Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Джеймс ПаттерсонЦеловать девушек

Посвящается Изабелл Энн и Чарльзу Генри

Пролог

БЕЗУПРЕЧНЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ КАЗАНОВА

Бока-Ратон, Флорида, июнь 1975 г.

Три недели юный убийца прожил буквально внутри стен роскошного пляжного коттеджа из пятнадцати комнат. Снаружи до него доносился шелест прибоя, но он ни разу не удосужился взглянуть на Атлантический океан или белоснежную песчаную полоску частного пляжа, протянувшуюся на добрую сотню футов вдоль берега. Слишком многое следовало разведать, изучить, проделать, находясь в тайнике внутри шикарного, в стиле средиземноморского ренессанса, особняка в Бока. Сердце бешено колотилось от возбуждения.

В громадном доме обитали четверо: Майкл и Ханна Пирс с двумя дочерьми. Убийца исподтишка следил за семейством, не упуская самых интимных подробностей. Ему нравилось все, что окружало Пирсов, в особенности изысканная коллекция морских раковин Ханны и целый флот парусников из тика, свисающих с потолка в одной из гостиных.

Со старшей дочери, Коти, он не спускал глаз ни днем, ни ночью. Они вместе учились в школе Сент-Эндрюс. Она была потрясающей девчонкой, во всей школе не найдешь другой такой красивой и способной, как Коти. На Кэрри Пирс он тоже положил глаз. Хоть ей всего тринадцать, смотрится уже весьма соблазнительно.

Несмотря на высокий рост, преступник без труда помещался в вентиляционных шахтах дома. Худой, как тростинка, он еще не успел раздаться в плечах. Убийца был хорош собой, типичный красавчик из частной школы с Восточного побережья.

В его укрытии была припасена стопка порнографических романов, суперэротических книжонок, которые он раздобыл во время увлекательных путешествий по магазинам Майами. Больше всего ему полюбились «История О.», «Школьницы в Париже» и «Сладострастные посвящения». Кроме того, в своем застенном тайнике он держал револьвер «смит-и-вессон».

Проникал в дом и выбирался наружу он через подвальное окно со сломанной щеколдой. Временами он даже спал в подвале, за старым, тихо урчащим холодильником «Вестингауз», где Пирсы хранили запас пива и содовой на случай торжественных приемов, обычно заканчивавшихся костром на пляже.

Если быть откровенным, той июньской ночью он чувствовал себя не совсем так, как обычно, но, в общем, ничего особенного. Никаких проблем. Чуть раньше, вечером, он разрисовал тело яркими полосами и пятнами: красными, оранжевыми, желтыми. Как и подобает воину, охотнику. Вооружившись хромированным револьвером 22-го калибра, фонариком и своими «учебниками», он притаился над потолком спальни Коти. Прямо над ней, можно сказать.

Сегодняшняя ночь определит его судьбу, станет началом того, что наполняло смыслом его жизнь.

Он устроился поудобнее и принялся перечитывать любимые места из «Школьниц в Париже». Фонарик тускло освещал страницы. В книге хватало не только возбуждающих сцен, но и всяких мерзостей. История о том, как один французский адвокат приплачивал грудастой директрисе, чтобы та пускала его на ночь в пансион для девочек богатых родителей. Текст пестрил дешевыми оборотами типа: «его наконечник с серебряным набалдашником», «его бесстыдный жезл», «он оприходовал ненасытных школьниц».

Вскоре чтение его утомило, и он взглянул на часы. Пора, уже почти три часа ночи. Дрожащими руками он отложил книгу и приник к вентиляционной решетке.

У него захватило дух, когда он увидел в кровати Коти. Вот оно — настоящее приключение. Все так, как он себе представлял.

Он вновь и вновь смаковал одну и ту же мысль:

«Сейчас начнется моя истинная жизнь. Готов я к этому шагу? Да, готов!..»

Он действительно жил в стенах приморской виллы Пирсов. Скоро этот кошмарный, леденящий душу факт будет обсуждаться на первых страницах всех основных газет Соединенных Штатов. Ему не терпелось почитать «Бока-Ратон ньюс».

ЧЕЛОВЕК В СТЕНЕ!

УБИЙЦА ЖИЛ В СТЕНАХ СЕМЕЙНОГО ОСОБНЯКА!

БЕЗУМНЫЙ МАНЬЯК-УБИЙЦА МОЖЕТ СКРЫВАТЬСЯ В ВАШЕМ ДОМЕ!

Коти Пирс во сне была прекрасна. Безразмерная майка с эмблемой команды «Харрикенс» университета Майами задралась, приоткрыв розовые шелковые трусики.

Она спала на спине, скрестив загорелые ноги. Капризный ротик слегка приоткрылся, губы сложились в маленькую букву «о». С его точки наблюдения она смотрелась словно сама невинность.

Коти почти созрела как женщина. Он наблюдал, как она красовалась перед зеркалом несколько часов назад. Сняв розовый кружевной лифчик с прокладками, рассматривала свои очаровательные груди.

Коти всегда строила из себя «недотрогу». Сегодня он положит этому конец. Он овладеет ею.

Осторожно, бесшумно он снял металлическую решетку в потолке. Затем выбрался через образовавшееся отверстие в небесно-голубую с розовым спальню Коти. Грудь сжимало, дыхание стало прерывистым и натужным. Его бросало то в жар, то в холод.

Два маленьких пластиковых пакета для мусора были натянуты на ноги и подвязаны на лодыжках. На руках — тонкие голубые резиновые перчатки, в которых служанка Пирсов убирала дом.

Он казался себе хитроумным воином-ниндзя, его голое разукрашенное тело должно было вселять ужас. Безупречное преступление. Его возбуждала эта мысль.

Может быть, это сон? Нет, он знал, что это не сон. Все взаправду.

Сейчас свершится! Он глубоко вздохнул и ощутил жжение в легких.

Какое-то мгновение он рассматривал мирно спящую девушку, которой не уставал любоваться в Сент-Эндрюс. Затем потихоньку скользнул в постель, под бок к своей единственной и ненаглядной Коти Пирс.

Стянув резиновую перчатку, он начал осторожно гладить ее нежную загорелую кожу. Ему казалось, будто он втирает душистое кокосовое масло для загара в тело Коти. Член напрягся как струна.

Ее длинные белокурые волосы слегка выгорели и казались на ощупь мягкими, как кроличий мех. Они были густыми, красивыми и источали аромат лесной свежести, словно бальзам. Да, вот и сбываются мечты.

Внезапно Коти распахнула глаза. Блестящие, зеленые, как изумруды, они могли соперничать с драгоценными камнями в витрине «Гарри Уистона» в Бока.

Она в ошеломлении произнесла его имя — то, под которым знала его в школе. Но он взял себе другое: сам себя переименовал, создал заново.

— Что ты здесь делаешь? — изумилась она. — Как ты сюда попал?

— Это сюрприз, сюрприз. Я — Казанова, — прошептал он ей на ухо. Сердце готово было вырваться из груди. — Я выбрал тебя из всех красавиц Бока-Ратон и вообще всей Флориды. Разве тебе не приятно?

Коти закричала.

— Угомонись, — произнес он и накрыл ее миниатюрный ротик своими губами. В страстном поцелуе.

Он поцеловал и Ханну Пирс той незабываемой кровавой ночью в Бока-Ратон.

Вскоре после этого он целовал тринадцатилетнюю Кэрри.

Еще до исхода ночи он осознал себя истинным Казановой — первым любовником мира.

ДЖЕНТЛЬМЕН-ЛОВЕЛАС

Чепел-Хилл, Северная Каролина, май 1981 г.

Он был истинным джентльменом. Всегда и во всем. Неизменно вежливым и деликатным. Он думал об этом, прислушиваясь к взволнованному шепоту двух влюбленных, прогуливающихся по берегу озера в университетском городке. Это было так сладостно, так романтично. Как раз то, что нужно.

— Хорошая идея, или не стоит связываться? — услышал он, как Том Хатчинсон спросил Ро Тирни.

Они забрались в светло-синюю лодку, мерно качавшуюся на волнах у озерной пристани. Том и Ро решили «одолжить» лодку на пару часов. Обычная студенческая шалость.

— Как говорит мой прапрадедушка, прогулка на веслах на продолжительность жизни не влияет, — откликнулась Ро. — Потрясающая идея, Томми. Давай попробуем.

Том Хатчинсон рассмеялся.

— А что, если в лодке заняться кое-чем другим? — спросил он.

— Ну, если это другое содержит элементы аэробики, то продолжительность жизни может только увеличиться. — Ро положила ногу на ногу, и ее юбка зашуршала, скользя по гладким бедрам.

— Значит, идея украсть у добрых людей лодку для прогулки под луной не так уж плоха, — заключил Том.

— Потрясающая идея, — вновь заверила его Ро. — Лучше не бывает. Поплыли.

Когда лодка отчалила от пристани, джентльмен соскользнул в воду. Совершенно бесшумно. Он ловил каждое слово, каждое движение, каждый нюанс захватывающего ритуала любовной игры.

Луна была почти полной и казалась прекрасной и безмятежной Тому и Ро, медленно плывущим по поблескивающей глади озера. Чуть раньше, этим вечером, они ужинали в уютном ресторане в Чепел-Хилле, разодевшись оба в пух и прах. На Ро была черная плиссированная юбка, кремовая шелковая блузка, серебряные серьги и жемчужное ожерелье, одолженное у соседки по общежитию. Идеальный наряд для лодочной прогулки.

Джентльмен мог биться об заклад, что даже серый костюм, в котором щеголял Том Хатчинсон, был с чужого плеча. Том приехал из Пенсильвании. Сын автомеханика, которому не только удалось выбиться в капитаны футбольной команды Дьюкского университета, но и умудряться держать индекс успеваемости на уровне 4, 0.

Ро и Том были золотой парочкой. Пожалуй, только в этом вопросе у студентов Дьюка и соседей из университета Северной Каролины не было расхождений. «Скандал» вокруг того, что капитан футбольной команды Дьюка ухаживает за «Королевой азалий» из Каролины, только придавал роману пикантность.

Пока лодка медленно плыла по озеру, они сражались с непослушными пуговицами и «молниями». В конце концов на Ро остались только серьги и подружкино ожерелье. На Томе — распахнутая белая сорочка, прикрывшая их, когда они в конце концов занялись любовью под бдительным оком луны.

Их тела плавно двигались, и лодка мерно и игриво покачивалась в такт. Ро еле слышно постанывала, и эти звуки сливались с пронзительным стрекотом цикад, доносящимся с берега.

Джентльмен ощутил, как в нем закипает ярость. Наружу рвалась его темная суть: жестокого, коварного зверя, оборотня, невесть как очутившегося в нашем веке.

Внезапно Том Хатчинсон с легким чмокающим звуком оторвался от Ро Тирни. Какая-то могучая сила вышвырнула его из лодки. Ро услышала, как он вскрикнул, прежде чем упасть в воду. Это был странный возглас, что-то вроде «йяаах».

Том глотнул озерной воды и сильно закашлялся. Жуткая острая боль пронзила горло, боль отчетливо локализованная, но мучительная и пугающая.

Затем та странная сила, которая швырнула его спиной в озеро, внезапно отступила. Давление на горло прекратилось. Раз, и все. Его оставили в покое.

Крупные руки Тома, руки ведущего игрока, потянулись к горлу и ощутили что-то теплое. Из горла хлестала кровь и расползалась в озерной воде. Панический, леденящий душу страх охватил его.

В ужасе он снова потянулся к горлу и нащупал торчащую наружу рукоять ножа. «Господи Боже, — пронеслось у него в голове. — Меня зарезали. Я умру на дне озера, так и не узнав за что».

Ро Тирни, оставшись на дне покачивающейся, дрейфующей лодки, была настолько ошарашена, что не могла кричать.

Сердце бешено колотилось, дыхание перехватило. Она вскочила на ноги и принялась судорожно оглядываться в поисках Тома.

«Какая идиотская шутка, — думала она. — Не стану больше встречаться с Томом Хатчинсоном. И замуж за него ни за что не пойду. Никогда в жизни. Тоже мне шуточки».

Ей стало холодно, и она принялась подбирать одежду со дна лодки. Неожиданно у самого борта лодки кто-то или что-то выскочило из черной воды. Будто исторгнутое взрывом со дна озера.

Ро увидела, как над поверхностью появилась голова. Определенно мужская… но не Тома Хатчинсона.

— Я не хотел вас напугать, — вкрадчиво, почти любезно произнес Джентльмен. — Не бойся, — прошептал он, ухватившись за борт покачивающейся лодки. — Мы — старые друзья. Сказать по правде, я наблюдаю за тобой уже более двух лет.

И тогда Ро закричала, да так истошно, будто наступил конец света.

Для Ро Тирни он действительно наступил.

Часть перваяЛипучка Кросс

Глава 1

Вашингтон, округ Колумбия, апрель 1994 г.

Все началось, когда я сидел на веранде нашего дома на Пятой улице. За окном «дождь лил как из ведра», как любит говорить моя малышка Дженнел, и лучшего места, чем веранда, трудно было подыскать. Бабушка однажды научила меня словам молитвы, которую я до сих пор помню:

«Благодарю за все, что ты нам ниспослал». В тот день, казалось, что это весьма к месту, во всяком случае почти.

На стене веранды висела карикатура Гари Ларсона из серии «Дальняя сторона» с изображением ежегодного банкета Всемирного общества официантов. Одного из участников банкета прирезали: из груди у него торчал нож, всаженный по самую рукоять. Рядом стоящий детектив говорил:

«Боже мой, Коллингс, терпеть не могу, когда понедельник начинается с таких дел». Картинка висела как напоминание, что работой следователем по особо важным преступлениям округа Колумбия моя жизнь не ограничивается. Рисунок Деймона двухлетней давности, прикрепленный рядом с карикатурой, сопровождался; подписью: «Самому лучшему на свете папочке». Еще одно напоминание.

Я наигрывал на нашем стареньком рояле темы из репертуара Сары Воан, Билли Холидей и Бесси Смит.^[1] С некоторых пор блюзу удавалось добираться до самых чувствительных струн моей души. Я вспоминал Джеззи Фланаган. Иногда, когда я закрывал глаза, мне виделось ее красивое лицо. Это видение преследовало меня, и я старался закрывать глаза не слишком часто.

Двое моих сорванцов, Деймон и Дженнел, уселись по бокам от меня на широком, хотя и слегка расшатанном рояльном стуле. Дженнел маленькой ручонкой, насколько могла достать, обхватила меня за спину, то есть примерно за треть спины.

В свободной руке она держала пакет с жевательными конфетами «Гамми-Беарс», как всегда, не забыв поделиться с друзьями. Я потихоньку посасывал одну такую — красную.

Вдвоем с Деймоном они мне подсвистывали, хотя Дженнел скорее причмокивала в определенном ритме. Старая кукла, сидя на рояле, подергивалась в такт музыке.

И Дженни, и Деймон знали, что в последнее время, во всяком случае, в последние несколько месяцев, мне пришлось хлебнуть горя, и потому пытались меня приободрить. Я играл, а они насвистывали под аккомпанемент рояля мелодии в стиле блюз, соул и немного фьюжен, при этом не забывая смеяться и дурачиться, как и подобает детям их возраста.

Вот так проводить время с детьми я любил больше, чем все остальное в жизни, вместе взятое, и все чаще это делал. Фотографии детей постоянно напоминали мне, что по пять и семь лет им будет всего раз в жизни. Я вовсе не собирался упускать то, что больше никогда не повторится.

Тяжелый топот по ступеням крыльца черного хода прервал наше веселье, потом зазвонил дверной колокольчик: один настойчивый звонок, другой, третий. Кто-то, видимо, был в нетерпении.

— Звонят колокола, колдунья умерла, — предложил первое, что пришло на ум, Деймон. На нем были обхватывающие голову обручем черные очки, по его мнению — атрибут «крутого парня». Он и был довольно крутым пареньком, с этим трудно спорить.

— А вот и не умерла колдунья, — отпарировала Дженни.

Я с недавних пор заметил, что она стала отчаянной заступницей представительниц своего пола.

— Боюсь, что о колдунье мы так ничего и не узнаем, — выдержав паузу и с надлежащим выражением сказал я.

Дети рассмеялись. Они ловят почти все мои шутки. Очень тревожный сигнал.

В дверь принялись настойчиво колотить, взывая ко мне с мольбой и тревогой.

Черт подери, оставьте нас в покое. Только мольбы и тревоги нам сейчас не хватает.

— Доктор Кросс, выйдите, пожалуйста! Прошу вас! Доктор Кросс, — кричала за дверью женщина.

Я не узнал ее голоса, но раз ты прозываешься доктором, рассчитывать, что тебя оставят в покое, не приходится.

Я усадил детей обратно на стул и положил ладони на их головенки.

— Доктор Кросс я, а не вы. Продолжайте напевать и держите мне место. Я скоро вернусь.

— Я скоро вернусь! — прорычал Деймон голосом Терминатора. Я улыбнулся шутке. Парень далеко пойдет, если вовремя не остановить.

Я поспешил к черному ходу, по дороге прихватив свой табельный револьвер. В этом районе нельзя расслабляться даже «фараону», каковым я и являюсь. Сквозь тусклые, грязные стекла окна я попытался разглядеть, кто стоит на ступеньках крыльца.

Эту девушку я знал. Двадцатитрехлетняя наркоманка Рита Вашингтон жила в микрорайоне Лэнгли и часто слонялась по нашим улицам. Прежде довольно симпатичная и неглупая, она была восприимчива к дурному и слабовольна и теперь окончательно сбилась с пути. Изменилась до неузнаваемости и, по-видимому, была уже обречена.

Я открыл дверь, и холодный сырой ветер ударил мне в лицо. Руки Риты и полы зеленого полупальто из кожзаменителя были обильно перепачканы кровью.

— Рита, что с тобой стряслось? — спросил я, решив, что в нее стреляли или пырнули ножом из-за каких-нибудь наркотиков.

— Пожалуйста, прошу вас, пойдемте со мной. — Рита Вашингтон закашлялась и разрыдалась одновременно. — Крошка Марк Дэниелс, — проговорила она и зарыдала еще громче. — Он порезал себя ножом! Дело плохо! Он назвал ваше имя. Он зовет вас, доктор Кросс.

— Ребята, ждите! Скоро вернусь! — постарался я перекричать истерические вопли Риты. — Нана, присмотри, пожалуйста, за детьми! — еще громче крикнул я. — Мне нужно идти!

Я схватил плащ и выбежал вслед за Ритой под холодные струи дождя, стараясь не наступать на яркие пятна крови, словно свежая краска алевшие на ступенях крыльца.

Глава 2

Я бежал что было сил по Пятой улице. Сердце глухо колотилось «бух-бух-бух», я взмок от пота, несмотря на проливной холодный дождь. В висках стучало. Все мышцы и жилы моего организма напряглись, живот стянуло до боли.

На руках я держал одиннадцатилетнего Марка Дэниелса, крепко прижимая его к груди. Мальчик истекал кровью. Рита Вашингтон обнаружила Марка на грязной темной лестнице, ведущей в подвал его дома, и привела меня туда.

Я мчался как ветер, подавляя рвущиеся наружу рыдания и стараясь держать себя в руках, ибо так надлежит поступать «при исполнении», да и почти во всех остальных случаях.

Жителей юго-восточных кварталов трудно чем-нибудь удивить, но даже они пялились во все глаза, когда я, словно сорвавшийся с тормозов десятиосный трейлер, несся по улицам, криком разгоняя прохожих на своем пути. Мелькали пустые такси, заколоченные почерневшей фанерой витрины магазинов, исписанные непристойностями.

Я бежал по битому стеклу и камням, бутылкам из-под «Айриш Роуз», по случайным кустикам жухлой травы и островкам грязи. Такой уж у нас округ: наша доля «американской мечты», наша столица.

Я вспомнил поговорку об округе Колумбия:

«Пригнись к земле — и тебя растопчут, выпрямись во весь рост — застрелят».

Я бежал, а кровь, хлеставшая из бедняги Марка, разлеталась во все стороны, словно с мокрого щенка, решившего отряхнуться. Шея и руки у меня горели, мышцы онемели от напряжения.

— Держись, малыш, — говорил я мальчику. — Держись, — молил я.

Вдруг Марк тонким детским голосом вскрикнул:

— Доктор Алекс, старина!

Это все, что он сказал, но я знал, что он имел в виду. Мне многое было известно о маленьком Марке.

Я вбежал по крутому, недавно заасфальтированному пандусу больницы Святого Антония, «Макаронной лавки Святого Тони», как иногда называют ее в наших кварталах. Карета «Скорой помощи» пронеслась мимо меня в сторону Пятидесятой улицы.

На голове водителя была лихо заломлена набок кепка-бейсболка с эмблемой клуба «Чикаго-Буллз», козырьком нацеленная прямо в мою сторону. Из фургона доносились громкие звуки рэпа, внутри, наверное, можно было просто оглохнуть. Водитель и врач не остановились, даже намерения такого не выказали. Вот как бывает порою на юго-восточной окраине. За дежурство столкнешься с таким количеством убийств или увечий, что не по каждому поводу остановишь машину.

Дорогу в палату первой помощи больницы Святого Антония я хорошо знал. Мне не раз доводилось бывать там. Плечом толкнул вращающуюся стеклянную дверь. На двери надпись «Неотложная помощь», но буквы отклеились, и все стекло в царапинах.

— Мы пришли, Марк. Мы в больнице, — прошептал я мальчику на ухо, но он меня не слышал. Он был без сознания. — Мне нужна помощь! Люди, нужно помочь мальчику! — закричал я.

Разносчик пиццы был бы удостоен большего внимания. Усталый охранник повернулся в мою сторону и уставился ничего не выражающим взглядом. По больничному коридору загромыхала разболтанная каталка.

Медсестер я узнал: Энни Белл Уотерс и в особенности Таню Хейвуд.

— Везите его сюда. — Энни Уотерс, поняв, в чем дело, быстро расчистила проход. Расталкивая в стороны других сотрудников больницы и ходячих больных, она не задавала лишних вопросов.

Мы проехали мимо регистратуры, над которой было написано «Запишитесь здесь» на английском, испанском и корейском языках. Отовсюду исходил больничный запах антисептиков.

— Пытался перерезать себе горло перочинным ножом. Похоже, задел сонную артерию, — проговорил я, покуда мы провозили каталку по многолюдному ядовито-зеленому коридору, пестрящему вывесками: «Рентгеновский кабинет», «Травматология», «Касса».

Наконец мы добрались до кабинета размером с платяной шкаф. Подошел моложавого вида доктор и попросил меня удалиться.

— Мальчику одиннадцать лет, — сказал я. — Я никуда не уйду. У него перерезаны оба запястья. Попытка самоубийства. Держись, малыш, — прошептал я Марку. — Только держись.

Глава 3

Щелк! Казанова распахнул крышку багажника и заглянул в широко раскрытые, мокрые от слез глаза, уставившиеся на него.

«Какая жалость. Такая потеря», — подумал он, глядя на нее.

— Ку-ку, — сказал он. — Я тебя вижу.

Он разлюбил эту двадцатидвухлетнюю студентку, лежавшую связанной в багажнике. Кроме того, он был на нее зол. Она нарушила правила. Все испортила.

— Выглядишь ты просто трупом, — сказал он. — Фигурально выражаясь, конечно.

Во рту у девушки был кляп, и она не могла ответить, но взгляд говорил яснее слов. В темно-карих глазах отразились страх и боль, но от Казановы не ускользнуло и другое: в них были непокорность и упрямство.

Он сначала достал черный саквояж, затем, несмотря на то, что девушка весила не меньше ста двадцати фунтов, без всяких усилий грубо выдернул ее из багажника. Теперь он даже не пытался казаться деликатным.

— Добро пожаловать, — произнес он, опустив ее на землю. — Забудем правила хорошего тона, ясно?

Колени ее дрожали, и она чуть не упала, но Казанова легко поддержал ее одной рукой.

На ней были спортивные трусы с эмблемой университета Уэйк-Форест, белая майка и новые кроссовки фирмы «Найк». Типичная капризная дуреха из колледжа, он это прекрасно понимал, но невероятно красивая. Ее тонкие лодыжки были перехвачены кожаным ремнем длиной в два с половиной фута. Руки связаны за спиной опять же с помощью кожаного ремешка.

— Будешь идти впереди меня. Ступай прямо, пока я не велю свернуть или остановиться. Пошла, — приказал он. — Шевели ножками, они у тебя такие длинные — просто загляденье. Но-о, но, лошадка!

Они углубились в лесные заросли, сгущавшиеся по мере того, как они медленно двигались вперед. Все гуще и темнее. Мрачнее и угрюмее. Он весело размахивал саквояжем, словно школьник ранцем. Лесная чаща ему нравилась. Нравилась всегда.

Казанова был высок и подтянут, хорошо сложен и красив. Он понимал, что может иметь много женщин, но не так, как ему это нравилось. Увы, не так.

— Я предупреждал, что ты должна слушаться, верно? А ты не послушалась. — Он говорил мягким ровным тоном. — Я учил тебя правилам поведения. Но ты хотела всех перехитрить. Вот и перехитрила. Пожинай плоды.

Чем дальше они продирались, тем страшнее становилось молодой женщине. Заросли были такими густыми, что низко свисавшие ветки больно царапали ее голые руки. Она знала, как зовут ее мучителя, — Казанова. Он воображал себя великим любовником, и действительно, ему удавалось сохранять состояние эрекции дольше, чем кому-либо из знакомых ей мужчин. Он производил впечатление здравомыслящего и владеющего собой человека, но она понимала, что он наверняка сумасшедший. Хотя его поступки могли показаться вполне разумными, если, конечно, согласиться с его любимой теорией, которую он часто повторял: «Мужчина рожден для того, чтобы охотиться на… женщин».

Он познакомил ее с порядками в своем доме. Он недвусмысленно предупредил, что она должна им следовать. А она пропустила это мимо ушей. Оказалась упрямой и глупой, допустила грубейшую тактическую ошибку.

Она старалась не думать о том, что он собирается делать с ней в этом жутком лесу. Иначе сердце наверняка не выдержит. Она не даст ему насладиться своим малодушием и слезами.

Только бы он вытащил кляп. Во рту у нее пересохло, жажда мучила неимоверно. Возможно, ей удалось бы как-то отговорить его от того, что он для нее уготовил.

Она остановилась и повернулась к нему. Наступил решающий момент.

— Хочешь остановиться здесь? Я не против. Говорить я тебе все равно не дам. Никакого последнего слова, дорогуша. Никакой отсрочки исполнения приговора по просьбе губернатора. Поезд ушел навсегда. Только ведь если остановимся здесь, тебе может и не понравиться. Хочешь пройтись еще немного, это будет замечательно. Такой лес мне безумно нравится, а тебе?

Ей необходимо было заговорить с ним, пробиться к нему каким-то способом. Спросить почему. Может быть, воззвать к его разуму. Она попыталась произнести его имя, но сквозь сырой кляп прорвалось лишь бессвязное мычание.

Он был еще более самоуверен и спокоен, чем всегда. Шагал с надменным и важным видом.

— Я не разберу ни слова из того, что ты бормочешь. И все равно это ничего не изменит.

На нем была одна из его неизменных странных масок. Эта, как он говорил, называлась смертной маской. С помощью таких масок в больницах и моргах в случае необходимости реконструируют лицо покойника.

Цвет и все детали маски были сделаны почти безукоризненно, она выглядела пугающе правдоподобной. Лицо, которое он себе выбрал, было юным и красивым, типичный американский стандарт. Интересно, каков он на самом деле? Кто он, черт возьми? Зачем носит маски?

«Сбегу во что бы то ни стало», — сказала она себе. А потом она засадит его в тюрьму на тысячу лет. И никакой смертной казни — пусть помучается.

— Ну, раз уж ты так решила, пожалуйста, — произнес он и неожиданно резким ударом сбил ее с ног. Она рухнула навзничь. — Умрешь здесь.

Из потрепанного медицинского саквояжа он извлек шприц с иглой. Взмахнул им словно крошечным мечом. Пусть видит.

— Этот шприц называется «Тубекс», — сказал он. — В нем тиопентал натрия, который является барбитуратом. Оказывает свойственное всем барбитуратам действие. — Он выдавил из иглы тонкую струйку бурой жидкости — совсем как чай со льдом. Ей совсем не хотелось, чтобы это впрыснули ей в вену.

— Какое действие? Что ты собираешься со мной сделать? — крикнула она в тугой кляп. — Пожалуйста, вынь этот кляп у меня изо рта!

Она покрылась потом, дышала прерывисто. Тело напряглось и онемело от страха. Зачем он собирается вводить ей барбитурат?

— Если я промахнусь, умрешь прямо сейчас, — сказал он, — поэтому не шевелись.

Она утвердительно кивнула. Ей очень хотелось продемонстрировать ему, что она может быть послушной, совсем послушной.

«Только не убивай меня, прошу, — беззвучно умоляла она. — Не делай этого».

Он проткнул вену на сгибе локтя, и она почувствовала болезненный укол.

— Я не хочу оставлять безобразных синяков, — прошептал он. — Это займет немного времени. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, ты так-кра-сива-ноль. Все, конец.

Она заплакала. Помимо своей воли. Слезы струились по щекам. Он сумасшедший. Она зажмурила глаза, чтобы не видеть его больше.

«Боже, не дай мне так умереть, — молилась она. — Не здесь, не в одиночестве».

Наркотик подействовал быстро, почти мгновенно. Она ощутила тепло во всем теле, тепло и сонливость. Ноги ее подогнулись.

Он снял с нее майку и принялся ласкать ей груди, играя с ними, словно жонглер шарами. У нее не было сил оттолкнуть его.

Он раздвинул ей ноги, насколько позволяла длина ремня, раздвинул так, как будто она была не человеком, а тряпичной куклой. Опустился на колени, пристроившись между ее ног. Неожиданный толчок заставил ее открыть глаза, и она увидела прямо перед собой страшную маску. Он тоже не спускал с нее глаз. Они были пустыми, холодными, но удивительно проницательными.

Он вошел в нее, и словно мощный электрический разряд пронизал ее насквозь. Его член был тверд, как камень, напряжен до предела. Он вгрызался в ее нутро, пока она медленно умирала от барбитурата. Ему нужно было видеть, как она умирает. Вот в чем все дело.

Ее тело вздрагивало, колотилось, тряслось. Несмотря на слабость, она пыталась кричать:

— Нет, пожалуйста, умоляю! Не надо!

Все потонуло в спасительной тьме, опустившейся на нее.

Сколько времени она пробыла без сознания, неизвестно. Это не важно. Главное, что она пришла в себя и была еще жива.

Слезы хлынули из глаз, душераздирающие рыдания заглушал кляп. Она поняла, насколько дорога ей жизнь.

Он перетащил ее на другое место. Руки завязал за спиной, в обхват ствола дерева. Скрещенные ноги тоже связал, во рту ее по-прежнему был тугой кляп. Он раздел ее донага. Одежды нигде не видно.

Он все еще здесь!

— Мне, честно говоря, наплевать на твои крики, — сказал он. — Здесь тебя все равно никто не услышит. — Глаза сверкали из-под маски, так хорошо имитировавшей человеческое лицо. — Мне просто не хочется, чтобы ты отгоняла голодных птиц и зверей. — Он ненадолго задержал взгляд на ее поистине прекрасном теле. — Очень жаль, что ты меня не послушалась, нарушала правила, — произнес он.

Сорвав маску, он впервые дал ей увидеть свое настоящее лицо. Зафиксировав ее образ в сознании, он наклонился к ней и поцеловал в губы.

Целуй девочек.

После этого он удалился.

Глава 4

Весь свой запал я истратил за время бешеной гонки к больнице Святого Антония с Марком Дэниелсом на руках. Выброс адреналина в кровь прекратился, и мной овладела необычайная усталость.

В приемном покое отделения «Скорой помощи» царили шум, гам и суета. Младенцы вопили, родители рыдали от горя, по громкоговорителям внутренней связи неустанно разыскивали врачей. Истекающий кровью человек монотонно бубнил:

— Черт, вот черт…

Я все еще видел перед собой красивые грустные глаза Марка Дэниелса, слышал его тихий голос.

Около половины седьмого вечера в больницу неожиданно заявился мой напарник по уголовке.

Внутренний голос подсказал, что это неспроста, но в тот момент мне было не до того.

Мы с Джоном Сэмпсоном были закадычными друзьями еще с тех пор, когда десяти лет от роду шныряли по этим самым улицам в юго-восточном районе Вашингтона. Каким-то чудом ни мне, ни ему глотку не перерезали. Меня привлекла аномальная психология, что вылилось в получение докторской степени в университете Джона Хопкинса. Сэмпсон завербовался в армию. По странному стечению обстоятельств мы оба, в конце концов, очутились на службе в полиции Вашингтона.

Я сидел на голой брезентовой кушетке напротив входа в травматологию. Рядом стояла каталка, на которой привезли Марка. С черных ручек каталки, словно ленты, свисали резиновые жгуты.

— Как паренек? — спросил Сэмпсон. Он уже знал о Марке. Поразительно, как он всегда все знал. Его черная накидка была насквозь мокрой от дождя, но это, похоже, его не трогало.

Я печально покачал головой. Внутреннее опустошение не проходило.

— Пока неизвестно. Мне ничего не сказали. Доктор интересовался только, не родня ли я ему. Его забрали в травматологию. Он себя изрезал на совесть. А ты каким образом здесь очутился?

Сэмпсон выбрался из-под накидки, плюхнулся рядом со мной на затрещавший от напряжения брезент кушетки. Под накидкой Сэмпсон был облачен в свою коронную форму уличного сыскаря: красный с серебром тренировочный костюм фирмы «Найк», подобающей расцветки высокие кроссовки, на запястьях тонкие золотые браслеты и на пальцах перстни с печатками. Идеальный уличный прикид.

— А где же золотая фикса? — Я не удержался от улыбки. — Без фиксы ансамбль неполный. Хоть бы звезду золотую на зубе пририсовал. А ленточки вплести не хочешь?

Сэмпсон хмыкнул.

— Узнал. Пришел, — немногословно объяснил он свое появление у Святого Антония. — Как сам? Похож на последнего из оставшихся на земле гигантских бойцовых слонов.

— Мальчишка пытался покончить с собой. Славный маленький мальчик, такой же, как Деймон. Одиннадцати лет.

— Хочешь я сгоняю на их наркушную малину? Пристрелю предков пацана? — спросил Сэмпсон. Взгляд у него стал жестким, как кремень.

— Это от нас не уйдет, — отозвался я. Вероятно, я был на взводе. Хорошо, что родители Марка Дэниелса жили вместе, плохо, что мальчик и его четыре сестры ютились в притоне по торговле наркотиками, который родители содержали в квартале Лэнгли-Террейс. Детям было от пяти до двенадцати лет и все задействованы в «бизнесе». Работали «разносчиками».

— Что ты здесь делаешь? — во второй раз спросил я. — Ты же не просто так приплелся к Святому Антонию. Что стряслось?

Сэмпсон вытолкнул сигарету из пачки «Кэмел». Закурил. Все это проделал одной рукой. Круто. А кругом — сплошь врачи и медсестры.

Я вырвал у него сигарету и загасил о подметку своей черной кроссовки фирмы «Конверс», рядом с дыркой у большого пальца.

— Теперь полегчало? — Сэмпсон окинул меня взглядом. Потом расплылся в широченной белозубой улыбке.

Номер сработал. Сэмпсон сыграл со мной свою чудодейственную шутку. И это действительно была магия, включая трюк с сигаретой. Мне стало легче. Магия творит чудеса. Я чувствовал себя так, будто только что побывал в объятиях полдюжины близких родственников и детей. Сэмпсон не зря мой самый лучший друг. Он может привести меня в норму лучше, чем кто-либо иной.

— А вот и милосердный ангел появился, — сказал он, указывая в конец длинного бестолкового коридора.

Энни Уотерс направлялась к нам, глубоко засунув руки в карманы больничного халата. Выражение лица — суровое, но у нее оно всегда такое.

— Мне очень жаль, Алекс. Мальчику не удалось выкарабкаться. Я думаю, он был уже при смерти, когда ты его сюда нес. Жил только надеждой, которая никогда не покидает человека.

Я словно наяву увидел, как несу Марка по Пятой и Пятидесятой улицам, вновь пережил те чувства, которые тогда испытал. Я представил, как его накрывают больничным смертным покрывалом. У них есть специально для детей — маленькие.

— Паренек был моим пациентом. Он еще весной стал ходить ко мне. — Я объяснил им, почему так остро отреагировал на случившееся с Марком и почему вдруг почувствовал себя опустошенным.

— Дать тебе что-нибудь, Алекс? — спросила Энни Уотерс. Она смотрела на меня с беспокойством.

Я отрицательно покачал головой. Мне нужно было выговориться, освободиться поскорее от тяжкого груза.

— Марк узнал, что я время от времени оказываю людям помощь в больнице Святого Антония, говорю с ними. Он стал приходить на прием. После того как я, в его глазах, успешно прошел проверку на доверие, он рассказал о своей жизни в наркотическом притоне. Все, кого он встречал в своей жизни, были наркоманами. И сегодня в мою дверь тоже постучалась одна из них… Рита Вашингтон. Ни мать Марка, ни его отец. Мальчик пытался перерезать себе горло, вены на руках. Ему было всего одиннадцать.

Глаза мои наполнились слезами. Когда умирает ребенок, кто-то должен его оплакивать. Психолог обязан скорбеть по одиннадцатилетнему самоубийце. Во всяком случае, я так считаю.

Наконец Сэмпсон поднялся и осторожно опустил мне на плечо свою громадную ручищу. Шесть футов девять дюймов роста как-никак.

— Потопали домой, Алекс, — сказал он. — Пошли, старина. Пора.

Я вошел в кабинет и бросил прощальный взгляд на Марка.

Взял его безжизненную маленькую руку в свою ладонь и вспомнил о наших беседах, о неизменной невысказанной грусти в глубине его карих глаз. На память пришла мудрая африканская поговорка: «Чтобы воспитать хорошего ребенка, нужно стараться всей деревней».

Тут подошел Сэмпсон и оторвал меня от мальчика, отвел домой.

А там меня поджидал сюрприз куда похуже.

Глава 5

То, что я увидел, мне совсем не понравилось. Вокруг дома в беспорядке сгрудились машины. Дом у меня самый обычный: с двухскатной крышей, обшит белыми досками — такой же, как у всех. Большинство машин я узнал: они принадлежали друзьям и родственникам.

Сэмпсон припарковался за мятой «тойотой» десятилетней давности, машиной вдовы моего покойного брата Аарона. Силла Кросс была моим хорошим другом. Надежным и понимающим. Я к ней привязался даже больше, чем к собственному брату. Что здесь делает Силла?

— Что, черт побери, творится в моем доме? — спросил я у Сэмпсона. Меня это начинало слегка беспокоить.

— Тебе ничего не остается, как пригласить меня на кружку холодного пива, — проговорил он, вытаскивая ключ из замка зажигания.

Я и глазом не успел моргнуть, как Сэмпсон уже выскочил из машины. Когда захочет, он может быть быстрым, как порыв зимнего ветра.

— Зайдем в дом, Алекс.

Дверца машины с моей стороны была распахнута, но я продолжал сидеть внутри.

— Это мой дом. Когда захочу, тогда и войду. — Мне неожиданно расхотелось туда входить. По спине пробежал холодок. Сыскная паранойя! Может, да, а может, и нет.

— Не возникай, — бросил через плечо Сэмпсон, — хоть раз в жизни.

Меня передернуло в леденящем ознобе. Я глубоко вздохнул. Мысль о звере в человеческом обличье, которого я недавно помог упрятать за решетку, до сих пор навевала кошмары. Я очень боялся, что в один прекрасный день он сбежит из тюрьмы. Преступник, совершивший серию убийств и множество похищений, уже побывал как-то на Пятой улице.

Так что же происходит в моем доме, черт возьми?

Сэмпсон не стал стучать в дверь или звонить в колокольчик, болтавшийся на красно-голубых проводах. Он просто впорхнул внутрь в ритме вальса, как будто бы это был его дом, что совершенно типично для него. Mi casa su casa.^[2] Я вошел в собственный дом вслед за ним.

Мой малыш Деймон бросился в распахнутые объятия Сэмпсона, и Джон подбросил его в воздух, словно тот ничего не весил. Дженни подлетела ко мне с воплем: «Папулища!» На ней уже была пижама, и она пахла свежим запахом талька после ванны. Моя маленькая девочка. Что-то в ее больших карих глазах настораживало. А выражение лица заставило меня замереть.

— В чем дело, моя лапочка? — спросил я, водя носом по нежной теплой щечке Дженни. Мы с ней страсть как любим целоваться носами. — Что стряслось? Поведай своему папулище все беды и горести.

В гостиной я разглядел своих трех теток, двух невесток, единственного из оставшихся в живых брата Чарльза. Тетки явно до моего прихода долго плакали; лица у них распухли и покраснели. Им под стать была и невестка Силла, а она не из тех, кто станет распускать нюни по пустякам.

Атмосфера в комнате была неестественной и гнетущей, как на поминках.

«Кто-то умер, — подумал я. — Кто-то из всеми нами любимых умер». Но все, кого я любил, были здесь, на месте.

Мама Нана, моя бабушка, подавала кофе, чай со льдом и холодные куски курицы, к которым, похоже, никто не притрагивался. Нана живет на Пятой улице вместе со мной и моими детьми. По ее собственному убеждению, она нас троих воспитывает.

К восьмидесяти годам Нана усохла примерно до пяти футов. Но она до сих пор остается одной из самых выдающихся личностей в нашей столице, а я знаю большинство из них — семейство Рейганов, Бушей, а теперь и Клинтонов.

Бабушка обслуживала гостей с сухими глазами. Я редко видел, как она плачет, хотя человек она необычайно нежный и любящий. Просто она больше не плачет. Говорит, что ей уже слишком мало отпущено времени в этой жизни, чтобы тратить его на слезы.

В конце концов я вошел в гостиную и задал вопрос, упорно не дававший мне покоя:

— Я рад всех вас видеть, Чарльз, Силла, тетя Тиа, но кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит?

Они все уставились на меня.

Я все еще держал на руках Дженни. У Сэмпсона повис на могучем локте Деймон, его голова, словно волосатый футбольный мяч, торчала из-под мышки великана Джона.

Нана заговорила от лица всех собравшихся. Еле слышные слова отозвались во мне острейшей болью.

— Наоми, — тихо произнесла она. — Наша Липучка пропала, Алекс. — После этих слов мама Нана разрыдалась, впервые за долгие годы.

Глава 6

Казанова закричал, исторгнув из самой глубины глотки истошный вопль.

Он продирался сквозь густые заросли и думал о девушке, которую оставил там, позади. Его охватил ужас от содеянного. Опять то же самое.

Его другое «я» рвалось обратно к девушке — спасти ее, совершить акт милосердия.

Охваченный угрызениями совести, он бежал все быстрее и быстрее. Могучая шея и грудь покрылись потом. Слабость охватила его, ноги казались ватными и непослушными.

Он полностью отдавал себе отчет в том, что натворил. Просто не хватило сил сдержать себя.

Все равно так будет лучше. Она видела его лицо. Как глупо надеяться, что она могла бы его понять. В ее глазах были страх и ненависть.

Если бы она послушалась, когда он пытался говорить с ней, по-настоящему говорить. В конце концов, он не такой, как другие убийцы, — он способен прочувствовать все, что совершает. Он способен испытывать любовь… и страдать от утраты… и…

Он сердито сорвал с лица страшную маску. Сама во всем виновата. Пора выходить из образа. Перестать быть Казановой. Пора перевоплощаться в себя самого. Другого. Ничтожного.

Глава 7

Наоми… Наша Липучка пропала, Алекс. Весьма напряженное экстренное совещание семьи Кросс проводилось, как обычно, у нас на кухне. Нана приготовила побольше кофе, а для себя — травяной чай. Для начала я уложил детей. Затем вскрыл бутылку «Блэк Джек» и разлил всем крепкого виски.

Выяснилось, что моя двадцатидвухлетняя племянница вот уже четыре дня как исчезла в Северной Каролине. А местная полиция столько времени тянула, прежде чем связаться с нашей семьей в Вашингтоне. Будучи полицейским, я не мог этого понять. Два дня считались общепринятым сроком ожидания в случаях с пропавшими без вести. Четыре дня ни в какие ворота не лезли.

Наоми Кросс училась на юридическом факультете университета Дьюк. Она попала в перечень лучших студентов, публикуемый «Юридическим обзором». Ею гордилась вся наша семья, включая меня. Прозвище Липучка за ней закрепилось еще с тех пор, когда ей было годика три-четыре. Она всегда ко всем липла, когда была маленькая. Любила липнуть и ластиться, чтобы ее тоже приласкали. После того как умер мой брат Аарон, я помогал Силле ее воспитывать. Это было легко — она всегда была милой и славной, доброжелательной и очень сообразительной девочкой.

Липучка пропала в Северной Каролине!.. Уже четыре дня тому назад.

— Я говорил с детективом по фамилии Раскин, — обратился к собравшимся в кухне Сэмпсон. Он пытался вести себя как друг семьи, а не как уличный сыскарь, но ему это не слишком удавалось. Он уже взял след. Выражение лица стало серьезным, сосредоточенным. Появился знаменитый прищур Сэмпсона. — Детектив Раскин, похоже, осведомлен об исчезновении Наоми. Судя по телефонному разговору, он профессионал что надо. Хотя и не без странностей.

Сказал мне, что о пропаже Наоми заявила ее сокурсница. Ее зовут Мэри Эллен Клаук.

Я встречал подружку Наоми. Будущий адвокат из Гарден-Сити, Лонг-Айленд. Наоми пару раз приезжала вместе с Мэри Эллен домой в Вашингтон. Как-то на Рождество мы всей компанией ходили в «Центр Кеннеди» слушать «Мессию» Генделя.

Сэмпсон снял темные очки и отложил в сторону, что с ним случается нечасто. Наоми была его любимицей, и он расстроился не меньше всех нас. Она звала Сэмпсона Ваша Суровость и Карлик. Ему нравилось, когда она его поддразнивала.

— Почему же этот детектив Раскин не позвонил нам раньше? Почему молчали люди из университета? — спросила моя невестка.

Силле сорок один год. Она позволила себе достичь внушительных пропорций. Не знаю, была ли она ростом больше пяти футов четырех дюймов, но весила наверняка около двухсот фунтов. По ее словам, не хотела больше выглядеть привлекательной для мужчин.

— Пока не могу ответить на этот вопрос, — сказал Сэмпсон, обращаясь к Силле и ко всем остальным. — Они велели Мэри Эллен Клаук не звонить нам.

— А каким образом объясняет задержку детектив Раскин? — спросил я Сэмпсона.

— Он сказал, что существуют некие дополнительные обстоятельства. Несмотря на мои настойчивые просьбы, он отказался изложить их мне по телефону.

— Ты сказал ему, что можно переговорить с глазу на глаз?

Сэмпсон кивнул:

— Да. Он ответил, что результат будет тот же. Я выразил сомнение. Он сказал «о’кей». Похоже, этот парень ничего не боится.

— Он черный? — спросила Нана. Она расистка и гордится этим. Утверждает, что слишком стара, чтобы быть социально или политически корректной. Она не столько не любит белых, сколько не доверяет им.

— Нет, хотя я не думаю, что проблема в этом, Нана. Что-то там происходит. — Сэмпсон бросил взгляд через кухонный стол на меня. — Боюсь, что он не может говорить.

— ФБР? — спросил я. Это сразу приходит на ум, когда возникает излишняя секретность. ФБР лучше всяких «Белл Атлантик», «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк Таймс» понимает, что информация — это власть.

— Возможно, проблема в этом, но Раскин не стал бы обсуждать ее по телефону.

— Надо мне с ним побеседовать, — сказал я. — Встретиться и поговорить лично было бы лучше, как ты считаешь?

— Я считаю, что так будет правильно, Алекс, — отозвалась с другого конца стола Силла.

— Может, и я за тобой увяжусь, — сказал Сэмпсон, по-волчьи осклабившись, словно хищник, каким он и был, в сущности.

Вокруг стола в переполненной кухне все одобрительно закивали и прозвучала как минимум одна «аллилуйя». Силла встала, пробралась ко мне и крепко обняла. Ее трясло, словно большое раскидистое дерево в бурю.

Мы с Сэмпсоном отправляемся на Юг. Мы должны вернуть Липучку.

Глава 8

Мне пришлось рассказать Деймону и Дженни про их тетю Липку, как они ее называют. Дети уже почуяли неладное. У них безошибочное чутье, им удивительным образом удается нащупывать мои самые потайные и уязвимые места. Они отказывались ложиться спать, пока я не приду и все им не расскажу.

— А где тетя Липка? Что с ней случилось? — приступил ко мне с допросом Деймон, едва я успел войти в детскую спальню. Ему удалось услышать достаточно, чтобы сообразить, что с Наоми приключилась большая беда.

Я стараюсь по возможности говорить детям правду. Считаю, что между нами не должно быть секретов. Но временами это бывает нелегко.

— От тети Наоми не было никаких известий уже несколько дней, — начал я. — Вот почему сегодня все так переполошились и приехали к нам.

Потом продолжил:

— Ваш папа уже взялся за дело. Постараюсь разыскать тетю Наоми в ближайшие пару дней. Вы же знаете, что папа обычно справляется с трудными задачками. Верно?

Деймон утвердительно кивнул и, похоже, удовлетворился не столько моим объяснением, сколько серьезностью тона. Он прыгнул мне на руки и поцеловал, что с ним в последнее время давно не случалось. Дженни тоже наградила меня нежным поцелуем. Я держал их на руках. Моих славных деток.

— Папа уже взялся за дело, — прошептала Дженни. У меня на душе потеплело. Как пела Билли Холидей: «Боже, благослови дитя, и да пребудет оно в благодати».

К одиннадцати детишки мирно спали и дом понемногу пустел. Пожилые тетушки разъехались по своим старомодным старушечьим норам, и Сэмпсон тоже собрался уходить.

Обычно он как приходит, так и уходит без церемоний, но на этот раз мама Нана против обыкновения даже проводила Сэмпсона до двери. Я увязался за ними. Стадное чувство.

— Спасибо за то, что собираешься вместе с Алексом отправиться завтра на Юг, — доверительным тоном прошептала Сэмпсону Нана.

«Интересно, от кого она таится?» — подумал я, пытаясь подслушать ее откровения.

— Вот видишь, Джон Сэмпсон, можешь ведь вести себя прилично и даже быть полезным, когда захочешь. Что я тебе всегда говорила? — Она поднесла кривой узловатый палец к его массивному подбородку. — Говорила или нет?

Сэмпсон, улыбаясь, поглядывал на нее сверху вниз. Он упивается своим физическим превосходством даже перед восьмидесятилетней старухой.

— Я отпущу Алекса одного, а сам подъеду позже, Нана. Когда придет пора выручать его и Наоми, — сказал он.

Нана с Сэмпсоном залились хриплым смехом, точно закаркали мультипликационные вороны на любимом шестке. Приятно было слышать, как они смеются. Потом Нана каким-то образом ухитрилась обхватить одновременно Сэмпсона и меня. Крошечная старушка в обнимку с любимыми гигантскими секвойями. Я ощущал, как дрожит ее щуплая фигурка. Мама Нана не обнимала нас так уже добрые двадцать лет. Я понимал, что она любит Наоми как собственную дочь и очень за нее боится.

— Не может быть, чтобы это случилось с Наоми. С ней не должно произойти ничего плохого. — Эти слова не выходили у меня из головы. Но что-то с ней все же случилось, и теперь мне пора начинать действовать и мыслить, как положено полицейскому. Как подобает детективу из отдела по особо важным преступлениям. Причем не где-нибудь, а на Юге.

Запасись верой и следуй до конца навстречу неизвестности. Эти слова принадлежат Оливеру Венделлу Холмсу.^[3] Вера у меня есть. Я иду навстречу неизвестному. Такая у меня работа.

Глава 9

В семь часов вечера в конце апреля на территории удивительно живописного городка университета Дьюк было очень оживленно. Сразу бросалось в глаза, что это кампус учебного заведения, именующего себя южным Гарвардом. Магнолии, особенно густо посаженные вдоль Чепел-Драйв, были усыпаны цветами. Потрясающе ухоженные лужайки придавали кампусу вид одного из самых привлекательных и благополучных университетов в Соединенных Штатах.

Напоенный ароматом воздух возбуждал Казанову, вошедшего через высокие ворота серого камня на территорию западного сектора университета. Было начало восьмого. Он появился здесь с единственной целью — поохотиться. Сам процесс опьянял его и увлекал. Стоит только начать — и не остановишься. Как предварительные любовные ласки. Приятно до безумия.

«Я словно акула-людоед, но с человеческим разумом и даже чувствами, — думал Казанова, прогуливаясь. — Я — хищник, которому нет равных. Мыслящий хищник».

Он считал, что все мужчины любят охоту, живут ради нее, по сути, хотя большинство никогда не признается в этом. Глаза мужчины непрестанно выискивают красивых, чувственных женщин, а порой и сексуальных мужчин или мальчиков. Особенно в таких замечательных местах, как университетский городок Дьюк или городки университета Северной Каролины в Чепел-Хилле, университета того же штата в Роли, да и во многих других, которые ему довелось посетить в юго-восточных штатах.

Только посмотрите на них! Немного надменные студенточки Дьюка причислялись к самым роскошным и самым современным американским женщинам.

Даже в грязных обрезанных или в смешных, с прорехами, джинсах и мешковатых комбинезонах у них было на что посмотреть, что увидеть, что ненароком заснять и о чем бесконечно фантазировать.

«Лучше не бывает…» — пронеслось в голове у Казановы, и он принялся насвистывать веселую старую мелодию о преимуществах отдыха в Каролине.

Обычно он потягивал кока-колу со льдом, наблюдая, как студенты играют друг с другом. Он и сам вел искусную игру — несколько партий одновременно, по сути дела. Игры стали его жизнью. То, что у него была «солидная» работа, другая жизнь, больше не имело значения.

Он изучал каждую проходящую мимо женщину, которая хотя бы отдаленно подходила для пополнения его коллекции. Он внимательно осматривал аппетитных юных студенток, молодых преподавательниц и просто случайных посетительниц в футболках с эмблемой команды «Дьюк Блю Девилс», казавшихся им высшим шиком.

Он облизал губы от волнения, увидев впереди нечто прелестное…

Высокая, стройная, красивая негритянка прислонилась спиной к широкому стволу дуба на Иденс-Квод. Она читала университетскую газету «Кроникл». Ему нравился блеск ее темной кожи, искусно заплетенные в косички волосы. Но он прошел дальше.

«Да, мы, мужчины, по своей натуре охотники», — думал он, вновь погрузившись в свой собственный мир. Так называемые верные мужья боятся даже случайно бросить косой взгляд в сторону. Ясноглазые мальчики одиннадцати — двенадцати лет выглядят такими невинными и беззаботными. Пожилые дедушки делают вид, что выше этого, и могут себе позволить лишь милую привязанность. Но Казанова знал, что все они без исключения рыскают глазами по сторонам, постоянно отбирают, одержимы охотничьим азартом с момента полового созревания до самой могилы.

Ведь такова биологическая необходимость, верно? Он был абсолютно уверен в этом. Современные женщины требуют от мужчин, чтобы те принимали в расчет женские биологические часы, прислушивались, как они тикают… а у мужчин биологическое тиканье — в трусах, член вместо маятника.

Тикают без передышки эти живые ходики.

Против природы не пойдешь. Где бы он ни оказался, практически в любое время дня и ночи он ощущал этот внутренний пульсирующий ритм. Тик-трах. Тик-трах.

Тик-трах!

Тик-трах!

Красивая золотоволосая студентка, скрестив ноги, сидела на траве прямо на его пути. Она читала книжку в мягкой обложке, «Философия экзистенциализма» Карла Ясперса. Рок-группа «Смэшинг Пампкинс» выдавала подобие индийских молитвенных песнопений из динамика переносного компакт-плейера. Казанова внутренне улыбнулся.

Тик-трах!

Его охота никогда не прерывалась. Он был Приапом^[4] девяностых годов. Разница между ним и множеством нерешительных современных мужчин в том, что он действует в соответствии с естественными импульсами.

Он находился в неустанных поисках истинной красавицы, а потом овладевал ею! Как все до безобразия просто. Какой увлекательный сюжет для современного фильма ужасов!

Он наблюдал, как две маленькие студентки-японки поглощают жирное жаркое по-северокаролински из нового ресторана «Крукс-Корнер-11» в Дареме. Они так аппетитно ели свой ужин, пожирая мясо, словно два маленьких зверька. Жаркое по-северокаролински готовят из промаринованной уксусом свинины, зажаренной на огне и затем мелко порубленной. Это жаркое без шинкованной капусты и кукурузных лепешек есть просто невозможно.

Он улыбнулся, удивившись, как им это удается. Лихо!

И двинулся дальше. Много любопытного привлекало его взор. Проколотые для серег брови. Татуированные лодыжки. Прозрачные футболки. Призывно колышущиеся груди, стройные ноги, соблазнительные бедра — повсюду, куда ни кинь взор.

В конце концов он подошел к небольшому зданию в готическом стиле, стоящему рядом с северным отделением больницы Дьюкского университета. В этой пристройке помещались безнадежно больные раком, которых свозили со всех южных штатов, чтобы они могли провести остаток дней под присмотром врачей. Его сердце тяжело заколотилось, по телу побежал озноб.

Вот и она!

Глава 10

Вот она — самая прекрасная женщина Юга! Прекрасная во всех отношениях. Не только внешне привлекательная, но и необыкновенно умная. Она сможет его понять. Возможно, она такая же исключительная личность, как и он.

Он мог бы поручиться за каждое слово в этой мысленной тираде и чуть было не произнес ее вслух. Он проделал большую подготовительную работу по выбору очередной жертвы. Кровь прилила к голове, в висках застучало. Тело охватила нервная дрожь.

Ее звали Кейт Мактирнан. Кателия Маргарет Мактирнан, если быть точным, как он любил.

Она выходила из ракового отделения, где работала, чтобы иметь возможность закончить медицинский факультет университета. Как всегда одна. Последний ее поклонник пригрозил, что она рискует превратиться в «очаровательную старую деву».

Недалеко от истины. Очевидно, Кейт Мактирнан сама предпочла одиночество. Она могла бы подобрать себе в партнеры практически любого. При ее удивительной красоте, недюжинном уме и страстной натуре, как он мог заключить по результатам своих наблюдений. Конечно, Кейт была порядочная зубрила, этого у нее не отнимешь. Она чрезвычайно серьезно относилась к учебе и больничным обязанностям.

Ему нравилось, что в ее внешности не было ничего броского. Длинные волнистые темные волосы красиво обрамляли узкое лицо. Карие глаза зажигались огнем, когда она улыбалась. Смех заразительный, заливистый. Внешность соответствует американским стандартам, но при этом не ординарна. Она была мускулистой, но казалась хрупкой и женственной.

Он наблюдал, как другие мужчины пытались к ней подкатиться, — жеребцы-студенты, а порой и какой-нибудь забавный, но шустрый профессор. Она на них не обижалась, он видел, как она их отваживает, обычно по-доброму, с долей великодушия. Но неизменно с дьявольской ослепительной улыбкой, которая как бы говорила:

«Я не твоя. И никогда твоей не буду. Не вздумай даже обольщаться на этот счет. Дело не в том, что я слишком хороша для тебя. Просто я… другая».

«Кейт надежная», «Кейт прилежная» этим вечером вышла вовремя. Она всегда покидала раковое отделение около восьми. У нее твердый распорядок дня, как и у него.

Учась на первом курсе медфака при клинике университета Северной Каролины в Чепел-Хилле, она дополнительно работала по программе сотрудничества в университете Дьюк с января этого года. В отделении экспериментальной онкологии. Он знал о Кателии Мактирнан все.

Через несколько недель Кейт исполнится тридцать один год. Ей пришлось три года работать, чтобы заплатить за учебу в колледже и на медицинском факультете. Помимо этого, два года она провела у постели больной матери в Баке, Западная Виргиния.

Уверенной походкой она зашагала вдоль Флауерс-Драйв в направлении многоэтажной автостоянки Медицинского центра. Ему пришлось поторопиться, чтобы не отстать от нее. Он не спускал глаз со стройных длинных ног, которые на его вкус были чересчур бледны. «Нет времени загорать, Кейт? Или боишься заработать меланому?»

К бедру она прижимала стопку толстых медицинских книг. Красавица и умница. Собиралась отправиться практиковать в родном штате, Западной Виргинии. За большими заработками, похоже, не гналась. Да и зачем? Чтобы накупить десять пар высоких черных кроссовок?

Кейт Мактирнан была одета в свою обычную университетскую форму: белоснежная куртка студентки медфака, рубашка защитного цвета, выцветшие светло-коричневые брюки и неизменные черные высокие кроссовки. Это был ее стиль. Кейт — девушка с характером. Слегка эксцентрична. Непредсказуема. Удивительно, неодолимо влекущая.

Кейт Мактирнан практически все было бы к лицу, даже доморощенные образцы самой дешевой моды. Его привлекало в ней подчеркнутое пренебрежение к нормам жизни университета и больницы, а в особенности «святейшей из святынь» — медицинского факультета. Это проявлялось в одежде, в той небрежной манере себя держать, которую она теперь демонстрировала, во всем стиле ее жизни. Она редко пользовалась косметикой. Кейт казалась очень естественной, и ему до сих пор не удалось обнаружить в ней хоть что-нибудь фальшивое и наносное.

Он, к удивлению, заметил, что и она не чужда человеческой слабости. В начале недели он видел, как она густо покраснела, споткнувшись об ограждение у библиотеки Перкинса и ударившись бедром о скамейку. От этого у него потеплело на душе. Ведь он был человеком чувствительным, мог сопереживать другим. Он хотел, чтобы Кейт его полюбила… Хотел любить ее в ответ.

Вот в чем была его особенность, его отличие. Вот что выделяло его из ряда остальных убогих убийц и злодеев, о которых ему доводилось слышать или читать, а он прочитал практически все на эту тему. Он был способен чувствовать. Способен любить. И знал это.

Кейт отпустила какую-то шутку, проходя мимо профессора лет сорока. Казанове со своего места наблюдения не удалось ее расслышать. Она слегка повернулась в сторону профессора, с сияющей улыбкой произнесла на ходу быструю реплику, оставив беднягу придумывать достойный ответ.

Он обратил внимание, как всколыхнулась ее грудь во время быстрого поворота к профессору. Груди у нее были не слишком большими, но и не маленькими. Длинные волнистые густые темно-каштановые волосы поблескивали в лучах заходящего солнца, слегка отливая медью. Совершенна даже в мелочах.

Он наблюдал за ней уже более четырех недель и понял, что именно она ему нужна. Он мог бы любить доктора Кейт Мактирнан больше всех остальных. Он неожиданно осознал это. Осознал до боли. Он нежно прошептал ее имя:

«Кейт…»

Доктор Кейт.

Тик-трах.

Глава 11

Мы с Сэмпсоном сменяли друг друга за рулем во время четырехчасовой поездки от Вашингтона до Северной Каролины. Пока я вел машину, Человек Гора спал. На нем была черная майка с лаконичной надписью «Безопасность». Экономия слов. ...