Теодор Гладков, Михаил Смирнов Менжинский

История ВЧК−ОГПУ — это концентрированная история всей нашей великой революции. Все, что было высокого, победного, крепкого в нашей революции, все это было в наших ЧК и ГПУ…

С. М. Киров

Часть I Духом окрепнем в борьбе!

Глава первая

Вячеслав Рудольфович Менжинский, человек, которому суждено было сыграть особенную роль в истории Советского государства, родился в Санкт-Петербурге, столице тогдашней Российской империи, 19 августа 1874 года, что по нынешнему стилю соответствует 1 сентября.

Дед Вячеслава Менжинского, по происхождению из обрусевших поляков, был хоровым певчим. Работа эта требовала известной грамоты, считалась «чистой» и почтенной, а на самом деле была тяжелой и изнурительной. Правда, позволяла делать небольшие сбережения. Все певчие копили денежки на черный день (а ну как сядет голос?) или по старому обычаю тяжело, немилосердно пили горькую.

Игнатий Менжинский не пил и денег на домик не копил. Стремления его шли по пути совсем другому — дать образование сыну Рудольфу. Желание не только дерзкое, но и трудновыполнимое, так как требовало денег, много денег.

Но своего добился. Сын его Рудольф Игнатьевич получил сперва среднее образование, а в 1865 году даже закончил весьма успешно Петербургский университет по Словесно-историческому факультету. После положенных Испытаний была ему присуждена степень кандидата исторических наук и место преподавателя в Петербургском кадетском корпусе.

От многих сослуживцев Рудольф Игнатьевич Менжинский отличался тем, что видел в своих питомцах не только будущих офицеров армии Российской империи, но живых людей, мальчишек, хотя и затянутых в узкие кадетские мундирчики. Видеть в воспитаннике живого человека, а не просто объект для внушения определенной программами дисциплины в строго уставной форме, официальная педагогика не рекомендовала. Ее позиция на этот счет была прямо противоположна и укладывалась в короткую формулу «ать-два!».

Рудольф Игнатьевич, будучи человеком добрым и честным, однако же твердо придерживался своих принципов. В любимой своей истории видел, кроме учебного предмета, и определенное мировоззрение, почему и беседовал с юными кадетами и о великих сражениях прошлого и о смысле жизни.

Начальство как-то не очень вникало в педагогическую деятельность Менжинского, так как главными предметами, естественно, считало маршировку, а потому ученики Рудольфа Игнатьевича покидали корпус значительно более образованными людьми, чем другие кадеты. Скромной карьере Рудольфа Игнатьевича это, однако, не повредило. Более того, за стенами корпуса, в среде гражданских коллег, даже университетских, он приобрел со временем репутацию знающего историка и прогрессивного педагога.

Случилось так, что тесть Рудольфа Игнатьевича — Александр Венедиктович Шакеев, служивший инспектором в школе подпрапорщиков и юнкеров, также был историком и, более того, тоже любил историю.

Это совпадение интересов вызывало между тестем и зятем как долгие взаимно-уважительные беседы, так и горячие споры.

— Вам, как человеку молодому, решившему посвятить себя истории средних веков, — покровительственно говорил зятю Александр Венедиктович в своем домашнем кабинете, — надлежит хорошенько познакомиться с историческими исследованиями Ранке и Шлоссера.

— Но почему Ранке и Шлоссера? — возражал, хотя и почтительно, Рудольф Игнатьевич. — Ведь это представители совершенно разных школ. Ранке — это объективист. А Шлоссер — прогрессист, хотя и кантианец. Нет, мне больше по душе Грановский. Это наш российский гугенот.

— Скорее, уважаемый, он монтаньяр, чем гугенот, — ответствовал Шакеев. — Мне он не нравится. Его лекции — это не историческая наука, а пропаганда историей.

— Вот-вот. Это-то мне и нравится. Мне нравятся его независимый образ мыслей, его утверждение, что задачей исторической науки является служение общественному прогрессу.

— Вы, молодой человек, так говорите о Грановском, что завтра начнете рекомендовать его своим кадетам, — с ноткой сожаления в голове проговорил старик.

— А я уже рекомендую и считаю, что в этом ничего плохого нет.

— Не рановато ли? Я бы на месте вашего инспектора не разрешил. Сегодня порекомендуете Грановского, завтра Чернышевского.

Их очередную беседу прервала Мария Александровна, приглашая отца и мужа к чаю.

Если Рудольф Игнатьевич очень мало походил на заурядного преподавателя военного учебного заведения, то Мария Александровна еще менее походила на жен таких преподавателей. Мария Александровна была одной из образованных женщин своего времени и все свободное время посвящала кружку передовых, демократически настроенных женщин. Организатором этого кружка еще в дореформенное время была Надежда Васильевна Стасова, а его душой Мария Васильевна Трубникова, дочь декабриста Василия Петровича Ивашева. С ней-то в молодые годы и была особенно дружна и близка Мария Александровна. «Это все были, — по словам Вл. Стасова, — женщины сильного ума, сильной воли, сильной энергии и сильного характера».

Кружок образовался в годы, когда в России складывалась и нарастала революционная обстановка.

Крестьянская и некоторые другие реформы начала 60-х годов, конечно, не дали настоящей свободы народу. Но для демократически настроенных интеллигентов несравненно большая, чем при Николае I, свобода печати, слова все же открыла довольно широкое поле просветительной деятельности. Возможность просвещать народ, вчерашних рабов помещиков в деревне и «свободных рабочих», задыхающихся в тисках капиталистической эксплуатации, в стольном граде Питере — это было увлекательно для многих и многих, в том числе и для образованных женщин из демократического кружка Надежды Стасовой и Марии Трубниковой.

По их инициативе было создано филантропическое «Общество дешевых квартир», чтобы подыскивать недорогое жилье для бедных семей, определять детей в учебные заведения и устраивать на работу в мастерские. Естественно, что в тогдашних условиях эта утопическая идея не могла осуществиться. И много лет спустя, в 1895 году, Мария Александровна Менжинская с горечью писала: «Рвения у всех в нашем обществе было много… Еще до учреждения устава были наняты квартиры и помещены в них бедные семейства… Детей устраивали по мере возможности в разные учебные заведения, мастерские, нашли двух бесплатных докторов, и общество начало действовать. Едва оно основалось, со всех концов Петербурга посыпались просьбы о помощи… Много было сделано в смысле филантропии, но цель общества — давать за дешевую плату помещение и доставлять работу… не достигалась».

Неудача с «Обществом дешевых квартир» не обескуражила энергичных женщин, стремившихся как-то облегчить тяжелую жизнь простых петербургских людей. Члены кружка, как вспоминала впоследствии Мария Александровна Менжинская, часто собирались, чтобы поговорить, в сущности, об одном и том же: что делать? Вопрос этот был самым волнующим для всех демократически и революционно настроенных людей того времени. Царизм уже переходил в контрнаступление на куцые послереформенные «свободы». Первым это увидел Чернышевский и ударил в набат.

Заточенный в Петропавловскую крепость Чернышевский дал и прямой ответ на вопрос «Что делать?», написав в крепости свой знаменитый роман.

Жаркие споры вокруг «Что делать?» шли и в женском кружке Стасовой и Трубниковой. Под бесспорным влиянием романа Чернышевского в кружке родилась идея создания женской артели по изданию книг и устройству мастерских.

«Мы собирались, — вспоминала М. А. Менжинская, — чтобы потолковать, нельзя ли устроить такое женское общество или товарищество на паях, которое дало бы нам право заводить различные мастерские, как-то: швейную, переплетную, иметь издательскую контору для перевода и издания детских, научных и литературных книг. Решили устроить женскую артель».

Устройство этого товарищества относится к 1863 году.

Члены кружка часто собирались то у Стасовых, то у Менжинских, то у Бекетовых. В ту пору Мария Александровна Менжинская особенно тесно сдружилась с Поликсеной Степановной Стасовой.

В целом издательская артель была тесным и дружным женским кружком, а впоследствии и кружком передовой интеллигенции, в котором главную роль стал играть прогрессивный профессор университета Андрей Николаевич Бекетов.

Именно в этом кружке зародилась идея о высшем образовании для женщин. В итоге долгих обсуждений родилось коллективное прошение ректору Петербургского университета Кессееру с просьбой открыть при университете женские курсы. Под прошением подписалось более четырехсот человек. В их числе — Мария Александровна и Рудольф Игнатьевич Менжинские.

13 мая 1868 года уполномоченные от кружка вручили прошение Кессееру.

Обер-прокурор синода Д. А. Толстой, совмещавший с 1868 года эту должность с управлением министерством просвещения, только спустя полтора года (в декабре 1869 года) под нажимом общественного мнения был вынужден дать разрешение на открытие публичных лекций для женщин. Но не в стенах университета.

Первая публичная лекция для женщин состоялась 20 января 1870 года в помещении, ничего общего ни с университетом, ни с идеей женского образования не имеющем, а именно: в помещении министерства внутренних дел. Тем самым правительство недвусмысленно указало, какое из двух сиих учреждений — университет или министерство внутренних дел — следует считать истинным органом народного просвещения.

Устройством лекций занимался женский комитет. Лекции читали виднейшие профессора университета ботанико-географ А. Н. Бекетов, ботаник М. С. Воронин, физиолог Ф. В. Овсянников, под руководством которого начинал свою научную деятельность будущий академик И. П. Павлов. С лекциями по истории выступал профессор К. Н. Бестужев-Рюмин.

Первоначально лекции были рассчитаны на 300 человек. «Но вскоре, — вспоминала М. А. Менжинская, — пришлась раздавать более билетов — таков был наплыв слушательниц».

У комитета было много хлопот, трудов и забот. Не только по приглашению лекторов, но главным образом по изысканию средств. Средства собирались со слушательниц — 25 копеек за лекцию, 2 рубля 50 копеек за каждый предмет на полугодие. Сбор за слушание лекций был недостаточен, а деньги нужны были тотчас. «Поэтому, — вспоминала М. А. Менжинская, — решено было устроить в пользу лекций концерт, литературное чтение, лотерею».

Только благодаря настойчивости передовой русской интеллигенции развитие женского образования в России шло значительно быстрее, чем во многих странах Западной Европы. В результате общественного движения 60-х годов в России с 1862 года стали открываться формально бессословные женские учебные заведения открытого типа в противоположность закрытым дворянским учебным заведениям вроде Смольного института. В 1863 году были созданы Высшие женские педагогические курсы, которые готовили учительниц для гимназий.

Лекции для женщин, начатые в январе 1870 года, вместе с Высшими педагогическими курсами положили начало высшему женскому образованию в России.

Уже в начале 70-х годов царизм переходит в контрнаступление, которое началось прежде всего на поприще народного просвещения.

Кадетский корпус, в котором преподавал Р. И. Менжинский, еще в 1863 году был реорганизован в кадетскую гимназию. После «реформ» графа Д. А. Толстого программа кадетской гимназии приблизилась к программе классической гимназии. Главное место в ней заняли древние языки и закон божий. Теперь о каких-либо вольностях в преподавании истории не могло быть и речи.

Лекции для женщин были запрещены.

Кружок прогрессивной интеллигенции, возглавляемый профессором Санкт-Петербургского университета А. Н. Бекетовым, не мог примириться с этим фактом. Он продолжал борьбу за высшее женское образование в России. В 1878 году кружку удалось добиться разрешения на открытие в Петербурге Высших женских курсов в составе словесно-исторического и физико-математического факультетов.

Объявляя об этом высочайшем решении, министр просвещения Д. А. Толстой заявил: «Открытие курсов состоится при условии, если они будут учреждены на имя одного из профессоров». Таковым стал профессор русской истории К. Н. Бестужев-Рюмин, по фамилии которого курсы и стали в дальнейшем называться Бестужевскими.

Преподавателями курсов были прогрессивные профессора. В частности, лекции по истории средних веков читал профессор Рудольф Игнатьевич Менжинский.

Разрешив открыть Высшие женские курсы, министр Д. А. Толстой в то же время запретил иметь какой-либо устав этих курсов. Курсы без устава царское правительство могло закрыть в любое время, по любому поводу. Так оно и произошло. В 1886 году был запрещен прием на первый курс. Не разрешили прием и в последующие годы. К лету 1889 года на курсах уже не осталось ни одной курсистки. Лишь в 1890 году после настойчивых усилий прогрессивной интеллигенции удалось вновь возобновить деятельность курсов.

Борьба за высшее женское образование была длительной и трудной. Одни, слабые духом или запуганные царизмом, отходили от борьбы. Другие продолжали ее до конца.

Борьба эта Марии Александровне стоила здоровья, она тяжело заболела и в 90-е годы уже отошла от общественной деятельности. «Болезнь, — говорила впоследствии ее старшая дочь Вера Рудольфовна, — не позволила ей непосредственно принять участие в борьбе (с царизмом), но взгляды ее оказали сильное влияние на слагавшееся мировоззрение детей».

Вячеслав Менжинский был третьим ребенком в семье. У него был еще брат Александр, почти на 10 лет старше. С братом Вячеслав не дружил ни в детстве, ни в зрелые годы. Получив образование, Александр стал экономистом, работал в банке, впоследствии занимался финансовыми вопросами.

Кроме брата, у Вячеслава были еще две сестры: Вера — старше на два года и младшая — Людмила, родившаяся в январе 1876 года.

В раннем детстве Вячеслав был задумчивым, не любившим шумных игр мальчиком. Он очень дружил, с сестрами, особенно с Людмилой. Младшие дети (Саша уже считался взрослым) вместе играли, вместе слушали по вечерам детские сказки, которые рассказывала им мать. Мария Александровна была любящей матерью. Такой же была и ее близкая подруга Поликсена Степановна Стасова. Они всю жизнь дружили, не могли и трех дней прожить, не увидевшись, не поговорив о детях, об общих делах. Не удивительно, что и дети их были очень дружны между собой. Частые встречи и совместные игры, чтение книг у Стасовых или у Менжинских, а летом — прогулки, купания сдружили детей. Дочь Стасовой Лена учила маленького Вячеслава плавать. Дружба Вячеслава с сестрами, с Еленой Дмитриевной Стасовой прошла глубокой бороздой через всю их жизнь.

Когда дети немного подросли, Мария Александровна читала им басни Крылова, произведения Пушкина. На материнском столике всегда была какая-нибудь книга русских сказок или русских классиков, которые она по вечерам пересказывала детям. Это она внушила им первые понятия о добре и зле, о честности, о любви к людям.

И если кто-либо из подруг или знакомых замечал, что не много ли она возится с детьми, — можно в конце концов взять няню, гувернантку, — она в ответ любила повторять слова Гёте: «В первое время важнее всего материнское воспитание, ибо нравственность должна быть насаждена в ребенке как чувство».

Мария Александровна научила детей читать, писать и считать. Сама готовила их в гимназии. Она нередко упрекала отца в том, что он недостаточно внимания уделяет воспитанию своих детей. Хотя, может быть, была и не права. Рудольф Игнатьевич был человеком образованным, деятельным я хорошим отцом. Он оказал большое влияние на воспитание детей и своими беседами и своими книгами.

У Рудольфа Игнатьевича была хорошая библиотека. В ней было много книг — исторических, философских, по естественной истории, беллетристики: Плутарх и Юлий Цезарь, Соловьев и Карамзин, Грановский и Шлоссер, Пушкин и Лермонтов, Герцен и Белинский, Добролюбов и Чернышевский. Эти книги сыграли огромную роль в умственном развитии и образовании детей Менжинского. Любимым занятием Вячеслава, как только он научился читать, стало чтение книг, особенно исторических. Он забирался куда-либо в укромный уголок и, позабыв обо всем на свете, с упоением читал Плутарха и Тацита, «Историю государства Российского» H. М. Карамзина, «Капитанскую дочку» и «Историю пугачевского бунта» Пушкина. Интерес к событиям дней минувших вызывался также и постоянными беседами отца и деда. История осталась любимой наукой Вячеслава до конца жизни.

Однажды, когда Вячеслав был совсем маленьким, только еще учился писать, отец завел с гостями разговор о декабристах. В то время это была запрещенная тема, о декабристах тогда ничего не писали, да и говорили с опаской.

— А декабристы хотели управлять страной без царя, — вмешался в разговор Вячеслав. — Пестель, Рылеев, Ивашев — они хотели освободить крестьян от крепости, ввести новое правление, по конституции.

Гости слушали мальчика сначала со снисходительной улыбкой, потом с удивлением. А маленький Вячеслав продолжал рассказывать о декабристах такое, что было известно далеко не всем образованным людям того времени.

— Они хотели поступить с царем так, как поступили Брут и Кассий с Цезарем.

— Откуда ты все это знаешь? — строго спросил отец.

— Откуда? Тетя Маня маме рассказывала.

Тетя Маня — это Мария Васильевна Трубникова, частый гость в семье Менжинских.

Весь быт семьи Менжинских, как и их друзей Стасовых, Трубниковых, Бекетовых, был пронизан интересом к просвещению, культуре, передовым идеям эпохи. Поэтому не удивительно, что огромный интерес у мальчика вызывали Пушкин и Лермонтов, Некрасов и Крылов, о поэзии которых в семье шли непрерывные разговоры.

«Маленький Вячеслав, — вспоминала Вера Рудольфовна, — запоем читает стихи. И в его увлечениях рядом с историей стала поэзия. Он особенно увлекался Лермонтовым:

По душе мальчику пришлись и стихи Н. А. Некрасова. Он знал наизусть сотни строк любимого поэта и вечерами, когда семья собиралась в гостиной, с упоением декламировал:

Увлечение мальчика поэзией было настолько сильно, что «с восьми лет, — вспоминала его старшая сестра, — он писал стихи, исписывая ими целые тетради. Быть писателем казалось ему тогда высшим призванием человека».

В первые дни осени 1886 года перед Вячеславом Менжинским открылись двери 6-й гимназии, которая помещалась у Чернышева моста через Фонтанку. Жили в это время Менжинские в небольшой квартире в доме № 9 по Ивановской улице, в Московской части Петербурга.

Шестая Петербургская гимназия была типичной классической гимназией, главным назначением которой было вырастить преданных царю слуг, нерассуждающих чиновников. Для классической гимназии был характерен односторонний, оторванный от жизни классицизм с упором на преподавание древних языков. Естествознание изучалось только в начальных, первом и втором классах, география — с первого по пятый класс. Немного было часов и математики с физикой. Главными предметами были закон божий, древние языки — латинский и греческий, на них отводилось больше сорока процентов времени, современный иностранный и русский языки.

Из учителей, наиболее жестоких и бессердечных, были выбраны так называемые классные наставники, которые шпионили за каждым учеником не только в классе, но и имели право являться на дом и совать свой нос всюду, вплоть до семейных отношений родителей.

И вот в такую-то гимназию, эту тюрьму мыслей, попадает Вячеслав Менжинский, умный, начитанный мальчик, выросший в условиях свободного обмена мыслями и мнениями. Это было все равно что с морского простора с его безбрежной ширью и с его свежим ветром попасть в тесную затхлую камеру крепостного равелина.

И нет ничего удивительного, что Вячеслав Менжинский не сохранил от пребывания в средней школе ни единого светлого воспоминания. Более того, уже будучи взрослым, он говорил, что, если его ночью мучил кошмарный сон, значит, ему снилась гимназия.

Только чувство долга и боязнь огорчить родителей нерадением или неаккуратностью заставляло Менжинского в положенное время появляться в гимназии, снимать шинель, отправляться в класс и садиться за парту.

Вячеслав был спокойным мальчиком, тихим, даже застенчивым, как девочка. Участия в шумных играх и возне гимназистов он не принимал. На переменах чаще всего он сидел за своей партой и читал принесенную из дому книгу, за что ему нередко выговаривал классный наставник.

Только в книгах он находил духовное удовлетворение. Они восполняли пустоту классных занятий. И если учителя отмечали его непременные успехи в учебе, то эти успехи были не следствием прилежания к предметам гимназической науки. Они легко давались ему благодаря блестящим способностям.

Но если этот гнетущий формальный классицизм окончательно оглуплял совсем неспособных дворянских недорослей, то он же пробуждал дух протеста у гимназистов, живых и мыслящих, таких, как Вячеслав Менжинский. Вначале этот протест выражался в чтении «посторонних» для гимназии книг, затем в стремлении выйти за рамки школьных учебников, в самостоятельном изучении полюбившихся предметов, в стремлении познать подлинную науку. Таким образом, у любознательных юношей — а именно к ним принадлежал Менжинский — параллельно с гимназической шла другая, совершенно иная жизнь. Старшая сестра Вера в своих воспоминаниях писала: «Часто можно было застать Вячеслава Менжинского в такой позе: на столе учебник, а на коленях совершенно посторонняя гимназической учебе книга».

Нужно было, в отличие от многих сверстников, обладать сильным характером, чтобы восполнить пустоту гимназических уроков самостоятельным чтением научных и политических книг. В первые гимназические годы продолжается увлечение поэзией и историей. На смену Карамзину и Соловьеву приходят Ламартин, Тьер и Минье. Вячеслав целыми кусками цитирует великих ораторов великой революции. Марат и Робеспьер, деятели Парижской коммуны становятся его любимыми героями. Любовь и интерес к истории Франции, к ее революционной истории XVIII и XIX столетий, как и любовь и интерес к русской истории, останутся на всю жизнь.

Увлечение историей вызывает интерес к латинскому и греческому языкам. Не обошлось здесь и без влияния отца, который прекрасно знал латынь. Преподавателем латинского языка в гимназии был Иосиф Иванович Кабеле, который 35 лет проработал в одном учебном заведении — с 1 августа 1877 по 1 августа 1912 года. В отличие от других учителей латыни, «обычно тупых и ограниченных карьеристов из немцев, оказавших отвратительное и умственное и нравственное влияние на русскую гимназию», Иосиф Кабеле был примером добросовестности и порядочности, приветливости и сердечности к ученикам. Интерес к изучению латинского языка, зажженный отцом, Рудольфом Игнатьевичем, и преподавателем Иосифом Ивановичем Кабеле, в дальнейшем разовьется в страсть к изучению языков, которая будет сопровождать Менжинского до конца жизни.

В младших классах Вячеславу особенно нравилась естественная история. Но даже этот предмет преподавали в гимназии так сухо, без каких-либо опытов и наблюдений над живой природой, что интерес к нему наверняка бы угас, если бы не принес однажды отец домой книгу Брема «Жизнь животных». Читая Брема, Вячеслав уносится мыслями в таежные дебри Сибири, камышовые заросли на берегах Аму-Дарьи, в азиатские джунгли и африканские саванны, где жили удивительные животные, росли невиданные деревья, в ветвях которых распевали песни неведомые птицы. Вслед за Бремом осилена «Философия зоологии» Ламарка и буквально «проглочены» сказочные приключения охотников и путешественников из журнала «Природа и охота», принесенного в гимназию кем-то из товарищей.

По-новому осветила его взгляды на живую природу книга Чарлза Дарвина «Происхождение видов». За Дарвином последовало знакомство с герценовскими «Письмами об изучении природы», произведениями Чернышевского, Добролюбова, Писарева.

Как-то Менжинский услышал о полете Д. И. Менделеева на воздушном шаре для наблюдения солнечного затмения. Этот разговор настолько возбудил у Вячеслава интерес к Менделееву, что он раздобыл менделеевский труд «Периодическая законность для химических элементов» и самостоятельно осилил его, хотя и не без труда. Эта книга родила новое увлечение — химией, к которому Менжинский еще не раз вернется.

Первым следствием чтения книг по естественной и гражданской истории, увлечения произведениями революционных демократов было то, что Менжинский в 16 лет перестал верить в бога, сбросил с себя крест и прекратил ходить в церковь. В те времена это было не так просто и легко сделать.

Годы учения Вячеслава Менжинского в шестой гимназии совпали с периодом «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции»^[1]. Восьмидесятые годы прошлого столетия, по выражению современника, были годами безвременья, годами проповеди малых дел, «которая наполняла страницы казенной прессы». Но была и другая пресса — легально-демократическая и нелегальная, которая будила ум, звала к освобождению из болотной тины. И молодой Вячеслав Менжинский запоем читает эти запрещенные для гимназистов книги. В классе нашлись единомышленники. По старым, 60-х годов, журналам «Современник», «Русское слово» гимназисты составили чуть ли не полное собрание литературно-художественных и литературно-критических произведений, статей на общественно-политические темы Чернышевского, Добролюбова, Писарева и читали их во время уроков, на переменках, уносили домой. Уличенного в чтении запрещенных книг беспощадно выкидывали из гимназии с «волчьим билетом» — с отметкой о запрещении принимать в другие гимназии.

Цера Менжинская вспоминает: «Весь Достоевский, критики, полулегальные брошюры были прочитаны таким образом. Сочинения Писарева, Добролюбова, Чернышевского, которые в то время были изъяты из обращения, передавались из рук в руки и продолжали оказывать свое влияние на молодежь».

Царское правительство, реакционные министры Д. А. Толстой и К. П. Победоносцев, заправлявшие тогда образованием в России, казалось, все сделали, чтобы оглупить молодежь, превратить ее в покорных, верноподданных слуг престола, без ропота выполняющих указания правительственных верхов. И однако, вслед за университетами именно в классических гимназиях революционный дух нашел в то время наиболее благоприятную почву.

Но не только семейное воспитание и революционно-демократическая литература сказались на формировании мировоззрения юноши Менжинского. Огромное влияние оказывала и сама окружающая действительность. Наблюдая жизнь — а Менжинский был наблюдательным юношей, — он видел роскошь и богатство в домах своих гимназических товарищей, убогость и нищету в рабочих кварталах Петербурга. Там, в этих кварталах, а по праздничным дням и на центральных проспектах, он видел суровых и мужественных людей, рабочих. Он выдел, как они рано утром густыми толпами валили в заводские ворота. А вечерами, усталые, утомленные, шли по домам. Он видел и толпы деревенских мужиков, которые целыми днями простаивали перед закрытыми воротами фабрик и заводов. Он нередко задавал себе вопрос: почему сотни и тысячи мужиков с просторов деревенских полей стремятся попасть в дымные, закопченные цехи заводов, где рабочий день длится 12–14 часов? Что или кто гонит их из деревни в город?

А однажды, весной 1891 года, он увидел, нет, не толпу спешащих на фабрику рабочих, а колонны, нескончаемые колонны, в которых рабочие шли за гробом писателя-демократа Николая Шелгунова. Высоко над головами рабочих плыл венок из дубовых листьев. На ленте читалась надпись: «Н. В. Шелгунову, указателю пути к свободе и братству, от петербургских рабочих». Рабочие шли в величественном молчании, и от их могучих колонн веяло великой грозной силой. И эту силу, видимо, чувствовали, так казалось Менжинскому, полицейские, шествовавшие позади колонны.

Эта демонстрация оставила неизгладимое впечатление в сознании Менжинского. Он был знаком с сочинениями Шелгунова. Ему раньше казалось, что книги Шелгунова читают только друзья отца и матери да студенты. А тут столько его почитателей среди рабочих! Менжинский тогда не знал, конечно, что в похоронах Н. В. Шелгунова принимали участие члены первой марксистской группы М. И. Бруснева. Именно брусневская группа и превратила похороны в политическую демонстрацию.

В книгах и нелегальных брошюрах, которые читал Менжинский, сталкивались различные мнения, противоположные взгляды, и во всем этом нужно было разобраться самому. Часто, сидя над книгой, Вячеслав думал: почему он может учиться, пользоваться всеми благами, а его сверстники, дети рабочих, должны жить в нищете, работать по 10–12 часов? Почему они лишены возможности учиться? Имеет ли он право на обеспеченную жизнь? Не раз, как вспоминает его старшая сестра, Вячеслав Менжинский думал уйти из семьи, из дому и жить своим трудом. Матери и отцу, старшей сестре немало стоило труда убедить его в том, что, приобретя необходимые знания, он сможет этими знаниями принести большую пользу народу. Только под влиянием родителей, которые для него по-прежнему были великими авторитетами, он в конце концов решил остаться в семье и в гимназии и продолжать учение.

Но теперь это был уже не застенчивый мальчик Вяча, а возмужавший физически и духовно юноша, знавший, во имя чего жить, чему посвятить свою жизнь. Жизнь — борьбе! Борьбе с ненавистными царскими порядками, с деспотическим режимом. Поиски ответа на мучившие вопросы заставляли искать единомышленников. И они нашлись. Вячеслав Менжинский организовал кружок учащихся нескольких гимназий. Собирались вечерами на квартире у кого-либо из гимназистов, чаще всего у Менжинских. Завесив окна, молодые люди иногда почти до рассвета читали нелегальные брошюры, обменивались мнениями. Много и горячо спорили. Разучивали и пели популярные студенческие песни и чаще всего — «Проведемте, друзья, эту ночь веселей…»

С особым энтузиазмом и упоением пели слова:

«Занятия эти, — вспоминала Вера Рудольфовна, — требовали от руководителя большой подготовки и заставляли глубоко продумывать основные вопросы, так как члены кружка были очень активны и засыпали руководителя вопросами и возражениями».

Весна 1893 года. На руках желанный аттестат зрелости. В нем утверждалось, что Вячеслав Менжинский за время пребывания в 6-й С.-Петербургской гимназии, с первого по восьмой класс, обнаружил весьма великую прилежность, показал отличные успехи и окончил означенную гимназию с золотой медалью.

Педагогический совет рекомендовал В. Р. Менжинского, как «отличившегося хорошим поведением и успехами в науках», для поступления в Петербургский университет.

Глава вторая

У каждого, говорят, своя дорога. Но как узнать, какая именно твоя? Кто не мучился в молодости вопросом: кем быть, какой дорогой идти?

В последний год учения в гимназии Вячеслава и Людмилы в семье Менжинских все чаще и чаще завязывались споры по этому поводу. Для Веры этот вопрос был уже решен. Она училась у Лесгафта, на Рождественских курсах для женщин. Людмила хотела стать сельской учительницей и твердо решила поступить на Высшие педагогические курсы.

Вячеслав хотел стать врачом.

— Врачей в России мало, а какая это благородная профессия! — говорил он сестрам.

— А по-моему, педагог может ближе подойти к крестьянам в деревне или рабочим в городе, — возражала Людмила. — Ты любишь историю. Почему бы не пойти по пути отца?!

— История от меня никуда не уйдет, — убеждал сестер Вячеслав. — Каждый образованный человек должен знать историю своей родины.

— А может, тебе заняться изучением математики? — вступала в разговор Вера. — Ты так много посвятил ей времени.

— Математика — древняя и увлекательная наука. Но наука слишком кабинетная. Она оторвет меня от народа… Я буду врачом.

Вячеслав действительно в последних классах гимназии увлекся математикой, много читал книг по естествознанию. Его подготовка была настолько солидной, что дала возможность ему впоследствии самостоятельно заниматься высшей математикой.

Однако Вячеслав Менжинский не осуществил своего намерения. Под влиянием занятий, которые он продолжал вести в гимназическом кружке, чтения новых книг он стал склоняться к общественным наукам и оставил мысль о том, чтобы стать врачом. Об этом неосуществившемся стремлении он очень сожалел и даже в последние годы жизни говорил: «Жаль, что не занялся вплотную медициной».

Чем больше задумывался Вячеслав Менжинский над вопросом, кем быть, тем сильнее овладевало им стремление изучать социально-экономические науки, посвятить свою жизнь общественно-политической деятельности. И однажды он объявил сестрам, что медицине он предпочел юридический. В августе 1893 года Вячеслав Менжинский стал студентом юридического факультета Петербургского университета.

В этом своем решении он окончательно утвердился после одной весьма знаменательной встречи, которая произошла в конце 1893 года.

Став студентом, Менжинский зачастил в публичную библиотеку. Он любил рыться в каталогах, любил тишину просторных и светлых залов с длинными и широкими столами. Любил слушать неторопливые разговоры небольших групп студентов, собиравшихся для перекура у подножия лестницы, ведущей в читальные залы. Здесь собирались и встречались не только университетские, но и технологи, путейцы. Обменивались новостями. Сетовали на университетские и институтские порядки, завязывали знакомства.

Однажды в тесной, заставленной шкафами каталога, узкой и длинной комнате буквально столкнулись два молодых человека, пытаясь достать из шкафа один и тот же ящик с каталожными карточками. Один из них — в новой синей студенческой тужурке, с шапкой пышных каштановых волос и небольшими темными усиками. Другой — с умными карими глазами с характерным прищуром, большой залысиной над великолепно вылепленным лбом, обрамленной зачесанными назад рыжеватыми волосами.

Вежливо отступив назад, молодой человек спросил:

— Что же господина студента интересует в этом ящике?

— Хочу посмотреть, есть ли в библиотеке кодекс My.

— Вы что же, юрист, из университета? С какого курса?

— Начинающий. С первого.

— И можно поинтересоваться, чем же вас привлек юридический факультет?

— Конечно, не только нормами уголовного права.

— Да вы не обижайтесь. Меня тоже когда-то брат двоюродный спрашивал, почему я выбрал юридический, а не иной факультет. Мы с вами вроде коллеги.

— Так вы тоже юрист? И окончили Петербургский университет?

— Экстерном, два года назад.

— Простите, но мне хотелось бы знать, что вы ответили на вопрос брата? — покраснев от застенчивости, спросил студент с усиками.

— Что я ответил? — с раздумьем проговорил собеседник. — Я помню, тогда говорил брату: теперь такое время, что нужно изучать науки права и политическую экономию. — А затем, немного подумав, продолжал: — Может быть, в другое время я избрал бы другие науки.

Услышав эти слова, застенчивый студент так разволновался, что выронил из рук листы бумаги, веером рассыпавшиеся по полу. Его собеседник быстро нагнулся, собрал с пола листы и протянул вконец смущенному юноше.

— Это список, список книг, которые я прочитал в публичной библиотеке, — растерянно, еще не оправившись от смущения, проговорил юноша. — Знаете, год назад мы поспорили с сестрой, кто больше книг прочтет за год, Так вот, год прошел. Сегодня я должен выложить свою стопку книг. Но домашних книг у меня будет меньше. Вот я и приготовил список того, что прочитал здесь.

— Очень интересно. Можно полюбопытствовать? Как говорят, скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты.

Смущенный студент протянул список. В нем были Г. Плеханов, «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля»; А. Герцен, «Письма об изучении природы»; И. Сеченов, «Рефлексы головного мозга»; В. В[оронцов], «Судьбы капитализма в России»; А. Е. Ефименко, «Крестьянское землевладение на Крайнем Севере»; русская и иностранная классика: Гоголь, Толстой, Чернышевский, Г. Успенский, Оноре де Бальзак; «Общественный договор» Жан-Жака Руссо. Длинный список на нескольких страницах завершался вписанными карандашом, вероятно, сегодня, названиями: Флеровский, «Положение рабочего класса в России»; Н. К. Михайловский, «К. Маркс перед судом Г. Ю. Жуковского».

— А письмо Маркса в связи с этой статьей Михайловского в редакцию «Отечественных записок» вы читали? — спросил собеседник, возвращая список. — Письмо это обратило на себя большое внимание в русских кругах.

— Вот это-то письмо, опубликованное в «Юридическом вестнике», и заставило еще раз перечитать господина Михайловского.

— Я вижу, вы достаточно подготовлены, чтобы всерьез взяться за «Капитал» Маркса, — сказал молодой человек, еще раз улыбнулся, кивнул головой на прощание и быстрой походкой ушел в читальный зал, который через три десятка лет будут называть Ленинским.

В тот же вечер, вернувшись домой, Вячеслав рядом с горкой книг Людмилы выложил стопку своих и поверх нее молча положил список. Затем позвал сестер и попросил Веру рассудить, кто же победил. После общего знакомства со списком было единодушно решено, что «победа» осталась за Вячеславом.

Он тут же рассказал сестрам о случайной встрече с одним интересным человеком.

— Разговор с ним, — закончил Вячеслав, — окончательно убедил меня в правильности выбора юридического факультета. Теперь все, конец сомнениям.

Юридический факультет по числу обучавшихся на нем студентов был крупнейшим в Петербургском университете. На 1 января 1894 года в университете числилось 2675 студентов, из них на юридическом факультете половина — 1335 человек. Подавляющее большинство студентов — вчерашние гимназисты.

На юридический шли юноши, революционно настроенные, стремившиеся изучать политэкономию и философию, шли также дети состоятельных родителей — богатых помещиков и фабрикантов, хапуг инженеров, крупных государственных чиновников. В числе всех студентов университета в 1893 году было детей дворян и чиновников — 65 процентов, купцов и промышленников — 26 процентов. Зато детей рабочих — ни одного.

И все же студенчество не было однородной массой. В среде студентов шла острая внутренняя борьба.

В личном деле студента В. Р. Менжинского сохранились прошения о записи на курсы и лекции, сведения о сдаче семестровых экзаменов по предметам. Из этих документов видно, что он с большим интересом слушал лекции по политэкономии и по истории римского права.

В первом семестре читался курс энциклопедии права. По существу, этот предмет был историей философии права. Первокурсники к нему были не подготовлены, и лекции профессора Бершадского по этому курсу посещали лишь немногие студенты, и в их числе Менжинский.

Увлекали Менжинского и лекции профессора Ф. Ф. Мартенса по международному праву. Курс его лекций давал совершенно достаточные познания по основным вопросам, и всякий, кто прослушал или прочитал курс его лекций, не мог сказать, что он не знает международного права. Читал он хотя и холодно и довольно скучно, но излагавшиеся им исторические факты были интересны и захватывали слушателей. Мартене любил на лекциях пококетничать своим положением в министерстве иностранных дел и участием в качестве арбитра в международных конфликтах. Всегда с иголочки одетый, заложив правую руку за борт сюртука, пряча улыбку в щетинистых, с проседью усах, он говорил: «В этом споре Швеции с Данией ваш покорный слуга имел честь быть приглашенным в арбитры…», или что-нибудь другое в этом роде.

Лекций Мартенса Менжинский не пропускал, как и лекций профессора В. И. Сергеевича.

Василий Иванович Сергеевич, декан юридического факультета, был самым блестящим лектором в университете. Сухой, поджарый, с ежиком седых волос, он легко взбегал на кафедру. Читал он с юмором, лукаво щурил близорукие глаза, перед тем как озадачить слушателей новой шуткой, остротой или забавным сопоставлением. К этому приему он, как опытный лектор, прибегал постоянно, когда замечал зевки на задних скамейках большой аудитории.

Самая обширная в университете IX аудитория едва вмещала всех желающих его слушать. Мастерское чтение Сергеевича, его внешний вид, необыкновенное умение интересно излагать предмет — все это чрезвычайно импонировало многим студентам.

Увлекли эти лекции и Вячеслава Менжинского, хотя он и рассмотрел антинаучную сущность концепций Сергеевича, этого главы реакционной историко-юридиче-ской школы. Известно, что Сергеевич в своих лекциях и трудах: «Лекции и исследования по истории русского права», «Русские юридические древности» — доказывал, что самодержавие в России имеет надклассовый характер и что революция в стране невозможна. И Менжинский, еще будучи студентом третьего курса, подверг эти концепции критике в своей курсовой работе.

Реакционные взгляды Сергеевича были достойно оценены правительством: в 1897 году он был назначен ректором университета.

В. Р. Менжинский учился увлеченно и серьезно. Не ограничиваясь предметами юридическими, рн посещал лекции на других факультетах: высшая математика, химия, физика, анатомия, психология, иностранные языки также привлекали его внимание. Но главной темой его занятий все же оставались социально-экономические науки.

Многие дни и вечера он просиживал в университетской и публичной библиотеках, где поглощал целые кипы книг. Он читал чрезвычайно быстро и все наиболее интересные книги конспектировал.

Еще на первом курсе Менжинский изучает «Капитал» Карла Маркса. Занятия над изучением «Капитала» не прерывались даже в летние каникулы.

Студенческие годы Вячеслава Менжинского совпали с периодом острой политической борьбы и дискуссий между либеральными народниками и марксистами. Вопросы развития рынка, развития капитализма, судьбы крестьянской общины и будущность России волновали революционно настроенную студенческую молодежь.

Вместе с другими студентами Вячеслав Менжинский посещал диспуты, которые проводились в Вольно-экономическом обществе, учрежденном еще в 1765 году в целях «распространения в государстве полезных для земледелия и промышленности сведений». Общество объединяло интеллигентов из либеральных дворян и буржуазии. По свидетельству старшей сестры Менжинского, Веры, Вячеслав присутствовал на докладе легального марксиста Туган-Барановского, когда в развернувшейся после доклада дискуссии марксисты одержали верх над народниками, доказав существование капитализма в России.

Еще в 1893 году в университете возник кружок саморазвития. Его организатором был студент В. Сережников. В этот кружок входили М. Сильвин, Л. Попов, Н. Богданов, Е. Стратанович и другие — в будущем активные деятели Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», созданного Владимиром Ильичем Лениным. Представитель этого кружка М. Сильвин, как известно, входил в состав центральной группы Союза.

В этот нелегальный кружок вступил и Менжинский.

В кружке «изучали политическую экономию, знакомились с историей экономических учений от Адама Смита и кончая теорией прибавочной стоимости Маркса». Здесь спорили горячо и резко, раздавались и открыто революционные речи. В кружке была своя библиотека нелегальной литературы, хранителей которой сначала был студент Е. Ф. Стратанович, а затем студент Н. А. Шевалев.

В 1895 году В. Р, Менжинский становится пропагандистом студенческого марксистского кружка, тогда же он переводит на русский язык «Отчет об Эрфуртском съезде социал-демократической партии» и принятую на съезде программу.

Кроме этих материалов, в кружке изучалась вышедшая нелегально в 1894 году работа В. И. Ленина «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Известно, что эту книгу активно распространяли студенты Технологического института и Петербургского университета. По воспоминаниям современников, в нелегальной студенческой библиотеке экземпляры «Друзей народа» назывались «желтенькими тетрадками».

По установившейся традиции 8 февраля праздновалась годовщина основания Петербургского университета. Обычно утром устраивался торжественный акт, на котором кто-либо из профессоров выступал с торжественной речью. А вечером, по словам Сильвина, «с одной стороны, пьянства и дебоши огромной массы студенчества, будущих чиновников-карьеристов, маменькиных сынков, шалопаев и просто «добрых малых», с другой стороны, «чаепитие» радикального студенчества».

В «чаепитие» 8 февраля 1896 года студенты, члены полулегальной кассы взаимопомощи, сняли большой зал общественной кухмистерской (столовой). Пригласили на него радикальных студентов, уважаемых профессоров — Кареева, Лесгафта и других, а также литераторов, общественных деятелей, всего более шестисот человек. Накануне студенты-подпольщики решили организовать на вечере продажу первых экземпляров только что вышедшей книги Волгина (Г. В. Плеханова) «Обоснование народничества в трудах г. Воронцова». За книгами прямо в типографию ездили студенты Гофман и Гольдман. Приехали они уже поздно вечером, когда «чаепитие» было в полном разгаре. Несколько студентов, в том числе и Менжинский, помогали внести эти книги.

— Что это такое, господа, вы несете? — спросил дежуривший в передней уже изрядно подвыпивший полицейский офицер.

— Подарки для гостей и дам, — не растерявшись, ответил Менжинский, спроваживая товарищей с книгами в зал.

На каждом студенческом «чаепитии» «для порядка» в передней обычно дежурил младший полицейский офицер. Для него всегда покупали коньяк. Выпив за здоровье господ профессоров и студентов, он вел себя тише воды и ниже травы и в зале не показывался.

Литературу благополучно водворили на место. Когда, покончив с этим делом, Менжинский с товарищами вошел в зал, кто-то из студентов читал стихи, приписывавшиеся Бальмонту.

Студенты, поняв тайный смысл стихов, неистово аплодировали.

Затем краткую, осторожную речь произнес профессор Кареев. За ним с большим подъемом говорил тепло встреченный студентами Н. В. Водовозов, автор талантливых статей с заметным марксистским уклоном.

Еще не утихли аплодисменты, провожавшие Водовозова на место, как из-за стола вскочил совсем молоденький студент с еле пробивавшимися пшеничными усиками и пронзительным взглядом стальных глаз. Он поднял руку, требуя тишины, и каким-то глухим, словно придушенным, голосом стал читать нараспев:

— Кто это? — спросил Менжинский знакомого студента.

— Из первокурсников, фамилия его как будто бы Савинков. Что, не нравится?

Менжинский только пожал плечами. Он и сам не знал, нравятся ли ему стихи и их автор. Но в первокурснике этом что-то было, чувствовалось, что этого человека обуревают темные непонятные страсти, да и сам он словно источал какое-то смутное беспокойство.

Савинков продолжал читать, но его уже почти не слушали: подпольщики успели шепнуть студентам, что продается новая книга Плеханова. В зале началась бойкая торговля. За каких-нибудь полчаса шестьсот экземпляров были распроданы.

Кто-то из подпольщиков предложил книгу сидевшему тут же за столом В. В. Воронцову. Тот был явно смущен и раздосадован и этим бесцеремонным предложением, и самим видом книги, и явным интересом к ней, проявленным студентами.

Пробурчав что-то невнятное о раскрытии его псевдонима каким-то Волгиным, Воронцов поднялся с места и вышел из зала.

Присутствовавший на вечеринке П. Ф. Лесгафт сердито смотрел на всю эту сцену, на зеленую книгу, на горевшие глаза студентов и, не выдержав, взял слово.

— Всякая предвзятая догма, — сердито говорил профессор, — отравляет сознание. Непременным условием научного знания должен быть скепсис. Да, да, скепсис, критическое изучение фактов, действительности… Все вы готовите себя к науке. В науке тот достигает вершин, кто все подвергает сомнению, критически изучает явления.

Остановился, обвел взглядом горевшие гордостью лица студентов. Он знал, что студенты его любят, каждое его выступление и в университете и на вечеринках сопровождают овациями. И, уверенный в их поддержке и сегодня, вновь заговорил, обращаясь к студентам:

— А вы хватаетесь за книгу, как за откровение. Откровений нет. Истина добывается только критическим исследованием, изучением живой жизни. А вы угашаете дух, вы догматики, буквоеды, если хватаетесь, как за евангелие, за каждую новую модную книгу…

Профессор эффектным жестом закончил речь.

В зале стояла настороженная тишина. Не раздалось ни одного хлопка.

«Так гаснут кумиры», — подумал Вячеслав Менжинский, наблюдая, как сконфуженный Лесгафт неуклюже садится на свое место.

После этой вечеринки был выслан из столицы кое-кто из студентов и литераторов. Из подпольщиков никто не пострадал. На таких массовых собраниях, где наверняка был не один полицейский шпик в штатском, они не выступали.

Теоретические и политические вопросы, волновавшие студентов, обсуждались на иных вечеринках, в узком кругу друзей-единомышленников, на нелегальных студенческих сходках. Здесь спорили горячо и страстно, высказывались резко и откровенно.

…Бушует нелегальная сходка. Идет горячий спор о тактике революционной борьбы. Посреди комнаты стоит и, театрально размахивая руками, громко, порою срываясь на крик, говорит студент с пшеничными усикамц. Это Борис Савинков. Сын судьи из Варшавы. Здесь же присутствует его старший брат Александр, тоже студерт, впоследствии погибший на царской каторге в Сибири. Он в споре не участвует и молча пьет чай.

Борис Савинков, считающий себя социал-демокрд-том — один раз даже расклеивал листовки за Невской заставой, — говорит о борьбе, о терроре:

— Наилучшая форма борьбы та, что дали нам революционеры старшего поколения, народовольцы.

— Какой же вы марксист, если во главу угла революции ставите террор? — упрекает его студент с пышной каштановой шевелюрой.

— А что вы ставите во главу угла революции, уважаемый марксист? — вопросом на вопрос отвечает Савинков.

— Революционное движение рабочего класса. Социальную революцию может совершить только пролетариат, русский рабочий класс, во главе со своей рабочей партией, подобной социал-демократической партии Германии. Пролетариат Петербурга уже поднимается на борьбу, за ним поднимается вся Россия.

— Правильно, Вячеслав! — кричит, вскакивая со стула, щупленький студент-естественник из кружка Менжинского. — Мы отрицаем тактику террора.

— Улита едет, когда-то будет. Уж не такие ли дворянчики, как вы, поведете чумазых на революцию? — отвечает Савинков.

В открывшуюся дверь втискивается переруганный хозяин квартиры. Подняв палец, он в наступившей на мгновение тишине умоляюще говорит:

— Тише, не кричите так, господа, вас могут услышать на улице…

Его последние слова заглушает Савинков.

— Из вас, Василий, никогда не будет революционера, — говорит он щуплому студенту. — Вы просто дрожите за свою шкуру. Разве вы, дворянин, способны пойти на жертву во имя революции?

— О каких жертвах говорите вы, Савинков? — обрывает его Вячеслав Менжинский. — Дворянин, ставший на позиции рабочего класса, дворянин-марксист может быть настоящим революционером. И даже в пример любым народным демократам. Иной такой демократ, называющий себя другом народа, держит в одной руке бомбу для царя, а в другой петлю из смоленой веревки, чтобы потуже натянуть ее на шее народа.

— Это уж слишком! — пытается прервать оратора Савинков. Но тот, отмахнувшись от возражений, продолжает:

— Марксисты, революционные марксисты и из рабочих и из дворян, ставших на позиции рабочего класса, открыто заявляют, что тактика индивидуального террора не может привести к революции. Революционный переворот может совершить только рабочий класс, который сплотится под знаменем революционной социал-демократии и поведет за собой крестьянство. Это теперь понимает любой социал-демократ, если он стоит на позициях марксизма. Но этого не понимает и не может понять буржуазный демократ, даже если он называет себя марксистом и произносит революционные речи.

— Вы, Менжинский, — зло бросает ему Савинков, — думаете листками, которые расклеивали на заборах за Невской заставой, поднять рабочих на революцию. Да это же утопия. Кто читает эти листки? Околоточный сорвет их раньше, чем прочтет ваш чумазый пролетарий. А мужик? Он никогда не будет социалистом. Мужик — он ца-рист. Ему подавай царя, хоть мужицкого, да царя!

— Уж не вы ли, Савинков, метите в мужицкие цари? — с ехидцей спрашивает Менжинский.

— В цари я не мечу.

— Зато в герои лезете.

— Расходитесь, расходитесь, господа, — упрашивает хозяин.

— Только не все сразу, по одному, — добавляет Менжинский.

Извинившись за доставленное беспокойство и сухо распрощавшись с хозяином квартиры, последними уходят Вячеслав и Василий.

— Вам куда? — спрашивает Василий.

— На Николаевскую.

— Нам по пути.

— Зачем вы привели этих Савинковых?

— А мне их рекомендовали как марксистов.

— Какой он марксист! Типичный интеллигент с острым укладом индивидуальности. Собственная персона заслоняет для него весь мир. Типичный як!

Так еще раз встретились и разошлись по разным путям, чтобы через двадцать лет встретиться на противоположных сторонах баррикад, два студента одного университета: марксист Вячеслав Менжинский и временно примкнувший к социал-демократам, будущий эсер и террорист Есрио Савинков.

Студента Менжинского в то время можно было видеть не только на занятиях студенческого кружка, студенческих сходках и лечеринках, но и в кружке молодежи, сложившемся вокруг Елены Дмитриевны Стасовой. В этом кружке, в квартире Стасовых или на даче в Левашове, тоже спорили горячо и страстно. Но это были споры друзей единомышленников, товарищей по борьбе.

Один из участников этого кружка молодежи, Станислав Адамович Мессинг, друг и соратник Менжинского по работе в ВЧК−ОГПУ, писал Вячеславу Рудольфовичу в 1933 году:

«Известие это [о смерти Людмилы Рудольфовны Менжинской] глубоко меня взволновало и отбросило на 30–35 лет в прошлое, когда все мы были так молоды и когда вся жизнь для нас была в будущем. Так живо вспоминаются наши собрания, наши встречи и наши бесконечные беседы».

Уже в студенческие годы Менжинский был неплохим конспиратором. Несмотря на слежку за студентами, особенно революционно настроенными, он, активный участник студенческих беспорядков, не попадает в поле зрения охранного отделения.

Недреманное око охранки проспало рождение еще одного революционера-марксиста. А о том, что Менжинский уже тогда был именно таким революционером, свидетельствует его студенческий реферат, написанный в 1897 году на тему «Общинное землевладение в марксистской и народнической литературе».

Этот реферат Менжинского обнаружен в Государственном историческом архиве Ленинградской области в его личном студенческом деле.

Реферат написан Менжинским в конце 1897 года. Какова была его цель, установить трудно, так как в архивах отсутствуют протоколы юридического факультета за годы учения Менжинского в университете. Во всяком случае, это сочинение студента Менжинского не имеет ничего общего с обычными студенческими сочинениями на соискание наград. Эта тема не значится в числе рекомендованных советом университета в 1893–1898 годах. Среди последних можно встретить такие, как «О недействительности юридических сделок по русскому праву», «О третейском международном суде», «Политическое учение Жан-Жака Руссо», «Доход на капитал» и т. д.

Что же определило выбор Менжинским Темы для сочинения, которое, по-видимому, должно было стать его курсовой или дипломной работой? Во всяком случае, не награды совета университета. По всей вероятности, тему ему подсказали, с одной стороны, лекции профессора А. В. Сергеевича, вызвавшие у Менжинского интерес к судьбам русской общины, с другой — диспуты в Вольно-экономическом обществе, и с третьей, и это самое главное, — столкновение с народниками на студенческих Сходках и чтение марксистской литературы.

В реферате, прежде всего указываются источники: произведения народников и легальных марксистов Скворцова, Гурвича и Струве. Содержание реферата показывает, что Менжинский был знаком со сборником «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития». В этом сборнике была помещена статья К. Тулина — В. И. Ленина «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве». (Сборник этот был сожжен цензурой.) Судя по сочинению, Менжинский был хорошо знаком и с ленинской книгой «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».

Естественно, что в списке литературы, народнической и марксистской, которым начинается реферат, мы не находим произведений В. И. Ленина. В студенческом сочинении студент Менжинский тогда не мог указать произведения, одно из которых было сожжено цензурой, а другое издано нелегально.

Титульный лист реферата В. Р. Менжинского.

В своем сочинении студент Менжинский не мог прямо и открыто излагать марксистскую точку зрения, как он это делал на занятиях в нелегальных кружках. И тем не менее Менжинский приводит в нем марксистские положения, которыми опровергает идеалистические и субъективистские домыслы народников. Именно в этих целях он избрал и своеобразную форму сочинения — сопоставление марксистских и народнических положений и авторский разбор их.

Начинается реферат с анализа причин неурожаев и голодовок: «Нынешний 97-й год отмечен неурожаем. Площадь его превосходит район местностей, пострадавших от недорода в 91-м году». Сославшись на утверждение марксистов о том, что голод 91-го года не был неожиданностью, Менжинский пишет: «Еще с большим правом можно сказать, что не был неожиданностью недород нынешнего года. Не было недостатка в частных неурожаях, а главное, литература добросовестно и разносторонне исследовала вопрос о причине голодовок в России, но это оказало очень мало влияния на жизнь: все осталось по-старому».

Менжинский критикует бездеятельность правительства, указывает, «что и после 91-го года правительственная политика продолжала служить интересам господствующих классов вообще и буржуазии в частности; никаких социальных реформ в пользу народных масс произведено не было».

Нужно было иметь подлинно революционную смелость, чтобы столь открыто и прямо в студенческом сочинении сказать в то время о бездеятельности царского правительства в борьбе с голодом и заявить о необходимости социальных реформ в пользу народных масс.

Далее в своем сочинении Менжинский высмеивает народников, которые причины голода и бедствий крестьянства видят в «приросте населения», в «невежестве мужика», в «отсутствии широкого кредита» и т. д. Народники, говорит он, не видят истинных причин разорения деревни и «надеются, опираясь на общину (и артель), развивая заложенные в них принципы, миновать бедствия капиталистического строя, перейти от натурального народного хозяйства к «обмирщенному», или, говоря без обиняков, — социалистическому производству, минуя денежно-товарную стадию…

Современные марксисты отнюдь не поклонники выводов вульгарной [политэкономии: они не считают капиталистический строй обеспечивающим социальную гармонию, не питают надежды, что она получится сама собой из столкновения индивидуальных интересов… Потребности государства вызывают развитие парового транспорта. А это, открывая рынок, возможность массового производства, вовлекает земледелие в среду товарного обращения. «А прогрессивное развитие земледелия на почве менового хозяйства создаст рынок, опираясь на который будет развиваться русский промышленный капитализм» (Струве, Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России).

Наряду с ним произойдет распадение крестьянства на классы: экономически крепкая, относительно небольшая группа, к которой фактически перейдут земли, и безземельный пролетариат. Этот процесс произойдет и в области, где царит общинное землевладение, как это уже теперь показывают факты».

Далее, проанализировав процессы, которые происходят в общине: модификации в принципе наделения землей, дробление наделов, сдача наделов в аренду, уход в город с наделов, «за которые надо платить и с которых нельзя прокормиться», Менжинский делает вывод: «Так что в силу чисто экономических отношений община, которую знают и любят народники, разлагается; получается дробление мужицкой массы на экономически крепкое крестьянство и безземельный пролетариат». «Теперешняя община имеет мало общего с прежней, из-за которой было сломано так много копий…» «Община распалась на группы, отличные друг от друга степенью имущественной состоятельности, но группы эти еще не сделались классами, ибо не имеют еще классового самосознания».

Менжинский под безусловным влиянием Ленина показывает несостоятельность утверждений народников 90-х годов о самобытном пути России, о том, что крестьянская община является якобы «зародышем социализма». Менжинский, следуя ленинским положениям, в своем сочинении утверждает, что капитализм в России развивается не только в городе, но и в деревне, что товарно-денежные отношения проникли и в сельскую общину, что развитие капитализма вызывает классовое расслоение в самой общине, что в деревне растет и будет расти классовая борьба. В конце работы Менжинский дает краткие, но существенные выводы: 1) община была тормозом в развитии сельского хозяйства России; 2) община разлагается, умирает естественной смертью под действием объективных законов экономического развития.

Таким образом, и сочинение Менжинского доказывает, что он, еще будучи студентом, уже стоял на марксистских позициях. Такое сочинение Менжинского не могло понравиться и получить одобрение либеральных профессоров университета. На заглавном листе реферата один из них написал: «Возвратить. Неудовлетворительным признать». К сожалению, этот профессор постеснялся, видимо, подписаться, и мы не знаем, кому принадлежит этот автограф. Не подписался и другой профессор, начертавший карандашом внизу следующего листа! «Едва ли подлежит оценке цивилиста…»

В следующем, 1898 году Менжинский окончил юридический факультет университета и получил на руки свидетельство следующего содержания:

«Предъявитель сего Вячеслав Рудольфович Менжинский, православного вероисповедания, сын дворянина, родившийся 19 августа 1874 года в СПБ, по аттестату зрелости шестой СПБ гимназии принят был в число студентов С.-Петербургского Университета в авг. 1893 года и зачислен на Юридический Факультет, на котором слушал курсы: по истории римского права, Догме Римского права, Истории русского права, Государственному праву, Полицейскому праву, Политической экономии, Статистике, Гражданскому праву и Судопроизводству, Торговому праву и судопроизводству, Уголовному праву и судопроизводству, Финансовому праву, Международному праву, Энциклопедии права, Истории философии права, участвовал в установленных учебным планом практических занятиях, подвергался испытанию из немецкого языка и, по выполнению всех условий, требуемых правилами о зачете полугодий, имеет восемь зачетных полугодий.

В удостоверение чего, на основании ст. 77 Общего Устава российских университетов 23 августа 1884 года, выдано Вячеславу Менжинскому это свидетельство от Юридического факультета С.-Петербургского Университета за надлежащей подписью и с приложением университетской печати, 18 марта 1898 года, за № 751.

Свидетельство это видом на жительство служить не может».

27 октября того же года на основании этого свидетельства пристав 3-го участка московской части СПБ столичной полиции выдал присяжному поверенному Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому вид на жительство, паспортную книжку за номером 362.

Глава третья

После окончания университета Менжинский — младший кандидат на должность по судебному ведомству при Петербургском окружном суде (Кабинетная улица, дом 14, кв. 5), а затем помощник присяжного поверенного частной адвокатской конторы, помещавшейся в доме № 11 по Финляндской улице на Выборгской стороне.

Для Менжинского работа в адвокатуре была не только источником существования, но и легальным прикрытием подпольной революционно-пропагандистской деятельности. Об адвокатской практике Менжинского нам почти ничего не известно. Зато хорошо известна его революционная деятельность среди петербургских рабочих за Невской заставой.

Многие видные деятели российского рабочего движения начинали с преподавания в воскресных школах. Выше уже говорилось, что Менжинские — Вячеслав, Вера и Людмила — были с детства дружны с Еленой Дмитриевной Стасовой. Стасова в 90-х годах прошлого столетия тоже начинала свой путь в Петербургских Литовских воскресно-вечерних классах. В это время она подружилась с Надеждой Константиновной Крупской, работавшей в Корниловской воскресной школе за Невской заставой. Через Крупскую Елена Дмитриевна познакомилась с Владимиром Ильичем Лениным и включилась в активную революционную работу.

В 1896 году Смоленские классы (Корниловская воскресная школа) за Невской заставой были переданы в ведение Русского технического общества. С этого времени Смоленские классы стали называться воскресными курсами для рабочих.

Смоленские курсы помещались на Шлиссельбургском рроспекте в доме № 69, почти на задворках фабрики Максвеля. Занятия происходили ежедневно по вечерам от Восьми до десяти часов и в воскресные дни с десяти часов утра до пяти часов вечера. Учебный период продолжался с сентября до мая. «Народу набиралось так много, — вспоминала впоследствии Вера Рудольфовна, — что от духоты гасли лампы и даже зимой приходилось заниматься при открытых форточках».

На Смоленских воскресных курсах занимались главным образом рабочие Невской заставы: Обуховского сталелитейного, Невского (б. Семянникова) судостроительного, Александровского чугунолитейного завода, текстильных фабрик Паля, Максвеля, Торнтона и других. На занятия в воскресные дни приезжали рабочие и из других районов Петербурга — с Выборгской и Петербургской сторон, с Путиловского завода. Тяга к знаниям, к образованию среди петербургских рабочих была огромная. «Это время у нас, — писал в своих воспоминаниях рабочий-революционер Н. Бабушкин, — было самое интенсивное в смысле умственного развития». Из каждых ста петербургских рабочих было грамотных семьдесят пять (по переписи 1897 года), в то время как по всей России приходилось только шестьдесят грамотных на сто рабочих.

Учителя-марксисты превратили воскресные школы и очаги политического просвещения.

«Учителя и учительницы, — писал в своих воспоминаниях рабочий Невского завода В. Ф. Горчаков, — открыто внедряли на своих уроках революционные идеи и с давних пор вербовали подходящих в социалистические кружки. Здесь же в школе налаживались и закреплялись связи партийных организаций с фабриками и заводами».

Воскресные школы и курсы, по словам рабочего Шелгунова, имели серьезное значение «в смысле выявления и даже в смысле объединения… революционных рабочих».

На курсах за Невской заставой в разное время преподавали учителя-марксисты, связанные с Петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса»: Н. К. Крупская, Л. М. Книпович, П. Ф. Кудели. С 1898 по 1914 год в этой школе преподавала Вера Рудольфовна, а с 1902 по 1914 год — Людмила Рудольфовна Менжинские.

По поручению Е. Д. Стасовой на Смоленские воскресные курсы весной 1899 года и поступил Менжинский преподавателем истории. Полицейские учреждения в те годы выполняли роль отделов кадров вполне официально, хотя и конфиденциально. Поэтому председатель постоянной комиссии по техническому образованию Русского технического общества А. Г. Небольсин 28 апреля 1899 года запросил письменно департамент полиции, «не встречается ли препятствий к принятию… в качестве преподавателя истории в Смоленских классах Менжинского Вячеслава Рудольфовича, младшего кандидата на должность по судебному ведомству при СПБ окружном суде (Кабинетная ул., № 14, кв. 5)».

Подполковник С. 3. Зволянский 3 мая 1899 года уведомил Небольсина, что Вячеслав Менжинский может быть допущен к преподаванию в воскресных школах Русского технического общества ввиду отсутствия о нем неблагоприятных сведений.

На воскресных курсах Менжинский читая лекции по русской истории. Так же как и другие учителя-марксисты, он под видом преподавания школьной программы пропагандировал среди рабочих марксистские взгляды на историю общества, объяснял причины бедственного положения рабочих. Лекции Менжинского пользовались большим успехом. Он очень скоро стал авторитетным преподавателем и уже в феврале 1900 года был введен в Совет курсов, сначала кандидатом, а затем и членом Совета. В Совет курсов в разное время также входили Вера и Людмила Менжинские.

«Как сейчас вижу, — вспоминала Е. Д. Стасова, — молодого, энергичного, живого, всегда аккуратно одетого Вячеслава Рудольфовича в классах воскресной школы для рабочих. Уже тогда он был образованным марксистом, непримиримым противником народничества, экономизма, толковым пропагандистом и искусным конспиратором»:

Занятия на курсах Менжинский использовал для выявления революционно настроенных рабочих и вовлечения их в революционные кружки. Вспоминая об этом уже после Октябрьской революции, сам Менжинский писал: «Приходилось читать лекции об Эрфуртской программе, «Капитале», по русской истории в 1897–1907 гг. рабочим в Петрограде за Невской заставой». Тогда же он указывал, что ему приходилось участвовать в пятнадцати подпольных кружках.

Об огромном значении в политическом воспитании рабочих воскресных курсов и марксистских кружков рабочий Обуховского завода Сулимов писал так:

«Необходимо отметить громадное значение этих вечерних курсов для петроградского движения. Там мы учились ненавидеть царский режим, узнавали друг друга, сплачивались, наши глаза открывались. Преподавательский состав курсов был в большинстве своем — передовая интеллигенция Питера… Здесь они связывались с нами, организовывали кружки, занимались с нами, передавая эти кружки в организацию. На курсах устраивались явки, передавалась литература».

Значение этих воскресных курсов для политического просвещения рабочих и вовлечения их в революционное движение было исключительно велико. Не случайно царский министр С. Ю. Витте в беседе с одним промышленником совершенно справедливо назвал эти курсы «социалистическим университетом».

Читая лекции на вечерне-воскресных курсах, ведя революционную пропаганду в кружках, Менжинский тесно свяэался с питерскими рабочими, с революционным социал-демократическим движением. «Школа за Невской заставой давала возможность Вячеславу Рудольфовичу на легальной почве близко подойти к питерским рабочим», — говорила впоследствии Вера Менжинская.

Особенно близко с жизнью и положением петербургских рабочих Менжинский познакомился, участвуя в переписи населения Петербурга, которая проводилась на рубеже XIX и XX столетий, 15 декабря 1900 года. ...