Сергей Валентинович Беляк Адвокат дьяволов

Веселая, увлекательная книга талантливого, разбитного, общительного и приветливого русского человека, получающего удовольствие от друзей и врагов, встреченных в жизни.

Э. Лимонов

Предисловие

Хулиган, поэт, меломан, адвокат и, как мальчик, влюблен в своих плохих друзей — «дьяволов»

Я предполагал, что это небольшая книга будет у Беляка, а оказалось, получилась огромная книжища.

Целая энциклопедия русской жизни.

Прочитав ее от предисловия до эпилога, я даже устал.

К тому же первая треть книги, где я активно присутствую действующим лицом, опрокинула меня в мое тюремное и послетюремное прошлое, и мне сделалось нервно до невозможности.

Сменяющиеся ощущения, знаете, атаковали меня, и я пережил все это вновь.

И трагическое последнее свидание в тюрьме Лефортово с моей покойной женой, Наташей Медведевой…

И встречу с матерью после выхода из тюрьмы (спасибо Сергею, что ее тогда привез) в Белгороде.

И вроде бы веселые, но и страшные дни в Лефортово во время следствия, целых пятнадцать месяцев следствия.

Хорош получился у Беляка Жириновский.

Широкой публике он известен в образе большей частью разъяренного политического артиста, а Беляк представил его вполне мягким, а то и по-отечески заботливым буржуазным дядькой. Вполне верным другом своих друзей.

И Андрей Климентьев в книге хорош и самобытен, и поган Борис Немцов.

И вообще убедителен многоголосый хор милицейских генералов, следователей, прокуроров, криминальных авторитетов, испуганных бизнесменов, женщин разнообразного поведения.

В результате получился такой коллективный портрет русского народа.

Мощного, жестокого и наивного, легкомысленного и подозрительного, усердно путешествующего то в тюрьму, то с сумой. Нашего с вами народа, другого нет.

Сам Беляк выясняется нам из книги, проступает сквозь ее страницы, как водяной знак на пятитысячной банкноте.

Хулиган, поэт, меломан, адвокат, а более всего, как мальчик, влюбленный в своих плохих друзей, «дьяволов», и гордящийся ими.

Веселая, увлекательная книга талантливого, разбитного, общительного и приветливого русского человека, получающего удовольствие от друзей и врагов, встреченных в жизни.

В этом смысле он действительно сибарит, или bonvivant, как говорят французы.

Веселая книга, говорю я, а веселых книг мало.

Эдуард Лимонов

От автора

Никакой книжки я писать не собирался.

Зиму 2012/13 года я проводил в Испании, на обезлюдевшем побережье Средиземного моря, и от безделья, в самом начале февраля, написал короткий рассказ об Эдуарде Лимонове. А точнее, о том, как судьба странным образом свела меня с ним в 90-х годах уже прошлого, ХХ века.

Я написал этот рассказ в пляжном кафе и тут же разместил его на своей страничке в Фейсбуке, сопроводив подзаголовком: «К юбилею Лимонова». Зная, что не вернусь в Россию до весны, а следовательно, не попаду 22 февраля на 70-летие Эдуарда, я решил таким вот образом поздравить его с предстоящим днем рождения.

На следующий день я написал еще один рассказ о наших с ним приключениях (преимущественно веселых, которые между тем происходили в то время, когда он сидел в Лефортовской тюрьме). А еще через день — третий. Эти рассказы также появились в Фейсбуке.

И тут ко мне обратился основатель популярного в России интернет-портала «АПН Северо-Запад» Андрей Дмитриев, который предложил, если я продолжу и дальше писать подобные рассказы, пересылать их ему для публикации на портале АПН, где гораздо большая читательская ауди тория.

И я продолжил.

Да и как не продолжить, если и сам Лимонов (обычно равнодушно относящийся к литературному творчеству своих современников и с неохотой читающий их творения) вдруг проявил живой интерес к моим литературным опытам?!

«Приветствую тебя, Сергей! — написал он мне в те дни. — С удовольствием читаю твои мемуары саратовского дела. Интересно. И Аксенов читает, и все парни. Все говорят: «Вот Беляк бы книгу написал!» (Вчера собирались.) Пиши, нам интересно».

Мемуары? Нет, мемуары я писать не хотел. Во-первых, считал, что для этого еще не наступило время, а во-вторых, тот же Лимонов всю жизнь описывал фактически то, что с ним происходило, но мемуары ли это?… Вот и я, продолжив писать свои записки, думал, что все-таки пишу не мемуары ушедшего на покой и выжившего из ума адвоката, но что-то другое. Тем более что на покой я не уходил, из ума, как полагаю, еще не выжил, а зиму в Испании проводил по давней сибаритской привычке уезжать из холодной, гриппозной московской зимы куда-нибудь на юг — к Индийскому океану или Средиземному морю.

Постепенно круг действующих лиц моих записок все более и более расширялся, как и расширялась география событий, которые я описывал.

В итоге получился калейдоскоп, похожий на тот, каким играют дети. Вы, наверное, видели такую трубочку с цветными стеклами внутри, при вращении которой стекляшки складываются в причудливые узоры? Здесь же в сюрреалистические узоры складывались лица, имена, слова и фигуры множества самых разных людей! И все это происходило на постоянно меняющемся цветовом фоне нашей страны: пурпурно-красном, белом, красно-коричневом, желтом, черном, голубом. Причем узоры складывались сами собой! Я вытаскивал из памяти события одно за другим без всякого плана: они цеплялись друг за друга, и мне оставалось только успевать донести их без потерь до клавиатуры смартфона или ноутбука.

Сейчас пишу эти строки в одном из московских ночных клубов в паузе выступления Алексея Козлова и Вячеслава Горского, которые исполняют джазовые импровизации на темы песен Джона Леннона. И имя этого человека тоже не раз упоминалось в моих записках.

Вот такая круговерть!

Ну, ладно, снова начинает звучать музыка, а значит, мне пора закругляться. Книжка написана, и тут уже пояснения ни к чему. А меня ждет хорошая музыка, хорошие люди и хорошая сигара с бокалом виски.

Хорошо, когда хорошо!

Сергей Беляк

Озарения Лимонова, или Божий промысел

Когда летом 2002 года Следственное управление ФСБ России завершило расследование уголовного дела в отношении Эдуарда Савенко (Лимонова) и пяти его однопартийцев, обвиненных сразу по четырем статьям УК, а Генеральная прокуратура РФ решила направить это дело для рассмотрения из Москвы в Саратовский областной суд, мы (защита и обвиняемые) инстинктивно выступили против.

Нам казалось, что лучше было бы, если бы данное дело рассматривал все же Московский городской суд.

Мы полагали (и не без основания), что Генеральная прокуратура делает это специально. Во-первых, чтобы отправить громкое дело подальше от Москвы и столичной прессы (а в тот период в России, когда Владимир Путин правил всего второй год, а премьер-министром еще был Михаил Касьянов, существовала реальная свобода печати и множество независимых СМИ, включая и телевидение). А во-вторых, чтобы лишить обвиняемых помощи их московских защитников, которые вряд ли бы (по разумению прокуроров и чекистов) решились уехать из Москвы в далекий провинциальный Саратов для участия в непрерывном процессе, обещавшем быть очень долгим.

Почему в Саратов? Потому, что именно там, в начале 2001 года, группа нацболов купила у… чекистов (выступавших под видом членов местного отделения баркашовского «Русского национального единства») шесть ржавых автоматов Калашникова и около сотни патронов к ним.

Фактически, эта «контрольная закупка» была обычной чекистской провокацией, которая в материалах уголовного дела гордо именовалась «спецоперацией». (Одновременно чекисты подбирались с подобными предложениями к нацболам и через их брянскую организацию, но там провокаторов раскусили и разумно послали куда подальше, а вот в Саратове провокация удалась.)

Учитывая все эти обстоятельства, Генеральная прокуратура и решила, что лучше всего будет направить дело для рассмотрения в Саратов.

А мы попытались такое решение оспорить в Верховном суде РФ, упирая на то, что покупка оружия не является особо опасным преступлением, а все особо опасные преступления, которые инкриминируются нашим подзащитным (включая и терроризм), были, по мнению самого следствия, совершены обвиняемыми еще ранее, и совершены именно в Москве (где Лимонов писал свои статьи «с призывами к свержению государственного строя», где он постоянно встречался с членами Национал-большевистской партии и якобы «готовил террористические акции и создавал незаконные вооруженные формирования»).

Тем не менее Верховный суд встал в этом споре на сторону обвинения, и дело было направлено в Саратов, а вскоре туда же спецрейсом авиакомпании «Россия», под усиленной охраной спецназовцев ФСБ, были этапированы и шесть лефортовских узников: длинноволосый, бородатый 59-летний Лимонов и пятеро его молодых подельников, среди которых была и одна маленькая хрупкая девушка — Нина Силина.

Но еще до этого (как только стало известно нам намерение Генеральной прокуратуры и всплыло слово «Саратов») Эдуард, на свидании со мной в Лефортово, твердо заявил: «Это судьба!» И попросил не оставлять его, а непременно поехать вместе с ним в Саратов, чтобы там организовать защиту и его, и его товарищей.

«При чем тут судьба?» — возразил я, еще надеясь на Верховный суд. «Нет, это уже предрешено. Судьба…» — стоял на своем Лимонов.

И он рассказал о том, что в далеком не то 1968, не то 1969 году написал стихотворение, о котором вспомнил только теперь. Стихотворение так и называлось — «Саратов», хотя сам он никогда в этом городе не бывал. И в этом стихотворении пророчески говорилось о том, что его будут судить в том городе. Именно в Саратове будет суд над ним!..

Нет, никакой обреченности ни в его голосе, ни на его лице в тот момент не было. Была лишь злая ухмылка и азартный блеск в глазах.

В то время, когда Лимонов, вспоминая, читал мне эти строки своего стихотворения, сидя на привинченном к полу стуле в следственном кабинете Лефортовской тюрьмы (где решетки на окне лукаво скрыты за цветной мозаикой стекол), ни он, ни я, конечно, не знали и не могли знать того, что будет с нами через год или два, где и как пройдет в действительности судебный процесс и чем он завершится.

Но в стихах говорилось о смерти. И это звучало ужасно. К тому же опять же этот Саратов!.. Мрачное пророчество, не предвещавшее ничего хорошего.

— У меня случаются озарения. Такое было не раз, — проговорил Эдуард. — А ты бывал в Саратове?

— Бывал, — ответил я подавленно. — Я там учился в институте. Случайно оказался. После армии…

— Ну, вот видишь, судьба! — снова ухмыльнулся Лимонов. — Значит, ты там уже все знаешь.

Меня это обстоятельство мало утешило. И уж совсем не хотелось снова оказаться в Саратове (о котором у меня еще со студенческой, голодной, советской поры сохранялись не самые лучшие воспоминания) ровно через двадцать лет!

Я действительно попал в Саратов случайно: не решался после службы в армии поступать в МГУ на юридический факультет, где был большой конкурс и еще всякие льготные квоты для представителей национальных советских республик, но хотел непременно учиться на дневном отделении. А в советские времена в Москве такой факультет был только один — в МГУ! И тогда я, по настоянию матери, которая нашла каких-то знакомых в Саратове, готовых меня приютить, и где был юридический институт с дневной формой обучения, поехал туда с четырьмя палками дефицитной копченой колбасы.

И вот складывалась ситуация, что теперь мне предстояло туда вернуться уже достаточно известным московским адвокатом да еще в качестве защитника Эдуарда Лимонова!

«Наверное, и в самом деле — судьба!» — подумал я. Но Лимонову тогда ничего не сказал, попробовав с помощью Верховного суда все-таки с судьбой побороться.

А когда мне это не удалось и я уже сел в поезд Москва— Саратов, чтобы съездить на разведку в Саратовский облсуд, чтобы познакомиться с судьями и определить порядок и сроки нашей предстоящей работы, то подумал вот о чем.

Если верить в пророческие озарения Лимонова, в мистику или в Божий промысел, то выходит следующее. Лимонов, мерзавец этакий, напророчил сам себе в стихах суд в Саратове. (Написанное пером не вырубишь топором!) На скрижалях его судьбы это все, следовательно, было записано. А раз так, то в суде у него должен быть и защитник. И значит, уже тогда, в 1968 году, когда я десятилетним пацаном беззаботно гонял с друзьями мяч в подмосковном дворе или украдкой слушал вечерами, как ребята постарше поют под гитару незамысловатые блатные песни о любви к дочери прокурора, на скрижалях и моей судьбы было начертано быть адвокатом у Лимонова в Саратове?!

К счастью, не все в жизни получилось так, как описал это Лимонов в своем стихотворении «Саратов».

Но тут на судьбу Эдуарда повлияло много факторов.

Я думаю, что в лужковской Москве в тот год или в Саратове двумя-тремя годами позже Лимонов получил бы те самые 14 лет лагерей, запрошенные прокурором. И суд бы его вряд ли оправдал по трем самым тяжким обвинениям.

Но это произошло! Время, люди и сам город вмешались в ход судьбы и изменили ее предначертания.

Сотни свидетелей приезжали в Саратов со всех концов России и даже из-за рубежа, чтобы выступить в защиту Эдуарда; сотни журналистов по всему миру освещали этот процесс; губернатор Саратова Дмитрий Аяцков публично заявил (тогда такое было в России еще возможно!), что он не допустит, чтобы Саратов стал «символом тюрьмы и смерти писателя» Лимонова, «которому кто-то пытается залить в горло свинец»; суд под председательством судьи Владимира Матросова оправдал Лимонова и всех подсудимых по обвинению в терроризме, создании незаконных вооруженных формирований и в призывах к свержению государственного строя в России, а также вынес два частных определения за плохую работу и нарушение законов в ходе следствия в адрес генерального прокурора РФ и директора ФСБ!

Надеюсь, свою лепту во все это внес и я. Согласно предначертаниям судьбы.

Это если, конечно, верить в мистику, в лимоновские озарения или в Божий промысел.

Книги из тюрьмы

Находясь в заключении с 2001 по 2003 год, Лимонов написал и опубликовал шесть книг так называемого «тюремного цикла». Практически в каждой из них он прямо (подробно) или косвенно (кратко, мимолетом) рассказывал о тюремной жизни и тех людях, с кем ему довелось там познакомиться. Седьмую книгу, «Торжество метафизики», из этого цикла о пребывании в лагере ИТК-13 (красной, образцово-показательной зоне общего режима под городом Энгельсом Саратовской области, которая в прошлом году неожиданно «прославилась» на всю страну жестоким обращением с заключенными) Лимонов написал и издал, уже выйдя на свободу.

В следственном изоляторе ФСБ России Лефортово (именуемом Лимоновым Лефортовским замком) он написал пять из них («Священные монстры», «Книга воды», «В плену у мертвецов», «Другая Россия» и «Контрольный выстрел»).

Книга «По тюрьмам» была написана Лимоновым уже в Саратове — в знаменитом третьем корпусе («третьяке», где содержатся наиболее опасные преступники) печально знаменитой Саратовской тюрьмы (Саратовского централа), где сидел и умер видный советский ученый-генетик Н. Вавилов.

Впрочем, и в Лефортово, и в Саратовской тюрьме за последние двести лет пересидело и погибло очень много известных людей…

К счастью, Лимонов остался жив и даже увековечил в книгах эти места своего пребывания.

В Лефортово в 2001 году он получил разрешение от начальника тюрьмы заниматься литературной работой в соседней пустой камере, где бы ему никто не мешал. Зрение у Лимонова неважное, поэтому начальник (таких начальников уж нет! да и СИЗО «Лефортово» теперь не является изолятором ФСБ, а принадлежит Минюсту) распорядился поставить ему туда настольную лампу. Такую, с зеленым плафоном, какими пользовались, наверное, еще следователи НКВД. И Лимонов времени не терял, писал. Тем более что на этапе предварительного следствия он отказался давать показания, и потому допросами и очными ставками его никто в Лефортово не донимал.

И как результат — пять книг, несколько статей для различных газет и журналов, включая открытые обращения к общественности и к Путину, опубликованные в печати.

Часто встречавшийся со мной в тот период в Лефортово адвокат Г. П. Падва, который приезжал туда для свиданий с кем-то из своих подзащитных, однажды, после очередной опубликованной статьи Лимонова или выхода в свет его новой «тюремной» книги, воскликнул:

— Сергей, зачем же вы так рискуете?! Ведь если вас здесь поймают с текстами Лимонова, то проблемы будут очень серьезные.

Умный, умудренный опытом мэтр понимал, что сами по себе статьи и рукописи книг Эдуарда в редакции и издательства из тюрьмы попасть не могут. Тут почта работает только в одном направлении — в тюрьму. Да и то все письма и посылки тщательно проверяются. Тем более в Лефортово! И вряд ли следователи, понимал Падва, разрешили обвиняемому в терроризме Лимонову спокойно пересылать на волю свои творения.

— А что делать? — развел руками я. — Он пишет, просит опубликовать. Да и деньги ему нужны. В партии-то денег нет. Потому вся надежда на книги. А скажешь следователю — отберут «для проверки», и в итоге рукопись окажется где-нибудь в архиве ФСБ. Лет через пятьдесят какие-нибудь исследователи, может быть, и получат отрывки. А книгу нужно, чтобы читали сейчас. Вот и приходится рисковать. А кто же еще ему поможет?…

Генрих Павлович знал Лимонова и сочувствовал ему. Он внимательно меня выслушал, покивал понимающе и, вздохнув, тихо произнес:

— И все же будьте осторожнее. Удивляюсь я вам!..

Все эти годы Лимонов не рассказывал, как ему удавалось передавать на волю из тюрем рукописи своих книг и статей. Его спрашивали, а он отделывался общими фразами.

Я знаю, Эдуард не хотел своим признанием подвести в первую очередь меня. Но теперь, полагаю, это лишнее. Дела, как говорится, давно минувших дней. Да и тех, кто работал тогда в Лефортовском замке охранниками и отвечал за порядок, уже там нет, а ФСИН Минюста не несет ответственности за то, что творилось в Лефортово при ФСБ.

И все-таки я не буду делиться подробностями того, каким образом мне удавалось обвести вокруг пальца чекистов в Лефортово и вертухаев в Саратовском централе и выносить из тюрем рукописи Лимонова. Я лучше поделюсь этим опытом с коллегами, а вдруг он им когда-нибудь да пригодится. (Времена-то вон какие!)

Скажу лишь, что как-то раз меня действительно в Лефортово чуть было не застукали. Но выручила записка адвоката одного из обвиняемых по этому же делу, которую я принес показать Лимонову. После того как Эдуард ее прочел, я неосторожно ее порвал (а рвать было не нужно, так как за ходом свиданий всех подследственных с адвокатами в Лефортово наблюдают охранники с помощью скрытых видеокамер) и обрывки открыто сунул себе в карман.

После окончания свидания меня тут же взяли в оцепление бдительные чекисты, препроводили в отдельное помещение и предложили «добровольно выдать запрещенные к проносу и выносу из здания следственного изолятора предметы и вещи». «В противном случае, — заявили они мне, — вы будете подвергнуты обыску».

Подумав пару секунд, я добровольно выдал им обрывки той самой пустяковой записки. Чекисты были просто счастливы! И от идеи обыска отказались.

А в портфеле у меня в тот момент находились рукописи сразу двух книг Лимонова и несколько его статей, предназначенных для «Лимонки» и других газет…

Впоследствии, когда Эдуард уже вышел на свободу, он подарил мне те самые рукописи шести его книг, которые я столь рискованно и неосмотрительно для себя (тут коллега Падва, безусловно, прав) выносил из тюрем и помогал оперативно издавать.

Сейчас они за границей (нынче за границей куда лучше и спокойнее не только россиянам, но и рукописям). Недавно я их просматривал. И наткнулся на исправление, сделанное моей рукой в рукописи «Священных монстров»: «Джон Леннон: жук» было написано Лимоновым, но потом уже мною слово «жук» зачеркнуто и рядом сделана надпись «жучило» и поставлена моя роспись. В таком виде рукопись и попала в издательство, и именно так в итоге и было опубликовано в книге: «Джон Леннон: жучило».

И мне вспомнилось, как осенью 2001 года, сидя с Лимоновым в комнате для свиданий в Лефортовской тюрьме (когда уже рукопись «Священных монстров» была у меня дома), мы заговорили с ним о рок-музыке и любимых мною «Битлз» и Ленноне (о чем Эдуард знал). Я, как всегда, начал спорить с Лимоновым, защищая Джона Леннона как музыканта и артиста. Но вынужден был согласиться с тем, что Леннон всю жизнь жил в достатке, никогда не принадлежал к рабочему классу, а следовательно, называть его «героем рабочего класса» (по одной из его песен) было не совсем правильно.

— Когда ему выгодно, он всегда прикидывался «пролетарием» или хипарем, а сам жил как типичный изнеженный буржуа, покупая шикарные особняки и апартаменты, — не скрывал своего раздражения Лимонов. — Вот поэтому я и написал про него «жук»!

— Но читатели поймут это как производное от The Beatles — «жуки-ударники», или как там… — возразил я. — А то, что ты имеешь в виду, — это по-русски называется «жучило»…

— Да, — подумав, сказал Эдуард. — Исправь там, в рукописи, сам. Пусть будет «жучило».

Сейчас, вспомнив этот эпизод, я хочу тем самым лишь подчеркнуть, что Лимонов — не упертый самовлюбленный нарцисс, каким его пытаются некоторые представить, а человек умный, знающий себе цену, непростой по характеру, но интересный и легкий в общении, трезвомыслящий и очень рациональный.

11.09.2001

11 сентября 2001 года Лимонова должны были освободить из-под стражи под подписку о невыезде. Так решили в прокуратуре, проверив дело, и об этом нам стало известно от самих следователей.

Руководитель следственной группы майор Олег Шишкин не скрывал своего недовольства по этому поводу, но вынужден был исполнить постановление прокуратуры.

Впрочем, у него были начальники, которым тоже не нравился «либерализм прокуроров» (зачем мы, дескать, тогда вообще проводили в горах Алтая спецоперацию по задержанию Лимонова да еще растрезвонили об этом, с помощью телевидения, на весь мир?!). И еще у них было время, чтобы попытаться это прокурорское постановление отменить. Чем Шишкин активно и занялся в первые же сентябрьские дни 2001 года.

Майор ФСБ Олег Шишкин был достаточно молодым человеком, немного похожим на Путина периода работы того в мэрии Санкт-Петербурга помощником у Анатолия Собчака, — такой же невысокий, бледный, худенький, подчеркнуто вежливый с начальством и посторонними, говорящий всегда тихим голоском и такой же плешивый.

То, что некоторые из членов следственной группы относились к нему с пренебрежением, а то и с явным презрением (уж и не знаю за что!), мы поняли очень скоро. Но ФСБ — организация военная, и тут субординация на первом месте. Поэтому все, что могли позволить себе недовольные Шишкиным подчиненные, — это криво ухмыльнуться ему вслед, получив какое-то приказание, или горько вздохнуть, выслушав его «глубокомысленные» рассуждения, наполненные недоговоренностями и намеками на какие-то только ему известные тайны.

Впрочем, как сам Шишкин, так и большинство членов следственной группы, собранной под его начало со всей страны, были явно плохо образованны, мало знали и, как я понял, практически совсем не читали не только книг своего подследственного, которым они занимались, но и вообще любой художественной, исторической или политической литературы.

Без этого, как мне представлялось, грамотно разобраться в «деле Лимонова» (где фигурировало множество его литературно-публицистических работ) было просто невозможно. О каком тогда профессиональном и объективном расследовании этого дела могла вестись речь?…

Впоследствии, когда мы уже стали чаще общаться со следователями, знакомясь с материалами дела, Лимонов часами рассказывал молодым чекистам, прикомандированным в группу из далекой провинции, о своей жизни, о встречах в США и в Европе с различными известными людьми, и я видел по удивленным лицам этих офицеров, по задаваемым ими наивным (а то и попросту глупым) вопросам, что перед нами обыкновенные, необразованные и не очень умные обыватели, которым такие «сверхчеловеки», как Лимонов, просто не по зубам.

Вот основная причина, почему дело «террориста Лимонова», «призывавшего к свержению государственного строя в России», развалилось в суде, как карточный домик!

Кадры решают все. Но после распада СССР, ликвидации КГБ и массового увольнения его сотрудников, а также хаоса, который с 90-х годов охватил все сферы нашей жизни, включая и систему образования, достойных кадров в ФСБ не осталось.

А еще коррупция среди чекистов. Коррупция, о которой КГБ вообще не знал!

Какой уж тут теперь из ФСБ «крюк, удерживающий страну над пропастью»?! Это не крюк, а скорее удавка, готовая окончательно придушить нашу несчастную страну!

И вот майор Шишкин пошел в сентябре 2001 года к своему начальству. Пошел потому, что вызвали. А вызвали потому, что его начальству задали вопрос наверху:

— Так мы что — в дураках?

— Никак нет! — ответил майор Шишкин. — У меня есть кое-какие мыслишки. И мы обязательно докажем вину Лимонова по всем пунктам обвинения! Ведь он не просто дал согласие своим нацболам на покупку оружия, он планировал создать из них незаконное вооруженное формирование…

— Ну, ты это уж загнул, брат! — не поверило начальство. — Это с шестью-то старыми автоматами?…

— Никак нет, ваше… ссство! — хотел было отдать честь майор, но вспомнил, что он без головного убора, а в России к пустой голове руку не прикладывают. Поэтому Шишкин только пригладил рукой редкую челку на своей плешивой голове и продолжил докладывать: — Они еще хотели охотничье ружье купить. И Лимонов писал всякие статьи против власти, призывал свергнуть наш государственный строй! И вообще он — террорист! У меня есть свидетели. Я докажу!

Примерно такой разговор и состоялся между Шишкиным и его высоким начальством, после чего все они отправились в Генеральную прокуратуру, и там повторилось то же самое.

(Откуда я это знаю? Рассказали потом свои люди из прокурорских — мир, как известно, тесен.)

Уж я сейчас и не помню, кто из прокуроров санкционировал освобождение Лимонова 11.09.2001 года под подписку о невыезде, но помню, что отменил эту санкцию заместитель генерального прокурора РФ Василий Колмогоров.

Видимо, убежденность и доводы майора Шишкина произвели на этого «стража закона» сильное впечатление. (Хотя некоторые считают, что все это просто пример телефонного права, то есть обычная коррупция. В любом случае В. Колмогоров вскоре завершил свою карьеру в привычном для руководителей Генеральной прокуратуры РФ стиле — с громким и грязным скандалом.)

А ведь если бы майор Шишкин повел себя в той ситуации более разумно и честно подтвердил своему руководству, что следствие проверяет все факты, но пока не находит доказательств причастности Лимонова и его однопартийцев к более серьезным преступлениям, чем покупка оружия в Саратове, то все могло пойти совершенно не так, как пошло. Лимонова и других обвиняемых судил бы не областной, а какой-нибудь районный саратовский суд за незаконное приобретение ими оружия; дал бы им по тем же трем-четырем годам колонии, но спокойно, без лишнего шума (дело-то самое обычное!), а кому-то, может быть, дал и условно. Не было бы резонансного долгого процесса, не было бы оправдательного приговора в части трех наиболее опасных преступлений, не было бы и частных определений суда в адрес генпрокурора и директора ФСБ. Шишкин все равно получил бы свое очередное звание и, возможно, продолжал бы служить до сих пор.

А так он хоть и получил звание подполковника досрочно (как только «дело Лимонова» было оформлено и передано в суд), но ни к чему хорошему это не привело: после провального процесса, где, кстати, Шишкин тоже был, по нашему требованию, допрошен, он из ФСБ бесславно ушел, или его, что называется, «ушли», превратив в козла отпущения.

А тогда, в сентябре 2001 года, мы ни о чем этом, разумеется, еще знать не могли. И теплым утром 11 сентября у ворот Лефортовского изолятора, где вокруг на солнце алели листья могучих тополей, собралась большая толпа журналистов с телекамерами и фотоаппаратами, чтобы запечатлеть выход Лимонова на свободу.

Мы прождали некоторое время, после чего я прошел внутрь тюрьмы, где встретился с Эдуардом на привычном месте — в кабинете для свиданий. Оказывается, он еще накануне вечером получил постановление прокурора о… продлении ему срока содержания под стражей на несколько месяцев.

Посидели, поговорили. Лимонов, как всегда, был бодр. Рассказал, сколько отжиманий от пола он делает теперь за день, поговорили о его сокамернике-чеченце, о том, что происходит в его партии и что пишут в «Лимонке».

Но у нас с ним уже был назначен прямой эфир на радио «Эхо Москвы», куда я спустя некоторое время и отправился в одиночестве.

Началась передача, я стал отвечать на вопросы ведущей, а в это время, тут же в студии, на экране телевизора стали показывать взрывы башен-близнецов в Нью-Йорке…

После этого я понял, что теперь надеяться на досрочное освобождение Эдуарда бессмысленно.

И вообще, если честно, после 11 сентября я готов был предположить самое худшее и о перспективах нашего дела, и о дальнейшей судьбе Лимонова.

Тем более что в тот период мы еще не были знакомы с материалами этого дела и совершенно не знали, что находится внутри нескольких десятков толстых папок, находящихся в кабинете у Шишкина.

А сам Шишкин воспрянул духом. После теракта в Нью-Йорке он похвалился мне, что, наверное, полетит туда в составе группы российских следователей для оказания помощи американцам в раскрытии этого преступления.

«Да уж, вы поможете!» — с иронией подумал я, но промолчал.

Спустя какое-то время (может быть, через месяц или больше) я поинтересовался у Шишкина, когда он улетает в Штаты и кто будет вести наше дело вместо него.

— Американцы от нашей помощи отказались, — злобно пробурчал он в ответ. — Ну, пусть попробуют, поищут. — На его узком бледном лице мелькнуло подобие улыбки. — Ничего они не найдут…

Я человек не верящий ни в какие всемирные заговоры, ни в наличие мирового правительства, ни в версию участия ЦРУ в терактах 11.09.01. Не хочется мне верить и в версию участия ФСБ во взрывах жилых домов в Москве в 1999 году. Но после слов майора ФСБ Шишкина и его злобной ухмылки я вдруг засомневался и готов был поверить даже в то, что к терактам в Нью-Йорке приложили руку наши славные чекисты.

Рукописи не крадут

В конце 2001 года Следственное управление ФСБ России, занимавшееся делом Лимонова с апреля, после сенсационного задержания Эдуарда и нескольких его товарищей на глухой таежной заимке в заснеженных Алтайских горах, приступило к выполнению требований статьи 217 УПК РФ, то есть к ознакомлению подсудимых и их защитников с материалами этого дела.

Так как дело получилось у них многотомное, то, чтобы тщательно изучить все собранные чекистами «доказательства вины» обвиняемых (показания многочисленных свидетелей, акты всевозможных экспертиз и прочее), требовалось значительное время.

Наши подзащитные знакомились с делом практически ежедневно.

Здание СУ ФСБ располагается на территории Лефортовской тюрьмы, и подследственных доставляют в кабинеты к следователям-чекистам по системе тюремных коридоров и закрытых переходов, что существенно облегчает работу следователей. Им не приходится ежедневно ездить в Лефортово, как это делают следователи СКР (тогда — прокуратуры) и МВД, а затем в порядке живой очереди (наравне с адвокатами) занимать кабинеты с мозаичными витражами на окнах.

Но мы, адвокаты, в силу занятости по другим делам и иным причинам, приезжали в СУ ФСБ знакомиться с материалами дела Лимонова не так часто — два-три раза в неделю, а то и реже.

У меня помимо дела Лимонова было много и иных дел, к тому же в январе следующего, 2002 года я планировал традиционно отправиться на месяц в отпуск в Таиланд. Поэтому и попросил одного своего коллегу, адвоката Юрия Иванова, помочь мне принять участие в защите Лимонова и заменять меня, по мере необходимости, на стадии ознакомления с материалами дела.

А знакомиться, повторяю, было с чем! Ведь только сейчас, на этой стадии, мы могли узнать, что накопали опера-чекисты против наших подзащитных за многие месяцы следствия, а также кто и что говорил из свидетелей. Кто из них струсил, смалодушничал и под угрозами оперов оговорил своих товарищей, кто держался на допросах стойко, а кто оказался откровенным провокатором.

Все люди — разные, а дело чекисты состряпали серьезное — «терроризм»!.. И их опера (мы потом убедились в этом в ходе судебного процесса) умеют и красиво врать, и убедительно запугивать, и избивать людей не хуже своих коллег из МВД! Некоторые из них даже не боялись вывозить ночами свидетелей на кладбище, как это было в Барнауле, ставить там на колени на краю выкопанных могил и стрелять… над головой жертв. Позже эти и другие факты грубого нарушения следствием законов послужили основанием для вынесения судом частного определения в адрес руководства ФСБ и Генеральной прокуратуры.

Согласитесь, такие испытания выдержит далеко не каждый опытный, взрослый человек, что уж говорить о совсем юных ребятах!

Поэтому я не буду называть имен тех обвиняемых и свидетелей, кто проявил тогда слабость. Да их, в принципе, было и не много. Но с удовольствием назову убежденного, можно сказать, прирожденного провокатора и стукача Артема Акопяна, на которого делали основную ставку как чекисты-оперативники, так и руководитель следственной группы СУ ФСБ Олег Шишкин. И, забегая вперед, скажу: просчитались! Суд не поверил ни единому слову самодовольного, уверенного в себе и в своих покровителях сексота и полностью отверг его показания!

Впрочем, сейчас речь не о них, а о выполнении защитниками и обвиняемыми требований статьи 217 УПК РФ и об адвокате Иванове, пришедшем мне в этом деле на помощь.

В одно из наших с ним посещений Следственного управления и случилось то, о чем я хочу рассказать.

В тот день, перед тем как зайти в СУ, я оставил свой старенький, видавший виды «мерседес» в автосервисе, расположенном недалеко от тюрьмы. Мастера-ремонтники должны были сменить в машине масло и что-то еще там проверить, а я пообещал им забрать машину ближе к вечеру, после работы.

Весь день мы (я, Лимонов и Иванов) не торопясь знакомились с материалами дела.

Как всегда, я принес Эдуарду несколько бутербродов с колбасой и сыром, бутылку минеральной воды и плитку шоколада «Аленка».

Пока Иванов вел с Шишкиным вялую беседу ни о чем, а Эдуард жевал бутерброды, я забрал у него пару толстых тетрадей с рукописью только что им завершенной «Книги воды» и большой рукописный текст открытого письма Путину.

Закончив работу, мы вышли с Ивановым на улицу, где уже смеркалось, и он предложил подвезти меня на своей недавно купленной машине (тоже мерсе) до автосервиса. Впрочем, вот так грубо мерсом назвать его машину было сложно: она была женского рода или даже неопределенного рода, выкрашенная в какой-то педерастический нежно-фиолетовый цвет. И невысокий, полноватый Иванов с круглым лицом в очках выглядел за рулем этой своей новой машины как типичный «чайник».

— Да ты оставь портфель, — сказал мне Иванов, когда я уже вышел из машины и хотел было с ним распрощаться. — А то вдруг твоя еще не готова. Посидим здесь, поговорим.

— Хорошо. — Я положил портфель к нему на переднее сиденье, захлопнул дверь и ушел. А когда выехал на своей машине через пять-семь минут на улицу, фиолетового «мерседеса» Иванова на месте не оказалось.

«Что за дела? — подумал я, сразу почувствовав что-то неладное. — Куда его черт понес?» Потом решил, что он мог поехать в аптеку.

Но Иванов отсутствовал недолго. Минут через пять, скрипя тормозами, фиолетовый «мерседес» подлетел ко мне. Я открыл дверь, намереваясь забрать свой портфель, но портфеля на сиденье в машине Иванова не было, а сам Иванов сидел красный как рак и не мог произнести ни слова.

— Где мой портфель? — не выдержал я, заглянув уже и на заднее сиденье. И только тут Иванов заговорил, выскочил из машины, и до меня дошло, что мой портфель у «чайника» Иванова… украли.

Да, как только я скрылся за дверью «Мерседес-центра», к машине Иванова слева подъехала грязная «девятка» «жигулей», водитель которой стал что-то спрашивать у нашего «чайника». И пока тот слушал вопрос да отвечал на него, кто-то потихоньку приоткрыл переднюю дверь фиолетового «мерседеса» и…

Короче, Иванов сообразил, что произошло, только тогда, когда «жигули» внезапно рванули от него на бешеной скорости.

В общем, классическая разводка воров-борсеточников.

— И куда ты сейчас ездил? — спросил я.

— За ними в погоню, — ответил толстенький Иванов, у которого давление явно начало зашкаливать.

Мне стало жаль его, хотя в первые секунды я готов был его прибить за проявленное ротозейство.

— Ты знаешь, что у меня было в портфеле? — снова спросил я.

— Копии материалов дела, — попытался отгадать он.

— Да. Но еще там у меня была ру-ко-пись книги Ли-мо-но-ва! Ты понимаешь, что это такое?! А еще мой паспорт с адресом прописки и ключи от квартиры… Поезжай немедленно в ближайшее отделение милиции, пиши там заявление, что у тебя из машины похитили портфель адвоката Беляка с личными документами, материалами уголовного дела и прочим, а я поеду скорее домой.

— А где тут милиция? — растерянно спросил совершенно раздавленный произошедшим пятидесятилетний адвокат.

— Ищи! — только и мог сказать ему я.

Конечно, дома у меня никаких воров не было. Лазать по домам — это не их профиль.

Поздно вечером Иванов мне позвонил и доложил, что заявление в милицию он подал и завтра они ждут меня для составления протокола опроса.

Это был четверг. Тяжелый четверг. Но предстояло еще как-то объясняться с Лимоновым. А это было еще тяжелее.

На следующий день, в пятницу, я поехал в милицию. Дело по заявлению Иванова поручили вести очень красивой сотруднице по фамилии, как сейчас помню, Ленская. «Это уже хороший знак», — подумал я, отвечая на вопросы дознавательницы и откровенно любуясь ее дивной красотой.

Ленская сразу призналась, что преступников вряд ли они найдут, что портфель с бумагами те, скорее всего, выбросят куда-нибудь на помойку, и паспорт тоже вряд ли вернут.

— Ворам были нужны деньги, а такие вещи их не интересуют. Хотя паспорт потом могут и подкинуть.

Выяснилось также, что для того, чтобы возбудить уголовное дело, требуется указать ценность похищенного. И она не должна быть менее пятисот долларов.

— Вы точно хотите, чтобы мы возбуждали дело? — мило улыбаясь, спросила меня супермодель в милицейской форме. — Вы же понимаете, что это будет очередной «глухарь»?

— Понимаю, — сказал я. — Но дело возбуждать надо! Иначе меня не поймут…

— А что с суммой?

— Сумму наберем, — заверил я. — Там у меня была ручка золотая. Она одна больше пятисот долларов стоит. Плюс сам портфель — итальянский. Но главное, среди вещей была рукопись книги писателя Эдуарда Лимонова. И эта рукопись бесценна! Именно так прошу в протоколе и отметить.

Так оно и было все ею отмечено.

В тот же день я пришел к Лимонову в Лефортово и рассказал, что случилось.

— Как же ты мог довериться Иванову?! — стал тут же возмущаться расстроенный пропажей своих рукописей Лимонов. — Зачем ты вообще садился в его машину?! Зачем оставил ему портфель?! Вот она — беспечность! А вдруг это опера за тобой следили? И как я теперь восстановлю рукопись? Если бы это были стихи, я бы вспомнил, но это же проза! Целая книга! Письмо Путину ладно — я могу восстановить, — у меня пометки, тезисы. Но книга!..

Как мог я пытался его успокоить. Даже показал копию своего протокола опроса, где было черным по белому напечатано: «Рукопись книги Эдуарда Лимонова «Книга воды» — бесценна».

Но впору было кому-то успокаивать и меня. В общем, перед выходными я принес Лимонову плохую весть…

А в субботу, встречаясь по другим своим делам с людьми… скажем так — известными в криминальных кругах, я поделился с ними своими неприятностями, рассказал, где и как это произошло, что находилось в портфеле.

— Это грузины, — уверенно сказали мне мои знакомые. Но найти их трудно — в Москве они действуют мелкими группами. И еще могут быть залетные.

В общем, никто мне ничего не мог даже обещать.

К Лимонову я не пошел ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду. Подумал, пусть он остынет, успокоится. И в ту же среду, после обеда, вдруг раздался телефонный звонок, и молодой мужской голос предложил мне подъехать к кинотеатру «Гавана».

— У нас есть к вам дело.

— Сейчас буду, — ответил радостно я, догадываясь, какое именно дело может быть у этого человека ко мне. — Я живу тут недалеко.

— Мы знаем, — многозначительно произнес голос в трубке. — Как приедете, включите в машине аварийку, я к вам подойду.

Через полчаса молодой русоволосый парень в черной кожаной куртке вручил мне мой портфель со всем содержимым. Паспорт, материалы уголовного дела, письмо Лимонова Путину и рукопись его книги были на месте! Не хватало только золотой ручки. Но я даже не успел спросить о ней, как незнакомец сам пояснил с легкой улыбкой:

— Они успели ручку скинуть.

«Ну и бог с ней!» — подумал я.

— Я что-то вам должен?

Парень пожал мне руку:

— Ничего.

На следующий день, в четверг, с утра пораньше я поехал сообщить хорошую новость Лимонову. Одна неделя, и столько событий!

— Ну, слава богу! — облегченно выдохнул Лимонов. — А я уже написал новый вариант письма Путину. Тогда передай этот, второй вариант, — он получше…

Железный человек!

Вскоре в одной из газет было опубликовано, а затем перепечатано и другими «Открытое письмо Эдуарда Лимонова президенту России В. В. Путину».

А изданная чуть позднее «Книга воды» получила премию Андрея Белого.

Так что рукописи не крадут!

Как весело встретить Новый год в Лефортово?

Если ты там сидишь, то никак. Самая строгая, самая чистая, самая малонаселенная тюрьма России — главная ее тюрьма.

Следователи и прокуроры мрачно шутят: «Право сидеть в Лефортово надо заслужить на свободе!»

Лефортовский замок — действительно одна из самых старых и знаменитых тюрем России. И Лимонов прав: это именно военная тюрьма — по режиму и самому ее духу. Все по уставу. Никаких вольностей. Никаких нарушений раз и навсегда установленного чекистами порядка. В общем, ничего того, что свойственно почти всем российским тюрьмам с их вечной грязью и вонью, переполненными камерами и завшивленными матрасами, активной ночной жизнью и тюремной почтой.

Даже теперь, когда следственный изолятор Лефортово перешел от ФСБ в ведение Минюста России и большинство прежних сотрудников уволились, «фирменную марку» там стараются держать.

С одной стороны, чистота, малонаселенность и пусть и строгий, но все-таки порядок в камерах — это, конечно, хорошо, но, с другой стороны, я не встречал ни одного зэка, который бы не хотел перебраться из Лефортово куда угодно — хоть в Бутырку, хоть в Матросскую Тишину, где и грязно, и большая скученность народа, но зато больше воздуха, то есть свободы. В Лефортово же можно просидеть целый год, но не увидишь и не встретишься ни с одним заключенным, кроме своих сокамерников. Да и тех, как правило, один-два…

Поэтому в Лефортовском замке нормально (по тюремным меркам) встретить Новый год практически невозможно.

Зная это, я захотел все же хоть как-то скрасить пребывание Эдуарда в этих стенах, воспользовавшись тем, что с конца 2001 года его почти каждый день водили в кабинеты Следственного управления ФСБ для ознакомления там с материалами уголовного дела.

Последний рабочий день, когда обвиняемых повели в СУ, выпал в тот год на 30 декабря. Хотя я уже и не помню: может быть, это майор Шишкин решил сделать 31-е выходным и для обвиняемых, и, в первую очередь, для себя самого и следователей, которые вынуждены были все время, пока обвиняемые читали тома дела, находиться в кабинетах вместе с ними.

«Ну, 30-е так 30-е», — подумал я, укладывая, как обычно, в портфель бутерброды для Лимонова и себя. Ради праздника к копченой колбасе и сыру был добавлен слабосоленый лосось, к шоколаду — печенье, а к воде — кока-кола.

Я знал, что Эдуард колу не любит, предпочитая ей простую воду, но ради Нового года, подумалось мне, ему придется потерпеть. Ведь в пол-литровой пластиковой бутылке из-под кока-колы была только половина этого напитка, а другую половину составлял шотландский виски.

Да, я признаю, что делать этого не следовало, что это не только непростительная глупость и мальчишество, но и грубое нарушение порядка, правил и всего прочего, за что я мог серьезно пострадать. И я, само собой разумеется, не хочу, чтобы кто-то повторял мои «подвиги». В общем, я раскаиваюсь, но что сделано, то сделано. Уж больно хотелось мне тогда хотя бы немного доставить радости Лимонову в предпраздничные дни его первого Нового года в заключении.

Когда я приехал в Лефортово, Эдуард уже более часа сидел в кабинете одного из следователей за отдельным столом и знакомился с делом. Он подробно читал каждый документ, после чего наиболее важные моменты из него переписывал в большую тетрадь.

К декабрю Эдуард уже прилично оброс и теперь в своей спортивной куртке, из-под которой выглядывала тельняшка, походил на типичного питерского художника-митька.

Я разделся и сел за соседний, слева от него, стол. Третий стол в кабинете, прямо напротив нас — у окна, занимал следователь.

Полистав один из томов дела, я предложил Лимонову перекусить. Следователь, как обычно, не возражал. Выложив на свой стол еду и поставив бутылки с водой и с колой, я предложил следователю присоединиться, но тот деликатно отказался, и мы с Лимоновым начали есть. При этом Эдуард продолжал просматривать документы.

Я предложил ему выпить колы, но он отказался.

Тогда я взял лист бумаги и размашисто написал на нем:

«Эдуард! Попроси у меня глотнуть колы. Я разрешу. С наступающим Новым годом!»

И положил лист на стол перед Лимоновым.

Прочитав написанное, Эдуард вопросительно взглянул на меня, я кивнул ему, и тогда он произнес:

— Сергей! Ты не дашь мне глотнуть колы? Что-то и впрямь захотелось.

— Бери, конечно, — как можно более равнодушным тоном сказал я и тут же свернул пластмассовую крышку с холодной бутылки.

Лимонов взял бутылку, сделал глоток и улыбнулся.

Двести пятьдесят граммов виски для человека, который восемь месяцев не пил ни капли спиртного, наверное, чересчур много. Но я понял это слишком поздно, когда Лимонов чуть ли не залпом опустошил всю бутылку, после чего уже более энергично пошли в ход бутерброды и все остальное.

Через несколько минут алкоголь развязал Лимонову язык, и его, что называется, понесло. Он начал что-то весело вспоминать, стал рассказывать о Париже. К нашему оживленному разговору подключился следователь, и к изучению материалов дела мы уже не вернулись.

В кабинете стоял устойчивый запах спиртного, Лимонов продолжал что-то говорить, а я гадал: успеет или не успеет он хоть немного протрезветь до того, как за ним придет конвой?

Пусть говорит, решил я. Чем больше будет разговаривать, тем скорее придет в себя, так как разговор концентрирует его внимание и не дает расслабиться. Иначе — пипец.

Я смотрел на следователя, но тот вроде бы ничего не замечал. Или делал вид, что ничего не замечает. Я допускаю это, потому что среди членов следственной группы было несколько вполне приличных людей.

Выйдя в туалет, я тщательно промыл там бутылку из-под кока-колы, но запах виски в ней все равно оставался. По крайней мере, мне так казалось.

В итоге я просидел с Лимоновым максимально возможное время.

— На ужин вам опаздывать нельзя, — сказал следователь, вызывая конвой.

Когда конвоир пришел за Лимоновым, тот был уже в полном порядке.

— С наступающим! — поздравили мы с Эдуардом друг друга перед тем, как его увели. — С Новым годом!

Трагикомедия

— В этом году скучать вам не придется, — съязвил майор Шишкин, когда мы с Лимоновым вновь встретились у него в кабинете после новогодних праздников.

Да, 2002 год обещал быть интересным: завершалось предварительное расследование, а там не за горами был и сам суд.

Ощущение того, что на нас надвигается снежная лавина, не покидало меня ни на минуту, когда я начинал думать о предстоящем судебном процессе.

Но когда ждешь чего-то неминуемого и ужасного, как больной ждет смерти, то, как ни странно (а может быть, наоборот — естественно!), хочется жить, хочется новых ощущений, радости и даже веселья. Безрассудство приходит к человеку чаще всего именно в такие моменты жизни.

В конце января, как я уже упоминал, я собрался поехать отдохнуть в свой любимый Таиланд, куда езжу почти ежегодно вот уже лет двадцать. Но в тот год я решил оторваться по полной: из Таиланда планировал слетать на несколько дней в Гонконг, потом — в Сингапур и снова вернуться в Таиланд. Вся поездка должна была занять чуть больше месяца. Лимонова я предупредил об отпуске заранее (он знал о моем помешательстве на Таиланде и других странах Юго-Восточной Азии), а в Следственном управлении ФСБ России меня должен был подменить адвокат Иванов.

Но впереди еще были две недели скучной работы в СУ и жизни в холодной, заснеженной Москве.

Бородатого, длинноволосого Лимонова приводили в СУ в черном овчинном тулупе, том самом, в котором он был год назад на Алтае. В кабинете следователя Лимонов снимал тулуп не сразу, а иногда вообще оставался сидеть в нем.

Он вынимал из потертого полиэтиленового пакета большую толстую тетрадь в клеточку, пару шариковых авторучек, брал у следователя очередной том дела и, сев за стол, часами аккуратно, педантично выписывал из него в свою тетрадь все самое важное.

В том, как серьезно и ответственно подходил он к выполнению этой работы, и был весь Лимонов! Именно так он и работал всю свою жизнь, именно так он и относился всегда к тому, чем ему приходилось в этой жизни заниматься.

Если кто-то хочет понять Лимонова, хочет разобраться в причинах того, как и почему харьковскому рабочему пареньку из семьи военного Эдуарду Савенко удалось стать одним из самых известных в мире современных русских писателей и политиков Эдуардом Лимоновым, просто представьте себе ту картину, которую я только что описал.

И не забывайте, что это тюрьма! Что человеку уже предъявлено обвинение в совершении таких преступлений, за которые полагается наказание вплоть до пожизненного заключения!..

А работа, которой занимался Лимонов в тот момент, была откровенно нудной, тяжелой, но важной и необходимой для дальнейшей успешной защиты в суде, чего, к сожалению, не понимают не только многие обвиняемые (особенно наши олигархи и полуолигархи, привыкшие, чтобы кто-то за них все делал и желательно — под ключ!), но и некоторые защитники. Адвокаты ведь тоже бывают разные: хорошие, плохие и — прокуроры. Последние вообще не верят в закон, а верят лишь в связи, деньги и в телефонное право.

Но если говорить о Лимонове именно в тот, самый драматический, период его жизни, то можно сказать, что он был образцовым подзащитным.

Эдуард доверился мне, своему защитнику, моему опыту и знаниям, и делал все, что от него требовалось, всегда абсолютно точно и своевременно. Не надо давать никаких показаний? Значит, никаких показаний не будет! Необходимо заявить ходатайство? Заявлю!

Он не метался в сомнениях из стороны в сторону и никогда не был равнодушен к тому, чем занимался я, разрабатывая общую позицию для всей защиты. Он был в курсе всех моих идей и планов по делу.

При этом Лимонов и на следствии, и в суде всегда оставался невероятно хладнокровен, внешне очень спокоен и постоянно излучал оптимизм, вселяя его в души своих товарищей по несчастью. И даже порой успокаивал и поддерживал меня. А у меня, как у человека хорошо понимавшего, что реально грозило Лимонову, причин для переживаний было, повторяю, предостаточно…

Но наша жизнь — это все-таки не драма. Человеческая жизнь более похожа на трагикомедию.

Я уже писал, что среди следователей, занимавшихся делом Лимонова, были люди, которые относились с явной антипатией к своему руководителю — майору Шишкину и, наоборот, возможно просто из чувства внутреннего протеста, с симпатией, хотя и тщательно скрываемой, к Лимонову.

Среди таких людей был и один офицер, прикомандированный в следственную группу из дальнего региона.

И вот как-то раз, в период многочисленных новогодних праздников, у него, что называется, не задался день.

Шишкина, как я понял, в управлении не было, и следователь с утра, не опасаясь прихода начальства, позволил себе поправить здоровье и поднять настроение бутылочкой «Очаковского» пивка. Правда, та бутылочка, как потом выяснилось, была двухлитровой пластиковой бутылью. И стояла она у его ног, под столом, куда он периодически наклонялся и откуда каждый раз раздавалось характерное бульканье.

После двух-трех стаканов следователь воспрянул духом и принялся, шумно отдуваясь, листать газеты. После еще пары стаканов он взялся за телефон и начал кому-то названивать.

Мы с Лимоновым сидели каждый за своим столом и делали вид, что ничего не замечаем.

Оживавший на наших глазах чекист снова и снова прикладывался к своей спасительной бутыли, а потом вдруг предложил выпить и мне.

Я не большой любитель пива, тем более такой дешевой бурды, но из деликатности не отказался. Офицер достал, наконец, бутыль из-под стола и разлил пиво в два стакана. Мы пригубили.

Эдуард старался на нас не смотреть, всем своим видом показывая, что полностью погружен в работу.

Я встретился взглядом со следователем и кивнул в сторону Лимонова. Следователь молча прошел к двери, запер ее на ключ, вернулся назад и, не произнеся ни слова, налил пива в третий стакан…

А вскоре подошло время обеда. Я разложил на столе всю еду, что принес с собой, и мы славно перекусили втроем.

Дальше, за разговорами, байками и шутками, время до конца рабочего дня пролетело совсем незаметно. Но это было только начало.

Через несколько дней, когда нас с Лимоновым снова опекал тот же следователь (а опекуны и кабинеты у нас периодически менялись) и я вновь пришел без адвоката Иванова, все повторилось, как в предыдущий раз. Только теперь мы пили пиво все вместе с самого начала.

Когда же до моего ухода в отпуск оставался день или два, а мы опять соображали на троих, я рискнул попросить нашего опекуна позаботиться в мое отсутствие о Лимонове:

— Ну, хлеба, там, ему купить, колбаски немного или молока… Я даже готов денег оставить, если что, или потом отдам.

— Не волнуйтесь, голодать не будет, — заверил меня следователь…

Вернувшись из отпуска, бронзовый, как статуя Будды, я сразу же поехал в Лефортово.

И когда вошел в кабинет следователя, где уже находился Лимонов вместе с нашим добрым опекуном, они оба встретили меня радостными возгласами. При этом запах там стоял такой, словно я попал не в Следственное управление ФСБ России, а на винокурню!

— Ну, как вы тут? — спросил я, обращаясь сразу к ним обоим.

— Во! — показал Лимонов поднятый вверх большой палец правой руки. А следователь бросился помогать мне снимать пальто.

Тут же в кабинете сидел и адвокат Иванов. Он протирал тряпочкой запотевшие стекла очков и растерянно улыбался.

Большая Медведица

Выступая ровно десять лет назад на праздничном вечере в Центральном доме литераторов в честь 60-летия Лимонова, организованном Александром Прохановым, лидер ЛДПР Владимир Жириновский назвал юбиляра современным Лениным, а Проханова, соответственно, Плехановым наших дней. В зрительном зале тогда не было свободных мест, а на сцене не хватало стульев для «почетных гостей».

А в это время сам юбиляр сидел в полутьме камеры спецкорпуса для особо опасных преступников Саратовской тюрьмы в ожидании приговора суда.

Уже закончилось многомесячное судебное следствие по его делу, были допрошены все свидетели и дали показания подсудимые, уже завершились прения сторон (где гособвинители просили суд признать Лимонова виновным по всем пунктам обвинения и назначить ему наказание в виде 14 лет лишения свободы в колонии строгого режима, а тезисы моей защитительной речи (из-за большого объема обвинения) заняли целый 500-страничный том, и длилась эта речь ровно три дня).

А еще юбиляр уже успел овдоветь: 3 февраля 2003 года (как раз в день начала выступлений стороны защиты в прениях) пришло сообщение о внезапной смерти накануне его жены — певицы и писательницы Натальи Медведевой.

Наташа знала, какое наказание запросили для ее мужа в последний день января прокуроры, но умерла, так и не узнав, сколько же в итоге дал ему суд…

Поздней осенью 2001 года, когда Лимонов еще находился в Лефортово, он попросил меня организовать ему свидание с Натальей. Так как она официально числилась его женой, следствие, после некоторого раздумья, такое свидание им разрешило.

А Лимонову нужно было встретиться с Медведевой, чтобы обсудить ряд вопросов, от которых могла зависеть его дальнейшая судьба. В частности, вопрос оформления Наташей письменного согласия на регистрацию (прописку) Лимонова по месту жительства ее матери в Санкт-Петербурге, там же, где была зарегистрирована и она сама после возвращения из Парижа.

Не имея собственного жилья и даже временной регистрации в Москве, Лимонов значился в документах следствия как человек без определенного места жительства. В такой ситуации невозможно было и надеяться на изменение ему в дальнейшем меры пресечения на подписку о невыезде или на получение условно-досрочного освобождения после суда. Не говоря уж о том, что само слово «бомж» характеризует у нас человека не с положительной стороны. Тем более — в суде, которого, после событий 11 сентября, «террористу» Лимонову избежать уже никак не удалось бы, при всем его и моем желании.

В назначенный день и час я заехал за Наташей, жившей вместе с музыкантом из группы «Коррозия металла» Сергеем Высокосовым (известным как Боров) в старом, жутко обшарпанном доме рядом с Казанским вокзалом. Она и вышла вместе с Боровом из подъезда этого дома вся в черном, высокая, худая и напряженная. Вместе они и поехали со мной в Лефортово.

Я думаю, поездка Борова в Лефортово не являлась его инициативой. Он за все время, что мы были в пути, а потом провели с ним вдвоем, пока Медведева встречалась с Лимоновым, ни разу не сказал ничего плохого об Эдуарде, и вообще старался о нем не говорить. Но в целом у меня сложилось впечатление, что Боров, который в тот момент, по его словам, «твердо завязал» с наркотиками и алкоголем, откровенно сочувствует Лимонову. По крайней мере, сочувствует ему как узнику, как человеку, который испытывает определенные трудности и страдает, пусть даже эти его страдания совершенно иного плана, нежели знакомые Борову мучения наркомана.

Наверное, не менее двух часов мы проторчали с Боровом на холоде около входа в изолятор, ожидая Медведеву, и значительную часть этого времени Сергей говорил на различные философские и прочие отвлеченные темы, рассказывал о себе, о музыке, но ни слова о Наташе.

А она и по дороге в Лефортово, и назад, на Комсомольскую площадь, возбужденно говорила только о Лимонове: ругала его, смеялась своим неподражаемым смехом, вспоминала какие-то моменты их совместной жизни, смеялась и снова ругала…

«Эдик сошел с ума!..»

«Он доигрался!..»

«Эдик сошел с ума!..»

Да, своим арестом, как я понял, Лимонов явно превзошел в ее глазах самого себя. Для нее это было нечто! Мне кажется, что, получи Лимонов Нобелевскую премию по литературе, это бы не так поразило Наташу, как его арест, заточение в Лефортово, ФСБ, обвинение в терроризме… И уж конечно, это было круче любых рок-групп, телевизионных эфиров, «Рождественских встреч» с Пугачевой, а также куда серьезнее и драматичнее всяких там лирических стишков, скандальных романов и раздирающих душу песен.

По крайней мере, именно об этом я думал, пока гнал свой мерс по вечерней сырой Москве и слушал возбужденный монолог Натальи, сидящей справа от меня.

Затем она много раз мне звонила, мы беседовали, и она была уже более сдержанна и спокойна. Однажды мы пересеклись с Медведевой случайно на концерте группы «ДК», и Наталья сказала, что ей понравился мой альбом «Эротические галлюцинации». Она даже хотела привлечь моих питерских музыкантов и саундпродюсера Петра Струкова к работе над своим новым альбомом. А спустя некоторое время Наталья передала заявление, в котором говорилось о ее готовности (и согласии матери) прописать в их питерскую квартиру «своего мужа — Савенко Эдуарда Вениаминовича».

Но потом, после моего отъезда на целых семь месяцев в Саратов (вслед за этапированным туда Лимоновым), наша связь с Медведевой прервалась.

И только после выхода в свет книги Лимонова «В плену у мертвецов» Наталья неожиданно мне позвонила, обрушив очередную порцию брани в адрес Эдуарда.

В той книге Лимонов подробно рассказал о своем свидании с Медведевой в Лефортовской тюрьме, описав эту сцену и саму Наталью очень реалистично и жестко.

«… Я увидел ее голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому назад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из той этой головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. Она не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста 24 лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале Музея имени Пушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то, если бы я был добрый человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разумеется, но, возвратившись в камеру, написать что-нибудь вроде баллады Франсуа Вийона «Дамы былых времен». Это если по-нормальному. Но так как я государственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная личность, припомнив сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадством подумал: «Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомодели похожа на суховатую палку. Твои глаза — один меньше другого — они как два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки…»

Это было не единственное место в книге, отчего Наталья так завелась.

Да, на сей раз в ее словах и в ее голосе слышались только обида и злость. И если честно, Наташа была совершенно пьяна.

Она обвиняла Лимонова во всех смертных грехах и разве что не проклинала его. Она обещала, что «Боров с ним разберется» (каким образом Боров мог разобраться с человеком, сидящим за решеткой, Медведева не уточнила; но не думаю, что она хотела, чтобы Боров и сам оказался в «третьяке» Саратовского централа ради мести за оскорбленную честь своей любовницы). Она ругала и меня за то, что я взялся защищать Лимонова и «ношусь с ним, как будто он мне сват или брат».

— Он там что — вообще обнаглел?… Нах… мне его книжки!.. Пусть себя описывает… — басила она в трубку, растягивая слова. — Передай ему все, что я о нем думаю!..

Это продолжалось долго. Очень долго. А вести подобные разговоры с пьяной женщиной да еще на ночь глядя — занятие, согласитесь, малоприятное.

И только пообещав Наташе, что я обязательно передам Лимонову все ею сказанное слово в слово, мне кое-как удалось ее успокоить.

Я, конечно, рассказал Лимонову об этом своем разговоре с Медведевой, но слово в слово его не передавал — у Лимонова в тот момент и без того было много переживаний.

Может, сейчас эти записки хоть в какой-то степени смягчат мою вину перед Наташей?…

А всего через четыре с половиной месяца после ее смерти и четыре месяца после торжественного празднования 60-летия Лимонова он вышел на свободу.

Ходатайство о его условно-досрочном освобождении подписали сразу несколько депутатов Государственной думы, включая и Жириновского.

То было жаркое лето 2003 года, когда такое «вольнодумство» в России еще допускалось, хотя она уже и была путинской.

Но пройдет год-два, и все изменится: чекисты расправят плечи и задерут головы; депутаты начнут бояться кремлевской тени; прокуроры — собственной (для этого и был создан Следственный комитет России); последние независимые телеканалы прекратят свое существование; суды, обласканные властью и не боящиеся гласности (которой попросту не станет), прекратят выносить оправдательные приговоры по политическим делам (да и по другим, на всякий случай, тоже); «права человека» станут пустыми словами (и почти такими же ругательными, как «демократ» и «либерал»); свобода слова уйдет в «подполье» Интернета; а уж про «Коррозию металла» или Борова в «приличном обществе» и говорить будет неудобно — «анахронизм».

Может быть, Наталья Медведева все это предчувствовала?…

Режиссер Лиля Вьюгина несколько лет назад сняла для телевидения документальный фильм о Наталье Медведевой. Но из-за Лимонова, которого невозможно было обойти в фильме стороной, его не решился показать ни один российский телеканал. Фильм назывался очень красиво и точно: «Большая Медведица».

Думаю, Лиля простит меня, если я так и озаглавлю этот свой рассказ, — лучшего названия для него не придумать.

Освобождение

13 июня 2003 года я получил письмо от Лимонова из колонии, датированное им 30 мая.

На маленьком тетрадном листке, поверх рукописного текста, стоял синий штамп, подтверждающий, что данное письмо было подвергнуто цензурной проверке оперативной службой лагеря.

«Сарат. обл. г. Энгельс. Учр. УШ382/13» — значилось на оттиске синего штампа.

А в письме, помимо нескольких личных просьб, Лимонов сообщал мне следующее:

«…28-го здесь в колонии меня посетили представитель (советник) президента по помилованию Приставкин, и с ним Ландо и другие лица. Приставкин звучал очень уважающе, сказал, что «мне стыдно, я при галстуке, а вы в робе». Жали руки и сказали, что сделают все для досрочного освобождения… 29 мая я был вызван на административную комиссию по УДО. Мне сказали, что решение переносится на следующую комиссию… Здоровье, самочувствие и настроение: все в порядке. Много воздуха. Лицо и руки загорели… Обнимаю…»

Мне было понятно, что все эти подробности последних майских дней, при всей их важности, Лимонов, уже превратившийся в опытного зэка, написал в большей степени для лагерного начальства, чем для меня.

Позже, в 2005 году, в своей книге «Торжество метафизики» он подробно опишет и посещение колонии «патрицием» Приставкиным, и все перипетии, связанные с его условно-досрочным освобождением, и свои взаимоотношения с «хозяином» зоны и его подчиненными.

Могу лишь пояснить относительно упомянутого Лимоновым Ландо.

Я хорошо и давно знал этого человека. В тот момент, о котором идет речь, Александр Ландо занимал должность уполномоченного по правам человека при администрации Саратовской области. Экстравагантный губернатор области Дмитрий Аяцков любил людей тоже экстравагантных. Ведь до этого Ландо был простым преподавателем административного права в Саратовском юридическом институте, но прославился в 90-х годах призывами легализовать проституцию и начать этот процесс с родного города.

(Вообще, вероятно, желание быть первыми в вопросах секса свойственно саратовцам. После Октябрьской революции 1917 года, как известно, именно в Саратове местный Совет рабочих и крестьянских депутатов первым принял решение об обобществлении женщин. Тысячи горожан бросились тогда бежать из Саратова на юг к белым, увозя с собой своих жен и дочерей. И вот после очередного развала страны в 1991 году именно из Саратова прозвучал первый призыв к легализации проституции!)

Слухи о возможном открытии в Саратове первых публичных домов всколыхнули общественность всей страны: Ландо ругали и поддерживали, обливали грязью и осыпали лепестками роз, предавали анафеме и возносили до небес! А Аяцков взял да и назначил его главным по правам человека в области.

А вообще-то Ландо был неплохим мужиком. И помощница у него была — высший класс: очаровательная огненно-рыжая Жанна!..

Но вернемся к письму Лимонова. Оно шло ко мне две недели — слишком долго. И я понял, что необходимо снова срочно отправляться в Энгельс.

После этого был еще один суд, который проходил прямо в колонии и где непосредственно решался вопрос об условно-досрочном освобождении Лимонова, о чем он также рассказал в своей книжке, и у меня нет желания это повторять, хотя, безусловно, некоторые вещи я видел и воспринимал несколько иначе, чем Эдуард.

А в пятницу вечером, 27 июня, мы вместе с писателем и журналистом (а тогда еще и телеведущим) Дмитрием Быковым выехали скорым поездом Москва-Саратов встречать Лимонова. Судебное решение о его условно-досрочном освобождении должно было вступить в силу на следующий день.

Но, приехав в Саратов, мы узнали, что по субботам, согласно инструкции ГУИН (тогда Главное управление исполнения наказаний), осужденных не освобождают. А значит, Лимонова могли выпустить из лагеря теперь только в понедельник.

Саратов летом — курорт, чем мы и не преминули с Быковым воспользоваться.

Собираясь в эту поездку и зная, какая нестерпимая жара стоит летом в Саратове, я не захотел облачаться в костюм. Я надел кроссовки, тертые джинсы (правда, джинсы от-кутюр) и морковного цвета рубашку с короткими рукавами фирмы Guess. В таком виде я и прибыл в Саратов, к удивлению встречавших нас на вокзале местных адвокатов и журналистов. Видимо, общее впечатление от моего несерьезного, прямо скажем, раздолбайского вида в такой ответственный момент еще усиливали и татуировки, упрямо вылезавшие наружу из-под рукавов рубашки.

Дима Быков тоже был одет под стать мне — в шорты, футболку и, традиционную для него, «репортерскую» жилетку.

В понедельник, 30 июня 2003 года, около 11 часов Лимонов вышел через проходную учреждения УШ382/13 на свободу под аплодисменты и приветственные выкрики встречавших его людей.

Перед этим я поднялся на второй этаж административного корпуса лагеря к его начальнику, который встретил меня как старого приятеля и пообещал, что они не будут затягивать процедуру освобождения Лимонова. В свою очередь он попросил, чтобы я объяснил людям, толпившимся с раннего утра у лагерных ворот с телекамерами, фотоаппаратами и бутылками шампанского, что устраивать здесь митинг или пикник не следует.

И все-таки бутылки с шумом были откупорены и шампанское под радостные возгласы выпито прямо под окнами хозяина зоны.

Лимонов, с коричневым от загара лицом, коротко стриженный и гладко выбритый, в черном пиджаке и черной рубашке, ответив на несколько вопросов журналистов, поблагодарил за поздравления и поддержку всех присутствующих.

Минут через пятнадцать мы сели с ним и с Анатолием Тишиным (тогда руководителем московской организации НБП и вторым человеком в партии) в машину, которой управлял местный адвокат Андрей Мишин, и поехали на Волгу купаться.

Да, еще сидя в Саратовской тюрьме после приговора, Эдуард сказал мне, что мечтает сразу же после освобождения смыть с себя в Волге всю грязь и тяжесть тюремной жизни. И вот, эта мечта сбылась!..

Несколько машин с журналистами попытались было следовать за нами, но нам удалось от них оторваться.

На берегу Волги, куда привез нас Мишин, мы с Лимоновым разделись и пошли купаться. Тут же, на берегу Волги, мы с ним распили на двоих бутылку Hennessy, которую заранее приготовил предусмотрительный Андрей.

И разумеется, мы опьянели. Но светило солнце, у наших ног плескалась прохладная волжская вода, мы сидели на теплом песке, смотрели на видневшийся за рекой Саратов, и нам было хо-ро-шо!..

Приехав в Саратов, мы, прежде чем пойти в издательский дом на запланированную там пресс-конференцию, погуляли еще немного по центру города, где, как оказалось, нас никто не ожидал увидеть, хорошенько проветрились, постояли у памятника Николаю Чернышевскому, зашли в здание консерватории — в туалет (другого места, более подходящего для этого, мы почему-то не нашли) и уже на пресс-конференции встретились с Быковым и остальными нашими друзьями. ...