Роберт Джордан Око Мира

Харриет,

Навеки

Любимой всем сердцем,

Свету моей жизни.

И пала Тень на землю, и раскололся Мир, как камень. И отступили океаны, и сгинули горы, и народы рассеялись по восьми сторонам Мира. Луна была как кровь, а солнце как пепел. И кипели моря, и живые позавидовали мертвым. Разрушено было все, и все потеряно, все, кроме памяти, и одно воспоминание превыше всех прочих — о том, кто принес Тень и Разлом Мира. И имя ему было — Дракон.

(из Алет нин Таэрин алта Камора, Разлом Мира.

Неизвестный автор, Четвертая Эпоха)

И явилось это в те дни, как являлось раньше и как будет являться не раз, — Тьма тяжко легла на землю и омрачила сердца людей, и увяли листья, и пожухли травы, и умерла надежда. И возопили люди к Создателю, говоря: О Свет Небес, Свет Мира, пусть гора родит Обещанного, о котором говорят пророчества, как то было в эпохах прошедших и как то будет в эпохах грядущих. Пусть Принц Утра споет земле о зеленеющей траве и о долинах, полнящихся агнцами. Пусть длань Повелителя Рассвета укроет нас от Тьмы и великий меч справедливости защитит нас. Пусть вновь несется Дракон на ветрах времени.

(из Харал Дрианаан тэ Каламон, Цикл Дракона.

Неизвестный автор, Четвертая Эпоха)

ПРОЛОГ ДРАКОНОВА ГОРА

Время от времени дворец подрагивал, словно сама земля содрогалась от воспоминаний и тяжко вздыхала, не желая поверить в случившееся. Солнечные лучи, прорываясь сквозь трещины в стенах, выхватывали клубившуюся еще в воздухе пыль. Выжженные отметины пятнали стены, полы, потолки. На вспучившихся красках и позолоте когда-то ярких фресок виднелись широкие черные мазки, хлопья сажи покрывали тела людей и животных, так и не сумевших убежать от настигающего их безумия. Мертвые лежали повсюду: мужчины, женщины, дети, — искавшие спасения, когда в них из каждого коридора ударили молнии, когда их объяло подкравшееся сзади пламя, когда под их ногами потекли каменные плиты дворца, в которых они тонули еще живыми, — потом воцарилось безмолвие. Но, в странном контрасте с окружающим, неповрежденными остались многоцветные гобелены, сохранились фрески. Лишь там, где стены покосились, творения художников были попорчены. Мебель с превосходными резными узорами, отделанная золотом и драгоценной костью, стояла на прежних местах, только кое-где застывший волнами пол опрокинул стулья. Удар, поразивший разум и скрутивший рассудок, был нанесен точно в цель, не задев роскошную обстановку.

Льюс Тэрин Теламон бродил по дворцу, ловко удерживая равновесие, когда пол под ногами вздрагивал.

— Илиена! Любовь моя, где ты?

Светло-серый плащ его потянул за собой кровавый след, когда Льюс Тэрин Теламон перешагнул через тело золотоволосой женщины; черты ее красивого лица были искажены ужасом последнего мгновения жизни, а открытые глаза застыли в неверии.

— Где ты, жена моя? Куда все попрятались?

В покосившемся зеркале на обожженном мраморе стены взор человека уловил его собственное отражение. Королевские одежды серого, алого и золотого цветов, — одеяние, некогда великолепное, из редкой ткани, привезенной купцами из-за Мирового Моря, а теперь рваное и запачканное, — было запорошено пылью, покрывавшей и лицо, и волосы. На мгновение рука мужчины коснулась эмблемы на плаще — черно-белый круг, цвета которого разделялись волной. Что-то он значил, этот символ. Но вышитый круг задержал внимание не надолго. В удивлении Льюс Тэрин Теламон уставился на свое отражение. Высокий, средних лет, когда-то красивый, но теперь седины в его темных волосах было гораздо больше, морщины усталости и забот иссекли лицо, на котором выделялись темные глаза, видевшие слишком многое. Льюс Тэрин засмеялся и запрокинул голову; эхо покатило его смех по безжизненным залам.

— Илиена, любовь моя! Иди ко мне, жена! Ты должна увидеть это.

Воздух за его спиной зарябил, задрожал и уплотнился в человеческую фигуру. Возникший словно бы ниоткуда мужчина стал осматриваться по сторонам, неприязненно кривя губы. Не такой высокий, как Льюс Тэрин, он был облачен во все черное, за исключением ослепительно белого кружевного воротника и отворотов высоких, до бедра, сапог, отделанных серебром. Он осторожно шагнул вперед, брезгливо подхватив полы плаща, чтобы не коснуться им распростертого тела. Пол дрогнул в слабом толчке, но все внимание человека в черном было приковано к смотрящему в зеркало и хохочущему мужчине.

— Повелитель Утра, — произнес незнакомец, — я пришел за тобой.

Смех стих, как будто его и не было, и Льюс Тэрин, ничуть не удивленный, повернулся.

— А-а, гость! У тебя есть Голос, незнакомец? Скоро настанет время для Песни, все приглашены принять в ней участие. Илиена, любовь моя, у нас гость. Илиена, где же ты?

Глаза человека в черном расширились, взгляд метнулся к золотоволосой женщине, затем обратно на Льюса Тэрина.

— Шайи'тан тебя побери, неужели порча уже так вцепилась в тебя?

— Это имя... Шай... — Льюс Тэрин вздрогнул и предостерегающе поднял руку. — Не нужно было произносить это имя. Это опасно!

— Хоть это-то ты помнишь! Опасно для тебя, глупец, не для меня. Что еще ты помнишь? Вспоминай, идиот, ослепленный Светом! Я не допущу, чтобы все кончилось, пока ты без памяти! Вспоминай!

Минуту Льюс Тэрин, подняв руку, любовался узорами копоти на ней. Затем вытер руку о еще более грязное одеяние и повернулся к незнакомцу:

— Кто ты такой? Чего тебе надо?

Человек в черном развернул плечи и надменно произнес:

— Когда-то меня называли — Элан Морин Тедронай, но теперь...

— Предавший Надежду, — прошептал Льюс Тэрин. Воспоминания начали пробуждаться, но он мотнул головой, испугавшись их.

— Значит, кое-что ты помнишь. Да, Предавший Надежду! Так люди называли меня, а тебя они прозвали Драконом, но я — не ты, я не принял нового имени. Они дали его мне, стремясь меня оскорбить, но я заставил их склониться пред этим именем и служить ему. А как ты поступишь со своим именем? После этого дня люди будут звать тебя — Убийца Родичей. Тебе нравится новое имя?

Льюс Тэрин обводил взглядом разоренный зал.

— Илиена должна быть здесь и встречать гостя, — отсутствующим тоном пробормотал он, затем сказал во весь голос: — Илиена, где же ты?

Пол вздрогнул, тело золотоволосой женщины шевельнулось, словно откликаясь на призыв. Льюс Тэрин не замечал ее.

Элан Морин скривился.

— Посмотри на себя, — сказал он с презрением. — Было время, и ты первым стоял среди Слуг. Было время, и ты владел Кольцом Тамерлина и восседал на Высоком Троне. Было время, и ты призывал к себе Девять Жезлов Владычества. Взгляни на себя теперь! Жалкое растерзанное создание. Но и этого тебе мало. Ибо ты унизил меня в Зале Слуг. Ты одолел меня пред Вратами Пааран Дизен. Но теперь я более велик. Я не дам тебе умереть в неведении. Когда ты умрешь, последней твоей мыслью будет мысль о твоем полном поражении, ты осознаешь, сколь оно глубоко. Если я вообще позволю тебе умереть!

— Не могу понять, куда делась Илиена. У нее найдутся для меня неласковые слова, если она подумает, что я прячу от нее гостя. Надеюсь, беседа с ней понравится тебе, а ее-то она точно обрадует. Но предупреждаю: ты рискуешь провести остаток дней своих, рассказывая ей обо всем, что знаешь.

Отбросив черный плащ за спину, Элан Морин воздел руки.

— Как жаль, — посетовал он, — что здесь нет кого-нибудь из твоих Сестер. Я никогда не был искушен в Исцелении, а сейчас я — последователь иной силы. Но ни одна из них не смогла бы дать тебе больше нескольких минут ясного ума, даже если ты и не успел бы сокрушить ее первой. То, что я сделаю, сослужит неплохую службу и для моих целей. — Его улыбка была неожиданна и жестока. — Но, боюсь, Шайи'таново исцеление отличается от всего того, что тебе известно. Исцелись, Льюс Тэрин!

Он простер руки, и свет потускнел, словно бы тень легла на солнце.

Боль вспыхнула в Льюсе Тэрине, и он закричал; крик исторгся из самой глубины его души, крик, который он не мог остановить. Огонь опалил его до мозга костей, по жилам хлынула кислота. Он выгнулся дугой и рухнул спиной на мраморный пол, ударившись головой. Сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди, каждый удар пульса вновь вгонял в него пламя. Он беспомощно содрогался и извивался в конвульсиях, его череп, грозя взорваться от боли, превратился в источник неимоверных страданий. Хриплые вопли разносились по всему дворцу.

Медленно, очень медленно боль отступила. Она отпускала Льюса Тэрина долго, чуть ли не тысячу лет; он лежал на полу, дрожа и судорожно хватая воздух горящим ртом. Казалось, прошла еще тысяча лет, прежде чем Льюс Тэрин сумел приподняться, напрягая непослушные мышцы-медузы; его качало из стороны в сторону, когда он, опираясь на ладони и колени, встал на четвереньки. Взор Льюса Тэрина упал на золотоволосую женщину, и вопль, сорвавшийся с его уст, не мог сравниться ни с одним криком, что прежде вырвала из него боль. Шатаясь, едва не падая, он подполз к жене. Чуть ли не все оставшиеся силы ушли на то, чтобы подтянуть Илиену к себе и обнять. Дрожащими руками Льюис Тэрин убрал волосы с лица женщины, вглядываясь в ее широко раскрытые глаза.

— Илиена! Да поможет мне Свет, Илиена! — Он склонился над ней, стараясь прикрыть собой, еле сдерживая в горле рыдания и стоны человека, которому незачем больше жить. — Нет, Илиена! Нет!

— Ты можешь вернуть ее, Убийца Родичей. Великий Повелитель Тьмы может оживить ее, если ты будешь служить ему. Если будешь служить мне.

Льюс Тэрин поднял голову, и облаченный в черное человек невольно шагнул назад, увидев его горящие ненавистью глаза.

— Десять лет, Предатель, — тихо произнес Льюс Тэрин — тихо, как звучит обнажаемый клинок. — Десять лет, как твой гнусный хозяин разрушил мир. А теперь это. Я...

— Десять лет! Ты, жалкий глупец! Эта война длится не десять лет, а идет с начала времен. Ты и я сражались в тысячах битв на каждом обороте Колеса, тысячи тысяч раз, и мы будем сражаться до тех пор, пока не остановится время и не восторжествует Тень!

Последние слова он выкрикнул, взметнув вверх сжатый кулак, и теперь уже Льюс Тэрин отшатнулся, с трудом переводя дыхание, заметив, как сверкают глаза Предателя.

Осторожно Льюс Тэрин опустил Илиену, нежно провел пальцами по ее волосам. Когда он встал, слезы застилали взор, но голос его отдавал холодом и металлом.

— Что бы ты ни сделал, этому не будет прощения, Предатель, но за смерть Илиены я уничтожу тебя, и твой хозяин не поможет тебе. Готовься к...

— Вспомни, ты, глупец! Вспомни тщету своего нападения на Великого Повелителя Тьмы! Вспомни ответный удар! Вспомни! Даже теперь Сто Спутников раздирают мир на части, и каждый день еще сто человек присоединяются к ним. Чья рука погубила Илиену Солнечноволосую, Убийца Родичей? Не моя. Нет, не моя! Чья рука поразила всякую жизнь, которая несла в себе хоть каплю твоей крови, всех, кто любил тебя, всех, кого любил ты? Не моя, Убийца Родичей. Нет, не моя. Вспомни все, и ты узнаешь цену за сопротивление Шайи'тану!

Внезапно по лицу Льюса Тэрина, покрытому копотью и грязью, покатились капли пота. Он вспомнил: туманное воспоминание, похожее на сон во сне, но он понял, оно — правда.

Стены отразили дикий рев человека, вдруг открывшего, что душа его проклята навеки, проклята за деяния его собственных рук. Он стал царапать лицо, словно желая вырвать глаза и не видеть того, что содеял. Везде, куда бы Льюс Тэрин ни устремлял взгляд, он видел мертвых. Были они растерзаны, изломаны, опалены огнем, наполовину поглощены камнем. Везде были безжизненные лица тех, кого он знал, тех, кого он любил. Старые слуги и друзья детства, верные соратники, прошедшие с ним через многие годы битв. И его дети. Его сыновья и дочери, замершие навсегда, лежащие словно сломанные куклы. Все пали от его руки. Лица детей обвиняли, невидящие глаза вопрошали, — и слезы его не стали для них ответом. Смех Предателя стегал, как кнут, заглушая стоны. Льюс Тэрин больше не мог видеть эти лица, терпеть эту боль. Не мог вынести всего этого. В отчаянии он потянулся к Истинному Источнику, к попорченному саидин, и Переместился.

Местность оказалась ровной и пустынной. Поблизости несла свои воды река, широкая и прямая, но Льюс Тэрин ощущал, что на сотню лиг вокруг не было ни души. Он был один, в таком одиночестве, в каком может пребывать человек, пока жив, но от воспоминаний тем не менее убежать не удалось. Глаза преследовали его, преследовали по бесконечным пещерам разума. Он не мог спрятаться от них. Глаза его детей. Глаза Илиены. Слезы блеснули на щеках Льюса Тэрина, когда он поднял лицо к небу.

— Свет, прости меня!

Он не верил, что прощение придет. За то, что он сделал, — нет. Но Льюс Тэрин Теламон все равно кричал, обращаясь к небу, моля о том, чего не мог получить, моля о прощении, не веря в то, что может быть прощен.

Он по-прежнему касался саидин, мужской половины силы, которая правит Вселенной и вращает Колесо Времени, и ощущал маслянистое пятно, пачкающее его поверхность, — пятно ответного удара Тени, пятно, которое обрекло мир на гибель. Из-за него. Так как в гордыне своей он возомнил, что люди могут сравниться с Создателем, что они могут восстановить созданное Творцом, но людьми же испорченное. В гордыне своей он верил в это.

Льюс Тэрин потянулся к Истинному Источнику, жадно припав к нему, как умирающий от жажды — к сосуду с водой. Он стал быстро черпать Единую Силу, больше, чем мог направить без посторонней помощи, и кожу его словно охватило пламенем. Напрягаясь изо всех сил, он заставил себя вобрать еще больше, стараясь вычерпать все.

— Свет, прости меня! Илиена!

Воздух обратился в пламя, огонь стал жидким сиянием. С неба ударила молния, и всякий, кто хоть на миг бы узрел ее, выжег бы себе глаза и ослеп. Сорвавшись с небес, огненная стрела пронзила Льюса Тэрина Теламона и прожгла себе путь в недра земли. Едва она коснулась скалы, как та обратилась в пар. Земля заметалась и затряслась, словно живое существо в предсмертной агонии. Исчез сияющий стержень, на одно биение сердца связавший землю и небо, и земля пошла волнами, словно море в бешеный шторм. Плавящиеся скалы взлетели вверх на сотни футов, вздыбилась стонущая земля, взметнув еще выше пылающий фонтан. С воем примчались ветры — с севера и с юга, с востока и с запада. Они с хрустом переламывали деревья, словно те были тонкими прутиками, яростные порывы своими ударами и пронзительным свистом как бы помогали горе расти все выше к небу. Все выше к небу, все выше.

Наконец ветры стихли, земля успокоилась, подрагивая в такт отдаленному грохоту. От Льюса Тэрина Теламона не осталось и следа. Там, где он стоял, теперь, устремившись на мили в небо, возвышалась гора; пышущая жаром земных глубин лава еще выплескивалась из обломанной верхушки. Катаклизм сдвинул русло прежде прямой реки в сторону; теперь она большой дугой огибала гору, и в самой середине реки, разделяя ее на два рукава, возник длинный остров. Тень от горы почти достигала острова, ее мрачная полоса легла на равнину печатью зловещего пророчества. Какое-то время единственным звуком был глухой протестующий гул.

Воздух над островом замерцал и сгустился. Появилась фигура человека. Мужчина в черном стоял и разглядывал огненную гору, поднявшуюся над равниной. Черты его лица исказились от ярости и презрения.

— Ты не уйдешь так просто, Дракон. Меж нами еще не все кончено. И не кончится — до скончания времен!

Затем он исчез, а гора и остров остались одни. Остались ждать.

Глава 1 ПУСТАЯ ДОРОГА

Вращается Колесо Времени, приходят и уходят Эпохи, оставляя в наследство воспоминания, которые становятся легендой. Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда Эпоха, что породила его, приходит вновь. В Эпоху, называемую Третьей Эпохой, Эпоху, которая еще будет, Эпоху, давно минувшую, поднялся ветер в Горах Тумана. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Оно само — начало всех начал.

Ветер, что родился под пиками, вечно одетыми в облака, давшие горам их название, дул на восток, через Песчаные Холмы, что до Разлома Мира были берегом великого океана. Он устремился в Двуречье, в буреломный лес, прозванный Западным Лесом, и врезался в двух человек, идущих рядом с лошадью, запряженной в двуколку. Они спускались по усеянному камнями проселку, который назывался Карьерная Дорога. Ветер дышал ледяным холодом снежных зарядов, хотя весна должна была наступить уже добрый месяц назад.

Порывы ветра налетели на Ранда ал'Тора, прижали плащ к его спине, обернули вокруг ног шерстяную ткань серо-бурого цвета, а затем принялись трепать край плаща. Ранд подумал, что стоило бы одеться потеплее, взять еще одну рубаху или накинуть плащ потяжелее. Попытка справиться с плащом одной рукой — в другой он сжимал лук с наложенной на тетиву стрелой — ни к чему хорошему не привела: пока он возился с плащом, тот ухитрился зацепиться за колчан, висящий у Ранда возле бедра.

Когда сильный порыв ветра выдернул плащ у него из рук, Ранд через спину косматой гнедой кобылы взглянул на отца. Он чувствовал себя немного неловко из-за своего желания убедиться, что Тэм все еще рядом, но такой уж выдался день. Завывал ветер, но, когда вой утихал, стояла тишина. Тихий скрип оси двуколки звучал неестественно громко. В лесу не пели птицы, не пересвистывались на ветках белки. Ранд этого и не ждал — в такую-то весну.

Зелеными были только те деревья, что не сбросили на зиму листья и хвою. Камни и корни деревьев оплетала коричневая спутанная паутина прошлогодних побегов куманики. Среди трав больше всего было крапивы, попадались растения с колючками и репьями, некоторые, когда их подминал под себя неосторожный сапог, отвратительно воняли. В глубокой тени плотно стоящих деревьев еще сохранились белые снеговые тропки. Туда не могли пробиться солнечные лучи, не имевшие ни нужной силы, ни тепла. Бледное солнце зацепилось за верхушки деревьев на востоке, но свет его был подернут темной рябью, будто смешанный с тенью. Утро было тревожным, наводящим на малоприятные размышления.

Без всякой задней мысли Ранд потрогал на хвостовике стрелы прорезь для тетивы, готовый одним плавным движением подтянуть ее к щеке — как учил его Тэм. На фермах зима выдалась тяжелой, худшей из всех, что помнили старики, но в горах она должна была оказаться еще более жестокой, если судить по количеству волков, устремившихся с гор в Двуречье. Волки совершали набеги на овчарни и нацеливались на хлева, чтобы добраться до скотины и лошадей. За овцами повадились и медведи — и это там, где медведей годами не видели. Выходить со двора с наступлением темноты стало небезопасно. Столь же часто, как и овцы, добычей зверей становились люди, и не только после захода солнца.

По другую сторону от Белы равномерно шагал Тэм, используя копье как дорожный посох и не обращая внимания на ветер, который играл его коричневым плащом, развевая его, точно знамя. Время от времени он легонько похлопывал кобылу по боку, чтобы та не останавливалась. Плотного телосложения, с могучей грудью и с широким лицом, в это утро он был единственной опорой реального мира, словно камень в самой середине медленно проплывающего видения. Пусть морщинисты его загорелые щеки, пусть седина выбелила когда-то темные волосы, но в нем была прочность — поток мог бурлить вокруг него, но сбить его с ног был не в силах. Тэм спокойно шагал по дороге. Волки и медведи были, как он говаривал, «зверье что надо», и любой, кто держит овец, должен их опасаться, но им лучше не пытаться остановить Тэма ал'Тора, направляющегося в Эмондов Луг.

Виновато вздрогнув, Ранд вернулся к наблюдению за своей стороной дороги: деловитость Тэма напомнила ему о собственных обязанностях. Ранд был на голову выше отца, выше любого в округе, но телосложением мало походил на Тэма, за исключением, пожалуй, широких плеч. Серые глаза и рыжеватые волосы достались Ранду, как утверждал Тэм, от матери. Она была нездешней, и Ранд плохо ее помнил, разве что улыбающееся лицо, хотя каждый год — весной, в Бэл Тайн, и летом, в День Солнца, — приносил цветы на ее могилу.

В повозке лежали два маленьких бочонка яблочного бренди Тэма, там же находились восемь больших бочек яблочного сидра — небольшая, доля спиртного из зимних запасов. Каждый год Тэм доставлял такой груз в гостиницу «Винный Ручей», чтобы было что выпить в Бэл Тайн. Он заявил, что этой весной его может остановить только нечто большее, чем просто волки и холодный ветер. Из-за волков-то они и не были в деревне несколько недель. В эти дни даже Тэм не уходил с фермы надолго. Но относительно бренди и сидра Тэм дал слово, а для Тэма было важно исполнить обещанное, — даже если ему придется отложить доставку груза до кануна Праздника. А Ранд только рад был выбраться с фермы, почти так же рад, как и самому Бэл Тайну.

Ранд следил за своей стороной дороги и вдруг почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Какое-то время он старался не обращать на это внимания — среди деревьев ничто не шелохнулось, не раздалось ни звука, только ветер шумел. Но ощущение не только не исчезло, оно стало сильнее. Волоски на руках шевельнулись, по коже пробежал зуд, ее защипало, словно бы ее кололи тысячи иголок.

Ранд раздраженно перехватил лук, чтобы почесать руки, и приказал себе не поддаваться фантазиям. С его стороны леса ничего не было, а Тэм сказал бы, если что-то произошло с его стороны. Ранд бросил взгляд через плечо... и прищурился. Не более чем в двадцати спанах за ними по дороге следовала верхом на лошади фигура в плаще, лошадь и всадник одинаково черные, унылые и без единого светлого пятна.

Скорее машинально, Ранд отступил на шаг, к борту повозки.

Плащ скрывал всадника до голенищ сапог, капюшон был надвинут так, что не позволял ничего разглядеть. Ранд смутно подумал, что во всаднике есть что-то странное, взгляд притягивало остающееся в тени лицо под капюшоном. Видны были лишь неясные очертания лица, но у Ранда возникло ощущение, что смотрит он прямо в глаза верховому. И взгляда он отвести не мог. В животе появилась вызывающая тошноту слабость. Под капюшоном Ранд видел только тень, но ощущал ненависть, ощущал так же остро, как будто смотрел в перекошенное от злобы лицо, — ненависть ко всему живому. И сильнее всего — ненависть к нему.

Вдруг Ранд споткнулся о подвернувшийся под ногу камень, и взгляд его оторвался от темного всадника. Он пошатнулся и, выронив лук на дорогу, уцепился рукой за упряжь Белы, — если бы не это, он наверняка бы грохнулся спиной наземь. Испуганно фыркнув, кобыла остановилась и повернула голову, чтобы увидеть, что ее там схватило.

Тэм хмуро глянул на Ранда поверх спины Белы:

— Что там с тобой, парень?

— Всадник, — выдохнул Ранд, выпрямляясь. — Кто-то чужой едет за нами по пятам.

— Где? — Старший поднял копье с широким наконечником и пристально посмотрел назад.

— Там, на... — Слова застряли у Ранда в горле, когда он повернулся, чтобы показать преследователя. Дорога была пуста. Не веря своим глазам, он всмотрелся в лес по обе стороны дороги. Среди деревьев с голыми ветвями спрятаться было никак нельзя, но там не было ни намека на лошадь или на всадника. Его глаза встретились с сомневающимся взглядом отца. — Он был там. Человек в черном плаще и на черной лошади.

— Не сомневаюсь в твоих словах, парень, но куда он делся?

— Не знаю, но он там был.

Ранд поднял лук и стрелу, торопливо проверил оперение, приложил стрелу и наполовину натянул лук, но сразу же ослабил тетиву. Целиться было не в кого.

— Он был!

Тэм покачал седеющей головой:

— Ну, если ты так говоришь, парень... Пойдем посмотрим. От лошади останутся отпечатки копыт, даже на такой почве.

Он развернулся и сделал несколько шагов, его плащ хлопал на ветру.

— Если мы обнаружим следы, то будем уверены в том, что он был здесь. Если же нет... Что ж, значит, эти дни заставляют человека думать, что он что-то видит.

Вдруг Ранда осенило, что такого странного было во всаднике, не считая того, был ли он вообще. Ветер, который стегал Тэма и его, оказался не в силах приподнять полы того черного плаща. У Ранда разом пересохло во рту. Он должен был сообразить это. Отец прав: это утро играет нехорошие шутки с воображением. Но Ранду в это как-то не верилось. Вот только как высказать отцу, что незнакомец, — похоже, просто растворившийся в воздухе, — одет в плащ, которому нет дела до ветра?

Обеспокоенно нахмурившись, Ранд всматривался в окружающий лес, который теперь выглядел иначе, чем раньше. Юноша свободно бегал по лесу, чуть ли не с того возраста, как начал ходить. Учился плавать в озерцах и речушках Приречного Леса, что за последними фермами к востоку от Эмондова Луга. Бродил по Песчаным Холмам — о которых многие в Двуречье говорят, будто те приносят несчастье. Однажды он, вместе со своими лучшими друзьями Мэтом Коутоном и Перрином Айбара, добрался до самых подножий Гор Тумана, намного дальше того, куда решалось зайти большинство жителей Эмондова Луга, для тех событием было и путешествие в соседнюю деревню, к Сторожевому Холму или к Дивен Райд. Но нигде Ранду не встретилось мест, к которым следовало относиться с опаской. Однако сегодня Западный Лес не походил на тот лес, что он помнил. Человек, который исчезает так неожиданно, столь же внезапно может и появиться, возможно, даже прямо перед ними.

— Нет, отец, не надо! — Когда Тэм, удивленный, остановился, Ранд спрятал свой румянец, натянув поглубже капюшон плаща. — Наверное, ты прав. Незачем искать то, чего здесь нет. Нет смысла впустую тратить время, мы как раз успеем добраться до деревни и укрыться от этого ветра.

— Чтобы согреться, мне хватит трубки и кружки эля, — медленно сказал Тэм. Он ухмыльнулся: — А ты, по-моему, очень хочешь увидеть Эгвейн.

Ранд вымученно улыбнулся. Сейчас ему меньше всего хотелось думать о дочке мэра. Мысли его и так были в крайнем беспорядке. За последний год она, когда бы они ни встретились, постоянно сбивала его с толку. И, что хуже всего, она, похоже, не сознавала этого. Нет, Ранду определенно не хотелось забивать себе сейчас голову еще и мыслями об Эгвейн.

Ранд надеялся, что отец не заметил, как он испуган, когда Тэм вдруг сказал:

— Помни пламя, парень, и пустоту.

Этому необычному упражнению Ранда научил Тэм. Сконцентрироваться на язычке пламени и отправить в него все свои сильные чувства — страх, ненависть, гнев, — пока разум не станет пуст. Стань един с пустотой, говорил Тэм, и ты будешь способен на все. Никто больше в Эмондовом Лугу не говорил так. Но на ежегодных состязаниях лучников, в день Бэл Тайна, победы все время одерживал Тэм — со своими пламенем и пустотой. Ранд спросил себя, удастся ли ему самому стать одним из первых, если совладает с пустотой и она ему поможет. Упоминание Тэма означало, что отец все заметил, но больше ничего об этом тот не сказал.

Тэм причмокнул, погоняя лошадь, и они пошли по дороге дальше, причем старший зашагал с таким видом, будто ничего не произошло и ничего произойти и не могло. Ранд попробовал, подражая ему, достичь пустоты в своем сознании, но постоянно мысли соскальзывали на образ всадника в черном плаще.

Ему хотелось верить, что Тэм прав и всадник — лишь игра его воображения, но он очень хорошо помнил то ощущение ненависти. Кто-то был. И этот кто-то затаил на него зло. Ранд не оглядывался, пока не оказался среди высоких, островерхих, крытых соломой домов Эмондова Луга.

Деревня находилась вблизи Западного Леса, который к околице мало-помалу редел, но несколько деревьев стояли возле крепких каркасных домов. Местность полого опускалась к востоку. Фермы, огороженные плетнями поля и пастбища, перемежаемые иногда заплатами рощиц, стеганым одеялом покрывали Двуречье за деревней вплоть до Приречного Леса с его путаной сетью речушек и прудов. К западу земля была весьма плодородной, и трава на тучных пастбищах росла в изобилии почти все годы, но фермы в Западном Лесу можно было пересчитать по пальцам. Но даже их не было на мили вокруг от Песчаных Холмов, не говоря уже о Горах Тумана, что возвышались за лесом и, хотя и вдалеке, ясно виднелись из Эмондова Луга. Некоторые заявляли, что в тех местах слишком много скал, — будто где-то в Двуречье их не было, — другие утверждали, что те места не приносят счастья. Кое-кто ворчал вполголоса о том, что нет никакого проку жить к горам ближе, чем нужно. Что бы ни было тому причиной, но только самые смелые обзаводились фермами в Западном Лесу.

Как только двуколка въехала в деревню, сразу вокруг нее стайками стали кружиться ребятишки и собаки. Бела терпеливо брела вперед, не обращая внимания на галдящих мальчишек, что вертелись у нее под носом, играя в пятнашки и гоняя обручи. В прошлые месяцы детям было не до веселья и игр на улице: страх перед волками удерживал их по домам, даже когда погода смягчилась. Казалось, наступающий Бэл Тайн заново научил их играть.

Близкий Праздник сказывался и на взрослых. Широкие ставни распахнуты настежь, и почти в каждом окне хозяйки в передниках и с длинными косами, заправленными под головные платки, проветривали простыни и взбивали перекинутые через подоконники и свешивающиеся из окон перины. Пробивается листва на деревьях или нет, но ни одна женщина не позволит Бэл Тайну наступить раньше, чем будет закончена весенняя приборка. В каждом дворе на заборах висели коврики, и ребятишки, которые не оказались достаточно проворными, чтобы сбежать на улицу, вымещали обиду за крушение своих планов на половиках, поднимая клубы пыли плетеными выбивалками. Там и тут рачительные хозяева ползали по крышам, проверяя, какой урон нанесла зима и не нужно ли позвать кровельщика, старого Кенна Буйе.

Не раз Тэма останавливали для короткого разговора. Его и Ранда несколько недель не было в деревне, и каждый хотел узнать, как обстоят дела на ферме. Из Западного Леса уже прибыло несколько человек. Тэм рассказал об ущербе, причиненном зимними вьюгами, одна хуже другой, о ягнятах, родившихся мертвыми, о бурых пашнях, где должно было уже прорасти зерно, о выгонах, где давно должна бы зеленеть трава, о воронах, сбивающихся стаями там, где раньше годами вили гнезда певчие птицы. Хмурые разговоры на фоне приготовлений к Бэл Тайну, и еще больше озабоченных покачиваний головами. И так со всех сторон.

Большинство мужчин пожимали плечами и говорили: «Что ж, переживем, будь на то воля Света». Кое-кто ухмылялся и добавлял: «И если не будет на то воли Света, все равно переживем».

Такова была жизнь людей Двуречья. Народа, которому приходится смотреть на то, как град побил его зерно, как волки уносят его ягнят, и которому нужно начинать все заново — неважно, сколько лет это продолжается, — такой народ так просто не уступит. Почти все те, кто быстро сдался, уже давным-давно умерли.

Тэм не остановился бы из-за Вита Конгара, если бы тот не протянул свои ноги поперек улицы — ни проехать, ни пройти. Конгары, как и Коплины, (эти две семьи так перемешались, что никто точно не знал, где кончается одна и начинается другая) — от Дивен Райд и до Сторожевого Холма, а может, и до Таренского Перевоза были известны как вечно чем-то недовольный, постоянно на что-то жалующийся да еще и причиняющий всякие беспокойства народец.

— Мне нужно передать это Брану ал'Виру, Вит, — сказал Тэм, кивая на бочонки в повозке, но тощий Вит оказался упрям. Он с кислой миной разлегся на своем крыльце, а не на крыше, хотя та явно нуждалась во внимании мастера Буйе. Готовностью взяться за какое-либо дело второй раз или закончить раз начатое Вит не славился. Многие из Коплинов и Конгаров походили этим на него, а кто не был похож, оказывался еще хуже.

— Ну, ал'Тор, что будем делать с Найнив? — вопросил Конгар. — Нам в Эмондовом Лугу такая Мудрая без надобности.

Тэм тяжело вздохнул:

— Это не наша забота, Вит. Мудрая — дело женщин.

— Да ладно, надо же что-то делать, ал'Тор. Она говорила, что будет мягкая зима. И добрый урожай. А теперь спроси-ка у нее, что она слышит в ветре, так она лишь нахмурит брови, посмотрит сердито да ногой топнет.

— Если ты спросишь ее так, как спрашиваешь обычно, Вит, — сказал Тэм, не теряя выдержки, — считай, что тебе повезло, если она не поколотит тебя своим посохом. А сейчас, если ты не против, это бренди...

— Найнив ал'Мира чересчур молода для Мудрой, ал'Тор. Если ничего не делает Круг Женщин, значит, должен вмешаться Совет Деревни.

— Какое тебе дело до Мудрой, Вит Конгар? — взвился женский голос. Вит дернулся и поджал ноги, когда из дома показалась его жена. Дейз Конгар была вдвое больше мужа в обхвате, без единой унции жира и с грубыми чертами лица. Она свирепо глядела на мужа, уперев руки в бедра. — Ты лезешь в дела Круга Женщин, а вот посмотрим, как тебе понравится есть собственную стряпню. Которую ты будешь готовить не на моей кухне. И как ты будешь сам стирать свою одежонку, и как тебе будет спаться одному на кровати. Которая будет не под моей крышей!

— Но, Дейз, — заскулил Вит, — я только...

— С вашего позволения, Дейз, — сказал Тэм. — Вит! Да осияет вас Свет!

Он пустил Белу шагом в обход тощего малого. Покамест внимание Дейз было поглощено мужем, но в любой момент до нее могло дойти, с кем беседовал Вит. И тогда...

Именно поэтому Тэм и Ранд и не принимали приглашений остановиться ненадолго и перекусить или выпить чего-нибудь горячего. Едва завидев Тэма, добрые хозяйки Эмондова Луга делали стойку, словно гончие, почуявшие кролика. Любая из них в точности знала, кто в самый раз подойдет в жены вдовцу с хорошей фермой в придачу, пускай даже и в Западном Лесу.

Ранд шел в этом отношении почти вровень с Тэмом, а иногда, может, и опережал отца. Не раз, когда Тэма не оказывалось рядом, его почти загоняли в угол, не оставляя иного способа к бегству, кроме проявления невоспитанности. Усадив на стул подле кухонного очага, его потчевали печеньем, медовыми пряниками и пирожками с мясом. И всегда глаза хозяйки взвешивали и обмеряли Ранда с такой же точностью, как весы и мерные ленты торговца, пока сама она толковала: мол, угощенье по вкусу ни в какое сравнение не идет с тем, что готовит ее вдовая сестрица, или кузина, которая всего-то на год ее старше. Тэму, конечно, не стоит брать молоденькую, убеждала его хозяйка. Хорошо, что он так любил свою жену, — это сулит только хорошее той, кто станет его женой, — но уж больно долго Тэм в трауре. Ему нужна хорошая женщина. Это же очевидно, утверждала добровольная сваха, что мужчине не обойтись без женщины, которая заботилась бы о нем и оберегала от волнений. Хуже всего бывало с теми, которые, многозначительно помолчав после такого вступления, с нарочитой небрежностью спрашивали потом, сколько сейчас лет ему.

Как у большинства двуреченцев, в натуре Ранда ярко проявлялось упрямство. Чужеземцы иногда говорили, что по этой, чуть ли не главной черте характера всегда можно узнать людей из Двуречья: те вполне могут давать уроки упрямства мулам и учить этому камни. Хозяйки большей частью были добрыми и славными женщинами, но Ранд терпеть не мог, когда его к чему-то принуждают, и из-за их обращения чувствовал себя так, будто его погоняют палками. Поэтому теперь он шагал быстро и всем сердцем хотел, чтобы Тэм поторопил Белу.

Вскоре улица вышла на Лужайку — широкую площадь посреди деревни, обычно поросшую толстым травяным ковром. Этой весной на Лужайке, среди желтовато-бурой жухлой травы и черноты голой земли, проглядывали всего несколько островков новой зелени. Неподалеку вышагивали вперевалку пара дюжин гусей, оглядывая землю маленькими блестящими глазками, но не находя ничего, что заслуживало бы их внимания. Кто-то привязал корову попастись на скудной растительности.

На западной стороне Лужайки из-под Камня брал начало Винный Ручей, который никогда не иссякал. Его течение было настолько сильным, что могло сбить человека с ног, а вода оправдывала название ручья своей свежестью. От этого истока, быстро расширяясь, торопливо текла на восток Винная Река, ее берега заросли ивой до мельницы мастера Тэйна и даже дальше, пока она не разделялась на дюжины протоков в болотистых дебрях Приречного Леса. Возле Лужайки через прозрачный поток были переброшены два низких огражденных мостика и еще один, пошире и покрепче, чтобы мог выдержать повозки. Фургонный Мост отмечал место, где Северная Дорога, идущая от Таренского Перевоза и Сторожевого Холма, становилась Старым Трактом, ведущим к Дивен Райд. Чужестранцы иногда находили забавным, что одна и та же дорога имеет разные названия: одно — к северу, а другое — к югу. Но таков был обычай, который, сколько помнили в Эмондовом Лугу, был всегда, и значит, так тому и быть. Для народа Двуречья вполне резонная причина.

На дальней стороне мостков виднелись подготовленная к Бэл Тайну земляная насыпь для костров и три аккуратные поленницы дров, почти такой же высоты, что и дома. Какой бы ни был Праздник, костры должны гореть на Лужайке, но не на самой траве, даже такой, как сейчас, а на очищенной земле.

Возле Винного Ручья десятой два пожилых женщин устанавливали Весенний Шест и негромко напевали. Очищенный от сучков, прямой, гладкий ствол ели возвышался на десять футов, даже когда его опустили в вырытую для него яму. Чуть поодаль сидели скрестив ноги несколько девушек, слишком еще молодых, чтобы им заплетали косы. Они завистливо наблюдали за происходящим и время от времени подпевали работающим женщинам.

Тэм прицокнул на Белу, словно желая поторопить ее, на что она никак не отреагировала, и Ранд намеренно отвел глаза, чтобы не видеть того, чем заняты женщины. Утром мужчинам надо будет делать вид, что они удивлены появлением Шеста. Потом, днем, незамужние девушки будут танцевать вокруг Шеста, обвивая его длинными цветными лентами под песни холостых мужчин. Никто не знал, откуда взялся этот обычай — еще один всегда существовавший обычай, — но он был предлогом для песен и танцев, и никому в Двуречье для этого не нужен был иной предлог.

Целый день Бэл Тайна занимали песни, танцы, угощения, не считая состязаний по ходьбе, да и не только по ней. Призами награждались победители в стрельбе из лука, лучшие в метании камней из пращи, во владении дорожным посохом. Соревновались в разгадывании головоломок и загадок, в перетягивании каната, в поднятии тяжестей и бросках их на дальность. Полагались призы и лучшему танцору, лучшему певцу, лучшему скрипачу, самому быстрому в стрижке овец, даже лучшим игрокам в шары и в дротики.

Бэл Тайн всегда проводится тогда, когда бесповоротно наступила весна, когда появляются на свет первые ягнята и когда зеленеют первые всходы. Но ни у кого и в мыслях не было теперь отложить его, пусть даже холод не хочет отступать. Каждому хотелось немного попеть и потанцевать. Вдобавок ко всему на Лужайке, по слухам, намечался грандиозный фейерверк, — разумеется, если первый в этом году торговец появится вовремя. Толки об этом стали предметом досужих пересудов — с последнего фейерверка прошло уже десять лет, но об этом событии все еще вспоминали.

Гостиница «Винный Ручей» стояла на восточном краю Лужайки, сразу возле Фургонного Моста. Первый этаж ее был сложен из речного камня, хотя на фундамент пошли более древние камни, привезенные, поговаривали, чуть ли не с гор. На втором этаже, чьи побеленные стены выступали, нависая над нижним этажом, вокруг всего здания, в задних комнатах жил с женой и дочерьми Бранделвин ал'Вир, содержатель гостиницы и вот уже двадцать лет бессменный мэр Эмондова Луга. Красная черепичная крыша — одна такая во всей деревне — чуть поблескивала в слабых лучах солнца, а над тремя из дюжины высоких труб на крыше поднимались дымки.

К южному концу здания, в стороне от речки, примыкали остатки еще более обширного каменного фундамента, бывшего когда-то частью гостиницы — так, по крайней мере, говорили. Теперь в самой его середине возвышался огромный дуб со стволом, имевшим в обхвате шагов тридцать, и с сучьями толщиной с человека. Летом под его раскидистую крону Бран ал'Вир выносил столы, и посетители могли в свое удовольствие посидеть в тенечке, наслаждаясь вином и прохладным ветерком, проводя время за беседой или разложив доску для игры в камни.

— Вот мы и на месте, парень. — Тэм протянул было руку к поводьям Белы, но та уже остановилась прямо у входа в гостиницу. — Знаешь, дорога оказалась легче, чем я думал, — довольно усмехнулся он.

Не успела ось повозки скрипнуть в последний раз, как из дверей гостиницы появился Бран ал'Вир, направляясь к двуколке легкой походкой, необычной для человека, который был вдвое толще любого другого мужчины в деревне. Широкая улыбка сияла на его лице, редкие седые волосы были аккуратно расчесаны. Невзирая на холод, содержатель гостиницы был только в жилетке, живот его обтягивал белоснежный, без единого пятнышка, фартук. На шее висел серебряный медальон в виде чашечных весов.

Медальон, а вместе с ним набор чашечных весов нормальных размеров, предназначенных для взвешивания монет купцов, приезжающих из Байрлона за шерстью и табаком, являлся символом должности мэра. Бран носил медальон только при заключении сделок с купцами и на празднествах, званых обедах н на свадьбах. Для праздника он надел его рановато, но ведь сегодняшняя ночь будет Ночью Зимы, ночью перед Бэл Таймом, когда всяк мог ходить по гостям почти до утра, обмениваясь маленькими подарочками, слегка закусывая и выпивая в любом доме. «После такой зимы, — подумал Ранд, — он, наверное, считает Ночь Зимы удобным предлогом не ждать до завтра».

— Тэм! — воскликнул мэр, спеша к Тэму и Ранду. — Да сияет надо мной Свет, я так рад наконец увидеть тебя! И тебя, Ранд. Как поживаешь, мальчик мой?

— Отлично, мастер ал'Вир, — ответил Ранд. — А как вы, сэр?

Но внимание Брана уже переключилось на Тэма:

— Я уже начал думать, что в этом году тебе не удастся привезти бренди. Раньше ты с этим делом никогда так не тянул.

— Не хотелось в эти дни оставлять ферму без присмотра, Бран, — отозвался Тэм. — Волки эти кругом. Да еще и погода.

Бран крякнул:

— Как мне хочется, чтобы хоть кто-нибудь заговорил не о погоде. Все на нее жалуются, а кое-кто, кому следует соображать получше, ждет, что я наведу порядок и в погоде. Вот сейчас я битых полчаса объяснял миссис ал'Донел, что ничего не могу поделать с аистами. Н-да, знать бы, что она хотела от меня... — Он покачал головой.

— Дурной знак, — раздался скрипучий голос, — в Бэл Тайн нет на крышах аистиных гнезд.

К Тэму и Брану прошествовал угловатый и потемневший, как старое корневище, Кенн Буйе, опиравшийся на такой же высокий и узловатый, как он сам, посох. Кенн пытался смотреть глазками-бусинками сразу на обоих мужчин.

— Грядет нечто худшее, попомните еще мои слова.

— Ты стал предсказателем, толкуешь знаки, а? — сухо осведомился Тэм. — Или, как Мудрая, слушаешь ветер? Несомненно, его тут хватает. Недалеко отсюда что-то происходит.

— Смейтесь, смейтесь, коли хочется, — пробормотал Кенн, — но если тепла недостанет, чтобы зерно поскорее дало всходы, то до жатвы опустеет не один погреб с овощами. Следующей зимой в Двуречье не останется никого, кроме волков и воронов. И хорошо, если следующей зимой. То же может случиться и в эту.

— Ну и что означают сии предположения? — язвительно поинтересовался Бран.

Кенн одарил его сердитым взглядом:

— Много хорошего о Найнив ал'Мира я не скажу. Ты это знаешь. Одно скажу: она слишком молода, чтобы... Ладно, неважно. Круг Женщин возражает, когда Совет Деревни всего лишь обсуждает их дела, хотя сами лезут в наши, когда вздумается, что бывает почти всегда, или так кажется...

— Кенн, — перебил его Тэм, — какой во всем этом смысл?

— Еще какой, ал'Тор! Спроси Мудрую, когда кончится зима, и она уйдет от ответа. Может, она не хочет нам рассказывать, что ей говорит ветер. Может, она слышит, что зима не кончится. Может, всего лишь то, что зима будет длиться до тех пор, пока не повернется Колесо и не кончится Эпоха. Вот тебе и смысл.

— А еще, может, овцы научатся летать, — парировал Тэм.

Бран воздел руки:

— Да сохранит меня Свет от дураков. Кенн, ты — в Совете Деревни, а повторяешь болтовню Коплина. Ладно, выслушай меня. У нас хватает забот и без...

Резкий рывок за рукав и приглушенный голос отвлекли Ранда от разговора старших:

— Пойдем, Ранд, пока они тут спорят. Пока тебя на работу не запрягли.

Ранд глянул вниз и усмехнулся. Рядом с двуколкой, изогнувшись жилистым телом, словно старающийся сложиться вдвое аист, притаился Мэт Коутон. Ни Тэм, ни Бран, ни Кенн его не заметили.

Карие глаза Мэта, как обычно, блестели озорством.

— Мы с Дэвом заловили большого старого барсука, он ворчит вовсю — его ж прямо из норы выдернули. Вот мы его сейчас на Лужайку выпустим и поглядим, как девушки забегают.

Улыбка Ранда стала шире; хоть это и не казалось ему таким забавным, как год-другой назад, но Мэт, похоже, так никогда и не повзрослеет. Ранд бросил взгляд на отца. Трое мужчин, по-прежнему занятые разговором, говорили уже чуть ли не все разом.

Ранд сказал, понизив голос:

— Я обещал разгрузить сидр. Так что можно встретиться попозже.

Мэт закатил глаза:

— Таскать бочки! Пусть я сгорю, да лучше мне в камни играть со своей младшей сестренкой. Что ж, я знаю кое-что получше барсука. В Двуречье — чужаки. Прошлым вечером...

Ранд едва не задохнулся от волнения.

— Человек верхом на лошади? — спросил он, решившись. — Человек на черной лошади, в черном плаще? И плащ на ветру не шевелится?

Мэт проглотил ухмылку, и голос его упал до хриплого шепота:

— Ты тоже его видел? Я думал, что только я. Не смейся, Ранд, но он до смерти меня напугал.

— И не собираюсь. Он и меня испугал. Готов поклясться, он так меня ненавидел, что хотел убить. — При этом воспоминании Ранд содрогнулся. До того дня он и не предполагал, что кто-то может захотеть его убить, убить по-настоящему. Такого в Двуречье еще не было. Кулачный бой может быть или борцовская схватка, но не убийство.

— Не знаю насчет ненависти, Ранд, но все равно он и так достаточно жуткий. Он просто сидел на своей лошади и смотрел на меня, у самой деревни, на околице, и все, но я испугался как никогда в жизни. Всего на мгновение я отвел взгляд — что, сам понимаешь, оказалось нелегко, — потом смотрю, а его и нет. Кровь и пепел! Вот уже три дня, как это произошло, а он все из головы не идет. Все время через плечо оглядываюсь. — Мэт попытался засмеяться, но смех походил скорее на кваканье или карканье. — Занятно, как в тебя может вцепиться испуг. Начинаешь думать о всяком таком, странном. Мне даже пришло в голову, буквально на минутку, что это мог быть Темный. — Он попытался рассмеяться еще раз, но теперь смех совсем застрял у него в горле.

Ранд глубоко вздохнул и, то ли желая напомнить самому себе, то ли по какой другой причине, стал читать наизусть:

— Темный и все Отрекшиеся заключены в Шайол Гул, что за Великим Запустением, заключены Создателем в миг Творения, заключены до скончания времен. Рука Создателя оберегает мир, и Свет сияет для всех нас. — Он перевел дыхание и сказал: — Кроме того, если он и освободился, что Пастырю Ночи делать в Двуречье — подстерегать фермерских сынков?

— Не знаю. Но, по-моему, этот всадник... зло. Не смейся. Я готов поклясться. Может, то был Дракон.

— Да-а, ты просто переполнен жизнерадостными мыслями, а? — проворчал Ранд. — Твои речи похуже Кенновых.

— Моя мама всегда твердила, что за мной придет Отрекшийся, если я не перестану себя плохо вести. Если когда-нибудь я увижу кого-то, похожего на Ишамаэля или Агинора, то это наверняка будет кто-нибудь из них.

— Всех матери стращают Отрекшимися, — сдержанно сказал Ранд, — но большинство вырастают из таких сказок. Раз уж речь зашла об этом, то, может быть, он Человек Тени?

Мэт пристально посмотрел на Ранда:

— Я не был так напуган с тех... Нет, я вообще не был так испуган, не помню за собой такого.

— Я тоже. Отец думает, что меня смутили тени под деревьями.

Мэт мрачно кивнул и облокотился о колесо повозки.

— Вот-вот, и мой па то же самое. Я рассказал Дэву и Эламу Даутри. С тех пор они озираются по сторонам, как ястребы, но ничего не заметили. Теперь Элам считает, что я хотел надуть его. Дэв думает, что этот черный заявился с Таренского Перевоза — какой-нибудь ворюга, охочий до овец или цыплят. Куриный вор, надо же!

Мэт оскорбленно замолчал.

— Может, все это сплошная глупость, — подвел итог Ранд. — Может быть, он всего-навсего тот, кто крадет овец.

Он попытался вообразить себе эту картину, но это было все равно что представить здоровенного волчину, притаившегося вместо кошки у мышиной норки.

— Знаешь, мне совсем не понравилось, как он на меня посмотрел. Да, видно, и тебе тоже, раз ты так ухватился за мои слова. Нам надо кому-то все рассказать.

— Уже рассказали, Мэт, друг другу — и не поверили. Представь себе, как ты сумеешь убедить мастера ал'Вира в существовании этого малого, когда он такого в глаза не видел? Да он пошлет нас к Найнив, чтобы удостовериться, не больны ли мы.

— Нас же двое. Никто не поверит, что мы оба это выдумали.

Ранд почесал макушку, задумавшись, что ответить. В деревне Мэт был притчей во языцах. Немногим повезло избежать его шуточек. Если где-то белье шлепнулось с бельевой веревки в грязь или расстегнувшаяся подпруга сбросила фермера на дорогу, тут же всплывало имя Мэта, которого рядом могло и не быть. Лучше уж совсем ничего, чем Мэт-свидетель.

Чуть погодя Ранд сказал:

— Твой отец поверил бы мне, заяви я такое, но вот мой... — Он взглянул в сторону Тэма, Брана и Кенна и понял, что смотрит прямо в глаза отцу. Мэр все еще отчитывал угрюмо молчащего теперь Кенна.

— Доброе утро, Мэтрим, — весело сказал Тэм, подтягивая один из бочонков с бренди поближе к борту повозки. — Вижу, ты пришел помочь Ранду разгрузить сидр. Хороший мальчик.

При первых же словах Тэма Мэт вскочил на ноги и начал пятиться в сторонку.

— Доброго вам утра, мастер ал'Тор! И вам, мастер ал'Вир, мастер Буйе. Да сияет над вами Свет. Мой па послал меня...

— Несомненно, послал, — сказал Тэм. — И нет сомнений, что поскольку ты — парень, который делает работу по дому сразу, не откладывая, то ты свою уже выполнил. Что ж, чем раньше, ребятки, сидр окажется в подвале у мастера ал'Вира, тем раньше вы сможете увидеть менестреля.

— Менестреля! — воскликнул Мэт, замерев на полдороге. В то же мгновение Ранд спросил:

— Когда он здесь будет?

За всю жизнь Ранд мог припомнить только двух менестрелей, появлявшихся в Двуречье. Одного из них он видел, когда был совсем малышом и сидел на плечах у Тэма. То, что здесь на Бэл Тайн будет менестрель, с арфой, с флейтой, со всеми историями и прочим... В Эмондовом Лугу станут лет десять обсуждать этот Праздник, даже если никакого фейерверка и не будет.

— Глупость, — буркнул Кенн, но умолк, придавленный взглядом, в который Бран вложил весь авторитет мэра.

Тэм прислонился к борту повозки, опершись рукой о бочонок с бренди:

— Да, менестрель, и уже здесь. Если верить мастеру ал'Виру, то сейчас он в гостинице, в своей комнате.

— Да, да, явился в глухую полночь. — Содержатель гостиницы неодобрительно покачал головой. — Дубасил в парадную дверь, пока не поднял на ноги весь дом. Если б не Праздник, велел бы ему поставить лошадь в конюшню и спать в стойле вместе с ней, менестрель ты там или нет. Представьте себе этакое пришествие посередь ночного мрака.

Ранд изумленно вытаращил глаза. Никому и на ум не придет выйти за околицу ночью, да еще в эти дни, тем более в одиночку. Кровельщик что-то пробурчал себе под нос, но в этот раз так тихо, что Ранд расслышал всего одно-два слова. «Безумец» и «странный».

— На нем не было черного плаща? — вдруг спросил Мэт.

Живот мастера Брана заколыхался от смеха:

— Черного! Да у него плащ как и у всякого менестреля, что я видел. Больше заплат, чем самого плаща, да и такой расцветки, что вы и представить себе не можете.

Ранд был поражен своим громким смехом, смехом, полным неподдельного облегчения. Нелепо вообразить внушающего ужас всадника в черном одеянии в роли менестреля, но... Он смущенно прикрыл рот ладонью.

— Видишь, Тэм, — сказал Бран. — С тех пор как наступила зима, в этой деревне было очень мало смеха. Теперь всего лишь плащ менестреля принес веселье. Уже за одно это стоит раскошелиться, раз он приехал из самого Байрлона.

— Говорите что хотите, — неожиданно произнес Кенн. — Я все равно утверждаю, что это глупая трата денег. И эти фейерверки, на которых вы настояли и за которыми послали.

— Значит, фейерверки есть, — сказал Мэт, но Кенн гнул свое:

— Они должны были прибыть еще месяц назад, с первым в этом году торговцем, но торговец не явился, разве не так? А если он не прибудет до завтра, что мы будем делать с этими самыми фейерверками? Что, устроим другой Праздник, лишь бы запустить их? И то если он их привезет, конечно.

— Кенн, — вздохнул Тэм, — у тебя к людям столько же доверия, как у кого-нибудь из Таренского Перевоза.

— Так где же он тогда? Ответь мне, ал'Тор.

— Почему вы нам ничего не сказали? — обиженно спросил Мэт. — Вся деревня радовалась бы этому известию не меньше, чем самому менестрелю. Ну, или почти так же. Вы же видите, как все приободрились только от слухов о фейерверке.

— Вижу, вижу, — отозвался Бран, искоса посмотрев на кровельщика. — И знай я наверняка, кто пустил эти слухи... Вспомни я, например, того, кто прилюдно жаловался, как дорого обходятся кое-какие вещи. Хотя ведь подразумевалось, что о них никому не будет сказано ни слова и они останутся в тайне.

Кенн прочистил горло:

— Для такого ветра мои кости слишком стары. Если не возражаете, то я пойду гляну, не согласится ли миссис ал'Вир приготовить горячего вина с пряностями, чтобы мне согреться. Мэр. Ал'Тор.

Последние слова Кенн произносил уже на ходу, направляясь к гостинице. Когда дверь за ним захлопнулась, Бран вздохнул.

— Иногда мне кажется, — сказал он, — что Найнив права насчет... Ладно, сейчас это неважно. Эй, молодежь, задумайтесь-ка на минутку. Верно, каждый радуется предстоящему фейерверку, но фейерверк-то пока — не больше, чем слух. Пораскиньте мозгами, что станется с людьми, если торговец не появится здесь вовремя — после такого ожидания и предвкушения веселья. А с этой погодой так вполне может обернуться: кто знает, когда он приедет. Менестрелю они радовались бы в пятьдесят раз больше.

— И чувствовали бы себя в пятьдесят раз хуже, если бы тот не пришел, — медленно сказал Ранд. — После чего и Бэл Тайн был бы людям не в радость.

— У тебя, оказывается, есть голова на плечах, когда захочешь ее к делу применить, — сказал Бран. — Придет день, Тэм, и этот парнишка будет в Совете Деревни. Попомни мои слова. Даже сейчас он наглупил бы меньше, чем некоторые.

— А повозку так никто и не разгружает, — сказал Тэм, вспомнив о деле. Он вручил первый бочонок с бренди мэру. — Мне бы сейчас сесть к жаркому огоньку, закурить трубочку и попросить у тебя кружку твоего доброго эля. — Тэм пристроил второй бочонок с бренди себе на плечо. — Мэтрим, я уверен, Ранд обязательно скажет тебе за помощь спасибо. Вспомните-ка: чем скорее сидр окажется в подвале...

Когда Тэм и Бран вошли в гостиницу, Ранд повернулся к другу:

— Не нужно мне помогать. Того барсука Дэв долго удерживать не станет.

— М-да, а почему? — без особой надежды в голосе сказал Мэт. — Как там сказал твой па: чем скорее сидр будет в подвале... — Обхватив бочку сидра двумя руками, он потрусил к гостинице. — Может быть, Эгвейн где-то рядом. Одно удовольствие смотреть на тебя, как ты стоишь, уставясь на нее, словно бычок на мясника с ножом. Развлеченьице не хуже барсука!

Ранд, который укладывал в двуколку лук и колчан, так и замер. Ему действительно удалось выкинуть Эгвейн из головы. Само по себе это было необычно. Но Эгвейн наверняка где-то рядом с гостиницей. Не много шансов, что удастся избежать встречи с нею. Конечно же, ведь в последний раз он видел ее несколько недель назад.

— Ну, идешь? — окликнул его Мэт от дверей. — Я не говорил, что все буду делать один. Ты еще не в Совете Деревни.

Ранд рывком поднял бочку и направился вслед за Мэтом. Может, Эгвейн тут вообще и близко нет. Странно, но такая мысль вовсе не улучшила ему настроения.

Глава 2 ЧУЖАКИ

К тому времени, когда Ранд и Мэт понесли первые бочки через общий зал, мастер ал'Вир уже наполнил пару кружек лучшим темным элем своего собственного приготовления, из одного из бочонков, уложенных подле стены. На верху бочонка, прикрыв глаза и обернув хвост вокруг себя, примостился Царапыч — рыжий гостиничный кот. Тэм стоял перед огромным очагом, сложенным из речного камня, и набивал трубку с длинным чубуком табаком из полированной табакерки, что хозяин гостиницы всегда держал на каминной полке. Камин занимал добрую половину стены большой квадратной комнаты, его верхняя перемычка находилась на высоте человеческого плеча, и тепло от яркого, потрескивающего в очаге пламени вытеснило холод за дверь.

Ранд предполагал, что в этот час полного забот дня накануне Праздника в общей зале не окажется никого, за исключением Брана, отца и кота, но перед огнем, в креслах с высокими спинками, расположились еще четыре члена Совета Деревни, считая и Кенна. Они держали в руках кружки, а головы сидящих окутывал голубовато-серый дым. На сей раз перед ними не лежали доски для игры в камни, и все книги Брана стояли на своих местах, на полочке напротив камина. Мужчины даже не разговаривали, молча уставившись в эль или постукивая в нетерпении чубуками трубок по зубам, словно ждали, когда к ним присоединятся Бран и Тэм.

Заботы не были редкостью в эти дни для Совета Деревни, ни в Эмондовом Лугу, ни в Сторожевом Холме, ни в Дивен Райд. И даже для Совета в Таренском Перевозе, хотя кто знает, думают ли о чем-либо люди из Таренского Перевоза. Лишь двое мужчин у камина, кузнец Харал Лухан и мельник Джон Тэйн, мельком глянули на вошедших парней. Мастер Лухан, однако, не просто глянул. Могучие, в буграх мускулов, руки кузнеца были с ляжку обычного человека. Он до сих пор не снял длинный кожаный фартук, словно его срочно позвали на собрание прямо от кузнечного горна. Кузнец смерил ребят хмурым взглядом, неторопливо выпрямился в кресле, полностью сосредоточившись на тщательном уминании табака в трубке.

Ранд, заинтригованный, приостановился, но затем едва сдержал взвизг, когда Мэт лягнул его, угодив по лодыжке. Он требовательным кивком указал Ранду на дверь в дальней части общей залы и заторопился туда, не ожидая ответа. Чуть прихрамывая, Ранд, не так быстро, поспешил следом.

— В чем дело-то? — спросил Ранд, едва оказавшись в коридоре, ведущем в кухню. — Ты мне чуть ногу не...

— В старом Лухане, — сказал Мэт, вглядываясь через плечо Ранда в общий зал. — По-моему, он подозревает, что именно я... — Он вдруг оборвал фразу, когда из кухни торопливым шагом вышла миссис ал'Вир, распространяя вокруг себя запах свежеиспеченного хлеба.

На подносе, который она несла в руках, стояли тарелки с соленьями и сыром и лежало несколько караваев с хрустящей корочкой, которыми она славилась в Эмондовом Лугу. Вид и запах еды напомнил вдруг Ранду, что этим утром, перед выходом с фермы, он съел лишь краюху хлеба. В животе у Ранда, к его смущению, заурчало.

Миссис ал'Вир, стройная женщина с толстой седеющей косой, перекинутой через плечо, по-матерински улыбнулась:

— На кухне всего этого с избытком, если вы оба проголодались; впрочем, я никогда не встречала мальчиков вашего возраста, которые бы не были голодны. Или любого другого возраста, если уж об этом речь. Правда, если вам захочется, — этим утром я пеку медовые пряники.

Она была одной из немногих замужних женщин в округе, которые не набивались Тэму в свахи. Ее по-матерински доброе отношение к Ранду проявлялось в теплых улыбках и небольшом угощении всякий раз, когда бы он ни зашел в гостиницу, но таким же образом она поступала и по отношению ко всем молодым парням в округе. Если же она порой поглядывала на него с более далеко идущими намерениями, то дальше взглядов она, по крайней мере, не заходила, за что Ранд был глубоко ей признателен.

Не дожидаясь ответа, миссис ал'Вир умчалась в общий зал. Немедленно раздался скрежет отодвигаемых кресел, когда мужчины повставали с мест, и похвалы хозяйке. Бесспорно, она стряпала лучше всех в Эмондовом Лугу, и на мили вокруг не было человека, который бы с радостью не ухватился за подвернувшуюся возможность оказаться у нее в гостях за обеденным столом.

— Медовые пряники, — облизываясь, сказал Мэт.

— После, — твердо ответил ему Ранд, — или мы никогда не закончим.

Над лестницей в погреб, как раз рядом с дверью на кухню, висела лампа, другая ярко освещала сам погреб с каменными стенами. Лишь в самых дальних его углах притаилась полумгла. На деревянных полках, протянувшихся вдоль стен и поперек комнаты, стояли бочонки с бренди и сидром, а также бочки с элем и вином, в некоторые из них вместо затычек были вбиты краны. На многих бочках имелись собственноручные пометки Брана ал'Вира, который мелом надписывал год, когда они были куплены, у какого торговца и в каком городе изготовлено содержимое. Но весь эль и все бренди были от фермеров Двуречья или же сделаны самим Браном. Торговцы и даже купцы продавали иногда бренди или эль из других краев, но они никогда не были так же хороши, как местные, стоили кучу денег, и их никто не просил больше одного раза.

— Ну, — сказал Ранд, когда они поставили свои бочонки на полки, — что ты такого натворил, раз тебе приходится прятаться от мастера Лухана?

Мэт пожал плечами:

— Да так, вообще-то ничего. Сказал Адану ал'Каару и паре его дружков-сопляков — Ивину Финнгару и Дагу Коплину, — что фермеры видели гончих-призраков, изрыгающих пламя, которые бежали через лес. Они скушали это за милую душу, как топленые сливки.

— И за это мастер Лухан на тебя осерчал? — с сомнением в голосе спросил Ранд.

— Не совсем. — Мэт помолчал, затем тряхнул головой. — Видишь ли, я обсыпал двух его собак мукой, так что они стали совсем белые. Потом выпустил их возле дома Дага. Откуда мне было знать, что они рванут прямо домой? Это уж точно не моя вина. Не оставь миссис Лухан двери открытыми, собаки не забежали бы внутрь. Я вовсе не думал вывалять в муке весь ее дом. — Мэт хохотнул. — Смешно, она выгнала из дома старого Лухана и собак, всех троих, — веником.

Ранд одновременно смеялся и морщился.

— На твоем месте я бы больше беспокоился из-за Элсбет Лухан, чем из-за кузнеца. Она почти так же сильна, а характер у нее намного хуже. Хотя это все равно. Может, если ты, пройдешь быстро, он тебя и не заметит.

По лицу Мэта можно было понять, что шутки Ранда он воспринимает более чем серьезно.

Тем не менее, когда они направились через общий зал обратно, торопиться нужды не было. Шестеро мужчин сдвинули свои кресла перед камином тесным кружком. Тэм, сидя спиной к огню, говорил тихим голосом, а другие наклонились к нему, слушая его так внимательно, что навряд ли заметили бы даже стадо овец, прогони его мимо них. Ранду захотелось подойти поближе, чтобы услышать, о чем идет разговор, но Мэт дернул его за рукав и посмотрел умоляющим взглядом. Со вздохом Ранд пошел за Мэтом к двуколке.

Вернувшись, на верху лестницы ребята обнаружили поднос с горячими медовыми пряниками, заполнившими коридор своим ароматом. Там же оказались две кружки и кувшин горячего сидра с пряностями. Вопреки собственному решению подождать со сладким, Ранд, как до него вдруг дошло, две последние ходки от повозки в подвал пытался жонглировать бочонком и горячим, с пылу с жару, пряником.

Пока Мэт отводил душу пряниками, Ранд установил последнюю бочку на полку, смахнул крошки с губ и сказал:

— Ну, что там о мене...

По лестнице простучали шаги, и в погреб торопливо скатился Ивин Финнгар, его толстощекое лицо просто-таки светилось от желания поделиться новостями.

— В деревне чужаки! — Он с трудом перевел дыхание и искоса глянул на Мэта. — Никаких гончих-призраков я не видал, но слышал, что кто-то обсыпал мукой собак мастера Лухана. И слышал еще, что у миссис Лухан есть кое-кто на примете, кого надо искать.

Тех лет, что разделяли Ранда и Мэта с Ивином, которому исполнилось всего четырнадцать, обычно хватало, чтобы быстренько разобраться со всем, что тот скажет. На этот раз парни переглянулись и затем почти одновременно заговорили.

— В деревне? — спросил Ранд. — Не в лесу?

— Его плащ был черным? Ты разглядел его лицо? — перебивая друга, сказал Мэт.

Ивин непонимающе переводил взгляд с одного на другого, потом, когда Мэт угрожающе шагнул к нему, быстро заговорил:

— Конечно же, я разглядел его лицо. И плащ у него — зеленый. Или, может, серый. Все время меняется. Кажется, он будто исчезает там, где встанет. Иногда, если он не шевелится, его даже не заметишь, хоть и глядишь прямо на него. А ее плащ — голубой как небо, и в десять раз наряднее, чем любые праздничные одежды, что я видел. И к тому же она в десять раз красивее всех, кого я в жизни встречал. Она высокородная леди, как в сказках. Наверное, так.

— Ее? — сказал Ранд. — О ком ты говоришь?

Он уставился на Мэта, который заложил руки за голову и зажмурился.

— О них-то я и хотел рассказать тебе, — проворчал Мэт, — до того как ты втянул меня... — Он оборвал фразу и открыл глаза, чтобы пронзить взглядом Ивина. — Они прибыли прошлым вечером, — продолжил Мэт через мгновение, — и сняли комнаты в гостинице. Я видел, как они прискакали. А их лошади, Ранд! Я никогда не видывал таких высоких лошадей или таких холеных. Они выглядели так, будто могут скакать вечно. По-моему, он у нее в услужении.

— На службе, — вмешался, не утерпев, Ивин. — В сказаниях это называется — быть на службе.

Мэт продолжал, словно не слыша Ивина:

— Во всяком случае, он ей подчиняется, делает все, что она приказывает. Только он не похож на наемного слугу. Может, воин. Ты бы видел, как он носит меч, кажется, что меч — его часть, рука или нога. По сравнению с ним купеческие охранники просто шавки. А она, Ранд! Я никогда и вообразить себе не мог никого похожего на нее. Она точно из менестрелевых преданий. Она словно... словно... — Он умолк, окидывая Ивина сердитым взглядом. — Словно высокородная леди, — закончил он со вздохом.

— Но кто они такие? — спросил Ранд. Не считая купцов, раз в год приезжающих закупать табак и шерсть, и торговцев, чужеземцы никогда, или почти никогда, не появлялись в Двуречье. Может, в Таренском Перевозе, но не так далеко к югу. К тому же большинство купцов и торговцев наезжали сюда многие годы подряд, так что их не считали на деле чужаками. Просто нездешними. Минуло добрых пять лет с той поры, как в последний раз в Эмондовом Лугу появлялся настоящий чужак, да и тот пытался скрыться от какой-то неприятности, приключившейся с ним в Байрлоне, а от какой — никто в деревне не понял. Он надолго не задержался. — Чего им надо?

— Чего им надо? — воскликнул Мэт. — Мне все равно, чего им надо. Чужаки, Ранд, и такие чужаки, какие тебе и не снились. Вдумайся в это!

Ранд открыл было рот, но так ничего и не сказал. Всадник в черном плаще действовал ему на нервы так же, как на нервы кошке бегущая за ней собака. Выглядело же все зловещим совпадением: трое чужаков рядом с деревней в одно и то же время. Трое, если только плащ того, о ком говорил Ивин, — плащ, меняющий цвет, — никогда не становится черным.

— Ее зовут Морейн, — сказал Ивин, воспользовавшись возникшей паузой. — Я слышал, как он обращался к ней. Морейн, так он ее называл. Леди Морейн. А его имя — Лан. Мудрой она, может, и не нравится, а мне понравилась.

— С чего ты взял, что Найнив ее невзлюбила? — спросил Ранд.

— Она спрашивала дорогу у Мудрой этим утром, — ответил Ивин, — и назвала ее — «дитя». — И Ранд, и Мэт тихо присвистнули, а Ивин затараторил, торопясь рассказать. — Леди Морейн не знала, что Найнив — Мудрая. Она извинилась, когда это выяснилось. Да, извинилась. И стала говорить о травах, о том, кто есть кто в Эмондовом Лугу, и с тем же уважением к Найнив, как и все женщины в деревне, и вопросов было много. Она о жителях узнавала: о том, сколько человеку лет, долго ли он тут прожил, и... да я всего и не упомню. В любом случае, Найнив отвечала ей так, словно раскусила недозрелую ягоду-сладину. Потом, когда леди Морейн отошла, Найнив смотрела ей вслед, будто... будто... ну, не очень одобрительно, я бы так сказал.

— Это все? — сказал Ранд. — Ты же знаешь характер Найнив. Когда в прошлом году Кенн назвал ее «дитя», она стукнула его по голове своим посохом, а он все-таки из Совета Деревни и, кроме того, по летам ей в дедушки годится. Она же вскипает по любому поводу, но долго не сердится, если только добивается своего.

— По мне, так слишком... Слишком долго, — пробормотал Ивин.

— Мне нет дела до того, кого бьет Найнив, — фыркнул Мэт, — до тех пор пока это не я. Судя по всему, наш Бэл Тайн будет самым лучшим из всех. Менестрель, леди — чего можно еще пожелать? Кому нужен фейерверк?

— Менестрель? — Ивин едва не заверещал от восторга.

— Пойдем, Ранд, — продолжал Мэт, не обращая внимания на мальчишку. — Тут мы уже закончили. Тебе надо бы взглянуть на того приятеля.

Он взбежал по лестнице, следом карабкался Ивин, канюча:

— Что, и в самом деле менестрель, а, Мэт? Это не как те гончие-призраки, правда? Или лягушки?

Ранд задержался только для того, чтобы потушить лампу, потом поспешил за Мэтом и Ивином.

В общем зале к группе у камина присоединились Рауэн Хэрн и Сэмил Кро, и в результате тут собрался Совет Деревни в полном составе. Теперь говорил Бран ал'Вир, его обычно грубовато-добродушный голос был сейчас так тих, что от тесно сдвинутых кресел доносился лишь приглушенный рокот. Свои слова мэр подчеркивал, ударяя толстым указательным пальцем по ладони другой руки и поочередно вглядываясь каждому в лицо. Все кивали, соглашаясь со всем, что он говорил, хотя Кенн, в отличие от остальных, кивал с большой неохотой.

То, каким тесным кружком они расположились, говорило о теме обсуждения больше, чем ярко раскрашенная вывеска. О чем бы ни шла речь, дело касалось исключительно Совета Деревни, по крайней мере пока. Члены Совета могли бы не понять Ранда, попытайся тот подслушать. Юноша неохотно отошел в сторону. Еще оставался менестрель. И те чужаки.

На дворе Белы и двуколки не было — о них позаботились Хью или Тэд, конюхи гостиницы. Мэт и Ивин стояли в нескольких шагах от парадной двери гостиницы, уставившись друг на друга, ветер трепал их плащи.

— Говорю в последний раз, — рявкнул Мэт, — я не пытаюсь одурачить тебя. Менестрель здесь. А теперь вали отсюда! Ранд, скажи этой бараньей башке, что я говорю правду, может, тогда он от меня отвяжется!

Поплотнее закутавшись в плащ, Ранд шагнул вперед на помощь Мэту, но слова замерли у него на языке, а на затылке зашевелились волосы. За ним опять наблюдали. Это ощущение не походило на то чувство, какое возникло от всадника в капюшоне, но радости от этого все равно было мало, особенно так скоро после той неожиданной встречи.

Быстрый взгляд на Лужайку, и Ранд увидел то же, что и раньше, — играющая ребятня, люди, занятые подготовкой Празднества, и никого, кто смотрел бы в его сторону. Одиноко возвышался ожидающий праздника Весенний Шест. Суета и ребячьи крики заполняли боковые улочки. Все было так, как и должно было быть. Если не считать того, что за Рандом наблюдали.

Тогда что-то подсказало юноше повернуться кругом и взглянуть вверх. На крало черепичной крыши гостиницы расселся большой ворон, порывы ветра с гор чуть покачивали его. Ворон склонил голову набок, блестящий черный глаз смотрел прямо... как почудилось Ранду, прямо на него. Он почему-то поверил в это, и внезапно жаркая волна гнева захлестнула юношу.

— Мерзкий пожиратель падали, — пробормотал он.

— Мне уже смотреть надоело, — пожаловался Мэт, и Ранд понял, что его друг подошел к нему и тоже неодобрительно рассматривает ворона.

Друзья переглянулись, затем, как один, потянулись за камнями.

Два камня летели точно... но ворон отшагнул вбок; камни просвистели там, где только что стояла птица. Захлопав крыльями, ворон опять склонил голову набок, без всякой боязни уставившись на юношей мертвенно-черным глазом, ничем не выказывая, что произошло.

Ранд, оцепенев от ужаса, уставился на птицу.

— Ты видел когда-нибудь ворона, который вел бы себя так? — спросил он негромко.

Мэт, не отрывая взгляда от птицы, покачал головой:

— Никогда. Да и вообще ни у какой птицы таких повадок не припомню.

— Скверная птица, — раздался позади женский голос, мелодичный, несмотря на нотки отвращения, звучащие в нем, — ворону не доверяли и в лучшие времена.

С пронзительным карканьем ворон так резко взмыл в воздух, что с кромки крыши на землю опустились два черных пера.

Пораженные, Ранд и Мэт развернулись, провожая взглядами ворона, стремительно пролетевшего над Лужайкой и направившегося в сторону Гор Тумана, которые поднимались за Западным Лесом и, как обычно, упирались своими вершинами в облака. Птица превратилась в темное пятнышко на западе и вскоре исчезла из виду.

Ранд перевел изумленный взгляд на женщину. Она тоже следила за полетом птицы, но теперь уже повернулась, и ее глаза встретились с глазами юноши. Ранд не мог вымолвить ни слова, он мог только смотреть. Это, должно быть, и есть леди Морейн, и она во всем оказалась такой, как ее описывали Мэт и Ивин, во всем и даже больше.

Когда Ранд услышал, как она назвала Найнив «дитя», то представил ее старой, что на поверку оказалось совсем не так. Он вообще не мог определить возраст незнакомки. На первый взгляд ему показалось, что она так же молода, как и Найнив, но чем дольше он смотрел, тем больше склонялся к мысли, что она старше Найнив. Вокруг больших темных глаз лежала печать зрелости, намек на то знание, которое никому не суждено обрести молодым. На миг Ранду почудилось, что ее глаза — глубокие омуты, в которые он погружается с головой. И стало понятным, почему Мэт и Ивин назвали ее леди из преданий менестреля. Женщина держала себя с таким достоинством и властностью, от которых испытываешь чувство неловкости и от которых ноги становятся словно ватные. Хотя она была едва по грудь Ранду, но осанка делала ее рост таким, каким ему и следовало бы быть, и поэтому высокий Ранд чувствовал себя не в своей тарелке.

Женщина совершенно не походила ни на кого, с кем Ранд встречался раньше. Широкий капюшон плаща обрамлял ее лицо и мягкие локоны темных волос. Он никогда не видел взрослую женщину с волосами, не заплетенными в косу; в Двуречье каждая девушка с нетерпением ждала того дня, когда деревенский Круг Женщин объявит, что она уже взрослая и может носить косу. Одежды незнакомки тоже были необычными. Плащ, сшитый из небесно-голубого бархата, с богатым серебряным шитьем — листья, виноградные лозы, цветы шли по его краям. Платье, по сравнению с плащом более темного синего оттенка, в разрезах которого проглядывала кремовая ткань, переливалось, когда женщина двигалась. Шею ее обвивало ожерелье из тяжелых золотых звеньев; еще одна золотая, изящной работы цепочка, лежащая на волосах, поддерживала маленький сверкающий голубой камень на лбу. Широкий пояс плетеного золота охватывал талию леди, а на указательном пальце левой руки блестело золотое кольцо в виде змея, пожирающего собственный хвост. Ранду никогда не доводилось видеть подобного кольца, хотя он сразу узнал Великого Змея — символ еще более древний, чем само Колесо Времени.

Наряднее, чем любые праздничные одежды, сказал Ивин, и он был прав. В Двуречье никто и никогда так не одевался. Никогда.

— Доброе утро, миссис... э-э... леди Морейн! — Кровь бросилась Ранду в лицо из-за того, что он произнес это так неловко.

— Доброе утро, леди Морейн! — эхом вторил ему Мэт, более благополучно, но не намного.

Она улыбнулась, и в Ранде проснулась готовность что-нибудь сделать для нее, все, что в его силах, лишь бы это могло оправдать то, что он стоит рядом с нею. Он понимал, что она улыбается им всем, но, казалось, улыбка предназначалась только ему одному. На самом деле все походило на то, что менестрелевы сказки обернулись былью. На лице Мэта застыла глупая улыбка.

— Вы знаете мое имя, — сказала она довольным тоном. Как будто о ее приезде, сколь бы краток он ни был, не будут толковать в деревне целый год! — Но вы должны звать меня просто Морейн, а не леди. А как зовут вас?

Прежде чем кто-то из юношей успел сказать хоть слово, вперед выскочил Ивин:

— Меня зовут Ивин Финнгар, леди. Это я сказал им ваше имя, вот потому-то они его и знают. Я слышал, как его произносил Лан, но я не подслушивал. Никто вроде вас раньше не приезжал в Эмондов Луг. И еще в деревне будет на Бэл Тайн менестрель. А сегодня — Ночь Зимы. Вы зайдете ко мне в дом? Моя мама печет яблочный пирог.

— Надо будет заглянуть, — ответила Морейн, положив руку Ивину на плечо. Ее глаза блеснули радостным удивлением, хотя больше оно ни в чем не проявилось. — Я не знаю, насколько мне удастся сравниться с менестрелем, Ивин. Но вы все должны звать меня Морейн. — Она выжидающе взглянула на Ранда и Мэта.

— Я — Мэтрим Коутон, ле... э-э... Морейн, — сказал Мэт и деревянно поклонился, затем, пунцовый от смущения, выпрямился.

Ранд подумал, стоит ли ему делать что-нибудь такое наподобие того, как поступают мужчины в сказаниях, но, по примеру Мэта, лишь произнес свое имя. По крайней мере, сейчас язык у него не заплетался.

Морейн перевела взгляд с него на Мэта и обратно. Ранд подумал, что ее улыбка — едва заметная, уголками губ — была теперь похожа на ту, которая обычно бывала у Эгвейн, когда та скрывала какой-нибудь секрет.

— Пока я буду в Эмондовом Лугу, у меня, видимо, найдутся кое-какие небольшие поручения, — сказала Морейн. — Может, вы пожелаете помочь мне?

Она засмеялась, услышав, как они заторопились согласиться.

— Вот, — сказала Морейн, и удивленный Ранд почувствовал, как она вложила ему в ладонь монету и крепко сжала его кулак своими пальцами.

— Не нужно, — начал было Ранд, но она отмахнулась от его возражений, одаряя монетой Ивина, а затем и Мэта, сжав ему руку точно так же, как и Ранду.

— Конечно, нужно, — сказала она. — Вы же не можете работать за просто так. Примите это на память и храните у себя — и будете помнить, что согласились явиться ко мне, когда я попрошу об этом. Теперь между нами — узы.

— Никогда не забуду, — пискнул Ивин.

— Позже нам нужно будет поговорить, — сказала она, — и вы мне расскажете все о себе.

— Леди... я хотел сказать, Морейн... — нерешительно начал Ранд, когда она повернулась. Женщина остановилась и взглянула через плечо, и он проглотил комок в горле, прежде чем продолжить: — Зачем вы приехали в Эмондов Луг? — Выражение ее лица не изменилось, но Ранду вдруг захотелось, чтобы он не задавал этого вопроса, хотя юноша и не понимал, почему у него возникло такое ощущение. Поэтому он сам поспешил все объяснить: — Прошу прощения, я не хотел показаться невежливым. Просто дело в том, что в Двуречье никто не приезжает, не считая купцов и торговцев, которые появляются, когда снег не слишком глубок и можно сюда добраться из Байрлона. Почти никто. И уж точно никто, кто был бы похож на вас. Люди из купеческой охраны говорят порой, что здесь самая глухомань, и, по-моему, так и должно казаться любому нездешнему. Мне просто интересно.

Улыбка Морейн медленно исчезла, будто она что-то припомнила. Минуту она молча смотрела на Ранда.

— Я изучаю историю, — произнесла Морейн наконец, — собираю старые сказания. Место, которое вы зовете Двуречьем, всегда интересовало меня. Когда могу, я посвящаю свое время изучению историй о том, что случилось когда-то, здесь и в других местах.

— Историй? — сказал Ранд. — Что вообще происходило в Двуречье, что заинтересовало бы кого-то вроде... я хочу сказать, что могло здесь когда-то случиться?

— А как же еще называть наши места, если не Двуречьем? — добавил Мэт. — Так всегда его называли.

— Когда вращается Колесо Времени, — сказала Морейн, наполовину про себя и устремив взор вдаль, — страны меняют множество названий. Человек носит множество имен, множество лиц. Различных лиц, но всегда это один и тот же человек. Однако никому не ведом Великий Узор, что плетет Колесо, даже Узор Эпохи. Мы можем лишь наблюдать, и изучать, и надеяться.

Ранд изумленно уставился на нее, не в силах вымолвить ни слова, даже спросить, о чем она сказала. Он не был уверен, что эти слова предназначались для них. Как отметил про себя Ранд, Ивин и Мэт будто онемели, а Ивин вдобавок стоял, разинув рот.

Морейн опять посмотрела на ребят, и все трое чуть встряхнулись, словно проснувшись.

— Мы побеседуем позже, — сказала она. Никто не сказал в ответ ни слова. — Позже.

Морейн направилась к Фургонному Мосту, не ступая по траве, а словно скользя над ней. Плащ ее раздался в стороны, словно крылья.

Когда она отошла, высокий мужчина, которого Ранд не замечал, пока тот не шагнул от парадной двери гостиницы, последовал за Морейн, положив руку на большую рукоять своего меча. Темное его одеяние имело серо-зеленый цвет, оно сливалось с листвой или тенью, а его плащ, который трепал ветер, принимал разные оттенки серого, зеленого, бурого цветов. Плащ этот временами, казалось, исчезал, сливаясь с тем, что было за ним. Длинные волосы мужчины, тронутые на висках сединой, были схвачены узким кожаным ремешком. На его обветренном лице, словно высеченном из камня, — сплошные грани и углы, — морщин, вопреки седине в волосах, не было. Когда он двинулся, то Ранду он сразу напомнил волка.

Проходя мимо троих ребят, он окинул каждого острым взглядом голубых глаз, холодным, как зимний рассвет. Он словно оценивал их в уме, и ни одна черточка его лица не выдала того, каким оказался итог. Мужчина ускорил шаг, чтобы догнать Морейн, затем пошел у нее за плечом, наклонившись к ней и что-то говоря. Ранд перевел дыхание, которое невольно сдерживал.

— Это был Лан, — хрипло, как будто тоже старался не дышать, произнес Ивин. — Готов поспорить, что он — Страж.

— Не будь дураком. — Мэт засмеялся неуверенным дребезжащим смехом. — Все Стражи — в сказках. Так или иначе, у Стражей доспехи и мечи все в золоте и драгоценностях, и они проводят жизнь на севере, в Великом Запустении, сражаясь со злыми тварями, и все такое прочее.

— Он может быть Стражем, — упорствовал Ивин.

— Ты что, видел на нем золото или драгоценные каменья? — иронически спросил Мэт. — У нас в Двуречье водятся троллоки? У нас же овцы! Знать бы, что могло такого интересного для нее случиться здесь.

— Что-то да могло, — медленно произнес Ранд. — Поговаривают, гостиница стоит здесь тысячу лет, а может, и больше.

— Тысячу лет одни овцы, — сказал Мэт.

— Серебряная монета! — воскликнул Ивин. — Она мне дала серебряную монету! Подумать только, что я могу купить, когда появится торговец!

Ранд разжал руку и увидел монету, которую ему вручила Морейн, и от удивления чуть не выронил ее. Он не сразу узнал толстую серебряную монету с выпуклым изображением женщины, удерживающей на высоко поднятой ладони язычок пламени, но он не раз наблюдал за тем, как Бран ал'Вир взвешивал монеты, что купцы привозили из дюжины стран, и имел представление о ее ценности. На такую уйму серебра в Двуречье можно вполне купить хорошего коня, и еще останется.

Ранд посмотрел на Мэта и увидел то же ошеломленное выражение, что наверняка было сейчас и на его лице. Повернув ладонь так, чтобы монету мог заметить только Мэт, но никак не Ивин, он вопросительно поднял бровь. Мэт кивнул, и с минуту они обалдело глядели друг на друга.

— Что за работу она имела в виду? — в конце концов промолвил Ранд.

— Не знаю, — с твердостью в голосе сказал Мэт, — мне все равно. И я не истрачу ее. Даже когда появится торговец.

С этими словами он засунул монету в карман куртки.

Кивнув, Ранд медленно сделал то же самое со своей монетой. Он решил, что Мэт прав, хотя и не был уверен почему. Нельзя, раз монета досталась от нее. Он не смог сообразить, на что еще может пригодиться серебро, но...

— По-твоему, я тоже должен сохранить свою? — Муки нерешительности ясно читались на физиономии Ивина.

— Не должен, если не хочешь, — успокоил его Мэт.

Ивин всмотрелся в монету, покачал головой и запихнул серебро в карман.

— Я оставлю ее, — печально произнес он.

— Еще остается менестрель, — сказал Ранд, и мальчишка встрепенулся.

— Если он уже проснулся, — добавил Мэт.

— Ранд, — спросил Ивин, — менестрель здесь?

— Увидишь, — со смехом ответил Ранд. Ясное дело, Ивин все равно не поверит, пока собственными глазами не увидит менестреля. — Рано или поздно он спустится из своей комнаты.

По ту сторону Фургонного Моста раздались радостные возгласы, и, когда Ранд увидел, что послужило поводом для них, он уже засмеялся от всей души. К мосту, сопровождаемый беспорядочной толпой деревенских — от седовласых стариков до только-только научившихся ходить малышей, — двигался высокий фургон, который тащила восьмерка лошадей. Округлый парусиновый верх был увешан снаружи множеством узелков и котомок, смахивающих на гроздья винограда. Наконец-то прибыл торговец. Чужаки и менестрель, фейерверк и торговец. Судя по всему, намечался самый лучший Бэл Тайн из всех.

Глава 3 ТОРГОВЕЦ

Под перестук гремящих горшков фургон торговца прогрохотал по тяжелым балкам Фургонного Моста. По-прежнему окруженный толпой деревенских и пришедших на Праздник фермеров, торговец остановил лошадей перед гостиницей. Со всех сторон к громадному фургону с большими, выше человеческого роста, колесами стекался народ, все взоры были прикованы к торговцу, сидевшему с вожжами в руках.

Человека в фургоне — бледного, щуплого мужчину с костлявыми руками и большим крючковатым носом — звали Падан Фейн. Фейн, всегда улыбающийся и смеющийся, словно над ему одному известной шуткой, каждую весну, сколько помнил себя Ранд, являлся в Эмондов Луг со своим фургоном и упряжкой.

Дверь гостиницы распахнулась, едва только восьмерка, позвякивая сбруей, остановилась, и, предводительствуемый мастером ал'Виром и Тэмом, появился Совет Деревни. Члены Совета вышагивали нарочито медленно, даже Кенн Буйе в сопровождении нетерпеливых воплей всех прочих, требовавших кто булавок, кто кружев, кто книг или еще доброй дюжины видов всевозможных товаров. Толпа неохотно расступалась, пропуская процессию, и тут же поспешно смыкалась за нею. Адресованные торговцу возгласы не смолкали. Большинство сбежавшихся к фургону требовало новостей.

С точки зрения жителей деревни, иголки, чай и тому подобное — не более чем половина груза в фургоне. Столь же, если не более важно любое слово извне, известия из мира за пределами Двуречья. Одни торговцы просто рассказывают, что знают, вываливая все сразу в одну кучу и предоставляя деревенским самим в этой куче разбираться. Из других почти каждое слово приходилось вытягивать чуть ли не клещами, они разговаривали нехотя и без особой вежливости. Фейн, однако, говорил охотно, зачастую с подковырками, и истории свои заводил надолго, делясь разнообразными подробностями, превращая рассказ в представление, вполне сравнимое с представлением менестреля. Он просто наслаждался всеобщим вниманием, расхаживая с гордым видом, словно петух, ловя на себе взгляды слушателей. Ранду пришло в голову, что Фейну не доставит особой радости узнать, что в Эмондовом Лугу оказался настоящий менестрель.

Торговец, с нарочитой тщательностью занявшийся привязыванием поводьев, уделил Совету и селянам одинаковое внимание, которое при всем желании вообще трудно было назвать вниманием. Фейн небрежно кивнул всем и никому в отдельности. Он улыбался, ничего не говоря, и рассеянным взмахом руки приветствовал тех, с кем был особо дружен, хотя его дружеские отношения всегда отличались необычайной сдержанностью и никогда не заходили дальше похлопываний по спине.

Все громче становились просьбы рассказать о новостях, но Фейн не торопился, перекладывая какие-то предметы у сиденья, пока напряженное ожидание толпы не достигло такого накала, к которому он стремился. Лишь Совет хранил молчание, в соответствии с достоинством, приличествующим его положению, только облако табачного дыма выдавало нетерпение членов Совета.

Ранд и Мэт втиснулись в толпу, подбираясь к фургону как можно ближе. Ранд наверняка бы застрял на полпути, не вцепись ему в рукав Мэт, который и вытянул его прямо за спины членов Совета.

— Я уж подумал, что ты весь Праздник проторчишь на ферме, — перекрывая гам, выкрикнул Перрин Айбара. На полголовы ниже Ранда, курчавый подмастерье кузнеца был коренастым, с широкой грудью, словно полтора человека в обхвате, с могучими, под стать самому мастеру Лухану, плечами и руками. Перрин легко бы протолкался через столпотворение, но это было не в его характере. Он пробирался между людьми с осторожностью, не забывая извиняться, хотя на него вряд ли кто обращал внимание — оно целиком было отдано торговцу. Но Перрин все равно извинялся и старался никого не толкнуть, когда прокладывал себе дорогу сквозь толпу к Ранду и Мэту. — Представляете, — сказал он, когда наконец добрался до них, — Бэл Тайн и торговец, оба вместе. Держу пари, что и фейерверк будет.

— Да ты и четверти всего не знаешь, — засмеялся Мэт.

Перрин подозрительно оглядел его, затем вопросительно посмотрел на Ранда.

— Это верно! — крикнул Ранд, затем взмахнул рукой на увеличивающуюся толпу и гаркнул во весь голос: — Потом! Я объясню все позже... Потом, я сказал!

В этот же миг Падан Фейн поднялся с сиденья фургона, и толпа сразу притихла. Последние слова Ранда громом прокатились в полнейшей тишине, застигнув торговца с поднятой рукой, в драматической позе и с открытым ртом. Все изумленно воззрились на Ранда. Костлявый низенький человек в фургоне, который уже приготовился своими первыми словами приковать к себе все взоры, пронзил Ранда колючим, испытующим взглядом.

Ранд вспыхнул, ему страшно захотелось стать ростом с Ивина, чтобы не возвышаться над толпой. К тому же его приятели неловко подались в сторону. Всего год прошел с тех пор, как Фейн впервые стал признавать их за мужчин. Обычно у Фейна не находилось времени для кого-то чересчур юного, чтобы купить у него какой-нибудь товар по хорошей цене. Ранд надеялся, что в глазах торговца он не скатится вновь до уровня детишек.

Громко откашлявшись, Фейн одернул тяжелый плащ.

— Нет, не потом, — заявил торжественно торговец, снова воздев руку. — Сейчас я расскажу вам. — Широким движением руки он словно разбрасывал слова над толпой. — Вы думаете, что у вас, в Двуречье, беды, разве не так? Что ж, во всем мире беды: от Великого Запустения и к югу, до Моря Штормов, от Океана Арит на западе до Айильской Пустыни на востоке. И даже дальше. Зима оказалась куда более жестокой, чем вы даже можете вообразить, такой холодной, что от мороза у вас кровь стыла в жилах и трещали кости? Да-а! Зима оказалась холодной и жестокой везде. В Пограничных Землях вашу зиму назвали бы весной. Но, весна не приходит, говорите вы? Волки убивают ваших овец? Наверно, волки нападали и на людей? Дела обстоят именно так? А теперь вот что. Весна запаздывает везде. Везде волки, алчущие любой плоти, в которую можно впиться клыками, будь то овца, корова или человек. Но есть вещи похуже, чем волки или зима. Есть те, кто был бы рад, если б ему грозили только ваши маленькие неприятности.

Падан Фейн сделал драматическую паузу.

— Что может быть хуже волков, убивающих овец и людей? — спросил громко Кенн Буйе. Остальные согласно загудели.

— Люди, убивающие людей! — откликнулся торговец зловещим тоном. Его ответ вызвал потрясенный шепот, который стал явственнее, когда он продолжил. — Я хочу сказать, что это — война. В Гэалдане — война, война и безумие. Снег в Лесу Даллин красен от людской крови. Воронами и криками воронов полно небо. Армии идут к Гэалдану. Государства, великие рода и великие мужи посылают солдат на бой.

— Война? — Язык мастера ал'Вира с трудом справился с непривычным словом. В Двуречье никто никогда не имел ничего общего с войной. — Почему они затеяли войну?

Фейн ухмыльнулся, и у Ранда появилось чувство, что тот насмехается над жителями деревни, отрезанной от мира, и над их неведением. Торговец склонился к мастеру ал'Виру, словно бы желая поделиться с ним некоей тайной, но шепот его, предназначенный не только мэру, был услышан всеми:

— Поднят стяг Дракона, и собираются войска, чтобы выступить против него. Или поддержать его.

Один долгий вздох пронесся над всеми собравшимися, и Ранд невольно вздрогнул.

— Дракон! — застонал кто-то. — Темный свободен и в Гэалдане!

— Не Темный, — прорычал Харал Лухан. — Дракон — это не Темный. И вообще, это — Лжедракон!

— Давайте послушаем, что скажет мастер Фейн, — повысил голос мэр, но не так-то просто оказалось утихомирить всех. Со всех сторон кричали люди, мужчины и женщины, стараясь перекричать друг друга.

— Ничем не лучше Темного!

— Мир-то Дракон разломал?

— Он все начал! Он — причина Времен Безумия!

— Ты пророчества знаешь? Когда возродится Дракон, худшие кошмары покажутся тебе самыми нежными мечтаниями!

— Он еще один Лжедракон. Он должен им быть!

— Да какая разница? Вспомни последнего Лжедракона. Он тоже развязал войну. Погибли тысячи, разве не так, Фейн? Он осадил Иллиан.

— Злые времена! Двадцать лет никто не объявлял себя Возрожденным Драконом, а теперь — уже третий за последние пять лет. Злые времена! Одна погода чего стоит!

Ранд обменялся взглядами с Мэтом и Перрином. Глаза Мэта сверкали от возбуждения, но Перрин обеспокоенно хмурился. Ранд помнил истории о тех людях, что называли себя Возрожденными Драконами. Даже если все они оказывались потом Лжедраконами, погибая или бесследно исчезая, не исполнив ни одного из пророчеств, все равно они успевали содеять немало зла. Войны сокрушали целые государства, города и села предавались огню. Мертвые падали, как листья осенью, беженцы забивали дороги, словно овцы маленький загончик. Так рассказывали торговцы и купцы, и в Двуречье никто обладающий здравым смыслом не сомневался в этом. Как говаривали некоторые, когда вновь родится подлинный Дракон, миру настанет конец.

— Прекратите! — закричал мэр. — Тихо! Хватит чесать языки и тешить свое воображение. Пусть мастер Фейн расскажет нам об этом Лжедраконе.

Шум начал стихать, но Кенн Буйе молчать не намеревался.

— Это на самом деле Лжедракон? — спросил кровельщик угрюмо.

Мастер ал'Вир, опешив, заморгал, затем накинулся на Буйе:

— Не будь старым дураком, Кенн!

Но тот уже вновь распалил толпу.

— Он не может оказаться Возрожденным Драконом! Да поможет нам Свет, он не может им быть!

— Ты старый дурак, Буйе! Тебе что, этих бед мало?

— Следующим еще Темного назови! Да ты одержим Драконом, Кенн Буйе! Хочешь на нас беду накликать?

Кенн вызывающе обвел взором стоящих вокруг себя, пытаясь смутить взглядом сердито уставившихся на него, и возвысил голос:

— Я не слышал, чтобы Фейн говорил о Лжедраконе. А вы слышали? Протрите глаза! Есть где-нибудь всходы, что поднялись хотя бы до колена? Почему до сих пор зима, когда с месяц как положено быть весне? — Раздались гневные возгласы, чтобы Кенн попридержал язык. — Я молчать не буду! Хоть мне и не по нраву этот разговор, но я не стану прятать голову под корзину, когда люди из Таренского Перевоза придут резать мне горло. И я не стану попустительствовать забавам Фейна. Говори ясно, торговец. Что тебе известно? А? Этот человек — Лжедракон?

Если Фейн и был встревожен новостями, что он принес, или смущен ссорой, причиной которой стал, то ничем этого не показал. Он лишь пожал плечами и почесал нос худым пальцем.

— М-м, насчет этого... кто может сказать, пока это не кончится и не случится? — На секунду он умолк, растянув губы в своей таящей секрет ухмылке и обежав взглядом лица людей, столпившихся вокруг, будто раздумывая, как на них подействует то, что он скажет, и найдут ли они это занятным. — Я знаю, — произнес Фейн нарочито небрежным тоном, — что он обладает Единой Силой. Другие же — нет. И он может ее направлять. Земля разверзается под ногами его врагов, крепкие стены рушатся от его голоса. Молнии являются на его зов и бьют куда он укажет. Вот что я слышал, и слышал от людей, которым верю.

Воцарилось гробовое молчание. Ранд взглянул на своих друзей. Перрину новости вовсе не нравились, но Мэт по-прежнему выглядел возбужденным.

Тэм, на вид лишь чуть-чуть менее спокойный, чем обычно, потянул мэра поближе к себе, но не успел он ничего сказать, как прорвало Ивина Финнгара.

— Он же сойдет с ума и погибнет! В сказаниях мужчины, которые направляют Силу, всегда сходят с ума, а потом чахнут и умирают. Только женщины могут управлять ею. Разве он этого не знает?

Ивин едва увернулся от затрещины.

— Хватит тебе об этом, мальчишка! — Кенн потряс узловатым пальцем перед лицом Ивина. — Выкажи надлежащее почтение старшим и оставь это дело взрослым. Убирайся отсюда!

— Полегче, Кенн, — проворчал Тэм. — Мальчик всего-навсего любопытен. Незачем так кипятиться.

— Не веди себя как ребенок, — добавил Бран, — и хоть сейчас вспомни, что ты член Совета.

С каждым словом Тэма и мэра морщинистое лицо Кенна наливалось кровью, пока наконец не стало почти багровым.

— Да вы понимаете, о каких женщинах говорит этот сопляк?! Нечего на меня хмуриться, Лухан, и ты не смотри так, Кро. Это порядочная деревня приличного народа, и уже плохо то, что Фейн тут вещает о Лжедраконе, который использует Силу, а тут еще этот одержимый Драконом мальчишка приплел сюда и Айз Седай. Кое о чем вовсе не стоит говорить, и мне нет дела до того, позволят или нет этому шуту-менестрелю рассказывать те сказки, что взбредут ему в голову. Это и неуместно, и неприлично!

— Никогда я не видел, не слышал и не нюхал ничего такого, о чем нельзя было бы говорить, — сказал Тэм, но Фейн еще не закончил свою речь.

— Айз Седай уже в этом замешаны, — громко заговорил торговец. — Их отряд поскакал из Тар Валона на юг. Если он владеет Силой, то никто, кроме Айз Седай, не одолеет его, они с ним будут сражаться и попытаются его одолеть, и в одной из битв одолеют. Если одолеют.

Кто-то в толпе громко застонал, и даже Тэм и Бран встревоженно обменялись хмурыми взглядами. Толпа разбилась на тесные группки, а некоторые поплотнев закутались в плащи, хотя ветер к этому времени уже стихал.

— Конечно же, его одолеют! — выкрикнул кто-то.

— Да, их всегда в конце концов били, этих Лжедраконов.

— Его должны победить, как же иначе?

— А если не победят?

Тэм наконец, улучив момент, что-то стал тихо говорить мэру на ухо, и Бран, время от времени кивая и не обращая внимания на гомон, выслушал его, а потом рявкнул во весь голос:

— Слушайте все! Успокойтесь и послушайте! — Выкрики перешли в приглушенное бормотание. — Это уже не просто новости из внешнего мира. Это должно быть обсуждено на Совете Деревни. Мастер Фейн, если вы не против присоединиться к нам в гостинице, то мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

— Добрая кружка горячего вина с пряностями оказалась бы для меня сейчас кстати, — усмехнувшись, ответил торговец. Он спрыгнул с фургона, вытер руки о куртку и с готовностью оправил плащ. — Вас не затруднит присмотреть за моими лошадьми?

— А я хочу услышать, что он скажет! — раздался протестующий выкрик, потом еще несколько.

— Вы не можете так просто увести его! Меня жена послала за булавками! — Это заговорил Вит Конгар; он горбился под пристальными взглядами остальных, но стоял на своем.

— Мы тоже хотим задать вопросы! — крикнул кто-то из глубины толпы. — Я...

— Тихо! — гаркнул мэр, добившись испуганного молчания. — Когда Совет получит ответы на свои вопросы, мастер Фейн вернется и расскажет вам все новости. И продаст вам горшки и булавки. Эй, Тэд! Уведи лошадей мастера Фейна в стойла.

Тэм и Бран пошли рядом с торговцем, прочие члены Совета — вслед за ними, и вся процессия чинным шагом направилась к гостинице «Винный Ручей» и скрылась за плотно закрывшейся дверью, которая захлопнулась перед носом у тех, кто хотел проскользнуть вслед за Советом. На стук откликнулся лишь мэр:

— Ступайте по домам!

Люди бесцельно кружили перед гостиницей, переговариваясь, обсуждая то, что сказал торговец, и что это означает, то, о чем спросит Совет, и почему им должны дать все услышать и задать свои собственные вопросы. Кое-кто пробовал заглянуть внутрь через фасадные окна, а некоторые даже пытались расспрашивать Хью и Тэда, но о чем они хотели узнать, им и самим было не очень-то ясно. Два флегматичных конюха в ответ лишь бурчали и продолжали методично распрягать лошадей Фейна, одну за другой уводя в конюшню. Когда последняя лошадь оказалась в стойле, к фургону конюхи уже не вернулись.

Ранд не обращал внимания на толпу. Он присел на край древнего каменного фундамента, завернулся в плащ и уставился на дверь гостиницы. Гэалдан. Тар Валон. Сами названия городов и стран звучали необычно и волнующе. О тех местах он знал только понаслышке, от торговцев и по историям, что рассказывали охранники купцов. Айз Седай, войны, Лжедракон... сказки перед камином поздним вечером, когда единственная свеча отбрасывает на стену причудливые тени, когда за ставнями завывает ветер. Вообще-то Ранд считал, что ему хватает волков и буранов. Но там, за границами Двуречья, все должно быть совсем по-другому, как будто живешь в сказаниях менестреля. В приключении. В одном долгом приключении. Всю жизнь.

Жители деревни мало-помалу расходились, по-прежнему ворча и покачивая головами. Вит Конгар приостановился, чтобы посмотреть внутрь оставленного у гостиницы фургона, словно предполагал обнаружить другого спрятавшегося там торговца. Наконец осталось всего несколько человек, одна молодежь. Мэт и Перрин неспешным шагом подошли к Ранду.

— Не понимаю, как менестрелю удастся его переплюнуть, — возбужденно сказал Мэт. — Эх, знать бы, доведется ли хоть одним глазком увидеть этого Лжедракона?

Перрин тряхнул лохматой головой:

— Что-то мне не хочется смотреть на него. Может, где-нибудь в другом месте, но не в Двуречье. Не здесь, если это означает войну.

— Конечно, не здесь, если из-за этого тут появятся Айз Седай, — добавил Ранд. — Или ты позабыл, кто вызвал Разлом? Начать его мог и Дракон, но ведь именно Айз Седай разрушили мир.

— Я слышал однажды рассказ, — медленно сказал Мэт, — от охранника купца, что закупал здесь шерсть. Он говорил, будто Дракон может возродиться в час величайшей нужды в нем и спасет всех нас.

— Что ж, значит, он глуп, если верит в такое, — твердо сказал Перрин. — А ты был дураком, раз его слушал. — В голосе его не было гнева; он редко выходил из себя. Но иногда его сердили неуемные фантазии Мэта, и на этот раз в тоне его проскользнула нотка раздражения. — Сдается мне, потом он заявил еще, что мы все живем в новой Эпохе Легенд.

— Я не говорил, что поверил, — возразил Мэт. — Я всего-навсего слышал это. И Найнив тоже слышала, и я подумал тогда, что она готова содрать шкуру и с меня, и с охранника. Он сказал — это я про охранника, — что многие люди в это верят, только боятся говорить вслух. Боятся Айз Седай или Детей Света. После того, как на нас наткнулась Найнив, он больше ничего не стал говорить. Она передала его слова купцу, и тот заявил, что для охранника это была последняя поездка с ним.

— Вот и хорошо, — сказал Перрин. — Дракон собирается нас спасать? Звучит так, словно я с Коплином разговариваю.

— Что за нужда должна быть, чтобы нам захотелось Дракона в спасители? — сказал задумчиво Ранд. — Это почти то же самое, что просить помощи у Темного.

— Об этом он не говорил, — смущенно ответил Мэт. — И про новую Эпоху Легенд — ничего. Он сказал, что появление Дракона разорвало бы мир на части.

— Ага, наверняка это спасет нас, — сухо отозвался Перрин. — Еще один Разлом.

— Чтоб я сгорел! — заворчал Мэт. — Я лишь пересказываю то, что говорил охранник.

Перрин покачал головой:

— Я только надеюсь, что Айз Седай и этот Дракон, настоящий он или нет, останутся там, где они сейчас. Может, Двуречье переживет и без них.

— Ты думаешь, они на самом деле Друзья Темного? — Мэт глубокомысленно насупил брови.

— Кто? — спросил Ранд.

— Айз Седай.

Ранд глянул на Перрина, тот пожал плечами.

— Сказания... — начал он медленно, но Мэт перебил его:

— Не во всех сказаниях говорится, что они служат Темному, Ранд.

— О Свет, Мэт, — промолвил Ранд, — они же вызвали Разлом. Чего тебе еще надо?

— Да я так, раздумываю. — Мэт вздохнул, но в следующий миг снова ухмылялся: — Старый Байли Конгар утверждает, что их не существует. Ни Айз Седай. Ни Друзей Темного. Говорит, что это все россказни. Он заявлял, что и в Темного не верит.

Перрин фыркнул:

— Коплинские разговоры от Конгара. Чего еще можно ждать?

— Старый Байли называл Темного по имени. Держу пари, этого-то ты не знал.

— Свет! — выдохнул Ранд.

Ухмылка Мэта стала еще шире:

— Это произошло прошлой весной, как раз перед тем, как гусеница озимой совки появилась на его полях, и больше ни на чьих. Как раз перед этим все его домашние слегли с желтоглазой лихорадкой. Я все слышал. Он по-прежнему говорит, что не верит, но теперь, когда я как-то попросил его назвать Темного по имени, он швырнул в меня чем-то тяжелым.

— Ты в самый раз глуп для того, чтобы поступать так, да, Мэт Коутон? — Темные волосы в перекинутой через плечо косе Найнив топорщились от гнева. Ранд смущенно поднялся на ноги. Стройная и едва ли по плечо Мэту, Мудрая на миг показалась ему выше любого из них, и никакого значения не имели ни ее молодость, ни ее красота. — Нечто подобное в отношении Байли Конгара я подозревала, но мне думалось, что хоть у тебя окажется больше ума, чтобы не насмехаться над ним таким образом. Может, для женитьбы ты уже вполне взрослый, но, по правде говоря, Мэтрим Коутон, тебя нельзя отпускать от материнского передника. Следующий номер, который ты выкинешь, — тебе самому взбредет в голову называть Темного по имени.

— Нет, Мудрая, — запротестовал Мэт, который готов был отдать все что угодно, лишь бы оказаться сейчас подальше от этого места и от Найнив. — Это старый Байл... я хотел сказать, мастер Конгар, не я! Кровь и пепел, я...

— Поменьше мели языком, Мэтрим!

Ранд выпрямился, хотя на него Мудрая и не посмотрела. Перрин выглядел столь же сконфуженным. Позже кто-то из них почти наверняка будет возмущаться вслух тем, что их отчитала женщина, да еще и не намного старше, — так поступали все после нагоняя от Найнив, но только если она не могла услышать, — однако разница в годах всегда превращалась в пропасть, когда ребятам доводилось сталкиваться с нею лицом к лицу. Особенно когда Найнив бывала сердита.

Своим посохом — толстым с одного конца и гибким, словно прутик, с другого — она могла задать взбучку любому, кто, по ее мнению, поступал глупо, — по голове, рукам, ногам, — невзирая на его возраст и положение.

Внимание Ранда было так поглощено Мудрой, что поначалу он и не заметил, что она пришла не одна. Когда Ранд осознал свой промах, он решил было потихоньку улизнуть, что бы потом ни сказала или ни сделала Найнив.

В нескольких шагах от Мудрой стояла Эгвейн и с живейшим интересом наблюдала за происходящим. Ростом с Найнив и с такими же темными волосами, она сейчас была воплощением настроения Найнив — руки скрещены на груди, губы плотно, неодобрительно сжаты. Капюшон мягкого серого плаща скрывал ее лоб, в карих глазах — ни смешинки.

По справедливости, думал Ранд, то, что он на два года ее старше, должно бы давать ему преимущества, но все обстояло совершенно иначе. И в лучшие времена у него никогда не был хорошо подвешен язык для болтовни с девушками деревни, в отличие от Перрина, но, когда на него смотрела Эгвейн, смотрела такими широко раскрытыми глазами, словно отдавая ему все свое внимание, все, до последней капли, он совсем терял нить разговора и говорил что угодно, но не о том, о чем хотел. Может, как только Найнив закончит с выволочкой, он сумеет как-нибудь исчезнуть. Но Ранд понимал, что смыться ему не удастся, хотя почему — не понимал.

— Хватит тебе глядеть как ополоумевшему ягненку, Ранд ал'Тор, — сказала Найнив, — и лучше расскажи мне, почему вы болтаете о том, о чем вам, трем телкам-переросткам, должно бы держать рот на замке.

Ранд вздрогнул и отвел глаза от Эгвейн; та, когда Мудрая обратилась к Ранду, наградила его улыбкой, приведя в полное замешательство. Голос Найнив был резок, но на лице ее появилась понимающая улыбка... Но тут громко засмеялся Мэт, и улыбка пропала, а Мэт, поймав взгляд Найнив, подавился смехом, превратившимся в глухое карканье.

— Ну, Ранд? — потребовала Найнив.

Уголком глаза Ранд видел, что Найнив по-прежнему улыбается. Что такого забавного она заметила?

— Нет ничего необычного, что мы толкуем об этом, Мудрая, — поспешил объяснить Ранд. — Торговец — Падан Фейн... э-э... мастер Фейн — привез вести о Лжедраконе в Гэалдане, и о войне, и об Айз Седай. Совет счел своим долгом расспросить его подробнее. О чем же еще нам говорить?

Найнив качнула головой:

— Вот, значит, почему фургон торговца стоит словно брошенный. Я слышала, как народ хлынул к нему, но я не могла уйти от миссис Айеллин, пока у нее не прошел приступ лихорадки. Совет расспрашивает торговца о событиях в Гэалдане, так? Насколько я их знаю, они зададут все неправильные вопросы и ни одного правильного. Ладно, Кругу Женщин придется заняться этим, чтобы выяснить хоть что-то полезное.

Решительно поправив плащ на плечах, Найнив скрылась в гостинице.

Эгвейн не последовала за Мудрой. Когда дверь гостиницы захлопнулась за Найнив, девушка подошла и встала перед Рандом. Хмурое выражение исчезло с ее лица, но от пристальных немигающих глаз Ранд чувствовал себя не в своей тарелке. Он повернулся к приятелям, но те отошли в сторону, ухмыляясь во весь рот.

— Напрасно ты позволил Мэту втянуть себя в дурацкую болтовню, Ранд, — серьезно, как сама Мудрая, сказала Эгвейн, затем вдруг хихикнула. — Видел бы ты себя со стороны. У тебя такой же вид, как в тот раз, когда Кенн Буйе поймал вас с Мэтом на своих яблонях, вам тогда было по десять лет.

Ранд переступил с ноги на ногу и оглянулся на друзей. Те стояли в отдалении, Мэт что-то говорил, оживленно жестикулируя.

— Будешь танцевать со мной завтра? — Это было вовсе не то, что хотел сказать Ранд. Он не думал о танце с нею, но готов был отдать все, лишь бы не чувствовать себя таким дураком едва ли не при каждом разговоре с Эгвейн. Именно так он чувствовал себя и сейчас.

Эгвейн улыбнулась уголками рта.

— В полдень, — сказала она. — С утра я буду занята.

Донесся возглас Перрина: «Менестрель!»

Эгвейн повернулась в его сторону, но Ранд взял ее за руку:

— Занята? Чем?

Несмотря на прохладу, она откинула капюшон плаща и с напускной небрежностью поправила волосы. Последний раз, когда Ранд видел Эгвейн, ее волосы темными волнами ниспадали ниже плеч, и их удерживала красная лента; теперь же они были заплетены в длинную косу.

Он уставился на косу, словно та превратилась в ядовитую змею, потом украдкой глянул на Весенний Шест, который одиноко возвышался на Лужайке, готовый к завтрашнему празднику. Утром незамужние женщины будут танцевать вокруг Шеста. У Ранда комок застрял в горле. Ему как-то в голову не приходило, что Эгвейн достигнет брачного возраста одновременно с ним.

— Из того, что кому-то уже хватает лет, чтобы обзаводиться семьей, — проворчал он, — вовсе не вытекает, что они так и поступят. Тем более — сразу же.

— Конечно, нет. Или вообще никогда.

Ранд захлопал глазами:

— Никогда?

— Мудрая почти никогда не выходит замуж. Ты же знаешь, меня обучает Найнив. Она говорит, у меня есть дар, так что я могу научиться слушать ветер. Найнив говорит, не все Мудрые на это способны, даже если и заявляют, что могут слушать ветер.

— Мудрая! — присвистнул Ранд. Он не заметил, как угрожающе блеснули глаза Эгвейн. — Да Найнив будет здесь Мудрой еще пятьдесят лет! А может, и дольше. Ты что, собираешься провести у нее в ученицах всю жизнь?

— Есть другие деревни, — ответила запальчиво Эгвейн. — Найнив говорит, деревни к северу от Тарена всегда выбирают Мудрую из дальних мест. Считается, что тогда у нее в деревне не будет любимчиков.

Изумление Ранда растаяло столь же быстро, как и возникло.

— Не в Двуречье? Так я больше тебя не увижу...

— А тебе это не нравится? Что-то в последнее время ты и виду не подавал, что тебя волнует нечто подобное.

— Никто никогда не покидал Двуречья, — продолжал Ранд. — Разве что из Таренского Перевоза, но они там все с приветом. Мало чем схожи с народом Двуречья.

Эгвейн раздраженно вздохнула:

— Ладно, я, может, тоже с приветом. Может, мне хочется досмотреть чужие края, те, о которых я только слышала. Об этом ты когда-нибудь задумывался?

— Конечно, задумывался. Иногда даже мечтал, но я понимаю разницу между грезами и жизнью.

— А я так — нет? — взбешенно бросила девушка и резко повернулась к Ранду спиной.

— Я не о тебе, я о себе говорил. Эгвейн!

Она рывком оправила плащ, словно отгородившись от юноши стеной, и решительно сделала несколько шагов в сторону. Ранд расстроенно потер лоб. Как так происходит? Уже не первый раз она находила в его словах тот смысл, который он в них никогда не вкладывал. В ее теперешнем настроении любая его оплошность наверняка ухудшит положение, а он был совершенно уверен: почти все, что он скажет, будет ошибкой.

Тут к Ранду подошли Мэт и Перрин. Эгвейн и бровью не повела. Парни нерешительно посмотрели на нее, потом наклонились к Ранду.

— Морейн и Перрину дала монету, — сказал Мэт. — Как нам. — Он помолчал, потом добавил: — И он видел всадника.

— Где? — встрепенулся Ранд. — Когда? Кто еще его видел? Ты кому-нибудь говорил?

Перрин поднял большие ладони, останавливая поток вопросов:

— По вопросу за раз. Я заметил его на краю деревни, когда он следил за кузницей, вечером, в сумерках. У меня аж мурашки по коже забегали. Я сказал мастеру Лухану, вот только, когда он посмотрел, там никого не было. Он сказал, что меня обманули тени. Но пока мы гасили горн и убирали инструменты, он свой самый большой молот держал под рукой. Раньше он так никогда не делал.

— Значит, он тебе поверил, — сказал Ранд, но Перрин пожал плечами:

— Не знаю. Я спросил, зачем ему молот, если мне померещилось что-то среди теней, а он ответил что-то насчет волков, обнаглевших настолько, что стали появляться в деревне. Может, он решил, что я видел именно их, хотя мастер Лухан должен бы знать: я вполне могу отличить волка от человека верхом на коне, даже в вечернем сумраке. Я знаю, что я видел, и никому не заставить меня поверить в другое.

— Я тебе верю, — сказал Ранд. — Я тоже его видел.

Перрин удовлетворенно хмыкнул, словно раньше не был уверен в этом.

— О чем это вы говорите? — неожиданно раздался требовательный голос Эгвейн.

Ранду вдруг захотелось разговаривать шепотом. Знай он, что она их услышит, он бы так и сделал. Мэт и Перрин, с глупыми улыбками до ушей, наперебой принялись рассказывать Эгвейн о своих неожиданных встречах со всадником в черном плаще, но Ранд хранил молчание. Он был уверен, что знает, какие слова она скажет, когда его друзья закончат свои истории.

— Найнив оказалась права, — заявила Эгвейн куда-то в небо, едва двое юношей умолкли. — Ни одного из вас нельзя отпускать далеко от материнского подола. Люди ездят верхом на лошадях, это вам известно. Но из-за этого они не превращаются в страшилищ из менестрелевых сказок.

Ранд кивнул про себя — именно такого ответа он и ожидал. Тут же досталось от Эгвейн и ему:

— А ты эти слухи распускаешь. Порой ты, Ранд ал'Тор, как будто вообще ничего не понимаешь. Зима и так была страшной, а ты еще принимаешься пугать детей.

Ранд состроил кислую гримасу:

— Ничего я не распускаю, Эгвейн. Но я видел то, что видел, а видел я вовсе не фермера, ищущего заблудившуюся корову.

Эгвейн набрала полную грудь воздуха, но что она намеревалась сказать, никто не узнал: дверь гостиницы распахнулась, и из нее торопливо, будто за ним гнались, выскочил седой взлохмаченный человек.

Глава 4 МЕНЕСТРЕЛЬ

Дверь, грохнув, захлопнулась за спиной седого худого мужчины, который волчком крутанулся на месте и уставился на нее. Его можно было бы счесть высоким, если бы он не сутулился, но двигался он с живостью, создававшей обманчивое представление о его возрасте. Плащ мужчины выглядел лоскутным одеялом, заплатки всевозможных размеров и очертаний трепетали от каждого, даже самого легкого порыва ветра сотнями разноцветных пятен. На самом деле, как успел разглядеть Ранд, плащ был достаточно толстым, что бы там ни утверждал мастер ал'Вир: цветастые заплаты служили большей частью для украшения.

— Менестрель! — взволнованно прошептала Эгвейн.

Седой мужчина резко развернулся, плащ взметнулся в воздух, открыв длинную необычную куртку с мешковатыми рукавами и большими карманами. Густые, такие же белоснежные, как и волосы, висячие усы; угловатое его лицо наводило на мысль о дереве, пережившем суровые времена. Мужчина высокомерно указал на Ранда и его друзей чубуком своей трубки, длинным, с необычной резьбой. В воздухе повис дымный хвост. Голубые, все замечающие глаза впились в ребят из-под белых кустистых бровей.

Ранд с интересом рассматривал незнакомца, особенно его заинтересовали глаза. В Двуречье у всех были темные глаза, как и у большинства купцов и охранников, да и у всех, кого он видел в жизни. Конгары и Коплины насмехались над серыми глазами Ранда, пока однажды в конце концов он не съездил кулаком Эвалу Коплину по носу, — Мудрой пришлось тогда всерьез потрудиться. Ранд задумался: а есть ли в мире такие страны, где темных глаз нет ни у кого? Может, и Лан из таких краев?

— Что это за место такое? — спросил менестрель глубоким низким голосом, который звучал громче голоса обыкновенного человека. Его звуки даже на открытом воздухе будто заполняли огромное помещение и отражались от стен. — Какие-то недотепы из деревни на холме сказали мне, что до темноты я доберусь сюда, правда, забыв упомянуть, что для этого мне надо выехать до полудня. Когда я наконец достиг цели, продрогнув до костей и мечтая лишь о теплой постели, этот хозяин гостиницы брюзжал целый час, словно я какой-то приблудный свинопас и словно не меня ваш Совет Деревни пригласил показать свое искусство на этом вашем празднике. И он до сих пор даже не удосужился уведомить меня, что именно он — мэр. — Менестрель замолчал, переводя дыхание, окинул всех взглядом и сразу же продолжил: — И вот, когда я спустился вниз выкурить трубку перед камином и пропустить кружечку эля, в общем зале все мужчины уставились на меня, будто я самое меньшее — любимый родственничек, припершийся одолжить у них деньжат. Один престарелый дедуля взялся поучать меня, какие сказания мне следует рассказывать, а какие не нужно, а потом девчушка крикнула, чтоб я убирался, и пригрозила угостить меня хорошим ударом дубины, дабы я быстрее пошевеливался. Ну где это видано, чтобы так обращались с менестрелем?

На лицо Эгвейн стоило посмотреть: она широко раскрытыми от изумления глазами разглядывала менестреля, представшего перед нею во плоти, и удивление боролось в ней с желанием броситься на защиту Найнив.

— Прошу прощения, мастер Менестрель, — сказал Ранд. Он понимал, что самым глупейшим образом ухмыляется. — Это была наша Мудрая, и...

— Та маленькая стройная прелестница? — воскликнул менестрель. — Мудрая вашей деревни? Как, да в ее лета ей бы лучше кокетничать с молодыми парнями, а не предсказывать погоду и лечить болезни!

Ранд переступил с ноги на ногу. Он надеялся, что Найнив никогда не узнает о высказываниях менестреля. По крайней мере, пока не закончится его выступление. Перрин вздрогнул от слов менестреля, а Мэт беззвучно присвистнул, словно у них обоих появились одни и те же мысли.

— Мужчины — это Совет Деревни, — продолжал Ранд. — Уверен, они не хотели показаться невежливыми. Понимаете, мы только что узнали о войне в Гэалдане, о человеке, называющем себя Возрожденным Драконом. О Лжедраконе. Об Айз Седай, спешащих туда из Тар Валона. Совет старался выяснить, не окажемся ли мы здесь в опасности.

— Старые новости, даже в Байрлоне, — облегченно вздохнул менестрель, — а сюда вести доходят в самую последнюю очередь. — Он замолчал, оглянулся на деревенские дома и сухо добавил: — Или почти в последнюю. — Потом взгляд его зацепился за фургон, одиноко стоящий перед гостиницей, упираясь оглоблями в землю. — Вот как. По-моему, я там, в гостинице, признал Падана Фейна. — Голос его по-прежнему был глубок, но удивительная звучность исчезла, сменившись презрением. — Фейн всегда быстро приносит плохие вести, а самые худшие — еще быстрее. В нем больше от ворона, чем от человека.

— Мастер Фейн часто бывает в Эмондовом Лугу, мастер Менестрель, — сказала Эгвейн, нотка неодобрения проскользнула через стену восхищения. — Он всегда полон веселья, и хороших вестей Фейн приносит гораздо больше, чем недобрых.

Менестрель зыркнул на нее, потом широко улыбнулся:

— Какая премиленькая девица! К вашим волосам подошли бы бутоны роз. К сожалению, сейчас я не могу достать розы прямо из воздуха, но не затруднит ли вас постоять завтра рядом со мной во время моего представления? Чтобы подать мне флейту, когда я попрошу, и кое-какие прочие инструменты. Я всегда выбираю в помощницы самую очаровательную девушку, какую удастся мне найти.

Перрин тихо заржал, а Мэт, который и так едва сдерживал смех, захохотал во весь голос. Ранд обалдело захлопал глазами. Эгвейн свирепо посмотрела на него, и он даже не улыбнулся. Она выпрямилась и заговорила преувеличенно спокойным тоном:

— Благодарю вас, мастер Менестрель. Я буду рада помочь вам.

— Том Меррилин, — сказал менестрель. Они уставились на него. — Меня зовут Том Меррилин, а не мастер Менестрель. — Он подтянул пестрый плащ, и внезапно голос его вновь зазвучал будто в огромном зале: — Некогда Придворный Бард, сейчас я действительно достиг высокого звания Мастера Менестреля, однако зовут меня просто — Том Меррилин, а менестрель — всего лишь звание, которым я очень горд. — С этими словами он отвесил поклон, очень церемонно и при этом так искусно взмахнул полой плаща, что Мэт захлопал в ладоши, а Эгвейн задохнулась от восхищения.

— Мастер... э-э... мастер Меррилин, — произнес Мэт, не совсем уверенный в том, какую форму обращения из названных Томом Меррилином выбрать, — что сейчас происходит в Гэалдане? Вам что-нибудь известно об этом Лжедраконе? Или об Айз Седай?

— Парень, я что, похож на торговца? — буркнул менестрель, выбивая трубку, постукивая по ней ладонью. Он засунул ее внутрь то ли плаща, то ли куртки — Ранд не поручился бы за то, куда и как она исчезла. — Я — менестрель, а не разносчик сплетен. И стою на том, чтобы ничего не знать об Айз Седай. Так намного спокойнее.

— Но война, — с жаром заикнулся было Мэт, однако его сразу же оборвал мастер Меррилин:

— В войнах, паренек, одни глупцы убивают других глупцов по самому глупому поводу. Каждый должен зарубить это себе на носу. Я здесь — из-за своего искусства. — Неожиданно он ткнул пальцем в Ранда: — Вот ты, приятель. Ты высокий. Ты еще не совсем вырос, но сомневаюсь, что в округе найдется мужчина твоего роста. И еще, держу пари, мало у кого в деревне глаза такого цвета. С рукоятью топора за плечами ты — айилец, такой же высокий. Как твое имя, парень?

Ранд нерешительно назвался — в растерянности, потешается над ним этот человек или нет, а менестрель уже принялся за Перрина:

— А ты сложением почти огир. Очень похоже. Как тебя зовут?

— Ну, если я еще встану себе на плечи, — засмеялся Перрин. — Боюсь, я и Ранд всего-навсего простые люди, мастер Меррилин, а не выдуманные твари из ваших сказаний. Я — Перрин Айбара.

Том Меррилин дернул себя за ус:

— Вот как. Выдуманные создания из моих сказаний. Выдуманные, да? Сдается мне, вы, парни, порядком попутешествовали.

Ранд держал рот на замке: наверняка сейчас они стали мишенью для шутки, но Перрин заговорил:

— Мы все доходили до Сторожевого Холма и Дивен Райд. Не многие тут забирались так далеко. — Он не хвастался: Перрин редко хвастался, это было не в его привычке. Он говорил лишь правду.

— Мы все повидали Трясину, — добавил Мэт, а вот в его голосе слышалось хвастовство. — Это болото на дальнем конце Мокрого Леса. Там вообще никто не бывает — везде полно топей и зыбучих песков, — только мы. И к Горам Тумана никто не ходит, а мы ходили один раз. Во всяком случае, к их подножию.

— Вот так далеко, да? — негромко проговорил менестрель, теперь не переставая поглаживать усы. Ранду показалось, что этим он скрывает улыбку, и юноша заметил, как Перрин хмурится.

— Заходить в горы — к несчастью. — Мэт будто оправдывался, что не ходил дальше. — Это всем известно.

— Это совершенная глупость, Мэтрим Коутон, — гневно прервала его Эгвейн. — Найнив говорит... — Она осеклась, щеки ее порозовели, а взгляд, которым она окинула Тома Меррилина, отнюдь не светился дружелюбием, как раньше. — Неправильно, так... Это не... — Девушка покраснела еще больше и умолкла. Мэт прищурился, словно ему в голову закралось подозрение о том, каким должно было быть продолжение.

— Ты права, дитя, — сказал сокрушенно менестрель. — Я смиренно прошу прощения. Я здесь для того, чтобы выступать и веселить людей. Ах, ах, всегда мой язык доставляет мне неприятности!

— Может, мы и не странствовали так далеко, как вы, — решительно заявил Перрин, — но какое значение может иметь то, насколько высок Ранд?

— Сейчас-сейчас, парень. Чуть погодя я дам тебе возможность попробовать поднять меня, но ты не сможешь оторвать мои ноги от земли. Ни ты, ни твой высокий друг — Ранд, правильно? — и никто другой. Ну, что вы об этом думаете?

Перрин насмешливо фыркнул:

— Думаю, могу поднять вас прямо сейчас.

Но когда он шагнул вперед, Том Меррилин жестом остановил его:

— Позже, парень, позже. Когда соберется побольше зевак. Артисту нужна публика.

С того момента, как из гостиницы появился менестрель, на Лужайке собралось десятка два человек — от молодых мужчин и девушек до детей, которые, затаив дыхание и с широко раскрытыми глазами, выглядывали из-за спин более старших зрителей. Все словно бы ждали от менестреля каких-то чудес. Седой мужчина оглядел стоящих вокруг него — как будто пересчитывая их, — затем едва заметно качнул головой и вздохнул:

— По-моему, лучше кое-что вам показать, так, маленький образчик. Такой, чтоб вы смогли поделиться впечатлениями с другими. А? Просто небольшой кусочек того, что вы увидите завтра на своем празднике.

Менестрель отступил на шаг назад, затем внезапно, одним прыжком, изогнувшись и сделав в воздухе сальто, оказался на кромке старого фундамента, лицом к зрителям. Более того, в его руках, едва он успел приземлиться, затанцевали три шарика — красный, белый и черный.

Вздох изумления и удовольствия пронесся над зрителями. Даже Ранд позабыл о своей досаде. Он улыбнулся Эгвейн и получил в ответ восхищенную улыбку, затем они оба повернули головы и с нескрываемым интересом стали смотреть на менестреля.

— Вы хотите услышать сказания? — торжественно заговорил Том Меррилин. — Хорошо, вы их услышите. Я сделаю так, что они оживут у вас перед глазами. — Откуда ни возьмись к трем шарикам добавился синий, потом — зеленый и желтый. — Сказания о великих войнах и великих героях, для мальчиков и для мужей. Для женщин и девочек, полный Цикл Аптаригайн. Сказания об Артуре Пейндраге Танриале, Артуре Ястребином Крыле. Артуре, Верховном Короле, который когда-то правил всеми землями от Айильской Пустыни до Океана Арит, и даже теми, что лежат еще дальше. Дивные истории о необычных народах и чужих землях, о Зеленом Человеке, о Стражах и троллоках, об огир и Айил. Тысяча Сказаний об Анла, Мудрой Советнице. «Джаэм Победитель Великанов». Как Сюза приручила Джейина Далекоходившего. «Мара и три глупых короля».

— Расскажите нам о Ленне! — выкрикнула Эгвейн. — О том, как он летал на луну в брюхе у огненного орла. Расскажите о его дочери Салии, что странствует среди звезд.

Ранд скосил глаза на Эгвейн, но она вся была захвачена речами менестреля. Ей никогда не нравились истории о приключениях и долгих странствиях. Любимыми у нее были забавные рассказы, еще она отдавала предпочтение историям, где женщины хитростью брали верх над теми, кто считался самым умным. Ранд был уверен: она попросила исполнить сказание о Ленне и Салии с тем, чтобы сунуть колючку ему под рубаху. Несомненно, она могла бы понять, что большой мир — не место для народа Двуречья. Слушать сказания о приключениях, даже мечтать о приключениях — это одно, и совсем другое — когда они происходят с тобой.

— А-а, эти старые предания, — сказал Том Меррилин, и танец разноцветных шариков вдруг изменился, разбившись на два отдельных кольца по три шара. — Предания из той Эпохи, что, как поговаривают, предшествовала Эпохе Легенд. А может, и еще более древней. Но я, представьте себе, знаю все предания об эпохах, которые уже миновали и которые еще предстоят. Об Эпохах, когда люди были владыками неба и звезд, и об Эпохах, когда человек мог бродить с животными как брат, и об Эпохах Чудес, и об Эпохах Ужаса. Об Эпохах, которые кончились огнем, дождем пролившимся с небес, и об Эпохах, последний час которых пришел со снегом и льдом, покрывшими землю и моря. Я знаю все предания, и я все расскажу вам. Сказания о Великане Моске, о его Огненном Копье, что протягивалось через весь мир, и о войнах, что он вел с Элсбет, Королевой Всего Сущего. Сказание о Целительнице Матрис, Матери Дивного Инда.

Шарики летали теперь между руками Тома Меррилина двумя сплетающимися кольцами. Он говорил нараспев и медленно поворачивался, словно оценивая, какое впечатление он произвел на зрителей.

— Я расскажу вам о конце Эпохи Легенд, о Драконе, о его попытке выпустить Темного в мир людей. Я расскажу вам о Времени Безумия, когда Айз Седай разбили мир вдребезги; о Троллоковых Войнах, когда люди бились с троллоками за господство над землей; о Войне Ста Лет, когда люди сражались с людьми и возникали государства наших дней. Я расскажу о приключениях мужчин и женщин, богатых и бедных, великих и малых, гордых и скромных. Осада Столпов Неба. «Как Достойная Кэрил мужа от храпа излечила». Король Дэрит и Падение Рода...

Внезапно все кончилось. Том просто подхватил шарики в воздухе и умолк на полуслове. Ранд не заметил, когда к слушателям присоединилась Морейн. Подле нее, у плеча, находился Лан, но, чтобы увидеть его, Ранду пришлось посмотреть дважды. Минуту Том глядел на Морейн искоса, замерев на месте и лишь пряча шарики в рукава просторной куртки. Потом поклонился ей, широко отведя в сторону полу плаща.

— Прошу прощения, но вы наверняка не местная?

— Леди! — с жаром произнес свистящим шепотом Ивин. — Леди Морейн.

Том прищурился, потом поклонился еще ниже:

— Еще раз прошу прощения... э-э... леди. Я не хотел показаться непочтительным.

Морейн жестом отмахнулась от извинений:

— Не волнуйтесь, все в порядке, Мастер Бард. И зовите меня просто Морейн. Да, я здесь чужая, путник, как и вы, далеко от дома и близких. Для чужака мир может стать опасным местом.

— Леди Морейн собирает предания, — влез в разговор Ивин. — Предания о том, что происходило в Двуречье. Только не знаю, что же, заслуживающее сказания, могло бы здесь случиться.

— Надеюсь, вам понравятся и мои предания... Морейн.

Том наблюдал за ней с явной опаской. Похоже, встреча с нею не обрадовала его. Ранд вдруг задумался, какие развлечения могут быть у такой леди, как она, в городе — например, в Байрлоне или в Кэймлине. Наверняка им не сравниться с выступлением менестреля.

— Это вопрос вкуса, Мастер Бард, — ответила Морейн. — Некоторые истории я люблю, некоторые — нет.

Том тем не менее склонился еще ниже:

— Уверяю вас, ни одна из моих историй не покажется вам неприятной. Они доставят вам удовольствие и развлекут вас. И вы оказываете мне слишком высокую честь. Я простой менестрель, и ничего более.

Морейн ответила на его поклон снисходительным кивком. На миг она показалась не просто леди, как назвал ее Ивин, милостиво принимающей подношение от одного из подданных, а кем-то более важным. Потом она повернулась и пошла в сторону, Лан — следом: волк, идущий по берегу рядом с плавно скользящим по водной глади лебедем. Том долго смотрел на них, насупив густые брови и поглаживая длинные усы костяшками пальцев, смотрел до тех пор, пока они не оказались на середине Лужайки. Ему это вовсе не по душе, подумал Ранд.

— Вы еще немного пожонглируете, а? — задал вопрос Ивин.

— Глотать огонь! — воскликнул Мэт. — Мне хочется посмотреть, как вы глотаете огонь.

— Арфу! — раздался голос из толпы. — Поиграйте на арфе!

Кто-то потребовал еще и флейту.

В этот момент дверь гостиницы отворилась, и оттуда вывалился Совет Деревни, следом показалась Найнив. Падана Фейна Ранд не разглядел: скорей всего, торговец решил остаться в гостиничном тепле и уюте, в компании с подогретым вином.

Пробормотав что-то о «крепком бренди», Том Меррилин тут же спрыгнул с древнего фундамента. Игнорируя крики зрителей, он устремился в гостиницу мимо членов Совета, проскользнув в дверь, прежде чем все они успели выйти.

— Что он о себе возомнил? Он кто вообще, менестрель или король? — раздраженно бросил Кенн Буйе. — Спросите меня, и я скажу: уйма денег, и все впустую.

Бран ал'Вир чуть повернулся, проводив взглядом менестреля, потом покачал головой:

— Этот человек может доставить больше хлопот, чем он того стоит.

Найнив, занятая своим плащом, громко фыркнула:

— Беспокойся о менестреле, если есть охота, Бранделвин ал'Вир. В Эмондовом Лугу, по крайней мере, хоть он может сказать о Лжедраконе побольше вашего. Но как бы ты не тревожился, здесь есть и еще кое-кто, о ком тебе следовало бы побеспокоиться.

— С вашего позволения, Мудрая, — твердо сказал Бран, — будьте любезны оставить на мое усмотрение тех, кто мог бы меня обеспокоить. Госпожа Морейн и мастер Лан — постояльцы в моей гостинице и добропорядочные, я бы сказал, респектабельные люди. Никто из них не обзывал меня глупцом перед всем Советом. Никто из них не говорил Совету, что не у всех его участников хватает ума.

— Похоже, половине из них я еще и польстила, — парировала Найнив. Она зашагала прочь, ни разу не оглянувшись, оставив Брана двигать челюстью в поисках достойного ответа.

Эгвейн обернулась к Ранду, словно собиралась с ним заговорить, затем вместо этого бросилась за Мудрой. Ранд понимал, что должен быть способ удержать ее в Двуречье, но то, до чего смог додуматься, он не был готов принять, даже если этого хочет она. И то, что девушка столько раз заявляла о своем нежелании, заставляло его чувствовать себя еще хуже.

— Этой молодухе нужно замуж, — заворчал Кенн Буйе, покачиваясь на носках. Багровое лицо его потемнело больше прежнего. — Ей недостает должного уважения к мужчинам. Мы — Совет Деревни, а не мальчишки, подметающие ее двор, и...

Мэр устало выдохнул через нос и внезапно повернулся к старому кровельщику:

— Замолчи, Кенн! Хватит поступать так, словно ты Айил с черной повязкой на лице! — Худой кровельщик, оторопев, застыл, вытянувшись на носках. Никогда мэр не позволял гневу брать над ним верх. Бран свирепо смотрел на Кенна. — Сгореть мне на месте, но нам нужно заняться более насущными делами, чем обсуждение этих глупостей. Или ты хочешь доказать правоту Найнив?

С этими словами он, тяжело шагая, вернулся в гостиницу и захлопнул за собой дверь.

Члены Совета глянули на окаменевшее лицо Кенна, потом двинулись в разные стороны — все, кроме Харала Лухана, который, негромко о чем-то говоря, пошел рядом с кровельщиком. Кузнец был единственным человеком, кто мог убедить Кенна внять голосу разума.

Ранд направился навстречу отцу, его друзья потянулись за ним.

— Я ни разу не видел мастера ал'Вира таким взбешенным, — было первое, что сказал Ранд, получив от Мэта полный недовольства взгляд.

— Мэр и Мудрая редко приходят к согласию, — сказал Тэм, — а сегодня согласия между ними меньше обычного. Вот и все. То же самое в любой деревне.

— А что о Лжедраконе? — задал Мэт вопрос, к которому добавилось нетерпеливое ворчание Перрина:

— Что об Айз Седай?

Тэм медленно покачал головой:

— Мастер Фейн знает не намного больше того, что уже успел сказать. Для нас мало интересного. Битвы выиграны или проиграны. Города сданы или снова отбиты. Все — в Гэалдане, хвала Свету. За его пределы война не вышла, или же это последнее, о чем узнал мастер Фейн.

— Про битвы мне интересно, — произнес Мэт, а Перрин добавил:

— Что он про них сказал?

— Для меня битвы интереса не представляют, Мэтрим, — сказал Тэм. — Но я уверен, что попозже он с радостью все про них вам выложит. Главное, нам не следует тревожиться о них здесь, — как решил Совет. Мы не видим причин, по которым Айз Седай могут появиться тут на пути на юг. Что касается обратного путешествия, я думаю, вряд ли им захочется проезжать через Лес Теней и переправляться через Белую.

Ранд и его друзья при этих словах насмешливо фыркнули. Имелось три причины, по которым никто не появлялся в Двуречье иначе как с севера — со стороны Таренского Перевоза. Первая, разумеется, — Горы Тумана, возвышающиеся на западе, а на востоке путь надежно перекрывала Трясина. На юге текла река Белая, получившая свое название от пены, вскипающей в бурлящем столкновении быстрого потока со скалами и валунами. А за Белой лежал Лес Теней. Мало кто из двуреченцев когда-либо переправлялся через Белую, и совсем немногие из них смогли вернуться. Лес Теней протянулся на юг, по всеобщему мнению, на сотню или даже больше миль, без дорог и жилья, но зато там было полным-полно волков и медведей.

— Значит, для нас все этим и кончится, — сказал Мэт. В голосе его слышалось по меньшей мере разочарование.

— Не совсем, — отозвался Тэм. — Послезавтра мы отправим людей в Дивен Райд, в Сторожевой Холм и еще в Таренский Перевоз договориться о том, чтобы выставить дозоры. Верховые вдоль Белой и Тарена, а между ними пешие. Сделать бы это сегодня, но со мною согласился один мэр. Остальным никак не решиться попросить кого-нибудь провести весь Бэл Тайн верхом на лошади, носясь по всему Двуречью.

— Но, по-моему, вы говорили, что нам тревожиться не о чем, — сказал Перрин, и Тэм отрицательно качнул головой:

— Я сказал, что не следует, я не говорил, что не должны. Я знавал людей, погибших потому, что они были убеждены: того, что случиться не может, никогда и не случится. Кроме того, сражения сорвут с насиженных мест разный люд. Большинство будут лишь стараться обрести защиту, но другие станут искать возможность поживиться в смуте. Первым мы протянем руку помощи, но вторым мы должны быть готовы дать от ворот поворот.

Внезапно заговорил Мэт:

— А можем и мы поучаствовать в этом деле? Я, например, очень хочу. Знаете, я могу ездить верхом, как и всякий в деревне.

— Тебе хочется несколько недель холода и скуки, сна урывками под открытым небом? — засмеялся Тэм. — Наверняка это все, что там будет. Надеюсь, только это. Мы далеко в стороне даже от пути беженцев. Но если ты решился, поговори с мастером ал'Виром. Ранд, нам пора отправляться, обратно на ферму.

Ранд заморгал от неожиданности:

— Я думал, мы останемся на Ночь Зимы.

— Дела требуют позаботиться о ферме, и ты мне будешь нужен.

— Даже если так, мы все равно можем задержаться на пару часов. И еще я хотел вызваться в дозор.

— Мы отправляемся немедленно, — отрезал отец Ранда тоном, не терпящим возражений. Потом, более мягко, добавил: — Завтра мы вернемся, и у тебя будет время переговорить с мэром. И на Праздник времени хватит. А сейчас у тебя есть пять минут, потом встречаемся в конюшне.

— Ты пойдешь со мной и Рандом в дозорные? — спросил Мэт у Перрина, когда Тэм ушел. — Готов поспорить, ничего подобного раньше в Двуречье не случалось. Что ж, если мы доберемся до Тарена, нам, может, удастся увидеть даже солдат и кто знает, что еще. Даже Лудильщиков.

— Думаю, пойду с вами, — медленно сказал Перрин, — если я не буду нужен мастеру Лухану, вот так.

— В Гэалдане война, — перебил его Ранд. С трудом он понизил голос: — Война в Гэалдане, Айз Седай Свет знает где, и ни первого, ни второго здесь нет. Зато есть человек в черном плаще, или вы о нем уже забыли?

Два его друга смущенно переглянулись.

— Извини, Ранд, — пробормотал Мэт. — Но не так уж часто выпадает случай сделать что-то поинтересней, чем подоить коров моего па. — Он выпрямился под удивленными взглядами. — Да, я их дою, и к тому же каждый день.

— Черный всадник, — напомнил друзьям Ранд. — Что, если он кому-то наделает бед?

— Может, он беженец, спасающийся от войны, — с сомнением сказал Перрин.

— Кто бы он ни был, — заявил Мэт, — дозоры его найдут.

— Возможно, — сказал Ранд, — но похоже, он исчезает, когда ему хочется. Лучше, если они будут знать об этом, когда станут его искать.

— Мы расскажем обо всем мастеру ал'Виру, когда вызовемся в дозор, — сказал Мэт, — он расскажет Совету, а они передадут караульным.

— Совет! — недоверчиво сказал Перрин. — Нам очень повезет, если мэр не расхохочется нам в лицо. Мастер Лухан и отец Ранда и без того уже думают, что мы оба от теней шарахаемся.

Ранд вздохнул:

— Если мы хотим рассказать о всаднике, то можно сделать все прямо сейчас. Сегодня мэр будет смеяться не громче, чем завтра.

— Может, — сказал Перрин, искоса глянув на Мэта, — нам попробовать отыскать еще кого-нибудь, кто его видел? Сегодня вечером мы расспросим в деревне каждого.

Мэт помрачнел, но ничего не сказал. Все поняли, что Перрин имел в виду: нужно найти других свидетелей, понадежнее Мэта.

— Завтра он не станет смеяться громче, — добавил Перрин, заметив нерешительность Ранда. — Когда мы пойдем к мэру, я бы с радостью взял с собой еще кого-нибудь. Мне сгодится хоть половина деревни.

Ранд задумчиво кивнул. Он уже почти слышал, как смеется мастер ал'Вир. Побольше свидетелей точно не повредит. И если они трое заметили этого типа, то и другие наверняка его видели. Должны были видеть.

— Ладно, завтра. Вы вдвоем вечером найдете, кого сможете, и завтра мы пойдем к мэру. А после...

Парни молча смотрели на него, и ни один не задал вопрос, что будет, если им не удастся найти никого, кто бы видел человека в черном плаще. Тем не менее вопрос ясно читался в их глазах, и ответа на него у Ранда не было. Он тяжело вздохнул.

— Мне, пожалуй, пора идти. А то отец уже, наверное, гадает, куда это я запропастился.

Провожаемый словами прощания, он спешным шагом прошел во двор конюшни, где, упершись в землю оглоблями, стояла двуколка с большими колесами.

Конюшня представляла собой длинное, узкое строение с высокой двускатной соломенной крышей. Внутри, по обе стороны от прохода, располагались стойла, устланные соломой. Свет, проникающий из открытых двойных дверей на обоих концах конюшни, не мог рассеять царящий тут сумрак. В восьми стойлах хрупали овсом лошади торговца, в шести других переступали копытами тяжеловозы-дхурраны мастера ал'Вира, которых он обычно сдавал внаем, когда фермерам нужно было вывезти груз, что оказывался не под силу их лошадям. Из остальных стойл заняты были всего лишь три. Ранд прикинул в уме, что без труда мог бы определить, кому какое животное принадлежит. Высокий, широкогрудый черный жеребец, который яростно встряхивал головой и прядал ушами, наверняка конь Лана. Холеная белая кобыла с выгнутой шеей, которая переступала ногами с той же грацией, как и танцующая девушка, пусть даже и в стойле, могла принадлежать только Морейн. Третья незнакомая лошадь, мускулистый, поджарый мерин бурой масти, в самый раз подходил Тому Меррилину.

Тэм стоял в глубине конюшни, держа Белу под уздцы и негромко разговаривая с Хью и Тэдом. Не успел Ранд сделать и двух шагов внутрь конюшни, как его отец кивнул конюхам, вывел Белу и без слов взял Ранда под руку, проходя мимо него.

Они молча запрягли косматую кобылу. Тэм выглядел так глубоко погруженным в свои мысли, что Ранд держал язык за зубами. Он вообще и не думал, что ему удастся убедить отца в существовании всадника в черном плаще — еще меньше, чем мэра. Завтра, когда друзья найдут кого-нибудь из тех, кто видел этого человека, времени на все будет достаточно. Если они вообще найдут хоть кого-то.

Когда двуколка, дернувшись, покатила вперед, Ранд, быстрым шагом идя сбоку от повозки, подхватил с ее задка лук, неловко повесил колчан на пояс. У последнего ряда деревенских домов он наложил на оружие стрелу, приподнял лук и наполовину натянул тетиву. Вокруг ничего не было видно, не считая деревьев, по большей части без листьев, но плечи его напряглись. Черный всадник мог настичь их раньше, чем они узнали бы об этом. Тогда не хватит времени натянуть тетиву лука, если только Ранд не будет готов к стрельбе заранее.

Он знал, что долго так удерживать лук не сможет. Ранд сам смастерил этот лук, и Тэму, одному из немногих в округе, удавалось натянуть тетиву оружия полностью, до щеки. Юноша решил выбросить черного всадника из головы и думать о чем-нибудь другом. Но это оказалось непросто — кругом темной стеной стоял лес, и плащи хлопали на ветру.

— Отец, — в конце концов сказал Ранд, — я не понимаю, зачем Совету понадобилось расспрашивать Падана Фейна. — С усилием он оторвал взгляд от леса и посмотрел мимо Белы на Тэма. — По-моему, решение вы приняли сразу же, прямо у фургона. Мэр пугается любого недоумка, толкующего об Айз Седай и Лжедраконе здесь, в Двуречье.

— У каждого человека свои странности, Ранд. Даже у лучших из людей. Возьми Харала Лухана. Мастер Лухан — сильный и храбрый мужчина, но он смотреть не может на то, как забивают скот. Становится бледный как полотно.

— А какое это имеет отношение хоть к чему-то? Всем известно, что мастер Лухан не выносит вида крови, и никто, кроме Коплинов и Конгаров, и в голову этого не берет.

— Сейчас объясню, парень. Люди не всегда думают или ведут себя так, как ты мог бы ожидать. Эти люди... пусть град вбивает их зерно в грязь, пусть ветер срывает крыши в округе, пусть волки убивают половину их скота, а они закатают рукава и начнут все сызнова. Они бы поворчали, но у них нет лишнего времени. Но только подкинь им мысль об Айз Седай и Лжедраконе в Гэалдане, и вскоре они станут задумываться о том, что Гэалдан не так далеко, хоть и по ту сторону Леса Теней, о том, не слишком ли близко к востоку от нас проходит прямая дорога от Тар Валона до Гэалдана. Как будто Айз Седай вместо пути через Кэймлин и Лугард выберут буераки в глухомани! К завтрашнему утру половина деревни пребывала бы в убеждении, что вся та война вот-вот обрушится на нас. Переубедить их — дело не одной и не двух недель. Веселенький получился бы Бэл Тайн! Поэтому Бран и подбросил им другую тему для размышлений раньше, чем они сами успели додуматься до чего-нибудь иного. Они увидели, что Совет занялся обсуждением новостей, и к этому времени люди услышат, что мы решили. Люди выбрали нас в Совет Деревни потому, что верят: мы основательно обдумаем состояние дел и придем к решению, которое будет наилучшим для всех. Они полагаются на нас. Даже на мнение Кенна, который, по-моему, посторонним многого не говорит. Во всяком случае, люди услышат, что тревожиться не о чем, и поверят. Это не означает, что они не могли бы прийти к тому же выводу или что они не пришли бы в конечном счете к нему, но Совет поступил так вот почему: он не хотел испортить Праздник, и теперь никто не будет неделями мучиться тревожными мыслями о том, что вряд ли произойдет. Если же все так плохо сложится и это случится... что ж, дозоры вовремя нас предупредят, и мы сделаем все, что сможем. Хотя я по-настоящему не верю, что дела обернутся именно так.

Ранд надул щеки. По-видимому, быть членом Совета гораздо более сложное дело, чем он предполагал. Двуколка с громыханием катилась по Карьерной Дороге.

— Кто-нибудь кроме Перрина видел того странного всадника? — спросил Тэм.

— Мэт, но... — Ранд моргнул, потом уставился на отца поверх спины Белы: — Ты мне веришь? Мне нужно вернуться. Я должен им рассказать!

Ранд уже повернулся, готовый бежать обратно в деревню, но окрик Тэма остановил его.

— Постой, парень, погоди! Неужели ты думаешь, что я без всякой причины так долго откладывал наш разговор?

Ранд неохотно вновь пошел рядом с поскрипывающей двуколкой; впереди терпеливо шагала Бела.

— Теперь ты веришь? Почему мне нельзя рассказать другим?

— Очень скоро они узнают. По крайней мере, Перрин. Насчет Мэта я не уверен. Как можно быстрее нужно доставить известия на фермы, ведь через час-другой в Эмондовом Лугу всем старше шестнадцати — по крайней мере тем, у кого есть голова на плечах, — будет известно, что рядом прячется чужак, которого вряд ли кто пригласил бы на Праздник. Зима была и без того плоха, чтобы еще вдобавок перепугать младших до полусмерти.

— На Праздник? — сказал Ранд. — Если бы ты видел его, то захотел бы, чтобы он держался подальше от деревни, миль так за десять, не ближе. Или, может, за сотню.

— Может, и так, — спокойно сказал Тэм. — Возможно, он лишь беженец, спасающийся от смуты в Гэалдане, или, более вероятно, вор, который надеется, что здесь ему воровать будет легче, чем в Байрлоне или в Таренском Перевозе. Пускай даже так, но ни у кого в округе нет лишнего, чтобы позволить украсть что-нибудь. Если человек бежит от войны... ну, это все равно не оправдание тому, что он пугает людей. Когда караульные возьмутся за дело, они либо обнаружат, либо отпугнут его.

— Надеюсь, дозоры его отпугнут. Но почему ты поверил мне теперь, хотя утром считал, что мне все померещилось?

— Тогда, парень, я поверил своим глазам, а они ничего не увидели. — Тэм качнул седеющей головой. — Похоже, только молодые видят этого типа. Все вышло наружу, когда Харал Лухан упомянул о том, что Перрин от теней вздрагивает. Его к тому же видел старший сын Джона Тэйна, а еще — сынишка Сэмила Кро, Бандри. Ладно, когда четверо заявляют, что они видели нечто, — и все надежные ребята, — мы стали думать: может, это и существует, неважно, видим мы его или нет. Разумеется, все, за исключением Кенна. Так или иначе, именно поэтому мы направляемся домой. Если никого из нас не будет, этот чужак, глядишь, натворит там бед. Я бы и завтра не возвращался, не будь Праздника. Но мы не станем узниками в собственных домах только потому, что где-то поблизости шатается этот тип.

— Я не знал о Бане и Леме, — сказал Ранд. — Перрин с Мэтом хотели сходить завтра к мэру, но мы опасались, что он нам не поверит.

— Седина в волосах — не короста в мозгах, — сухо сказал Тэм. — Так что давай, гляди в оба. Может, я тоже ухитрюсь его заметить, появись он еще.

Ранд послушно стал глядеть в оба, как и было ведено. Он удивился, поняв, что шаг его стал легче. С плеч будто камень свалился. Страх не исчез, но был теперь не таким гнетущим. Он и Тэм, как и утром, шагали по Карьерной Дороге одни, но каким-то образом Ранд чувствовал, что с ними — вся деревня. Разница была в том, что другие теперь тоже знали и верили. Не существовало ничего такого, что мог бы сделать всадник в черном плаще и с чем не могли бы сообща справиться жители Эмондова Луга.

Глава 5 НОЧЬ ЗИМЫ

Ко времени, когда двуколка достигла фермы, солнце уже прошло половину своего пути к закату. Жилой дом на ферме был не очень большим и мало чем напоминал некоторые разросшиеся усадьбы дальше к востоку, — те поселения росли год от года, расширяясь, чтобы вместить в себя многочисленные семейства: в Двуречье под одной крышей зачастую жили три-четыре поколения семьи, включая всевозможных тетушек, дядюшек, кузенов и племянников. В этом отношении Тэм и Ранд совсем не походили на остальных фермеров: в Западном Лесу только они вели хозяйство вдвоем.

В доме без всяких пристроек почти все комнаты находились на первом этаже. На втором этаже были только две спальни да чердачная кладовая — в мансарде под самой крышей с крутыми скатами. Если не считать того, что после зимних вьюг на крепких деревянных стенах почти не осталось побелки, дом был в хорошем состоянии и ремонта не требовал. Солома на крыше подновлена, а двери и ставни — выровнены и ладно пригнаны, петли смазаны.

Дом, сарай и каменный загон для овец располагались в углах треугольного двора фермы, на который отважились выйти прогуляться несколько цыплят — в надежде выкопать что-нибудь из мерзлой земли. Возле загона стояли открытый навес, где стригли овец, и каменный наклонный желоб поилки. Неподалеку от полей, между двором и деревьями, смутно вырисовывался высокий конус сушильни над плотно пригнанными досками ее стены. Немногие из фермеров в Двуречье могли прожить только продажей шерсти и табака.

Ранд заглянул в загон, и на него уставился вожак стада, баран с тяжелыми витыми рогами, но остальные черномордые овцы продолжали безмятежно лежать или стоять, уткнувшись в кормушки. На боках у них курчавилась густая шерсть, но для стрижки было еще очень холодно.

— Не думаю, чтобы здесь появлялся человек в черном плаще. — Ранд повернулся к отцу, который медленным шагом обходил дом, держа наготове копье и внимательно осматривая почву. — Овцы не были бы так спокойны, появись тот поблизости.

Тэм кивнул, но обхода не прервал. Обойдя вокруг дома, он осмотрел землю возле сарая и овечьего загона. Тэм проверил даже коптильню и сушильню. Потом вытянул ведро воды из колодца, зачерпнул из него пригоршню, понюхал воду, осторожно коснулся кончиком языка. Внезапно Тэм рассмеялся и одним глотком воду выпил.

— По-моему, его не было, — сказал он Ранду, вытирая руку о куртку. — Из-за этих людей и лошадей, которых не могу ни увидеть, ни услышать, я на все смотрю шиворот-навыворот. — Он перелил воду из колодезного ведра в другое и направился к дому — с копьем в одной руке и ведром в другой. — Я что-нибудь сготовлю на ужин. И раз уж мы здесь, не помешало бы сделать кое-какую работенку.

Ранд поморщился, с сожалением подумав о Ночи Зимы в Эмондовом Лугу. Но Тэм прав. Работы на ферме всегда невпроворот; не успеешь развязаться с одной, как приспели еще две. Он поколебался, но лук и колчан далеко убирать не стал. Если появится этот жуткий всадник, то под рукой лучше иметь не только мотыгу.

Первым делом нужно заняться Белой. Ранд распряг ее, отвел в сарай. Поставив лошадь в стойло рядом с коровой, он сбросил плащ и, обтерев кобылу пучками сухой соломы, вычистил ее парой скребниц. Взобравшись по узкой лестнице на сеновал, сбросил для лошади сена. Подумав, Ранд высыпал в кормушку Белы ковш овса, хотя его оставалось маловато и, если не потеплеет, запас придется растягивать надолго. Корову доили только утром, еще до света, правда, теперь, пока цепко держалась зима, молока она давала раза в четыре меньше обычного.

Овцам корма было задано на два дня — их бы сейчас выпустить на выпасы, но ничто в округе такого названия не заслуживало, — и Ранд только долил им воды. Яйца тоже нужно собрать. Их оказалось всего три. Куры, похоже, набрались ума-разума и научились их прятать лучше.

Взяв мотыгу, Ранд направлялся за дом, к огороду, когда Тэм вышел во двор, уселся на скамейку перед сараем и, прислонив рядом копье, принялся чинить упряжь. Лук, лежавший на плаще в шаге от Ранда, излишней предосторожностью теперь не казался.

Немногие сорняки пробились на свет, но их оказалось гораздо больше, чем всего остального. Капуста задержалась в росте, лишь местами показались всходы бобов и гороха, а на свеклу не было даже намека. Конечно, посажено было еще не все, только небольшая часть, в надежде, что холода успеют закончиться и удастся собрать урожай до того, как погреб опустеет. Много времени прополка не отняла, что в прошлые годы обрадовало бы Ранда, но сейчас он задумался: что они будут делать, если в этот год не удастся ничего собрать? М-да, не очень-то приятная мысль. Так, теперь — дрова.

Ранду казалось: долгие годы уже миновали с тех пор, когда ему не нужно было колоть дрова. Но жалобы и брюзжание тепла в доме не сохранят, так что он сходил за топором, прислонил лук с колчаном к колоде и принялся за работу. Сосна — для жаркого, быстрого пламени, дуб — для долгого огня. Вскоре Ранд вспотел и сбросил с себя плащ. Когда рядом с ним выросла груда поленьев, он уложил их в поленницу у стены дома, рядом с уже готовыми штабелями дров. Почти все они доходили до крыши. Обычно к весне от поленниц мало что оставалось и об их пополнении не заботились, но в этот год все было по-иному. Колоть и укладывать, колоть и укладывать — Ранд целиком ушел в ритм работы с топором и укладки штабелей. Рука Тэма, коснувшаяся плеча юноши, вернула того к реальности, и на миг он от неожиданности зажмурился.

Пока Ранд работал, подкрались серые сумерки, и быстро наползала ночная мгла. Бледно-тусклая луна тяжело расплылась на верхушках деревьев, словно готовая сорваться и упасть на голову. Ветер стал холоднее, — Ранд этого и не заметил, — и гнал по темнеющему небу драные клочья облаков.

— Давай, парень, умойся, и будем ужинать. Я уже наносил воды для горячей ванны перед сном.

— В самый раз мне чего-нибудь горяченького, — сказал Ранд, подхватывая плащ и набрасывая его на плечи. Пот пропитал рубаху, и ветер, о котором разгоряченный колкой дров Ранд совсем позабыл, теперь, когда он отложил топор в сторону, пытался заморозить его. Ранд подавил зевок и, дрожа от холода, собрал вещи. — И поспать не помешает. Я мог бы проспать весь Праздник.

— На что готов поспорить? — улыбнулся Тэм, и Ранд ухмыльнулся в ответ: он ни за что не пропустит Бэл Тайн, даже если придется не спать неделю. Никто не пропустил бы.

Тэм не пожалел свечей; в большом, выложенном камнями очаге потрескивал огонь, просторная комната радушно встречала теплом. Кроме камина, в комнате сразу притягивал взор огромный дубовый стол — такой длинный, что за него одновременно могла сесть дюжина, а то и больше, человек, хотя с тех пор, как умерла мать Ранда, редко выпадали дни, когда за ним собиралось столько народу. Вокруг стола стояли стулья с высокими спинками, вдоль стен выстроились комоды и сундуки, добротно сработанные самим Тэмом и отличающиеся красотой отделки. К огню был повернут стул с подушечкой на сиденье, который Тэм называл своим читальным креслом. Ранд предпочитал читать растянувшись на ковре перед камином. Полка с книгами, висящая у двери, выглядела не такой длинной, как в гостинице «Винный Ручей», но ведь и достать книги было не так просто. Редкие торговцы привозили больше «горсточки» книг, да и те всегда раскупались в один момент.

Комната, на первый взгляд, не казалась такой уж прибранной, как дома у большинства фермерских жен: Тэмова подставка для трубки и «Путешествия Джейина Далекоходившего» лежали на столе, еще одна книга, переплетенная в дощечки, покоилась на подушечке читального кресла; со скамьи, сбоку от камина, свисали требующие починки ремни упряжи, рядом на стуле — стопка рубах, которые нужно заштопать. В общем, если комната и не выглядела безупречной, то все равно в ней было вполне чисто и опрятно, — на взгляд тех, кто жил в доме, — и в ней было тепло и уютно, благодаря огню, пылающему в камине. Здесь можно было забыть о холоде за стенами. Здесь ничто не напоминало о Лжедраконе. Ни о войне, ни об Айз Седай. Никаких людей в черных плащах. Аромат из котелка, висящего над очагом, растекался по комнате, и, вдохнув его, Ранд почувствовал волчий голод.

Тэм помешал в котелке деревянной ложкой с длинной ручкой, затем зачерпнул для пробы:

— Чуть-чуть подождем.

Ранд поспешил вымыть лицо и руки, — кувшин и тазик стояли та умывальнике возле двери. Юноша мечтал о горячей ванне, чтобы смыть пот и выгнать из себя озноб, но это — потом, когда будет время нагреть в задней комнате большой котел с водой.

Тэм порылся в шкафу и достал длинный, в полруки, ключ. Он вставил его в большой железный замок на двери и повернул. В ответ на вопросительный взгляд Ранда отец сказал:

— Осторожность не помешает. Может, это моя причуда, или, вероятно, погода затемнила мой разум, но... — Тэм вздохнул и подбросил ключ на ладони. — Займусь-ка я задней дверью. — И он скрылся в глубине дома.

Ранд попытался припомнить, запиралась ли когда-нибудь дверь его дома, хоть однажды. В Двуречье двери не запирал никто. В этом не было нужды. По крайней мере, пока.

Сверху, из спальни Тэма, донесся скрежет, как будто по полу протащили что-то тяжелое. Ранд нахмурился. Если Тэму не взбрело в голову переставлять сейчас мебель, то он мог лишь выдвинуть из-под кровати свой старый сундук. Еще одно, чего на памяти Ранда никогда не случалось.

Ранд наполнил маленький чайник водой, повесил его на крюк над огнем, затем стал накрывать на стол. Миски и ложки он вырезал сам. Ставни еще не были закрыты, и время от времени он посматривал в окно, однако на дворе стояла глухая ночь и все, что ему удавалось разглядеть, — это тени от луны. Там вполне мог затаиться черный всадник, но Ранд старался об этом не думать.

Когда вернулся Тэм, Ранд изумленно уставился на него: широкий ремень на поясе Тэма оттягивал меч, с бронзовой цаплей на черных ножнах, еще одна цапля украшала рукоять. Раньше Ранду доводилось видеть людей с мечами, — но то были охранники купцов. Да еще, конечно, Лан. Что у его отца может быть меч, Ранду и в голову не приходило. Не считая цапель, оружие во многом походило на меч Лана.

— Откуда это? — спросил Ранд. — Ты его купил у торговца? Сколько он стоит?

Тэм медленно вытянул клинок; огненные отблески заиграли на блестящем лезвии. Меч ничем не напоминал прямые простые клинки, что Ранд видел у купеческих охранников. Ни золото, ни самоцветы не украшали оружия, но Ранду оно все равно казалось благородным. Клинок был немного изогнут и заострен с одной стороны, на стали виднелось клеймо — цапля. Короткая крестовина, сработанная в виде витого шнура, отделяла рукоять от клинка. Клинок выглядел непрочным, чуть ли не хрупким — по сравнению с обоюдоострыми и толстыми мечами охранников купцов, теми вполне можно было рубить деревья.

— Он мне достался очень давно, — сказал Тэм, — и очень далеко отсюда. И заплатил я очень дорого: два медных котла — чересчур много за него. Твоя мать этой покупки не одобрила, но она всегда была мудрее меня. В те времена я был молод, и тогда такая цена не казалось мне чрезмерной. Мама всегда хотела, чтобы я от него избавился, и не раз я подумывал, что она права и нужно просто отдать его.

В свете пламени клинок переливался желто-алыми всполохами. Ранд зачарованно любовался им — он частенько грезил, что у него когда-нибудь будет меч.

— Отдать его? Как можно отдать такой меч?

Тэм хмыкнул:

— Много ли от него проку, когда пасешь овец? Поля им не вспашешь, хлеба не сожнешь. — Минуту он смотрел на меч, словно раздумывая, на что может сгодиться подобная вещь. В конце концов он отвел от него тяжелый взгляд. — Но если только меня не одолевают самые дурные и мрачные предчувствия, если счастье от нас и впрямь отвернулось, то, может быть, в следующие несколько дней мы будем радоваться, что я вытащил его из старого сундука. — Клинок плавно скользнул в ножны, и Тэм с недовольным выражением отер руку о рубаху. — Мясо, должно быть, уже готово. Я разложу, а ты чай завари.

Ранд кивнул и, хотя и горел нетерпением узнать все поподробнее, взял металлическую коробку с чаем. Для чего Тэму понадобилось покупать меч? Ранду трудно было это представить. И где бывал Тэм? Далеко ли? Из Двуречья вообще никто не уходил; по крайней мере, считанные единицы. У Ранда имелось смутное подозрение, что его отец бывал в чужих краях, а не только в Двуречье, — ведь мать Ранда была чужестранкой, — но меч?.. У него накопилась уже целая уйма вопросов к тому времени, как они собрались сесть за стол.

Вода для чая сильно кипела, и Ранду пришлось обхватить ручку чайника тряпкой, чтобы снять его с крюка. Жар чувствовался даже сквозь ткань. Когда юноша выпрямился у камина, дверь содрогнулась от тяжкого удара — от него хрустнул замок. Из головы сразу же вылетели всякие мысли о мече и горячем чайнике в руке.

— Кто-то из соседей, — неуверенно сказал Ранд. — Мастер Доутри хотел одолжить... — Но ферма Доутри, их ближайшего соседа, была в часе ходьбы, даже при дневном свете, а Орен Доутри, каким бы бесстыдным просителем ни был, вряд ли в ночную темень высунет нос из дома.

Тэм тихо поставил миски с тушеным мясом на стол. Медленно отодвинулся от стола. Обе его ладони легли на рукоять меча.

— Не думаю... — начал было он, но тут дверь с грохотом распахнулась и искореженные детали замка разлетелись по полу.

Дверной проем заполнила фигура крупнее любого человека, виденного Рандом, — фигура в черной, до колен кольчуге, с шипами на запястьях, локтях и плечах. Одна рука незнакомца сжимала тяжелый меч с искривленным клинком, напоминающим косу, другая — заслоняла глаза, будто защищая их от света.

Ранд почувствовал что-то вроде огромного облегчения. Кто бы то ни был, — это не всадник в черном плаще. Потом юноша заметил упирающиеся в притолоку крученые бараньи рога, растущие из головы существа, а там, где должны были быть рот и нос, скалилось волосатое рыло. Ранд успел осознать все это за один глубокий вдох, а потом, издав жуткий вопль, не размышляя, метнул горячий чайник в нечеловеческую голову.

Кипяток выплеснулся из чайника и потек по морде, тварь взревела, в ее вое слышался крик боли и звериное рычание. В миг, когда чайник попал в звериное рыло, сверкнул меч Тэма. Рев сразу же сменился хрипом и бульканьем, и огромная фигура стала заваливаться на спину. Не успела тварь упасть, как мимо нее попыталась вломиться в дверь другая. Ранд разглядел уродливую голову, увенчанную острыми шипами рогов, прежде чем Тэм ударил снова, и теперь два громоздких тела загораживали дверь. Он услышал, как отец кричит:

— Беги, парень! Прячься в лесу!

Тела в дверном проеме дергались — другие нападающие старались выволочь их наружу. Тэм подсунул плечо под массивную столешницу; крякнув от усилия, он опрокинул стол поверх клубка тел.

— Их слишком много, не сдержать! Через заднюю дверь! Бегом! Бегом! Я — следом!

Ранд повернулся, и стыд — за то, что так быстро послушался приказа, — ожег его. Ему захотелось остаться и помочь отцу, хотя чем помочь, он не имел ни малейшего представления. А страх ухватил его за горло, и ноги сами несли прочь. Ранд вылетел из комнаты, побежал в глубь дома, так быстро, как никогда в жизни. Грохот, треск и крики, доносящиеся от передней двери, преследовали его по пятам.

Ранд взялся за засов на задней двери, когда взгляд его упал на железный замок, который никогда не запирался. Если не считать того, что Тэм запер его именно сегодня. Оставив засов на месте, юноша метнулся к боковому окну, поднял раму и толкнул ставни. Полумрак сумерек уже сменился ночною мглой. Медленно плывущие по диску полной луны облака пятнали двор фермы неясными тенями, которые будто гонялись одна за другой.

Тени, сказал себе Ранд. Всего лишь тени. Задняя дверь скрипнула, когда кто-то, или что-то, налег на нее, пытаясь открыть. В горле у Ранда разом пересохло. Глухой удар сотряс дверь и добавил ему прыти; он выскользнул через окно, словно заяц, прячущийся в нору, и съежился у стены под окном. Внутри, в комнате, с громким и резким звуком раскололось дерево.

Ранд заставил себя приподняться к углу окна и одним глазом заглянул внутрь. Многого он в темноте не разобрал, но то, что увидел, оказалось предостаточно, даже больше, чем ему хотелось. Дверь косо висела на одной петле, и в комнату осторожно заходили смутные фигуры, переговариваясь низкими гортанными голосами. Ранд ничего не понял, — наречие, не предназначенное для человеческого слуха, звучало неприятно и грубо. На топорах, копьях, шипастых доспехах сверкали случайные лунные блики. По полу шаркали тяжелые башмаки и доносился ритмичный перестук, словно бы от копыт.

Ранд облизнул пересохшие губы. Сделав глубокий, судорожный вдох, он изо всех сил крикнул:

— Они подбираются сзади! — Вначале вместо крика раздалось какое-то сдавленное хрипение, но потом в конце концов слова обрели смысл и силу, на что он уже едва надеялся. — Я снаружи! Беги, отец!

С последними словами Ранд рванул прочь от дома.

Вслед ему из задней комнаты понеслись яростные крики на странном грубом языке. Громко и отчетливо разлетелось вдребезги стекло, и позади юноши что-то с глухим шумом бухнулось на землю. Ранд догадался, что один из тех решил просто проломиться через окно, а не протискиваться в него, но он и не подумал оглянуться, чтобы удостовериться в верности своей догадки. Словно лис, убегающий от своры гончих, Ранд устремился в ближайшую тень, где не было лунного света, как бы направляясь к лесу, затем бросился на землю, скользнул в сторону сарая и его огромной, еще более глубокой тени. Что-то упало ему на плечи, и Ранд заметался и заизвивался, сам не понимая, старается он убежать или бороться, пока вдруг не обнаружил, что сражается с новым черенком для мотыги, который накануне доделывал Тэм.

Идиот! Несколько мгновений он лежал, пытаясь унять неровное дыхание. Дурак Коилин, вот идиот! Ранд стал пробираться вдоль задней стены сарая, волоча черенок за собой. Подмога небольшая, но лучше, чем ничего. С опаской он выглянул за угол, окидывая взглядом двор фермы и дом.

Твари, которая выпрыгнула следом за ним, видно не было. Она могла оказаться где угодно. Естественно, выслеживая его. Даже могла подкрадываться к нему вот в этот самый миг.

Слева от Ранда, в овечьем загоне, раздавалось испуганное блеяние; овцы метались, будто пытаясь вырваться на волю. Смутные фигуры, похожие на тени, маячили у освещенных окон, и во тьме сталь лязгала о сталь. Внезапно одно окно осыпалось дождем стекла и щепок: из него выскочил Тэм, по-прежнему с мечом в руке. Он приземлился на ноги, но вместо того, чтобы бежать от дома, бросился вокруг него, не обращая внимания на уродливых тварей, которые полезли за ним из разбитого окна и из двери.

Ранд смотрел, не веря своим глазам. Почему Тэм не попытался убежать? Потом понял: Тэм слышал его голос у задней двери.

— Отец! — выкрикнул Ранд. — Я уже здесь!

Тэм развернулся на бегу, но побежал не к Ранду, а в сторону от него.

— Беги, парень! — крикнул он, махнув мечом, словно делая знак кому-то впереди. — Прячься!

С дюжину громадных фигур устремилось за ним, ночной воздух разорвали режущие слух крики и пронзительный вой.

Ранд прыгнул обратно в тень за хлевом. Из дома — в случае, если какая-то из тварей останется внутри, — его здесь не увидят. Он был в безопасности, по крайней мере на время. Он, но не Тэм. Тэм, который пытается увести от него этих тварей. Пальцы Ранда до боли в костяшках стиснули черенок от мотыги, и он сцепил зубы, чтобы сдержать горький смех. Ручка от мотыги. Столкнуться лицом к лицу с одним из этих чудовищ всего лишь с палкой в руках — это не то же самое, что забавляться с Перрином схваткой на посохах. Но бросить Тэма...

— Если я буду двигаться так, будто подкрадываюсь к кролику, — прошептал он себе, — они никогда меня не услышат и не увидят. — Вселяющие ужас крики эхом отдавались во тьме, и Ранд попытался проглотить вставший в горле комок. — Больше похожи на стаю оголодавших волков. — Беззвучно он скользнул от сарая к лесу, сжимая ручку от мотыги так, что ныли пальцы.

Вначале окружившие со всех сторон деревья успокоили Ранда. Деревья помогут ему спрятаться от напавших на ферму существ — кем бы они ни были. Однако лунные тени, когда он крался по лесу, двигались кругом, и стало казаться, будто тьма в лесу тоже меняется и двигается. Деревья, неясно вырисовывающиеся впереди, стали выглядеть какими-то недобрыми; ветви злобно изгибались к человеку. На самом ли деле это только деревья и сучья? Ранд почти слышал ворчание и еле сдерживаемые в глотках смешки тех, кто поджидал его. Вой преследователей Тэма не тревожил ночь, но в безмолвии, пришедшем на смену крикам, юноша вздрагивал всякий раз, когда в порывах ветра ветки скреблись друг о друга. Он пригибался все ниже и ниже и ступал все медленнее и медленнее. Из страха, что его услышат, Ранд едва осмеливался дышать.

Вдруг протянувшаяся сзади рука накрыла его рот, и запястье юноши сжало железной хваткой. Свободной рукой Ранд, чтобы хоть как-то сдержать напавшего, яростно махнул через плечо.

— Не сломай мне шею, парень, — услышал он хриплый шепот Тэма.

Напряжение спало, превратив мускулы Ранда в кисель. Когда отец выпустил его, он упал на четвереньки, тяжело дыша, словно пробежал несколько миль. Тэм опустился рядом, опершись на локоть.

— Я бы и не пытался так поступать, если б сообразил, как ты вырос за последние пару лет, — тихо произнес Тэм. Его глаза все время чутко наблюдали за окружающей тьмой. — Но нужна была уверенность, что ты не вскрикнешь. У некоторых троллоков слух как у собаки. А может, и лучше.

— Но троллоки только... — Ранд не закончил фразу. Теперь уже не только сказки, после сегодняшнего вечера — не только. Те твари могли вполне быть троллоками или даже самим Темным. — Ты уверен? — прошептал он. — Я о... троллоках?

— Да, уверен. Но что занесло их в Двуречье?.. До сегодняшнего вечера я ни одного не видел, но разговаривал с людьми, кто с ними сталкивался, поэтому кое-что мне известно. Может, достаточно, чтобы мы остались живы. Слушай внимательно. Троллоки в темноте видят лучше, чем человек, но яркий свет их слепит, по крайней мере на время. Наверное, поэтому-то нам и удалось удрать, хоть их и было много. Некоторые могут выслеживать по запаху или по звуку, но, говорят, они ленивы. Долгой погони они не любят.

Услышанное не слишком обрадовало Ранда.

— В сказаниях они ненавидят людей и служат Темному.

— Если кому и место в стаде Пастыря Ночи, парень, так это троллокам. Убивать для них — удовольствие, так мне говорили. Но на этом мои познания кончаются, добавлю лишь еще одно: доверять им можно, только если они боятся тебя, да и тогда не больно-то. Вот и все.

Ранд задрожал. Он не думал, что ему захочется встречаться с тем, кого боятся троллоки.

— По-твоему, они еще гонятся за нами?

— Может, да, а может, и нет. Соображают они, похоже, туго. Когда мы оказались в лесу, я без особых хлопот отправил тех, что ломились за мной, в сторону гор. — Тэм пошарил справа от себя, затем положил руку поближе к мечу. — Однако лучше действовать так, словно бы они неподалеку.

— Ты ранен.

— Говори потише. Это всего-навсего царапина, и все равно сейчас ничего не сделать. Хорошо хоть вроде потеплело. — С тяжелым вздохом Тэм лег на спину. — Возможно, ночь не будет для нас очень плохой.

Из самой глубины сознания Ранда всплыли несбыточные мечты о куртке и о теплом плаще. Деревья защищали от самых сильных пронизывающих порывов ветра, но все равно он впивался морозными кинжалами и чуть не резал тело. Нерешительно Ранд дотронулся до лба Тэма и вздрогнул.

— Ты весь горишь. Тебе нужно к Найнив.

— Чуток погодя, парень.

— У нас нет времени. Идти неблизко, и в темноте.

Юноша с трудом поднялся на ноги и попытался приподнять отца. Вырвавшийся у Тэма сквозь сжатые зубы стон заставил Ранда торопливо, но осторожно опустить его на землю.

— Дай мне немного передохнуть, мальчик мой. Я устал.

Ранд в досаде стукнул себя кулаком по бедру. Укрывшись в доме, где есть огонь и одеяла, много воды и в избытке ивовой коры, он готов был ждать до рассвета, а потом — запрячь Белу и отвезти Тэма в деревню. Здесь же нет огня, нет одеял, нет двуколки, нет Белы. Но эти твари по-прежнему в доме. Если Тэма нельзя отнести домой, то, может, удастся кое-что из нужного принести сюда, к Тэму. Если троллоки ушли. Должны же они уйти рано или поздно.

Ранд глянул на ручку от мотыги, потом отбросил ее. Он вытащил меч Тэма. Клинок тускло блестел в бледном лунном сиянии. Странно было чувствовать в ладони длинную рукоять; своей тяжестью меч непривычно оттягивал руку. Он взмахнул мечом несколько раз в воздухе и со вздохом опустил его. Рубить воздух — легко и просто. Если придется иметь дело с троллоком, не побежит ли он вместо этого со всех ног или не застынет ли, похолодев, на месте, не в силах пошевелиться, пока троллок будет замахиваться одним из тех страшных клинков и пока... Хватит! Этим никак не поможешь!

Когда Ранд повернулся, собираясь идти, Тэм поймал его за руку:

— Куда ты собрался?

— Нам нужна повозка, — мягко ответил Ранд. — И одеяла. — Он был потрясен тем, как легко высвободил рукав из руки отца. — Отдыхай, я скоро вернусь.

— Будь осторожен, — выдохнул Тэм.

Ранд не мог разглядеть в лунном свете лица Тэма, но чувствовал на себе его взгляд.

— Хорошо.

Так же осторожен, как мышь, угодившая в гнездо ястреба, подумал он.

Бесшумно, словно тень, Ранд скользнул в темноту. Ему вспомнилось, как в детстве он много раз играл в лесу с друзьями в пятнашки: подбираешься к приятелю, стараясь, чтобы он тебя не услышал, пока не положишь руку ему на плечо. Вот только с троллоками в пятнашки играть как-то не хотелось.

Пробираясь по лесу, Ранд пытался сообразить, что делать. Выйдя к опушке леса, он успел придумать и отбросить уже с десяток всяких планов. Все упиралось в одно: есть еще троллоки на ферме или их нет? Если они убрались, тогда он просто зайдет в дом и возьмет все, что нужно. Если же они по-прежнему там, то... В этом случае ничего не остается, кроме как вернуться к Тэму. Последнее Ранду не нравилось, но что хорошего, если его просто убьют?

Ранд вглядывался в постройки фермы. В лунном свете темными пятнами стояли сарай и загон для овец. Но светились окна на фасаде, и свет вырывался из прямоугольника открытой передней двери. Что это? Свечи, что зажег отец, или там засели троллоки?

От пронзительного крика козодоя Ранд дернулся и подскочил на месте, потом, содрогаясь всем телом, осел у дерева. Такого с ним еще никогда не случалось. Он лег на живот и медленно пополз, неуклюже держа меч перед собой. Вжимаясь в землю, стараясь не поднимать головы, Ранд добрался до загона. ...