Ночная погоня

Предисловие

Из прошлого в настоящее ведет антигравитационная металлическая тропа — 6 дюймов над землей. Если пройти по этой тропе, можно попасть в такое далекое прошлое, когда на Земле царила первозданная природа, огромные папоротники и пальмы, гигантские тираннозавры и бабочки. Вот оно, «начало всех начал», — в мире царя только естественные, а не социальные законы. Человека еще нет, все еще только предстоит — и первая тяжелая борьба с могучими силами природы, которых он будет бояться и обожествлять, и овладение законами, которые помогут в этой борьбе, и попытки покорить природу, подмять ее под себя, и, наконец, стремление понять ее законы. «Начало всех начал» — в классическом рассказе Рэя Брэдбери «И грянул гром…». И здесь же — мысль о том, что все в этом мире связано невидимыми, но прочными нитями. Стоило охотнику Экельсу на мгновение сойти с тропы и случайно придавить бабочку, как изменился ход грядущей истории.

И вот тропа приводит нас в будущее. Мы как бы перепрыгиваем и через XIX век с его завоеваниями техники, с его идеей Франкенштейна — чудовища, которое убивает своего создателя, и через наш XX век с его атомными станциями и космическими полетами и попадаем в будущее, в самые последние годы этого или в начало нового тысячелетия. И оказывается, что возникшая лишь в XX веке острота взаимоотношений человека с природой выявляется все больше и больше. И если в начале нашего века люди со спокойной совестью охотились, ловили рыбу, собирали охапки лесных цветов, грибы и ягоды, строили новые ГЭС и водоемы, рукотворные моря, плотины и дамбы и воспевали все это в стихах и песнях, то уже сейчас стало ясно, что противостояние природе и тем более сражение с ней, попытка силой покорить ее могут привести к страшным последствиям. Авторы научно-фантастических рассказов рисуют эти последствия в жанре «предупреждения»: вот что может случиться, если мы не обратим внимания на существующие уже сегодня опасности.

Если человечество не осознает, что Земля в беде, то нас, возможно, ждет будущее, описанное в рассказе американского фантаста А. Лентини «Дерево»: все деревья в городе Бостоне пластиковые, кроме одного, к которому водят экскурсии. Оно стоит у настоящего старого дома, и возле него трава тоже настоящая, а не искусственная. Детей будущего особенно поражает свежий запах, исходящий от этого дерева. В мире, наполненном пластиком, химикалиями, полиэтиленом, так непривычен запах живой жизни, скрип старого дома, шуршание настоящей листвы.

Это безрадостное будущее фантасты подчас изображают с изрядной долей юмора. Он чувствуется в рассказе «Тру-ру-ру» Р. Силверберга. Ученые, истосковавшиеся по натуральной пище, создали на Третьей Лунной Базе «корову», конечно, без рогов и копыт, зато дающую натуральное вкусное молоко. А страдающий язвой желудка конгрессмен, который приехал проверять Базу, получает молоко, сделанное из… бумаги. В рассказе «Нежданно-негаданно» Дж. Эзертона перед нами предстает общество потребления, живущее под лозунгом «Хвала Износу!». За превышение срока пользования вполне доброкачественных предметов потребления там надолго сажают в тюрьму. Тут на дворе уже не XX век, но 80704 год. Но и в этой бесконечной временной дали взаимоотношения человека с природой окончательно не разрешены. Перепроизводство предметов потребления никак не сказалось на росте духовных начал. Обыватель и в туманном грядущем, видимо, останется обывателем. Его мало интересует, куда девается мусор на Земле, лишь бы у него под носом было чисто, что на захолустной планетке Омикрон однажды пролился металлический дождь из абсобритв, ножей и разных отходов, это его вообще не волнует.

Не только юмористические сюжеты, связанные с проблемой загрязнения природы, мы находим в этой книге.

Интересен поворот темы в рассказе-предупреждении венгра К. Деже «Третье поколение». После Двухчасовой атомной Войны Земля стала радиоактивной и непригодной для жизни. Земляне перебрались на специально сконструированное Большое Кольцо. И вот уже внуки тех, кто пережил эту катастрофу, стремятся вернуться обратно на Землю.

Страшные картины рисует повесть-предупреждение У. Т. Пауэрса «Нечем дышать». Если человечество не одумается, людей ожидает гибель. В повести Пауэрса воссоздается этот кошмарный мир: в больших городах люди могут выйти на улицу только в противогазах, исчезают запасы нефти и газа, меняется климат. Гигантское облако фактически накрывает всю Америку, да так, что самолеты не могут приземлиться, на бурых деревьях лежит толстый слой пыли. Пауэрс рисует мир, в котором действительность обгоняет любой, самый страшный прогноз, так что человеку приходится выбирать лишь между неконтролируемой и контролируемой катастрофой. Итак, если ничего не менять, а идти прежним путем, человечество неизбежно зайдет в тупик. Рассказ Брэдбери, с которого начинается сборник, и повесть Пауэрса — это как бы начало и конец пути. От неконтролируемого, свободного, буйного развития природных сил земная цивилизация приходит к их ущемлению. Природу загоняют в угол, нокаутируют, душат, калечат. С ее законами совершенно не считаются. Живут лишь одним днем, по принципу: «После нас хоть потоп». И в конце концов здесь, как и в других произведениях, проявляется грозная закономерность: в тех случаях, когда нарушаются законы нравственности, природа за себя мстит. Вот что получается в мире, нарисованном фантастом Пауэрсом: чем больше денег имеет человек, тем он более опасен для общества. Он улучшает условия существования для себя и, значит, ухудшает — для других. Он может получить свежий воздух, свет и прочие блага комфорта лишь за счет других людей, поскольку все люди связаны на Земле единой нитью. Может произойти катастрофа, если человек не овладеет новым мышлением, если он останется в плену звериного эгоизма. Вот урок, который нам преподносит современная зарубежная фантастика.

Сегодня мы вновь обращаемся к вопросам нравственности, потому что прежде всего от их решения зависит выживание человечества.

Итак, на одной чаше весов — интересы природы, законы, которым подчиняется все живое, на другой — мир технических совершенств, так сказать, искусственная цивилизация, приносящая комфорт, сиюминутное удовлетворение, жизненные удобства. Можно ли сочетать то и другое, или они призваны вечно враждовать? Однако жизнь показывает, что искусственная и естественная природа могут и не быть врагами, если человек возвысится до нравственных решений проблемы, если он сумеет перешагнуть через узкоэгоистические интересы и учесть законы природы.

Итак, для того чтобы разрешить противоречия между природой и миром техники, необходимо прислушиваться друг к другу. Необходим контакт. В сборнике немало произведений посвящено проблеме контакта, в том числе контакта, который осуществляется не только обычным путем, но и «телепатическим», когда разговор ведется не вслух, а «про себя». При этом поток мыслей передается от одного существа к другому; и не только мыслей, но и чувств (например, волна радости, волна жалости). На основе такого контакта построен рассказ К. Смита «Игра с крысодраконом». Мир техники здесь представлен потрясающим космическим кораблем, который способен совершать гигантские прыжки от звезды к звезде, а мир природы — кошкой-телепатом, которая вступает в контакт со свето-стрелком-человеком. Вдвоем они убивают крысодраконов, угрожающих кораблю. Чисто фантастическая ситуация, но как тонко автор здесь показывает взаимоотношения партнеров! От их контакта, от уровня их взаимопонимания зависит жизнь сотен людей на корабле.

На телепатических контактах построена повесть молодого кубинского фантаста Даины Чавиано «Фея на пороге Земли». На планете Гарнис живут потерпевшие крушение земляне — Ниса и ее сын Томи. Мальчик вступает в телепатический контакт с местными таинственными существами. Томи и сам не подозревает, что умеет посылать на расстояние мысли, которые текут как бы сплошным потоком. Текст в книге в этих случаях дается без знаков препинания, без заглавных букв. Читать его, может быть, и нелегко, но зато он очень точно передает чувства, переживания юного героя. Попутно мы получаем представления о необычном мире, в котором оказался мальчик, начинает активно работать наше воображение, что так необходимо при чтении научной фантастики.

Большими телепатическими способностями обладает и герой рассказа Лестера Дель Рея «Крылья ночи», житель Луны Лъин, оставшийся единственным представителем некогда огромного и могущественного племени. Лъин — это особая форма жизни, в которой нет деления на животный и растительный мир, на мужчин и женщин, а живые существа могут есть камни. Именно телепатический дар помогает Лъину установить контакт с прилетевшими в лунный кратер землянами, у которых он достает медь, необходимую ему для продления жизни племени.

Бережное отношение к необычным формам жизни отличает и героя рассказа Т. Сальвадора «Марсуф на планете Спирео». Слепой человек благодаря своей сердечности и доброте добивается взаимопонимания с местным «львом» и раскрывает тайну обитателей планеты Спирео.

Мы знаем, что человек может вступать в контакт и с дельфинами, о чем рассказывает нам болгарский фантаст Л. Дилов («Еще раз о дельфинах»). Когда-то (и не так давно) люди охотились и на китов, и на дельфинов. Теперь такая охота запрещена — их осталось очень мало. Тем более важно осознать, что эти разумные существа, радостно вступающие в контакт с человеком, — особое чудо природы.

Вопрос об отношении к животным, в частности к домашним, один из острых вопросов бытия современной цивилизации, в которой не последнее место занимают проблемы рентабельности, выгоды. В рассказе Р. Льописа «Сказочник» рисуется мир будущего, в котором все определяется выгодой. Зачем кошки и собаки, если для дела они больше не нужны? Раньше они сторожили дома, ловили мышей, а теперь все это не требуется. Конкурентами этих животных выступили роботы. Но мир, где законы нравственности попираются, стоит на шатких основаниях. И в конце концов и людям пришлось покинуть Землю — ее хозяевами стали роботы. Опасно и безнравственно подходить ко всему живому на Земле только с точки зрения прямой выгоды. Ведь домашние животные дают человеку столько радостей, что их не купишь ни за какие деньги! Жизнь прекрасна своим разнообразием. И когда исчезает навеки тот или иной вид животного или растения, занесенный в Красную книгу, Земля утрачивает навек частицу своего богатства и величия, а человек оказывается обделенным.

В этом смысле символичен последний рассказ сборника — «Зеленое утро». Он, как и первый рассказ, принадлежит перу одного из самых любимых советскими читателями зарубежных фантастов Рэя Брэдбери. Благодаря космонавту Дрисколлу на Марсе вырастают сплошной стеной земные деревья. После дождя они растут не по дням, а по часам, поднимаются навстречу золотистому солнцу и словно поют гимн жизни, ее многообразию и величию, гимн природе, которая очень нуждается в вашей помощи.

Е. Ванслова

Рассказы

Рэй Брэдбери И грянул гром…

Объявление на стене расплылось, словно его затянуло пленкой скользящей теплой воды; Экельс почувствовал, как веки, смыкаясь, на долю секунды прикрыли зрачки, но и в мгновенном мраке горели буквы:

АО САФАРИ ВО ВРЕМЕНИ

ОРГАНИЗУЕМ САФАРИ В ЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО

ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДОБЫЧУ

МЫ ДОСТАВЛЯЕМ ВАС НА МЕСТО

ВЫ УБИВАЕТЕ ЕЕ

В глотке Экельса скопилась теплая слизь; он судорожно глотнул. Мускулы вокруг рта растянули губы в улыбку, когда он медленно поднял руку, в которой покачивался чек на десять тысяч долларов, предназначенный для человека за конторкой.

— Вы гарантируете, что я вернусь из сафари живым?

— Мы ничего не гарантируем, — ответил служащий, — кроме динозавров. — Он повернулся. — Вот мистер Тревис, он будет вашим проводником в Прошлом. Он скажет вам, где и когда стрелять. Если скажет «не стрелять», — значит, не стрелять. Не выполните его распоряжения, по возвращении заплатите штраф — еще десять тысяч, кроме того, ждите неприятностей от правительства.

В дальнем конце огромного помещения конторы Экельс видел нечто причудливое и неопределенное, извивающееся и гудящее, переплетение проводов и стальных кожухов, переливающийся яркий ореол — то оранжевый, то серебристый, то голубой. Гул был такой, словно само Время горело на могучем костре, словно все годы, все даты летописей, все дни свалили в одну кучу и подожгли.

Одно прикосновение руки — и тотчас это горение послушно даст задний ход. Экельс помнил каждое слово объявления. Из пепла и праха, из пыли и золы восстанут, будто золотистые саламандры, старые годы, зеленые годы, розы усладят воздух, седые волосы станут черными, исчезнут морщины и складки, все и вся повернет вспять и станет семенем, от смерти ринется к своему истоку, солнца будут сходить на западе и погружаться в зарево востока, луны будут убывать с другого конца, все и вся уподобится цыпленку, прячущемуся в яйцо, кроликам, ныряющим в шляпу фокусника, все и вся познает новую смерть, смерть семени, зеленую смерть, возвращение в пору, предшествующую зачатию. И это будет сделано одним лишь движением руки…

— Черт возьми, — выдохнул Экельс; на его худом лице мелькали блики света от Машины. — Настоящая Машина времени! — Он покачал головой. — Подумать только. Закончись выборы вчера иначе, и я сегодня, быть может, пришел бы сюда спасаться бегством. Слава богу, что победил Кейт. В Соединенных Штатах будет хороший президент.

— Вот именно, — отозвался человек за конторкой. — Нам повезло. Если бы выбрали Дойчера, не миновать нам жесточайшей диктатуры. Этот тип против всего на свете — против мира, против человечности, против разума. Люди звонили нам и справлялись — шутя, конечно, а впрочем… Дескать, если Дойчер будет президентом, нельзя ли перебраться в тысяча четыреста девяносто второй год. Да только не наше это дело — побеги устраивать. Мы организуем сафари. Так или иначе, Кейт — президент, и у вас теперь одна забота…

— …убить моего динозавра, — закончил фразу Экельс.

— Tyrannosaurus Rex. Громогласный Ящер, отвратительнейшее чудовище в истории планеты. Подпишите вот это. Что бы с вами ни произошло, мы не отвечаем. У этих динозавров зверский аппетит.

Экельс вспыхнул от возмущения:

— Вы пытаетесь испугать меня?

— По чести говоря, да. Мы вовсе не желаем отправлять в Прошлое таких, что при первом же выстреле ударяются в панику. В том году погибли шесть руководителей и дюжина охотников. Мы предоставляем вам случай испытать самое чертовское приключение, о каком только может мечтать настоящий охотник. Путешествие на шестьдесят миллионов лет назад и величайшая добыча всех времен! Вот ваш чек. Порвите его.

Мистер Экельс долго смотрел на чек. Пальцы его дрожали.

— Ни пуха ни пера, — сказал человек за конторкой. — Мистер Тревис, займитесь клиентом.

Неся ружья в руках, они молча прошли через комнату к Машине, к серебристому металлу и рокочущему свету.

Сперва день, затем ночь, опять день, опять ночь; потом день — ночь, день — ночь, день. Неделя, месяц, год, десятилетие! 2055 год. 2019. 1999! 1957! Мимо! Машина ревела.

Они надели кислородные шлемы, проверили наушники.

Экельс качался на мягком сиденье — бледный, зубы стиснуты. Он ощутил судорожную дрожь в руках, посмотрел вниз и увидел, как его пальцы сжали новое ружье. В Машине было еще четверо. Тревис — руководитель сафари, его помощник — Лесперанс и два охотника — Биллингс и Кремер. Они сидели, глядя друг на друга, а мимо, точно вспышки молний, проносились годы.

— Это ружье может убить динозавра? — вымолвили губы Экельса.

— Если верно попадешь, — ответил в наушниках Тревис. — У некоторых динозавров два мозга: один в голове, другой ниже по позвоночнику. Таких мы не трогаем. Лучше не злоупотреблять своей счастливой звездой. Первые две пули в глаза, если сумеете, конечно. Ослепили, тогда бейте в мозг.

Машина взвыла. Время было словно кинолента, пущенная обратным ходом. Солнца летели вспять, за ними мчались десятки миллионов лун.

— Господи, — произнес Экельс. — Все охотники, когда-либо жившие на свете, позавидовали бы нам сегодня. Тут тебе сама Африка покажется Иллинойсом.

Машина замедлила ход, вой сменился ровным гулом. Машина остановилась.

Солнце остановилось на небе.

Мгла, окружавшая Машину, рассеялась, они были в древности, глубокой-глубокой древности, три охотника и два руководителя, у каждого на коленях ружье — голубой вороненый ствол.

— Христос еще не родился, — сказал Тревис. — Моисей не ходил еще на гору беседовать с богом. Пирамиды лежат в земле, камни для них еще не обтесаны и не сложены. Помните об этом. Александр, Цезарь, Наполеон — никого из них нет.

Они кивнули.

— Вот, — мистер Тревис указал пальцем, — вот джунгли за шестьдесят миллионов две тысячи пятьдесят пять лет до президента Кейта.

Он показал на металлическую Тропу, которая через распаренное болото уходила в зеленые заросли, извиваясь между огромными папоротниками и пальмами.

— А это, — объяснил он, — Тропа, проложенная здесь для охотников компанией. Она парит над землей на высоте шести дюймов. Не задевает ни одного дерева, ни одного цветка, ни одной травинки. Сделана из антигравитационного металла. Ее назначение — изолировать вас от этого мира прошлого, чтобы вы ничего не коснулись. Держитесь Тропы. Не сходите с нее. Повторяю: не сходите с нее. Ни при каких обстоятельствах! Если свалитесь с нее — штраф. И не стреляйте без нашего разрешения.

— Почему? — спросил Экельс.

Они сидели среди древних зарослей. Ветер нес далекие крики птиц, нес запах смолы и древнего соленого моря, запах влажной травы и кроваво-красных цветов.

— Мы не хотим изменять Будущее. Здесь, в Прошлом, мы незваные гости. Правительство не одобряет наши экскурсии. Приходится платить немалые взятки, чтобы нас не лишили концессии. Машина времени — дело щекотливое. Сами того не зная, мы можем убить какое-нибудь важное животное, пичугу, жука, раздавить цветок и уничтожить важное звено в развитии вида.

— Я что-то не понимаю, — сказал Экельс.

— Ну, так слушайте, — продолжал Тревис. — Допустим, мы случайно убили здесь мышь. Это значит, что всех будущих потомков этой мыши уже не будет, — верно?

— Да.

— Не будет потомков от потомков — от всех ее потомков! Значит, неосторожно ступив ногой, вы уничтожаете не одну, и десяток, и не тысячу, а миллион — миллиард мышей!

— Хорошо, они сдохли, — согласился Экельс. — Ну и что?

— Что? — Тревис презрительно фыркнул. — А как с лисами, для питания которых нужны были именно эти мыши? Не хватит десяти мышей — умрет одна лиса. Десятью лисами меньше — подохнет от голода лев. Одним львом меньше — погибнут всевозможные насекомые и стервятники, сгинет неисчислимое множество форм жизни. И вот итог: через пятьдесят девять миллионов лет пещерный человек, один из дюжины, населяющий весь мир, гонимый голодом, выходит на охоту за кабаном или саблезубым тигром. Но вы, друг мой, раздавив одну мышь, тем самым раздавили всех тигров в этих местах. И пещерный человек умирает от голода. А этот человек, заметьте себе, — не просто один человек, нет! Это целый будущий народ. Из его чресел вышло бы десять сыновей. От них произошло бы сто — и далее, и возникла бы целая цивилизация. Уничтожьте одного человека — и вы уничтожите целое племя, народ, историческую эпоху. Это все равно что убить одного из внуков Адама. Раздавите ногой мышь — это будет равносильно землетрясению, которое исказит облик всей Земли, в корне изменит наши судьбы. Гибель одного пещерного человека — смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах. Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветет пышная жизнь. Наступите на мышь — и вы сокрушите пирамиды. Наступите на мышь — и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавэр. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь Тропы. Никогда не сходите с нее!

— Понимаю, — сказал Экельс. — Но тогда, выходит, опасно касаться даже травы?

— Совершенно верно. Нельзя предсказать, к чему приведет гибель того или иного растения. Малейшее отклонение сейчас неизмеримо возрастет за шестьдесят миллионов лет. Разумеется, не исключено, что наша теория ошибочна. Быть может, мы не в состоянии повлиять на Время. А если и в состоянии — то очень незначительно. Скажем, мертвая мышь ведет к небольшому отклонению в мире насекомых, дальше — к угнетению вида, еще дальше — к неурожаю, депрессии, голоду, наконец, к изменениям социальным. А может быть, итог будет совсем незаметным — легкое дуновение, шепот, волосок, пылинка в воздухе, такое, что сразу не увидишь. Кто знает? Кто возьмется предугадать? Мы не знаем — только гадаем. И покуда нам не известно совершенно точно, что наши вылазки для истории — гром или легкий шорох, надо быть чертовски осторожным. Эта Машина, эта Тропа, ваша одежда, вы сами, как вам известно, — все обеззаражено. И назначение этих кислородных шлемов — помешать нам внести в древний воздух наши бактерии.

— Но откуда мы знаем, каких зверей убивать?

— Они помечены красной краской, — ответил Тревис. — Сегодня, перед нашей отправкой, мы послали сюда на Машине Лесперанса. Он побывал как раз в этом времени и проследил за некоторыми животными.

— Изучал их?

— Вот именно, — отозвался Лесперанс. — Я прослеживаю всю их жизнь и отмечаю, какие особи живут долго. Таких очень мало. Сколько раз они спариваются. Редко… Жизнь коротка. Найдя зверя, которого подстерегает смерть под упавшим деревом или в асфальтовом озере, я отмечаю час, минуту, секунду, когда он гибнет. Затем стреляю красящей пулей. Она оставляет на коже красную метку. И когда экспедиция отбывает в Прошлое, я рассчитываю все так, чтобы мы явились минуты за две до того, как животное все равно погибнет. Так что мы убиваем только те особи, у которых нет будущего, которым и без того уже не спариться. Видите, насколько мы осторожны?

— Но если вы утром побывали здесь, — взволнованно заговорил Экельс, — то должны были встретить нас, нашу экспедицию! Как она прошла? Успешно? Все остались живы?

Тревис и Лесперанс переглянулись.

— Это был бы парадокс, — сказал Лесперанс. — Такой путаницы, чтобы человек встретил самого себя, Время не допускает. Если возникает такая опасность, Время делает шаг в сторону. Вроде того, как самолет проваливается в воздушную яму. Вы заметили, как Машину тряхнуло перед самой нашей остановкой? Это мы миновали самих себя по пути обратно в Будущее. Но мы не видели ничего. Поэтому невозможно сказать, удалась ли наша экспедиция, уложили ли мы зверя, вернулись ли мы — вернее, вы, мистер Экельс, — обратно живые.

Экельс бледно улыбнулся.

— Ну, все, — отрезал Тревис. — Встали! Пора было выходить из Машины.

Джунгли были высокие, и джунгли были широкие, и джунгли были навеки всем миром. Воздух наполняли звуки, словно музыка, словно паруса бились в воздухе, — это летели, будто исполинские летучие мыши из кошмара, из бреда, махая огромными, как пещерный свод, серыми крыльями, птеродактили. Экельс, стоя на узкой Тропе, шутя прицелился.

— Эй, бросьте! — скомандовал Тревис. — Даже в шутку не цельтесь, черт бы вас побрал! Вдруг выстрелит…

Экельс покраснел.

— Где же наш Tyrannosaurus? Лесперанс взглянул на свои часы.

— На подходе. Мы встретимся ровно через шестьдесят секунд. И ради бога — не прозевайте красное пятно. Пока не скажем, не стрелять. И не сходите с Тропы. Не сходите с Тропы!

Они шли навстречу утреннему ветерку.

— Странно, — пробормотал Экельс. — Перед нами — шестьдесят миллионов лет. Выборы прошли. Кейт стал президентом. Все празднуют победу. А мы — здесь, все эти миллионы лет словно ветром сдуло, их нет. Всего того, что заботило нас на протяжении нашей жизни, еще нет и в помине, даже и в проекте.

— Приготовиться! — скомандовал Тревис. — Первый выстрел ваш, Экельс. Биллингс — второй номер. За ним — Кремер.

— Я охотился на тигров, кабанов, буйволов, слонов, но видит бог: это совсем другое дело, — произнес Экельс. — Я дрожу, как мальчишка.

— Тихо, — сказал Тревис. Все остановились. Тревис поднял руку.

_ Впереди, — прошептал он. — В тумане. Он там.

Встречайте Его Королевское Величество.

Безбрежные джунгли были полны щебета, шороха, бормотания, вздохов.

Вдруг все смолкло, точно кто затворил дверь.

Тишина.

Раскат грома.

Из мглы ярдах в ста впереди появился Tyrannosaurus.

— Силы небесные, — пролепетал Экельс.

— Тсс!

Он шел на огромных, лоснящихся, пружинящих, мягко ступающих ногах.

Он на тридцать футов возвышался над лесом — великий бог зла, прижавший хрупкие руки часовщика к маслянистой груди рептилии. Ноги — могучие поршни, тысяча фунтов белой кости, оплетенные тугими канатами мышц под блестящей морщинистой кожей, подобно кольчуге грозного воина. Каждое бедро — тонна мяса, слоновой кости и кольчужной стали. А из громадной вздымающейся грудной клетки торчали две тонкие руки, руки с пальцами, которые могли подобрать и исследовать человека, будто игрушку. Извивающаяся змеиная шея легко вздымала к небу тысячекилограммовый каменный монолит головы. Разверстая пасть обнажала частокол зубов-кинжалов. Вращались глаза — страусовые яйца, не выражая ничего, кроме голода. Он сомкнул челюсти в зловещем оскале. Он побежал, и задние ноги смяли кусты и деревья, и когти вспороли сырую землю, оставляя следы шестидюймовой глубины. Он бежал скользящим балетным шагом, неправдоподобно уверенно и легко для десятитонной махины. Он настороженно вышел на залитую солнцем прогалину и пощупал воздух своими красивыми чешуйчатыми руками.

— Господи! — Губы Экельса дрожали. — Да он, если вытянется, луну достать может.

— Тсс! — сердито зашипел Тревис. — Он еще не заметил нас.

— Его нельзя убить. — Экельс произнес это спокойно, словно заранее отметал все возражения. Он взвесил показания очевидцев и вынес окончательное решение. Ружье в его руках было словно пугач. — Идиоты, и что нас сюда принесло… Это же невозможно.

— Молчать! — рявкнул Тревис.

— Кошмар…

— Кру-гом! — скомандовал Тревис. — Спокойно возвращайтесь в Машину. Половина суммы будет вам возвращена.

— Я не ждал, что он окажется таким огромным, — сказал Экельс. — Одним словом, просчитался. Нет, я участвовать не буду.

— Он заметил нас!

— Вон красное пятно на груди.

Громогласный Ящер выпрямился. Его бронированная плоть сверкала, словно тысяча зеленых монет. Монеты покрывала жаркая слизь. В слизи копошились мелкие козявки, и все тело переливалось, будто по нему пробегали волны, даже когда чудовище стояло неподвижно. Оно глухо дохнуло. Над поляной повис запах сырого мяса.

— Помогите мне уйти, — сказал Экельс. — Раньше все было иначе. Я всегда знал, что останусь жив. Были надежные проводники, удачные сафари, никакой опасности. На сей раз просчитался. Это мне не по силам. Признаюсь. Орешек мне не по зубам.

— Не бегите, — сказал Лесперанс. — Повернитесь кругом. Спрячьтесь в Машине.

— Да. — Казалось, Экельс окаменел. Он поглядел на свои ноги, словно пытался заставить их двигаться. Он застонал от бессилия.

— Экельс!

Он сделал шаг-другой, зажмурившись, волоча ноги.

— Не в ту сторону!

Едва он сдвинулся с места, как чудовище с ужасающим воем ринулось вперед. Сто ярдов оно покрыло за четыре секунды. Ружья взметнулись вверх и дали залп. Из пасти зверя вырвался ураган, обдав людей запахом слизи и крови. Чудовище взревело, его зубы сверкали на солнце.

Не оглядываясь, Экельс слепо шагнул к краю Тропы, сошел с нее и, сам того не сознавая, направился в джунгли; ружье бесполезно болталось в руках. Ступни тонули в зеленом мху, ноги влекли его прочь, он чувствовал себя одиноким и далеким от того, что происходило за его спиной.

Снова затрещали ружья. Выстрелы потонули в громовом реве Ящера. Могучий хвост рептилии дернулся, точно кончик бича, и деревья взорвались облаками листьев и веток. Чудовище потянуло вниз свои руки ювелира — погладить людей, разорвать их пополам, раздавить, как ягоды, и сунуть в пасть, в ревущую глотку! Глыбы глаз очутились возле людей. Они увидели свое отражение. Они открыли огонь по металлическим векам и пылающим черным зрачкам.

Словно каменный идол, словно горный обвал, рухнул Tyrannosaurus. Рыча, он цеплялся за деревья и валил их. Зацепил и смял металлическую Тропу. Люди бросились назад, отступая. Десять тонн холодного мяса, как утес, грохнулось оземь. Ружья дали еще залп. Чудовище ударило бронированным хвостом, щелкнуло змеиными челюстями и затихло. Из горла фонтаном била кровь. Где-то внутри лопнул бурдюк с жидкостью, и зловонный поток захлестнул охотников. Они стояли неподвижно, облитые чем-то блестящим, красным.

Гром смолк.

В джунглях воцарилась тишина. После обвала — зеленый покой. После кошмара — утро.

Биллингс и Кремер сидели на Тропе: им было плохо. Тревис и Лесперанс стояли рядом, держа дымящиеся ружья и чертыхаясь.

Экельс, весь дрожа, лежал ничком в Машине времени. Каким-то образом он выбрался обратно на Тропу и добрел до Машины.

Подошел Тревис, глянул на Экельса, достал из ящика марлю и вернулся к тем, что сидели на Тропе. — Оботритесь.

Они стерли со шлемов кровь. И тоже принялись чертыхаться. Чудовище лежало неподвижно. Гора мяса, из недр которой доносилось бульканье, вздохи — это умирали клетки, органы переставали действовать, и соки последний раз текли по своим ходам, все отключалось, навсегда выходя из строя. Точно вы стояли возле разбитого паровоза или закончившего рабочий день парового катка — все клапаны открыты или плотно зажаты. Затрещали кости: вес мышц, ничем не управляемый, — мертвый вес — раздавил тонкие руки, притиснутые к земле. Колыхаясь, мясо приняло покойное положение.

Вдруг снова грохот. Высоко над ними сломался исполинский сук. С гулом он обрушился на безжизненное чудовище, как бы окончательно утверждая его гибель.

— Так. — Лесперанс поглядел на часы. — Минута в минуту. Это тот самый сук, который должен его убить. — Он обратился к двум охотникам: — Фотография трофея вам нужна?

— Что?

— Мы не можем увозить добычу в Будущее. Туша должна лежать здесь, на своем месте, чтобы ею могли питаться насекомые, птицы, бактерии. Равновесие нарушать нельзя. Поэтому добычу оставляют. Но мы можем сфотографировать вас возле нее.

Охотники сделали над собой усилие, пытаясь думать, но сдались, тряся головой.

Они послушно дали отвести себя в Машину. Устало опустились на сиденья. Тупо оглянулись на поверженное чудовище — немой курган. На остывшей броне уже копошились золотистые насекомые, сидели причудливые птицеящеры.

Внезапный шум заставил охотников оцепенеть: на полу Машины, дрожа, сидел Экельс.

— Простите меня, — сказал он.

— Встаньте! — рявкнул Тревис. Экельс встал.

— Ступайте на Тропу, — скомандовал Тревис. Он поднял ружье. — Вы не вернетесь с Машиной. Вы останетесь здесь!

Лесперанс перехватил руку Тревиса:

— Постой…

— А ты не суйся! — Тревис стряхнул его руку. — Из-за этого подонка мы все чуть не погибли. Но главное даже не это. Нет, черт возьми, ты погляди на его башмаки! Гляди! Он соскочил с Тропы. Понимаешь, чем это нам грозит? Один бог знает, какой штраф нам прилепят! Десятки тысяч долларов! Мы гарантируем, что никто не сойдет с Тропы. Он сошел. Идиот чертов! Я обязан доложить правительству. И нас могут лишить концессии на эти сафари. А какие последствия будут для Времени, для Истории?!

— Успокойся, он набрал на подошвы немного грязи — только и всего.

— Откуда мы можем знать? — крикнул Тревис. — Мы ничего не знаем! Это же все сплошная загадка! Шагом марш, Экельс.

Экельс полез в карман.

— Я заплачу сколько угодно. Сто тысяч долларов! Тревис покосился на чековую книжку и плюнул.

— Ступайте! Чудовище лежит возле Тропы. Суньте ему руки по локоть в пасть. Потом можете вернуться к нам.

— Это несправедливо!

— Зверь мертв, ублюдок несчастный. Пули. Пули не должны оставаться здесь, в Прошлом. Они могут повлиять на развитие. Вот вам нож. Вырежьте их!

Джунгли опять пробудились к жизни и наполнились древними шорохами, птичьими голосами. Экельс медленно повернулся и остановил взгляд на доисторической падали, горе кошмаров и ужасов. Наконец, словно лунатик, побрел по Тропе.

Пять минут спустя он, дрожа всем телом, вернулся к Машине; его руки были по локоть красны от крови. Он протянул вперед обе ладони. На них блестели стальные пули. Потом он упал. Он лежал там, где упал, недвижимый.

— Напрасно ты его заставил это делать, — сказал Лесперанс.

— «Напрасно»! Об этом рано судить. — Тревис толкнул неподвижное тело. — Не помрет. Больше его не потянет за такой добычей. А теперь, — он сделал вялый жест рукой, — включай. Двигаемся домой.

1492. 1776. 1812.

Они умыли лицо и руки. Они сняли заскорузлые от крови рубахи, брюки и надели все чистое. Экельс пришел в себя, но сидел молча. Тревис добрых десять минут в упор смотрел на него.

— Не глядите на меня, — вырвалось у Экельса. — Я ничего не сделал.

— Кто знает…

— Я только соскочил с Тропы и вымазал башмаки глиной. Чего вы от меня хотите? Чтобы я вас на коленях умолял?

— Это не исключено. Предупреждаю вас, Экельс, может еще случиться, что я вас убью. Ружье заряжено.

— Я не виноват. Я ничего не сделал! 1999. 2000. 2055.

Машина остановилась.

— Выходите, — скомандовал Тревис.

Комната была такая же, как прежде. Хотя нет, не совсем такая же… Тот же человек сидел за той же конторкой. Нет, не совсем тот же человек, и конторка не та же.

Тревис быстро обвел помещение взглядом.

— Все в порядке? — буркнул он.

— Конечно. С благополучным возвращением!

Но настороженность не покидала Тревиса. Казалось, он проверяет каждый атом воздуха, придирчиво исследует свет солнца, падающий из высокого окна.

— О'кей, Экельс, выходите. И больше никогда не попадайтесь мне на глаза.

Экельс будто окаменел.

— Ну? — поторопил его Тревис. — Что ты там такое увидел?

Экельс медленно вдыхал воздух — с воздухом что-то произошло, какое-то химическое изменение, настолько незначительное, неуловимое, что лишь слабый голос подсознания говорил Экельсу о перемене. И краски — белая, серая, синяя, оранжевая — на стенах, мебели, в небе за окном; они… они… да что с ними случилось? А тут еще это ощущение… По коже бежали мурашки. Руки дергались. Всеми порами тела он улавливал нечто странное, чужеродное. Будто где-то кто-то свистнул в свисток, который слышат только собаки. И его тело беззвучно откликнулось. За окном, за стенами этого помещения, за спиной человека (который был не тем человеком) у перегородки (которая была не той перегородкой) — целый мир улиц и людей. Но как отсюда определить, что это за мир теперь, что за люди? Он буквально чувствовал, как они движутся там, за стенами, — словно шахматные фигурки, влекомые сухим ветром…

Зато сразу бросалось в глаза объявление на стене, объявление, которое он уже читал сегодня, когда впервые вошел сюда.

АО СОФАРИ ВОВРЕМЕНИ

ОРГАНИЗУЕМ СОФАРИ ВЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО

ВЫ ВЫБЕРАЕТЕ ДАБЫЧУ

МЫ ДАСТАВЛЯЕМ ВАС НАМЕСТО

ВЫ УБЕВАЕТЕ ЕЕ

Экельс почувствовал, что опускается на стул. Он стал лихорадочно скрести грязь на башмаках. Его дрожащая рука подняла липкий ком.

— Нет, не может быть! Из-за такой малости… Нет! На комке было отливающее зеленью, золотом и чернью пятно — бабочка, очень красивая… мертвая.

— Из-за такой малости! Из-за бабочки! — закричал Экельс.

Она упала на пол — изящное маленькое создание, способное нарушить равновесие, повалить маленькие костяшки домино… большие костяшки… огромные костяшки, соединенные цепью неисчислимых лет, составляющих Время. Мысли Экельса смешались. Не может быть, чтобы она что-то изменила. Мертвая бабочка — и такие последствия? Невозможно!

Его лицо похолодело. Непослушными губами он вымолвил:

— Кто… кто вчера победил на выборах? Человек за конторкой хихикнул:

— Шутите? Будто не знаете! Дойчер, разумеется! Кто же еще? Уж не этот ли хлюпик, Кейт? Теперь у власти железный человек! — Служащий опешил. — Что это с вами?

Экельс застонал. Он упал на колени. Дрожащие пальцы протянулись к золотистой бабочке.

— Неужели нельзя, — молил он весь мир, себя, служащего, Машину, — вернуть ее туда, оживить ее? Неужели нельзя начать все сначала? Может быть…

Он лежал неподвижно. Лежал, закрыв глаза, дрожа, и ждал. Он отчетливо слышал тяжелое дыхание Тревиса, слышал, как Тревис поднимает ружье и нажимает курок.

И грянул гром…

Нильс Нильсен Ночная погоня

— Умные и трудолюбивые стальные муравьи, — воодушевленно говорил профессор Макгатри, — вот что они такое! Когда их станет много, никому не взять над ними верх, ни в войне, ни в работе. Потому я и назвал пробный образец «Муравьем». От него произойдут миллионы точно таких же, как он, они расползутся по всей земле и начнут служить человечеству! Они сделают долины на месте нынешних гор, из недр земли станут добывать уголь, будут орошать пустыни, побеждать в войнах, осваивать для людей далекие планеты. Они, мой друг, будут творить настоящие чудеса!

Макгатри, профессор кибернетики Эдинбургского университета, расхаживал взад-вперед по гостиной; его круглое брюшко покачивалось в такт шагам.

Жена профессора, Урсула, сидела в кресле и смотрела на него кротким, слегка встревоженным взглядом.

— Но, Малькольм…

Голос ее немного дрожал, однако свести мужа с небес на землю было просто необходимо — кроме своих машин, он уже ни о чем не хотел знать!

— …не могут ли они стать для людей опасными? — договорила она. — Я хочу сказать только… вид у этих тварей — ну, тех, что у тебя в подвале, — не очень привлекательный.

— Не очень привлекательный? — возмущенный, он потер лысину. Глаза его засверкали. — О, эти женщины! «Муравей» не безобразный, не злой — он вообще никакой! Это всего-навсего машина — самоуправляющийся, самовоспроизводящийся и самовосстанавливающийся робот!

— Да, дорогой, — ласково сказала Урсула, понявшая только половину сказанного, и страдальчески улыбнулась.

Но профессор уже остыл. Шаркая, он подошел к окну и устремил задумчивый взгляд на безрадостный ландшафт Шотландии, освещенный красноватыми лучами заходящего солнца, на унылые болота и тоскливые, покрытые вереском пустоши между гранитными отрогами хребта Бен-Аттоу и морским побережьем у Моурей-Ферса. Это мир, которого чурались люди, если не считать неграмотных старых пастухов, сухих и жилистых; им чудеса молодого третьего тысячелетия были глубоко безразличны, настолько, что они едва поднимали голову, когда по небу, в сгущающихся сумерках, проносились, оставляя огненный след, пассажирские ракеты, летящие откуда-нибудь с Тихого океана в лондонский аэропорт Хитроу.

Но профессора Макгатри безлюдье этих мест очень устраивало. Здесь он мог без помех проводить опыты в той области науки, в которой он был признанным авторитетом. Два года тому назад по его велению сюда перенесли при помощи летающего воздушного крана его дом, похожий на огромную пластиковую слезу. А вместе с домом — оснащенную всем необходимым лабораторию. С тех пор он и Урсула спокойно жили здесь вместе со своими детьми, одиннадцатилетними близнецами Робертом и Лилиан. И каждый день, уходя с головой в какой-нибудь из своих хитроумных кибернетических проектов, прославивших его имя от Лондона до Желтой реки, он что-то рассчитывал и мастерил у себя в подвале.

По тихому дому рассыпался звонкий детский смех. Мать и отец прислушались, потом оба заулыбались.

— Смотрят по телевизору «Робинзона Крузо», — сказала Урсула, уже позабывшая о «Муравье». — И им интересно и смешно! Даже сейчас, в 2011 году, дети без ума от этих историй про Робинзона Крузо и Пятницу, про Белоснежку и семь гномов! Помнишь, какой был скандал, когда в прошлом году детское телевидение попыталось заменить приключенческие программы занятиями по сборке машин и передачами о Марсе? Все дети Шотландии потребовали, чтобы им вернули приключения!

— Ребенок есть ребенок. — Профессор кашлянул, поглощенный своими мыслями. — Знаешь что? К вечеру, на вересковой пустоши, я хочу его испытать!

— Его?.. Да, конечно! — И она кивнула с таким видом, будто это очень ее обрадовало. — Но что эта… штука будет делать на вересковой пустоши?

— Видишь ли, — и рука его обвела в воздухе что-то невидимое, — она может, при помощи электролиза, добывать прямо из грунта алюминий. Алюминий я выбрал из-за его необычайной распространенности — он составляет не меньше семи процентов всей земной массы!

И профессор торжествующе посмотрел на жену.

— Да, мой друг, — сказала она таким тоном, каким все жены говорят эти слова пьяным или рассерженным супругам.

— …Так что «Муравей» может добывать алюминий в горах и в пустынях, и из чего угодно — из полевого шпата, каолина, глинозема! А алюминий служит составной частью сплавов, прочных, как сталь, но весящих в три раза меньше!

— Да, мой друг.

Ей уже столько раз доводилось слышать, как он говорит на своем непонятном техническом языке! И через минуту, когда он заверил жену, что его изобретение не опасно, она успокоилась и стала думать об ужине. Не слетать ли на вертолете в Килданан купить бифштексов? И, может быть, бутылку вина, чтобы отпраздновать удачу Малькольма? Всего семьдесят километров — за какой-нибудь час она слетает туда и обратно…

Тихо жужжа, дом, как подсолнечник, поворачивался вслед за солнцем. Небо над темными вершинами пылало. Малькольм между тем продолжал:

— …в электронный мозг вводятся элементарные приказы, и реле мозга смогут создавать из них все новые и новые сочетания, практически бесконечное количество сочетаний! В результате получатся миллионы разных линий поведения! И кроме того, у «Муравья» много органов чувств: радиолокаторы, фотоэлементы, искусственные органы обоняния, микрофоны, которые за десять миль улавливают стрекот кузнечика. А во время войны его тепло-уловители обнаружат на большом расстоянии любой живой организм, если температура его тела отличается от температуры воздуха хотя бы на одну десятую градуса. На своих гусеницах с присосками «Муравей» может передвигаться где угодно, под водой или даже по отвесным скалам. А ториевых батарей, которые дают ему энергию, хватает на десятки лет. Торий, кстати, тоже есть на всех континентах!

— Да, дорогой…

Как хорошо, подумала она: металлическая рука, выдвинувшись из стены, подобрала пепел, просыпавшийся с сигары Малькольма! Ведь пепел на полу — это так неопрятно! Но что сегодня с Малькольмом? Таким она еще не видела его никогда!

— …Его металлические мускулы не знают усталости! — почти кричал он тем временем. — Его мозгу не нужен сон! Его реакции мгновенны! Его производительность не укладывается в воображении! Ему нужно два часа, чтобы создать себе подобного, точную копию самого себя, и он проделывает для этого сорок тысяч операций! А два «Муравья» начинают делать еще двух! Четыре — еще четырех! Знаешь, сколько их станет после двадцати четырех часов удвоения?

— М-мм… сто?

Готовясь отправиться за покупками, она сейчас накладывала на лицо косметику.

— Четыре тысячи девяносто шесть! — торжествующе воскликнул он. — А через тридцать шесть часов — двести шестьдесят две тысячи сто сорок четыре! А через двое суток — много миллионов! Мой первый «Муравей» — это ком снега, с которого начнется лавина!

— Не… не чересчур ли это много? — слегка испуганно спросила она и, оторвав взгляд от зеркала, посмотрела на мужа.

— Нет, совсем не трудно, отдав приказ, остановить самовоспроизводство, — весело успокоил он жену. — Именно такой приказ, как только «Муравей» пройдет испытания, я и отдам. А самое главное, мои «Муравьи» могут быстро и дешево сровнять с землей Гималаи или перенести Великобританию на Северный полюс! Она рассмеялась:

— Что ты говоришь, Малькольм? Ведь мы там замерзнем.

— Я просто привел пример, — сказал он, не обращая внимания на ее смех. — Ну а какое это оружие… Ты ведь слышала все эти бесконечные жалобы по поводу огромных расходов на вооружение? «Муравей» создаст армию из кучи камней! Да, конечно, с одним «Муравьем», хоть он и прочен, легко управится противотанковая пушка. Но миллиону, который через два часа станет двумя миллионами, сопротивляться бесполезно! Стальные челюсти сжуют даже танки, целые дивизии танков, и опустошат территорию неприятеля так же основательно, как полчища настоящих муравьев. Только представь себе, что будет, если двадцать моих «Муравьев» перебросить по воздуху в пустыню Гоби. За сутки их станет там больше восьмидесяти одной тысячи! А если ввести в них инстинкт миграции, они вскоре расползутся по всей Азии!

— Нет, только не война! — И она вздохнула: ох уж эти мужчины! — Неужели мало тех войн, которые были?

— Разумеется, — пробормотал он немного растерянно. — Но ведь… любое достижение науки можно использовать как для блага человека, так и во зло ему. Все зависит от того, в чьи руки оно попадет. Но все равно надо изучать, пробовать…

— Нужно ли? — Она опять услышала детский смех, но теперь не улыбнулась. — Ведь у нас есть все — достаток, досуг. Зачем тебе этим заниматься, Малькольм? Чего еще может человек желать?

— Многого — например, удовлетворения своего любопытства. К тому же мои «Муравьи» принесут людям пользу. Человек, если пожелает, сможет менять с их помощью облик целых планет — превратить их в цветущий сад!

— Или в пустыню! — Она уже закончила сборы и была готова лететь в город. — Ты меня отпустишь, Малькольм?

Конечно, он ее отпустил. Но в городе, делая покупки, она все время думала о том, что мужчины, даже гениальные, — это всего лишь восторженные, любопытные, неосмотрительные дети…

…Когда вечером из-за тяжелых вершин Бен-Аттоу выскользнула луна, в ее неярком свете, упавшем на вересковые пустоши, сверкнула полусфера из светлого металла, легко и быстро находившая себе дорогу между скал и небольших прудов. Следом за ней, стараясь не отставать, бежал вприпрыжку, тяжело дыша, немного грузный человек, явно чем-то взволнованный.

«Муравей» был запущен. На самом верху полусферы, на высоте восьми футов над землей, вращались антенны локаторов и мигающий зеленый прожектор. Малькольм знал, «Муравей» ищет только удобного места, чтобы начать работу — ищет гравия или песка, куда могли бы войти вращающиеся лопасти. Он поздравил себя с тем, какие у его машины ловкие, удивительно точные движения. Ничто не может остановить ее, ни темнота, ни туман, ни холод, ни неровности рельефа. Ничего более совершенного, более автоматизированного кибернетика не создавала еще никогда.

Однако реле, управляющее теплоуловителями, он предусмотрительно заблокировал. Ему не нужно, чтобы этот робот воевал, — его «Муравей» должен стать родоначальником миллиардов, которые рассеются по земле, чтобы служить человечеству. Сердце его переполняла радость. «Муравьиха, матушка-муравьиха», — подумал он и ласково посмотрел на гладкий, круглый, поблескивающий в лунном свете панцирь.

Полусфера, словно живая, ползла между тем вперед. Ее черная тень плясала на поросших вереском пригорках и на гранитных валунах. Ее кибернетические органы чувств нюхали, слушали и смотрели. Она тихо гудела и мигала зеленым глазом. Вдалеке, где-то под серебристо-серым силуэтом Бен-Аттоу, залаяла лиса, безнадежно и насмешливо, и эхо ее голоса, вздыхая, долго умирало в ущельях. Шотландское плоскогорье тянулось вдаль и исчезало, бесконечное и темное в прохладной ночи. Но Малькольм не слышал охотничьего клича лисы, не видел пустынного плато. Он смотрел только на свое создание, смотрел будто на собственное дитя.

Наконец, пробродив с добрую милю, полусфера остановилась у гравиевой осыпи, тянувшейся между топей от ближайшего горного отрога. Гравий лежал здесь с ледникового периода, когда могучие естественные силы ломали и сбрасывали вниз острые вершины гор.

Довольный, он улыбнулся в темноте. Да, эта штуковина знает, что ей нужно, и без колебаний и сомнений идет к цели.

Тихое гудение «Муравья» превратилось в многоголосый вой. Вращающиеся с немыслимой скоростью лопасти вошли в грунт и теперь выбрасывали в воздух песок и измельченную землю. За несколько минут «Муравей» выкопал яму в половину своей высоты, спустился туда и начал, как кошка молоко, слизывать гравий. Над полусферой поднялись маленькие облачка пара. Потом клешни на концах многосуставных металлических конечностей начали извлекать откуда-то и складывать штабелями серебристо-серые болванки алюминия.

По существу, «Муравей» выполнял работу большого завода-автомата, только намного быстрей. Электрические токи стремительно мчались сквозь транзисторы магнитной памяти. Один производственный процесс сменял другой. Вот уже робот отливает полусферический верхний щит, точно такой, как его собственный. В фотоэлементах, служивших «Муравью» глазами, мерцал бледный свет, похожий на лунный. Чувствительные антенны дрожали и вытягивались, как хоботки мух.

Профессор сидел на камне. Он замерз, и оттого, что он не привык ходить так подолгу, на большом пальце правой ноги у него теперь болела мозоль. Но что значат эти мелкие неприятности, когда он видит перед собой свою претворенную в жизнь мечту?

— Так, так, превосходно! — восклицал он, не отрывая взгляда от «Муравья». — Еще, дружище, еще!

Робот не отвечал. Сосредоточенность, с которой работала машина, была немыслимо глубокая, движения — невероятно быстрые и точные. Вот она уже монтирует в своем будущем отпрыске основную электронную систему. А вот уже чуть заметными, до смешного осторожными движениями впаивает в ячейки этой системы транзисторы, которые все вместе станут электронным мозгом новорожденного, — транзисторы такие крохотные, что целая тысяча их уместилась бы на ноготке ребенка.

Все это и очень, очень многое другое ложилось на свои места в магнитном чреве новой машины. Робот помнил все операции, и у него даже была способность улучшать и дополнять заданную программу. Через час с небольшим два совершенно одинаковых «Муравья» начнут изготовлять еще двух таких же. И к утру в горе уже появится огромная пещера, а в ней больше ста «Муравьев» будут проворно делать себе подобных. Вскоре их станет двести, потом четыреста…

«А что, если завтра сюда забредет какой-нибудь пастух? — подумал профессор и улыбнулся. — Вот вытаращит глаза! Но, может, никто и не появится — люди сюда забредают редко». В этом и состояло главное преимущество здешних мест — тут можно было работать спокойно и без помех. Через несколько дней он вылетит в Лондон и пригласит сюда правительственных экспертов. И конечно, лучше всего ошарашить их, показав целый муравейник этих трудолюбивых созданий, которые удваивают свое число без малейших затрат с вашей стороны. Колумбово решение всех промышленных проблем: создай прототип машины, и больше тебе не нужно думать ни о чем. Уже к завтрашнему вечеру «Муравьи» превзойдут по общей производительности промышленный центр средней величины…

Никогда еще не испытывал он такого удовлетворения достигнутым — не испытывал, даже когда изобрел безмоторный автомобиль или, в другой раз, искусственные глаза для слепых.

Но в какое-то мгновение, он не мог бы точно сказать, когда именно, что-то нарушило его грезы. Какое-то смутное беспокойство… а, вот от чего! Занятый работой, «Муравей» вдруг повернул к нему бледные диски своих глаз. Многосуставное щупальце, занятое до этого монтированием гусениц нового «Муравья», замерло в воздухе. Длилось это всего несколько секунд. Потом действующая программа вернула поведение робота в нужную колею.

Профессор все не мог согреться и снова закутался поплотнее в пальто. Ага, вот в чем дело: очевидно, слаба электронная блокировка между рабочей и боевой программами. Обнаружилось это только теперь, когда сложные магнитные и электронные системы перегрелись. Но это только предположение. Уж он-то знает, как чувствителен сложный электронный мозг. Почти как нервная система человека. Этот мозг долго «просыпается», и у него могут быть «нервные срывы». И ведь, в конце концов, «Муравей» — первый экспериментальный образец. Он много бы дал за то, чтобы точно знать, что происходит сейчас под этой сверкающей скорлупой…

Он сидел в нерешительности, раздираемый сомнениями. С одной стороны, ему хотелось увидеть первое дитя «Муравья» законченным, а с другой — смутная тревога говорила ему, что нужно остановить это чудовище, которое мастерит что-то в гравии. Чудовище? Что за ерунда! Ведь это всего-навсего машина, собственной воли у нее нет!

Между тем «Муравей» с бешеной скоростью завершал своего первенца. Несколько минут он следовал программе. Потом бледные, похожие на две луны глаза снова обратили взгляд на профессора. Многосуставные металлические руки оставили работу, и машина передвинулась метра на два к нему. Испуганный, он вскочил на ноги. Разумеется, программа и на этот раз вернула машину к исполнению ее обязанностей, и опять все как будто бы пришло в норму.

Но если боевой «инстинкт» проявится в третий раз, блокировка может не выдержать, и тогда…

Хотя было холодно, профессора прошиб пот. Могучие щупальца с клешнями, воющий туман лопастей… Если теплоуловители его почувствуют, если машина двинется за ним и его схватит, он будет как мышь в когтях у кошки!

Выключить ее? Рискнуть для этого подойти к ней вплотную? Он стер с лица пот. Запах пота и страха, который исходит сейчас от него, ее электронные чувствилища наверняка уловят и усилят, а потом…

Луна висела высоко над серебристо-серыми вершинами. Вересковые пустоши были залиты ее неярким перламутровым светом. Растерянный, он глядел в безмолвную ночь, впервые сознавая, как он сейчас беспомощен. Да и кто мог бы оказать ему помощь? Чтобы остановить «Муравья», нужна, по крайней мере, пушка!

Он посмотрел на эту напоминающую насекомое машину, которую создали собственные его руки, его не знающий покоя ум. Скоро их будет две, а через двое суток, если он вовремя не прервет процесс их размножения, — миллионы. И тогда бессильна перед ним будет и вся английская армия. ...