Все права на текст принадлежат автору: Ирина Владимировна Одоевцева, Георгий Викторович Адамович, Георгий Владимирович Иванов.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958)Ирина Владимировна Одоевцева
Георгий Викторович Адамович
Георгий Владимирович Иванов

Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955–1958)

О.А. Коростелев. Вступительная статья

В середине 1990-х гг. Р.Д. Тименчик в своей статье «Георгий Иванов как объект и субъект» справедливо заметил: «По сути дела, о Георгии Иванове мы знаем не так уж много»[1]. К этому можно добавить лишь то, что о Георгии Адамовиче мы знаем немногим больше. И это несмотря на всеэмигрантскую славу и центральную роль в литературной жизни русского Парижа. И даже о третьем персонаже публикации — Ирине Одоевцевой, — несмотря на ее столь популярные мемуары, мы мало что можем сказать с полной уверенностью, начиная с даты рождения и кончая количеством мужей. За последние годы обо всех троих появилась кое-какая литература. Ирине Одоевцевой почему-то были посвящены почти исключительно литературные портреты, предназначенные для самого широкого читателя[2], а Георгию Иванову с Георгием Адамовичем, наоборот, преимущественно диссертации и узкоспециальные монографии, посвященные отдельным филологическим аспектам[3]. Выходили и книги биографического характера[4], однако вряд ли кто-нибудь рискнет назвать тему закрытой.

Изучение биографий всех троих поэтов далеко от завершения. Разбросанные по всему миру, их архивы сохранились в кошмарном состоянии, а многое, по-видимому, не сохранилось вовсе, переписка публиковалась случайно, малыми частями и почти не комментировалась, дневников они не вели, а свидетельства современников противоречат друг другу на каждом шагу.

Чуть лучше известны годы, проведенные ими в России, в силу обилия публикаций об этих баснословных годах, а также большего интереса славистов к литературе Серебряного века, чем к ее завершению — литературе эмиграции.

Сведения же о их жизни после отъезда до сих пор чаще всего черпаются из эмигрантских воспоминаний, изобилующих мифами и легендами в гораздо большей степени, чем мемуары их предшественников или советских современников. При всем том мемуары XX в. во многом точны и вполне могут использоваться как авторитетный источник, для этого надо только вписать их в общий фон известных фактов и отделить реальность от легенд и преувеличений. К великому сожалению, для эмиграции мы этого общего фона не имеем, особенно для эмиграции послевоенных лет. Но он и не может сложиться иначе, кроме как из большого числа таких публикаций.

Ни в коей мере не претендуя немедленно исправить положение и дать исчерпывающие биографии всех троих поэтов или одного только автора публикуемых писем[5], хотелось бы сказать лишь несколько слов о сложных взаимоотношениях Адамовича с Георгием Ивановым во время и после Второй мировой войны.

Георгий Викторович Адамович родился в 1892 г. в Москве в семье военного и в Петербург попал лишь в 1903 г., после смерти отца. Тем не менее считал себя природным петербуржцем и к литературной Москве относился весьма скептически. С Георгием Ивановым познакомился, по его собственным словам, «на лекции Корнея Чуковского о футуризме, в круглом Тенишевском зале»[6]. Здесь, как и во многих других случаях, приходится верить ему на слово, хотя вообще-то присочинить в воспоминаниях он был способен ничуть не хуже Иванова или Одоевцевой. Пожалуй даже, он делал это чаще и особенно невнятен был в датах, сперва потому что ему приходилось скрывать два своих «лишних» года, а позже — подчиняясь масонскому правилу, предписывавшему дат не уточнять. Уже в начале 1920-х гг. Адамович во всех автобиографиях проставлял годом рождения 1894 г., сбрасывая таким образом два года. Как утверждала Одоевцева в частной беседе, чтобы не отличаться возрастом от Георгия Иванова. Так или иначе, но во всех воспоминаниях о своей юности Адамович обращается с датами исключительно вольно.

Лекция К.И. Чуковского о футуризме в Тенишевском зале былапрочитана 13октября 1913 г. Георгий Иванов к тому времени уже состоял членом Цеха поэтов, куда в начале 1914 г. и Адамович «был со всем церемониалом принят обоими синдиками, Гумилевым и Городецким»[7]. Вскоре почти весь эстетский Петербург знал эту неразлучную пару как «двух Жоржиков». Вместе они организовывали второй Цех поэтов сезона 1916/17 г., были главными действующими лицами третьего, вновь гумилевского, Цеха. После расстрела Н.С. Гумилева Георгий Иванов стал главой Цеха, а Адамович — основным критиком. Перед самой эмиграцией они даже жили вместе — Адамович и Иванов, только что женившийся на Одоевцевой — в пустующей квартире тетки Адамовича Веры Семеновны Белэй (урожд. Вейнберг; 1861-?), вдовы англичанина-миллионера (ул. Почтамтская, д. 20, кв. 7).

И эмигрировали все трое почти одновременно: летом 1922 г. уехал Иванов, затем Одоевцева, а в самом начале 1923 г. за ними последовал и Адамович. Описывать подробно все нюансы сложных взаимоотношений в нашу задачу не входит, для этого и материала недостаточно, и объем статьи слишком мал, — уж слишком богатые биографии у всех троих. Чуть подробнее хочется остановиться на одном: как теснейшая дружба, насчитывающая 25 лет (и каких лет!), сменилась пятнадцатилетней враждой. Что было настоящей причиной? Обоюдная зависть (у одного к творческим успехам, у другого — к житейским)? Об этом можно только догадываться, судя по второстепенным признакам: по намекам, отдельным интонациям писем. Причина внешняя очевидна, — внезапное несходство политических убеждений.

Вторая мировая война завершила целую эпоху в жизни русской эмиграции в Париже. 3 сентября 1939 г. — день, когда Франция и Великобритания вступили в войну с Германией, — можно одновременно считать и концом «русского блистательного Парижа». Ему уже никогда не суждено было возродиться в своем прежнем качестве. Нельзя сказать, что война оказалась для эмигрантов событием неожиданным. О том, что она вот-вот разразится, поговаривали задолго до осени 1939 г., — слишком уж напряженная была атмосфера в Европе в конце 1930-х гг. Но одно дело — ждать и предчувствовать, и совсем другое — делать выбор, когда этого требует время. Вторая мировая заставила каждого сделать свой выбор. Некоторым эмигрантам судьба предоставила несколько более широкие возможности для выбора, чем, например, советским людям, но выбирать, тем не менее, пришлось всем. Соответственно широким оказался и диапазон решений. Война все перевернула. Лидер кадетов П.Н. Милюков приветствовал сталинскую политику, А.И. Деникин возлагал надежды на Ворошилова, а Д.С. Мережковский — на Гитлера, сын террориста Л.Б. Савинков оказался капитаном интербригады в Испании, а бывший белогвардеец С.Я. Эфрон — агентом НКВД. Трудно даже придумать вариант судьбы, которому нельзя было бы подыскать аналог в истории русской эмиграции. Одни шли в Иностранный легион, другие организовывали Сопротивление во Франции, третьи сотрудничали с гитлеровцами, четвертые эмигрировали вторично, — в Новый Свет, в нейтральные страны. Литература в это время окончательно отошла на задний план, все заслонила политика, и в списках сражавшихся на той или иной стороне немало имен литераторов, в том числе и довольно известных: Н.А. Оцуп, Г.И. Газданов, B.C. Варшавский, Д. Кнут, А.П. Ладинский, В.Л. Андреев и многие другие. А уж остаться от политики в стороне, не быть замешанным в нее или хотя бы заподозренным в симпатии к той или другой стороне удалось и вовсе единицам. Из крупных имен здесь, кроме Алданова, и вспомнить-то некого. Не остались в стороне и Адамович с Ивановым.

Из-за чего в точности произошел разрыв, пока неизвестно, и в письмах, и в воспоминаниях оба глухо упоминают лишь о каких— то разговорах в «Круге» И.И. Фондаминского. Но по статьям Адамовича тех лет и общему умонастроению обоих суть этих разговоров легко восстановить. Георгий Иванов, как и Гиппиус с Мережковским, всегда был «за интервенцию» и остался стоять на этом даже после начала Второй мировой войны, что в глазах эмигрантской общественности автоматически превращало его в «коллаборациониста» и пособника нацистов. Адамович же в статьях конца 1930-х гг. цитировал Сталина едва ли не на каждой странице, вынужденно признавая его главной защитой демократии от «коричневой чумы», поскольку на других надежды мало. И свои убеждения тех лет едва ли не единственный раз в жизни постарался доказать делом, доказать прежде всего самому себе, что способен не только на прекраснодушные разговоры.

Со стороны это наверняка выглядело довольно смешно: сорокасемилетний тщедушный интеллигент с врожденным пороком сердца, никогда не державший в руках ничего тяжелее ручки, впервые сталкивающийся с солдатской жизнью. Во всяком случае, французских офицеров такой факт очень позабавил, да и некоторые из знакомых Адамовича сочли нужным над этим посмеяться, не исключая и Георгия Иванова. Зато на участников «Круга» почин Адамовича оказал воздействие неизгладимое. Следуя его примеру, несколько молодых и не очень молодых поэтов, прозаиков и философов русского Парижа записались на фронт добровольцами и, надо сказать, проявили большую предрасположенность к службе, чем их вдохновитель. Другие сражались на стороне партизан или участвовали в Сопротивлении (собственно, и организатором-то французского Сопротивления, и автором самого термина Resistance был знакомый Адамовича русский поэт-эмигрант Борис Вильде, также посетитель «Круга» Фондаминского).

Это отнюдь не был самый легкий и простой выбор. По нескольким причинам. Во-первых, он отнюдь не вызвал восторга у всей эмиграции. По свидетельству современника, многие русские в Париже «на участие в Сопротивлении смотрели почти как на измену основному эмигрантскому делу борьбы с большевиками»[8].

Во-вторых, и сами французы далеко не всегда отвечали взаимностью русским эмигрантам, признававшимся в любви к новой родине и демократии. В ночь на 2 сентября 1939 г. по решению французского правительства были проведены массовые аресты в среде русских эмигрантов, распущены русские патриотические союзы и конфискованы их архивы и имущество, закрыта почти вся русская пресса. Русских эмигрантов, решивших бороться с фашистами на стороне Франции, не остановило и это. Они сражались во французской армии и в рядах Сопротивления и заставили все же французов изменить к ним отношение: после войны многие были отмечены наградами французского правительства вплоть до ордена Почетного легиона.

Военная карьера Адамовича была куда скромнее: ему не довелось непосредственно участвовать в боях: его часть была расквартирована в лагере Septfonds на юге Франции (под Монтоба— ном) и должна была отправиться на оборону Парижа, но немцы так стремительно взяли Париж, что французское командование не успело даже бросить в бой все имеющиеся в распоряжении части. Солдатской муштры, однако, Адамовичу пришлось хлебнуть предостаточно. Свои впечатления об этом периоде он позже изложил в книге, написанной на французском языке: «L’autre patrie» (Paris: Egloff, 1947).

10 мая 1940 г. «странная война» была закончена. Адамович разочарованно писал из лагеря своему знакомому: «Надеюсь скоро быть демобилизованным, но не знаю точно когда»[9]. Демобилизовался он лишь в конце сентября, после чего вернулся в Ниццу. Депрессия была сильнейшая. Уже из Ниццы тому же знакомому он писал, почти дословно повторяя Бунина: «Не хочу только ехать ни в Нью-Йорк, ни в Москву, а остальное безразлично»[10]. И позже Л. Д. Червинскую отговаривал уезжать в Америку: «Все Ваши голоды и холоды могут оказаться терпимы и даже сладки в сравнении с нью-йоркским благополучием. Благополучие, вероятно, будет, как оно там у всех. Но “не хлебом единым сыт человек”»[11].

В письмах Адамовича военных и послевоенных лет фамилия Иванова всплывает то и дело, в самых разнообразных контекстах, произносимая то с досадой, то с жалостью. Очевидно одно: Адамович не мог, да и не хотел вычеркнуть бывших ближайших друзей из памяти, более того, постоянно помнил о них и живо их судьбой интересовался. 25 мая 1940 г. «солдат 1-го батальона № 552» Г. Адамович из лагеря Septfonds спрашивал у Юрия Фельзена об Ивановых: «Где они? я все хочу ему написать, с начала войны ничего о нем не знаю, а несмотря на все, я его люблю, и ее тоже, не за дела, а за желания»[12].

Все годы ссоры, продолжавшейся пятнадцать лет, постоянно пишет знакомым что-нибудь вроде: «Были ли Вы a propos у Ивановых? Мне их жаль, беспричинно и беспредметно, но не надо им этого говорить (особенно ей)»[13]. И даже если пишет в сердцах: «Г. Иванова я видеть не хочу, и адресов ему никаких не давайте», то тут же спешит добавить: «Парижский адрес ему известен»[14].

Сразу же после окончания войны Алданов запрашивал Адамовича об Иванове и интересовался, может ли он дать «гарантии», что Иванов ни в чем предосудительном с политической точки зрения не замешан. Адамович, легко идущий на компромиссы ради дружбы и в куда более незначительных вопросах, не смог покривить душой перед Алдановым, который был для него «directeur de conscience» (духовным наставником), по его собственному выражению. 28 июля 1945 г. Адамович пишет Алданову: «О Г.В. Иванове. Скажу откровенно, вопрос о нем меня смущает. Вы знаете, что с Ивановым я дружен, — дружен давно, хотя в 39 году почти разошелся с ним. Я считаю его человеком с такой путаницей в голове, что на его суждения не стоит обращать внимания. Сейчас его суждения самые ортодоксальные. Но прошлое не таково. Я был бы искренно рад, если бы Вы послали ему хоть десять посылок, но дать то ручательство, которое Вам нужно, не могу. Писать мне это Вам тяжело. Но Вы просите меня “не подвести Фонда”, и по всему тону Вашего письма я чувствую, что не имею права отнестись к поставленному Вами вопросу легкомысленно. Пусть официальной причиной моего отказа дать гарантию останется общее нежелание их давать. Остальное — строго между нами. Не скрою от Вас, что мне было бы неприятно, если бы о нашей переписке по этому поводу узнал сам Иванов. Он истолковал бы мое поведение как недоброжелательство. А недоброжелательства нет. Но я не могу в отношении Вас — и при моем уважении к Вам — поступить иначе. Кстати, Роговский мне только что рассказал, что на совещании у Долгополова Иванову было в выдаче посылки отказано на том основании, что он состоял членом сургучевского союза писателей. К сожалению, я думаю, что такой факт, всем к тому же известный, делает все гарантии несерьезными и недействительными. Если Вы принимаете во внимание раскаяние и изменение — дело, конечно, другое. Но судя по Вашему письму, в Нью-Йорке настроение не таково. (Мне сейчас приходит в голову: не возникла ли у Вас мысль о гарантиях только в связи с мнимым “негодованием”? нужны ли они, если негодования нет, и так ли страшны ошибки?)»[15]

Политические суждения Иванова после войны и впрямь были весьма своеобразны, так что легко могли поставить в тупик человека куда более решительного в политических вопросах, чем осторожный Алданов. К примеру, поздравляя М.М. Карповича с новым 1951 годом, Иванов желал ему «личной удачи, счастья, всего самого лучшего и осуществления в новом году общей русской надежды на падение большевиков. Ведь как будто возможно… Хотя все-таки никак не могу, про себя, решить — если бахнуть двести или сколько там атомных бомб и, не говоря уже о людях, не останется ни Петербурга, ни Москвы, не выйдет ли “одно на одно”, хуже “разбитого корыта”? Это, конечно, праздные размышления, и все-таки трудно не думать, а думается, и становится отвратительно не по себе»[16].

21 сентября 1945 г. Адамович вновь пишет Алданову об Иванове, заявляя: «Лично у меня чувство такое, что надо бы устроить торжественное чаепитие и в слезах и лобзаниях забыть общие грехи»[17]. Алданов при всем своем джентльменстве в таких вопросах был неуступчив, и Адамович в переписке возвращается к этой теме еще не раз:

«Пишу я Вам после встречи с Георгием Ивановым и почти что по его просьбе.

Он очень тяготится разрывом (или чем-то вроде разрыва) с Вами. Я ему говорил, что тут надо различать “общественное” и “личное” — как, помните, Гиппиус говорила Блоку после “Двенадцати”, — но этот довод для него очевидно неубедителен. Мне кажется, он за последнее время изменился, во всех смыслах. Вы его знаете — это странный и сложный человек, по-моему, даже больной. Если в результате этого моего письма что-либо улучшилось бы в Вашем отношении к нему, я был бы искренне рад»[18].

После войны Адамович долгое время оставался при своих прежних убеждениях, здесь можно упомянуть и участие в газете «Русские новости», финансировавшейся советским посольством во Франции, и визит делегации эмигрантов к советскому послу А.Е. Богомолову, в котором, по уверениям Н.Н. Берберовой, принимал участие и Адамович[19]. Улучшить отношения с Ивановым все это никак не могло.

На участии в «Русских новостях» имеет смысл остановиться чуть подробнее, потому что это едва ли не единственный реальный факт, которого Адамовичу не могут простить профессиональные антикоммунисты. Газету организовал в 1945 г. А.Ф. Ступницкий, до войны правая рука П.Н. Милюкова в «Последних новостях», масон, вместе с В. А. Маклаковым и Д.Н. Вердеревским ходивший в 1945 г. к А.Е. Богомолову в советское посольство. Парижских литераторов и журналистов он соблазнил тем, что газета будет продолжением «Последних новостей», и даже название взял похожее — «Русские новости». На его уговоры поддались не только бывшие сотрудники «Последних новостей», Г.В. Адамович, А.В. Бахрах, В.Е. Татаринов. В «Русских новостях» печатались и И. А. Бунин, и Н.А. Бердяев, и многие другие. Недолгая вспышка «большевизанства» или хотя бы некоторого «покраснения» в Париже после освобождения его от фашистов захватила многих эмигрантов, в том числе даже и некоторых из ранее непримиримых.

В первой своей статье для «Русских новостей» Адамович писал: «В каком-то смысле сейчас стало трудней жить, чем во время войны. Да, пожалуй, и до войны. Тогда все было ясно. <…> …Мне иной раз жаль, что эти пять лет кончились… жаль чистоты и какой-то строгой серьезности прошедших пяти лет. Отсутствия суеты. Отсутствия пустяков»[20]. Далее на протяжении четырех лет Адамович в газете по-прежнему постоянно публиковал «Литературные заметки», как раньше в «Последних новостях», и значительных изменений ни в их тоне, ни в тематике не появилось, а кроме того, писал статьи о кино и русском языке. Какие чувства он испытывал, видя на первой полосе газеты часто появляющиеся портреты Сталина и других вождей, трудно сказать. Но уже 10 сентября 1946 г. писал Бахраху: «Я смутно слышал, что наша газета собирается “праветь”, чему я был бы очень рад»[21].

Уже вскоре Адамович начал подумывать о другой работе. В конце 1948 г. Алданов предлагал ему помочь получить место переводчика в ООН, от которого Адамович не без сожаления отказался, отшутившись в письме Алданову от 21 января 1949 г.: «Английский я знаю плохо и не возьмусь быть не только interpret’ом, но и traductent’oм. Переведешь не так Вышинского, а потом будет война»[22].

Советское посольство финансировало «Русские новости» до конца 1949 г., после чего Ступницкий продолжал издавать ее сам, несколько изменив курс. Как выразился А.В. Бахрах в письме к Г.П. Струве от 11 октября 1984 г., «когда газета начала давать крен, мы все сообща ее покинули»[23].

16 августа 1949 г. Адамович писал А.В. Бахраху: «Алданов разводит руками. <…> “Признаться, Г<еоргий> В<икторович>, я был очень огорчен, узнав, что Вы в эту газету вступили…”. Т. е. в 1945 году! На что я ему бурно возразил, что от тогдашнего желания целоваться со Сталиным не отрекаюсь»[24].

В этом своем настроении Адамович был далеко не одинок. Сам Бахрах считал точно так же и гораздо позднее, 8 мая 1977 г., писал Струве, отвечая на его запрос о сотруднике «Русских новостей» Татаринове: «Я, например, знаю, что совершил ошибку, но мне в каком-то смысле жалко тех, которые этой ошибки не совершали и всегда видели все в черном цвете. <…> Татаринов покинул Ступницкого вместе с Адамовичем, мной, еще кем-то (имен уже не помню)»[25].

Судя по всему, направление газеты с самого начала не совсем его удовлетворяло, но печатные органы противоположного толка удовлетворяли еще меньше. 16 августа 1949 г. Адамович писал Бахраху, уже окончательно прекращая сотрудничать в «Русских новостях»: «Я считаю, что в орган николаевского типа нам идти негоже, ибо считаться блядьми еще хуже, чем большевиками»[26]. И это несмотря на то, что других средств к существованию, кроме газеты, у него не было, а газеты с литературным отделом в эмиграции после войны можно было пересчитать по пальцам на одной руке. В то время он соглашался почти на любую работу, лишь бы она не шла вразрез с его убеждениями. Тому много свидетельств в его письмах той поры, пестрящих фразами вроде: «Конечно, на любые предисловия я согласен и рад. О Розанове, о Достоевском, о Вас — о ком угодно»[27].

Новая перспектива забрезжила в начале 1950 г. Алданов в письме Адамовичу от 19 февраля 1950 г. писал: «И от Кусковой, и от Маклакова, и от Кантора слышу, что Вы будете редактором новой газеты. Вчера получил от Михаила Львовича приглашение в ней сотрудничать. Вчера же его отклонил по причинам, которые Вы знаете или о которых догадываетесь. <…> Ради Бога, в первой же передовой статье сожгите то, чему поклонялись, — если не Вы, то экс-патрон. Но сожгите так, чтобы всем было ясно: сожжено все, пепел развеян, началась новая страница. Тогда я хоть читать буду с удовольствием»[28]. Предприятие с газетой осталось только на бумаге, хотя к совету Алданова Адамович отчасти прислушался и постепенно начал печататься в антисоветской эмигрантской прессе: с 1951 г. — в нью-йоркском «Новом русском слове», а с 1956-го — ив парижской «Русской мысли». Вряд ли он пришел к этому без долгих раздумий. Публичного покаяния, впрочем, он писать не стал и мостов в передовых статьях не сжигал, что не преминула отметить эмигрантская общественность[29].

Хотя Адамович и любил говорить о том, что «на биографию не рассчитывает», собственная репутация его не могла не интересовать. 16 февраля 1952 г. он задумчиво сообщает Бахраху: «Вейдле поехал в Мюнхен для радио. Это в смысле возможности испортить биографию хуже, чем газета, а он человек осторожный»[30].

15 марта 1953 г. в письме Алданову Адамович выражает сомнение по поводу своего участия в будущей газете, которую собирался открыть С. Мельгунов: «Испортить себе биографию участием в таком предприятии можно еще успешнее, чем писанием в “Русских новостях”. Но я на биографию не рассчитываю. <…> …Их (т. е. Мельгунова и его друзей) сомнения о том, не осквернятся ли они, приглашая “большевика” или хотя бы “экс— больш<евика>”, мне противны»[31].

Общественное мнение, оглядка на Алданова, желание не покидать окончательно Париж и русскую литературу в Париже, а также рухнувшие в очередной раз надежды на изменение советского строя к лучшему сделали в конце концов свое дело. 11 февраля 1956 г. Адамович сообщил Алданову: «Я получил от Водова письмо с предложением сотрудничества. <…> Что на меня будут всех собак вешать, — теперь скорей слева, чем справа, — не сомневаюсь. Но меня это мало трогает. Сотрудничество в “Р<усской> м<ысли>” мне было бы скорей приятно, потому что это — Париж, а не что-то заокеанское и далекое, как другая планета. <…> Политика в ней такая же, как везде, — т. е. в “Н<овом> р<усском> с<лове>”, — но налет провинциальности, по-моему, сильнее. Но это — не препятствие»[32].

Финансовые же проблемы удалось решить еще раньше, причем совершенно неожиданным для Адамовича образом: по рекомендации Б.И. Элькина, душеприказчика Милюкова и редактора книги Адамовича о Маклакове, ему удалось устроиться преподавателем в английском университете. В начале 1950 г. он читает лекции о поэзии в Оксфорде, ас 1951 по 1960 г. преподает в Манчестерском университете.

Георгий Иванов с Одоевцевой в 1951 г. переезжают на жительство в Русский дом в Montmorency (5, avenue Charles de Gaulle). Атмосферу в нем Иванов описывает в письме Р.Б. Гулю, прося «прислать на адрес нашего русского библиотекаря пачку старых — какие есть — номеров “Нового журнала” — сделаете хорошее дело. Здесь двадцать два русских, всё люди культурные и дохнут без русских книг. Не поленитесь, сделайте это, если можно. Ну, нет, это не русский дом Роговского. Я там живал в свое время за свой собственный счет. Было сплошное жульничество, и грязь, и проголодь. Здесь Дом Интернациональный — бывший Палас, отделанный заново для гг. иностранцев. Бред: для туземцев с французским паспортом ходу в такие дома нет. За нашего же брата апатрида (любой национальности) государство вносит на содержание по 800 фр<анков> в день (только на жратву), так что и воруя — без чего, конечно, нельзя, — содержат нас весьма и весьма прилично»[33].

В Montmorency (S. et О.) Ивановы прожили три года (1951–1953), после чего были переведены в другой Русский дом на юге Франции. Уже здесь происходит примирение Иванова с Адамовичем и начинается последний период их переписки, которая публикуется ниже. В ней гораздо больше писем к Одоевцевой, чем к Георгию Иванову, который, хотя и заключил с Адамовичем «худой мир»[34], с прежней теплотой к нему относиться не начал и, например, в письмах Маркову крыл бывшего ближайшего друга почем зря.

Письма печатаются по копиям из фонда Адамовича в библиотеке Йельского университета (Beinecke. Georgii Adamovich Papers. Gen MSS 92. Box 1. Folder 1–3). В приложении даются два письма, которыми обменялись Г.В. Иванов и М.А. Алданов в 1948 г., разбираясь в причинах сложного отношения эмигрантской общественности к Г.В. Иванову после войны. Они отложились в фонде Алданова, хранящемся в Доме-музее М.И. Цветаевой (Москва).

Хотя Одоевцева и писала Адамовичу, что прячет его письма в особый ящик и тщательно их бережет, он сомневался в этом недаром. Письма сохранились не в лучшем виде. Часть их утрачена, другие сохранились не целиком (письма 18, 19, 39, 42, 47, 53, 54): кое-где по неизвестным причинам части страниц отрезаны, а иногда не хватает целых страниц (в частности, одна из страниц была обнаружена в Калифорнии, — Одоевцева послала В.Ф. Маркову автограф «самого Адамовича», о другой упоминает Р.Б. Гуль в письме Адамовичу от 11 апреля 1958 г.: «Ир<ина> Вл<адимировна> даже приложила вырезку из Вашего письма» (Beinecke. Roman Gul’ Papers. Gen MSS 90. Box 18. Folder 412). Местонахождение обратныхписемнамнеизвестно. Возможно, Адамович не шутил, говоря, что по прочтенииу ничтожаетвсе приходящие к нему письма. Как бы там ни было, и то, что сохранилось, представляется нам весьма любопытным документом эпохи.

О взаимоотношениях трех поэтов на протяжении 1955–1958 гг. лучше всего расскажут сами письма, а здесь остается только привести эпилог этой истории.

Георгий Иванов умер 27 августа 1958 г.

4 сентября 1958 г. Адамович писал С.Ю. Прегель: «Я был в Hyeres на похоронах Георгия Иванова. Она, “вдова”, — ей как— то не идет это слово! — растеряна и недоумевает: что ей делать дальше? Показала мне записку, оставленную Жоржем для распространения после его смерти. Он, по ее словам, предназначал ее для печати. По-моему, печатать в газетах ее нельзя, и она, Ирина, с этим согласилась. Я Вам ее списываю и прилагаю. Что, по-Вашему, можно с ней сделать? Мне записка не очень нравится по тону, но это вопрос другой и значения не имеет. Ирина хотела бы ее распространить, а главное, — она мечтает уехать в Америку, и ей обещан даровой билет. Но, кроме билета, нужна виза, affidavit (даже если на время — 6 месяцев, “а там видно будет”) и т. п. Я сейчас ее делами немножко занимаюсь и хотел бы знать, как Вы относитесь к мысли об Америке и кто и как мог бы в этом деле помочь и содействовать? Друзей у нее мало, и она это знает, что растерянность ее и увеличивает.

Простите за все эти скучные вопросы. Но я уверен, что Вы поймете мое желание для этого сумасбродного и, в сущности, милого существа что-то сделать»[35].

К письму прилагался текст записки Георгия Иванова:

«Благодарю тех, кто мне помогал.

Обращаюсь перед смертью ко всем, кто ценил меня как поэта и прошу об одном. Позаботьтесь о моей жене Ирине Одоевцевой. Тревога о ее будущем сводит меня с ума. Она была светом и счастьем моей жизни, и я ей бесконечно обязан.

Если у меня действительно есть читатели, по-настоящему любящие меня, умоляю их исполнить мою посмертную просьбу и завещаю им судьбу Ирины Одоевцевой. Верю, что мое завещание будет исполнено.

Георгий Иванов»[36].

Ирина Одоевцева после смерти Георгия Иванова наконец— то перебралась из Йера в Ганьи и продолжала переписываться с Адамовичем (окончание их переписки опубликовано Ф.А. Черкасовой[37]).

Адамович скончался в Ницце 21 февраля 1972 г. от второго инфаркта.

По прошествии двух десятков лет после смерти Иванова Одоевцева вышла замуж за Якова Николаевича Горбова (1896–1981)[38]. С ним она прожила немногим более трех лет, а когда он умер, жила в Ганьи одна вплоть до переезда в СССР в 1987 г. В Ленинграде ей была предоставлена квартира на Невском проспекте, и многочисленные гости толпились в этой квартире постоянно. Умерла Ирина Владимировна 14 октября 1990 г., так и не успев написать третью книгу своих мемуаров «На берегах Леты».

В заключение остается только поблагодарить кураторов Библиотеки редких книг и рукописей Байнеке, любезно разрешивших опубликовать хранящиеся у них письма, а также профессора Жоржа Шерона, без которого эта публикация не состоялась бы.


Список сокращений


Amherst — Amherst Center for Russian Culture. Amherst College (Amherst, Massachusetts)

BAR — Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture. The Rare Book and Manuscript Library. Columbia University (New York)

Beinecke — Beinecke Rare Book and Manuscript Library. Yale University (New Haven, Connecticut)

Hoover — Hoover Institution Archives. Stanford University (Palo Alto, California) Leeds — Leeds Russian Archive. Brotherton Library. University of Leeds (Leeds, Yorkshire)

Library of Congress — Library of Congress. Manuscript Department (Washington, D.C.)

UCLA — University of California (Los Angeles, California)

ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва)

НИОР РГБ — Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва)

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва)

РЗИА — Русский заграничный исторический архив (Прага, 1923–1945)

РМОЗ — Русское музыкальное общество за границей (26, avenue de New York, Paris)

РНБ — Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург)

РСХД — Русское студенческое христианское движение

ОР ИМЛИ — Отдел рукописей Института мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук (Москва)

ОР ИРЛИ — Отдел рукописей Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской академии наук (Санкт-Петербург)

ЦОПЭ — Центральное объединение политических эмигрантов (Мюнхен)

1. Г.В. Адамович — Г.В. Иванову

104, Ladybarn Road Manchester, 14 8/II-55

Жорж, получил сегодня Твое письмо. Спасибо. Очень рад, что наконец выбрались в Hyeres[39], на безмятежную жизнь, притом с моим чемоданом. ...



Все права на текст принадлежат автору: Ирина Владимировна Одоевцева, Георгий Викторович Адамович, Георгий Владимирович Иванов.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958)Ирина Владимировна Одоевцева
Георгий Викторович Адамович
Георгий Владимирович Иванов