Все права на текст принадлежат автору: Юрий Леж.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Черный домЮрий Леж

Леж Юрий Черный дом

Обитатели Преисподней не видят ничего особенного в своей среде обитания и живут в ней так же естественно, как ранее существовали в иных местах.

Из местного путеводителя.

Часть первая На пути к "Черному дому"

Что за дом притих,

Погружен во мрак,

На семи лихих

Продувных ветрах,

Всеми окнами

Обратясь в овраг,

А воротами —

На проезжий тракт?

В.Высоцкий
1
…и кой черт её дернул сократить путь, нырнуть пусть и с плохонько, но освещенной улочки в густую тень двориков. В этот час, когда спали, наверное, все обитатели города, за исключением немногочисленных представителей "ночных профессий", и тишина обволакивала темные громады многоэтажных домов, звук её шагов хорошо был слышен в длинном и узком проходном дворе. И вот на этот самый шум и откликнулись загулявшие или просто вышедшие на "ночную охоту" парнишки лет шестнадцати, шумно гомонящей стаей появившиеся на углу. Её силуэт, темный на фоне светлых, недавно выкрашенных под "слоновую кость" стен дома, разглядели сразу, заговорили еще громче, подбадривая себя и друг друга в ночной тишине нелепыми выкриками, неестественным смехом и, конечно, полудружескими тычками под ребра.

Она не стала ждать их глупых окликов и бранных слов в свой адрес, только постаралась шагать, как можно тише и быстрее, хоть это и не имело никакого значения. Мальчишки уже спешили за ней. Срываясь на бег и мысленно проклиная себя за желание сэкономить минутки, она выскочила через гулкую, высокую арку к застроенному гаражами пустырю. Здесь, в лабиринте самопальных, жестяных, кирпичных и бетонных "домиков" для автомобилей, можно было легко затеряться, если бы не проклятая предательская тишина. Даже осторожные шаги на засыпанных мелким гравием дорожках шуршали в ночи оглушительно, а что уж говорить про бег… Но, впрочем, шансы еще были. Достаточно добежать до дальнего, слабо освещенного перекрестка, от которого в разные стороны отходили аж четыре дорожки, как мальчишки, наверняка, растеряются, угадывая, какой путь выбрала их возможная жертва, затормозят, а то и вовсе бросят преследование, посчитав, что ночная беготня между гаражами не похожа на развлечение.

Она успела порадоваться, что уходила от клиента не торопясь и не поленилась переодеться, все-таки бегать в брюках и тяжелых высоких ботинках удобнее, чем в мини-юбке и на высоченных каблуках, уложенных еще в чужой квартире в просторную сумку. Устремившись со всех ног к перекрестку, она успела заметить, как, будто живая, колыхнулась, выгнулась густая тень в промежутке между двумя гаражами. Но в этот же момент позади раздался недружный, шуршащий по гравию топот десятка ног… "Опоздала…" — испуганно подумала она, уже достигнув стенки гаража и замирая под жестяным плафоном слабосильной лампочки. А полдюжины мальчишек притормаживали свой разухабистый бег, понимая, что жертва никуда не денется, а если и попробует бежать дальше, то догнать её теперь не составит труда. "Как глупо, стоять вот так и просто ждать своей участи", — подумала она. И в мыслях у нее не было добраться до газового баллончика, предусмотрительно вложенного в кармашек сумки. Или до длинной и острой пилочки для ногтей, которая по ночному времени и тусклому освещению вполне могла выглядеть, как стилет. Она понимала, что такие вот средства защиты хороши лишь при встрече один на один с пьяненьким придурком, решившим подомогаться к припозднившейся девушке, просто пользуясь случаем, без какого-то предварительного умысла. Да так оно и было с ней пару раз, когда достаточно оказалось просто пшикнуть в лицо перцовкой и, развернувшись, бежать со всех ног, пока мужчина не пришел в себя от неожиданного отпора.

Но против стаи разгоряченных погоней подростков не помогло бы ни одно из её подручных средств. "Пистолет… — как-то уныло подумала она. — Кто-то же из девчонок хвастался, что её постоянный клиент торгует огнестрелом…" Но это уже были мысли обреченной. Деваться было некуда, разве что волшебным образом испариться с места события, и она просто стояла, прислонившись спиной к холодной грязноватой стенке гаража. И не заметила, как вновь колыхнулась, оживая, тень в узком проходе-щели…

Он вышел на пару шагов вперед и остановился вполоборота от нее, лицом к набегающим мальчишкам. Невысокий, стройный, но не накаченный, как было сейчас модно среди молодежи, на первый взгляд — лет тридцати пяти, а то и постарше. Обострившееся в момент опасности внимание к мелочам позволило ей отметить удивительную природную смуглость и гладкость его лица, роскошные, крупные кольца длинных, иссиня-черных волос, а в то мгновение, когда он на секунду обернулся, глянув на нее через плечо — разноцветье глаз. Один из них сиял голубоватым мерцающим холодом далеких, едва видимых в городе звезд, второй же светился теплом желтоватого, табачного цвета. Черная кожаная куртка-"косуха", такие же довольно узкие брюки и узконосые, на заметном каблуке полусапожки, украшенные металлическими бляхами: ни дать, ни взять — рокер-байкер, неожиданно оказавшийся в эту ночь между гаражами без мотоцикла и гитары. Он стоял спокойно, даже чуть расслабленно, и за те мгновения, пока мальчишки подбегали к ним, ей как-то невольно передалась малая часть его спокойствия. Мысли перестали метаться в голове, подобно попавшим в ловушку зверькам, дыхание, сбитое бегом, чуток успокоилось и выровнялось…

А подбежавшие парни уже обступали их привычным полукругом. И выглядели они ничуть не слабее неожиданно появившегося мужчины, а некоторые были и на голову повыше и пошире в плечах, чем он. Но, слегка смущенные неожиданным появлением совершенно лишнего здесь незнакомца, мальчишки не спешили атаковать, постепенно восстанавливая дыхание после забега. А через полминуты самый крайний из них, зашедший было далеко влево от ставшего неожиданным препятствием рокера, проговорил ломающимся, громким баском: "Ты бы шел своей дорогой, дядя, а мы тут уж сами как-нибудь…" Остальные одобрительно гоготнули, поддерживая почин самого говорливого члена стаи. А она в ту же секунду поняла, что мальчишка хочет, что бы незнакомец отвлекся от центровых персонажей, обратил внимание на него, отвечая или просто скосив глаза.

Но незнакомец на простенькую уловку не поддался, скорее всего даже просто не обратил внимания на слова парнишки. Он был на удивление сосредоточен, будто в уме высчитывал сложную математическую задачу или играл шахматную партию вслепую. Она не успела ничего подумать по этому поводу, как вдруг прямо в голове её зазвучал гулкий, безжизненный, нечеловеческий голос: "Уходите…"

Она заметила, как что-то в лице рокера начало неуловимо меняться. Из-под верхней губы показались белоснежные клыки, само лицо вдруг стало вытягиваться вперед, превращаясь в звериную морду… губы его приоткрылись… и между гаражами повис полный угрозы и внутренней силы рык недовольного и могучего хищника…

Что увидели и услышали мальчишки, она, конечно, не знала, но, похоже было, что им привиделось и послышалось нечто более страшное. Согнув спины, пытаясь, все еще стоя на ногах, прижаться к земле, они тихонечко, совсем по щенячьи взвизгивали и шаг за шагом отступали от блеклого светового пятна, внутри которого стояли она и незнакомец. А потом будто пеленой заволокло глаза на долю секунды, а когда она, сморгнув, прогнала пелену, мальчишек уже не было, только едва слышный топот затихал в отдалении… И на несколько минут в лабиринте гаражей воцарилась оглушительная тишина.

"Ты — оборотень?" — спросила она, даже не подумав, что сперва стоило бы поблагодарить человека, ну, или не человека, за спасение.

Незнакомец засмеялся, легко, будто танцуя, поворачиваясь к ней. "Оборотней не бывает, девушка, — сказал он. — Это все сказки…"

— Но я же сама видела… — запротестовала было она.

— Они тоже видели, — согласился незнакомец. — Видели то, что я им показал… цыганский гипноз.

И он легонько пожал плечами, будто недоумевая, как можно не понимать таких простых вещей.

— Меня зовут… — незнакомец на долю секунды задержался, будто выбирая себе имя из полусотни предложенных услужливой памятью вариантов: — …Матвей.

— А я Марго, — в ответ сообщила девушка. — Вообще-то, Даша, а Марго так, для клиентов… спасибо тебе, а то бы с этими… да и вообще…

Она не нашла слов, чтобы продолжить выражение благодарности, но Матвей, похоже, и не ждал их. Он шагнул поближе, внимательно, но без малейшей брезгливости, как обычно бывает у мужчин, узнавших про древнейшую профессию женщины, оглядел Дашу разноцветными глазами.

— Не похоже, чтоб ты каждую ночь гуляла, — констатировал он.

— Так и не гуляю, — согласилась Даша. — Просто задержалась у одного… он постоянник, не хотелось обижать, да и человек хороший, а так я — только днем, да еще вечерком если…

Она болтала легко, стараясь выплеснуть в словах остатки нервного напряжения, почему-то совершенно не опасаясь Матвея, будто бы и не видела собственными глазами всего несколько минут назад трусливо удирающих, насмерть перепуганных мальчишек.

— Пойдем, Даша-Марго, — предложил Матвей, уверенно беря девушку сильной рукой за локоть. — Провожу тебя, а то, небось, опять в какие-нибудь приключения влипнешь… раз не ночная ты бабочка… да и беда, она, знаешь, не приходит одна…

— Пойдем, — обрадовано кивнула Даша. — Тут недалеко совсем, я просто дорогу хотела сократить, днем-то здесь удобнее ходить, чем вокруг по улице…

…Даша не соврала, хоть часто это делала и без всякой цели, просто приукрашивая себя и окружающую действительность, до маленькой, тесной "однушки", в которой она жила было едва ли пять-семь минут ходу.

— Это мы вдвоем с подругой снимаем, — продолжала тарахтеть девушка, едва переступив порог квартирки; она, неумолкая, говорила всю дорогу, притихнув только в подъезде, чтобы не потревожить бдительных соседей, частенько отслеживаюших и её и подруги прибытие домой, а потом с удовольствием обменивающихся собранной информацией между собой. — Таньча сейчас работает, ну, она в ночь, а я — днем, так проще, чтоб не мешать друг другу… ты проходи, проходи…

Но Матвей и без особого приглашения не стал задерживаться у двери, мимолетом заглянув в квадратную комнатку, загроможденную широкой кроватью, накрытой рыжевато-буром, клетчатым пледом, шкафом, трюмо и старинной, китайской ширмой с драконами. На трюмо, перед зеркалом, между баночками с кремом, флаконами духов, лака для ногтей и другими аксессуарами валялись женские, узенькие трусики и несколько упаковок презервативов.

— Давай на кухню, — пригласила Даша, — хотя бы чаю тебе налью… ты не думай, мы сюда клиентов не водим, ну, разве что — иногда, или не за деньги… да и то — раз в год по обещаю… иначе — соседи совсем со свету сживут, они и так на нас косятся, что часто выпивши возвращаемся… А как не пить, если угощают? Да и с хорошими людьми всегда приятно… А я сейчас…

Она быстро прошла в комнатку, к стоящему на маленькой тумбочке возле кровати телефону, послушала несколько секунд долгий гудок в трубке, вздохнула и набрала хорошо знакомый номер. "Тамара?.. У меня все нормально, домой вернулась… нет, сегодня больше никуда… давай — завтра? А то у меня на обратном пути такое приключение выскочило, что теперь и выходить на улицу неохота… завтра расскажу… ладно… отдыхать буду… а деньги завтра — это верняк… хорошо, позвоню, как всегда…"

В тесной кухоньке — едва развернуться двоим — Даша усадила все еще стоящего гостя к столику, а сама споро, ловко установила на маленькую газовую плиту чайник, вытащила из холодильника сыр и сырокопченую колбасу, тонко нарезанный, но уже слегка заветревший лимон на блюдечке и едва початую бутылку коньяка.

— Будешь? — на всякий случай спросила она Матвея, тряхнув бутылкой. — Надо же расслабиться после такого…

Матвей кивнул без слов. Он уже ощущал себя не спасителем девушки от веселящейся компании подростков-хулиганов, а немного вещью, попавшей в этот дом с вполне определенной целью — быть отблагодаренным. А благодарить иначе, чем своим телом без оплаты, Даша не умела, да и не представляла себе иной формы благодарности от женщины мужчине.

После первой же рюмочки благородного напитка, как оказалось, подаренного Даше кем-то из благодарных клиентов, девушка поплыла в волнах легкой эйфории и начала болтать еще активнее, хотя по началу казалось, что выдержать такой темп долго вообще не в человеческих силах. Но рассказы о профессиональных приключениях перемежались с воспоминаниями о ранней юности, школьных вечерах, первых, вторых и последующих мальчиках, потом снова вспоминались к месту и не к месту грубые и добрые мужчины, алчные, озабоченные только деньгами и шмотками подружки, нахальные таксисты, норовящие получить за проезд натурой, любопытные не по чину соседи, туповатые и дотошные полицейские…

Гость не успевал, да особо и не стремился и слова вставить в бесконечный, казалось бы монолог девушки, но временами поглядывал незаметно на висящие на стене часы, отмечая про себя: пятнадцать минут, полчаса, тридцать пять, сорок, сорок пять… Постепенно Даша пьянела все больше и больше, но держалась при этом молодцом, видно, сказывалась привычка пить с мужчинами наравне, не забывая о предстоящих профессиональных обязанностях. Так и сейчас, она неожиданно, как-то к месту и во время вдруг сказала Матвею:

— Там, в ванной, полотенце, которое на трубе, возьми, ладно? Оно чистое, просто сушилось там, ты не думай…

— Я еще не ничего не думаю, — усмехнулся Матвей, поднимаясь из-за стола.

На него коньяк и последовавший за ним ликер, казалось не произвели никакого действия. Гость держался прямо и уверенно, движения его были точны. А вот Дашка, вставая вслед за ним, едва не опрокинул хиленький, неустойчивый столик, засмеялась над своей пьяной неуклюжестью и заспешила в комнату, готовиться…

Когда Матвей, держа в руках брюки, рубашку и полусапожки, вошел в комнатку, девушка встретила его переодетая в легонький, почти невесомый, соблазнительно короткий халатик, под которым угадывалось такое же соблазнительное, эротичное белье. "Бросай всё, — кивнула она в сторону одинокого стула. — Утром разберемся, а сейчас…" Она легонько толкнула освободившегося от ноши Матвея к кровати, укладывая на спину, и неуловимым движением сбросила с плеч халатик, демонстрируя гостю молодое тело, изящный белоснежный бюстгалтер, узенькие трусики и белые же, в тон всему чулочки на резинке. "Ах, да…" — спохватилась она, шагнув в сторону и нажав клавишу на громоздком, старом магнитофоне. С шорохом и легким потрескиванием, негромко разлилась по комнате спокойная, ритмичная музыка…

Через несколько минут, обласкав губами и языком едва ли не все тело Матвея и сама оставшись в одних чулочках, Даша поднялась с постели и, шагнув к трюмо, замерла вдруг, слегка задумавшись:

— А может, без этого? Ты как, если без резинки? Я-то чистая, не волнуйся… давай, а?

— Давай, — согласился Матвей, ему не грозили никакие человеческие болезни, а его недуги, даже страдай он чем-то, не могли передать человеческой женщине.

— Хорошо-то как… — пробормотала Дашка, возвращаясь в постель…

Ей и в самом деле давно не было так хорошо и спокойно с мужчиной, клиенты, конечно, исключались из этого определения, ибо — работа это работа, хотя и приходилось с большинством из них изображать, а иной раз и в самом деле получать удовольствие. Но тут вдруг оказалось, что Матвей не только отважный распугиватель ночных хулиганов, но и просто-таки неутомимый любовник.

Меняя ритм, темп, изредка и позы, он, будто автомат, продолжал скользить в дашкином лоне длинным, но в меру, упругим и горячим своим стержнем. Но ничего механического, отстраненного не было в этих движениях, напротив, присутствовала некая утонченная, звериная страсть, сдерживаемая мужчиной до поры до времени под маской нежности и заботы о удовольствии партнерши. Все чаще и чаще Матвей ставил девушку на четвереньки, или пристраивался у нее за спиной, лежа на боку, плотно прижимаясь своей грудью к её спине, неутомимо двигая и двигая бедрами…

Возбуждение от бесшабашного, такого замечательного и страстного соития туманило голову не хуже коньяка и ликера, но только одна мысль раз за разом проскакивала в обалдевшей головке девушки: "Почему же он все время берет меня сзади?.." Но и эта шальная мысль тут же обрывалась, смытая волной оргазма… Будь она не так пьяна от коньяка и ликера, не так возбуждена быстрыми, неутомимыми движениями партнера, то может быть и заметила бы, что ни капли пота не выступило на теле Матвея… Но она так и не успела понять, почему внутри её вдруг начал раздуваться жесткий, тугой шар, как бесконечная струя семени разлилась, затопив женское лоно… а пониже затылка, на нежные шейные позвонки, вдруг закапала горячая, обжигающая слюна зверя… последним ощущением Даши была острая, пронзительная боль…

2
Этим утром агент сыскной полиции Варфоломеев страдал головной болью и похмельем. Вчерашние посиделки с бывшим однокашником по юридическому факультету университета, откуда сам Варфоломеев ушел, недоучившись, в полицию, а приятель его по окончании курса — в адвокатуру, сопровождались изрядным количеством спиртного, пусть и высокого качества, и под хорошую закуску. Прекрасно понимая, что знакомцу его от полицейского чина надобно что-то очень специфическое, но вряд ли полностью законное, Варфоломеев хоть на водочку и налегал, но ухо держал востро, пока не дождался конкретного предложения: поделиться сведениями по некоему делу о налете на квартиру довольно в городе врача-невропатолога. Про то, что однокашник его в профессиональной своей деятельности тесно связан к крупнейшими барыгами, скупщиками краденного, в городе, Варфоломеев знал и до этой встречи, а вот к чему был его интерес именно к вещам ограбленного врача, надо было подумать отдельно… и, желательно, на трезвую голову. Трезвость наступила с утра, но принесла с собой муки похмелья, и теперь любые размышления, а так же всякую, даже очень срочную работу желательно было отложить хотя бы до обеда, когда вполне законно можно было поправиться и стопкой водки, и кислыми суточными щами в небольшом трактирчике поблизости от районного полицейского управления.

Однако, человек предполагает, а все находится в руках Божьих, и, видимо за прегрешения вчерашнего вечера, Господь послал Варфоломееву утреннее испытание.

"Ты что ж — только явился? — сдержанно отругал его заместитель начальника управления, дежуривший в эту ночь и до сих пор еще находящийся на службе. — Не засиживайся, возьми в дежурке адрес и дуй туда, убийство, да еще с какими-то отягощающими… Короче, тебе с этим делом разбираться".

Варфоломеев мог бы возразить, что на службу он пришел не просто, как положено, к девяти часам, а на четверть часа раньше, но прекрасно понимал, что спорить с начальством — себе дороже выйдет. Он только вздохнул и положил на рычажки телефонную трубку, которую хотелось швырнуть туда изо всех сил. Теперь, вместо покойного сидения за столом до обеда придется мотаться по чужим квартирам, осматривать вслед за экспертами место происшествия и тело убиенного, задавать вопросы свидетелям, составлять бесчисленные протоколы, писать повестки-вызовы, вообщем, заниматься привычной, но крайне нежелательной этим утром работой.

"И ведь даже чаю не попьешь перед выездом, — с похмельной тоской подумал Варфоломеев. — Знаю я эти выверты судьбы: только нальешь, да глоток сделаешь, а начальство тут, как тут, будто в специальную подзорную трубу за нами бдит…"

Тяжко подымаясь из-за стола, за который совсем недавно присел, Варфоломеев позвал сидящего в уголке на стуле, даже отдельного своего рабочего места у него еще не было, агента-стажера, прикрепленного к отделу Высшим полицейским училищем:

— Эй, Васильев, ты не хочешь ли прогуляться с утра пораньше?

— Как скажете, господин старший агент, — послушно склонил стриженую голову стажер.

Он третий день, как пристроился на этом злополучном стуле, и пока обращался ко всем с почтительным, иной раз нарочитым, уважением, именуя по должности, что обыкновенно в полицейской, а уж тем более — сыскной среде было не принято. Но стажера не спешили одергивать, понимали, что паренек должен сперва пообвыкнуть среди старших товарищей и со временем самостоятельно понять, кто из них Иван Иванович, кто Ваня, а кто и просто Иванов…

…Возле подъезда обыкновеннейшей девятиэтажки толпилась, переговариваясь между собой, маленькая кучка любопытствующих. У дверей столпом правопорядка и законности торчал внушительных габаритов городовой, вид у него был такой серьезный, что никто из бездельников, собравшихся поодаль, не рисковал даже подойти поближе, не то, что проникнуть в подъезд.

Варфоломеев выбрался из служебной машины слегка повеселевшим, все-таки не удержался по дороге, заглянул в винную лавку, прикупил и тут же выпил бутылочку пива, и похмелье послушно отступило под натиском живительного напитка. Подходя к городовому у подъезда, он приметил, что далеко-далеко от места события, на самом углу дома стоит приметный белый фургон с черными православными крестами на бортах — труповозка. "Значит, тело еще здесь, — подумал агент. — Почему ж не отправили в морг? Неужто меня дожидаются?" Была в этом какая-то легкая, поверхностная странность, на которую иной раз и внимания-то обращать не стоило бы, но теперь — разбираться со странностями предстояло уже в квартире. Он шагнул было дальше, но тут в самый уголок глаза будто кольнуло из маленькой толпы бездельных зрителей рыжими вихрами… "Тьфу-тьфу-тьфу, не приведи Господи", — замер на месте Варфоломеев, едва сдержавшись, чтоб не перекреститься. Приостановившись, он еще разок внимательно оглядел собравшихся в сторонке обывателей, но рыжей, вихрастой головы среди них не обнаружил. То ли почудилось, то ли…

Обладательница столь примечательных по цвету волос вела в районной и двух городских газетах колонки уголовной хроники, изредка писала пространные обзоры по наиболее громким, примечательным делам полицейского и судебного ведомств и обладала настырным, пронырливым и бесцеремонным характером. К мужской половине человечества и к его полицейской части она относилась с легким презрением, пытаясь всем, и себе самой в первую очередь, доказать, что женщины могли бы не хуже мужчин справиться с таковой службой, обосновывая это, правда, "литературными мотивами" из сочинений британки Агаты Кристи и собственным примером. Впрочем, справедливости ради, Варфоломеев признавал за рыжей репортершей глубокое, жизненное понимание их непростой работы и язвительную точность многих её вопросов. Но вот именно сегодня с утра у него не было никакого желания общаться с этим "бесом без юбки"…

— Здравия желаю, господин Варфоломеев! — приветствовал его городовой, взяв по-армейски под козырек.

— И тебе не хворать, Петрович, — поздоровался с ним за руку агент. — Давно тут? Кто уже приехал?

— Мы туточки с раннего утра, — доложил городовой. — Едва ли не в семь часов вызов был. А на месте все наше начальство, да из ваших — эксперт, и парочка прокурорских…

Кивнув в ответ, Варфоломеев указал на Васильева, старательно переминающегося с ноги на ногу за его спиной:

— Это со мной, стажер наш, новенький…

На четвертый этаж поднялись без лифта, после пива Варфоломеев повеселел не только морально, но и физически, а молодому стажеру такой подъем и за нагрузку можно было не считать, все-таки и четверти века еще нет парнишке, не курящий, действительную отслужил совсем недавно.

На маленькой, неудобной лестничной клетке толокся еще один полицейский, значительно моложе Петровича, незнакомый Варфоломееву, а рядом с ним неторопливо, но нервно покуривал местный околоточный.

— Здравствуй, Пал Андреич, — сказал Варфоломеев, — а что это ты тут делаешь? Или отработали уже всё?

— Да там и без меня народу полно, — в сердцах высказался околоточный, здороваясь. — Вот ведь, история-то какая… будь она неладна…

Варфоломеев ухватил околоточного за рукав старенького, потрепанного мундира и оттащил на полтора шага в сторону, при этом сам взгромоздившись на пару ступенек вверх по лестнице, очень уж экономной размерами была лестничная клетка.

— Что там за история? — поинтересовался Варфоломеев, понимая, что именно от околоточного и можно получить самые достоверные сведения и об убиенном, и о соседях — возможных свидетелях, да и в целом о жизни этого дома и всего околотка.

— Плохая, — еще разок вздохнул Павел Андреевич, мужчина уже в возрасте, но крепкий, здоровый. — Сам увидишь, как и что… вот только девица эта, что убиенная… проститутка она, незарегистрированная, конечно, без "желтого билета"… да и подруга её, та, что нашла тело — тоже. Но — девки спокойные… были. Сюда редко кого водили, только на выезд работали. Ох, чую, ко мне прицепятся прокурорские, мол, все знал и помалкивал…

— Ты погоди расстраиваться, — утешил его Варфоломеев. — Не твоя ж работа — за девицами смотреть. А уж ловить их тем более.

— Это ты прокурорским объясни, — покачал головой околоточный. — Они уже волком смотрят, мол, знал, молчал, не сигнализировал. Дело-то тут такое… ну, сам увидишь, на таком подняться легко можно, особенно, если кто другой в тартарары загремит.

— А пояснить толком можешь?

— Толком было так. Пришла эта самая Маруся с ночной своей смены, под утро уже, я, правда, из дома приехал, не знаю, когда звонок поступил, но в дежурке уточнишь, если что… так вот, пришла она и обнаружила подругу на куски распластанную… а квартирку всю в кровище. А вот так, на первый-то взгляд, ни следов, ни орудия убийства нет. Вот пока и весь толк.

"Себе на заметку возьми, раз уж, гляжу, на тебя это дело повесили. Девки обе не шебутные, спокойные, ну, насколько профессия их позволяет. К себе клиентов не водили, разве что изредка, чтоб соседям глаза не намозолить. Старшая, та, которую убили, в городе уже четвертый или пятый год, здесь живет почти два года, а вторая, ночная, чуток поменьше, но сюда они вместе переехали. Работала старшая на телефоне, ну, сам знаешь, им заказ скидывают, они — в путь дорогу, работала днем и вечером, а вторая — при таксисте одном, по ночам.

Я вот себе думаю, разве что маньяк у нас завелся? А так — кому такие нужны? В морду дать, ограбить или там не заплатить — дело понятное, но чтоб убивать, да еще так… Вот только и с маньяком не клеится. Девицы опытные, такие плохих людей за версту чуют, стараются обходить сторонкой, а то ведь — себе дороже иной раз получается…"

— И что ж — никто ничего не видел, не слышал? — по инерции спросил Варфоломеев.

— Пока вот успел с ближними поговорить, — кивнул на двери квартир, выходящих на лестничную клетку Павел Андреевич. — Тихо было ночью, даже, как пришла эта… покойная, никто не заметил. Ну, может, кто что еще расскажет из дальних, но…

— Понятно, — кивнул Варфоломеев, — теперь, думаю, надо бы и глянуть, что там, в квартире.

— Глянь-глянь, — как-то излишне нервно для опытного полицейского сказал околоточный.

— Васильев, пошли, — кивнул стажеру Варфоломеев, направляясь к входной двери.

Он вошел в маленькую однокомнатную квартирку, и в ней сразу же стало тесно. В рассчитанном на одного, много — двоих не самых крупных жильцов помещении находились теперь сразу шестеро мужчин и одна девушка.

Именно с ней и уединился на крошечной кухоньке один из прокурорских, лихорадочно что-то записывая в положенный на край столика бланк. Этого служивого Варфоломеев не знал, а вот вторым, который бесцельно перетаптывался в комнате, в очередной раз оглядывая скорее небогатую обстановку, чем место происшествия, им уже изученное, был товарищ городского прокурора по надзору за полицией. Въедливый, придирчивый, со скверным, желчным характером Карл Иванович Гофман, из старинного германского рода, вызвал у Варфоломеева рецидив утреннего похмельного настроения. "Это ж за что мне такая кара!" — взмолился было агент, но безмолвную молитву его прервал эксперт районного управления в эту ночь дежуривший и оказавшийся на месте преступления едва ли не одним из первых солидных полицейских чинов.

— Привет, Варфоломеич! Тебя на это дело кинули? Считай, повезло…

Сухонький, подвижный и абсолютно седой старичок был на самом деле не так уж и стар, как могло показаться на первый взгляд. А уж каким специалистом он был… Но вспоминать сейчас все легенды, ходившие про Алексея Ивановича Царькова по управлению, Варфоломеев не стал.

— Что скажешь по делу? — поинтересовался он после взаимного рукопожатия.

— Сам глянь, — указал эксперт на широкую кровать, заляпанную бурыми бесформенными пятнами.

Царьков быстрым движением откинул простенький клетчатый плед с тела и… похмельная тошнота мгновенно вернулась к Варфоломееву, позади него гулко сглотнул стажер и тут же рванулся куда-то в сторону…

— Идите, идите, молодой человек, — напутствовал его в спину эксперт, — прокурорские уже проблевались, теперь и ваш черед…

— Алексей Иванович! — укоризненно покачал головой товарищ городского прокурора.

— Да ладно, — снисходительно махнул рукой Царьков. — Тут закалка нужна, а откуда она у вас-то?

Варфоломеев вернул свой трусливо сбежавший по началу взгляд на тело… Часть шеи и плечи покойной были буквально обглоданы до костей, спина же абсолютно не тронута, а вот ниже… ягодицы были также то ли срезаны, то ли вырваны…

— Это ты еще спереди не видел, — чуть ехидно отметил эксперт. — Я её, конечно, переворачивал, но не волнуйся, всё перед этим заснял на пленку, как положено…

Он кивнул на свой раскрытый чемоданчик, скромно притулившийся в углу и заполненный какими-то колбами, пробирками, баночками, коробочками. Поверх этого снаряжения возлегал массивный фотоаппарат одной из последних моделей. Стоил этот шедевр отечественной оптики и точной механики бешеных денег и достался Царькову после длительной осады начальственных кабинетов.

— Тогда и не переворачивай, — попросил Варфоломеев. — Я и на фото посмотрю, ничего не потеряю… а еще что?

— А что еще? — живенько пожал плечами Царьков. — Отпечатков в квартирке полно, снял я их, буду разбираться. В кухоньке два бокала, бутылка из-под коньяка и остатки ликера во второй, тоже упаковал с собой… Выводы позже будут.

— А причина смерти? — уточнил Варфоломеев. — Её этак по-живому или уже убитую? Да, и чем это так?

— Причину скажу после вскрытия, но судя по крови, покойная жива была, когда её грызли… Чего смотришь? Явно грызли, выкусывали куски мяса. Знаешь, как собаки кусают? Вот примерно так. Но собачьих следов тут нет… На постели черные длинные волосы, а покойная была шатенкой, да и подруга её светленькая. Я еще в ванной из слива всё собрал, но там долго разбираться. Ну, и следы спермы есть.

— То есть она с кем-то тут… а потом… — чуток замялся с формулировками Варфоломеев.

— Потом или в процессе, но все явно было именно тут, — подтвердил эксперт. — Вы уж пока на меня не наседайте, по горячим, так сказать, следам. Вот исследую собранный материал, скажу всё точно и однозначно, а пока лишь предположения.

— Чертовщина какая-то, — быстро перекрестился, упомянув нечистого, Варфоломеев. — Если… х-м-м… выгрызали или выкусывали, то где же эти… куски? С собой что ли забрали?

— Вот ты и разбирайся с этой чертовщиной, — сказал Царьков, равнодушно глядя, как снова крестится сыскарь, сам эксперт к религиозным обрядам и символам был равнодушен, хоть церковь посещал регулярно. — А я, наверное, поеду, устал после ночной смены, да и тут не малый труд был, пока все обследовал…

Варфоломеев обернулся на шаги стажера, вернувшегося из туалета. Выглядел молодой человек не очень комильфо, но старался держаться бодро, чтобы не упасть лицом в грязь на первом же серьезном происшествии перед возможными товарищами по дальнейшей службе.

— Ну, что ж, разбираться, так разбираться, — сказал агент, глянул на всякий случай на товарища прокурора и, не заметив на его лице никакого желания взять на себя командование, продолжил: — Васильев, прямо сейчас давай, езжай на телефонный узел. Возьмешь там официальную справку кто куда и откуда звонил на этот домашний телефон. Там же, чтоб два раза не ездить, пробьешь все эти телефоны, ну, кто владелец, где установлен… Будут какие вопросы ненужные, звони сразу в управление, дежурному. Скажешь, что по моему заданию, понятно?

Стажер кивнул, и на лице его Варфоломеев прочитал откровенное облегчение от того, что сейчас придется покинуть эту квартирку, пропахшую смертью, кровью, мужским потом и крепким одеколоном.

— Как на узле управишься, дуй в управу, — завершил инструктаж Варфоломеев. — Там сразу садись за картотеку, выясняй, не проходил ли кто из владельцев телефонов по нашим делам хоть каким боком. Работы много, так что и сам поторопись и на телефонном узле народец поторопи… А сейчас, как выйдешь на лестницу, кликни мне околоточного…

— С девицей этой… ну, вроде, подругой убитой, как? что-нибудь интересное показала? — обратился теперь уже к товарищу прокурора Варфоломеев.

Гофман отрицательно покачал головой. Слегка воодушевленный молчаливостью прокурорского Варфоломеев, будто бы согласовывая с ним, или — просто рассуждая вслух, закончил предварительное планирование:

— Значит, с ней я попозже поговорю, сперва с околоточным пройдемся по соседям, не только ближним. Вдруг — кто что видел или слышал? Ну, всегда так бывает, от кого меньше всего ждешь информации, тот иной раз такое вываливает…

Лязгнула замком входная дверь. Варфоломеев только-только собрался было обернуться, чтоб озадачить вошедшего околоточного поквартирным обходом нижних этажей этого и двух ближайших подъездов, как его рабочий порыв перебил властный сильный голос:

— Господа!!!

3
"Жандармского корпуса подполковник Голицын!"

Он был высок ростом, по-офицерски прям и строен, коротко пострижен. На холеном лице застыла маска легкой усталости, но яркие голубые глаза лучились энергией. Позади подполковника, заполнив собой всю малюсенькую прихожую квартирки, безмолвными столпами громоздились двое в штатском. Да и сам жандарм был одет в хорошо пошитый, явно дорогой костюм, белоснежную сорочку и модный яркий галстук. Поверх костюма на нем был длиннополый, черный плащ, а в левой руке подполковник держал широкополую шляпу.

— Господа, все это переходит теперь в наше ведение, — жандарм затянутой в тонкую перчатку рукой сделал неопределенный жест, будто обозначая, что "все это" отнюдь не ограничивается данной квартиркой и совершенным в ней убийством. — Надеюсь, вам не надо объяснять — все, что вы видели и слышали здесь, не подлежит разглашению без особого на то разрешения Корпуса. А теперь попрошу остаться свидетельницу, обнаружившую тело и — вас, господин эксперт…

Подполковник Голицын небрежным жестом указал на Царькова, уже собравшего свой чемоданчик с уликами, следами, снятыми отпечатками пальцев и прочими пробами вещественных и иных доказательств, подлежащих дальнейшей обработке.

"Вот тебе бабушка и Юрьев день", — подумалось Варфоломееву. С одной стороны, хорошо, конечно, что жандармы забирают себе этот трудный случай, но с другой… как бы это сказать… профессиональная гордость не позволяла так легко согласиться, да и вечное противостояние "белой кости" жандармов с "черной костью" полиции предписывало оказать хотя бы символическое, словоблудное сопротивление.

Впрочем, одного только взгляда в глаза подполковника хватило, чтобы отбить у Варфоломеева охоту даже просто переспрашивать, прикинувшись глуховато-бестолковым, о чем жандарм тут распоряжался. От всей фигуры и движений Голицына, уже прошедшего в комнатку поближе к полицейскому эксперту, веяло древним, давно забытым аристократизмом, привычкой властвовать, не ожидая даже малейшего сопротивления, про которую Варфоломеев только читал в детстве у Александра Дюма в "Трех мушкетерах".

— Да, господин Варфоломеев, — будто неожиданно вспомнил вслед уходящему агенту подполковник. — Стажеру Васильеву я ваше задание по телефонной станции отменил, так что в управлении он будет раньше вас…

"Вот как… да неужто жандармы и такую вот халупу прослушивают? Или дело тут в этих самых девицах? — ошарашено подумал Варфоломеев и, только с необъяснимым душевным облегчением выскочив на лестничную клетку, сообразил, что стажера вполне могли перехватить выходящим из подъезда. — Н-да, вот так и рождаются обывательские легенды о всесилии и всезнании Корпуса…"

И, будто в довершение всех утренних неприятностей и несуразностей, возле подъезда сыскного агента встретила та самая рыжая репортерша, видать, не померещились Варфоломееву её яркие вихры в жиденькой толпе праздных зевак. Кстати, с появление в доме жандармов зеваки тут же нашли себе неотложные дела и разбежались кто-куда…

Симпатичная и стройная девушка возрастом ближе к тридцати, чем к двадцати пяти, миниатюрная и со спины больше похожая на мальчишку, заводная и шустрая, очень дотошная и умудренная опытом работы в криминальных колонках сразу нескольких городских газет одевалась всегда, как бог на душу положит. Вот и сейчас на ней был рабочий комбинезон, явно позаимствованный у кого-то из типографских пролетариев, старательно постиранный и отглаженный, но так и сохранивший на себе въедливые пятна черной краски, прожженные папиросами маленькие дырочки и прочие следы мужской неаккуратности. Ботинки — тяжеленные, громоздкие — репортерша тоже явно позаимствовала на складе бэушной прозодежды. Вот только самодельная, прикрепленная почти к плечу слева английской булавкой табличка с яркой, бросающейся в глаза надписью "Пресса" была сделана по-женски аккуратно и красиво.

— Господин Варфоломеев, господин Варфоломеев! — требовательно обратилась к агенту рыжая, даже и не подумав поздороваться. — Что произошло? И ваши, и потом — вот эти… ничего не говорят, хорошо еслиь на начальство ссылаются. А мне же надо хронику сдавать к дневному выпуску!

"Вот ведь коза, — подумал полицейский, но беззлобно, а скорее по-отечески, все-таки постарше репортерши он был значительно. — И как она чувствует все эти кромешные дела? Небось, за утро в городе не один десяток происшествий, так нет же — она именно сюда примчалась… Как же теперь от нее отвязаться-то? или — пусть постарается, но не только на себя и свою газетку?"

— Верно они говорят, Нина Трофимовна, доброго утречка вам, — солидно, выдерживая предписанный всеми служебными инструкциями доброжелательный тон в общении с гражданами, ответил Варфоломеев. — Простые городовые и знать ничего не могут, они же просто в охранении стоят…

— Ой, не надо мне пудрить мозг, — взвилась репортерша, чувствуя, что ей пытаются заговорить зубы. — Они-то как раз и знают больше всех… но ладно, пусть себе молчат, но вы-то что мне скажете? А то народец тут уже и притон раскрыл, и наркоманов поймал, и даже логово убийц обнаружил…

— И я вам, уважаемая, ничего не скажу, — улыбнулся через силу Варфоломеев, чувствуя, как от настырности репортерши у него снова начинает болеть голова. — Было там происшествие, было… вот и всё. Но…

Полицейский сделал, как ему казалось, загадочное лицо, а на самом деле, просто изобразил какую-то непонятную гримасу, понизил голос и, склонившись к Нине, продолжил почти шепотом:

— … вот как выйдет из подъезда жандармский подполковник… такой весь из себя барин, в черном плаще… вот он-то и сможет обо всем рассказать.

— Это тот, что туда вошел с полчаса назад? — заразившись полицейской таинственностью, тоже шепотом переспросила репортерша.

— Точно-точно. Вы же его сразу и приметили, не могли не приметить, с вашей-то наблюдательностью, — мелко польстил девушке сыскарь, всегда помнивший, что "доброе слово и кошке приятно". — Так вот, они, жандармы то есть, это дело и поведут, а мы — черная косточка, все больше по хулиганствам, да простому гоп-стопу работаем…

Довольный своей выдумкой стравить испортившего ему настроение жандарма и назойливую репортершу, сыскной агент улыбнулся.

— Что-то здесь не то, — недовольная предстоящим ожиданием неизвестного подполковника пробурчала Нина. — Не нравится мне…

Но момент для продолжения расспросов был уже упущен, Варфоломеев быстро, но не торопясь, выдерживая солидность представителя закона, уходил к своей машине.

"Черт бы с ними со всеми, — подумал репортерша. — Ждать мне не привыкать, но уж если соврал этот полицай, то я его и в Управлении найду, и тогда уже — с живого не слезу…"

А ждать и в самом деле пришлось долго. Почти два часа. Деятельная и энергичная репортерша успела заскучать, сбегать к телефонной будке на углу дома и позвонить в редакцию, чтобы ставили в дневной номер уже давно готовый её материал совсем по другим криминальным случаями в городе без всяких изменений и дополнений. Потом выкурила полдесятка папирос, самых что ни на есть мужских, крепких, но, правда, хорошего, вкусного табака. И когда её раздражение и злость на Варфоломеева, собственную доверчивость и кажущуюся бесцельность ожидания достигли предела, из подъезда в сопровождении то ли почетного конвоя, то ли охраны вышел тот самый жандарм. И репортерша бросилась к нему, как изголодавшаяся лисица кидается на цыплят, но — тут же, с разбегу, едва не уткнулась в грудь неожиданно возникшего на её пути габаритного сопровождающего, своим телом прикрывшего подполковника даже от такой гипотетической опасности.

— Ты что, болван, не видишь!?! — возмутилась Нина, запрокидывая голову, что бы посмотреть жандарму в лицо и при этом тыча пальцем в закрепленную на себе карточку. — Я должна взять интервью у господина подполковника… а ты…

— Пропусти, Серж, — попросил охранника Голицын. — Здравствуйте, милая барышня. Чем обязан?

— Никакая я не барышня, — продолжила было свой возмущенный монолог Нина. — Я репортер городской и районной газет, по криминальной хронике! А мне никто ничего не говорит, внутрь не пускают, и все при этом ссылаются на вас, даже фамилии вашей не называя…

— Милая барышня-репортер, моя фамилия Голицын, я служу в Жандармском Корпусе в чине подполковника, — безо всякой иронии, абсолютно спокойно, будто дело происходит не на бегу возле подъезда городского дома, а где-нибудь в гостиной шикарного великосветского особняка за чашкой чая, улыбнулся атакованный Ниной жандарм. — А вы, насколько мне известно, Нина Березина, единственная в городской прессе женщина-репортер, да еще при этом занимающаяся вовсе не дамскими темами, а криминальной хроникой. И на этом поприще получившая очень широкую известность… правда, в довольно узких, профессиональных кругах полицейских, адвокатов и их клиентов…

— Вот уж не думала, что мною так интересуется жандармерия, — отозвалась до нельзя польщенная, едва не покрасневшая от удовольствия Нина, все-таки для репортеров известность, пусть даже и в узких кругах, слаще манны небесной.

— Жандармерия интересуется всем, происходящим в городе, — серьезно, как на просветительской лекции, ответил Голицын. — В том числе и происшедшим сегодня ночью в этой квартире…

Он кивнул за спину, в сторону подъезда, откуда двое здоровенных санитаров в темно-синих комбинезонах выносили черный мешок с телом. Им пришлось стараться без носилок, очень уж узкие и неудобные в подъезде были и дверные проемы и лестничные клетки.

— Ого! — глаза у Нины загорелись легким азартом в предчувствии чего-то необычного, отличающегося от большинства многочисленных происшествий в городе. — Там труп? Кого же убили? И как? И что вы намерены предпринять для поиска преступников?

— Милая барышня-репортер, — с легкой задумчивостью в голосе сказал Голицын. — У вас очень много вопросов, а у меня пока на них очень мало ответов… впрочем, я могу вам оказать любезность. Хотите увидеть как и над чем работают жандармы? Наяву, а не в дешевых книжонках и дурных кинофильмах?

— А это возможно? — иронично уточнила Нина, привыкшая, что повсюду в полиции от нее отмахиваются, как от назойливой и докучливой мухи, отвелекающей от важной и срочной работы.

— Если вы согласитесь, то вполне возможно, — серьезно ответил подполковник. — Хотя, обычно, простые люди стараются почему-то держаться от жандармов подальше…

— Если это намек, что я не простой человек, то я согласна, — решительно заявила Нина, где-то в глубине души замирая от собственной дерзости.

— Тогда — поехали, милая барышня-репортер, — предложил Голицын и тут же, через плечо скомандовал отошедшему чуть в сторону своему охраннику: — Ты во вторую машину, с остальными…

Охранник на мгновение задумался, ведь оставлять подполковника одного было не положено, однако, никакой явной опасности во время поездки с этой пигалицей не было. Мысленно махнув рукой на нарушение инструкции и даже на возможные последствия оного, охранник молча проследовал к одной из машин, стоящих неподалеку. В ней уже сидели прибывшие вместе с подполковником то ли охранники, то ли оперативники Жандармского Корпуса.

— Прошу, милая барышня-репортер…

Голицын так естественно и привычно открыл перед Ниной дверцу авто, что у той даже зашебуршило в мозгу: "Уж не тот ли это самый Голицын, который из князей? Древнейшая фамилия…" И, естественно, об этом и был её первый вопрос, когда подполковник устроился рядом с ней на заднем сидении и велел шоферу ехать "на службу".

— … род Голицыных не только древний, но и очень разветвленный, — покачал головой подполковник. — Однако, если вы имеете в виду, могу ли я называться князем Голицыным, то — могу. Титул принадлежит мне, как до этого принадлежал моему отцу. Но, кажется, сейчас на такое мало кто обращает внимание…

— Это точно, — кивнул репортерша, тем не менее чрезвычайно довольная и даже возбужденная единственно тем фактом, что едет в одной машине с настоящим князем. — Времена аристократов канули в Лету, но все-таки… да и всяческие аферисты, называясь, кто графами, кто баронами, отношение к вам подпортили…. но… по-настоящему голубая кровь, генеалогическое древо, уходящее корнями в домонгольские времена… это все-таки что-то…

До развилки широкого, современного проспекта на две чуть более узких, уходящих вдаль, прочь из города улицы и стоящего на этой развилке высокого и длинного дома-параллелипипеда они доехали быстро, не успев толком ни о чем больше, кроме родословной Голицына, поговорить. И через просторное фойе первого этажа прошли быстро, темп задал сам подполковник, иначе бы Нина не преминула бы осмотреться перед входом в святая святых Жандармского Корпуса. Впрочем, рассматривать в фойе было нечего. Кадки с пальмами по углам, несколько дверей в кабинеты-приемные, возле которых чинно, молчаливо сидело с полдесятка людей и — всё. А вот настоящие тайны начались уже за неприметной служебной дверью, ведущей, как свидетельствовала надпись на ней, к лифтам.

Очутившись вместе с Голицыным в узком тесном пенале-комнатке, Нина с удивлением подметила, как подполковник негромко поздоровался с кем-то невидимым, достал из кармана плаща свое удостоверение — солидную, черного цвета книжицу — показал, развернув, одной из стен, а потом… просто положил левую руку на небольшую тумбочку с матовой поверхностью, стоящую перед выходом из комнатного пенала. Что-то загудело, мгновенно вспыхнуло внутри тумбочки ярким светом, и подполковник, убрав руку, обернулся к Нине:

— Теперь вы, милая барышня-репортер… Прошу…

— А что это? — чуть опасливо уточнила девушка.

— Не бойтесь, просто снимает отпечатки пальцев, — улыбнулся подполковник. — Заодно измеряет температуру тела, анализирует вашу ладонь на предмет материала, из которого она сделана… так что пройти, приложив к анализатору мертвую руку или пластиковый муляж, никак не получится…

— Красота, — пробормотала Нина, выкладывая ладонь на тумбочку. — А в полиции до сих пор людям пальцы краской машут…

И неожиданно покраснела, поймав взгляд подполковника на свои пальцы с обломанными, кое-где и обкусанными короткими ногтями. Но тут же взяла себя в руки и непроизвольно выпрямила и без того не сгорбленную спину. "Мало ли, что он привык ко всякому аристократическому маникюру-педикюру, — сердясь на себя за собственную мгновенную слабость, подумала Нина. — А мне вот некогда такими глупостями заниматься… весь день бегаешь, как савраска, по полицейским участкам и управлениям, по трущобам и закоулочкам, а потом еще вечерами, да ночами писать про все это приходится… Когда уж собой-то заниматься?"

А вот Голицын на неухоженность её рук внимания не обратил. Просто уставившись взглядом на поверхность анализатора он вспомнил фразу из оперативной характеристики репортерши: "Обладает хорошо развитым интуитивным чувством на происшествия, благодаря чему часто оказывается в нужном месте едва ли не раньше полиции и других работников особых служб". Может быть, именно из-за этой особенности, а может быть и доверившись собственной, не менее развитой интуиции и решил подполковник Жандармского Корпуса пригласить к себе на экскурсию эту рыженькую, вихрастую девушку.

— Что ж, теперь, когда вы, милая барышня-репортер, отмечены в наших архивах навеки вечные, прошу…

Подполковник вновь распахнул перед Ниной дверь, как успел уже сделать это трижды за время короткого знакомства, и они вошли в кабинку лифта.

— Служебный, — пояснил, заметив слегка недоуменный взгляд вокруг себя Нины, Голицын. — Идет с первого до пятнадцатого этажа без остановок, только в апартаменты моего отдела…

"Хорошо, что всё так просто оказалось, а то уж всякая мистика начала мерещиться", — с облегчением подумала репортерша, привычным к мелочам взглядом отметившая отсутствие в лифтовой кабинке панели с многочисленными кнопками. Впрочем, это оказалось, пожалуй, единственной приметой попадания в сферу "особых служб", ну, если, конечно, не считать загадочного аппарата по снятию отпечатков пальцев и не только…

4
Тот, кто называл себя Матвеем, проснулся после полудня, и это было непривычно и странно для него. По обыкновению, набив брюхо до отвала, он спал и по двенадцать, и по пятнадцать часов кряду, а тут и десяти не набралось. Но что-то тревожное, непонятное и беспокойное дернуло его еще во сне, заставило встрепенуться, вытягиваясь в струнку под тонким, шелковым покрывалом.

Матвей приоткрыл глаза и некоторое время лежал неподвижно, по звериной привычке вслушиваясь, внюхиваясь, исподволь всматриваясь в окружающее его пространство. В доме было тихо, привычно пахло мужским парфюмом, чистым постельным бельем, пылью из старенького шифоньера. И, будто ответом на спокойствие и тишину, вновь накатило сытое, ленивое блаженство. Матвей уже давно не обращал внимания на такие резкие перепады настроения, интуитивно понимая, чувствуя, что именно так организм борется с нервным напряжением предельного внимания и концентрации, обязательными при пробуждении.

Легким движением отбросив от себя покрывало, под которым он спал, Матвей потянулся всем телом, разминая слегка затекшие во сне мышцы, едва сдержался, чтобы не заурчать — сыто и блаженно, неторопливо поднялся с постели и направился в ванную. Простые человеческие привычки, вроде бритья и чистки зубов, не были ему чужды.

После обычных утренних процедур Матвей выбрал в шифоньере самые простенькие, потрепанные брюки, неброский, однотонный свитерок и неопределенного цвета пиджачок, больше подошедший какому-нибудь начавшему спиваться мастеровому, чем тому, кто по ночам разгуливает затянутым в кожу с металлическими бляхами. Быть самим собой и одеваться так, как это ему нравится, Матвей мог не всегда, вот и сейчас был именно такой случай, что надо было маскироваться, выглядеть неброско, быть, как все. Наряд его завершила видавшая виды кепочка, под которую Матвей старательно заправил свои роскошные, чересчур роскошные для мужчины, волосы.

Оглядев себя в небольшом зеркале, повешенном на стену в маленькой прихожей, разложив по карманам сопутствующие любому мужчине мелочи: ключи, папиросы и спички, носовой платок и разноцветные денежные купюры, — он вышел из дома.

Квартирку эту, совсем неподалеку от центра города, но в старом, обветшалом, идущем в скором времени под снос здании Матвей снял на пару месяцев за полцены. Редко кто из приезжих соглашался жить без горячей воды, но с постоянными перебоями с электричеством, да при этом платить хозяевам полновесную цену. Впрочем, престарелая, хоть и бойкая на язык бабулька-владелица была рада-радёшенька уже тому, что Матвей заплатил сразу за два месяца вперед, а не так, как принято было повсюду — понедельно.

По скрипучей деревянной — надо же, какие раритеты! — лестнице Матвей спустился во дворик, заросший кустами сирени, с полуразвалившимися качелями и детской песочницей в уголке. Во дворике было тихо и пусто, те, кто работал, в эти часы находились за канцелярскими столами или у станков, а те же, кто, подобно Матвею, бездельничал, именуя себя лицами свободных профессий, еще только подымались из собственных постелей, наводили марафет на потрепанные после вчерашнего лица, пытались позавтракать или сразу — по-честному — принимали утреннюю дозу спиртного.

По привычке внимательно, но незаметно оглядывая всё вокруг в поисках возможной или даже невозможной опасности, Матвей не спеша, прогулочным шагом, пересек дворик и как-то сразу, рывком, без плавного перехода оказался на шумной, ревущей моторами и воняющей бензиновым перегаром улице. Многочисленное стадо автомобилей куда-то мчалось по затертому асфальту с такой скоростью, будто за всеми сразу и за каждым в отдельности водителем гнался дьявол, ну, или какая иная нечистая сила рангом пониже, но ничуть от этого не менее опасная. А вот пешеходов было совсем немного, но и они не отличались от своих четырехколесных попутчиков на этой дороге. Все куда-то спешили, невольно толкая друг друга, не желая повременить хотя бы секунду, чтобы пропустить вперед идущего рядом. Манеры их, поведение раздражали Матвея, несмотря на приобретенную уже за долгие годы привычку не обращать внимания на торопящихся, бестолково-суетливых людей.

Сам Матвей никуда не спешил, нужные ему персоны имели обыкновение появляться в условленном месте вне всякого графика, потому застать их в небольшом, подвальном кафе неподалеку от городской достопримечательности — старинных, средневековых еще ворот, отлично отреставрированных после почти пятисот лет забвения — было возможно в любое время. Впрочем, как и прождать полдня и уйти не солоно хлебавши.

Но сегодня Матвею повезло сэкономить собственное время, если можно назвать везением раздавшийся возглас: "О! Глазастый пришел. И чего в такую рань?", который встретил его еще на середине крутой каменной лестницы, ведущей в подвал. Глазастым его прозвали едва ли с первого же посещения кафе аборигены и сами охотно откликающиеся по диковинные, иной раз непонятно откуда взявшиеся прозвища. Поначалу Матвея такое обращение, очень тонко намекающее на его разноцветные глаза, раздражало, но постепенно он свыкся и даже начал получать определенное удовольствие от того, что прозвище, вообще-то, никак не отражало особенностей его характера или внешности.

В маленьком, на десяток столиков и буфетную стойку, помещении, экономно освещенном синеватым светом пристроившихся по дальним углам бра, с постоянно висящими под потолком клубами табачного дыма уже собрались те, кого в городе чаще всего считали отбросами общества: лентяи и бездельники, не имеющие ни гроша за душой, частенько подворовывающие по мелочи, но основным своим заработком имеющие бездонные кладези информации обо всем происходящем вокруг. Кое-чем из своих знаний они делились просто за поднесенный стакан водки или тарелку щей, кое-что стоило уже дороже, вплоть до сотен и тысяч в звонкой монете, но чаще всего информаторы просили только одного: защиты и помощи. От полиции, от таких же, как они сами, конкурентов, от кого-то из пострадавших от их осведомленности. И за недолгое свое пребывание в городе Матвей успел пару раз помочь страдальцам, отвести от них беду, пусть и не самую грозную, но все-таки неприятную. Теперь он легко мог потребовать поделиться с ним новостями городской жизни уже просто за папироску и кружку пива. А пиво в подвальчике всегда было отменное. Как и вино, и водка, и другие горячительные напитки. Но только для тех, кто мог заплатить за них. Для основной же группы посетителей хозяин всегда держал наготове дешевый и крепкий портвейн, приготовленный, похоже, путем разбавления фруктового сока простым спиртом безо всяких прочих винодельческих премудростей. И еще местечко это отличалось полной безопасностью и спокойствием, порядок такой установился в незапамятные времена, может быть, еще прежним хозяином, но до сих пор считалось среди посетителей дурным тоном громко скандалить, шумно напиваться, буянить, а уж тем более — рукоприкладствовать в помещении. Впрочем, на тихих пьяниц, частенько, перебрав, дремлющих за столиками или в укромных уголках, смотрели с равнодушным пониманием и никого не выгоняли на улицу до тех пор, пока человек не проспится.

Не отвечая на приветствие и спокойно спустившись до конца лестницы, Матвей только тут скомандовал притихшему, будто дремлющему за стойкой, буфетчику: "Принеси-ка мне, любезный, семги под водочку, да и так — салатик какой-нибудь…" и только после этого обратил внимание на собравшихся за столиками. "Не спится что-то", — сказал он вроде бы в знак приветствия и демонстративно зевнул, показав белоснежные клыкастые зубы. Впрочем, клыки у него во рту на этот раз выглядели вполне по-человечески, ну, разве что совсем чуток подлиннее, чем у простых людей.

Присев за столик к Чавыче, мужичку уже в возрасте, одетому с претензией на былую роскошь в изрядно потертый и заляпанный подозрительными пятнами бархатный пиджак когда-то сочного василькового цвета, Матвей дождался своего заказа, без слов разлил водку из стеклянного графинчика в две предусмотрительно поставленные буфетчиком на стол рюмки, передвинул ближе к середине тарелки с запеченной семгой, огуречно-помидорным салатом, хлебом, будто бы приглашая Чавычу принять участие в трапезе, и только после этого спросил по делу:

— Скажи-ка, мил-друг, а кто по ночам возле гаражей у нас балует?

— А тебя не иначе, как обидели там! — глумливо всхохотнул сидящий за соседним столиком молодой совсем парнишка Пафнутий, частенько исполняющих в компании роль деревенского дурачка.

Чавыча только укоризненно глянул в его сторону, жадно выпил предложенную водку, блаженно откинулся на спинку стула, одновременно доставая откуда-то из-под полы и разминая в пальцах папироску.

— Есть такая компания, даже две, — ответил он на вопрос Матвея. — Вот только… не советовал бы я тебе с ними связываться, себе дороже выйдет.

— А я и не буду связываться, — подмигнул собеседнику светлым, ледяным глазом Матвей. — Я вот только узнать хотел…

Чавыча недоверчиво покачал головой, выпустил клуб дыма от прикуренной папироски, подумал еще немного.

— Молодежь там, — пояснил он Матвею. — Из не простых. В одной компании Стефан командует, это он так себя на латинский манер перекрестил, сам-то по рождению Степан. Папашка его из судейских, не мелочь какая пузатая, а где-то в верхах, но не на виду. Такие всегда опаснее, исподтишка норовят куснуть, чужими руками жар загрести, да стравить добрых людей между собой. Сынок точь-в-точь в него пошел характером. Во второй — Ванька главный. Этот за деньгами родичей прячется. Как там у поэта: "Все куплю, сказало злато…" Вот и он думает, что всё в мире купить можно. Ну, и ведет себя соответственно своим скудным мыслям.

"Промеж себя ребятишки эти особо не враждуют, но и дружбы у них нет. Пасутся на одних улицах, да в подворотнях, хулиганят, сумки с запоздавших барышень срезают, нашего брата гоняют, почем зря. Бесятся с жиру, короче. Но оттого еще опасней, чем те, кто ради куска хлеба за поживой выходит. Никогда не знаешь, что им спьяну в голову взбредет, что еще напридумывают, да нафантазируют…"

— А и ладно бы с ними, — кивнул Матвей, накалывая на вилку кусок помидора и отправляя его в рот вслед за глотком водки.

После роскошной ночной трапезы он мог неделями, да что там неделями — месяцами без всякого отвращения жевать овощи, жареное мясо и рыбу, спокойно есть шоколадные конфеты. Главное было — не увлечься, не переборщить настолько, что немедленно вслед за овощным салатиком захочется живого, кровавого мяса.

— Ну, а подробностей захочешь, — сказал Чавыча, самостоятельно наливая в свою рюмку водки, — то лучше всего вон, к Сове обратись… она — птичка тоже ночная, как и некоторые здесь… и обо всем в тех компаниях знает.

Матвей бросил взгляд в уголок зала, там притулилась за столиком то ли полуспящая, то ли просто перепившая девушка лет двадцать, миниатюрная, худая, одетая в пестрые и широкие, цыганского фасона, тряпки. Пепельно-серые вихры на её голове и в самом деле напоминали птичьи перья.

— Расскажет-расскажет, — покивал Чавыча, перехватив взгляд Матвея. — Она с ними-то на ножах, пусть и обидеть её непросто, но было дело, они чуть не охоту на нее устроили, да только обломились, как обычно. Для охоты азарт нужен, жажда… а у них, кроме пустого форса — один пшик…

Не откладывая в долгий ящик разговор с нужным человеком, Матвей поднялся с места, но не успел он и шага сделать, как помещение наполнилось звуками залихватски-визгливой еврейской скрипочки и буханьем барабана. Это заскучавший буфетчик то ли, чтоб развеять собственную сонливость, то ли, чтоб создать в подвальчике атмосферу развеселого кабака, включил проигрыватель.

Спервоначалу Матвей хотел прикрикнуть на него, уж очень душераздирающе-разухабистой и банальной была эта музычка, но тут же передумал, решив, что разговору она не помешает, а вот слух прочим обитателям кафе отобьет. А чем меньше людей будет знать о его интересе, тем спокойнее они будут спать. Впрочем, излишней заботой о людях Матвей себя не обременял, скорее уж это была забота о самом себе.

Едва он присел за столик напротив Совы, как девушка, не меняя позы, даже просто не пошевелясь, распахнула огромные, совсем нечеловеческие, по-птичьи круглые глаза и спросила так, будто с первой секунды появления Матвея в кафе постоянно находилась за его спиной и внимательно вслушивалась в каждое слово:

— Тебе про кого сначала рассказать?

— Начни со Стефана, — мгновенно сориентировался Матвей. — Хотя, мне лично все равно с кого.

— Угадал, — равнодушно произнесла Сова. — Он со своими был этой ночью на улице. А ванюшкины ребята у него дома гуляли, пока родителей не было. Отъехали его родичи на пару дней, вот и…

"А Степка… тебе ведь не про его любимую мадеру узнать нужно, и не про цвет исподнего, и не про то, как он девок ломает и в каких позах. Он пока еще сейчас у себя дома, отдыхает от гулянки, но попозже, к ночи, в "Черном доме" будет. Узнать он чего-то хочет о том, что случилось. Там есть у кого спросить". ...



Все права на текст принадлежат автору: Юрий Леж.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Черный домЮрий Леж