Станислав Востоков Фрося Коровина

Настоящая деревенская баба

Родители у Фроси, конечно, были. Но были они… ну, в общем, не здесь, не в Папаново, а где-то далеко. По этому поводу она часто говорила:

— Живу в Папаново, а папы нет! Ну и ну!

Родители у нее были теоретически. Они работали геологами и любили геологию намного больше своей дочери. Во всяком случае, так думала Фросина бабушка Аглая Ермолаевна.

Ее очень сердило, что сын и его жена по полгода пропадают в командировках. Поэтому когда они собрались в очередную экспедицию, старуха проводила их словами:

— Езжайте, и чтобы я вас больше не видела!

Хотя родители, следуя совету бабушки, уехали, она их все-таки иногда видела. На фотографиях, приходивших с разных концов Земли. Папа с мамой там были изображены то на фоне песчаной пустыни, то на фоне снежной, то на фоне сибирской тайги.

— Вот они, твои родители, — говорила Аглая Ермолаевна, показывая Фросе фотографии. — Так что ты не сирота!

— Вот они, мои родители, — говорила Фрося, показывая карточки в школе, которая находилась в соседней деревне Полево. — Так что я не сирота. Поняли?!

Правда, родители на карточках были так увешаны всяким геологическим оборудованием, что понять, где кто, было невозможно. Для этого возле каждой фигуры стояли специальные стрелочки с надписями «папа» и «мама».

— Они исследуют земную кору, — объясняла Фрося одноклассникам.

— У земли не бывает коры, — сказал троечник Жмыхов. — Только у дерева.

— Бывает, — возразил отличник Петухов. — Она бывает даже у мозга.

— Это только у всяких дураков, — ответил Жмыхов, — которые мало думают. А у тех, кто шевелит извилинами, все в порядке.

Сам-то Жмыхов при этом шевелил извилинами не очень и не вылезал из двоек и троек. Учитель называл его «закоренелым». Но правильнее было бы про него сказать: «естественный». Жмыхов считал, что зубрить задания, как Петухов, ниже человеческого достоинства и что знания должны приходить в голову естественным путем. Поэтому, если он не понимал задачу или упражнение, то никогда не бился над их решением, а шел, например, с отцом на рыбалку.

Фрося была по успеваемости второй после Петухова. И это неудивительно, потому что весь класс состоял из трех человек. Больше в окрестных деревнях детей школьного возраста не было. Причем из них в Папаново жила только Фрося, и, конечно, для нее одной никто там школу строить бы не стал. Какой смысл строить школу, если ее придется закрывать, когда Фрося окончит одиннадцатый класс? Так что каждое утро ей приходилось ездить на велосипеде в деревню Полево, где жило целых два ученика и стояла старая школа. А еще у Жмыхова имелся младший брат четырех лет. Так что у Полевской школы было надежное будущее.

От родителей младшей Коровиной передалась сильная любовь к земле. Поэтому Фрося как приходила из школы, сразу шла в огород, грядки полоть или навоз раскидывать. Раньше она это делала вместе с бабушкой. Но у Аглаи Ермолаевны была «спина», что понятно в ее возрасте. А у Фроси «спины» не было. То есть, была, но здоровая, что, опять же, в ее возрасте понятно. В результате Фрося иногда так увлекалась раскидыванием навоза, что забывала уроки сделать. Тогда учитель Петр Сергеевич просил бабушку через Фросин дневник, чтобы та повлияла на внучку. А бабушка через дневник же отвечала, что главное для человека из деревни — не знания, а труд, и что она сама уже восьмой десяток лет живет по этому мудрому правилу. А всяким «дохлым интеллигентам», вроде ее сына и его жены, место в городе, а то и где подальше. Бабушка всегда говорила, что хочет сделать из Фроси настоящую деревенскую бабу. И Аглае Ермолаевне это с блеском удавалось. Она хотела передать свое хозяйство в надежные молодые руки.

Однажды, проводив внучку в школу, она вышла в огород, чтобы с удовольствием подергать свеклу. Согнуться-то Аглая Ермолаевна согнулась, а разогнуться не смогла. Так и простояла до обеда, пока Фрося не вернулась из школы.

Сначала Фрося подумала, что у них в огороде вырос необычный овощ. Но разобравшись, что к чему, она решила вылечить Аглаю Ермолаевну народным средством, которых у Фроси, как и у всякой деревенской бабы, было с избытком. Она тихо подкралась к бабушке сзади и так закричала, что во всей деревне залаяли собаки. Но испытанное средство не помогло — старуха как стояла, так в согнутом виде и упала в свеклу. А Фросе снова пришлось ехать в Полево, потому что единственный на всю округу доктор жил именно там.

Пролежавшую два часа на грядках Аглаю Ермолаевну отнесли в дом и кое-как разогнули. Доктор прописал ей всякие мази, но сказал, что в общем и целом она «крепкая старуха». Однако, как ни ныла бабушка, в огороде работать он ей запретил.

Когда доктор ушел, Аглая Ермолаевна сказала Фросе, что прожить без земли долго не сможет и с того дня стала развлекать себя тем, что подыскивала место для могилы. Бабушка мечтала, что наконец скоро настанет время, когда она сможет жить в своей любимой земле. Если, конечно, смерть можно назвать жизнью. Вообще, по мнению Фроси, бабушка в прошлой жизни была кротом.

Аглая Ермолаевна примеряла на себя места для могилы, как примеряют платья, и вконец замучила Фросю. То похороните ее у леса, то у речки, то на горке, откуда видно озеро, будто бабушка собиралась на него глядеть из могилы. В конце концов, она потребовала похоронить себя прямо в огороде, которому отдала столько сил. Но Фрося ответила, что это неудачное решение, поскольку могила отберет место у свеклы и огурцов. В результате бабушке пришлось отказаться от этого заманчивого варианта.

Впрочем, Аглае Ермолаевне и дома было чем заняться. Дело в том, что они с Фросей жили в памятнике. Не в статуе, конечно, а в памятнике зодчества. На нем даже висела табличка с надписью: «Жилой дом зажиточного крестьянина Федора Коровина. Начало 19 века». Дом был трехэтажный и очень красивый. Но от него постоянно что-то отваливалось, и бабушке приходилось прибивать все это назад.

Фросе вообще-то нравилось жить в памятнике, хотя кроме отваливающихся частей были и другие неудобства. Например, их дом постоянно фотографировали туристы. Сколько раз такое было: едва проснувшись, выйдет Аглая Ермолаевна на резной балкон посмотреть погоду, а ее раз — и снимут. Против того, чтобы снимали дом, бабушка ничего не имела, но попадать на фотографии в ночной рубашке совсем не хотела. А однажды корреспондент какого-то крупного издания сфотографировал, как бабушка с развевающейся шалью на плечах бежит в летнюю уборную.

После этого Аглая Ермолаевна стала местной знаменитостью, потому что ее снимок напечатали в журнале рядом с фотографиями кинозвезд. Бабушка некоторое время про это не знала, поскольку выписывала только «Сад-огород». Но после того, как журнал передал Фросе ее одноклассник Жмыхов, Аглая Ермолаевна повесила на заборе собственноручно нарисованный значок с перечеркнутым фотоаппаратом. Правда, его через несколько недель закрыла малина, и дом снова начали снимать. А потом дело и вовсе дошло до того, что у Фроси взяли интервью.

Было это так. Фрося после школы выкапывала картофель, как вдруг ее подозвала к себе девушка городского вида.

— Здравствуй, девочка, — сказала она, когда Фрося подошла с лопатой к забору. — Как тебя зовут?

— Ефросинья, — ответила Фрося. — Только я не девочка.

— А кто же ты? — удивилась девушка.

— Настоящая деревенская баба. Понятно? — И Фрося ударила черенком в землю, стряхивая с лопаты налипшие комья.

— Понятно, — ответила девушка. — Видишь ли, я журналистка и хотела бы взять интервью у зажиточного крестьянина Федора Коровина. Он дома?

— Нет, — сказала Фрося, — его нет. Он умер.

Журналистка испуганно прижала ладонь ко рту.

— Что ты говоришь?! Давно случилось это несчастье?

— Лет сто пятьдесят назад, — ответила Фрося. — А сейчас тут живет его пра-правнучка.

— Это ты?

— Нет, моя бабушка. Я на два «пра» ее младше. Но сейчас ее тоже нет, она поехала на ферму договариваться насчет навоза.

— Тогда, может, ты мне расскажешь про дом и своего дедушку?

— Пожалуйста, — кивнула Фрося. — Об этих двоих я знаю все, что нужно.

Девушка записала на диктофон Фросин рассказ, а потом он появился в газете. Там же была напечатана ее фотография с лопатой на переднем плане и домом на заднем.

После этого Фрося стала второй местной знаменитостью. И вот именно со статьи в газете началась вся эта история с домом.

Принципиальный пьяница Никанор

Примерно через неделю, когда Фрося, наконец, выкроила немного времени для уроков и села на ажурное крыльцо с учебником математики, к ее забору подошел принципиальный пьяница Никанор.

Он утверждал, что ни одна деревня не может существовать без своего пьяницы и что, поняв эту истину, он взял на себя крест пьянства и собирается его нести до конца, надеясь на сочувствие земляков. Но сочувствия не было, было явное неодобрение, потому что в Папаново кроме него никто не пил.

— Ей, Фроська! — крикнул он, облокотясь для большей устойчивости на штакетник. — Тут в газете тебя с лопатой пропечатали! Давай, я тебе газету, а ты мне стольник на пузырь. Идет?

Фрося отложила учебник и подошла к забору. Посмотрев в красное, испитое лицо Никанора, она сказала, что без всякой газеты прекрасно знает, как выглядит. И что если он сейчас не уйдет, то она ему даст не стольник, а по шее.

Конечно, Фрося преувеличила — для того, чтобы дать Никанору по шее, ей пришлось бы подставлять табуретку. Но за эти слова он здорово на нее обиделся. Исполнившись самой черной злобы, он порвал газету и бросил ее в овраг, откуда она с ручьем попала в речку Тошню и поплыла к реке Вологде. А принципиальный пьяница пошел в церковь, которая была ровно на три года моложе дома Федора Коровина.

Как ни странно, Никанор являлся самым частым ее посетителем, если, конечно, не считать служившего в церкви отца Игнатия. Там Никанор подолгу стоял перед иконами и думал, что его так же как Иисуса не понимают соотечественники, но что после его смерти они одумаются и понесут его учение по свету. А то и причислят к святым. В общем, порядочный фантазер был этот Никанор.

Войдя в деревянную церковь, он снял кепку и подошел к алтарю. Несколько минут он бездумно стоял перед ликами святых. А потом вдруг развернулся, надел кепку и вышел наружу.

Удивительно, но именно в церкви он придумал, как отплатить Фросе. Если точнее, Никанор решил навести на нее порчу. Правда, сам он наводить порчу не умел, как не умел вообще ничего в своей жизни. Зато это наверняка мог сделать лесник Филимон, обитавший за рекой Тошней.

В Папаново лесника уважали, звали «дядей» и поговаривали, что он колдун. И для этого имелись основания. Во-первых, жил Филимон в глухом лесу совершенно один. Во-вторых, был у него медведь, который умел разговаривать. Конечно, разговаривал он кое-как, а по грамотности уступал даже естественному троечнику Жмыхову. Но все-таки это был единственный доподлинно известный говорящий медведь.

Приняв насчет Фроси твердое решение, Никанор выпросил у отца Игнатия лодку, переправился на другой берег и там привязал ее к специально вколоченному в землю столбику. На всякий случай пьяница подергал получившийся узел и, убедившись, что лодка не уплывет, направился в лес.

Тропинка сразу же ныряла от берега в темный ельник. Попавшему в хвойную прохладу Никанору стало не по себе. Иногда над ним начинал бить дятел или куковать кукушка. Тогда Никанор вздрагивал. Спрашивать кукушку, сколько ему осталось жить, он не рисковал. Пьяница боялся, что ничего хорошего в ответ не услышит.

Через пару наполненных страхом километров тропинка стала пошире. Ельник расступился, и Никанор оказался на жилом дворе.

Налево стояла большая крепкая изба, направо — сарай с поленницей. Сначала Никанору показалось, что на поленнице надета огромная шапка. Но вдруг «шапка» зашевелилась, и Никанор увидел медвежью морду. Пьяница уже хотел броситься назад, к лодке, но медведь зевнул, потряс головой и снова свернулся на дровах калачом.

Поняв, что есть его пока не собираются, Никанор облегченно вздохнул. Он потуже натянул на голову кепку и, не спуская глаз с медведя, бочком прошел к избе. Там он три раза стукнул пяткой в дверь.

Сначала в избе было тихо. Но потом что-то зашевелилось, и позади Никанора со скрипом открылась дверь. Повернувшись, пьяница увидел Филимона.

Для колдуна лесник выглядел вполне прилично — у него была аккуратно подстриженная борода и хорошо выстиранная рубаха. Филимон вытирал влажные руки полотенцем с вышитым на нем петухом.

— Чего тебе, Никанор? — спросил лесник.

Тут пьяница окончательно убедился, что старик — колдун. Ведь с лесником он никогда не виделся, и, значит, тот не мог заранее знать имя Никанора.

— Здравствуй, Филимон. — Пьяница почтительно снял кепку. — Ты можешь навести, эту… порчу?

Лесник сдвинул косматые брови.

— На кого это?

— На Фроську Коровину, — ответил Никанор и вдруг похолодел, потому что увидел на уголке Филимонова полотенца вышитое синими нитками слово «Фрося».

Тут же он вспомнил, что Аглая Ермолаевна и, стало быть, ее внучка приходятся дальними родственниками леснику, и пожалел, что не вспомнил об этом раньше.

— Ты, Никанор, не дури, — сказал Филимон и крикнул. — Эй, Герасим!

Медведь заворочался, пыхтя, слез с поленницы и лениво подошел к старику.

— Проводи-ка гостя до реки. — Лесник кивнул на Никанора. — Заодно на обратном пути ягод наберешь.

Подхватив пастью корзину, что стояла у избы, медведь головой подтолкнул обмершего Никанора в сторону Тошни. Тот повернулся, надел кепку и пошел вон со двора.

— И брось пить, Никанор! — крикнул вслед Филимон.

«Проклятый колдун! — думал Никанор, шагая с медведем к реке. — Все знает!»

Впрочем, для того, чтобы угадать в нем пьяницу, не нужно быть колдуном. Достаточно одного взгляда в дряблое и мешковатое лицо.

По дороге к Тошне он то и дело украдкой посматривал на медведя.

— Слушай, а ты правда можешь говорить? — спросил Никанор.

— Угу, — ответил Герасим, не выпуская корзины.

«Ага!» — подумал пьяница, и в его голове начал зреть новый план. ...