Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Дмитрий Скирюк Крысинда
Про моего отца говорили, будто у него в желудке долото сгниёт. Не знаю, может, и так. Но я, наверное, в мать пошла. Вот сегодня, стоило мне утром поесть молодых побегов папоротника, и на тебе – живот скрутило. И ведь что самое обидное – сама собирала, никто не неволил. Надо было уксусу добыть, да где? До ближайшей деревеньки вёрст пятнадцать лесом, а куда я лесом на своих двоих? Время позднее, смеркается. Устала. Пришлось остановиться. Столько лет живу на свете, а всё никак не повзрослею. Впрочем, ничего удивительного: я всегда слыла непоседой. Помнится, мать говорила, если б знала, что такая зараза родится, в утробе меня задушила бы, чтоб перед родными не позориться. В сердцах, конечно, говорила, не со зла, а вон как получилось… А отец молчал, только знай себе усмехался. В самом деле, никогда не знаешь, что лучше – долото в желудке или шило в заднице. Ближе к середине лета я почему-то чаще их вспоминаю, всех – мать, отца, сестрёнку, братьев. Почему – не знаю. Может, просто совпало, а может, потому что именно тогда всё и случилось. Теперь уже не понять. Вспоминаю – и всё тут. Причём не лица даже, не голоса, а так, ерунду всякую: словечки, тряпки, догонялки… битую посуду… Мамину стряпню, бывает, тоже вспоминаю: творожники там всякие, пироги с ревенем, с яблоками. Или с папоротником. Между прочим, ничего смешного: страусник или орляк, когда их засолить или замариновать как следует, такая вкуснотища!.. М-да. А остановилась я неудачно. То есть это я потом поняла, что неудачно, а тогда мне место показалось подходящим: маленькая, почти не заросшая поляна, рядом ручеёк, земля не топкая. Чёт и Нечет воздух понюхали, пошмыгали туда-сюда и тоже полянку одобрили. Кусты опять же… Надо было сразу осмотреться, но когда припрёт – какой осмотр! А потом, когда я кострище обустраивала и на старый портал наткнулась, у меня уже шалаш стоял, вода была принесена. Это парням легко, а девчонке от воды трудно уйти. Перед тем как под камни лезть, мне всяко надо отдохнуть. И то, смекаю – портал односторонний, брошенный, заросший весь, никто к нему не ходит: звезду из-под травы уже не видать. И даром что полянка слишком круглая, всё равно не всякий догадается. Махнула я рукой, да и решила: пронесёт. Чёт и Нечет всё это время шныряли и шастали, шастали и шныряли, ягодки какие-то таскали, колоски, а я воды согрела, вымылась, костёрчик затоптала – и на боковую. А ночью и вспыхнуло. Раз десять видела, как к нам человека перебрасывает, а всё никак привыкнуть не могу, пугаюсь до одури: свет, искры сыплются, чуть ли не молнии трещат, деревья ходуном, днём радуги, ночью шары… Кажется, что человеку живым не пройти: ан нет, проходит, ещё как, для этого и сделано. Вот только никогда не знаешь, кого принесёт. Но испуг испугом, а насчёт что делать, это у меня давно само собой получается, для этого мне и просыпаться не надо. Звезда ещё не разгорелась, еле контуры проглянули, а я из шалаша в одних штанах, споткнулась, шляпу раздавила, мешок с добычей – в кусты, сама кубарем в другие и лежу на пузе: я не я, и лошадь не моя. Шалаш, конечно, в кучу, но оно и хорошо: прах с ними, шалашом и шляпой, зато не так заметно. Чёт с Нечетом ещё до этого слиняли – они к таким вещам привычные: сначала дёру, а уже потом разнюхивать. И это, наверное, правильно. Чёт и Нечет – это крысы. Не сказать, что натасканные, но ручные – на ярмарке не показать, зато в моём деле помощники хоть куда, в любую щель пролезут, и чуялки их плохо видят, а то и вовсе не замечают. Они по виду разные, хотя из одного помёта братья: Чёт потолще, Нечет подлинней и куцый – ему ещё в детстве полхвоста ловушкой оттяпало. Я в своё время долго решить не могла, которого взять – и тот, и другой были с задатками. Так обоих и оставила и не пожалела о том, а остальные где-то сгинули. Папаша их ещё умнее был, такая бестия, жаль, прожил недолго, но и эти ничего, сообразительные. Хотя крысы, они крысы и есть: вся ихняя жизнь – одно сплошное пожрать и спрятаться. Совсем как у меня. Меж тем, гляжу – звезда уже погасла, а посредине поляны человек нарисовался. Один. Вроде взрослый. И вроде мужчина, да только разве в темноте разберёшь? Я тоже мальчишечью одежду ношу и волосы срезаю коротко – при моём занятии так удобнее: и прятаться легче, и под камни лазать, и бежать, если что, и вообще мужская одежда в лесу практичнее. Грудь у меня так себе, издалека меня легко принять за пацана. Но этот, похоже, и правда был парень: двигался по-мужски, легко и молодо, угловато, отрывисто, а голову брил. И вот он огляделся для начала, шагнул раз, другой и замер что твой памятник, только головою вертит – вправо-влево, вправо-влево, будто прислушивается. У меня аж сердце замерло: а ну как нюхач или тавматург? Потом подумала: да ну, не может быть такого! Мне, конечно, есть чего бояться – меня по всем лесам пятнадцать лет разыскивают, но вряд ли так совпало, чтобы сразу папоротник, портал и нюхачи. Какой-нибудь бродяга, странник. Вон и посох у него, а на друида не похож; небось нашёл входную арку где-нибудь в лесу, хотел поближе посмотреть, его и перебросило… И тут он меня удивил. По правде сказать, на наш аллод из прочих мест нечасто люди попадают, а если попадают, то случайно. И ведут себя обычно одинаково: на колени падают, бегут, руками машут, бранятся, предков призывают. И вопросы соответствующие: «Где я?!», «Куда меня занесло?» (а то и просто: «Есть тут кто?», но это самые спокойные). А этот повертел головой, повертел, развернулся к тем кустам, под которыми я пряталась (у меня мурашки по спине), и говорит так изумлённо, как бы мне, но ни к кому не обращаясь: – Клянусь Незебом, – бормочет. – Ничего не понимаю… Это что же здесь произошло?! Я не столько удивилась, сколько призадумалась. Во-первых, «что» произошло? Что он такого заметил? Или я наследила? Во-вторых, где «здесь»? На полянке? В портале? Или вовсе – на нашем аллоде? Если третье, то… Однако! Но пока я думала, о чём дядька толкует, тот нагнулся, посвистел, подвигал руками, словно в ладони воды зачерпывал, – я ахнуть не успела, гляжу: сидят мои Чёт с Нечетом у дядьки на руках, да не просто сидят, а мордочками водят, глазки щурят, рукавом занюхивают. И вроде как им хорошо там у него. Я от такого предательства аж обалдела. А дядька глянул в мою сторону и говорит (теперь уже точно мне): – Ну всё, хорош тихариться. Выходи давай, не бойся. Ну, теперь и ежу было понятно, что прятаться бесполезно, и я встала. – Вовсе я не боюсь, – говорю. А я и вправду не боялась. Он же был один, а одного чего бояться? Год ещё не кончился, поэтому одна смерть у меня в запасе есть (а лето на исход пойдёт – так и все две появятся). Стою я этак, думаю, а из кустов не выхожу. Странный он какой-то, этот парень. Непонятный. Если он нюхач, на магию натаскан, почему сперва мешком моим не заинтересовался? Там же добыча с прошлого раза, всё, что я продать не успела, а заклятья я не стала взламывать – это ж самое ценное. Нет-нет, он сразу меня углядел, пока я по поляне прыгала, будто день на дворе. Да и сейчас стоял и разглядывал так, словно видит в темноте. – Ну, выходи, выходи, – подбодрил он меня. – Ты мальчик или девочка? А я стою дура дурой, и на мне одни штаны. Ни лифа, ни корсета, ни рубашки, ничего – всё в шалаше, а тот всмятку. Стою, руками прикрываюсь. Время тёмное, дала бы дёру, да без башмаков куда? И крысы у него опять же. – Девчонка, а то не видишь? – огрызнулась я. – Отвернись, вот и выйду. У меня рубашка в шалаше. Вон там. Показываю пальцем, думаю, ну, если отвернётся, то совсем дурак. Но этот был не из таковских – отворачиваться не стал, только огляделся по-быстрому, увидал груду веток, поворошил там посохом, откинул одеяло, нашёл рубашку, башмаки и бросил мне. – Держи. Одевайся. Как тебя зовут? Нет, точно чужак! Местные уже сто раз меня узнали бы и драпанули (или, если кто из знати – попытались бы словить). Я в рубашку головой залезла, а сама задумалась: как мне назваться? Старым прозвищем? Новым? Или третье выдумать, пока не поздно? Так и этак прикинула – всё равно таиться смысла нет. – Мать когда-то Ляпой называла, – отвечаю. – Это потому, что я всё ломала или делала тяп-ляп. Братья – Липучкой, потому что всё время за ними таскалась, чтобы в ихние игры играть. А сестра – Пучкой Ли. Или просто Пучкой. Говорила, будто я на лягушку похожа. Сказала я всё это и почувствовала, что краснею, потому что поначалу совсем не то хотела сказать, другое что-нибудь. Парень прищурился. – А ты похожа? – спрашивает. – Нет, – подумав, сказала я и зачем-то прибавила: – Ква-ква. Он, как мне показалось, засмущался, даже закашлялся. – Да, действительно… Ну и как сейчас тебя звать? – Люди Крысиндой зовут. – Крысиндой? – переспросил он. – Да. – Я наконец натянула рубашку и посмотрела ему в глаза. – Но чаще меня зовут – Смерть. Всё, думаю, если он и сейчас виду не подаст – точняк чужак. Так притворяться невозможно, я же чувствую. А парень помолчал, подумал о чём-то своём, почесал крысам пузики, потом покачал головой и усмехнулся. – Вот как? – сказал он. – Забавно. – Что забавного? – Да только я подумал, что неплохо бы звучало: «Злая волшебница Крысинда», а ты уже и Смертью назвалась. Ну что же… Не скажу, что мне очень приятно. Но мне… очень интересно. Он ещё раз огляделся, для чего-то посмотрел на небо. – Какой это аллод? – Оскол, – отвечаю. Тот наморщил лоб, но, видно, не вспомнил. – Это название такое? – Ну, вроде как… – буркнула я и уже сама не выдержала. – Ты кто? Друид? – Нет. – А тебя как звать? Тип наклонился, бережно ссадил Чёта с Нечетом в траву и выпрямился. – Ну, раз так, зови меня Крив, – сказал он. Что значит «раз так», я не поняла, но сразу подумала: ага, Крив. Не наше имя. Никогда такого не слышала. Сам худой, подвижный, щурится. Ну, да, как будто кривоват. Голова, как я уже сказала, выбрита. Приметный парнишка. Я б узнала, кабы такой где появился. А тот возьми и спроси: – Ты сказала, что родные тебя «звали», а не «зовут». Они… С ними что-то случилось? Да, Крив, подумала я, случилось. Со всеми здесь что-то случилось. Ты или впрямь непроходимый дурак, или двадцать лет в лесу просидел, или вправду пришёл с другого аллода, где про наши проклятые земли не слыхали, а может, забыли уже. Но вслух я говорить всего этого не стала, только плечами пожала. – Они умерли, – отвечаю. Он промолчал. Ничего не сказал. А я почему-то в этот момент вдруг решила, что всё ему расскажу. Всё-всё. Только не здесь и не сейчас. Всегда не знаешь, как себя вести с людьми, какой тон взять, если все вокруг такие взрослые, большие, а тебе тринадцать лет и выглядишь ты тоже на тринадцать с небольшим. Будь мне хотя б четырнадцать, не так заметно было бы, а тут – не скроешься, не спрячешься, издалека видать. Хотя нет, спрятаться, конечно, можно. Где и как долго – другой вопрос. Наш аллод невелик (хотя как знать – на других я не была). С востока он ограничен болотами и Сайемской вересковой пустошью, с запада – скалистыми горами, где добывают мел и мрамор и живут драконы, те, которые ещё остались, с севера – снегами и солёным морем, а на юг я не ходила. Всё, как у других (ну, может, чуточку иначе, я не сравнивала). А до края, где уже и неба не видать – один туман астрала, я только раз доходила, мне хватает места, чтобы жить, бродить и прятаться. Вот только мы отрезаны от прочих. Совсем-совсем отрезаны. К нам ещё как-то можно попасть, а от нас, я не слыхала, чтобы кто-то выбрался. В лесу жить можно долго. Даже очень долго. Друиды, говорят, всю жизнь в лесу живут, но всё больше общиной, хотя и отшельники встречаются. Но в одиночку тоже можно, если знаешь, что съедобно, а что нет, чем миску вымыть, чем от простуды лечиться. Звери, змеи, пчёлы и другие твари тоже первыми не нападут, так что главное тут – вовремя заметить их и обойти, а этому в лесу быстро учишься. Я за первые полгода научилась, хотя страшно было – не сказать словами. Первое время к селениям выходила, но потом перестала: в мёртвых деревнях ещё страшнее, чем в лесу, в живых народ сбегался на меня смотреть, а там и до властей слух доходил. Три раза еле выкрутилась, на четвёртый только крысы помогли, с тех пор – ни-ни. Тролли, гоблины и людоеды, скажем прямо, гадкие создания, но и от них сбежать несложно, а при неуязвимости и хорошем оружии – даже отбиться. Да и они давно смекнули, что на человека нападать не стоит, потому как люди вернутся и так врежут – мало не покажется. На юге, говорят, малые народцы почти все истребили, но я там, как уже сказала, не была. Иногда, то тут, то там, встречают гиберлингов, но откуда они берутся и куда потом деваются – никто не знает; они маленькие, их бояться нечего. Так что главная опасность для меня всё-таки люди, и тут уж как повезёт. Всякие встречались. Одни подлянки строили, другие помогали, третьи так и этак, особенно скупщики краденого. Женщины жалеют, которые постарше «дочкой» называют, жить к себе зовут. Да, многие тоскуют по прежним временам. Но правду сказать, сентиментальных мало, всё больше те уроды попадаются, которым без маленьких девочек и жизнь не в радость, – вот им особенно тяжело. Хотя, если подумать, тем, кто не может без маленьких мальчиков, ещё хуже. Только не думайте, что я их жалею или что – я бы их охотно на тот свет спровадила, когда б могла, но у меня зуб на других, и об этом как-нибудь потом. ...Все права на текст принадлежат автору: Дмитрий Скирюк, Дмитрий Игоревич Скирюк.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.