойти по такому пути. Легких путей в этом деле не будет.

– Но ведь не помешает общему делу, если я завтра съезжу в «Иллюзион» и порасспрашиваю о журналисте?

– Лучше бы ты вместо этого сидел завтра весь день за пишущей машинкой и закручивал сюжеты, один забористей другого.

Полежаев нахмурился. Он не любил, когда ему указывали. Чтобы разрядить обстановку, Константин ткнул пальцем в газету и спросил:

– Что интересного пишут братцы-лягушатники?

– Разное.

– А все-таки?

– Тебя серьезно это волнует? Шведенко не умел читать по-французски, а значит, к делу это не относится.

– Но ведь как-то газета попала к нему в квартиру? – снисходительно улыбнулся Еремин. ...