Все права на текст принадлежат автору: Сергей Осипович Омбыш-Кузнецов.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Повесть о партизане ГромовеСергей Осипович Омбыш-Кузнецов

И. В. ГРОМОВ, командир корпуса алтайских партизан



ОТ АВТОРА

Однажды, разбирая архивные документы о гражданской войне в Сибири, я натолкнулся на приказ Реввоенсовета 5-й Красной Армии № 1117 от 26 декабря 1919 г., изданный по случаю победы над Колчаком и объединения с сибирской партизанской армией Ефима Мефодьевича Мамонтова. В этом документе есть такие строчки: «Навстречу шедшей в Сибирь Красной Армии поднялись тысячи восставших крестьян, соединившихся в полки. Самоотверженная борьба почти безоруженых партизан навеки врежется в память поколений, и имена их будут с гордостью произноситься нашими детьми».

Мне захотелось более подробно изучить партизанское движение в Сибири, которое так высоко оценивалось в приказе Реввоенсовета 5-й Армии.

Я встретился с одним из организаторов партизанского движения, командиром корпуса И. Громовым (Мамоновым), проживающим в Новосибирске, и он рассказал всё, что сохранилось в памяти о тех героических временах.

Встречался и с бывшими партизанами. В частности, много интересного рассказал партизан из отряда Громова А. Полушкин, проживающий ныне в Сузуне. Изучал я и воспоминания многих участников партизанского движения и сохранившиеся документы тех времён. Результатом такого изучения и явилась эта книга.

Если разные источники по-разному обрисовывают один и тот же факт, одно и то же событие, я выбирал вариант, который поддерживало большее количество свидетелей.

Часть первая Перед решающими схватками

1. На третьем Всероссийском съезде Советов

Заседание Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 12(25) января 1918 года открылось при переполненном зале. Со всех концов молодой республики сюда, в столицу новой России — Петроград — съехались делегаты. Люди все разные, много рабочих, солдат; тут и крестьяне — они выделяются домотканой одеждой.

Стихла овация, вызванная появлением в президиуме Владимира Ильича Ленина, Якова Михайловича Свердлова и других руководителей партии большевиков и Советского правительства, и внимание делегатов сосредоточилось на важном вопросе повестки дня. ВЦИК вынес на утверждение «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Несколькими днями раньше эту Декларацию от имени советской власти фракцией большевиков было предложено обсудить Учредительному собранию. Но контрреволюционное Учредительное собрание отказалось обсуждать Декларацию, и большевики покинули зал заседания. И вот теперь было решено вынести Декларацию на съезд, послушать, что скажет о ней простой народ: рабочие, солдаты и крестьяне.

— …Россия объявляется республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам, — неторопливо читает Яков Михайлович Свердлов, бросая в зал быстрые взгляды сквозь стёклышки пенсне. — Советская Российская республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация советских национальных республик…

Зал рукоплещет. Яков Михайлович терпеливо пережидает, когда утихнет овация, поправляет пенсне и продолжает:

— …ставя своей основной задачей уничтожение всякой эксплуатации человека человеком, полное устранение деления общества на классы, беспощадное подавление сопротивления эксплуататоров, установление социалистической организации общества и победу социализма во всех странах…

Стоит такая тишина, что кажется: в зале никого нет. Голос Якова Михайловича звучит торжественно:

— …Частная собственность на землю отменяется. Вся земля со всеми постройками, инвентарём и прочими принадлежностями сельскохозяйственного производства объявляется достоянием всего трудящегося народа…

Снова гром аплодисментов. И снова мёртвая тишина. Только иногда кое-кто из мужиков крякнет удовлетворённо.

В самой гуще делегатов сидит рослый, крепкий человек с маленькими усиками на чисто выбритом лице. Шея у него вытянулась — он старается не пропустить ни одного слова. Это Игнат Громов — делегат из далёкой Сибири, от трудящихся Каменского уезда. Рядом с ним — старик с седеющей бородой — тоже делегат от города Камня, член уездного Совета, Орлов. По его морщинистой щеке катится непрошенная слеза.

Громов смотрит то на Свердлова, то на сидящего в президиуме Ленина. Ему кажется, что Владимир Ильич взволнован не менее других, что радость делегатов передаётся ему — он часто наклоняется к членам президиума, что-то им говорит, а с лица не сходит довольная улыбка.

Громов начинает осматриваться. У всех делегатов, как и у него, праздничное настроение. Они рады и за себя и за тех, кто находится сейчас далеко отсюда.

«Я — человек! Я получил богатство!.. Всё, о чём с детства мечталось, — сбылось», — думал Игнат Владимирович, громко, пожалуй, громче всех, хлопая в ладоши, когда Свердлов закончил чтение Декларации.

Начали выступать делегаты. Слушая ораторов, Громов снова и снова оценивал важность этого документа. Многие говорили о прежней тяжёлой жизни. К ней теперь не будет возврата. Вспомнил Громов деревню в Воронежской губернии, где он родился, детство своё, нищую семью, вспомнил дедушку Илью — рабочего воскобойного завода. Как-то заболела у дедушки нога, и старуха-соседка посоветовала лечить её мясом чёрной, без единого белого пёрышка, курицы. Бабушка ночи напролёт вязала для помещика Платохина варежки по 3 копейки за пару, чтобы заработать денег на покупку чёрной курицы. Но так и не смог дед дождаться «лекарства» — отдал богу душу.

Вспомнил Громов и отца своего, который каждое лето уходил на заработки к казакам Тихорецкой станицы, чтобы как-нибудь прокормить большеротую семью. Вспомнил, как бил отец поклоны перед иконой Спаса, прося, чтобы тот поубавил ему нахлебников.

А вскоре изба сгорела. Отец послал Игната по деревням побираться, куски хлеба на погорельцев выпрашивать.

И никто Громовых за людей не считал. Доведённый до отчаяния, отец часто говорил:

— Разве мы люди, мы мизгири. Кто захочет, ногтем нас придавит. Помещик Платохин, заводчик Монин, отец Алпедифор — вон кто люди!

И ещё один эпизод припомнился Громову. Шёл как-то Игнат с дружком Андрюшкой домой из деревень, где милостыньку выпрашивали. День был жаркий, знойный. Сморились они, присели у родничка отдохнуть. Подошёл человек в шляпе, с котомкой за плечами. Напился, подсел к ним, спрашивает:

— Откуда, хлопцы, идёте?

— Милостыньку по деревням собирали, — ответил Андрюшка, с нескрываемым любопытством рассматривая неизвестного.

— Милостыньку-у? — удивился человек в шляпе. — Что, или урожай плохой?

— Бог нам не даёт урожая, — ответил Игнат. — Помещик Платохин ставит богу большие свечи с позолотой, так у него и хлеб родится. А у нас денег на свечи нет. Ходили всем семейством на полосу, молились до слёз, а всё равно не помогло. Только хата в это время сгорела.

— Эх вы, темнота! — вздохнул незнакомец. — У помещика чернозём, а у вас, видно, на бугре глина, вот и не родится хлеб. Не молиться, а всех помещиков да заводчиков бить надо, отбирать у них земли. Тогда и жизнь будет рабочему люду.

Долго он разъяснял ребятам, отчего мужикам плохо живётся. С тех пор у Игната с Андрюшкой на всю жизнь против помещиков злость затаилась.

Думы о безрадостном детстве прервали аплодисменты. Игнат глянул на президиум. Вместе со всеми аплодировал и Владимир Ильич. Он, улыбаясь, смотрел на выступающую женщину-делегатку Ивановской губернии. Красивая, гордая стояла она на трибуне. Её слова о новой счастливой жизни, которая настаёт для женщин-матерей и их детей, доходили до сердца каждого делегата, — всем им ненавистна старая, подневольная жизнь, полная горя и нищеты.

И снова вспомнилось Громову прошлое: мунинские заводы — мыловаренный, воскобойный, свечной и салотопенный. Он все их, как по конвейеру прошёл. Особенно адской работа была на воскобойном. Этот завод большая прокопчённая баня, в ней установлены огромные деревянные корыта, в которые Игнат и другие подростки накладывали соты. Затем в громадную печь на раскалённые камни и железо лили черпаками воду. Поднималась невыносимая жара, чад, дым, трудно становилось дышать, глаза резало. Соты растапливались, мёд и воск стекали в особые посудины. Оставшаяся в корытах гарь снова варилась и шла под пресс. И так двенадцать часов ежедневно, без выходных. Отдыхали лишь «двенадесять», т. е. двенадцать годовых праздников.

На салотопенном заводе тоже не лучше было. Здесь в чанах с водою перетапливали тухлое сало-сырец и сало павших животных. Когда Игнат возвращался с работы домой, запах от него был такой, что люди сторонились.

На мунинских заводах Игнат и своё боевое крещение принял. Здесь была создана социал-демократическая ячейка, связанная с партийной группой фабрики Расторацкого.

Приспособили Игната листовки таскать и среди рабочих заводов Мунина распространять.

А как-то вырядили его в барышню и говорят:

— Дрыгаль[1] Захар поедет на станцию с французскими булочками. И ты с ним поедешь. Повезёте подарки солдатам.

Прибыли Игнат с Захаром на станцию… Только затащили короб с булочками на перрон, и поезд подходит. Из эшелона донские казаки высыпали — они на Маньчжурский фронт следовали.

— Эй, господа казаки, налетай! — начал выкрикивать тоненьким голоском Игнат. — Жители нашего города вам подарки прислали.

Набежали казаки к Игнату, он торопливо стал распихивать им французские булочки, а в них — листовки.

Только успел половину раздать, дрыгаль Захар схватил Игната за руку и потащил за собой. А следом — крики, свистки жандармов. Стянул с себя Игнат юбчонку, да и ходу за дядькой Захаром. Подались в болота, в камыши Там дотемна и просидели.

В марте 1906 года пришлось Игнату покинуть родные места. Как-то расшивал он барабан с каустической содой, вошёл в цех управляющий Афанасьев в сопровождении мастера. Посверлил маленькими глазками-буравчиками Игната и заметил:

— А этот всё ещё не арестован? Давно Сибирь по нему слёзы льёт.

Игнат от изумления поднял ломик на плечо, а управляющий подумал, что он ударить его собирается, закричал истошным голосом и бежать. Игнат, не мешкая, сам отправился туда, куда хотел упечь его управляющий, — в Сибирь. Уехал он к родственнику в Алтайскую губернию.

В памяти промелькнула и дальнейшая жизнь. Работа на маслобойном заводе «Сибирской компании датчан»… Побег в Хабаровск от ареста за организацию «антирождественского маскарада»… Изнуряющий труд на строительстве Амуро-Забайкальской дороги… Арест в числе других семи товарищей за организацию забастовки в знак протеста против зверского расстрела ленских рабочих… Первая мировая война, призыв в армию… февральская революция… Избрание членом полкового комитета…

Вскоре Игната Громова в составе маршевой роты пытаются отправить на фронт. Тогда он с группой солдат самовольно покидает полк и уезжает в Камень, где его застаёт Октябрьская революция. Вместе с фронтовиками Громов разгоняет эсеров из земской управы в Камне. Его избирают председателем уездного Совета.

И вот теперь Громов в Петрограде на Третьем Всероссийском съезде Советов.


2. Возвращение в Камень. Выступление контрреволюционеров

Поезд тащится медленно, часто останавливается и подолгу простаивает на станциях и разъездах. В душном и прокуренном вагоне народу столько, что не только сесть, встать негде. Больше едут какие-то господа, военные в штатских костюмах — их выдаёт вышколенная подтянутость и резкая, рубленая речь. Они всю дорогу спорят, строят догадки о будущем России.

— Нет, нет, господа, как ни говорите, а Учредилка никого больше увлечь не может, кроме прекраснодушных интеллигентиков. Фу, мерзость! — ворчит толстый человек в новом сюртуке, с золотой цепью через весь живот, не то купец, не то заводчик. Скорее всего, заводчик.

— Да, да, — поддерживает его длиннолицый и длинноволосый человек в пенсне и помятом клетчатом костюме. — В Омск, говорят, собираются люди дела, а не позёры и болтуны.

— Господа, господа, — с пеной у рта кричал худой, небритый студент. — Народ верит в социалистов-революционеров. Да, да! Они ещё себя покажут. Будущее за ними…

— Брось, не вопи. Никто в этих слюнтяев больше не верит, — морщится военный в офицерском кителе, но без погон. — Говорят, что генерал Болдырев просит Японию двинуть войска, к Уралу. Верно, Япония требует за это в полное распоряжение Сибирскую железную дорогу и телеграф. Генерал Болдырев склонен согласиться. И правильно, лучше ноги потерять, чем туловище вместе столовой.

— А вы знаете, господа, — полушёпотом говорит обрюзгшая дама, то и дело вталкивая в нос табак из золотой табакерки и оглушительно чихая, — слухи ходят, что великий князь Дмитрий Павлович скрывается в Сибири. Он будет нашим спасителем.

— Ерунда. Этому нельзя верить. А вот что князь Кропоткин[2] жив, так это из авторитетнейших источников известно, и что он придёт к власти — это тоже, — замечает заводчик.

Игнат Громов попал в вагон первого класса, как делегат съезда. Он сидел теперь на нижней боковой полке, навалившись на чей-то увесистый чемодан, и внимательно прислушивался к разговорам. Он понял, что в Сибири назревают важные события, что в Омск под знамя монархистов стягиваются со всей России реакционные силы. Вот и эта разношёрстная компания туда же двигается. Неужели придётся браться за оружие и защищать от них советскую власть?..

Игнат Владимирович мысленно переносится в зал заседаний Третьего съезда Советов; да, да. Ленин и Свердлов предупреждали, что контрреволюция так просто не сдаст своих позиций, а попытается ещё не раз захватить власть, и надо быть ко всему готовым.

Игнат Владимирович хмурит нависшие брови, в глазах вспыхивают недобрые искорки, пальцы больших мозолистых рук выбивают неровную дробь на чужом чемодане.

— Гады, сволочи! — шепчет он и вскакивает на ноги. Старик Орлов тянет его за полу шинели, стараясь усадить на место, уговаривает:

— Не надо, Игнат Владимирович, не надо. Ну их к…

Громов отталкивает Орлова и бьёт кулаком по чемодану.

— Нет уж, дудки! — гремит его голос. — Не бывать этому! Не выйдет!..

Пассажиры, едущие в Омск, недоумённо и с опаской смотрят на разгневанного рослого человека в солдатской шинели.

— В чём дело, господа, в чём дело? — испуганно спрашивает заводчик у Громова с Орловым и, словно извиняясь, добавляет: — Наш разговор — интимный, вас не касается.

— Врёте, это нас в первую очередь касается, — зло блеснул глазами Громов. — Запомните: не выйдет! Не дадим Россией торговать, скулы набок своротим.

Заводчик быстренько отходит, остальные пассажиры молчат, отводят глаза в сторону.

Старик Орлов наконец справляется с Громовым, усаживает рядом с собой и шепчет:

— Брось, Игнат Владимирович, не горячись. Всё равно они тебя не поймут…

Громов ещё долго ворчит вполголоса, бросая сердитые взгляды в сторону господ. А поезд, поскрипывая и полязгивая буферами, медленно переваливает через Уральский хребет. Вот она, родная Сибирь!

* * *
Через несколько дней Громов и Орлов добираются до Камня.

Ночь… В городе тишина такая, словно всё здесь вымерло. Но вдруг где-то на северной окраине громыхнул выстрел. Затем ещё и ещё…

Старик Орлов обеспокоенно заметил:

— Слышь, милок, постреливают. Что бы это значило?

У Громова неспокойно на сердце, но вида он не показывает, говорит Орлову:

— Фронтовики винтовок понавезли, вот и балуются. Воров пугают…

— Во-о-ров, — тянет недоверчиво Орлов. — Откуда им взяться? Всегда в Камне спокойно было.

Решили заглянуть в Совет, который помещался на главной торговой улице в двухэтажном каменном доме, принадлежавшем раньше коннозаводчику и купцу, миллионеру Родиону Винокурову.

У ворот их остановил часовой.

— В чём дело? — спросил Громов.

— Беда, Игнат Владимирович, — говорит часовой, узнав Громова. — Каменская контрреволюция поднялась.

Громов с Орловым проходят в дом. В обширном гостином зале они увидели десятки плотно сдвинутых коек. На койках спят члены Совета и барнаульские красногвардейцы, прибывшие в Камень под командой Михаила Яркова, К спинкам кроватей прислонены винтовки.

Громов расталкивает одного, другого… Вскоре все на ногах. Громов неодобрительно посматривает на членов Совета, говорит:

— Рассказывайте, почему на казарменный режим перешли?..

— В городе восстание было. Эсеры во главе с Винокуровым и его зятем Пяткевичем подняли.

Оказывается, толпа эсеров, торговцев и мелких хозяйчиков вышла на улицу с хоругвями, с оружием и двинулась к Совету, проклиная большевиков и стреляя по красногвардейцам, пытавшимся их разогнать.

Громову сразу же вспомнились пассажиры, которые сошли с поезда в Омске, их надежды на восстановление монархии, и он подумал, что событие в Камне — это одно маленькое звено из цепи начавшихся выступлений контрреволюции.

— Дрались? — спрашивает он у членов Совета.

— Дрались. Часть отряда ещё и сейчас обезоруживает восставших.

Игнат Громов рассказывает о Петрограде, о съезде, о выступлениях Ленина и Свердлова.

— Укреплять надо Советы. Привлекать на свою сторону крестьян. Белогвардейскую сволочь бить беспощадно, — заканчивает свой рассказ председатель Совета.

Утром был создан ревтрибунал. Трёх эсеров, из которых один был членом Совета, за попытку организовать восстание осудили и под конвоем отправили в Барнаул. Однако главных организаторов восстания: двух братьев Винокуровых и Пяткевича арестовать не удалось — они бежали.

Узнав о подавлении восстания, барнаульская эсеровская газета «Алтайский луч» разразилась угрозами в адрес Совета: «Каменские самостийники начинают трибуналить. Скоро придёт время, когда мы их привлечём к ответу…»

Каменские большевики ответили на это:

— Так будет со всеми, кто посягнёт на рабоче-крестьянскую власть!


3. Первые мероприятия Совета. Вести из Новониколаевска[3]. Отход к Барнаулу. Бой за город

С января по май 1918 года в Камне было относительно спокойно. Большевики имели подавляющее большинство в Совете, отвоёвывали позиции у эсеров, засевших в разных организациях.

Камень, крупный торговый город, длинной лентой растянулся по левому берегу Оби. Со всей Кулунды сюда, на рынок, шли обозы с хлебом, мясом, маслом. Сильна была кооперация, но она находилась в руках эсеров.

В феврале состоялся съезд кооператоров. Совет решил послать на него своих представителей — председателя Игната Громова и редактора газеты Фёдора Шевцова.

Громов с Шевцовым пришли на съезд, когда он уже начался. Председательствует маслодельный мастер Ивлечев. Громов просит слово и выходит на трибуну. Все смотрят на него с любопытством, а кое-кто с нескрываемым презрением.

— Уважаемый председатель, уважаемые кооператоры, — спокойно начинает Громов. — Вы не пришли на наш съезд рабочих и крестьянских депутатов, хотя мы вас и приглашали. Нас вы не звали, а мы по-простому, по-свойски, взяли да и пришли. Разрешите поприветствовать вас от имени Каменского уездного Совета…

Редкие хлопки, а кто-то в задних рядах принялся свистеть. Громов не обращает внимания на такую встречу и продолжает:

— Советская власть победила всюду. Сейчас стоит важная задача — организовать нормальное снабжение населения товарами, заготовлять хлеб и отправлять в промышленные центры, особенно в Петроград и Москву. Кооператоры должны нам помочь в этом. Мы надеемся…

Шум, свист. Раздаются надрывные голоса:

— Какая вы власть! Вы самостийники!

— Долой!..

— Не признаём. Мы за демократическую власть!

Громов пережидает, когда кооператоры успокоятся, и говорит, что Советы — истинно демократическая власть, власть рабочих и крестьян, что, идя против Советов, нельзя не идти против народа. Но его слова снова тонут в шуме и криках.

— Уважаемые кооператоры! Рабочие Петрограда и Москвы голодают. В неделю они получают четверть фунта хлеба, а всё-таки налаживают советскую власть. Давайте говорить как деловые люди. Вы помогаете заготовлять хлеб для отправки рабочим, крестьянам, даёте керосин, мануфактуру, соль, спички, а мы вам гарантируем свободную торговлю, хороший сбыт, барыши…

Снова шум, глухой ропот, выкрики: «Без вас обойдёмся!» Председатель съезда Ивлечев звонит в колокольчик. Зал стихает. Ивлечев берёт слово и… говорит в пользу советской власти.

— А что ж, председатель Совдепа нам предлагает честную сделку, — гремит его голос. — Почему бы нам не дать товары при гарантии устраивающих нас барышей. Оптовая торговля всегда считалась выгодной. И любой купец никогда не отказывался сбыть товар даже самому первому своему врагу, если получал больше, чем на рынке. Почему же нам отказываться от предложения Совдепа?

Половина кооператоров одобрительно хлопает в ладоши. Раздаются выкрики: «Правильно!», «Поддерживаем!»

Это была небольшая, но победа. Хотя резолюция принята половинчатая — дать товары, если кооперация найдёт это целесообразным, если Совдеп гарантирует прибыль выше рыночной, но и она в какой-то мере помогла Каменскому Совету в заготовке хлеба для питерских рабочих.

Вопрос о хлебе не сходил с повестки дня Совета.

Как-то во время одного из заседаний в комнату вошёл крепко сложенный, со смуглым лицом и маленькими, аккуратно подстриженными усиками, человек. Подал мандат за подписью Ленина. Это был А. Е. Бадаев, большевик, бывший депутат Государственной думы. Бадаев рассказал о положении с хлебом в Петербурге, в Москве, в других промышленных центрах, о царящей разрухе и голоде.

— Алтайская губерния может и должна дать хлеб голодающим рабочим. Совет Народных Комиссаров, Ленин надеются на вас! — закончил он своё выступление.

И Каменский Совет ещё энергичнее развёртывает работу. Создаются продовольственные отряды, накладываются контрибуции на купцов и заводчиков, конфискуются у торгашей керосин, мануфактура, соль, спички, мыло и другие товары. Всё это направляется в деревни для обмена на хлеб.

На первых порах были и недоразумения. Каменский Совет обложил как-то контрибуцией пивзаводчика Ворсина, а Барнаульский Совет прислал телеграмму: «Ворсина обложили в Барнауле. В Камне не имеете права». Каменский Совет ответил: «Не возражаем, если вы будете брать контрибуцию с каменских буржуев и в Барнауле. От этого хуже не будет».

Вскоре по Оби были отправлены первые пароходы и баржи с хлебом для рабочих Петрограда и Москвы.

Но иностранные империалисты и внутренняя контрреволюция не дремали. В Камне стало известно, что во Владивостоке в начале апреля высадились японские войска, захватили Приморье и разогнали Советы. Вскоре высадили войска на севере англо-французы, заняли Архангельск и Мурманск, поддержав там мятеж белогвардейцев.

В Сибирь со всех сторон стекались контрреволюционные элементы, надеясь найти себе опору в лице сибирского кулачества и казаков. В Новониколаевске образовался подпольный эмиссариат из эсеров Сидорова, Михайлова, Линдберга, капитана Гришина-Алмазова и других. Начали поднимать головы эсеры и белогвардейцы на Алтае.

И вдруг в Камень пришла страшная весть: чехословацкий корпус, следовавший во Владивосток, подстрекаемый агентами Антанты, поднял мятеж против советской власти и в ночь на 26 мая захватил Челябинск, Мариинск, Новониколаевск. Власть в этих городах передана эсерам и меньшевикам. В Новониколаевске эмиссариат объявил себя «Западно-Сибирским комиссариатом Сибирского правительства».

Начались аресты и расстрелы большевиков, членов местных Советов и красногвардейцев.

К прямому проводу из Новониколаевска был приглашён председатель Каменского уездного Совета Громов.

Телеграфист, приняв телеграмму по аппарату Морзе, прочитал её Игнату Владимировичу: «Советская власть низложена. Сопротивление бесполезно. Предлагаем сдать полномочия нашему представителю».

Громов нахмурился и сказал телеграфисту:

— Спроси, кто у провода.

Последовал ответ: «Представитель Сибирского временного правительства Гришин-Алмазов».

Громов задумался: «Что делать? Как поступить правильней?»

— Передай: не знаю такого правительства. Есть единственная власть — советская. И спроси, кто их, сволочей, выбирал.

«Мы избранники народа и демократии», — ответили из Новониколаевска.

— Стучи, — приказал Громов. — Врёте, гады! Избранники народа — мы, а вы предатели и самозванцы. Пришлёте представителей — расстреляем. Будем держать власть до последнего.

Громов комкает телеграфную ленту и просит телеграфиста:

— Вызывай дядю Васю[4]. Узнай обстановку в Барнауле.

Из Барнаула сообщили: «Обстановка тревожная. Красногвардейцы отступили от Черепанова, идут бои в Тальменке. Главный штаб приказывает вам оставить город и отходить к Барнаулу. Громову задержаться, будет передано дополнительное распоряжение».

Громов даёт приказ красногвардейцам двигаться на Барнаул, а сам остаётся. Проходит томительных полтора часа.

Телеграфист вышел на улицу, но сразу же вернулся и крикнул:

— Товарищ Громов, сюда беляки идут. Спасайтесь!..

Громов выскочил во двор, перемахнул через забор и побежал по кривым, грязным улицам к пристани в надежде застать ещё пароходы «Лейтенант Шмидт» и «Крестьянин», на которых должны были отправиться в Барнаул красногвардейцы и члены Совета. Когда он, запыхавшись, подбежал к пристани, то увидел: вдалеке, почти у самого поворота реки расстилается по воде чёрный дым. «Опоздал!.. Пароходы ушли. Что же теперь делать?»

Игнат Владимирович вспоминает, что в близлежащую деревню Плотниково послан красногвардейский отряд. Надо двигаться в Плотниково, но как?..

Громов побежал от пристани по узенькому, глухому переулку. Неожиданно увидел возле забора засёдланную лошадь, очевидно оставленную при отходе каким-то красногвардейцем. Не раздумывая, Громов вскочил в седло и галопом помчался за город.

Два часа спустя он влетел на взмыленной лошади в Плотниково. Улицы безлюдны. Громов выхватил из кармана брюк револьвер и выстрелил несколько раз в воздух. Из домов высыпали красногвардейцы, заряжая на бегу винтовки.

Вскоре все были в сборе. Командир отряда, учитель, бывший прапорщик Иван Шаболин, обеспокоенно поглядывая по сторонам, спросил у Громова:

— Что случилось, Игнат Владимирович?

— Белые заняли Камень. Будем отходить к Барнаулу.

— Я так и знал! — громко вздохнул Шаболин. — Кулаки начали себя очень уж нагло вести. Арестовали мы тех, что членов Совета убили, так нас целая толпа обступила, угрожать начала. Едва утихомирили.

Отряд быстро выстроился в походную колонну и двинулся по пыльной дороге на Барнаул. Уже на окраине деревни его догнала группа плотниковских жителей. Коренастый, белобрысый парень, возглавлявший группу, заявил:

— С вами пойдём. Беляки нам не с руки.

Первый привал сделали в селе Батурово. Послав Ивана Шаболина в Шелаболиху задержать пароходы с красногвардейцами, Громов направился в местный Совет. Его встретил председатель, худой, с красными от бессонницы глазами, человек. Громов рассказал ему о захвате Камня белыми и попросил нарядить лошадей до Шелаболихи.

— Не дадут, — мрачно ответил батуровский предедатель. — Село-то кулацкое…

— Надо взять.

— Попробую, — неуверенно пообещал председатель и, оставив Громова, направился к сборне.

Прошло с полчаса, а батуровский председатель не возвращался. Игнат Владимирович не вытерпел и с группой конников двинулся в центр села. На площади шум, крики, ругань. Доносятся голоса:

— Не дадим большевикам лошадей!

— Не да-а-вать!..

Председатель Батуровского Совета стоит на высоком крыльце церквушки и пытается что-то сказать, но его никто не слушает.

Красногвардейцы, подъехав к толпе, спешились. Шум сразу же смолк. Вперёд протиснулся крепкий, небольшого роста мужик с аккуратно расчёсанной курчавой бородой и хитрыми глазками, прячущимися под лохматыми бровями. Окинув Громова с головы до ног быстрым взглядом, спросил:

— А чего, паря, в чём дело?

Игнат Владимирович, сдерживая ярость, проговорил:

— Да вот приказ советской власти не желаете выполнять, так думаем за неподчинение кое-кого арестовать.

Мужик усмехнулся и как ни в чём не бывало заметил:

— Так ты, паря, давно бы так сказал, а нам и невдомёк, что это приказ советской власти. Мы ведь неграмотные…

Не прошло и двадцати минут, как на площади собралось около десятка подвод — больше, чем требовалось.

До Шелаболихи отряд добрался без происшествий…

Шелаболиха — большое кулацко-торговое село. Центральные улицы застроены крестовыми просторными домами с резными карнизами и наличниками. Зато на заречной стороне, где живёт беднота, домишки маленькие, вросшие в землю.

По обе стороны главной улицы, как по линейке, выстроились жители, поглядывая на въезд в село.

— С почётом встречают, — заметил красногвардеец, едущий на первой подводе.

— Как бы от этого почёта не пришлось кровью харкать, — проговорил сердито другой, заряжая винтовку.

Едва подводы втянулись в улицу, стоящие до этого с самым безмятежным видом мужики кинулись к лошадям, хватая их под уздцы. Передняя пара, испугавшись, поднялась на дыбы, отбросив в сторону двух здоровенных парней, и помчалась вдоль улицы.

«Видно, из Батурово сюда сообщили о приходе отряда, кулачьё и решило с нами расправиться», — подумал Громов и, хотя знал, что в отряде ни одного пулемёта нет, скомандовал:

— Пулемёты, к бою!

Красногвардейцы дали залп из винтовок в воздух, и нападавшие разбежались.

Подводы остановились на площади. Появился Изан Шаболин.

— Плохи дела, Игнат Владимирович, — говорит он. — «Крестьянин» уже ушёл на Барнаул, а «Лейтенанта Шмидта» нет… — Шаболин помолчал, тихо добавил: — И не будет. Капитан сволочью оказался, выбросил в условленном месте пароход на берег, а там его уже белогвардейцы ждали. Красногвардейцев постреляли, членов Совета арестовали. Сколько хороших людей погибло…

Иван сдёрнул с головы фуражку. То же делают Громов, красногвардейцы. Печальная тишина устанавливается на площади…

Громов идёт на телеграф и вызывает Барнаул, дядю Васю.

— Передай Главному штабу, чтобы выслали нам навстречу подводы и продукты, — просит Громов.

— Передам, — отвечает дядя Вася, — только быстрее двигайтесь вперёд, иначе вас могут отрезать беляки.

Под вечер отряд прибыл в село Шахи, а ночью сюда барнаульский красногвардеец Молчанов и возчик татарин Хайруллин доставили обоз с продуктами и сообщили, что в Барнауле спокойно.

Утром, лишь только занялась заря, отряд двинулся дальше, выслав вперёд разведку. Не проехал он и двух вёрст от Малых Шах, как разведчики привели большую толпу обросших, одетых в рваную, грязную одежду людей. У многих головы были повязаны платками в виде тюрбанов.

— Нехристей поймали, — доложил старший разведчик.

— Каких?

— Сам чёрт не разберёт. Ничего не говорят. Наверное, пленные турки.

— Что в Барнауле? — спрашивает Громов у ближнего пленного.

Молчание.

— Не понимаешь, что ли?

Турок мотает головой.

— А ну поболтай-ка по-своему, — предлагает Громов красногвардейцу-татарину. — Язык-то у вас, наверное, одинаковый, одному аллаху молитесь.

Татарин, размахивая руками, долго старается что-то растолковать турку, наконец, сердито ворчит:

— У, шайтан! Ничего не понимает.

— А ты его прикладом, сразу поймёт, — замечает один из красногвардейцев.

Хайруллин не заставляет себя ждать и замахивается винтовкой. И вдруг — о, чудо! — турок заговорил:

— Пленные мы, лагерь бешали, — и он махнул в сторону Барнаула. — Там война, думали, стрелять нас будут.

— Война? — удивлённо переспрашивает Громов.

— Война, война, — кивает головой турок.

Сообщение турка озадачило Игната Громова. После долгого молчания он, наконец, спрашивает Ивана Шаболина:

— Что будем делать?

— Положеньице… Куда ни кинь — везде клин. Назад ходу нет, идти — так уж вперёд. Может, турки напутали.

Решили ехать дальше. Версты через две-три встретился крестьянский обоз. Громов останавливает первую подводу.

— Что в Барнауле?.. Кто кого бьёт? — спрашивает он у соскочившего с телеги бородатого мужика в новом армяке из верблюжьей шерсти. Мужик долго разминает затёкшие ноги.

— А вы кто будете?

— Мы-то? — переспрашивает Громов, соображая, что ему ответить. — Мы-то солдаты Временного правительства.

— А не врёшь?

— Не видишь, что ли?

— Свои, значит, — благообразное лицо мужика расплывается в улыбке. Он сплёвывает на дорогу, растирает каблуком и довольный продолжает: — Мать их так, в Барнауле большевиков побили.

— Ну да? — притворно удивляется Громов.

— Вот те крест, — божится мужик. — Наши в городе поднялись и всех побили.

«Эх, кулачья твоя душа! — думает про себя Громов. — Пристрелить бы тебя, да нельзя — себя выдашь. Уйдёт обоз дальше, возчики карателям об отряде расскажут». — И он тоже осеняет себя крестом, говорит:

— Ну, слава богу!.. Туда им и дорога.

Обоз уходит, а отряд ещё долго совещается, решая, куда двигаться. Одни предлагают повернуть назад, другие — небольшими группами разойтись по деревням, третьи — продолжать путь. После долгих споров было решено идти на Барнаул, ударить по вокзалу, захватить эшелон и ехать на Семипалатинск, там ещё должна держаться советская власть.

К Барнаулу красногвардейцы подошли около полуночи. Залегли у одинокого домика с покосившейся крышей, приютившегося около оврага.

Стоит мёртвая тишина, но всем кажется, что она обманчива. Бывшего водника из Барнаульского затона Петрова Иван Шаболин отправил в разведку.

Прошло с полчаса. Тишина ничем не нарушается, лишь изредка доносятся из района вокзала глухие гудки «кукушки». И вдруг раздаётся пулемётная очередь. Но она такая короткая, что кажется, будто ночной сторож спросонья крутанул деревянную трещотку.

И снова тихо. Наконец появляется Петров. Его окружают, нетерпеливо расспрашивают, что делается в городе.

— Плохи дела, — едва переводя дыхание отвечает Петров. — Говорят, наши отступили за Барнаулку[5].

— Что предпримем? — спрашивает Громов у собравшихся возле Петрова красногвардейцев.

— Ударим по вокзалу. Выхода больше нет. Захватим состав и… в Семипалатинск.

Отряд раскинулся в цепь и перебежками двинулся к монастырю, направляясь на вокзал. В городе снова вспыхнула стрельба: стучал пулемёт, доносились редкие винтовочные залпы, одинокие ружейные хлопки.

У монастыря красногвардейцы задержали пожилого рябоватого человека в шинели без погон, с винтовкой и привели к Громову.

— Кто такой? — приступил к допросу Игнат Владимирович.

— А вы кто? — смело ответил вопросом на вопрос солдат.

— Тебе каких надо?

— Мне-то?.. Своих.

— А какие свои?

Молчание.

Подходит Петров, всматривается в лицо солдата и вдруг хлопает его по плечу увесистой ручищей.

— Фёдор, ты?

Тот узнаёт Петрова и облегчённо вздыхает:

— Свои, значит. А я думал, к белякам попал. Здорово, Петров!

— Что, беляки в городе? Наши за Барнаулку отступили? — спрашивает Громов у солдата.

— Наоборот, беляки отступили, наши в городе. Занимают Демидовскую площадь, Пушкинскую, Гоголевскую, Томскую, Павловскую улицы, Соборный и Конюшенный переулки, выбили беляков из реального училища и мужской гимназии. Беляки бежали за Барнаулку. Вы сейчас у них в тылу.

— А вокзал в чьих руках? — поинтересовался Громов.

— Вокзал тоже в наших руках.

Громов улыбнулся:

— А ведь мы хотели по нему ударить. Вот было бы дело… А что здесь произошло?..

И красногвардеец рассказал следующее:

В то время, когда Барнаульская Красная Гвардия дралась против «Первого офицерского отряда», добровольческого «Николаевского сборного отряда» и батальона чехов в Тальменке, не давая им переправиться через речку Чумыш, в самом Барнауле белогвардейская подпольная организация готовила восстание. В ночь с 10 на 11 июня по сигналу соборного колокола белогвардейцы выступили, начав обстрел здания губернского Совета, в котором размещался небольшой отряд красногвардейцев во главе с руководителями Алтайского исполкома Цаплиным и Присягиным.

К красногвардейцам присоединились барнаульские рабочие: железнодорожники, водники, кустари. Они продержались до утра, а утром, переправившись через Обь, в город вошёл отряд большевика Петра Сухова. Этот отряд был создан из добровольцев-рабочих Кольчугина, Щегловска (Кемерова), Гурьевска и Прокопьевска после того, как стало известно о захвате чехословаками и белогвардейцами Новониколаевска и Челябинска. Организаторами его были Комаров — уполномоченный ЦК партии большевиков для работы в Сибири и секретарь Кольчугинского Совета, член штаба Красной Гвардии Пётр Сухов. Его же и выбрали командиром отряда.

Барнаульский Совет послал почти все свои силы в помощь Новониколаевску, оставив в городе небольшой отряд. А когда белые, захватив Камень, двинулись на пароходах к Барнаулу, Совет отозвал со станции Алтайской коммунистическую роту. Вовремя прибыл в Барнаул и отряд Петра Сухова, отошедший из Кузбасса после захвата его белогвардейцами. К суховцам присоединились каменцы под командой Григория Болкунова, приехавшие на пароходе «Крестьянин». Восстание белогвардейцев внутри города было разгромлено. Но на станции Алтайской сосредоточились отряды белогвардейского полковника Буткевича. Он решил во что бы то ни стало прорваться в Барнаул. И вот уже второй день барнаульцы вместе с красногвардейцами Петра Сухова, вместе с семипалатинцами, бийчанами и отошедшими от Тальменки отрядами стойко отбивают яростные атаки белых.

— Значит, мы в тыл белякам угодили? — уточнил Громов.


П. Ф. СУХОВ — командир красногвардейского отряда.


— Так точно! — весело воскликнул красногвардеец, понимая, о чём сейчас думает Громов.

— Как, Иван, ударим с тыла? — спросил Игнат Владимирович у Шаболина.

— Ударим!

Петров был отправлен доложить об этом решении Барнаульскому штабу, а его знакомый красногвардеец взялся провести отряд к Барнаулке, где залегли белые.

Бесшумно двинулись в сторону вражеских позиций. Вскоре проводник остановился и, указывая рукой вперёд, проговорил:

— Там!

Присмотревшись, Громов увидел совсем близко в полумраке силуэты перебегающих солдат.

— Давай! — шепнул он Ивану Шаболину.

— Приготовиться к атаке! — передал команду Шаболин.

Грохнул залп, прокатилось грозное «ура-а-а!» Отряд Громова бросился на противника. Белогвардейцы, не ожидавшие нападения с тыла, растерялись, смешались и в беспорядке стали отступать. Донеслось «ура!» со стороны барнаульцев. Началось общее наступление на белых.

Отряды белых бежали за Обь.

Ещё два дня красногвардейские отряды отражали атаки перегруппировавшегося противника. Однако стало известно, что из Новониколаевска по Оби и железной дороге к Барнаулу двигаются крупные силы белых.

Барнаульский военно-революционный комитет отдал приказ в ночь на 15 июня выступать на Алейск.

Барнаульские красногвардейцы погрузились в три эшелона и под огнём противника покинули город. Они прибыли на станцию Алейскую.

Тут же, у эшелонов, состоялось собрание, на котором было решено объединить кольчугинцев, барнаульцев, семипалатинцев и каменцев в один отряд, командиром назначить Петра Сухова и следовать на Омск. Все были уверены, что Красная Гвардия ещё удерживает Омск; знали, что часть Омской гвардии ведёт бои у Барабинска.

Обоз объединённого отряда растянулся на две-три версты. На телегах — мука, сахар, масло, боеприпасы, трёхлинейные винтовки. Пыль, будто дымовая завеса, сплошной стеной стоит над степью. Красногвардейцы скупо, озабоченно переговариваются о том, что их ожидает в Омске.

Из села Харитоновки Сухов снова послал разведку в тридцать пять конников к Камню. Долго ждали её назад, но она не вернулась. Тогда Сухов вызвал к себе Громова и сказал:

— Ты, Игнат Владимирович, эту местность хорошо знаешь. Возьми с собой двух красногвардейцев и разыщи разведчиков. Встретишь нас на этой же дороге.

— Постараюсь, — ответил Громов. — Только думаю, что назад мне не следует возвращаться. Нехорошо председателю Совета свой уезд покидать. Останусь в Камне или Корнилове, буду подпольную работу налаживать.

— Это ты правильно решил, — заметил Сухов. — Врага надо бить не только в открытом бою. Крестьяне скоро раскусят, что это за новое Сибирское правительство, и помощников у тебя много будет. Оставайся, только разведку мне разыщи… Ну, желаю удачи!

Сухов крепко пожал Громову руку, и они расстались. Не думал в эту минуту Игнат Владимирович, что они прощаются навсегда. Лишь позднее он узнал, что отряд Сухова встретил между Барабинском и Татарской отступающих омичей и повернул назад в горы Алтая, собираясь перебраться в Китай, в Синьцзянскую провинцию, а оттуда на Туркестанский фронт. Немало удачных, славных боёв провёл отряд Петра Сухова на своём пути. Несколько переходов оставалось уже до монгольской границы, но, преданный эсером Жебурыкиным, отряд попал в засаду и был разгромлен, а сам Сухов схвачен кулаками и героически принял смерть от рук палачей. Он был похоронен на берегу быстрой и голубой Катуни близ деревни Тюнгур.

Игнат Громов и двое разведчиков по лесным тропинкам и кустарникам пробирались к Камню. В лесу у деревни Вылково они встретили крепкого ещё старика с чёрной бородой. Громов узнал в нём жителя деревни Прослауха, члена Каменского уездного Совета Петра Самусева.

— Ты что это, Пётр, словно медведь, в лесу скрываешься? — спросил после приветствия Игнат Владимирович Самусева.

— Будешь медведем. Дюже беляки лютуют, вот и приходится прятаться.

— Не прятаться надо, а действовать, — заметил Громов, — подпольную работу налаживать…

Самусев хитро улыбнулся.

— А мы сложа руки, Игнат Владимирович, не сидели. С Кузьмой Линником уже группу образовали.

Лицо Громова подобрело.

— Больше надо вовлекать в группу людей. Готовиться к боям. Как прослышишь, что мой отряд начнёт действовать, не меньше взвода боевых партизан должен прислать.

— Будет сделано, — уверенно заявил Самусев.

Помолчали. Самусев поинтересовался:

— А вы куда сейчас?

— Нашу разведку разыскиваем. Не видел случайно? Тридцать пять конников… ...



Все права на текст принадлежат автору: Сергей Осипович Омбыш-Кузнецов.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Повесть о партизане ГромовеСергей Осипович Омбыш-Кузнецов