Дж. Бейли, С. Кондрашев, Д. Мерфи Поле битвы Берлин: ЦРУ против КГБ в «холодной войне» 

Предисловие

Эта книга рассказывает о борьбе двух разведок за Берлин и Германию во времена «холодной войны». С одной стороны — советский КГБ, в высшей степени эффективная служба разведки и контрразведки, появившаяся на свет во времена Октябрьской революции и ослабленная в сталинскую эпоху и в войне с нацистской Германией. Многочисленные победы КГБ редко бывали оценены по достоинству лидерами страны, ослепленными своей идеологией и предвзятым пониманием положения вещей в мире.

ЦРУ появилось позже, как первая американская служба разведки, рассчитанная на работу в мирное время. ЦРУ возникло на базе Управления стратегических служб, в обязанности которого входило действовать во время войны, и впервые соединило оперативный состав и самостоятельных аналитиков. Своим оптимизмом, смешанным с наивностью и яростным желанием бурной деятельности, ЦРУ во многом отражает американский характер — во всяком случае так было во времена его становления в Берлине после окончания войны и до возведения стены.

Собирая материал для книги и в процессе написания ее, авторы столкнулись с некоторыми концептуальными и техническими трудностями. Если для работы над книгой объединяются три человека с общими симпатиями и антипатиями, можно считать, что им достался билет в ад. Авторы же этой книги единомыслием не отличались. И это естественно. Дэвид Э. Мерфи возглавлял Берлинскую базу ЦРУ в критические периоды «холодной войны». Вышедший в отставку генерал-лейтенант Сергей Александрович Кондрашев был одним из ведущих экспертов по Германии в КГБ. Джордж Бейли, — в прошлом директор «Радио Свобода». Теперь он живет в Мюнхене и пишет о российско-германских отношениях. Бейли частенько выступал в качестве буфера между двумя бывшими противниками.

Дело даже не в том, что Мерфи и Кондрашев разные сами по себе, что у каждого свой опыт работы и личной жизни. Главное — они принесли с собой взгляды и убеждения, сформированные десятилетиями. Оба в целом понимали друг друга, но это не касалось нюансов и деталей. Они даже использовали разную терминологию. То, что Бейли и Мерфи называли Восточным Берлином, или советским сектором, для Кондрашева было Демократическим Берлином. Не менее важно и то, что оба совершенно по-разному смотрели на содержание книги, акценты и выводы. К тому же у обоих была разная возможность подтвердить свою точку зрения, так как это зависело от работы архивов, а также от желания и возможности ветеранов дать интервью.

Тем не менее, благодаря столь необычному сотрудничеству, эта книга — уникальный вклад в литературу о разведке периода «холодной войны». Ведь в этот период (и некоторое время спустя) специальной литературы появлялось много, но в основном это были работы бывших офицеров КГБ, живущих на Западе, иногда приглашавших в соавторы западных писателей. (Примером этого может служить книга «КГБ: взгляд изнутри» Кристофера Эндрю и Олега Гордиевского.) И наоборот, мемуары Кима Филби и Джорджа Блейка были написаны, когда они оба жили в Советском Союзе. За ними последовали получившие одобрение Службы внешней разведки аккуратно выверенные издания бывших офицеров КГБ высшего звена.

Сотрудничество с Кондрашевым, который находится в добрых отношениях со своими бывшими коллегами и живет в Москве, было совсем другим. Впервые после эпохи «холодной войны» бывшие офицеры ЦРУ и КГБ соединили свои усилия, в результате чего появилось на свет издание, в котором отразилось, насколько разными были их страны. Однако самым трудным было выработать тот единый подход, без чего книга не появилась бы на свет.

Поначалу Бейли и Мерфи видели в будущей книге историю деятельности ЦРУ и КГБ в Берлине в период после окончания войны и до появления Берлинской стены. С помощью архивных материалов и личных воспоминаний сотрудников обеих разведок они хотели проследить становление и укрепление берлинских отделов в ЦРУ и КГБ и описать операции, нашедшие свое отражение в многочисленных докладах и донесениях непосредственных участников. Короче говоря, их интересовало, как эти службы относились к драматическим событиям «холодной войны», например, к блокаде Берлина. Бейли и Мерфи знали, что, хотя на Западе написано очень много о роли ЦРУ в «холодной войне», о деятельности КГБ в Берлине известно ничтожно мало. Соединив архивные материалы Службы внешней разведки с тем, что Мерфи мог получить в ЦРУ, они надеялись создать разумно сбалансированное описание происходившего в Берлине.

С другой стороны, Кондрашев желал сфокусировать внимание на усилиях КГБ в области политической разведки для поддержания влияния Советского Союза в послевоенной Германии. Тем не менее он всегда стремился к мирному разрешению конфликтов в отношении стратегии и тактики. Результатом явилось, как нам хотелось бы думать, максимальное сближение двух точек зрения. Полезный обмен мнениями очевиден в спорах по поводу того, как повлияли блокада Берлина и результаты корейской войны на роль Германии в защите Европы.

У Кондрашева не было проблем в получении доступа ко многим архивам, однако некоторые документы остались ненайденными. Он обнаружил, что какие-то отчеты и доклады по Берлину не подлежали хранению, так как, по-видимому, это считалось политически рискованным. И признал, что для КГБ было обычной практикой скрывать информацию, которая противоречила официальной политике и линии партии. Однако, для равновесия, удалось отыскать много до тех пор неизвестных документов и сделать фотокопии с семидесяти пяти документов целиком и двухсот пятидесяти — частично. К сожалению, не все документы можно было копировать полностью по чисто техническим причинам (некоторые документы были сшиты намертво в делах) или из-за длительного времени, требовавшемся СВР для рассекречивания материалов. Разрешение на пользование архивными документами выдавалось отделом по связям с общественностью и пресс-бюро.

Материалы Кондрашева сопоставлялись с открытой информацией, воспоминаниями Мерфи и его коллег из ЦРУ и, в конце концов, с документами ЦРУ. Эти документы касались возникновения, структуры, операций и сотрудников Берлинского отдела ЦРУ, начиная с его основания Алленом Даллесом летом 1945 года. Чтобы получить допуск к архиву, Мерфи пришлось вновь доказывать свое право на допуск к секретной информации и пройти тест на детекторе лжи. Все документы ЦРУ, приведенные в книге, были проверены на предмет секретности и разрешены к публикации соответствующим отделом ЦРУ. Копии документов могут быть предоставлены.

Такая книга, как эта, отражающая взгляды советских и американских разведчиков, которые реально участвовали во многих событиях, наверное, пишется один раз — когда она выйдет в свет, нам всем будет далеко за семьдесят. Не последнюю роль здесь играло профессиональное честолюбие — мы хотели предоставить читателям неизвестные свидетельства того, что каждая из сторон знала в то время, и, может быть, дать почувствовать, каково было тогдашним врагам встречаться лицом к лицу. Мы надеемся, что «Поле битвы Берлин» станет уникальным вкладом в документальную литературу о послевоенном противостоянии Востока и Запада.

Дэвид Мерфи признателен за поддержку Дэвиду Грайзу, бывшему директору Центра научных исследований ЦРУ, его преемнику Брайану Лэтеллу; Джону Перейра и Джеймсу Ханрахану из Центра исторических исследований, бывшему главному историку ЦРУ Кенету Макдональду и его преемнику Кэю Оливеру, а также его сотрудникам, Биллу Макнэйру и его замечательным помощникам; Джону Хедли, руководителю Отдела публикаций ЦРУ. Особая благодарность Полу Редмонду, заместителю директора отдела контрразведки, за помощь на стадии подготовки книги, Дэвиду Ханту, бывшему специальному советнику директора ЦРУ по контрразведке, и Джин Вертефейль из Центра контрразведки, которая нашла время для чтения ключевых глав книги. Отдел публикаций ЦРУ не имел возражений насчет издания книги, но в его отчете не содержится официального разрешения на получение информации, не подтверждается ее достоверность или правильность взглядов авторов.

Мерфи также приносит благодарность бывшим сотрудникам ЦРУ, своим коллегам, которых слишком много, чтобы перечислять всех поименно, ибо без их воспоминаний и советов эта книга никогда не была бы написана. Это в первую очередь относится к Уильяму Грейву, преемнику Мерфи в Берлине, который до самой своей смерти в декабре 1996 года находил в себе силы помогать автору. И наконец, Мерфи выражает искреннюю благодарность своей жене Стар за ее любовь, терпение и поддержку.

Сергей Александрович Кондрашев выражет благодарность генерал-майору Юрию Кобаладзе, директору пресс-службы КГБ, за помощь и поддержку, а также консультанту пресс-службы полковнику Владимиру Николаевичу Карпову за помощь в рассекречивании документов. Кондрашев выражает признательность генерал-майору Александру Белозерову, директору архива СВР КГБ, за советы и помощь в изысканиях, полковникам Вячеславу Мазурову и Дмитрию Воробьеву за помощь в работе в архиве. Все авторы присоединяются к Кондрашеву в выражении благодарности его жене Розе за ее доброту и гостеприимство.

Джордж Бейли приносит благодарность сотрудникам архива Издательства Акселя Шпрингера, в первую очередь Вере Трапп, а также Мстиславу (Славе) Трушновичу и Евгению Редлиху из организации русских солидаристов (НТС) за предоставленную информацию, в частности, о похищении и убийстве в Берлине в апреле 1954 года А.Р.Трушновича, отца Славы, и Клаусу Шютцу, бывшему бургомистру Берлина, за его замечательное интервью. Не меньшей благодарности заслуживают Генрик Бонд-Генриксен, датский журналист и спаситель Отто Йона, а также Хайнц Фелфе, который с готовностью отвечал на самые сложные вопросы. Особую благодарность Бейли выражает своей жене Беате как за активную помощь в архивных изысканиях в Берлине, так и за понимание и добрый юмор.

Поддержка Москвы была жизненно важной. Мы выражаем благодарность нашим друзьям Сергею Карповичу, Геннадию Иноземцеву и его семье за неизменное гостеприимство, а также Дэниэлю Дж.Малвенне за мудрые советы и постоянную помощь.

ОСНОВНЫЕ УЧАСТНИКИ:

Американские

Грейвер, Уильям. Заменил Дэвида Мерфи на посту шефа БОБ в августе 1961 года.

Донован, Уильям Джозеф. Глава Управления стратегических служб во время Второй мировой войны. Установил связь с НКГБ в декабре 1943 года.

Даллес, Аллен. Первый директор Управления стратегических служб в Берлине. Директор ЦРУ в 1953—1961 годах.

Дюранд, Дана. Шеф Берлинской базы (БОБ) в период ее перехода в структуру ЦРУ и во время берлинской блокады.

Кизевальтер, Джордж. Сотрудник ЦРУ в 1953—1958 годах; вел дело Попова.

Мерфи, Дэвид. Заместитель начальника БОБ и руководитель советских операций в рамках БОБ в 1954—1959 годах. Руководитель БОБ в 1959—1961 годах.

Роулетт, Фрэнк. Руководил операцией «Берлинский туннель» из Вашингтона как директор отдела «Д» ЦРУ.

Сичел, Питер. Первый послевоенный начальник разведки БОБ. Заместитель шефа БОБ в 1946—1949 годах, шеф БОБ в 1949—1952 годах. В 1952 году вернулся в Вашингтон и стал руководителем операций ЦРУ в Восточной Европе.

Стюарт, Гордон. Начальник отдела специальных операций (ОСО) в Гейдельберге (потом в Карлсруэ). Заместитель руководителя германской миссии ЦРУ. Глава отдела зарубежной разведки ЦРУ (Вашингтон) во время операции «Берлинский туннель».

Траскотт, Люсиан К., II. Приехал во Франкфурт в 1951 году в качестве представителя ЦРУ и руководителя германской миссии. Руководил операциями отдела политической координации (ОПК) и отделом специальных операций (ОСО).

Визнер, Фрэнк. Глава секретной разведки Управления стратегических служб (УСС) в Германии в 1945 году. Глава ОПК в 1948 году.

Харвр, Уильям Кинг. Шеф БОБ с декабря 1952 года по июль 1959 года. Вдохновитель и руководитель операции «Берлинский туннель».

Хекшер, Генри. Участник контрразведывательных (Х-2) операций БОБ, заместителем начальника которого был в 1949—1953 годах.

Хелмс, Ричард. Заменил Аллена Даллеса во время падения Берлина в 1945 году, реорганизатор БОБ. Вернувшись в Вашингтон, возглавлял зарубежный отдел «М», директор ЦРУ с 1966 по 1973 год.

Английские

Берджесс, Гай. Источник КГБ в британском Министерстве иностранных дел во время блокады Берлина.

Блейк, Джордж (Диомид). Источник КГБ в Секретной разведывательной службе (СРС, Великобритания). Выдал Советам «Берлинский туннель».

Маклин, Дональд. Источник КГБ в британском Министерстве иностранных дел во время блокады Берлина и корейской войны.

Филби, Ким. Источник КГБ в СРС во время Второй мировой войны, когда он сообщал об Отто Йоне британской и советской службам.

Восточногерманские

Линке, Карл. Глава военной разведки в 1956—1958 годах. Цель операции БОБ по склонению к сотрудничеству.

Мильке, Эрих. Министр государственной безопасности ГДР в 1957—1989 годах.

Вольф, Маркус. Глава внешней разведки.

Волвебер, Эрнст. Глава контрразведки после июня 1953 года.

Цайссер, Вильгельм. Министр внутренних дел в 1950— 1953 годах.

Западногерманские

Фелфе, Гейнц. Агент КГБ, который занимался разведкой против СССР в Службе внешней разведки (СВР) Западной Германии.

Гелен, Рейнхард. Глава германской разведки на восточном фронте, который организовал послевоенную, поддерживаемую США, Организацию Гелена, ставшую Службой внешней разведки.

Йон, Отто. Немецкий участник сопротивления и британский агент, первый директор ведомства по охране Конституции — Службы контрразведки (СКР), потом стал целью вербовочной операции КГБ.

Советские

Абакумов, Виктор Семенович. Во время войны начальник СМЕРШа, советской военной контрразведки, руководитель МГБ в 1946—1951 годах.

Агаянц, Иван Иванович. Начальник отдела «Д» (активные мероприятия) во время кампании против «шпионского болота» в Западном Берлине.

Голеневский, Михаил (Снайпер). Агент КГБ и заместитель директора Польской военной контрразведки. Выдал БОБ (Берлинской Оперативной базе ЦРУ) Блейка, Фелфе и других агентов КГБ.

Жуков, Георгий Константинович. Командующий группы Советских войск и глава Советской Военной администрации в послевоенной Германии. Отчет Попова о поездке Жукова в Восточную Германию в 1957 году повлек за собой арест Попова.

Звезденков, Валентин Владимирович. Генерал-майор КГБ и ветеран контрразведки, ответственный за расследование Попова в Карлсхорсте и Москве.

Ильичев, Иван Иванович. Резидент КИ в Берлине в апреле 1950 года. -

Каверзнев, Михаил Кириллович. Руководитель аппарата МГБ в Карлсхорсте в 1952—1953 годах. Отозван Берия после смерти Сталина.

Кобулов, Богдан Захарович. Закадычный друг Берия и руководитель Управления советским военным имуществом в Германии. Руководил «Висмутом», советскими урановыми рудниками и обрабатывающей промышленностью в Восточной Германии. Во время возвышения Берии занимал пост заместителя главы МВД по внешней разведке.

Кондрашев, Сергей Александрович. Осуществлял взаимодействие с Блейком в Лондоне в 1953—1955 годах. Возглавлял германский отдел КГБ и службу активных мероприятий. Заместитель начальника внешней разведки.

Коротков, Александр Михайлович. Резидент НКГБ в Берлине в довоенный период, где он организовал группу «Красная капелла». Первый послевоенный резидент в Восточном Берлине. Глава аппарата в Карлсхорсте с 1957 года до своей смерти в 1961 году.

Ковальчук, Николай Кузьмич. Представитель МГБ в Германии в 1947—1949 годах.

Кучин, Всеволод Витольдович (Владимир Карпов). Возглавлял операцию по вербовке Отто Йона.

Малинин, Леонид Алексеевич (Георгиев). Резидент КИ в Берлине в 1947—1948 годах. Отозван и судим судом чести за контакты с БОБ.

Наливайко, Борис Яковлевич. Заместитель резидента КИ в Берлине. Был целью вербовочной операции БОБ в 1947—1948 годах, закончившейся инцидентом в кафе «Гар-тенбау». Позднее руководитель отдела нелегальных операций в Карлсхорстском аппарате.

Орлов, Игорь Григорьевич (Александр (Саша) Копац-кий). Был главным участником операций БОБ по советским гражданам. Возможно, агент КГБ.

Питовранов, Евгений Петрович. Ветеран КГБ, реорганизовавший аппарат в Карлсхорсте во время мятежа 1953 года и прослуживший до 1957 года.

Попов, Петр Семенович. Источник ЦРУ в ГРУ в середине 1950-х годов. В 1957 году переведен в отдел нелегалов ГРУ советской военной разведки в Карлсхорсте. Снабжал ЦРУ документами советской военной разведки и контрразведки. Арестован КГБ и казнен в июне 1960 года.

Семенов, Владимир Семенович. После войны политический советник командующего советскими войсками в Германии. Специальный уполномоченный в Восточном Берлине во время мятежа в июне 1953 года.

Серов, Иван Александрович. Будучи заместителем Жукова по гражданским делам Серов осуществлял руководство советсткими органами безопасности в послевоенном Берлине. Серов заложил в Германии основы Советской и Восточногерманской службы безопасности, которая существенно влияла на руководство Восточной Германией до 1989 года.

Соколовский, Василий Данилович. Заменил Жукова на посту главы Советской Военной администрации в Германии. В качестве начальника Генерального штаба Советской армии Соколовский был послан в Восточный Берлин в июне 1953 года для подавления мятежа и восстановления порядка.

Тищенко, Яков Федорович (Василий Петрович Рощин, Разин). Ветеран внешней разведки, заменивший Малинина как резидент КИ в Карлсхорсте во время блокады Берлина.

Фадейкин, Иван Анисимович. Действующий руководитель аппарата в Карлсхорсте во время мятежа в июне 1953 года.

Федотов, Петр Васильевич. Глава внешней разведки МГБ. Заместитель директора Комитета информации (КИ).

Шелепин, Александр Николаевич. Председатель КГБ в 1958—1961 годах (до возведения Берлинской стены.). Его конфликт с главой аппарата в Карлсхорсте Коротковым ослаблял аппарат во время берлинского кризиса 1958—1961 годов.

ЗА ЛИНИЕЙ ФРОНТА «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»

Далеко не всегда книге требуется комментарий издателя, но «Поле битвы Берлин» — как раз такая книга. Она о сложностях эпохи «холодной войны», о которых пока никто не говорил, тем более с точки зрения, уникальной для шпионской литературы нашего века.

«Холодная война» для сегодняшних школьников — всего лишь урок истории, ничем не отличающийся от тех уроков, где им рассказывают о Римской империи или Войне за независимость США. Еще двадцать лет, и не останется даже эха. Привычный страх, который испытывали люди в течение нескольких десятков лет после Второй мировой войны, покажется непостижимым тем, кто родился в эпоху крушения Советской империи, почти библейском в своей неожиданности, сравнимый разве что с загадочным исчезновением армии Сеннахерима во времена правления Езе-кии.

Но для всех тех, кто боялся новой мировой войны в 1948 году, когда во время блокады Берлина американцы на самолетах доставляли туда продовольствие; кто в страхе следил за захватом Южной Кореи в 1950 году и предвидел, что разделенная Германия может стать следующей ареной военных действий; кто был в шоке от сенсационных открытий о проникновении советской разведки в верхние эшелоны власти США, Великобритании, Франции; кто в ужасе ожидал развязывания ядерной войны в Берлине в 1961 году и на Кубе годом позже и кто к 1990-м годам усомнился в предпосылках (юридических, этических, политических), на которых строятся наши собственные разведки — для всех этих людей книга «Поле битвы Берлин» будет настоящим откровением.

Многие писали о блокаде Берлина и корейской войне, о полковнике Попове и знаменитом проекте туннеля (1954 год), выданном британским агентом Джорджем Блейком, и наконец, о возведении Берлинской стены, но никто еще не писал обо всем этом и о многом другом с точки зрения и американской, и советской разведок. Впервые появилась возможность увидеть, как обе стороны соперничали, воевали, понимали и не понимали друга друга. Теперь мы в состоянии воспринять всю драматургию тогдашнего действа.

Более того, никогда и никому прежде и в голову не приходило, что обе стороны могут вместе работать над документами из архивов КГБ и ЦРУ, да еще вместе рассказывать о событиях недавнего прошлого. И делают это не кто-нибудь, а главные участники: Дэвид Мерфи, бывший глава Берлинской базы ЦРУ, и Сергей Кондрашев, генерал-лейтенант и бывший глава германского отдела КГБ.

То, что они воссоздают, — не просто шпионский детектив. У них глобальная задача — показать будни огромной бюрократической и политической машины, на чьей совести большая часть шпионской деятельности в период «холодной войны» (о которой речь в первых главах), словно театральный задник для интересующих авторов событий. Главные герои тут не люди, а две сверхдержавы, противостоящие друг другу всей своей бюрократической, технологической, политической мощью. Конфликт заложен не в чем-то одном — в успехе или неуспехе операции с туннелем, например, или проникновения фрау К. в восточногерманскую военную разведку в 1959 году. На самом деле, конфликт — между двумя способами мышления и организации мира. Оружие, в этих конфликтах, было не из металла. Этим оружием стала — Информация. Развязкой конфликта, который вовлек в противостояние тысячи людей, было строительство Берлинской стены в 1961 году, но эта развязка не стала окончательной, ибо в 1989 году стена пала.

В этой книге нам показаны две системы в действии. Американская разведка в конце Второй мировой войны почти не имела профессиональных или административных ресурсов. Это было ad hoc учреждение — с плохим финансированием, с малочисленным штатом, без достойного будущего. И наоборот, советская разведка в 1945 году была высоко профессиональной, с историей, уходящей корнями в революцию 1917 года.

Советская разведка имела доступ к тем, кто был на вершине властной иерархической лестницы в Америке, Англии и Франции. Например, она могла знать, что обсуждал британский кабинет министров 10 сентября 1948 года, собравшись на несколько минут, и в начале октября доложить об этом Сталину. Она отвоевывала позицию за позицией, но все же никогда не могла понять ни американцев, ни немцев, поэтому не имела четкого представления, как поступят американцы перед лицом берлинской блокады. А американцы, не имея даже мало-мальски сравнимых ресурсов, тем более успешных операций, оказались в состоянии правильно оценить готовность Советов развязать войну из-за блокады, и благодаря своим аналитикам, — если верить авторам книги — с успехом реализовали операцию «воздушный мост».

Западу в тот критический период удалось выжить не столько благодаря оружию, винтовкам, танкам, самолетам, бомбам, сколько знаниям. Великий сюжет этой книги заключается в том, что информация становится знаниями, а знания — политической силой.

Можно сказать, что советских людей предали их лидеры. Почему? Потому что идеологические обязательства и всепоглощающее стремление удержать власть были для лидеров главным и мешали смотреть правде в глаза. Как говорил Мэтью Арнольд, «поглощены собой они». И хотя информации у них часто было больше, использовать ее с максимальной отдачей им не удавалось. Выигрывая сражение за сражением, они проиграли войну. Не так уж часто Сталину представляли информацию, которую он не желал знать. Очень редко советские лидеры узнавали о Западе правду. Им говорили то, что они хотели слышать, они видели то, что от них требовала их идеология. Когда Горбачев попытался это изменить, система развалилась.

Каким образом разница в оценке действительности Востока и Запада повлияла на структуру двух самых больших в мире разведывательных служб, а также на историю второй половины XX столетия, и рассказывает книга «Поле битвы Берлин».

Джонатан Брент, главный редактор издательства «Йейл Юниверсити Пресс»

Часть 1. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

1. БЕРЛИНСКАЯ БАЗА ЦРУ: ВОПРОС ЗНАНИЙ

В канун Рождества 1943 года в Москву прилетел генерал Уильям Донован, возглавлявший первое американское централизованное разведывательное учреждение —Управление стратегических служб (УСС). Он только что завершил изнурительную поездку в Китай и прибыл в Советский Союз с твердым намерением завязать контакт со своими советскими коллегами, аналогичный тому, что установлен у Советов с Британией. К большому удивлению сотрудников американского посольства, Донован уже на следующий день отправился в Министерство иностранных дел к Вячеславу Молотову и изложил ему свой план болгарской операции. И хотя Молотову, наверняка, пришлись не по душе намерения УСС в отношении Балкан, ибо они явно не совпадали с советскими претензиями в этом регионе, он довольно быстро организовал Доновану встречу с работниками Советской внешней разведки^[1].

Через два дня Донован был представлен комиссару государственной безопасности Павлу Фитину, главе внешней разведки Народного Комиссариата Государственной Безопасности (НКГБ). Фитин в свою очередь представил полковника Александра Осипова, возглавлявшего отдел подрывной деятельности на оккупированной Германией территории. Переводил Фитину полковник Осипов, чей английский язык был с явным американским акцентом. Легко представить возможную реакцию Донована, если бы он узнал, что «полковник Осипов» это на самом деле Гайк Ова-кимян, известный ФБР как «хитрый армянин». В 1941 году он был арестован и обвинен в шпионаже, но освобожден после германского вторжения в Советский Союз, а теперь стал заместителем Фитина, ответственным за англо-американские операции^[2]. Несмотря на то, что об этой встрече рассказывали многие, столь подробно о «полковнике Осипове», его личности и деятельности, здесь говорится впервые^[3].

Изумление Донована было бы еще сильнее, если бы он знал, что Овакимян внимательно следил за внедрением в УСС, которое началось, едва американская служба разведки была организована в июле 1941 года, как подчиненный Рузвельту Департамент координации информации (ДКИ). У НКГБ было несколько отлично законспирированных агентов в УСС, известном советской разведке под кодовым названием «Изба». Агентом был, например, Данкан Чаплин Ли (Кох), заместитель главного советника и один из личных советников Донована^[4].

Если учесть, что Советы были неплохо информированы о планах и программах УСС, то становится понятной быстрота, с которой Доновану удалось добиться согласия на обмен разведывательной информацией и организацию отделов связи в Москве и Вашингтоне. Однако идея размещения отдела связи НКГБ в Вашингтоне была отвергнута директором ФБР, Эдгаром Гувером, на том основании, что это может ослабить безопасность США.

Несмотря на это препятствие, связь УСС и НКГБ была налажена и осуществлялась через военную миссию США в Москве. Положение НКГБ напоминало положение кошки, играющей с птичкой. Его агенты в УСС могли получить любую информацию, включая документы из Государственного и Военного департаментов, которые УСС не собиралось рассекречивать. Таким образом НКГБ обеспечивал Иосифа Сталина, Вячеслава Молотова и Лаврентия Берия официальной и неофициальной информацией, подтвержденной, как правило, другими многочисленными источниками, в первую очередь в Германии^[5].

Связь УСС и НКГБ осуществлялась бесперебойно вплоть до конца войны, когда УСС перебазировалось в Германию и Аллен Даллес прилетел в Берлин. Едва руководитель германской разведывательной сети в Юго-Восточной Европе (СС) был взят в Австрии вместе со своим радиоцентром, УСС предложило НКГБ осуществить совместную ликвидационную операцию, а для обсуждения этого вопроса — предварительную встречу Фитина и Даллеса в Берлине^[6].

Во время этой встречи Фитин поинтересовался, кто еще из высших чиновников разведки был захвачен американскими военными и кто из них предложил работать против Советского Союза? И тут УСС получило распоряжение прекратить переговоры. Возможно, американцы испугались, что если пойдет слух о «предательстве» Соединенными Штатами германской разведывательной операции, другие потенциальные союзники разбегутся кто куда^[7]. Соответственно, в УСС Германии ушла директива уничтожить радиоцентр^[8].

Так закончилось сотрудничество НКГБ и УСС, которое с самого начала отражало удивительную наивность последнего. Если наследники УСС видели новых соперников в Берлине и во всем мире, то они включали в их число и старый НКГБ — серьезного противника, знавшего об американской разведке намного больше, чем она сама знала о себе.

Советы побеждали и без разведки. Немцы сдались 2 мая 1945 года, и условия капитуляции были подписаны 8—9 мая, однако западные союзники не были допущены в контролируемый советскими войсками Берлин до 4 июля 1945 года, когда американцы передали советскому командованию часть территории, занятой ими в последние дни войны. Некоторое время Советы контролировали весь Берлин. Они и их союзники из коммунистической партии Германии (КПГ) заняли почти все районные и даже учереждения городского управления, приспособив нацистскую доносительскую систему под свои нужды.

Для германского отдела УСС двухмесячное промедление — пока определялась американская зона — означало крах надежды на «установление контактов в регионе, который вскоре будет недоступен для нас»^[9]. В самом деле, для западных военных руководителей и их разведок зона, подконтрольная Советской армии вскоре стала terra incognita. Военные миссии, которые должны были работать в четырех зонах, еще не развернули свою деятельность. Отсутствие информации о диспозиции Советской армии было тем опаснее, что американцы ничего не знали о ее будущих союзниках. Когда генерал Омар Брэдли 5 мая впервые встретился с советским маршалом Иваном Коневым, он передал ему карту «с обозначением расположения всех своих войск». Маршал Конев ответного жеста не сделал. Маршал Георгий Жуков, насколько известно, тоже^[10].

БЕРЛИНСКАЯ ОПЕРАТИВНАЯ БАЗА ОКАПЫВАЕТСЯ

4 июля 1945 года, то есть в первый же день, как только это стало возможным, в Берлин была послана команда сотрудников УСС. Самолет приземлился в американском секторе на аэродроме Темплхоф, когда весь город находился еще под советским контролем. Для работы УСС Аллен Даллес выбрал здание на тихой, не очень широкой улице Ференвег в популярном среди небогатых людей пригороде Далем в районе Целендорф, который почти не пострадал от бомбежек. Уходя под землю на несколько этажей, где были кабинеты сотрудников, сохранив квартиры и мастерские, дом выглядел идеальной декорацией для фильма по роману Ле Карре^[11].

Однако Даллес ненадолго задержался в этом здании. Попытки Донована из УСС создать сугубо гражданскую службу провалились, и 1 октября отделы разведки и контрразведки были переданы военным как один из отделов стратегической службы. Берлинское подразделение УСС стало Берлинской базой Департамента стратегической службы (ДСС) в военном ведомстве, а Даллес вернулся к своей юридической практике.

Перед отъездом он повидался с генералом Люцием Клеем и обговорил с ним проблемы, которые должны были встать перед ДСС в Германии и которые было невозможно решать с имевшимися у него сотрудниками. В то время генерал Клей был старшим американским офицером в Берлине. Даллес сослался на резкое снижение финансирования, отзыв сотрудников УСС и нежелание наиболее талантливых разведчиков оставаться в организации, не имевшей будущего^[12].

Не все трудности Берлинской базы были связаны с «советским преимуществом». Отношения с военными оставляли желать лучшего. Многие американские офицеры, включая генералов Эйзенхауэра и Клея, сразу заявили, что будь у них возможность напрямую вести переговоры с советскими оккупационными властями, многих проблем не было бы и в помине^[13]. Однако американцы не понимали, насколько зависимы были и маршал Жуков и его заместитель, маршал Василий Соколовский, которые постоянно ощущали себя под властью политических надсмотрщиков типа Андрея Вышинского или тайных агентов вроде Ивана Серова. Через много лет Жуков, вспоминая свою первую встречу с Эйзенхауэром, скажет с грустью: «Знаете, я никогда не разговаривал с Эйзенхауэром наедине; рядом всегда был Вышинский»^[14].

Первоначально взгляд Клея на советско-американские отношения побуждал его опасаться, что направленные на советскую зону разведывательные операции повредят отношениям с командованием русских. Отсюда его желание, по словам Фрэнка Визнера, директора секретной разведки в Германии (УСС), «жестко контролировать нашу деятельность во всем ее объеме» и его участие в так называемом соглашении Клея—Соколовского, согласно которому перебежчики из СССР, обвиненные советскими чиновниками в совершении преступлений, были насильно возвращены в зону советского влияния. Однако к концу 1947 года Клей изменил свою точку зрения, ибо его отношения с советскими партнерами ухудшились, и он стал с гораздо большим вниманием читать информацию разведчиков БОБ^[15].

География тоже добавляла проблем УСС в Берлине. Теоретически, завоеванная Германия должна была управляться из Берлина, но так не случилось. Все оккупационные власти были верховными в своих зонах и могли наложить вето на действия союзников. Изолированные от своей армии, от театра «военных» действий, американцы во Франкфурте не могли делать вид, будто Берлин остается их центром. В самом деле, Берлин после отъезда Даллеса перестал быть центром миссии в Германии.

Тем временем советские власти придавали берлинским операциям большое значение и всячески поддерживали их. Советская Военная администрация (СВА), группа Советских оккупационных войск, советская разведка и контрразведка располагались в Восточном Берлине или берлинских пригородах.

Офицеры, остававшиеся в Берлине после отъезда Даллеса, поняли, что если БОБ не сможет одолеть трудности, то у них нет будущего как у разведчиков. Помимо острой нехватки профессионального персонала и денежных средств, появился так называемый черный рынок. Он ни в коей мере не коснулся офицеров УСС, но у военных это была проблема из проблем.

Преемнику Даллеса и будущему директору ЦРУ Ричарду Хелмсу пришлось столкнуться с нею и взяться за реорганизацию БОБ. С помощью капитана Питера Сичела, которого Хелмс привез в Берлин, чтобы поставить во главе разведки, ему удалось разделить отдел на два подотдела, которые все еще называются СР (секретная разведка) и Х-2 (контрразведка). Структура, включающая офицеров информационной службы даже в мельчайших деталях сохранялась нетронутой много лет.

Хелмс вернулся в Вашингтон перед Рождеством 1945 года. Его заменил Дана Дюранд, который вместе со своим заместителем Сичелом вел БОБ на всем пути переходного периода от отдела, принадлежащего УСС, до независимой

Группы центральной разведки (ГЦР) и, наконец, 18 сентября 1947 года до ЦРУ. Все это время Дюранда больше всего заботило выживание БОБ как базы разведывательных операций. Именно потому он должен был сбалансировать противоположные точки зрения на то, как должна функционировать его база. ДСС в военном департаменте в Вашингтоне считал, что БОБ должна стать частью рассчитанной на долгое время тайной организации, которой надо сконцентрировать свое внимание на сборе стратегической информации. Однако оккупационные власти США жаждали информации о текущих делах в советской зоне. Противоречие разрешилось в пользу местных насущных проблем^[16].

Дюранд оставался в БОБ до 1949 года, то есть до тех пор, пока система не устоялась. В период его руководства БОБ старалась преодолеть трудности в своих разведывательных и контрразведывательных программах, постоянно сталкиваясь с проблемой прикрытия и недовольством военных. Тем не менее БОБ выжила и возмужала ко времени берлинской блокады. Донесения Дюранда, рассекреченные для этой книги отделом исторических исследований ЦРУ, представляли большую ценность^[17].

В ЧЕМ СОСТОЯЛА РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ МИССИЯ БОБ?

Поздним летом 1945 года у Берлинской Оперативной базы не было разведывательных задач. Понемногу собирались сведения о немцах, которые могли бы войти в будущее правительство, о новых профсоюзах, о деятельности местных чиновников, об актах насилия твердолобых наци. В общем-то, еще оставались сомнения в том, что БОБ станет центром разведки. Некоторые даже думали, будто Управление стратегических служб не планирует собирать информацию о том, что происходит за пределами американской зоны. А вот Советы на вопрос, надо или не надо действовать на территории союзников, всегда отвечали однозначно^[18].

Проблема расширения сферы разведывательной деятельности за пределы американской зоны была решена для УСС самими Советами. По мере того, как ужесточался контроль внутри советской демаркационной линии, американские военные получали все меньше информации об этой территории и не могли судить об экономической и политической ситуации в Восточной Германии. А так как такая информация была необходима, то БОБ стала чаще посылать донесения о перевозках, наличии продовольствия, земельной реформе, общественном мнении, состоянии промышленности, включая вывоз в Советский Союз целых заводов. Многие из этих донесений были основаны на беседах с беженцами, но постепенно БОБ организовывала разведывательную сеть, чтобы получать информацию постоянно.

Донесения о подчинении себе Советами железных дорог в Восточной Германии в конце августа 1945 года стали предвестником деятельности Берлинской Оперативной базы на этой ключевой системе перевозок — эта деятельность продолжалась и во время берлинской блокады. Кстати, БОБ первой получила информацию о Германской центральной администрации, которая была чем-то вроде теневого кабинета, организованного Советами для проведения в жизнь решений СВА, располагавшейся в военном городке Карлсхорст. Кстати, слово «Карлсхорст» стало вскоре синонимом советской власти и советской разведки в Восточной Германии^[19]. Обратив внимание на сборпункт в Берлине-Лихтенберге, БОБ сумела добыть информацию о встрече представителей советской администрации с представителями центральной администрации (26—27 сентября), во время которой обсуждались вопросы промышленного развития в советской зоне. И также удалось обнаружить поезда, на которые грузили промышленное оборудование. Эта информация заставила политиков США в первый раз задуматься о сути экономической деятельности Советов в своей зоне^[20].

Политические донесения БОБ стали поступать в центр ближе к концу 1945 года. Поначалу американцы не очень верили во вмешательство СССР в политику Восточной Германии, однако несколько инцидентов в декабре 1945 года, коснувшихся Христианско-демократического союза (ХДС), привлекли их внимание^[21]. 22 декабря БОБ послала донесение о состоявшейся за десять дней до этого в советской зоне встрече лидеров ХДС с маршалом Жуковым, во время которой Жуков заявил, что эта партия «не выражает общественное мнение и выступает против земельной реформы, поэтому ей не может быть дано разрешение на встречи с ее лидерами в американской и британской зонах». Через пять дней после этого донесения последовало другое о кризисе в руководстве ХДС с подробным описанием давления на него Советов — в частности, плана и метода, приведших к кризису^[22]. Все это не могло не обеспокоить германскую миссию ДСС. Питер Сичел был вызван для объяснений. Кое-кого в миссии не устроила критика в адрес Советов. Однако Сичел стоял на своем, будучи твердо уверенным, что подобные шаги, предпринятые высшими чиновниками, должны быть отражены в донесениях. В конце концов, Сичел сообщил нам, что все согласились с необходимостью получения подобной информации и потребовали продолжения этой работы^[23]. Донесения были также внимательно прочитаны послом Робертом Мерфи^[24].

В политических донесениях БОБ постепенно стал фигурировать не только ХДС, но и кризис, спровоцированный решением Советов слить Коммунистическую партию Германии (КПГ) с Социал-демократической партией Германии (СДПГ). Когда западные коменданты, во главе которых встал генерал Клей, отказались дать разрешение на такое слияние в Западном Берлине (до тех пор, пока не согласится СДПГ), больше 29 000 человек проголосовали против слияния и меньше 3000 — за. Но даже и после того, как под большим давлением слияние все-таки произошло в Восточной Германии, результаты его для Советов были более чем неудовлетворительными. Например, в октябре 1946 года проголосовавших за восточногерманскую ХДС и Либерально-демократическую партию (ЛДП), еще одну «буржуазную» партию Национального фронта было больше, чем за недавно организованную Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). БОБ составила детальный отчет. Приложение №1 ясно показывает реакцию Советов. Унылой была встреча в декабре 1946 года маршала Василия Соколовского с руководством СЕПГ, в частности, с Вильгельмом Пиком и Вальтером Ульбрихтом, коммунистами со стажем, и Отто Гротеволем, бывшим функционером СДПГ, который смирился с объединением. Во время этой встречи лидеры СЕПГ обвинили советских представителей в своем провале на октябрьских выборах.

БОБ И СОВЕТСКАЯ БОМБА

Следя за экономической политикой в советской зоне, БОБ установила факт перевозки промышленных объектов на территорию СССР. Поначалу советские представители говорили о восстановлении своей национальной экономики, разрушенной во время войны, и напоминали о соглашении союзников насчет военной промышленности в Германии. Но такой вывоз заводов и фабрик ничего не дал. В большинстве случаев оборудование доходило до места назначения абсолютно разбитым, бросалось, постепенно гнило и ржавело. Гораздо выгоднее было бы получать репарации от заводов, оставленных на территории Восточной Германии и руководимых восточногерманскими директорами^[25].

Одним из самых важных направлений работы разведки стала атомная бомба, которую Сталин вознамерился создать, используя восточногерманские ресурсы и даже нарушая соглашения союзников. Генерал Клей писал об этом времени: «Была организована советская корпорация для добычи урана, и слухи о насильственно согнанных туда рабочих начали доходить до нас»^[26]. Эта корпорация называлась «Висмут» и была создана для добычи и перевозки восточно-германского урана.

Разведка в области советской атомной программы стала едва ли не самым главным делом БОБ, о котором пока еще никто должным образом не писал. Одной из первых успешных акций БОБ было обнаружение группы немецких ученых, вывезенных в Советский Союз в 1945 году. Урановые рудники и горно-обогатительная промышленность в Восточной Германии сразу стали ключевой целью, однако по мере того, как очевиднее становились замыслы Советов в отношении атомной бомбы, БОБ начала разведку в смежных областях, жизненно важных для СССР. Британские разведчики параллельно занимались тем же. Обе службы разрабатывали источники на заводе И.Г.Фарбена в Биттер-фельде в советской зоне, где выпускали очищенный кальций, необходимый для производства урана-235. БОБ принадлежит заслуга в подтверждении того, что кальций с завода в Биттерфельде вывозился прямиком в СССР, в подмосковный город Электросталь, получивший известность как производитель урана-235^[27].

БОБ также сообщила о производстве никелевой сетки на заводе Тева в Ньюштадте, также крайне необходимой Советам для использования в производстве урана-235. БОБ провела операцию по переправке наиболее квалифицированных рабочих завода в Западную Германию^[28].

Постепенно многие фирмы, снабжавшие своей продукцией «Висмут» и другие предприятия, стали советскими акционерными обществами под руководством Главного Управления советским имуществом в Германии (ГУСИМЗ). Один из источников сообщил в БОБ о производстве никелевой сетки в рамках ГУСИМЗ^[29]. Эти фирмы поставляли «Висмуту» пневматические молоты, специальные шахтерские лампы и морозильные испытательные камеры, которые сразу же отправлялись в СССР^[30]. То, чего нельзя было достать в советской зоне, заказывалось через западногерманские фирмы. Например, завод в Биттерфельде нуждался в вакуумных насосах и специальной стали для производства чистого кальция, и это было заказано в Западной Германии. К счастью для американцев, большинство подобных товаров было занесено в список, подлежавший экспортному контролю: когда же американское командование в Европе узнало о попытках Советов приобрести недостающие материалы и оборудование для атомной программы в Западной Германии, оно наложило вето на эти поставки^[31].

О советской атомной бомбе в БОБ узнали от советских людей. Евгений Питовранов, один из высших руководителей КГБ, у которого мы взяли интервью, вспомнил о переполохе в своем ведомстве, вызванном недостаточной безопасностью грузов, поставляемых с «Висмута» в 1952 году, когда стало известно об интересе к ним западных разведок. Информация была зашифрована и отправлена в Новосибирск, а оттуда передана по радио и могла быть перехвачена^[32]. Советские опасения относительно «Висмута» усилились, когда в июне 1950 года дезертировал полковник, получивший кличку Икар, который был офицером материально-технического обеспечения в Москве, а потом в «Висмуте». Дезертируя, Икар бросил свою любовницу-немку, отчего постепенно впадал во все большее уныние и в конце концов вернулся. Скорее всего, его казнили, а любовницу отправили в ГУЛАГ. Информация Икара очень расширила представления американцев об атомной программе Советов в Восточной Германии, однако ужесточившаяся охрана объектов крайне затрудняла успех операций БОБ. Постепенно меры безопасности, введенные МГБ, а потом и КГБ, практически исключили возможность вербовки агентов в «Висмуте»^[33].

ПОДСЧЕТ ТАНКОВ

Важными и неотложными оказались экономическая разведка вообще и внимание БОБ к ядерным интересам Советов в Восточной Германии особенно. Почему же тогда БОБ с такой настойчивостью занималась в 1946 году сбором информации о советских боевых приказах и дислокации войск? Ответ один. Инициатива здесь исходила не от БОБ. Это не было тщательно отработанной программой, но и такой, на-холящийся в стадии возникновения орган как ДСС, не считал возможным от нее отказаться. Можно сказать, что это была своеобразная борьба за выживание. Нам это стало известно из недавно рассекреченных документов ЦРУ.

Если в 1946 году германская миссия Управления стратегических служб была самой представительной из зарубежных миссий бывшего УСС, то БОБ являлась его самой большой базой. Зависела она исключительно от доброй воли военных в отношении ее снабжения, прикрытий и права проводить операции на оккупированной территории. Будущее всех нелегальных операций зависело от того, насколько миссия удачно функционирует в оккупированной Германии. Ее иерархическое положение было определено директивой от 30 января 1946 года, которая поставила подразделения разведки под контроль Генерального штаба и его старшего офицера разведки (Theater G-2), то есть генерала Эдвина Сиберта^[34]. Сиберт стал офицером разведки «европейского театра» после того, как американцы потеряли свои передовые позиции в Восточной Германии в 1945 году. Теперь они стояли лицом к лицу с советскими войсками по всей демаркационной линии и не имели почти никакого представления о дислокации этих сил^[35].

Сиберт сделал решительный шаг. Он работал с поразительной энергией и упорством. За короткое время ему удалось превратить G-2 в главный разведывательный координатор на «европейском театре». Его офис контролировал всю армейскую разведку и контрразведку, однако поощрял ДСС в проведении независимых операций. За предоставление автономии БОБ обязалось уделять внимание военным объектам. Военно-разведывательная программа сбора информации под кодовым названием Грааль признала приоритет приобретения приказов и планов Советской армии по ведению военных действий^[36].

Грааль по сути являлся возвратом к операциям военного времени, когда досконально изучать врага было некогда. Этот способ ведения разведки мог быть успешным только при наличии мужественных и хладнокровных агентов, в чью мотивацию работать против Советов часто входили деньги и личные счеты — многие из немецких агентов воевали против Советской армии на Восточном фронте. Эти агенты контактировали со своими старыми знакомыми из восточногерманских городов, расположенных недалеко от советских гарнизонов, аэродромов, учебных полигонов. Местные агенты в свою очередь вербовали других, тех, кто помогал им собирать информацию. Большей частью местные агенты просто-напросто наблюдали за советскими сооружениями, иногда фотографировали их. Донесения привозили в Берлин курьеры или собирали агенты-групповоды.

В эту операцию было вовлечено более 250 агентов. Многие были арестованы, но их быстро заменяли другими, и операция продолжалась. Советские контрразведчики быстро засекли эту деятельность немцев и положили ей конец, выявив всю сеть и арестовав ее членов. Руководители советской контрразведки редко пытались приобретать двойников или перевербовывать агентов, вероятно, из-за их незначительного положения в БОБ. Арестованные были осуждены и отправлены в ГУЛАГ^[37].

Совершенствование опыта, забота о безопасности агентов в основном игнорировалось офицерами Грааля. Агенты-групповоды знали местных агентов, а те, в свою очередь, могли легко идентифицировать своих помощников-агентов. Встречи происходили в домах и на квартирах в американском секторе, все еще пустовавших. Довольно часто случалось, что агенты находились в этих безопасных домах по нескольку дней и знакомились со многими людьми, которых им было бы лучше не знать. Рождественские вечеринки, конечно, поднимали настроение, но и расширяли круг знакомств агентов. Дик Катлер, руководитель котрразведки БОБ до августа 1946 года, вспоминал, что однажды был приглашен в так называемый безопасный дом, где собралось сразу до двадцати пяти агентов из агентурной цепи. Очевидно, надеялись, что присутствие контрразведчика (X-2) укрепит дисциплину. Но этого не случилось^[38]. Постоянное требование давать информацию о советских войсках не давало возможности позаботиться о безопасности. По правилам конспиративности, оперативный офицер имел дело с небольшим количеством обученных и проинструктированных агентов. Он встречался с ними, но это были тщательно спланированные встречи, а кроме того, пользовался услугами курьеров или тайников — когда донесение помещается в заранее обозначенный и подготовленный тайник, а потом его забирает другой агент или курьер. Правда, на это требуется время, а его-то как раз и не было.

Пока агенты работали, все восхищались необыкновенным успехом, не только высокопоставленные военные во Франкфурте и Вашингтоне, но также в ДСС и Центральной разведывательной группе (CIG). Агенты поставляли огромное количество информации об аэродромах, военных городках, передвижениях войск, вооружении, обучении, укреплениях и маневрах в советской зоне. Шеф БОБ в то время Дана Дюранд говорил: «Легко критиковать тот легкомысленный период, но в то время все — и во Франкфурте, и в Гейдельберге, и в Вашингтоне — были счастливы и требовали как можно больше информации. Какую радость мы тогда испытывали, обнаружив еще один объект в советской зоне и почти тотчас получив о нем информацию от агента»^[39].

Сбой произошел в конце 1946 года, когда советская служба безопасности начала выявлять и арестовывать агентурную цепь, положив таким образом конец военной разведывательной программе. Это послужило суровым уроком офицерам БОБ от использования подобных цепочек в будущем. Однако самую большую цену заплатили, конечно же, агенты. Прошло несколько лет, прежде чем стали известны подробности. В 1955 году, года Советы освободили германских узников, проявив жест доброй воли ради установления дипломатических отношений с Западной Германией, многие бывшие агенты БОБ рассказали о том, как все происходило^[40].

Один агент-групповод, бывший офицер штаба вермахта, был завербован в феврале 1946 года. Он в свою очередь завербовал еще человек двадцать, реально собиравших информацию. Сам он отвозил их донесения в безопасный дом в Западном Берлине, где оставался на ночь и перепечатывал эти донесения для офицера БОБ^[41]. Летом 1946 года на этого агента вышел офицер советской разведки и завербовал его на роль информатора в его родном городе, чтобы тот доносил ему об антисоветских настроениях. Тем временем агент продолжал работать для БОБ по сбору советских военных приказов. И так продолжалось до марта 1947 года, когда его арестовали. Ему предъявили обвинение в пребывании в «безопасном доме» и участии в Рождественской вечеринке, на которой делались фотографии, и агент признал свою вину. Его судили и приговорили к двадцати пяти годам заключения^[42].

В мае 1949 года вместе с этим агентом отправились прямиком в ГУЛАГ и другие восточногерманские граждане, осужденные советским судом. Освобождены они были лишь в октябре 1955 года. Этот и ему подобные случаи говорят о том, что советские разведчики были неплохо информированы относительно операций БОБ и вербовка офицером МГБ агента БОБ на роль информатора была просто-напросто способом контролировать ситуацию, пока не пришло время захватить всю сеть в марте 1947 года^[43].

БЕРЛИНСКАЯ КОНТРРАЗВЕДКА: ДВОЙНАЯ ИГРА ИЛИ НИЧЕГО

Хотя донесения БОБ в области экономики, политики, науки продолжали поступать и получать одобрение руководства в Берлине и Вашингтоне, контрразведка никак не могла найти себе применение в послевоенной реальности. Она начала действовать в Берлине во время войны против германской разведки, но без своей козырной карты — УЛЬТРА. Эта замечательная система расшифровки, установленная британцами и во многом помогавшая союзникам в военные годы. После войны привилегированному положению Х-2 пришел конец. Советские службы стали новым противником контрразведки. Но лишь немногие контрразведчики в Германии были знакомы с советской разведкой и службой безопасности, которые были гораздо лучше подготовлены и гораздо дисциплинированнее, чем любая из германских разведок во время войны. Характерная деталь, — никто из контрразведчиков ни в БОБ, ни в секретной разведке (SI) не говорил по-русски^[44].

Секретная разведка УСС в Германии, казалось, готова руководить разведработой в Берлине. Во время войны у нее были замечательные руководители — глава миссии Аллен Даллес, глава секретной разведки Фрэнк Визнер, еще один представитель секретной разведки Ричард Хелмс, заменивший Даллеса на его посту в Берлине^[45]. Естественно, операции БОБ приносили бы больше пользы, если бы отделы разведки и контрразведки сотрудничали. Однако даже архитектура дома, где располагалась БОБ, с его подземными и наземными этажами как будто разделяла два отдела. Оба они работали над своими программами независимо друг от друга^[46]. Работая в изоляции, потеряв прежний статус берлинская Х-2 была сокращена до пяти сотрудников, под руководством лейтенанта Ричарда У. Катлера. Вряд ли они могли соперничать в активности с советской контрразведкой, отчего волей-неволей отдали контроль над Берлином Советам едва ли не сразу после 2 мая. Советские службы начали производить аресты по всему городу еще до вхождения западных союзников в Берлин. К июлю аресты происходили в основном в советском секторе, однако советские спецслужбы похищали нужных людей в Западном Берлине, включая тех, кто выражал недовольство политикой Советов. Похищения продолжались даже после того, как советские офицеры в форме были пойманы на месте происшествия и переданы советской комендатуре.

Очевидные свидетельства операций советской разведки и службы безопасности сопровождались все более увеличивавшимся потоком донесений, где говорилось о том, что жители Восточного Берлина и Восточной Германии вербуются советскими сотрудниками для шпионажа за учреждениями союзников. Некоторые заявления исходили от людей, попавших в списки Верховного командования экспедиционных сил союзников, на лиц, подлежавших автоматическому аресту, и те признавались в том, что были завербованы для работы против американцев. Другие предпочитали признаться в вербовке до их ареста, чтобы потом не нести наказание за шпионаж. В результате к концу 1945 года берлинская Х-2 имела на счету несколько операций с вовлечением агентов-двойников. Целью была информация о работе советской разведки с каждым отдельно взятым агентом. БОБ рассчитывала рано или поздно завербовать или раскрыть советского офицера, на которого работал агент. Однако оперативникам не давали воспользоваться тем или иным случаем, потому что им было запрещено вербовать бывших сотрудников СС или гестапо. (Советские сотрудники не знали подобных ограничений: они были уверены, что далеко не все нацисты твердолобые и из некоторых могут получится неплохе агенты.) УСС относилось как к исключению к германской военной разведке (абверу) и настойчиво искало подходы к бывшим сотрудникам этой организации, насильно слитой с СС.

Операции по перевербовке бывших германских разведчиков, перешедших на сторону Советов, продолжались несколько лет. Раскрутка двойного агента, работавшего на советского резидента, и получение от него информации были довольно долго приоритетным направлением контрразведки (см. Приложение 2). Однако завербовать не удалось ни одного советского офицера. В 1948 году Дюранд отмечал усилившееся разочарование в отношении операций с агентами-двойниками. Советские разведчики старательно обходили ловушки американцев, и последние наконец-то поняли, сколь высок их уровень «во всех разведовательных хитростях: подготовке явок, кличек, уток, а также снабжении агента минимальной информацией, то есть нулевой о себе, своих коллегах и своем штабе»^[47].

БОБ пришла к заключению, что знания о советской разведке, имевшиеся у британцев, получены не в ходе операций с двойниками, а скорее от особой категории советских перебежчиков: перемещенных лиц, отправленных во время войны на работы в Германию, а потом взятых НКГБ в качестве переводчиков. Эти люди особенно легко поддавались вербовке союзниками, потому что у них была возможность сравнить жизнь в Германии и в СССР, а еще потому, что они понимали опасность своих взаимоотношений с советскими оккупационными властями. Те им не доверяли. Их всего лишь терпели, потому что они владели немецким языком. О том, как пытались завербовать одного из таких людей, показано в Приложении 2.

Перебежчики, несомненно, являлись ценным источником информации. Дюранд, описывая операции с агентами-двойниками, вспоминал о британском опыте в Берлине, когда восемь месяцев едва ли не героических усилий уложились в полстранички текста об организации советской разведки, а интенсивный допрос нескольких перебежчиков — всего-навсего переводчики низшего звена — дал огромное количество конкретной информации об организации и сотрудниках советской разведки^[48].

БОБ не удавалось получить максимальных результатов от работы с перебежчиками до 1947 года, когда там появился первый человек, говоривший по-русски — Джордж Белик^[49]. В Центральной разведывательной группе (СЮ) Белик начал служить в 1947 году. Его направили в Берлин после работы с советским перебежчиком Анатолием Михайловичем Грановским и дали ему в качестве прикрытия пост в Специальном отделе связи начальника военной полиции^[50]. Теперь он мог открыто встречаться с советскими официальными лицами и без посредников выявлять тех военных, у кого были затруднения с американской военной полицией. Здесь же он мог выявлять потенциальных агентов или перебежчиков.

Тем не менее все операции по вербовке или выводу из советской зоны советских солдат должны были проводиться в соответствии с соглашением Клея—Соколовского о возвращении всех советских перебежчиков, обвиненных советскими чиновниками в дезертирстве или других преступлениях. Таким образом, всегда приходилось взвешивать потенциальную ценность перебежчика и возможные трудности по перевозке его или ее из Берлина и устройстве после допроса. Постепенно Клей стал терпимее, но до тех пор жизнь БОБ и других американских разведывательных служб была нелегкой^[51].

Один из источников (Бьюик) был завербован контрразведкой БОБ, на основании «наводки» гражданского сотрудника Американской Военной администрации в Берлине. У советского чиновника, работавшего как Бьюик в Карлс-хорсте, были обширные связи в контрразведке в СССР и Германии после войны. Бьюик дал знать, что у него есть интересная информация для американской разведки. Так как Белик приехал совсем недавно и был первым офицером БОБ, получившим прикрытие, раскрывать его сочли неразумным. И тогда в Берлин был послан контрразведчик из гейдельбергской миссии, говоривший по-немецки и по-русски. С помощью американского служащего он познакомился с советским разведчиком, согласившимся остаться в Кар-лсхорсте и передавать документы через свою любовницу. В конце концов, это дело перешло к Велику. Вплоть до 1948 года, когда агент был переправлен на Запад, он активно работал на БОБ^[52].

Еще более поразительным был выход на генерал-майора госбезопасности Леонида Малинина. Строго говоря, это даже не было заслугой контрразведки, потому что БОБ и не подозревала о том, что вступила в какие-то отношения с шефом Советской внешней разведки в Восточном Берлине. Это дело (Приложение 3) говорит о том, что даже через два года после войны БОБ еще не имела ясного представления «кто есть кто» в советской разведке Берлина и советской зоны.

Какая бы ни была отдача от операций против советской разведки в течение первого года оккупации, БОБ все еще немного знала об ее организации, структуре и сотрудниках. И все-таки БОБ пыталась работать, что является заслугой исключительно тех упорных людей, что остались в Германии после «славных дней» победы. Однако, если посмотреть с позиций сегодняшнего дня, нельзя не удивиться близорукости правительства США, которое не смогло наладить эффективную работу в Берлине, несмотря на то, что там были тысячи недовольных советских сотрудников.

2. КГБ - КАРЛСХОРСТ: КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Темным промозглым вечером на углу одной из улиц Восточного Берлина стоял советский капитан и нервно теребил в кармане листок бумаги. Ему предстояла встреча со связником, от которого он должен был получить помощь в переправке на Запад. От настоящей войны он был весьма далек. В Германию приехал незадолго до этого из Ленинграда как член команды торопливо отобранных специалистов. Их задача состояла в том, чтобы присматривать за выпуском остро необходимого Ленинграду оборудования для набиравшей силу электронной промышленности. Ему всегда нравилось, как живут на Западе, он любил американский джаз, поэтому, получив новое назначение, он даже не скрывал своей радости. Накануне отъезда он говорил об этом с другом, который недавно демобилизовался из армии и вернулся из Германии. Осторожно, с оглядкой, друг рассказал о некоем немце, который мог бы показать ему Берлин. Капитан познакомился с немцем и влюбился в яркие огни Западного Берлина. А его новый немецкий приятель намекнул, что знает одного человека и тот мог бы помочь ему остаться на Западе.

И теперь капитан ждал встречи. Несмотря на волнение и страх, он не мог сдержать улыбки, когда думал о той жизни, что ждала его на Западе. Рядом остановился черный «седан», и, помедлив мгновение, капитан сел в него. Молчаливый водитель повез их прочь от тьмы, которая за последние два с половиной года стала символом Восточного Берлина. В конце концов капитан повернулся к своему немецкому знакомому и взял у него сигарету. Этот простой, знакомый жест придал ему уверенности, и страх стал понемногу проходить. Когда они приехали на некую виллу, хозяева, пожимая ему руку, обращались к нему на этаком американском варианте английского языка. Оглядевшись и обратив внимание на форму встретивших его мужчин, капитан совсем успокоился.

На вилле капитан удобно устроился в мягком кресле, закурил еще одну сигарету и в ответ на расспросы американцев стал с воодушевлением рассказывать о себе. Один из офицеров переводил его речи на английский. Однако постепенно он стал ощущать растущее недовольство хозяев. И наконец, один из них, оборвав его на полуслове, воскликнул на чистейшем русском языке: «Все! Хватит! Теперь рассказывай о своих связях с американской разведкой в Ленинграде!»

Этот капитан никогда не был американским шпионом. Он стал жертвой операции «ложная заграница», плана, разработанного для выявления американских и британских агентов, работавших, по убеждению Сталина, на советской территории во время войны и после нее. В контрразведке были досье, содержавшие обвинения против сотен советских граждан. Наш «капитан» — это собирательный образ множества подозреваемых советских людей. Операция была разработана полковником Иваном Павловским из британского отдела НКГБ (контрразведка) в первый послевоенный период. План был разработан по образцу, использовавшемуся в Советском Союзе: подозреваемому внушали, что он вступил в контакт с представителем западной разведки, тогда как на самом деле этот «офицер» был офицером госбезопасности или агентом. Если подозреваемый признавался в антисоветских настроениях и соглашался на вербовку, то его арестовывали и дальше — ГУЛАГ^[53].

Операция под названием «ложная заграница» начиналась с того момента, как советский агент подходил к намеченной жертве и предлагал, если он по горло сыт жизнью в СССР, поездку в Берлин. Оказавшись в Восточном Берлине, жертва вступала в контакт с другим человеком, обычно немецким агентом представительства МГБ Германии (госбезопасность СССР), который предлагал посетить американскую зону в Западном Берлине. Тут вступала в игру «американская» команда, и жертва оказывалась в роскошном особняке в окружении людей в американской форме, разговаривавших по-английски (с разной степенью сноровки). Для нужд этой команды был предоставлен замок Дамсмюле в Мюленбеке (Крейс Ораниенбург), севернее того места, где французский сектор граничил с советским и довольно далеко от американского сектора. Советские граждане, приезжавшие в замок, не имели представления о послевоенной политической географии^[54].

Во время разговора с «американским» офицером подозреваемый должен был расслабиться, ведь рядом были американские разведчики, и выразить радость, так как наконец установил с ними контакт. Однако из примерно тридцати случаев лишь несколько человек имели прежде контакты с американской разведкой. И где-то в 1948—1949 гг. от операции «ложная заграница» отказались^[55].

Сложность плана и сталинская подозрительность, позволившая ему осуществиться, показывают, насколько по-разному жили и работали две разведки. Американские политики только начинали понимать, что оккупация Германии будет гораздо более сложной проблемой, чем они представляли ее на Потсдамской конференции, а ДСС и вовсе не понимала своей роли. Советская же политика была довольно прямолинейной: максимум влияния в послевоенной Германии или, если это не получится, полный контроль над своей зоной. Именно для проведения этой политики в жизнь и присутствовали там советская разведка и служба безопасности.

Положение двух главных игроков в послевоенном Берлине — Советов и Америки — было совершенно разным. Американская разведка не была уверена в своем будущем в Берлине. Она работала, несмотря на жалкое финансирование из Вашингтона, отсутствие подготовленных сотрудников, незнание советской реальности и русского языка, недружественные отношения с военными. Ни одна из этих проблем не была ведома советским разведчикам, по крайней мере, в такой же степени. В конце концов, Советская служба государственной безопасности, в частности, разведка, устроившаяся в Карлсхорсте, существовала со времен Октябрьской революции и была частью советского общества. Правда, у американцев было одно преимущество, даже если его не заметили за много лет: неспособность Сталина и его преемников принимать информацию разведки и поступать вопреки предвзятым представлениям. Наверное, самым пугающим аспектом «холодной войны» в Берлине была неосведомленность советских лидеров, несмотря на горы получаемой ими информации, частично даже от сотрудников западных лидеров. Немногие советские разведчики осмеливались посылать Сталину или Хрущеву неприятные донесения, ведь они могли окончить свои дни в ГУЛАГЕ. Именно из-за этого да еще из-за полного непонимания советскими руководителями своего противника обе стороны не единожды были на грани войны.

ПЕРВЫЕ ШАГИ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ

Некоторые говорили, что если бы Запад сумел понять Сталина и методы, которыми он правил страной, «холодной войны» можно было бы избежать. Победив Германию в 1945 году, авторитет Сталина для русского народа, истерзанного войной и мечтающего о лучшей жизни, никогда не был столь высок. Однако ему все равно было мало власти и внутри страны и за ее рубежами. Московские чиновники, контролировавшие советскую разведку и контрразведку в Германии в 1945 году, в свою очередь контролировались бесчестным диктатором, который смотрел на разведку и контрразведку как на главный инструмент контроля и подавления. Людям, служившим в этих организациях, «хозяин» внушал страх и ужас. Большинство необъяснимых замен на ключевых постах в этих службах можно объяснить только стремлением Сталина, внедряя верных, но недалеких людей, контролировать своих амбициозных «слуг». Такая практика порождала ревность и возбуждала враждебность в Германии в конце войны и после ее окончания, когда соперники боролись за благосклонность Сталина. Даже после его смерти и десталинизации Советского Союза такая практика продолжала существовать^[56].

Первые разведывательные операции большевиков относятся к октябрю 1917 года. Феликс Дзержинский, польский революционер, большевик, создал ЧК — Чрезвычайную комиссию для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Отдел внешней разведки ЧК был сформирован 20 декабря 1920 года^[57]. ЧК была несколько раз переименована в 20-х годах, но до сих пор советских разведчиков и контрразведчиков называют чекистами.

В 1934 году Сталин создал новый Народный комиссариат внутренних дел (НКВД), который должен был заниматься государственной безопасностью и порядком в стране. Под руководством ее первого жестокого начальника Генриха Ягоды эта организация начала сталинские репрессии 30-х годов и внушила людям страх надолго после того, как она перестала существовать.

В 1936 году Сталин заменил Ягоду еще более жестоким Николаем Ежовым, а в декабре 1938-го убрал и его, сделав при этом козлом отпущения за чудовищные репрессии 1930-х годов^[58]. После ухода Ежова репрессивная машина задела многих сотрудников НКВД, которые слишком «ревностно» преследовали сталинских врагов. Репрессии коснулись также и внешней разведки. Резидентуры в Шанхае и Токио были основательно распотрошены, а в Лондоне, например, и вовсе ее не стало. Мы еще увидим, что то был не последний раз, когда политические «игры» советских лидеров подрывали силы внешней разведки.

В 1938 году недоброй памяти Лаврентий Берия возглавил НКВД, приведя туда своих людей с Кавказа. В начале 1941 года Сталин затеял эксперимент с реорганизацией контрразведки и внешней разведки, когда ключевые учреждения выделились в отдельное ведомство — НКГБ (Народный комиссариат государственной безопасности). После нападения Германии в июне 1941 года они снова стали частью НКВД, которым руководил Берия. Несмотря на свою паранойю, Сталин, по-видимому, решил рискнуть, возвращая Берия прежнее положение, ибо понимал, что только твердая рука может консолидировать и координировать службы, занимающиеся внутренними делами и государственной безопасностью, если приходится противостоять беспрецедентной угрозе его личной власти. Война с Германией до самого ее конца была главным делом советской службы безопасности и внешней разведки.

СОВЕТСКАЯ РАЗВЕДКА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

В своих неопубликованных мемуарах Павел Фитин, глава внешней разведки, описывает решение ЦК в отношении проблем, связанных с Германией^[59]. Из-за того, что организация стала предпринимать большие усилия для подготовки разведывательных групп и расширению поля их деятельности, ЦК решил разделить ее на два управления — Первое и Четвертое. Первое, то есть внешняя разведка, должен был собирать информацию о Германии и ее союзниках, а также о политике Соединенных Штатов и Англии в отношении Советского Союза и Германии и о политике других капиталистических стран, не участвующих в войне. Ему также вменялось в обязанность заниматься промышленной разведкой и контрразведкой за рубежом.

Четвертое управление (диверсионно-разведывательное), организовывало и руководило группами, воевавшими вместе с партизанами за линией фронта. Фитин пишет, что один из его заместителей — Павел Судоплатов — был начальником этого управления^[60]. Разведывательное управление, главной задачей которого было руководство внешней разведкой, помогало Четвертому управлению. На самом деле происходил постоянный обмен кадрами между Первым и Четвертым управлениями^[61].

В апреле 1943 года, когда в войне наступил перелом в пользу Сталина, советская контрразведка и разведка вновь были реорганизованы, на сей раз в нечто, продержавшееся до конца войны. Главное управление государственной безопасности получило самостоятельность в качестве НКГБ 14 апреля 1943 года и под руководством Всеволода Меркулова, бывшего начальника и верного Берии человека, вновь взяло под свой контроль контрразведку и внешнюю разведку. Берия остался руководителем НКВД и членом Государственного Комитета обороны. НКВД под управлением Берия вместе с тысячами специальных войсковых групп провели депортацию многочисленных этнических групп с их родных мест^[62]. В этих операциях Берия помогали Иван Серов и Богдан Кобулов, сыгравшие потом значительную роль в послевоенной Германии.

В то же время военная контрразведка приобрела новую структуру в рамках советской бюрократии. Она занималась выявлением германских агентов в Советской армии и была ответственна за политическую надежность всего воинского состава от генералов до рядовых. Ее специальные подразделения (особые отделы) были выведены — вместе с их начальником Виктором Абакумовым — из Главного управления государственной безопасности НКВД и составили новую организацию, то есть Третье главное управление контрразведки, или СМЕРШ (смерть шпионам) в рамках Народного комиссариата обороны (НКО). Эта реорганизация облегчила координацию контрразведывательных операций и военных планов. Однако большинство сотрудников военной разведки не ощутило разницу ни в своих обязанностях, ни в отношениях с войсками, к которым они были прикомандированы. Не было изменений и в штате сотрудников. Например, Абакумов, новый руководитель СМЕРШа и бывший руководитель военной контрразведки в службе государственной безопасности, продолжал занимать тот же кабинет в здании НКГБ на Лубянке, несмотря на переподчинение комиссариату обороны^[63].

Сталин затеял эту реорганизацию, почуяв потенциальную угрозу своей власти из-за растущей популярности его генералов и неизбежного знакомства солдат и офицеров с заграничной жизнью, о которой они, вернувшись домой, могли рассказать^[64]. С другой стороны, Сталин также понимал, что Красная армия будет вести операции на враждебной территории — в Западной Украине, Польше, на Балканах, в Германии. И ему была нужна военная контрразведка, способная удержать войска в повиновении, чтобы нейтрализовать антисоветские настроения^[65].

На каждом фронте было свое управление СМЕРШа, контролировавшее управления и особые отделы в армиях и дивизиях. Когда Советская армия прошла через Польшу и ступила на землю Германии, управления СМЕРШа 1-го и 2-го Белорусских фронтов главным образом способствовали организации службы государственной безопасности, которая потом действовала в Берлине и советской зоне^[66].

ПЕРЕХОД К ПОСЛЕВОЕННЫМ ОПЕРАЦИЯМ

Человеком, выбранным для переориентации этих организаций на операции мирного времени в Германии, был генерал-полковник Иван Александрович Серов. Приехав из Польши, где он называл себя генералом Ивановым, Серов взял на себя управление операциями, которые должны были проложить дорогу прокоммунистическому правительству в Германии. Для всего мира Серов был заместителем маршала Жукова, главы Советской Военной администрации, однако его богатый послужной список в органах государственной безопасности указывает на совсем другой род деятельности. В действительности он был личным представителем Народного комиссара внутренних дел (НКВД СССР) в группе Советских оккупационных войск в Германии (уполномоченный НКВД в Германии)^[67]. Таким образом Серов руководил Управлением внутренних дел. Например, 27 июля 1945 года Серов отдал приказ об организации специальных лагерей НКВД для нацистов и всех, кто противостоит политике Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) в Восточной Германии^[68]. Управления внутренних дел, занимавшиеся полицейскими функциями, пожарными частями, тюрьмами и охраной, были также организованы во всех районах, контролируемых советской администрацией. Серов использовал их для организации новой германской службы безопасности и судебной системы.

Однако самым важным направлением деятельности Серова в конце войны было создание невоенной контрразведывательной группы, которая могла бы бороться с остававшимися нацистами и будущими оппонентами советской оккупационной политики. Советская контрразведка так же, как американская, была озабочена донесениями об активной деятельности нацистского подполья. Более того, Советы боялись, что это подполье уже объединилось с «реакционными кругами в Англии и Соединенных Штатах ради организации антисоветского фронта»^[69].

Имея такую власть в своих руках, Серов стал ключевым персонажем в иерархии советского государства, таким, который занял свое положение, с готовностью подчиняясь малейшему желанию Сталина. Серов охранял сталинского сы-на-алкоголика, который служил в ВВС в Германии. Но так как Серов перепрофилировал некоторые подразделения СМЕРШа на новую роль службы государственной безопасности, то тем самым он нажил себе в Москве врагов.

В Берлине безопасность была на первом месте, поэтому Серов поручил офицерам из СМЕРШа 1-го Белорусского фронта сформировать Берлинский оперативный сектор (Берлинский оперсектор). Первым послевоенным руководителем сектора был генерал-майор Алексей Матвеевич Сиднев, протеже Серова. Его официальное звание — начальник отдела общественной безопасности и внутренних дел при Советской Военной администрации^[70]. Карьера Сиднева показывает, какая драка за власть шла в высшем руководстве страны. Он был снят с занимаемого поста в Берлине в 1947 году и стал министром государственной безопасности Татарской автономной республики. Позднее был арестован за якобы широкомасштабную деятельность на черном рынке в Берлине. Наверное, дело Сиднева сыграло свою роль в противостоянии Серова и министра государственной безопасности Абакумова, так как они соперничали в борьбе за благоволение Сталина и первенствующее положение в Восточной Германии. Чтобы добиться расположения Сталина и очернить Серова, Абакумов послал Сталину протокол допроса Сиднева^[71].

В дополнение к берлинскому оперсектору были организованы оперативные секторы НКГБ в столице каждой провинции (земли) для проведения контрразведывательных операций. Сотрудников набирали из управлений СМЕРШа и контрразведки органов государственной безопасности на территории Советского Союза. В Берлине оперативные группы были во всех районах. Обычно работавшие в контакте с советской военной комендатурой или управлением НКВД, они являлись орудиями советской политики в отношении Германии в послевоенные годы.

Одной из главных забот Серова была безопасность Советской армии в беспокойной атмосфере оккупационного режима. Он привлек другие элементы СМЕРШа 1-го Белорусского фронта для организации в Потсдаме штаба Управления военной контрразведки советских оккупационных войск в Германии. Оно так и оставалось в Потсдаме, пока Россия летом 1994 года не вывела из Германии все свои войска. Организатором и первым начальником Потсдамского управления был генерал-лейтенант Александр Вадис, начальник СМЕРШа 1-го Белорусского фронта. Архивные материалы подтверждают, что у Вадиса был нюх на политические мероприятия, которые могли упрочить его карьеру. Сталин, например, был рад, когда он передал ему германские документы, обвинявшие британцев за неудавшееся восстание варшавского подполья в июле 1944 года, и сообщение о найденных дневниках Геббельса, недоброй памяти министра пропаганды нацистов^[72].

Управление контрразведки в Потсдаме отвечало за политическую благонадежность и безопасность армии. Оно вербовало агентов информаторов среди советских сотрудников и немецких граждан в гарнизонах и соседних районах. Управление также разрабатывало дела о шпионаже западных разведок против оккупационных войск. Первым делом надо было вычислить агентов, а потом их перевербовывали. Дух ЧК витал в помещениях контрразведки. Пожилая женщина — ветеран, работавшая в секторе агентурного учета, громко и с гордостью кричала во всеуслышанье: «Я была уборщицей у Феликса Дзержинского»^[73].

Чекистская атмосфера чувствовалась не только в новой военной разведке, но и во всех оперсекторах и группах НКГБ, которые действовали в советской зоне. В конце концов, большинство высших офицеров СМЕРШа прежде служило в особых отделах или других подразделениях органов государственной безопасности. Кроме того, с 1943 по 1946 г. тысячи офицеров СМЕРШа прошли обучение в специальных разведывательных школах, где их учили букве и духу чекистского дела^[74]. Однако большинству советских людей так же, как западным союзникам и восточным немцам, все эти группы были известны под одним названием — НКВД^[75].

СОВЕТСКАЯ ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ГЕРМАНИЮ

Приоритетной задачей Советских властей было установление контроля над советской зоной, поэтому Серов был полностью поглощен новыми оперативными секторами и группами НКГБ. Тем не менее управление внешней разведки НКГБ стремилось начать деятельность в Германии. Но начинать приходилось с основ. Надо было установить свое присутствие в Германии. Резидентуры, которая прежде была в Берлине, не стало в июне 1941 года. И тут, основываясь на архивных данных, мы впервые проследим методы работы НКГБ по ее созданию в Восточном Берлине. Это было совсем иначе, нежели у берлинской службы американцев.

16 апреля 1945 года Сталин в качестве предварительного шага одобрил план прикомандирования политических советников к штабу каждого фронта, занятого совместными операциями на чужой территории^[76]. Помимо этих советников, были еще оперативные группы, состоявшие из трех офицеров, радиооператора и шифровальщика.

Когда фронты вошли в Германию, эти группы должны были снабжать Москву информацией о положении в стране, включая настроения жителей и экономическую ситуацию. Они также сообщали о деятельности представителей британцев и американцев в регионах, находившихся под совместным контролем, и готовили почву для операций на Западе после падения Германии^[77]. Начиная с июня 1945 года группы, прикомандированные к 1-му и 2-му Белорусским фронтам и 1-му Украинскому фронту, были соединены и отданы в подчинение Первому (внешняя разведка) управлению НКГБ в Москве. К августу резидентура в Карлсхорсте уже начала работу. Ее первым резидентом стал Александр Коротков, опытный разведчик, который был заместителем резидента в Берлине в 1941 году^[78].

Во время войны Коротков служил в Первом управлении, довольно часто совершая поездки за границу (Афганистан — 1943 г., Польша и Румыния — 1944 г.). Кроме того, он часто бывал на фронте в связи с операциями с агентами-двойниками и радиооперациями, где участвовали немцы под советским контролем. У него был богатый оперативный опыт, и он хорошо знал положение в Германии, поэтому его назначение в Берлин представлялось разумным^[79].

После создания Советской Военной администрации во главе с Жуковым в Карлсхорсте резидента Короткова назначили заместителем политсоветника Аркадия Александровича Соболева и резидентура получила прикрытие в Управлении политсоветника^[80]. Согласно воспоминаниям Бориса Наливайко, сотрудника резидентуры, к концу 1945 года в ней работало только шесть офицеров оперативников. Еще два приехали в январе 1946 года. Было ясно, что Первое управление и резидентура НКГБ в Карлсхорсте не смогут удовлетворять требования информации по Западному Берлину и западным зонам без дополнительной помощи. Соответственно, отделения разведывательной информации были созданы во всех оперативных секторах и группах МГБ^[81].

Резидентура вербовала агентов, работавших в районных учреждениях Берлина и провинций, и постоянно сообщала в Москву сведения о положении на местах. Кроме того, она имела задание вербовать агентов в созданных в советской зоне в 1945 году «буржуазных» партиях, например, среди христианских демократов.

Положение советской разведки в то время было непонятно даже советским сотрудникам (тем более БОБ). Многочисленные организации рассыпались по всему Восточному Берлину и берлинским пригородам. Самая малочисленная из этих организаций располагалась в Карлсхорсте — резидентура внешней разведки Короткова. Наверное, нелегким делом было координировать их деятельность. Управление военной контрразведки группы Советских оккупационных войск и подчиненные ему подразделения все еще теоретически подчинялись Третьему Главному управлению НКО. Оперативные секторы и группы контрразведки НКГБ в Германии посылали донесения в управление контрразведки НКГБ в Москве, тогда как управление внешней разведки НКГБ руководило Коротковым и его людьми в Карлсхорсте. И все же такое положение оставалось почти неизменным несколько лет.

МГБ УСИЛИВАЕТ ДАВЛЕНИЕ В ГЕРМАНИИ

В марте 1946 года советское правительство отменило революционное название «народных комиссариатов», и НКГБ стал Министерством государственной безопасности (МГБ)^[82]. В июне 1946 года Виктор Абакумов, который с 1943 года возглавлял военную контрразведку в комиссариате обороны, заменил Всеволода Меркулова.

По словам Павла Судоплатова, Сталин решил назначить Абакумова, потому что он не доверял Меркулову из-за его связей с Берия^[83]. С исторической точки зрения, Берия, несомненно, утратил контроль «над империей МГБ—МВД», и потеря своих постов его ближайшими соратниками подтверждает эту точку зрения. Выбор Абакумова, по-видимому, неслучаен, так как он отлично зарекомендовал себя в военной контрразведке во время войны и к тому же был безоговорочно предан Сталину. Однако существовал еще один фактор, обычно игнорируемый исследователями, но очень важный в германском контексте, как это подтверждают архивы ЦРУ.

Когда 20 августа 1945 года был создан специальный комитет, подчиненный Государственному комитету обороны (ГКО), которым руководил Берия, СССР включился в гонку по созданию атомной бомбы. Дэвид Холлоуэй подчеркивает в книге «Сталин и бомба»: «Это не было ни заблуждением, ни эксцентричностью... назначение (Берия) руководителем атомного проекта, наоборот, говорит о чрезвычайной важности проекта для советских руководителей». 23 января 1946 года Сталин, Берия и Молотов встретились с Игорем Васильевичем Курчатовым, научным директором атомного проекта, которому было приказано «создать бомбу быстро и любой ценой»^[84]. Советы получили информацию об американской атомной бомбе, и хотя у них было много блестящих физиков-атомщиков, к этому времени стало ясно, что с инженерным составом и оборудованием дела обстоят не блестяще. С одной стороны, можно было еще больше нажать на узников — во многих тюремных лабораториях трудились конструкторы и ученые.

С другой стороны, можно было использовать технику, имевшуюся в Восточной Германии и других восточноевропейских странах, ведь тамошние предприятия в большинстве своем были реорганизованы в советские фирмы и вовсю эксплуатировались. Берия назначил Меркулова возглавлять Главное управление советского имущества за границей (ГУСИМЗ), «объединенную» организацию, которая прикрывала советское влияние на предприятия в контролируемой Советами зоне. Другие любимцы Берия были отправлены руководить советской промышленностью в технически развитые страны блока. Эта стратегия объясняет, почему Богдан Кобулов отправился присматривать за советской собственностью в Восточную Германию — включая «Висмут», урановые рудники и обработку уранового сырья^[85]. Сталинская одержимость атомной бомбой, подтвержденная документами, вероятно, была главным мотивом всех его поступков в этот период. Понятно также, что Берия выбирал помощников, которым он — и только он один — мог доверять.

Однако угрозу номер один в послевоенной Германии советские представители увидели в растущем гражданском недовольстве. МГБ получило приказы из Москвы контролировать настроения населения. В связи с этим в оперативной структуре МГБ произошли перемены. Эта реорганизация была инициирована Серовым и продолжена его преемником генерал-лейтенантом Николаем Ковальчуком. Во время войны Ковальчук был начальником СМЕРШа 4-го Украинского фронта.

С отъездом Серова из Германии в конце 1947 года прекратилась та практика, когда один старший офицер отвечал за деятельность внутренних дел, так и за работу госбезопасности Германии. Таким образом, Ковальчук стал представителем МГБ в Германии, ответственным за все операции МГБ в советской зоне. Некоторая сумятица все еще оставалась, и, бывает, пишут об операциях НКВД или МВД (Министерство внутренних дел), тогда как на самом деле это уже было ведомство МГБ.

После реорганизации во всех секторах МГБ, расположенных в советской зоне, появились первые отделы, которым вменялось в обязанности собирать разведывательную информацию о Западном Берлине и Западной Германии. Это включало в себя сведения о боевых приказах вооруженных сил Америки, Велибритании и Франции, а также политический, экономический и промышленный шпионаж. Таким образом, сфера деятельности данных разведовательных структур начала накладыватся на сферу деятельности, осуществляемой резидентурой Первого управления внешней разведки в Карлсхорсте. Их соперничество продолжало создавать проблемы и после создания Комитета информации (КИ) в 1947 году^[86].

Организационная структура отражала в точности структуру МГБ в СССР. Вторые отделы оперативных секторов МГБ занимались контрразведывательными операциями в отношении западных разведок, включая наступательные операции в отношении помещений и сотрудников в Западном Берлине и Западной Германии. Третьи отделы организовывали и поддерживали сети информаторов в восточногерманской администрации, политических партиях, профсоюзах, церковных и культурных организациях. Приоритетной задачей МГБ было искоренение германской оппозиции режиму. В 40-х — начале 50-х годов МГБ было реальным и вызывавшем опасения напоминанием о советской власти в Восточной Германии^[87].

Доклады Ковальчука Абакумову, никогда прежде не появлявшиеся в печати, говорят о приоритетах этого периода. Отчитываясь в своей деятельности в первую половину декабря 1946 года, Ковальчук пишет, что 487 человек было арестовано, из них 35 — советские граждане. Из 432 немцев 37 были арестованы за шпионаж, а 191 прежде состояли в нацистской партии, работали в гестапо, СС и других подобных организациях в гитлеровские времена. Никаких причин для ареста более чем двухсот немцев в докладе названо не было^[88]. Вероятно, они представляли политическую оппозицию, так как уголовная деятельность находилась в ведении народной полиции или МВД. См. Приложение 4, в котором дана детальная картина работы МГБ в Германии.

МГБ ТЕРЯЕТ ВНЕШНЮЮ РАЗВЕДКУ

К 1947 году соперничество между резидентурой внешней разведки МГБ в Германии и первыми отделами его контрразведывательных секторов стало настоящей проблемой. В 1946 году резидентура внешней разведки в Восточном Берлине приложила много усилий, чтобы восстановить контакты с довоенными источниками и найти документы, принадлежавшие разведывательным и контрразведывательным службам нацистов. Согласно архиву СВР, была получена ценная информация о политике и деятельности союзников в Берлине^[89]. Коротков, резидент внешней разведки в Карле-хорсте, который работал под прикрытием должности заместителя политического советника, в 1946 году вернулся в Москву и стал руководить операциями с участием нелегалов — советскими агентами, снабженными документами, показывавшими их как иностранных граждан и посланными за границу. Его заменил генерал Леонид Малинин, чьи связи с БОБ описаны в Приложении 3.

Именно в это время в игру вступил еще один игрок, который инициировал значительные перемены в советской разведывательной системе. Комитет информации (КИ) был сформирован по приказу Совета министров СССР от 30 мая 1947 года. Некоторые считают, что Сталин создал КИ в ответ на создание ЦРУ (хотя, если учесть положение ЦРУ в то время, Сталин должен был быть гениальным ясновидцем, будь это его мотивом). На самом деле его решение было связано с другим. События, происшедшие весной 1947 года, превратили Министерство иностранных дел в мощный правительственный орган по сравнению с его статусом во время войны, когда власть была в руках военных. Совет министров иностранных дел, созданный на Потсдамской конференции в 1945 году и включавший представителей всех четырех оккупационных властей, собирался довольно часто в одной из столиц. На каждой такой сессии, по мере углубления разногласий, ставки становились все выше, когда дело касалось будущего Германии. И хотя Первое управление МГБ позаботилось о достаточном количестве агентов, которые имели доступ к документам, определяющим позицию союзников, эта информация не всегда вовремя достигала советских участников переговоров. Как только утверждалось очередное место встречи, Молотов становился более требовательным и настаивал на немедленном получении донесений источников^[90]. Нежелание служб разведки открывать свои источники или подвергать риску контроль над ними, особенно если этими источниками были Дональд Маклин или Гай Берджесс в британском Министерстве иностранных дел, вероятно, было главной причиной для Сталина и Молотова, когда задумывалось создание КИ, которому передавался контроль над всей внешней разведкой Советов. Таким образом, и МГБ, и Главное разведывательное управление (ГРУ) Генерального штаба Советской армии были переданы КИ.

Поначалу КИ был независимой организацией с подчинением напрямую Совету министров, и в его ведении была вся политическая, экономическая, промышленная, научно-техническая внешняя разведка, а также контрразведка. В отличие от ЦРУ, КИ никогда не являлся открытым государственным учреждением — о его существовании общественности известно не было. (Даже когда в 1949 году КИ был отдан Министерству иностранных дел, его тайный и автономный статус сохранился в рамках министерства)^[91]. Информация из приказов о КИ публикуется впервые.

Возражения МГБ были приглушены, вероятно, потому что часть высших постов приравняли к министерскому рангу, а двадцать пять или больше — к рангу заместителя министра. Все министры и заместители министров имели правительственные машины с шоферами и могли пользоваться специальной правительственной телефонной сетью, известной как «кремлевка». Согласно тому же приказу о КИ, все послы стали «главными резидентами» в своих регионах, подчиненными «непосредственно» КИ. Офицеры КИ посылались в посольства и получили надежное прикрытие — явное усовершенствование по сравнению с затруднениями, испытывавшимися МГБ^[92].

Некоторые отделы КИ заняли помещения бывшего Коминтерна возле Сельскохозяйственной выставки в Москве. Однако зазор в отношениях бывших сотрудников МГБ и военных, которых было меньше и которые почувствовали себя ущемленными, проявился еще до вступления в силу приказа о КИ 30 мая 1947 года. В середине 1948 года министр обороны Николай Александрович Булганин начал говорить о возвращении его разведки в министерство^[93]. Генштаб тоже заявлял, что не может полностью полагаться на КИ, и требовал возвращения службы стратегической разведки. В апреле 1949 года эта часть была возвращена военным. Согласно официальной истории из-за «своего специфического характера разведывательная работа в военной области не может должным образом проводиться в структуре КИ... в январе 1949 года общим постановлением ЦК и правительства военная разведка была изъята из структуры КИ и возвращена Министерству обороны»^[94].

Оставшиеся отделы КИ стали сферой безраздельного правления внешней разведки МГБ. В феврале 1949 года КИ вышел из подчинения Совета министров и перешел в подчинение Министерства иностранных дел (Комитет информации при МИД СССР), «для более полного использования информационных возможностей КИ в области политической разведки, а также подчинения политической разведки задачам внешней политики СССР и текущей работе Министерства иностранных дел». Приказ ограничивал КИ политической, экономической и научно-технической разведкой^[95].

Официальные историки не пишут о ключевых сотрудниках. Так как КИ был тайной организацией, о назначениях внутри него не объявлялось. Хотя Молотов как министр иностранных дел и стал первым председателем КИ, в марте 1949 года он «потерял благоволение Сталина» и на обоих постах его сменил Андрей Вышинский, недоброй памяти прокурор. Наше изучение восьмидесяти докладов КИ и МГБ за период с 1949 по 1952 г., в первый раз рассекреченных архивом СВР, добавляет любопытные подробности к истории «падения» Молотова. Хотя совершенно очевидно, что Молотов потерял пост министра, а его жена Полина была сослана, он остался «вторым адресатом» после Сталина, что касается донесений КИ — Политбюро вплоть до ликвидации КИ в 1951 году. Он был также «вторым адресатом» и для МГБ до сентября 1952 года. В это время и Вышинский, и заместитель министра иностранных дел Андрей Громыко занимали переменно от восьмого до десятого места. Понятно, что к этому списку и КИ, и МГБ относились с предельной аккуратностью, следовательно Молотов был задействован в большой игре вплоть XIX съезда партии, когда Сталин подверг его критике.

Вышинский был председателем КИ всего три месяца. В большей степени «свадебный генерал», нежели реальный руководитель, он сам признавался, что «не имеет ни малейшего представления о порученном ему деле»^[96]. Валериан Зорин, заместитель министра иностранных дел, прослужил дольше, однако по-настоящему КИ руководил заместитель председателя Петр Федотов, как прежде управлением внешней разведки ГБ. Федотов, который был начальником Управления внешней разведки МГБ до перехода в КИ, был заменен в 1949 году на посту заместителя начальника Сергеем Савченко. В конце 1951 года, после шока, связанного с арестом Абакумова, бывшее Управление внешней разведки ГБ было изъято из КИ и отдано МГБ как Первое Главное правление. Соответственно, новый министр государственной безопасности Семен Игнатьев стал подписывать доклады, направляемые Сталину и Политбюро^[97].

Интересно отметить, что инициативы КИ в начале 50-х годов имеют отношение в первую очередь к американцам. 3 феврале 1950 года и в сентябре того же года (в июне началась корейская война) КИ объявил, что разведывательная работа против Соединенных Штатов «становится главной задачей центрального аппарата и всех резидентур КИ в капиталистических странах». В марте 1951 года Соединенные Штаты были определены КИ как «главный противник». Разведывательная работа против Америки не была «краткосрочной мерой, но представляла основное содержание деятельности в течение долгих лет». Многие из решений СИ определяли работу внешней разведки ГБ, когда о КИ уже давно забыли^[98].

В начале 1951 года КИ начал сбор научной и технической информации. Он анализировал научно-технические разведывательные операции и принимал решения, которые стали основой добывания секретных документов так же, как реально существующих моделей оружия из «лидирующих научных и технических секторов капиталистических стран». Важная информация о ядерном оружии уже была получена прежде, однако работа КИ в это время подстегнула рост научно-технических операций зарубежных резидентур КГБ в 60 —70-х гг. и позднее^[99].

Несмотря на то, что руководителям КИ не удалось соединить государственную безопасность и военную разведку в единый организм, самые большие трудности КИ связаны со взамоотношениями с контрразведкой МГБ в Москве и за рубежом. Первый приказ о создании КИ сделал его также ответственным за «работу контрразведки за рубежом». Это означало, что отделы МГБ, традиционно связанные с контрразведкой за рубежом, отошли к КИ наряду с теми, которые занимались политической и научно-технической разведкой. Эти отделы отвечали за безопасность советских граждан, работавших за границей, контролировали активность советских эмигрантов, осуществляли связь со службами безопасности стран «народной демократии». Все эти отделы, а также внешняя контрразведка МГБ, работали в тесном сотрудничестве друг с другом, и их разделение привело к серьезным проблемам, особенно в заграничных резидентурах^[100].

Напряженные отношения КИ и МГБ из-за контрразведки не только привели к упразднению КИ, но и влияли на борьбу за власть на вершине иерархической лестницы. Вероятная причина сталинского желания вновь объединить внешнюю разведку и контрразведку в рамках МГБ выразилась в отставке Абакумова, которому он перестал доверять^[101]. Абакумова заменил Семен Игнатьев, человек, которого Сталин мог контролировать.

История Евгения Питовранова, начальника Второго Главного управления контрразведки МГБ, может служить ярким примером того, до какой степени разъединение контрразведки и разведки в конце концов озаботило советских лидеров. Сталин сыграл главную и роковую роль в этом деле^[102]. Теперь известно, что Питовранов присутствовал на некоторых допросах Абакумова. До этого времени карьера Питовранова была весьма успешной. В самом деле, тем летом, когда был арестован Абакумов, Сталин вызвал Питовранова, чтобы обсудить качество агентурной сети Управления контрразведки в СССР^[103]. Выслушав ответ Питовранова, Сталин приказал ему сократить сеть до одной трети или одной четверти, оставив только тайных агентов, имеющих доступ к реальной информации. Сталин сказал, что руководствуется в этом решении своим дореволюционным опытом получения политической информации. Он как будто положительно оценил откровенность Питовранова в обсуждении проблем контрразведки, ибо Питовранов был единственным не приближенным к Сталину человеком, приглашенным через несколько дней на Курский вокзал, когда Сталин отбывал в летний отпуск^[104].

Такое часто случалось со Сталиным. Однако знаки его внимания никогда не давали гарантий. Позднее, в том же 1951 году, Питовранов был вызван для дачи показаний комиссии, расследовавшей дело Абакумова. Потом Питовранова вызвал Берия, который спросил, знает ли тот о причинах, побудивших Абакумова к измене, ведь он был именно тем человеком, кто отвечал за безопасность руководителей страны, часто умиравших преждевременно. Питовранов защищал Абакумова — и сам был арестован 29 октября 1951 года^[105].

Питовранов рассказал нам, что в своей камере он написал доклад Сталину, где сделал специальные рекомендации для улучшения службы государственной безопасности, ссылаясь на встречу со Сталиным, во время которой они как раз обсуждали эту проблему. Он отметил, что ревность и соперничество разведки и контрразведки мешают работе, и просил Сталина вновь соединить эти две службы. В конце концов Питовранов был освобожден.

В ноябре он отдыхал недалеко от Москвы, когда его срочно вызвали в Москву на встречу со Сталиным и членами нового ЦК. Сталин сказал: «У нас есть соображения, как радикально улучшить работу органов государственной безопасности, объединить разведку и контрразведку. Для этого будет создана комиссия, в которую войдут все секретари Центрального комитета, а также Питовранов. Надо создать Главное управление государственной безопасности, в котором будут управления контрразведки и разведки. Начальником контрразведки назначается Василий Рясной, а разведки — Питовранов»^[106].

Недовольный всего лишь отменой КИ и возвращением внешней разведки в МГБ Сталин ощущал необходимость в соединении внешней разведки с внутренней контрразведкой. В декабре 1952 года он сформировал новое разведывательное управление. Питовранов возглавил Управление внешней разведки, вошедшее в него так же, как Управление контрразведки. Однако оно просуществовало только до смерти Сталина^[107].

КИ В БЕРЛИНЕ

Некоторые из проблем, возникших в КИ и его резидентурах за границей, своей глубиной и сложностью похожи на те, что были в советской зоне в Германии. Оперативные секторы и группы МГБ в Берлине и в пяти провинциях, находившихся под началом заместителя министра ГБ Ковальчука, работали более двух лет. Они были очень активны не только в контрразведывательных операциях, а также в операциях, влиявших на положении дел в советской колонии (так обозначались советские граждане, находившиеся в Германии) и эмиграционные дела, но одновременно собирали информацию о Западной Германии — даже после создания КИ. (Подробнее о деятельности МГБ в Восточной Германии см. Приложение 4.)

Когда КИ взял в свои руки контроль над внешней разведкой МГБ в Восточном Берлине, в то время возглавляемой генералом Малининым, отношения еще больше ухудшились. Внешней разведке и контрразведке всегда было трудно координировать свои действия, даже когда они были в одном ведомстве — МГБ. Но с созданием КИ ситуация стала ухудшаться, и контрразведчики МГБ всерьез стали вербовать сотрудников КИ в качестве информаторов^[108].

БОБ своими контактами с Малининым неумышленно добавила проблем КИ в Берлине. В апреле 1947 года Яков Тищенко (Разин, Рощин) узнал, что должен заменить Малинина в Карлсхорсте, однако назначение задерживалось из-за передачи КИ Управления внешней разведки МГБ^[109]. В начале 1948 года, как раз в начале блокады, Разин наконец приехал и встал во главе разросшейся резидентуры, принявшей в себя также военную разведку. Главной задачей резидентуры КИ были разведывательные операции в Западном Берлине и Западной Германии. Однако вскоре после приезда Разина военная разведка была изъята из КИ так же, как операции в отношении эмигрантов. Тем временем первые отделы оперативных секторов МГБ продолжали собирать информацию, заявляя, что их «разведывательные операции имеют целью контрразведывательные нужды». В результате обе службы дублировали друг друга^[110].

Несмотря на неблагоприятное начало, резидентура КИ под руководством Разина имела отличное прикрытие, которое отчасти помогало обезопасить операции, и в этом БОБ не мог с ним конкурировать. Собственный пост Разина назывался заместитель политического советника Семенова, и его сотрудникам также обеспечивали прикрытие другие управления, входившие в состав Советской Военной администрации. Заместитель резидента Борис Наливайко, например, числился начальником отдела виз. Резидентура пользовалась возможностями других управлений для работы в Западном Берлине и Западной Германии^[111].

Судя по докладам Разина, резидентура добилась определенного успеха. Он особенно хвалил Наливайко за отличные результаты. Одной из удач, о которой вспоминает Разин, было получение оперативных дневников генерал-полковника Франца Хальдера, начальника германского генерального штаба. Дневники, которые Хальдер правил собственной рукой, рассказывали об операциях на всех фронтах во время войны^[112].

Однако с развертыванием блокады резидентуру начали волновать другие проблемы, более важные нежели подсчет военных трофеев. Еще один официальный источник КГБ сообщает, что в 1948 году агенты проникли в наиболее значительные западногерманские политические партии и внедрялись в военные администрации союзников. Некоторое количество ценных вербовок было сделано в эмигрантских организациях в Западной Германии. И значительно возросло число агентов, включая сотрудников правительственных учереждений, финансистов, политиков и видных журналистов. Все они, наверное, снабжали информацией о блокаде КИ, писавшего доклады, которые мы получили в архиве^[113].

В 1950 году Разин был вызван в Москву. В Берлине его заменил генерал-лейтенант Иван Ильичев, бывший начальник военной разведки и заместитель председателя КИ. Возможно, его назначение произошло после того, как военная разведка вернулась в лоно Министерства обороны (весна 1949 года), и Ильичев остался без работы^[114]. В любом случае назначение Ильичева повлекло за собой расширение деятельности КИ в Германии. Прикрытие осуществлялось наилучшим образом, так что контрразведка БОБ была не в силах составить адекватную картину советской разведки в Восточном Берлине. Только сейчас мы узнаем об этом.

19 апреля 1950 года были созданы три отдельные резидентуры, причем каждая под своим прикрытием: в дипломатической миссии, в советской части Союзного Контрольного совета, в управлении советским имуществом Богдана Кобулова. Все эти резидентуры были подчинены генералу Ильичеву, прикрытием которого был пост советника Советской контрольной комиссии (СКК), в то же время он был представителем коллегии КИ в Германии, то есть «главным резидентом»^[115]. Во главе двух резидентур стояли офицеры, которые в дальнейшем будут постоянно фигурировать как высшие должностные лица КИ и КГБ — Василий Романович Ситников и Елисей Тихонович Синицын (Елисеев)^[116]. Третья резидентура под прикрытием Главного управления советского имущества за границей также заслуживает упоминания^[117]. ГУСИМЗ, как мы уже знаем, был первой целью научно-технических операций БОБ, касающихся программы создания атомного оружия в СССР. В дополнение к «Висмуту», урановым разработкам и другим промышленным целям в Восточной Германии оно занималось также информацией о тех промышленных предприятиях в Западной Германии и Западной Европе, что выпускали оборудование, отсутствовавшее в СССР. Это прикрытие, охотно предоставленное Богданом Кобуловым, позволяло третьей резидентуре искать и вербовать западных специалистов. И хотя БОБ не располагало информацией о том, что офицеры, занимавшиеся этим делом, работали в КИ, она понимала, что здесь действуют разведчики, и пристально следила за их деятельностью^[118].

После упразднения КИ (1 ноября 1951 года) в январе 1952 года МГБ получило контроль над внешней разведкой, и три берлинские резидентуры были расформированы. Сотрудников отправили в аппарат МГБ в Карлсхорсте, где они составили отдел Б-1. Этот отдел стал заниматься всеми операциями внешней разведки в Германии^[119]. Время было выбрано правильно. Растущая неприязнь между КИ и МГБ не только влияла на сбор разведывательной информации о берлинской блокаде и влиянии корейской войны на Германию, но также становилась причиной трений с восточно-германской партией и правительством, которые трудно было скрыть в «семье» советских разведывательных служб.

3. БЕРЛИНСКАЯ БЛОКАДА ПРОТИВ ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТИ И СТОЙКОСТИ ЗАПАДА

Я всегда рассматривал блокаду как ошибку русских. Они хотели посмотреть, как далеко могут зайти, и зашли слишком далеко.

Питер Синел, зам. начальника БОБ

По мере того, как росло недовольство восточных немцев советской оккупационной политикой и усилились противоречия между бывшими союзниками спорадические проверки Советами наземного транспорта и самолетов, держащих курс на Западный Берлин, превратились в блокаду, вызывавшую страх новой войны. И хотя Советы называли блокаду ответом на действия Запада, касающихся денежной реформы, очень скоро она стала проверкой решимости Запада остаться в Берлине. У западных лидеров сложилось мнение, что они потеряли Чехословакию в качестве свободного государства, кроме того, они чувствовали большой военный нажим в Берлине, поэтому они решили создать западно германское государство как часть обороны Европы, которая будет поддерживать крепкие экономические, законодательные связи с Западным Берлином. Разведки играли ключевую роль в определении позиции обеих сторон во время кризиса. Так донесения БОБ о военных возможностях и намерениях СССР и Восточной Германии смягчали опасения Запада по поводу развязывания новой войны. В то же время обширные доклады советской разведки о решимости Запада остаться в Берлине не пугали Сталина, пока не началось массированное снабжение Западного Берлина продовольствием, одеждой и т.д., ибо КИ их не предвидел и не доносил о них, и тогда он снял блокаду. Разведывательные аспекты блокады, как она виделась с обеих сторон, никогда прежде не предавались широкой огласке.

СОВЕТЫ ГОТОВЯТСЯ ОТКРЫТЬ КАРТЫ

1947 год закончился так же, как 1945 год. Советская Военная администрация не скрывала планов насчет смещения лидеров Христианско-демократической партии в своей зоне. Когда маршал Жуков выступил с обвинением лидеров партии в декабре 1945 года, донесение о его демарше, посланное БОБ, предупредило о намерениях Советов, в которые многим было трудно поверить, но и игнорировать которые оказалось уже невозможно. Для многих американских официальных лиц в Берлине желание Советов открыто продемонстрировать свою нетерпимость к политической оппозиции означало то, что Советы готовы выставить западных союзников из Берлина. Пресса в советской зоне уже ставила под сомнение эффективность четырехсторонней оккупации Берлина, и американское посольство в Москве предсказывало «шумную кампанию с целью «выкурить» нас»^[120]. Оказалось, дело далеко не только в шуме. 22 декабря 1947 года ЦРУ доложило, что «возможно, советские власти предпримут шаги, чтобы заставить своих союзников вывести войска из Берлина»^[121].

ГЕНЕРАЛ КЛЕЙ И ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА

Генерал Клей, который после захвата Берлина не переставал утверждать, что с политикой СССР в Восточной Германии надо бороться в открытых дискуссиях, был среди американских лидеров, переменивших свои взгляды после получения доказательств, подтверждавших намерения СССР. Его новая точка зрения появилась как раз вовремя, чтобы поддержать идею денежной реформы. К 1947 году генерал Клей совершенно убедился, что дальнейшее обновление экономики в западной зоне невозможно, пока люди не верят в устойчивость имеющихся у них и ничего не стоящих денежных знаков. Денежная реформа стала необходимостью для всей Германии, но если это было недостижимо, то ее следовало провести в западной зоне, даже несмотря на возражения Советов, которые видели в плане Клея прямой вызов и понимали, что денежная реформа в Западной Германии не просто сделает разрыв между зонами необратимым, но еще более остро противопоставит друг другу две экономические системы.

Советы довольно быстро узнали о денежной реформе, предложенной Клеем, однако донесения и доклады Сталину составлялись таким образом, чтобы успокоить диктатора, который был убежден, что американцы, если на них надавить, оставят Берлин. 31 декабря 1947 года, например, из КИ в Берлине ушло к Сталину донесение якобы от «хорошо информированных американцев», сообщавшее, что «берлинский вопрос вызывает у американцев большое беспокойство», так как они понимают, что денежная реформа, ограниченная западными зонами, лишит их возможности остаться в Берлине даже при сохранении нынешней четырехсторонней администрации. В то же время вся нелегальная антисоветская пропаганда, направляемая ими в советскую зону, идет из Берлина... Они хотят удержать Берлин что бы это ни стоило и даже готовы на уступки»^[122].

Другие доклады были еще более определенными и должны были быть приняты во внимание. 5 января 1948 года источник КИ сообщал о переговорах Клея с Джеком Беннетом, его финансовым советником, и Теодором Боллом, главой финансового управления Военной администрации, о необходимости денежной реформы во всех четырех зонах и настойчивом желании США печатать новые деньги в Берлине. Источнику было сказано, что если возникнет необходимость в проведении денежной реформы только в Западной Германии, то купюры уже отпечатаны и привезены в американскую зону^[123]. 15 января Берлинская резидентура КИ доносила о замечаниях, сделанных его источнику генерал-майором Робертом Л. Уолшем, начальником разведки в военном правительстве, который недавно вернулся из Вашингтона. Согласно Уолшу, «Вашингтон был озабочен тем, что советская разведка не желает видеть реальный потенциал американских вооруженных сил и американской промышленности, и из-за своего невежества дезориентирует советское правительство в отношении истинного положения дел... что может привести к непредвиденным и непродуманным действиям». Резидентура добавила к этому замечанию Уолша: «Источник повторил слова Уолша... но не взял на себя ответственность за их правдивость». Такие опровержения были делом обычным. Понимая, что подобное донесение может не понравиться Сталину и его приближенным, КИ дистанцировался от откровенного и проницательного комментария начальника разведки Клея^[124].

20 января 1948 года маршал Соколовский резко отверг предложение о денежной реформе, которое генерал Клей сделал Союзному Контрольному совету. Клей был огорчен реакцией Соколовского, так как увидел в ней подтверждение ужесточающейся политики СССР в Контрольном совете и союзнической комендатуре, ответственной за порядок в Берлине после провала в декабре совещания министров иностранных дел. На Потсдамской конференции в июле 1945 года было принято решение ,о том, что министры иностранных дел четырех государств — США, СССР, Великобритании и Франции — будут встречаться каждые три месяца для обсуждения германских дел. Встреча в Лондоне в декабре 1947 года должна была стать последней попыткой разрешить противоречия союзников. И она провалилась.

5 марта Клей послал тревожную телеграмму в Вашингтон, предупреждая, что война «может начаться с драматической внезапностью». Это была удивительная телеграмма, так как не основывалась на донесениях разведки о подготовке Советов к войне. Лишь 12 марта начальник БОБ Дана Дюранд и его заместитель Питер Сичел узнали о телеграмме Клея. И они вновь повторили оценку обстановки, данную ими ранее, в декабре 1947 года: Советы не собираются использовать в Германии военную силу для достижения политических целей. 16 марта ЦРУ заверило президента Трумэна в том, что «нет достоверных сведений о подготовке Советами военных действий, которые могли бы начаться в ближайшие шестьдесят дней»^[125].

СЦЕНА ПОДГОТОВЛЕНА ДЛЯ БЛОКАДЫ

Глядя с позиций сегодняшнего времени, легко понять, что Советы были полны решимости использовать кризис 1948— 1949 годов, добиваясь своей цели прекращения присутствия представителей Запада в Берлине, а не добившись этого, укрепить свою власть в Восточной Германии. Однако в то время ситуация не казалась такой простой. Было много факторов и внешне не связанных между собой событий, определивших результат. Январь и февраль 1948 года прошли относительно спокойно, несмотря на попытки Советов мешать американским и английским транспортам и обычные пререкания в Контрольном совете и Союзной комендатуре. Неожиданно, в конце февраля, события в Праге эхом отозвались в Берлине. Хотя решение, принятое чехословаками летом предыдущего года, не участвовать в плане Маршалла, внушало опасения, все же ставшая после войны у власти непростая коалиция казалась довольно крепкой. Все закончилось, когда лидер чехословацкой коммунистической партии Клемент Готвальд, поддержанный рабочей милицией, заставил президента Эдуарда Бенеша подать в отставку. Хотя западные лидеры и осознавали ненадежность чехословацкой коалиции, скрытое влияние Советов на правительство Бенеша и твердое намерение Готвальда добиться полной власти вызвало шок на Западе. Захват коммунистами Праги создал атмосферу страха в Европе. И, естественно, это в первую очередь сказалось на «кризисной» телеграмме Клея.

К марту вмешательство Советов в железнодорожное и автомобильное сообщение западных союзников в Берлин и из Берлина стало очевидным. Затем Советы потребовали закрыть американскую станцию скорой помощи на дороге Берлин-Гельмштедт и убрать американских военных связистов, отвечающих за содержание кабельных линий дальней связи, проходящих через советскую зону в американскую зону^[126]. 20 марта Советы вышли из Союзного Контрольного совета. К концу месяца они пригрозили остановить весь военный транспорт, если им не будет предоставлена возможность осматривать груз и документы пассажиров. Некоторые думали, будто эти акции являются частью широкомасштабной кампании Советов по выдворению союзников из Берлина^[127]. Однако БОБ твердо стояла на том, что «русские преследуют скорее политические, нежели военные цели». Мартовский кризис разрешился в последний день месяца, когда американский транспорт прибыл в Гельмштедт, ни разу не остановленный и не проверенный советской стороной. Однако проблемы, чреватые полной блокадой, оставались неразрешенными.

6 апреля напряжение усилилось, когда советский истребитель, занимавшийся беспокоящими маневрами, столкнулся с английским пассажирским самолетом. Последний разбился, погибли все пассажиры. 15 мая КИ доложил о разговоре генерала Клея, известном от «близкого к генералу американца». Клей заявил, что «американцы будут оставаться в Берлине, пока он не получит приказ покинуть город». Он также сказал, что опасается следующего шага русских в их кампании по выдворению западных союзников из Берлина, который наверняка будет заключаться в полном перекрытии воздушных коридоров. В этом случае ему «придется организовать защиту американского транспорта с помощью истребителей... Если русские захотят запретить американским самолетам летать, им придется открывать огонь по американским истребителям».

Англичане и французы заняли несколько иную позицию. В донесении говорилось, что Клей в том же разговоре упомянул, будто «французы «сыты по горло» происходящим, да и англичане недалеко от них ушли. Сэр Брайан Робертсон, британский военный губернатор, например, имел «приказ из Лондона не ужесточать отношения с русскими». Правительство Великобритании связало Робертсона по рукам и ногам. Когда 6 апреля случилась авиакатастрофа, Робертсон довольно энергично говорил с Соколовским, а потом получил указание из Лондона написать «более мягкую ноту». КИ, который получил копию этого донесения, приписал: «Информация достойна доверия. Руководство СВА проинформировано»^[128].

НАЧАЛО БЛОКАДЫ

Когда западные союзники ввели 20 июня новую купюру — западную марку — в своих зонах, Советы прекратили подачу электричества в западные секторы Берлина, перекрыли автомобильные дороги, остановили железнодорожный транспорт и баржи. Прекратились поставки продовольствия и горючего из восточной зоны, на которые рассчитывал Западный Берлин. В конце июня началась блокада. 1 июля советские представители вышли из комендатуры.

Аскольд Лебедев, член секретариата СВА в то время, вспоминает начало блокады, как оно виделось из Карлсхор-ста. С его точки зрения, споры насчет денег были вторичными в решении Советов заставить союзников покинуть Берлин. Сотрудники Соколовского радовались, когда началась блокада, думая, что теперь-то союзники оставят весь город им. Им даже в голову не приходило, что блокада может закончиться неудачей. Многие считали само собой разумеющимся, что без еды и топлива из Восточной Германии у западных держав нет выбора и придется уходить^[129]. Однако американцы раскрыли совсем неожиданную карту. Едва началась блокада, как все необходимое стало доставляться в Западный Берлин по воздуху. Это удивило Советы и успокоило жителей Западного Берлина, которые поняли, что американцы решили остаться и поддержать жизнь в городе во время кризиса.

БОБ ПРИНИМАЕТ ВЫЗОВ

Как блокада повлияла на БОБ? Непосредственно перед закрытием границ аналитики ЦРУ были обеспокоены тем, что «Советы усилили меры «безопасности» и заявили о своей непримиримой позиции во всех городских делах. В результате полезность Берлина как разведывательного центра сразу же уменьшилась»^[130]. Однако 30 июня 1948 года, после начала блокады, доклад Отдела специальных операций (ОСО), структуры внутри ЦРУ, занимающейся разведывательными операциями, был куда более спокойным: «Экономическая разведка в советской зоне в Германии... продолжалась в том же объеме и того же качества, что и прежде... Несмотря на предпринятые советской стороной меры безопасности, наши операции по внедрению в важные объекты в советской зоне проходят успешно»^[131].

Можно предположить, что принятые Советами меры безопасности, а также ограничения в передвижении между Западной Германией и Берлином нанесли урон агентурным операциям БОБ. Но все было как раз наоборот. Передвижение по Берлину на самом деле не было сведено на нет, несмотря на попытки Советов помешать ему. Более того, блокада разозлила многих жителей Восточного Берлина, и некоторые из них именно в это время приняли решение работать на американскую разведку. ...