Москва

«ЯУЗА»

«ЭКСМО»

2008

ББК 63.3(0)62

Д72

Оформление серии художника П. Волкова

Драбкин А. В., Исаев А. В.

д 72 22 июня. Черный день календаря. — М.: Яуза, Эксмо, 2008. —384 с. —(1941).

ISBN 978-5-699-27211-2

22 июня 1941 года.

Этот день навсегда обозначен в отечественных календа­рях черным траурным цветом.

Это — одна из самых страшных дат в нашей истории.

Это — день величайшей военной катастрофы.

Как такое могло случиться? Почему врагу удалось застать СССР врасплох? Почему немецкой авиации позволили в пер­вый же день войны безнаказанно расстрелять на аэродромах сотни наших самолетов, а многочисленные дивизии РККА были смяты и разгромлены в считаные недели? Как случи­лось, что колоссальная военная машина Советского государ­ства дала сбой в самый ответственный момент?

Подробная, по часам и минутам, хроника трагических событий 22 июня 1941 года и анализ причин разгрома, вос­поминания ветеранов и свидетельства очевидцев траге­дии — в первом совместном проекте самых популярных оте­чественных историков Артема Драбкина и Алексея Исаева.

ББК 63.3(0)62

© Драбкин А. В., Исаев А В., 2008

© ООО «Издательство «Яуза», 2008

ISBN 978-5-699-27211-2 О ООО «Издательство «Эксмо», 2008

НА ПУТИ К ВОЙНЕ

Если во время войны операции планируются не­делями, в лучшем случае несколькими месяцами, то план первой операции готовится годами. Цели и задачи войны против СССР были сформулиро­ваны Гитлером 31 июля 1940 г. на совещании в Бергхофе: «Мы не будем нападать на Англию, а разо­бьем те иллюзии, которые дают Англии волю к со­противлению. Тогда можно надеяться на измене­ние ее позиции. [...] Подводная и воздушная вой­на может решить исход войны, но это продлится год-два. Надежда Англии — Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии». Таким образом, германское руководство искало в сокрушении СССР выход из стратегического тупика. Германия не имела воз­можности решить судьбу войны вторжением на британские острова. Непрямое воздействие виде­лось Гитлеру в уничтожении надежд Англии на по­беду над Германией даже в дальней перспективе. Одновременно сокрушение последнего потенци­ального противника на континенте позволяло нем­цам перенацелить военную промышленность на производство вооружений для морского флота и авиации.

Разработка плана войны с СССР началась в ав­густе—сентябре 1940 г. В декабре того же года он оформился в Директиву № 21, известную как план «Барбаросса». Общий замысел операции был сфор­мулирован так: «Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клинь­ев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено». После уничтожения главных сил Красной армии предполагалось оккупировать территорию СССР по линии Архангельск — Астра­хань. Мобилизационные способности СССР, т.е. возможности создания новых соединений, расце­нивались как не позволяющие восстановить армию после такого разгрома. Выделенные для «Барба­россы» немецкие войска были разделены на три группы армий: «Север», «Центр» и «Юг». Также к операции привлекались войска союзников Герма­нии: Румынии, Венгрии и Финляндии.

Руководство СССР правильно оценивало Герма­нию как основного потенциального противника. Как, впрочем, и многие советские люди. Однако успеш­ная антифашистская пропагандистская кампания, которая после прихода Гитлера к власти и его рас­правы над немецкими коммунистами рисовала гит­леризм в качестве наиболее вероятного врага со­ветского народа на западе, в 1939 г. была свернута. Закрепленный в массовом сознании стереотип фашизма как врага номер один после заключенного в 1939 г. пакта Молотова — Риббентропа стал размы­ваться. Отношение к Гитлеру не стало лучше, но вера в непогрешимость действий советского руко­водства способствовала восприятию большин­ством советских людей договора как гарантии не­прикосновенности границ. В ходу были такие фра­зы: «Войны не может быть, ведь с немцами же зак­лючили договор о ненападении». «Мы же торгуем с Германией и доставляем ей хлеб, нефть, уголь. Ка­кая может быть война?» «Молотов недаром ездил к Гитлеру. Они договорились о мире». Очень боя­лись спровоцировать немцев на развязывание вой­ны. Вспоминает ветеран ВОВ В.Ф. Бухенко:«... пос­ле заключения «пакта о ненападении» с Германией делалось все возможное для его соблюдения и ч-тобы не допустить ни малейшего повода для про­вокации. У меня, например, был такой случай. В -техникуме мне дали путевку в летний лагерь отды­ха. Там организовывались всевозможные концер­ты самодеятельности. Я знал одно стихотворение о революционной борьбе немецкого народа и ре­шил с ним выступить в одном из таких концертов. Так меня предварительно прослушали на предмет того, чтобы проверить, нет ли чего в этом стихот­ворении обидного или провокационного для нем­цев. Представьте, даже в студенческих лагерях ду­мали о таких вопросах, чтобы не дать Германии лиш­него повода для начала войны!»

Усугубляло ситуацию восприятие немцев в виде неоднородной группы, в которой часть насе­ления — пролетариат и крестьянство — сочувственно относится к советским людям. Венер пи­сал: «Всякий, имевший глаза, чтобы видеть, мог за­метить в период расцвета немецко-русского пак­та признаки не только внутреннего родства тота­литарных методов, но и фундаментального безу­мия многих русских коммунистических пропаган­дистов. Русская функционерка Самойлович, имев­шая возможность посетить польские области (ок­купированные Красной Армией. — В. Р.), расска­зывала мне, что немецкие солдаты с завистью смотрели на звезды советских солдат и что крас­ноармейцы целого полка (?) доложили на повер­ке, что они отдали свои пуговицы и звезды на па­мять немецким солдатам, которые их об этом про­сили. Из таких эпизодов, истинность которых не­возможно было проверить, делался вывод, что немецко-советская «дружба» должна привести к смягчению положения внутри Германии и что про­русские симпатии среди немецкого населения смогут стать препятствием на пути возможных во­сточных планов Гитлера» . Ветеран Великой Оте­чественной войны Майданик Лев Исакович вспо­минал: «Как-то утром сидели мы на лесной полян­ке во время политзанятий. Разговор шел о заклю­ченном с Германией договоре о ненападении. На­чались вопросы. Задал вопрос и я:

— Товарищ старший политрук, почему непре­рывно идут в Германию эшелоны с нашим зерном, лесом, рудой и многим другим?

Старший политрук посмотрел на меня, почему-то улыбнулся и, как мне показалось, совсем некста­ти спросил:

Тебе сколько лет?

Скоро двадцать исполнится, товарищ старший политрук

— Ну вот, значит, тебе только двадцать лет. И ты не понимаешь, что немецкий пролетарий, который ест русский хлеб, никогда на Россию руку не поднимет, это и есть пролетарская солидарность. В таком случае не будет воевать немецкий рабочий против русского рабочего. Поэтому и идут эшелоны с хлебом и прочим в Германию. Ясно?

— Ясно, товарищ старший политрук, — пробормотал я».

В целом можно говорить, что перед войной в сознании основной массы мужского населения 1919—1922 гг. рождения (а именно они приняли первый удар немецких войск) не было сформиро­вано четкого образа врага. В этом плане бойцы и командиры Красной Армии безоговорочно усту­пали солдатам вермахта, руководствовавшихся простыми и ясными формулировками, как, напри­мер, приказ генерала Гепнера: «...борьба должна преследовать целью превратить в руины сегод­няшнюю Россию, и поэтому она должна вестись с неслыханной жестокостью... Никакой пощады прежде всего представителям сегодняшней рус­ской большевистской системы...» Здесь уместно привести слова Н.И. Обрыньбы: «Начало войны и подготовка людей к убийству, ожесточение — это перестройка всей психики человека, и происхо­дит она мучительно и достаточно долго. Мы не были подготовлены к войне не столько технически, сколько морально, и для перевоспитания лю­дей требовалось время. Это один из факторов, давших возможность немцам в первые дни вой­ны ошеломить нашу армию». Требовалось научить людей ненавидеть. Ведь ненавидеть — это не зна­чит сердиться и ругать, ненависть — это реши­мость вступить в борьбу. Когда человек находит свое личное место в схватке с врагом не только личным, а врагом твоего народа, твоей родины. Нужно сделать врага «плохим», потому что иначе воевать невозможно, поскольку убийство челове­ка табуируется общепринятыми нормами челове­ческой морали, религиозной этики и здоровой психики. Однако врага нужно и можно убивать, по­тому что он как бы изначально выносится за рам­ки категорий, на которые эти нормы распростра­няются. В общественном сознании (в том числе и в массовом бытовом) враг наделяется свойства­ми, «противными человеческой натуре». Действи­тельно отрицательные его качества гипертрофи­руются, а качествам, по обычным «мирным» мер­кам оцениваемым положительно, придается не­гативный смысл. При этом механизм конструиро­вания образа врага, как правило, универсален: он направлен на обоснование своей правоты в вой­не (подчеркивание агрессивности противника, его жестокости, коварства и т.п.), а также соб­ственного превосходства, которое должно стать основанием для победы над неприятелем. И то и другое достигается путем противопоставления своим собственным качествам, которые рассмат­риваются как позитивные ценности»

Отсутствие четко сформированного образа врага накладывалось в сознании людей на гипер­трофированную уверенность в силе Красной Ар­мии, которая врага разгромит: «малой кровью, могучим ударом». Основана такая уверенность была на грамотно построенной пропаганде успе­хов Красной Армии в локальных конфликтах и од­новременном замалчивании неудач. Не говоря уже о том, что профессия военного к концу 30-х гг. была одной из самых престижных и высокооплачивае­мых. Вспоминает М.Л. Сандлер: «Все солдаты были хорошо одеты, обуты в сапоги. Кормили в армии даже лучше, чем мы бы питались на «гражданке». Кашу с мясом ели каждый день, кроме так назы­ваемого «рыбного» дня. Солдатам выдавали ма­хорку, платили жалованье, кажется — семь рублей в месяц. На эти деньги покупали зубной порошок, подворотнички, но папирос приобрести себе по­зволить не могли, поскольку пачка стоила 35 копе­ек. Я не помню, чтобы были разрешены денежные переводы из дома. Помкомвзвода получал 36 руб­лей в месяц, старшина-сверхсрочник имел зарп­лату чуть ли не 500 рублей + паек. Многие ребята стремились остаться в армии на сверхсрочную службу». А ведь в стране карточную систему рас­пределения продовольствия отменили только в конце 30-х гг. Трудно было купить более или менее приличную одежду. Зимой люди носили «перели­цованную», то есть переделанную из старой, еще дореволюционной, одежду, летом щеголяли в ста­рой красноармейской форме или надевали полот­няные брюки и парусиновые туфли. В городах жили

Берлин, 22 июня 1941 г. Через несколько минут немцы узнают о том, что началось вторжение в СССР.

скученно — по пятьдесят семей в бывших барс­ких квартирах, а новое жилье почти не строилось. Вот что вспоминает ветеран ВОВ, житель города Тула Р.И. Жидков: «Я — обыкновенный, стандарт­ный парень того времени. Любил технику и зани­мался в кружках: авиамодельном, радио. Тогда было так: чтобы поступить в кружок, надо было показать дневник. Плохо учишься — тебя не возьмут, или если двойку получил, гуляй, пока не исправишь.

В футбол играли «улица на улицу». Камера была. Каждый по неделе отвечал за мяч: чинил его — это очень ответственное занятие. Кожу надо шить, а если стянешь, то мяч огурцом будет, и ребята тебе морду набьют. Инвентаря не было. Продукты были — пита­лись нормально.

Велосипед, карманные часы и сетевой прием­ник — вот предметы роскоши и зависти тех дней. В Туле на первом месте был велосипед.

Мужики ходили в цирк, на борьбу. Цирк в Туле еще Поддубный построил. На первые два отделе­ния мастеровые, рабочие отдавали билеты нам, мальчишкам, и мы смотрели на выступления акте­ров и зверей, а перед третьим отделением, в кото­ром должна была быть борьба, мы выходили на ули­цу и отдавали билеты.

Потом нас взяли в спортивное общество «Пи­щевик» в детскую футбольную команду. Одели — форма, гетры, бутсы. Играли уже на стадионе. По­том я попал в юношескую команду. У меня получа­лось по правому краю. Сдавали нормативы ГТО, БСО, ЮВСО (юный Ворошиловский стрелок) — это было развито».

В деревне жизнь была еще более тяжелой, хотя многие, в том числе и Д.Я. Булгаков, в то время жи­тель Курской области, вспоминают, что перед вой­ной стало немного полегче жить: «В 1937 г. был хо­роший урожай — на трудодень дали по 3 килограм­ма хлеба! Люди подкрепились. В 1938 г. урожай был послабее, но тоже ничего. В 1939 г. стали в магази­ны завозить побольше товаров. Что для меня тогда было лакомством? Белый хлеб! Булка, сахар, конфе­ты (леденцы-горошек)! Любая конфетка, булочка, пряник — это было для нас лакомство. Ждали, когда кто поедет в город, в райцентр, привезет гостинец. Были ли у меня часы, велосипед, патефон, радиоприемник? В 1941 г. брат приехал в отпуск и привез патефон. Это было что-то такое необыкновенное! Полсела приходило слушать! В селе патефон был богатством. Велосипед был у учителей, начальника почты и у детей директора школы. Кататься нам они не давали. Кое у кого были настенные ходики. На­ручные часы только у интеллигенции: фельдшера, директора школы. У учителя были часы на цепочке».

Армия не только могла одеть, обуть и накормить еще не окрепших от голода начала 30-х мальчишек, но и дать новую специальность. Вспоминает вете­ран войны А. С. Бурцев: «Каждый из нас мечтал слу­жить в армии. Я помню, после трех лет службы из армии возвращались другими людьми. Уходил де­ревенский лопух, а возвращался грамотный, куль­турный человек, отлично одетый, в гимнастерке, в брюках, сапогах, физически окрепший. Он мог ра­ботать с техникой, руководить. Когда из армии при­ходил служивый, так их называли, вся деревня со­биралась. Семья гордилась тем, что он служил в армии, что стал таким человеком. Вот что давала армия».

На фоне других военных особенно выделялись летчики и танкисты. Летчики носили униформу си­него цвета, а танкисты серо-стального, так что их появление на улицах городов и поселков не оста­валось незамеченным. Они выделялись не только красивой униформой, но и обилием орденов, в то время бывших огромной редкостью, потому что были активными участниками многих «малых войн», к которым СССР имел тайное или явное от­ношение.

Их прославляли в фильмах — таких, как «Горя­чие денечки», «Если завтра война», «Истребители», «Эскадрилья номер пять» и других. Романтичные образы танкистов и летчиков создавали такие су­перзвезды советского кино, как Николай Крючков, Николай Симонов. Крючков в «Трактористах» игра­ет демобилизовавшегося танкиста, для которого «на гражданке» открыты любые дороги. Ключевой момент фильма — рассказ его героя, Клима Ярко, колхозникам о скорости и мощи танков. Картина завершается сценой свадьбы танкиста и лучшей девушки колхоза. В финале вся свадьба поет попу­лярнейшую песню тех времен: «Броня крепка, и тан­ки наши быстры». «Горячие денечки» рассказывает о танковом экипаже, остановившемся для ремонта

Имперский министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс зачитывает обращение Гитлера к народу.

в деревне. Главный герой — командир экипажа. Он — бывший пастух. Только служба в армии открыла пе­ред ним широкие перспективы. Теперь его любят са­мые красивые девушки, на нем роскошная кожаная куртка (до середины 30-х гг. советские танковые эки­пажи носили черные кожаные куртки из «царских» запасов). Разумеется, в случае войны герой будет громить любого врага с той же легкостью, с какой покорял женские сердца или достигал успехов в бо­евой и политической подготовке.

В то время искусство вообще, а кино в особен­ности имело огромное влияние. Тот факт, что основ­ную массу рядового состава армии составляла ма­лограмотная молодежь, которую отличала слепая вера в установленный общественный строй и его ру­ководителей (ведь даже среди офицерского соста­ва лишь 7% командиров имели высшее военное образование, а более трети не получили даже за­конченного среднего специального), позволял лег­ко манипулировать сознанием. Патриотические песни из таких кинофильмов, как «Если завтра вой­на», да и сами ленты, воспевающие непобедимость Красной Армии, вызывали самоуспокоение и вос­приятие грядущей войны как парадного шествия. «Когда объявили о начале войны, я посчитал, что завтра-послезавтра будем в Берлине. Еще поду­мал: «Надо почистить сапоги, чтобы офицер был в блеске», — вспоминал лейтенант-артиллерист А.С. Хоняк.

Психологический климат в армии также сильно отличался от привычного нам, во многом наследовав черты революционного равноправия между ко­мандующим и рядовым составом. Вспоминает В.М. Синайский: «...помогало то, что не было градации между офицерами и солдатами. Все мы были — красноармейцы. Были только командиры и рядо­вые. Когда однажды на улице к нам обратилась ка­кая-то женщина с просьбой что-то ей показать и назвала нас солдатами, один из наших товарищей сказал: «Мамаша, мы не солдаты, мы — красноар­мейцы. Солдат и офицеров наши отцы и деды били в Гражданскую войну». Взаимоотношения между командирами и рядовыми, я бы сказал, были почти дружеские. В гарнизоне был Дом Красной Армии, переступив порог которого, ты становился равно­правным членом коллектива. Там были спортивные залы, кинотеатр, ресторан, танцевальные залы. И, придя в Дом Красной Армии, мы, рядовые, могли танцевать с женами командиров, вместе закусывать в буфете, Такой же порядок был и в санчасти. Если-кто-то заболевал и попадал туда, врач прежде все­го говорил: «Забудьте, что вы командиры или рядо­вые, здесь вы все — больные военнослужащие. Для меня вы все равны».

Учеба в школе проходила напряженно, но нам очень активно помогали «старики», которые забо­тились о нас, называли нас желторотиками и вся­чески обучали военной премудрости. Например, когда мы приехали в гарнизон и попали впервые в наряд, надо было мыть пол в казарме. В спальне было 120 коек. Это была не комната, а громадный зал. Мы, естественно, взяли ведра, тряпки — нас было 12 человек — разлили по полу воду и стали тряпками что-то там делать. Пришли «старики», засмеялись: «Эх, вы, желторотики, так вы будете до вечера мыть». Позвали несколько человек — пришло четверо или пятеро. Взяли швабры, встали в ряд и погнали воду. И треть зала вымыли за 10— 15 минут. «Вот, как надо!»— сказали «старики».

Помогали они нам и при обучении стрельбе. Стреляли мы кое-как. Вначале было очень сложно, потому что пулемет при стрельбе вело. И устранять задержки было трудно. Пулемет ШКАС был скоро­стрельный, но у него было 48 типов задержек. Часть из них устранимых, часть неустранимых. И вот од­нажды, когда мы в оружейной палате разбирали и собирали пулеметы и учились устранять задерж­ки, пришел старшина, отвоевавший в Финляндии и списанный по ранению. Зашел посмотреть, как мы учимся. С усмешкой посмотрел, как мы возим­ся с пулеметами, и сказал: «Ну, куда вам. Так, как вы работаете, с одного захода вас собьет истреби­тель. Почему? Вы же с задержкой возитесь сколь­ко!» — «Как надо?» — «Надо мгновенно задержку ус­транить. Иначе вы безоружны». — «Ну покажи нам, как надо». —«Делайте задержку, дайте пулемет и за­вяжите глаза». Раз-два — и задержка была устра­нена. Вот так нас учили «старики».

Однако многое изменилось, когда в конце трид­цатых годов СССР начал увеличивать армию, гото­вясь к грядущей «большой войне». Армии пригра­ничных округов пополнились за счет молодежи при­зывного возраста только что присоединенных рес­публик. Естественно, что их лояльность по отноше­нию к новой власти была более чем сомнительна.

По воспоминаниям М.Л. Сандлера: «В сороковом году в армию пришло много «западников» и был поток новобранцев из Средней Азии (до этого среднеазиаты, как правило, служили только в национальных территориальных дивизиях). Многим тяже­ло давался русский язык или азы овладения техни­кой. Никаких насмешек над ними не строили, тер­пеливо все разъясняли».

Кроме того, волна репрессий, хоть и не была столь масштабна количественно, как это принято изображать, привела к значительным изменениям в командном составе, причем, наиболее пострадав­шее среднее и старшее командное звено пополни­лось в основном из среды младших командных кад­ров, не успевших приобрести ни достаточного опы­та, ни соответствующих навыков. Младший комсостав был в основном сформирован за счет досроч­ных выпусков, курсантов военных училищ (приказ наркома обороны маршала С.К.Тимошенко от 14 мая 1941 г.), выпускниками краткосрочных курсов младших лейтенантов и курсов командиров запа­са. Учитывая увеличение армии почти в пять раз по сравнению с уровнем 1934 г., сложно ее рассмат­ривать как «кадровую».

Вдобавок ко всему мощнейший удар был нане­сен по престижу элиты армии — летчикам приказом наркома обороны Тимошенко № 0362 «Об измене­нии порядка прохождения службы младшим и сред­ним начальствующим составом в ВВС Красной Ар­мии». В соответствии с этим приказом всем выпус­кникам училищ вместо звания «младший лейтенант» или «лейтенант» присваивалось звание «сержант». Летчики, не прошедшие четыре года службы, обя­заны были жить в казармах. Соответственно изме­нялись и нормы довольствия, оклады, они лишены были права надеть ту самую форму с «курицей» на рукаве. Многими это было воспринято как личное оскорбление. Летчики отказывались надевать зна­ки различия, ходили с пустыми петлицами в знак протеста. Часто бывало, что техники-лейтенанты вынуждены были докладывать о состоянии самоле­та своему командиру — сержанту, что несомненно являлось грубейшим нарушением основного ар­мейского принципа — субординации. Вспоминает ветеран ВОВ И.Д. Гайдаенко: «В декабре вышел из­вестный приказ наркома обороны Тимошенко. Меня, лейтенанта, командира

Весть о войне с СССР не вызвала у простых берлинцев энтузиазма.

звена, орденоносца, посадили в казарму! Причем, так как я был командиром звена, меня еще назначили страшим по ка­зарме. Ох, хватил же я горя с этой срочной служ­бой! Представляешь, приехали из училищ лейтенан­ты-летчики, пришли летнабы, а тут приходит при­каз, и их разжалуют в сержанты. Мало того, что за­пихивают в казарму, так еще и звание снимают! Это ж позор перед девушками, знакомыми, родными! Конечно, дисциплина после этого резко упала. Трудно мне было держать эту банду молодых лету­нов. Конечно, то, что положено по программе лет­ной подготовки, мы выполняли, но летчики ходили в самоволки, пьянствовали. Причем, если на выпив­ку не хватало денег, то ребята что-нибудь продава­ли из постельного белья (общежитие летного со­става здесь было оборудовано, как надо: одеяла но­венькие, подушки, простыни). Бардак, одним сло­вом... Один у нас комсомолец отличился. Его выз­вали на собрание: «Что же ты пьешь, безобразни­чаешь? Мы тебя исключим из комсомола!» А он от­ветил: «Подумаешь! Исключайте! А я буду беспар­тийный большевик!» Думаю, меня здорово спасло начало войны, а то бы посадили меня за недостачу казенного имущества...»

Вот такими разношерстными, с противоречи­вым сознанием, раздвоенной моралью, дезориен­тированными в оценке характера, длительности бу­дущей войны и реального противника подошли во­ины 1919—1922 гг. рождения, составлявшие осно­ву Красной Армии к 22 июня 1941 г.

Высшее руководство, хоть и было лучше осве­домлено о реальном положении дел, чем простые граждане и рядовой состав Красной Армии, не пи-

Газета с обращением Гитлера к солдатам Восточного фронта.

тало необоснованных иллюзий. Однако и оно не представляло себе в полной мере всех перспектив разворачивавшихся событий. Небыли подготовле­ны и теоретические основы управления страной в кризисной ситуации.

Руководство СССР предполагало, что главный удар будет нанесен на западном направлении, че­рез Белоруссию на Москву. Сообразно этому совет­ский план первой операции предусматривал нане­сение удара с территории Украины в оккупирован­ную Германией южную Польшу. Разгром германс­ких войск на этом направлении должен был заста­вить их прекратить наступление в Белоруссии. Организационно войска западных округов СССР на границе с Германией разделялись на три объеди­нения: Прибалтийский, Западный и Киевский особый военные округа. В случае войны они преобра­зовывались соответственно в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты. В мирное вре­мя в особых округах у границы находились только так называемые армии прикрытия. Для проведения первой операции в случае войны требовались мо­билизация и сбор в особых округах войск со всей европейской части страны.

Планы прикрытия. В период сосредоточения и развертывания войск для грядущей первой опе­рации границу предполагалось прикрывать от воз­можных вылазок противника быстро мобилизуемы­ми дивизиями приграничных армий. Задачами этих соединений было: «Упорной обороной укреплений по линии госграницы прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развертывание войск округа. Противовоздушной обороной и действия­ми авиации обеспечить нормальную работу желез­ных дорог и сосредоточение войск округа. Всеми видами разведки своевременно определить харак­тер сосредоточения и группировку войск противни­ка». Разработки, по которым приграничные армии должны были действовать, пока из глубины страны подтягиваются основные силы для реализации пла­нов первой операции, получили название «планов прикрытия государственной границы». До опреде­ленного момента мероприятия по прикрытию ли­нии границы включались в план действий войск ок­руга в случае войны отдельным разделом. В част­ности, соответствующие пункты мы обнаруживаем в записке начальника штаба Киевского особого военного округа М.А. Пуркаева. В 1941 г. эта схема была видоизменена. В начале мая 1941 г. в округа были направлены директивы наркома обороны на разработку планов прикрытия как отдельных доку­ментов. В Киевский особый военный округ эта ди­ректива была направлена 5 мая 1941 г., Одесский военный округ получил аналогичный документ 6 мая 1941. Сроком предоставления готовых планов обо­роны на период сосредоточения и развертывания в Генштаб было назначено 25 мая. Реально округа предоставили разработанные ими пакеты докумен­тов 10 — 20 июня 1941 г. Однако это не означает, что войска вступили в бой, не имея конкретных боевых задач. Армейские планы прикрытия были в основ­ном утверждены, задачи соединениям определены. В ходе опроса, проводившегося Военно-научным управлением Генерального штаба в 50-х гг., бывший начальник оперативного отдела штаба КОВО И.Х. Баграмян достаточно подробно описал вопрос с поста­новкой задач войскам округа: «План обороны государ­ственной границы был доведен до войск, в части их касающейся, следующим образом: войска, непосред­ственно осуществлявшие прикрытие, [...] имели подробно разработанные планы и документацию до полка включительно; остальные войска округа (пять стрелковых корпусов, семь далеко не закончивших формирование механизированных корпусов и час­ти усиления) [...] имели хранимый в сейфе соответ­ствующего начальника штаба соединения опечатан­ный конверт с боевым приказом и всеми распоря­жениями по боевому обеспечению поставленных задач. План использования и документация во всех подробностях разрабатывались в штабе округа только для корпусов и дивизий. Исполнители о них могли узнать лишь из вложенных в опечатанные кон­верты документов после вскрытия последних». Именно приказы частям и соединениям по плану прикрытия находились в «красных пакетах», кото­рые должны были вскрывать командиры в первый день войны.

Надо сказать, что в некоторых случаях даже весьма ограниченные по своему значению планы прикрытия не были соответствующим образом до­ведены до исполнителей. Вот что говорит об этом в своих воспоминаниях командующий 8-й армией Прибалтийского особого военного округа генерал П.П. Собенников: «28 мая 1941 г. я был вызван с на­чальником штаба генерал-майором ГА. Ларионо­вым и членом Военного совета дивизионным ко­миссаром СИ. Шабаловым в штаб округа, где ко­мандующий войсками генерал-полковник Ф.И. Куз­нецов наспех ознакомил нас с планом обороны. ...Все это проходило в большой спешке и несколь­ко нервной обстановке. План был получен для оз­накомления и изучения начальником штаба. Он представлял собой довольно объемистую толстую тетрадь, напечатанную на машинке. Примерно че­рез 1,5—2 часа после получения плана, не успев еще с ним ознакомиться, я был вызван к генерал-полковнику Ф. И. Кузнецову, который принял меня в затемненной комнате и с глазу на глаз продикто­вал мое решение. Последнее сводилось к тому, что главные усилия сосредоточивались на направлении Шяуляй, Таураге (125-я и 90-я стрелковые дивизии),

Первая ракета. Вторжение началось!

и прикрытии границы от Балтийского моря (м. Па­ланга) на фронте около 80 км 10-й стрелковой ди­визией 10-го стрелкового корпуса. 48-ю стрелко­вую дивизию предполагалось к началу войны пере­бросить на левый фланг армии и увеличить фронт обороны левее 125-й стрелковой дивизии (прикры­вавшей основное направление Шяуляй, Таураге) до реки Неман у города Юрбаркас (левая граница ар­мии). Мои записи, а также начальника штаба были отобраны. Мы получили приказание убыть к месту службы. При этом нам обещали, что указания по составлению плана обороны и наши рабочие тет­ради будут немедленно высланы в штаб армии. К сожалению, никаких распоряжений и даже своих рабочих тетрадей мы не получили».

Последний мирный месяц. Ощущение при­ближения войны буквально пронизывало и граж­данских, и военных. Вспоминает житель Молдавии И. А.Гарштя: «Мы были простые крестьяне, газет не читали, даже радио у нас не было. Например, помню, каким событием стал первый показ в на­шем селе кинофильма. Показывали «Петр I», за неимением экрана проецировали фильм на белую стену дома. Так люди потом подходили и трогали эту стену... Мы мало что знали и понимали, но пом­ню, что родители запасали соль, спички, керосин. Еще до начала войны успели уехать почти все ев­реи из нашего села, но четыре беднейшие семьи остались». Курсант Тульского оружейно-технического училища Р.И. Жидков так вспоминал те дни: «Сначала война в Эфиопии, потом Финская. Нара­стало ощущение надвигающейся войны. Проводи­лись Ворошиловские броски — зимой 25 километ­ров в полной выкладке (20 килограмм) на лыжах. Зачет ставился «повзводно», т.е. по первому и пос­леднему. Последних тащили на ремнях. Это было зверство. Первый раз пошли — четверо в больни­це оказались. С января 41 г. нам в училище начали менять график занятий. Матанализ, английский убрали, зато увеличили количество практических часов. С января 41-го начали ходить в патруль на железную дорогу — пошли эшелоны с войсками. Останавливались, не доезжая до станции, выводи­ли лошадей, а мы оцепляли место. Вместо 6 лек­ционных часов, стало 8—10. Мы почти спали сидя. В конце мая из нашей учебной роты выпустили че­ловек 12 досрочно, присвоив звание лейтенантов».

Особенно остро осознавали нарастание опас­ности в приграничных округах. Будущий летчик-штурмовик П.Е. Анкудинов вспоминал: «Слухи о грядущей войне постоянно ходили. В апреле я по­ехал в отпуск к двоюродному брату, Мельникову Владимиру Васильевичу, в Полоцк, где он был на­чальником политотдела одной из дивизий. Он меня встретил такими словами: «Чего ты приехал? Скоро будет война. Уезжай отсюда». Летом 1941 -го брат попал в окружение, а затем руководил партизанской бригадой, которая так и называлась «Бригада Мельникова». Вот другое свидетельство ветерана войны В.А. Виноградова: «Война меня застала в Ровно. Примерно дней за десять до на­чала войны в полках дивизии по утрам начались тревоги. В пять-шесть часов утра мы выезжали, делали бросок на машинах в сторону границы,— а тогда я служил уже в механизированной диви­зии, которая входила в 22-й механизированный корпус,— затем возвращались обратно в казар­мы, завтракали и приступали к обычным полевым занятиям. Некоторые части 5-й армии, в которую входил корпус, были расположены около самой границы. Оттуда поступали сведения о ситуации на другом берегу пограничной реки, в районе г. Владимир-Волынского. Сведения эти были тре­вожными, сообщалось, что на другом берегу со­средотачиваются немецкие войска, все время на­блюдается движение, используются оптические приборы для наблюдения за нашей территорией. Были нарушения границы немецкими самолета­ми. Все это создавало обстановку напряженнос-

Граница Литовской CCR Солдаты вермахта ломают забор, который маскировал строящиеся оборонительные укрепления.

ти. Ночью через Ровно проходили воинские час­ти, летели над Ровно самолеты в сторону грани­цы. Как потом выяснилось, они располагались на прифронтовых, приграничных аэродромах и про­сто больших полянах. Все это, естественно, под­сказывало, что ситуация сложная, что могут быть в самое ближайшее время начаты военные дей­ствия. За несколько дней до 22 июня, было опуб­ликовано сообщение ТАСС, в котором опроверга­лось, что немцы собираются на нас напасть. Но мы восприняли это опровержение как подтверж­дение того, что война приближается и до нее бук­вально осталось несколько дней. Я решил сходить в фотографию, сфотографировался и отослал до­мой свои последние фотографии. Фотографии эти уцелели».

Но естественно были те, кто не чувствовал при­ближение войны. О.Е. Ходько вспоминала: «Окон­чив педагогическое училище в 1937 г., я начала ра­ботать учителем начальных классов в Забородской школе, а через три года меня перевели в Устье, где еще год до начала войны в семилетке я преподава­ла русский язык и литературу. Ощущения надвига­ющейся войны не было ни у меня, ни у моих близ­ких. Наоборот, казалось, что тяжелые 30-е годы по­зади, теперь жизнь начнет налаживаться...»

В штабах округов обладали большим объемом информации, чем любой солдат или командир сто­явших у границы соединений. Поэтому окружное командование неоднократно выходило с соответ­ствующими просьбами к высшему руководству. Начальник штаба Одесского военного округа М.В. Захаров вспоминал: «6 июня военный совет Одес­ского округа обратился к начальнику Генерально­го штаба за разрешением на передислокацию 48-го стрелкового корпуса на наиболее вероятное на­правление действий противника. После того как разрешение было получено, 74-я и 30-я стрелко­вые дивизии и управление корпуса к 15 июня со­средоточились на новых позициях, немного вос­точнее Бельцы». Отметим, что 30-я дивизия была весной 1941 г. переформирована в горнострелко­вую, но по многим мемуарам и документам она продолжала проходить как стрелковая. По плану прикрытия 30-я горнострелковая дивизия посту­пала в распоряжение командира 35-го стрелково­го корпуса, 74-я стрелковая дивизия была армей­ским резервом.

Однако далеко не все решения командования при­граничных округов получали поддержку наверху. Иногда их одергивали в достаточно резкой форме. Так, в телеграмме начальника Генерального штаба от 10 июня 1941 г. на имя командующего КОВО указы­валась: «...донесите для доклада народному комис­сару обороны, на каком основании части укреплен­ных районов КОВО получили приказ занять предпо­лье. Такие действия могут немедленно спровоциро­вать немцев на вооруженное столкновение и чреваты всякими последствиями. Такое распоряжение немед­ленно отмените и донесите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение. Жуков». 11 июня коман­дующие приграничными округами получили указания «полосу предполья без особого на то приказания во­левыми и УР-овскими частями не занимать». 12 июня нарком обороны приказал: «Запретить полеты нашей авиации в приграничной полосе 10 км от госграни­цы». Последняя мера была, скорее всего, направле­на на предотвращение случайного пересечения гра­ницы вследствие навигационных ошибок.

Рука об руку с запретительными мерами шли мероприятия по усилению особых округов. 12 июня командование КОВО было извещено о прибытии на территорию округа 16-й армии из Забайкальского военного округа. Поступление эшелонов армии предполагалось в период с 17 июня по 10 июля. Должны были прибыть:

«Управление армии с частями обслуживания;

5-й механизированный] корпус (13,17-я танко­вые и 109-я моторизованная дивизии);

57-я танковая дивизия;

32-й стр[елковый] корпус (46,152-я стрелковые дивизии, 126-й корпусной артполк)».

Реально сосредоточение войск 16-й армии на­чалось не 17, а 18 июня. Прибытие армии в резерв Юго-Западного фронта закладывалось в предво­енное планирование. Также 16-я армия является примером выдвижения назначенных для первой операции войск до начала боевых действий, ко­торое стало общим местом последних мирных дней и месяцев столкновений различных стран в 1939—1941 гг.

14 июня начальник штаба КОВО генерал-лей­тенант М.А. Пуркаев своим телеграфным распо­ряжением потребовал организовать во всех шта­бах армий круглосуточное оперативное дежур­ство. Дежурных предписывалось назначать «только из числа командиров, имеющих опера­тивную подготовку». В тот же день,14 июня, в связи с нарастанием угрозы нападения Одесский военный округ получил указание о выделении управления 9-й армии с выводом его в Тирас­поль. Утром 20 июня управление (начальник шта­ба генерал-майор М.В. Захаров) было поднято по тревоге и под видом командно-штабных уче­ний к исходу дня развернуло командный пункт в заранее оборудованном на случай войны райо­не, установив связь с соединениями, включен­ными в состав армии.

Но наиболее значительным событием 14 июня была публикация в «Известиях» сообщения ТАСС:

«Еще до приезда английского посла в СССР г. Криппса в Лондон, особенно же после его при-

Немцы сносят шлагбаум на границе рейха и СССР.

езда, в английской и вообще иностранной прес­се стали муссироваться слухи о «близости вой­ны между СССР и Германией». По этим слухам, Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного согла­шения между ними. СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосре­доточивать свои войска у границы СССР с целью нападения на СССР. Советский Союз, в свою оче­редь, стал будто бы усиленно готовиться к вой­не с Германией и сосредоточивает свои войска у границы последней. Несмотря на очевидную бес­смысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномо­чить ТАСС заявить, что эти слухи являются неук­люже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в даль­нейшем расширении и развязывании войны. ТАСС заявляет, что: Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает како­го-либо нового, более тесного соглашения, вви­ду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место. По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-герман­ского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время пе­реброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-во­сточные районы Германии связана, надо пола­гать, с другими мотивами, не имеющими каса­тельства к советско-германским отношениям. СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия совет­ско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокацион­ными. Проводимые сейчас летние сборы запас­ных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каж­дый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии, по крайней мере, нелепо».

Большинство непосредственных участников событий увидели в этом сообщении только слова, касающиеся военного ведомства: «слухи о наме­рении Германии порвать пакт и предпринять напа­дение на СССР лишены всякой почвы». Однако со­общение ТАСС ни в коей мере не предназначалось для внутреннего пользования. Для общения с соб­ственным гражданами у руководства страны были совсем другие механизмы с целым штатом толма­чей-политруков. Вспоминает А.С. Хоняк: «Перед самой войной я был направлен для дальнейшей службы в Белорусский военный округ. Располага­лась наша часть в Кобрине, но в июне мы выехали на летние занятия в лагерь, в район Колки. Там бы­ли практические стрельбы, тренировки, занятия — обыкновенная военная учеба. Конечно, напряже­ние чувствовалось. Особенно после заявления ТАСС от 14 июня, которое подвергало сомнению заявления печати, что немцы перебросили свои войска к нашим западным границам. Это, конеч­но, было сделано с целью предотвратить провока­ции». На эзоповом языке дипломатии сообщение ТАСС — это не что иное, как приглашение руковод­ства Германии к переговорам. Либо с целью зак­лючить соглашение по спорным вопросам, либо перевести конфликт в фазу открытого противосто­яния с бряцанием оружием.

Гробовое молчание в ответ на сообщение ТАСС стало для советского руководства сигналом для начала развертывания войск. В последнюю мирную неделю подготовительные мероприятия шли нара­стающим темпом. С середины июня были отмене­ны отпуска личному составу. 13 июня руководство Киевского особого военного округа получило ди­рективу наркома обороны и начальника Генштаба Красной Армии на выдвижение «глубинных» (т.е. находящихся далеко от границы) стрелковых кор­пусов ближе к границе.

Приказание последовало синхронно с сообще­нием ТАСС и в случае начала политического диало­га выдвижение могло быть отменено. Началось выд­вижение «глубинных» соединений округа 17—18 июня. Сроки выдвижения и пункты назначения кор­пусов были определены следующим образом: «31-й стрелковый корпус из района Коростеня к утру 28 июня должен был подойти к границе вблизи Ковеля. Штабу корпуса до 22 июня надлежало оставать­ся на месте; 36-й стрелковый корпус должен был занять приграничный район Дубно, Козин, Кременец к утру 27 июня; 37-му стрелковому корпусу уже к утру 25 июня нужно было сосредоточиться в рай­оне Перемышляны, Брезжаны, Дунаюв; 55-му стрелковому корпусу (без одной дивизии, оставав­шейся на месте) предписывалось выйти к границе 26 июня, 49-му — к 30 июня». По предвоенным пла­нам эти соединения предполагалось сосредоточить в указанных районах «с 4 до 15-го дня мобилиза­ции». Отличия от записанного в планах были следу­ющие. Во-первых, 7-й стрелковый корпус, который по предвоенным планам должен был выдвигаться вместе с другими «глубинными» корпусами, пока остался на территории Одесского военного округа. Вместо 7-й стрелкового корпуса в состав 12-й армии выдвигался 49-й стрелковый корпус. Во-вто­рых, «глубинные» соединения выдвигались в неотмобилизованном состоянии, в численности мирно­го времени с добавкой резервистов, призванных на «большие учебные сборы».

Перемещения «глубинных» соединений затрону­ли не только Киевский особый военный округ. Точ­но так же выступали в поход соединения Западно­го особого военного округа. С.Иовлев, командир 64-й стрелковой дивизии 44-го стрелкового корпу­са, вспоминал: «15 июня 1941 г. командующий За­падным особым военным округом генерал армии Д.Г. Павлов приказал дивизиям нашего корпуса подготовиться к передислокации в полном соста­ве. Погрузку требовалось начать 18 июня. Станция назначения нам не сообщалась, о ней знали только органы военных сообщений (ВОСО). Погрузка шла в лагерях и в Смоленске. Ничто не говорило о вой­не, но необычность сборов, не предусмотренных планом боевой подготовки, настораживала людей, и у многих в глазах можно было прочесть тревож­ный вопрос: неужели война?» 64-я стрелковая ди­визия содержалась в сокращенных штатах (6 тыс. человек), и ее боевая ценность была ниже, чем у приграничных дивизий. ...