В. Адмони. Юнас Ли, классик норвежского романа

I

Юнас Ли — один из «большой четверки» в норвежской литературе второй половины прошлого века. Вместе с Генриком Ибсеном, Бьёрнстьерне Бьёрнсоном и Александром Хьелланном он вывел норвежскую литературу на передовое место среди других литератур Запада.

Но писательская манера Юнаса Ли совсем иная, чем творческий почерк этих его современников. Суровая отточенность Ибсена, страстное красноречие Бьёрнсона, блистательная, но порой доходящая до сухости четкость Хьелланна — все это непохоже на мягкую задумчивость и неторопливость Ли. Ибсен, Бьёрнсон и Хьелланн, каждый по-своему, были воинами. Юнас Ли долгое время не стремился принимать участие в схватках.

Когда выходит в свет роман Хьелланна «Рабочий люд» (1881), Ли отдает должное художественным достоинствам этого произведения, но озабочен односторонностью Хьелланна и восклицает: «Роман создан поэзией ненависти!» А Хьелланн, прочитав роман Юнаса Ли «Хутор Гилье», оценивает книгу как безупречное произведение искусства, но разочарован тем, что у Ли не хватило мужества сделать свой роман остро критическим по отношению к изображенному в нем чиновничеству. «В своем теперешнем виде, — пишет Хьелланн, — это только приятный роман ни о чем».

Есть существенное своеобразие в самом развитии внутреннего мира Ли. Для его современников было характерно более или менее быстрое расставание с впитанными ими в семье и школе традиционными воззрениями, в частности с верой в бога, имевшей чрезвычайно крепкие корни в Скандинавии XIX века. Между тем Ли вырос в семье, в значительной мере свободной от религиозных традиций. Но он сам в 1860-е годы, уже зрелым человеком, переживает внутренний кризис и становится религиозным, хотя и не в ортодоксально-церковном смысле.

И все же исключительно велики черты сходства Ли с другими писателями, возглавлявшими норвежскую литературу в то время. Другими путями он шел в том же направлении, что и они. Создание национального норвежского искусства, искусства демократического, близкого народу, выявление необходимой и неизбежной смены форм общественной жизни, раскрытие неустройства существующего мира, защита обездоленных — вот задачи, которые, в той или иной форме, с разной степенью осознанности и последовательности, в неодинаковой мере на разных этапах своего творческого пути, решали и Ибсен, и Бьёрнсон, и Хьелланн, и Ли.

И стремление к целям, которые были намечены всем бурным развитием норвежской крестьянской демократии в XIX веке, и отражение тех общих сдвигов, которые происходили в это время в капиталистическом мире, и борьба против вызванных этими сдвигами тенденций в социальной структуре и в идейной жизни, а также против многих черт, свойственных самой норвежской крестьянской демократии, — все это так или иначе находило свое выражение в творчестве этих писателей.

Среди них Ли обычно воспринимается как самый умеренный в своем социальном протесте. В его жизни были периоды (особенно 1870-е годы), когда он вообще считался консервативным писателем. Но, пожалуй, вернее было бы сказать, что ему просто в малой степени была свойственна какая-либо четко осознанная социально-политическая концепция. Ли был человеком мечтательным и склонным к фантастике. Он жил в значительной мере эмоциональной жизнью, и его восприятие действительности было обычно сугубо эмоциональным. Однако эта его эмоциональность содействовала тому, что в его произведениях иногда проявляется такая сила социального сострадания и такая конкретность видения реальных условий жизни современного человека, которых мы не найдем у других норвежских писателей.

Среди литератур Запада ближе всего Ли стоит в этом отношении к Диккенсу. Его связывают с Диккенсом и юмористическое начало в его творчестве, и черты острой социальной сатиры, и некоторая доля идилличности и сентиментальности. Ли вообще многому научился у великого английского романиста. Но вместе с тем он во многом разительно непохож на Диккенса. Его творчество пронизано подчеркнуто национальными, норвежскими чертами — во всей системе его стиля. Его искусство, особенно в пору своего расцвета, неторопливо, детализовано и вместе с тем сдержанно и скупо.

Писательская манера Ли обладает особой убедительностью. Характерная для него непредвзятость и естественность в показе мира, в изображении людей и условий их жизни побуждают читателя увидеть и воспринять действительность именно такой, как ее видит и воспринимает автор. А это авторское восприятие часто бывает весьма критическим и даже боевым.

Примирительность, которая на первый взгляд окрашивает романы Юнаса Ли, в значительной мере является только мнимой. Во многих его романах 1880-х годов развертывается такая реальная картина современной жизни, которая по своей беспощадности не уступает наиболее острым романам Хьелланна. Весьма существенно, что Ли обращается, особенно в романах этого времени, не к исключительным и редкостным, а к самым повседневным и обычным, порой даже незаметным, событиям и образам. Именно этим подчеркивается их типичность и всеобщность для всей системы современного ему буржуазного общества. Поэтому и осуждение этого общества приобретает у Ли большую глубину и всеобщность. «Мягкие» романы Ли в большей мере задевают «нормальные» формы жизни буржуазного общества, чем произведения неистового Бьёрнсона, подчеркнуто полемические. В этом радикальное различие между Ли и той бытописательной литературой, которая еще начиная с середины века широко распространяется в скандинавских странах (особенно в Швеции и Дании). Правда, в романах Ли в большей степени, чем у какого-нибудь другого писателя XIX века, создана своего рода энциклопедия норвежской жизни. В них показаны север и юг, провинция и столица, сельская местность и торговый центр, заброшенная в глуши усадьба и бойкий приморский городок, жизнь моряков и чиновников, писателя и швеи, богатых предпринимателей и бедных мастеровых. Свою задачу в литературе Ли видел именно в том, чтобы «в поэтической форме отобразить те стороны природы и духа» своей родины, которые без вмешательства его пера «остались бы незамеченными» (из письма к издателю Хегелю от 18 марта 1873 года). Но это не внешнее отображение, а раскрытие существенных и глубинных черт людей и всего их уклада жизни.

Значительное расхождение обнаруживается не только между внешним обликом — сдержанным и ненавязчивым — художественной манеры Ли и ее внутренней социально-критической направленностью. Соединение противоположных, часто, казалось бы, несовместимых черт вообще является свойством его натуры. Ее основная черта не просто эмоциональность и склонность к фантастике, а сочетание богатейшей эмоциональности с практицизмом, полета фантазии — с умением подмечать самые прозаические мелочи, стремления к чудесному, подчас приобретающему мистический оттенок, — с аналитическим изображением жизни человеческой души.

Сам Ли ясно ощущал наличие полярных душевных свойств в своей природе. Он считал это типическим признаком национального характера норвежцев. С его точки зрения, в норвежце соединяются мечтательность и практицизм. Типичный норвежец, полагал он, погружен в мир фантазии, но когда жизнь потребует от него решительного усилия, он найдет в себе достаточно сил для борьбы и для подвигов. Такую смену душевных состояний Ли обнаруживает у ряда выдающихся норвежцев и считает ее особенно характерной для обитателей севера страны. В таком виде предстает у Ли тот «настоящий человек», обладающий своеобразием и самостоятельностью, наличие которого Энгельс считал примечательной чертой Норвегии, объясняющейся особенностями исторического развития страны^[1].

Проблема сложности, противоречивости человеческого существа — одна из основных, постоянно возвращающихся проблем в творчестве Ли. Уже на первых страницах своего первого романа («Ясновидящий») Ли с мягким юмором пишет о том, как солидными немолодыми людьми иногда вдруг овладевает желание в самую жестокую непогоду побродить по городу под порывами ветра и потоками дождя. А герой этого романа обладает «двойной натурой»: болезненно чувствительный и мечтательный, живущий в мире фантастических представлений, он вместе с тем отличается ясным умом и выступает острым, логически безукоризненным спорщиком на студенческих дискуссиях.

И такая же раздвоенность натуры характерна для героев поздних произведений Юнаса Ли. В душе многих из этих героев скрываются какие-то темные, иррациональные силы.

Итак, концепция человека в творчестве Ли весьма устойчива. Значительным постоянством отличается и та интонация, которая окрашивает его произведения на всем протяжении его творческого пути. Но если в своих более ранних произведениях Ли относится к скрытым и странным сторонам человеческой души скорее с сочувствием и симпатией, то в своем позднем творчестве он считает их чем-то враждебным и опасным — «троллями», с которыми нужно бороться, но борьба с которыми нелегка.

Это свидетельствует о глубоких сдвигах, совершившихся в творчестве Ли. И сдвиги эти не случайны. Разительные изменения в социальной и идейной жизни Норвегии, которые происходили во второй половине прошлого века в Норвегии и во всем капиталистическом мире, накладывали свой отпечаток на строй мыслей и переживания Юнаса Ли и на характер его произведений так же, как они изменили общий характер норвежской литературы.

II

Юнас Лауриц Идемиль Ли родился 6 ноября 1833 года в Хокксунне, в южной Норвегии, но большую часть своего детства провел на крайнем севере страны, в приморском городе Тромсе. Род Ли происходил из крестьян, но уже его прадед, дед и отец были чиновниками. Отец был человеком чрезвычайно добросовестным и рассудительным, получившим хорошее образование, мать — женщиной увлекающейся и впечатлительной, с живой фантазией.

Люди и природа Севера и особенно море оказали огромное влияние на мальчика. В школу он не спешил и, вместо того чтобы делать уроки, часами толкался на пристани, где стояли норвежские и русские суда. Его увлечение морем было так велико, что в двенадцатилетнем возрасте, когда семья переехала в западные районы страны (вблизи Бергена), его поместили в морское училище в Фредериксверне. Но через два года он из-за плохого зрения должен был покинуть училище.

Затем Ли посещает школу в Бергене, а в начале 1851 года отправляется в Кристианию, как именовалась в то время норвежская столица. Он зачисляется в школу латиниста Хельтберга, готовившего молодых людей к поступлению в университет. На этой знаменитой «фабрике студентов», где недавно учились Ибсен и поэт Осмунн Улафсён Винье, Ли встречается с Бьёрнсоном, и здесь завязывается их тесная дружба, имевшая большое влияние на всю жизнь писателя.

Литературная деятельность Ли начинается в студенческие годы. Он пишет стихи, статьи, но делает это лишь от случая к случаю. Только после окончания юридического факультета университета, в конце 1850-х годов, Ли выступает в печати более систематически — в столичных газетах он печатает серию статей по внешнеполитическим вопросам.

Новый период жизни начинается у Ли с 1860 года, когда он становится адвокатом в Конгсвингере, городе в юго-восточной Норвегии, недалеко от шведской границы. Город этот в то время быстро развивался. В 1862 году была построена дорога Кристиания — Конгсвингер, несколько лет спустя было открыто прямое железнодорожное сообщение со Швецией через Конгсвингер. Начали расширяться старые экономические предприятия, основывались новые. Адвокат Ли получал высокие гонорары. Уже вскоре после переезда в Конгсвингер средства позволили ему жениться, и он вступил в брак со своей двоюродной сестрой, с которой был обручен восемь лет. Постепенно он оказывается в состоянии вкладывать деньги в различные предприятия. В 1861 году Ли становится основным владельцем кристианийского журнала «Иллюстререт нюхедсбла». Ли принимает участие и в многочисленных чисто экономических, порой даже спекулятивных начинаниях. Он выдает поручительства ряду местных коммерсантов. И когда в 1865 году бурный экономический подъем сменяется кризисом и крупнейший предприниматель всего района Бредесен терпит крах, Ли попадает в чрезвычайно тяжелое положение. В течение трех лет он пытается скрыть угрожающее ему разорение и добыть средства, чтобы расплатиться с долгами, но его усилия оказываются безрезультатными. В 1868 году ему удается, правда, с помощью Бьёрнсона, который собрал для него у друзей тысячу далеров, рассчитаться с самыми неотложными обязательствами и обойтись без открытого банкротства, но за ним остается огромный долг (в размере двадцати тысяч специедалеров), который над ним будет висеть еще много лет, и он принужден, оставив профессию адвоката, покинуть Конгсвингер.

Среди значительнейших писателей XIX века есть немало таких, которые являлись жертвой банкротства. Чаще всего это выпадало на их долю в детстве — разорялся отец, и семья начинала бедствовать. В меньшей или большей степени такая судьба постигла и Диккенса, и Ибсена, и Стриндберга. Но Ли потерпел банкротство сам, притом в зрелом возрасте. Впоследствии, в 1880 годах, тема экономической катастрофы с большой силой прозвучит в его творчестве (роман «Мальстрём»). В пьесе Бьёрнсона «Банкротство» (1885), знаменующей начало расцвета реалистической драмы в Норвегии, использованы некоторые эпизоды из истории разорения Ли, в частности то обстоятельство, что он в течение трех лет пытался бороться с надвигающимся крахом, скрывая от всех свое отчаянное положение.

После банкротства Ли переезжает в Кристианию. Если и раньше ему иногда казалось, что он должен был бы отдать все свои силы литературе, то теперь литературная работа оказывается для него единственным выходом из тупика. Его имя в это время уже пользовалось некоторой известностью: в 1866 году вышел сборник его стихотворений, в разное время появился целый ряд его публицистических статей, а также очерков об известных скандинавских писателях и общественных деятелях XIX века (Грундтвиге, Свердрупе и др.). Но все же настоящих писательских достижений у него еще не было, хотя Бьёрнсон чрезвычайно высоко ценил его дарование и ожидал от него очень многого, считая его «одним из лучших перьев Норвегии». Верила в его талант и его жена, стойкая и рассудительная женщина, оказавшая ему неоценимую моральную поддержку в годы экономической катастрофы и ставшая его первым советчиком и как бы редактором, когда он сделался писателем.

В конце 1860-х годов Ли активно сотрудничает в целом ряде газет и журналов. Особенно интересны его корреспонденции в одном из датских журналов, в которых он характеризует различные стороны жизни современной Норвегии. Он подчеркивает значение тех изменений, которые совершались в 1860-х годах во всей стране, показывает различие между нравами находящихся на виду образованных слоев и «подземной» жизнью широких трудовых масс норвежского народа, характерные черты разных областей Норвегии.

Но только в начале 1870-х годов Юнас Ли наконец находит себя — он обращается к повествовательной прозе. В 1871 году выходит в свет его первый роман «Ясновидящий», в котором описываются жизнь и люди норвежского Севера, и это произведение сразу делает его знаменитым. Благодаря богатству национального колорита, литературной необычности и психологической точности в обрисовке персонажей «Ясновидящий» стал одним из важнейших этапов в развитии национального норвежского романа, и Ли сразу оказался в одном ряду с крупнейшими писателями Норвегии. В 1874 году стортинг (парламент) постановляет выплачивать ему такое же «писательское жалованье», какое получали Ибсен и Бьёрнсон.

Специфическая тема норвежского Севера, жизнь моряков и рыбаков, а также мир древних народных поверий оказываются в центре внимания Ли и в его последующих произведениях: в сборнике «Рассказы и очерки о Норвегии» (1872), в романах «Трехмачтовое судно „Будущность“» (1872) и «Лоцман и его жена» (1874). Но они не произвели большого впечатления на современников. Некоторые из них прошли в значительной мере незамеченными, — не только потому, что в их тематике уже не было той новизны, которая характеризовала «Ясновидящего», но и потому, что они были более бытописательными, как бы более внешними, чем первый роман Ли. С другой стороны, в этих произведениях, особенно в романе «Лоцман и его жена», Ли удается показать образы своих персонажей не как раз навсегда данные, а в их психологическом развитии.

В 1870-е годы под влиянием своего путешествия в Италию в 1873–1874 годах Ли пишет несколько произведений из итальянской жизни, в том числе поэму «из времен итальянского освободительного движения» «Фаустина Строцци» (1875). Эти произведения, в которых Ли выходит за пределы своей обычной тематики, примыкают в отношении своих мотивов и стилистически к распространенной в то время позднеромантической традиции. Роман «Томас Росс» (1878), в котором Ли впервые изображает жизнь писателя, также оказался незначительным.

Период полного расцвета в творчестве Ли — 1880-е годы, пора общего подъема норвежской литературы. И так же, как у Ибсена, Бьёрнсона и Хьелланна, произведения Ли в это десятилетие носят особенно острый социально-критический характер.

Происходят определенные сдвиги и в языковом стиле Юнаса Ли. Они четко проявляются уже в «Адаме Шрадере» (1879), психологическом романе, который, однако, написан значительно более строго и как бы более объективно, чем предшествующие произведения Ли такого рода. Здесь меньше ощущается вмешательство автора в повествование. Язык более сжат. Заметно влияние древних исландских родовых саг, которые в свое время оказали большое воздействие и на формирование языкового стиля Ибсена и Бьёрнсона. Вместе с тем общий характер повествования все же сохраняет и в этом романе, как и в более поздних произведениях Ли, специфические черты его писательской манеры. Становится меньше длиннот и «пустот», которые в большом количестве встречались в романах Ли середины 1870-х годов, но неторопливость в развертывании сюжета и мягкость интонации не исчезают. В некоторых романах возрастает юмористическое начало, сближающее Ли с Диккенсом.

Переходными романами к новому периоду в творчестве Ли являются «Рутланн» (1880), действие которого снова происходит на севере Норвегии, и «Вперед!» (1882), в котором впервые Ли непосредственно приближается, по его собственной формулировке (в письме к Бьёрнсону от 1 ноября 1881 года), к освещению «тех сражений, которые разыгрываются на всех полях этого века». Для Ли характерно, что развернутый показ жизни целой приморской области, охваченной экономической депрессией, сочетается в романе «Вперед!» с детализованным и психологически углубленным изображением судьбы центрального героя — моряка Рейера Янсена Юля. Однако Юль, в отличие от большинства последующих героев Ли, находит в себе силы занять, несмотря на множество злоключений, прочное место в жизни.

В этот период Ли начинает рассматривать современность как находящуюся в брожении «новую, великую эпоху». Огромное впечатление производят на него такие произведения новейшей социально-критической литературы, как «Привидения» Ибсена и «Западня» Золя. В течение короткого времени он пишет несколько романов большого социального звучания. Это «Пожизненно осужденный» (1883), «Хутор Гилье» (1883), «Мальстрём» (1884) и «Майса Юнс» (1888).

Роман «Пожизненно осужденный», с которым несколько лет назад познакомился советский читатель^[2], является самым резким и прямым произведением Ли. В нем есть все отмеченные нами черты художественной манеры Ли — и неторопливость повествования, и юмор, и интерес к деталям, — но к этому добавляются острота сатиры и беспощадность в трактовке целого ряда персонажей, беспощадность, перерастающая в критику всего существующего общественного строя.

В романе отражена реальная жизнь реального рабочего. И этот рабочий, кузнец Николай, является центральным персонажем романа. Его судьба показана во всей своей трагичности.

Ярость, которая порой овладевает Николаем и которая заставляет его убить сына фабриканта, своего молочного брата Людвига, — это одно из проявлений тех скрытых, неизведанных и опасных сил, тех «троллей», которые, по концепции Юнаса Ли, вообще живут в душе человека. Но заложенная в натуре Николая склонность к безудержному гневу проявляется только в тех случаях, когда его в полном смысле слова принуждают к этому. Если бы его постоянно не преследовали, если бы грубо не покушались на то, что для него дороже всего, он не поддался бы живущему в нем «троллю». Об этом свидетельствует вся логика романа, которая подчеркивает в первую очередь как раз выдержку и долготерпение Николая. Он убивает Людвига, лишь когда убеждается, что тот хочет украсть у него последнее достояние — любимую девушку. Пожалуй, ни в одном из произведений Ли открытое проявление и победа тайных, иррациональных сторон человеческого существа не мотивированы столь полно и убедительно, как в «Пожизненно осужденном».

Фабула «Пожизненно осужденного» несколько архаична. В качестве основного мотива, ведущего к развязке, в романе используется тема, типичная для третьесословной литературы XVIII века. Но только попытку соблазнить и развратить «нижестоящую» девушку предпринимает здесь не беспутный принц или дворянин, а столь же беспутный сын фабриканта, и сама эта девушка не дочь почтенного бюргера, а работница текстильной фабрики.

И все же если общая сюжетная схема романа воспроизводит нечто весьма традиционное, то уже само превращение героини в фабричную работницу показывает всю новизну того жизненного материала, который использован в романе. «Пожизненно осужденный» — это первый норвежский роман о жизни рабочих и один из первых европейских романов такого рода.

В гущу современной жизни погружено и действие романа «Мальстрём». Он стоит в одном ряду с такими произведениями, как «Деньги» Золя, «Наводнение» Шпильгагена, «Фортуна» Хьелланна, произведениями, в которых дана картина экономической жизни буржуазного общества — спекулятивной горячки и последующего краха.

Правда, в «Мальстрёме», как и в «Пожизненно осужденном», на передний план выдвигаются скорее более частные и как бы личные причины происходящей катастрофы. В романе рассказывается о судьбе семейства Мадса Фосса, полновластного хозяина одного из участков норвежского побережья, который действует крайне самоуверенно и легкомысленно и из-за этих качеств своего характера, поддерживаемых его пристрастием к крепким напиткам, приводит к банкротству возглавляемую им фирму и ввергает в беду сотни людей. Такая мотивировка придает роману известное сходство с пьесой Бьёрнсона «Банкротство», в которой крах также оказывается результатом не общесоциальных, неотвратимо действующих сил, а более случайных, индивидуальных факторов.

Очень значимы и последующие романы Ли: «Дочери командора» (1886) и «Совместная жизнь» (1887). В них с большой силой проявляется психологическое мастерство писателя. В центре первого из этих романов стоят два женских образа, трагическая судьба двух сестер, Сесили и Марты. И если у младшей из них, Марты, в несчастьях ее жизни повинен по сути дела случай — гибель ее возлюбленного при кораблекрушении, то причины разбитой жизни Сесили коренятся более глубоко. Она — натура незаурядная и деятельная, напоминающая Ингер-Юханну из «Хутора Гилье». Поэтому она не умещается в тех рамках, которые были предоставлены в то время женщине. «Дочери командора» — одно из важнейших произведений норвежского реализма, показывающих унизительность положения женщин в буржуазной семье XIX века. Сам заголовок романа намекает на эту направленность его проблематики: он перекликается с заголовком произведения Камиллы Коллетт «Дочери амтмана» (1855), первого романа в норвежской литературе, трактовавшего «женский вопрос».

«Совместная жизнь» — углубленный психологический этюд, трактующий печальную судьбу супругов, которые не могут стать подлинными товарищами, не могут открыть друг перед другом свою сокровенную внутреннюю жизнь. Требование подлинного товарищества в браке продолжает, хотя и в несколько иной форме, борьбу Ли за равноправие женщины. Как «Дочери командора», так и «Совместная жизнь» разрабатывают ту большую проблему, которая была поставлена Ибсеном в «Кукольном доме», но каждый из этих романов — лишь некоторые ее частные стороны.

На рубеже 1890-х годов проблематика романов и повестей Ли, как у ряда других писателей в Норвегии и в других странах, резко меняется, отражая те сдвиги, которые совершаются в жизни общества в эпоху надвигающегося империализма. Ли теперь ощущает в окружающем его мире наличие каких-то новых, опасных и враждебных сил. Но не имея возможности распознать их в реальных тенденциях исторического развития, он ищет их в человеческой природе, видит их в активизации эгоистических и дурных, агрессивных сторон человеческого существа.

Ли выступает в это время — так же, как Ибсен и Бьёрнсон, — решительным противником ницшеанского сверхчеловека, который как раз в те годы становится столь модным в реакционных произведениях буржуазной литературы.

В первую очередь и наиболее прямо это проявляется в романе «Злые силы» (1890), в котором полностью осуждается один из центральных героев, властный, любящий распоряжаться жизнью других людей.

Но еще важнее для Ли стремление обнаружить опасные черты на дне души людей, которые сами по себе отнюдь не являются дурными. Старый взгляд Ли на человека как на существо сложное и противоречивое, в котором могут скрываться странные, а порой страшные и разрушительные силы, неведомые ему самому, теперь снова оживает у него. И эти силы отныне предстают именно как силы ужасные, неистовые и губительные, как настоящие тролли. Не случайно сборник полуфантастических повестей и сказок в двух частях, который Ли выпускает в 1891–1892 годах, носит заголовок «Тролли».

Но и позднее Ли постоянно возвращается к теме сложности и глубокой противоречивости человеческой натуры. С большой силой эта противоречивость обрисована им в одном из его последних романов, «Когда опускается железный занавес» (1901). Пассажиры комфортабельного парохода, пересекающего Атлантический океан, неожиданно узнают, что корабль через час пойдет ко дну — на нем должна взорваться адская машина. И в минуту смертельной опасности не только с людей спадают привычные маски, но и обнажаются такие тайные стороны души, которые прежде были неведомы самому человеку. В романе создается большое драматическое напряжение, но затем, когда выясняется, что тревога была ложной, в нем появляются и юмористические нотки. Разделенный на восемь глав — по числу дней путешествия — и лишенный сюжета в привычном смысле слова, роман носит характерный подзаголовок «Из комедии жизни».

Ощущение опасности, нависшей над миром, обращение к «ночным» сторонам человеческой природы придают всему творчеству Ли в 1890-е годы пессимистический, мрачный характер. Романы «Ниобея» (1893), «Когда заходит солнце» (1895), «Дюре Рейн» (1896) подчеркнуто психологичны; порой в них начинают звучать мистические нотки. Выделяется среди поздних произведений роман «Фасте Ферланн» (1899), в котором снова встречаются автобиографические мотивы из той поры в жизни писателя, когда он был охвачен спекулятивной горячкой, и показан его путь к творчеству.

В последних романах Юнаса Ли («Волчата», 1903; «К востоку от солнца, к западу от луны и позади Вавилонской башни», 1905) господствует психологизм и основное место опять занимает тема «троллей», скрывающихся в человеке.

Умер Юнас Ли 5 июля 1908 года.

III

«Хутор Гилье» разительно отличается от тех двух романов, в интервале между которыми он был написан. В «Пожизненно осужденном» и «Мальстрёме» Ли более непосредственно и прямо, чем в каких-либо других своих произведениях, рисовал современную норвежскую действительность в ее наиболее характерных, новейших проявлениях. Между тем «Хутор Гилье» — своего рода исторический роман. В нем изображена жизнь горных районов центральной Норвегии и Кристиании в 40-е годы XIX века, то есть за сорок лет до времени написания романа. Подзаголовок «Хутора Гилье» — «Сцены из семейной жизни сороковых годов» — напоминает подзаголовок «Сцены из жизни XVII века» знаменитого и сыгравшего большую роль в развитии реализма в скандинавской повествовательной литературе романа Йенса Петера Якобсена «Фру Мария Груббе» (1876). С этим ярким произведением датской литературы «Хутор Гилье» роднит и некоторое сходство в построении (героиня попадает из глухой провинции в блестящее светское общество столицы), а в какой-то мере и сам облик героини, недюжинной и смелой девушки. С романом Якобсена роман Ли связан и исключительной точностью и красочностью в показе жизни соответствующих эпох. Но сами эти эпохи радикально отличаются друг от друга.

Сороковые годы прошлого века в Норвегии, как они изображены в «Хуторе Гилье», — это период, лишенный больших потрясений и ярких событий, период тихого прозябания. И действительно, до самого конца этого десятилетия, пока под влиянием европейских революционных событий 1848 года и в Норвегии не наступила пора острых социальных столкновений, общая атмосфера норвежской жизни была сравнительно спокойной. Политическая борьба протекала вяло, господствовала умеренная реакция.

Почему же Юнас Ли в 1883 году, в разгар своего восхищения современностью, обращается к этой эпохе? Вполне вероятно, что одной из причин здесь было желание немного «передохнуть» между двумя произведениями, чрезвычайно резкими и беспощадными, изображающими жизнь, полную уродства и грубости. Насколько упорядоченнее, неторопливее и патриархальнее та жизнь, которая изображена в «историческом» романе Ли! И весь тон романа неизмеримо мягче, чем в обоих соседствующих с ним произведениях, несравненно более напоминая прежнего, умеренного Ли, для которого была непонятной «поэзия ненависти». Его юмор не превращается здесь в уничтожающий сарказм, как во вступительных эпизодах «Пожизненно осужденного», его меланхолия не становится трагической безнадежностью, как в том же «Пожизненно осужденном».

И все же «Хутор Гилье» не является только «передышкой», только временным рецидивом прежнего эмоционального строя романов и повестей Ли. Проблематика «Хутора Гилье» непосредственно включена в тот комплекс вопросов, который подымают другие романы Ли 1880-х годов, прямо трактующие явления современной жизни. Для понимания всей позиции Ли, всего его восприятия мира в эти годы «Хутор Гилье» является необходимым звеном.

В этом романе в какой-то мере намечены истоки тех бурных процессов, которые протекали в Норвегии 1880-х годов, зафиксирована предыстория тем и проблем, которые стоят в центре самых «современных» романов Ли. Конечно, все это дано здесь лишь в общем виде и под специфическим углом зрения.

В «Хуторе Гилье» показаны не столько конкретные исходные формы ряда четких социальных конфликтов и катастроф, изображенных Ли на жизненном материале 1880-х годов, сколько начало общего духовного разлада в буржуазном обществе, возникновение в нем протестующих устремлений, которые принимают в первую очередь форму морального негодования. Ложь и лицемерие, неестественность и бездушие — вот какие черты буржуазной действительности, и прежде всего столичного светского общества, клеймит студент Грип. И хотя ничего действительно революционного ни в его идеях, ни в его действиях нет, хотя он выступает лишь как последователь Руссо, мечтающий изменить систему воспитания и тем самым постепенно реформировать общество, его объявляют смутьяном и выгоняют со службы. Так в обстановке кажущейся упорядоченности и незыблемости выявляются пусть еще совсем слабые силы, которые знаменуют начало внутреннего разложения общества, наличие в нем глубоких и острых внутренних конфликтов.

Сам Грип гибнет. Он лишается заработка и принужден прекратить свои лекции, которые читал по вечерам для всех желающих, Подавленный тем, что любимая им девушка Ингер-Юханна собирается выйти замуж за другого, он спивается и становится бродягой. Но деятельность Грипа дает все же плоды: Ингер-Юханна, потрясенная его участью и только теперь сумевшая разобраться в своих чувствах, порывает со своим женихом, немолодым блестящим придворным Рённовом, и через некоторое время устраивает у себя дома небольшую школу, чтобы обучать и воспитывать детей в том духе правдивости и практической полезности, который отстаивался Грипом, а ее брат Йёрген, который был учеником Грипа, оставляет гимназию с ее мертвой и ненужной ученостью, отправляется простым матросом в море и затем поселяется в Америке, где изучает ремесло и становится старшим мастером.

«Хутор Гилье» — просветительский роман. Положительным началом в нем выступают глубина чувств и высота духа в сочетании с разумным воспитанием и полезной практической деятельностью. Здесь дан некий свод идеальных требований, выдвигаемых Юнасом Ли как средство преодолеть остро ощущаемое им неблагополучие буржуазного мира. Это не означает, что Ли сознательно формулирует здесь определенную положительную социальную программу — он был вообще очень далек от развернутых общих концепций, политических и иных. Но фактически такая программа в «Хуторе Гилье», несомненно, намечается.

Наивность этой программы бросается в глаза. В ней много от XVIII века, от просветительского пафоса, от руссоистского стремления к природе и утверждения чистого чувства. На фоне уже весьма развитой и усложненной норвежской действительности 1880-х годов положительные требования такого рода были поистине старомодными. Но иной, менее анахронистичной была эта программа на фоне норвежской жизни 1840-х годов. И обращение Ли в «Хуторе Гилье» к «исторической» теме в какой-то мере могло быть вызвано, в частности, и тем, что это давало ему возможность сделать свой положительный идеал более естественным и жизненным. Во всяком случае, показательно, что именно в этом романе Ли наиболее явственно и прямо противопоставляет такой идеал реальной практике буржуазного общества — и не только той, далекой, которая изображена в романе, но и той, которая окружала автора в момент написания романа. Об этом свидетельствует обращенность в будущее той деятельности Ингер-Юханны и в какой-то мере Йёргена, которая вызвана к жизни проповедью Грипа. Таким образом, «Хутор Гилье» действительно заполняет определенный пробел в общем комплексе проблем, затрагиваемых в романах Ли 1880-х годов.

Уже в связи с «Пожизненно осужденным» мы говорили о характерной для Ли некоторой наивности в построении сюжета, идущей еще от традиций третьесословной литературы XVIII века. В «Хуторе Гилье» архаическое начало представлено в еще более обнаженном виде. Многие из тех явлений, которые в соответствии с традициями буржуазной идеологии XVIII века даны в романе как идеальные и возвышенные, были как раз в норвежской литературе уже давно подвергнуты резкой критике, как иллюзорные или, во всяком случае, легко используемые самым низменным образом. Так, в ряде пьес молодого Ибсена было с горечью показано, как возвышенность естественного человеческого чувства легко превращается в пустую фразу, лицемерно прикрывающую самую неприглядную природу. Эгоистическую и стяжательскую буржуазную практику, если она проявляется без маскировки, Ибсен (например, в «Комедии любви») готов поставить даже выше прекраснодушных излияний о высоком чувстве, за которыми не скрывается никакой подлинной реальности, никакой готовности к настоящим жертвам.

Теперь Ли, показывая людей, действительно готовых на жертвы ради своего высокого чувства, как бы восстанавливает это чувство в правах. И ему удается сделать свое повествование о борьбе этого высокого чувства с миром низкой житейской практики глубоко правдивым и убедительным. Этого он добивается благодаря целому ряду свойств романа.

Так, сама трактовка высокого чувства здесь во многом совсем иная, чем та, которая была действительно свойственна норвежскому бюргерству в 30-е и 40-е годы XIX века. Для того времени обращение к чувству характеризовалось значительной сентиментальностью и расплывчатостью, выразившейся, в частности, в господствовавшем тогда в норвежском искусстве направлении — национальной романтике. Между тем у Юнаса Ли и глубина чувства и высота духа героев даны несравненно более скупо и с большей значительностью. Здесь нет декламации и самолюбования. Основа стиля Юнаса Ли, даже там, где он пишет о 1840-х годах, — это реалистический стиль 1880-х годов. Более близки — и то лишь в известной мере — к сентиментальности 30-х и 40-х годов только те письма, которые пишет из Кристиании в Гилье старая дева, тетушка Алетте.

Но дело не только в речах героев. Они сами по всему своему поведению, по всей своей судьбе отнюдь не являются просто прекраснодушными и безупречными носителями эмоциональной и духовной возвышенности, парящими на недосягаемой высоте над мирской скверной. Грип оказывается слабой натурой и так и не находит в себе сил снова занять достойное место в жизни — даже после того, как Ингер-Юханна расторгает свою помолвку с Рённовом. А Ингер-Юханна лишь постепенно начинает понимать пустоту и бессмысленность светской жизни и долго не может разобраться в собственных чувствах и вообще определить свое место в жизни.

Перед нами настоящие, живые люди. Если в Грипе еще есть черты известной схематичности и не все его поступки неопровержимо вытекают из его духовного склада, то образ Ингер-Юханны по своей жизненности и естественности принадлежит к лучшим во всей норвежской литературе. С первой сцены, где она появляется, отчетливо обрисовывается ее облик — облик красивой, смелой, искренней и полной жизненных сил девушки, и все ее последующее развитие протекает как органическое преображение этого облика под влиянием выпадающих на ее долю переживаний. Именно этот ее облик в его развитии делает совершенно закономерным и понятным, почему Ингер-Юханна избирает в конечном счете тот необычный путь, по которому она уже идет до конца своей жизни, посвятив себя воплощению на крохотном участке действительности идей Грипа.

«Хутор Гилье» — это первый роман Ли, в котором центральное место занимает образ женщины. И уже здесь, несмотря на отдаленность изображаемой эпохи, явственно ощущается необходимость для женщины выйти за узкие рамки семейной жизни, откликнуться на новые веяния эпохи, найти себе достойную задачу в жизни. В этом смысле Ингер-Юханна родственна всем тем многочисленным женщинам, изображенным в норвежской литературе 1870–80-х годов, которые хотят стать полноценными людьми. В творчестве самого Ли Ингер-Юханна предваряет Сесиль из «Дочерей командора» и вообще знаменует обращение писателя к теме женской эмансипации. Сквозь строй идей и характер образов «Хутора Гилье» просвечивает не только «Коварство и любовь» Шиллера, но и «Кукольный дом» Ибсена.

Итак, наивное идеальное начало, выдвигаемое Юнасом Ли в «Хуторе Гилье», теснейшим образом переплетается с самыми насущными и актуальными для 1870-х годов вопросами социальной и идейной жизни.

История Грипа и Ингер-Юханны, носителей высокого просветительского и гуманистического начала, органически входит в ту исключительно точную и убедительную картину эпохи, которая нарисована в романе. И быт сельской Норвегии и жизнь высокопоставленных кругов Кристиании показаны со свойственной Юнасу Ли зримостью, тщательностью и красочностью, неторопливо и без всяких нажимов, но очень сконцентрированно и глубоко.

Внешний охват романа кажется не очень значительным. Усадьба капитана Йегера и дом крупного чиновника, дяди Ингер-Юханны, в Кристиании — вот основные места действия романа. Сравнительно немного и активно втянутых в фабулу романа персонажей — их всего около десяти. Но в этих узких пределах все изображено с такой жизненной полнотой, показано в таких абсолютно индивидуальных и в то же время глубоко типических чертах, что у читателя создается впечатление, будто он знакомится с жизнью эпохи в целом. Так, с исключительной законченностью выписан в романе образ важной кристианийской сановницы, жены губернатора.

Особенно замечательно обрисованы хутор Гилье и его обитатели. Изумительными по своей психологической достоверности и типической значимости являются фигуры родителей — измученной бесконечными заботами матери, на которой лежит весь дом и которая должна незаметно направлять все поступки своего недалекого, но полного амбиции супруга, самого капитана, вспыльчивого и ворчливого, измученного денежными заботами, охотно взваливающего и все хлопоты и всю ответственность по семейным делам на жену и все же не лишенного добродушия. Но и среди других персонажей, которых мы встречаем в Гилье, есть фигуры большой впечатляющей силы: и безответная хозяйственная Тинка, и дельный, но не упускающий случая провести своего ближнего полковой врач, и прикидывающийся добродушным, а на самом деле весьма расчетливый фогт.

С хутором и его обитателями в первую очередь связаны многочисленные юмористические эпизоды романа, принадлежащие к лучшему, что написано в этом духе в норвежской литературе. Весь облик капитана выдержан в юмористических, порою почти в диккенсовских тонах. Особенно примечательны те эпизоды, в которых капитан занимается обменом лошадей. Но с хутором связаны и самые поэтические и возвышенные эпизоды романа. Именно здесь раскрывается и мир природы — в первую очередь во время путешествия в горы, когда Ингер-Юханна в течение целого дня сопровождает своего отца и Грипа. У Юнаса Ли были действительно веские основания, чтобы превратить название хутора в заголовок своего произведения.

Для художественной структуры романа большое значение имеют также сдвиги в ритме повествования. Первые эпизоды даны крайне замедленно. Затем движение времени ускоряется. Годы уходят все быстрее. При возвращениях к временным «опорным пунктам» в развитии действия — а такими пунктами в романе являются рождество и Иванов день — каждый раз соответствующие эпизоды становятся все короче. Но вот медленно завязавшийся конфликт подходит к развязке. И повествование снова замедляется, время перестает стремительно и незаметно бежать. А после развязки, как это часто бывает у Ли, идет эпилог — последняя глава, показывающая, какими стали герои романа через два десятилетия после описанных в книге событий.

IV

«Майса Юнс» — последний по времени роман Ли из тех произведений писателя, тема которых является социальной в самом прямом и непосредственном смысле этого слова. Из этого не вытекает, что последующие произведения Ли социально незначимы. Мы уже отмечали важность тех тем, которые разрабатываются в поздних романах Ли.

Как в двух романах Ли, непосредственно предшествующих «Майсе Юнс» — «Дочерях командора» и «Совместной жизни», — здесь тоже центральным персонажем является женщина, на долю которой выпадает печальная и трудная судьба. Но теперь Ли возвращается к жизни бедняков и создает одно из тех своих произведений, в которых социальное сострадание проявляется с наибольшей силой. В «Майсе Юнс» без обиняков и в упор показана зависимость судьбы человека от его конкретного места в системе общества, а более точно — зависимость судьбы бедняка от богатых. И в этом смысле «Майса Юнс» стоит ближе всего к «Пожизненно осужденному». Но если там весь ужас существования Николая обрисован уже на первых страницах, то в «Майсе Юнс» трагизм судьбы заглавной героини, молодой швеи, которую приглашают работать в богатых домах Кристиании, выявляется лишь постепенно. Вначале Майса, несмотря на вечные денежные затруднения, своей жизнью, в общем, довольна. Обращаются с ней любезно. В некоторых семьях она почти свой человек. Дамы и девушки советуются с ней, иногда не прочь с ней поболтать. Но немножко и побаиваются ее — мало ли что она может о них насплетничать.

Майса действительно с большим интересом подмечает, что делается в домах, в которых она шьет: кто ухаживает за молодыми барышнями, какие помолвки намечаются. При случае она умеет выспросить новости у горничной, любит заниматься «интересным спортом открытий» — поглядеть из окна на двор, чтобы составить себе представление о том, что делается в доме. Майса вообще отнюдь не идеальная и не возвышенная фигура, не Ингер-Юханна. Она наделена рядом недостатков, пожалуй типичных для женщин ее профессии. Но у нее есть не только недостатки бедняков. У нее есть и их добродетели — те самые добродетели сердца, которыми оделял своих бедняков Диккенс, противопоставляя их черствым, бессердечным богачам. Она честна и отзывчива. Она способна на глубокие переживания. Свою молодость она не растратила на мелкие увлечения. И именно поэтому совершенно естественным оказывается то настоящее чувство, которое постепенно возникает между ней и студентом Хьельсбергом. Именно поэтому таким трагическим оказывается крушение их любви.

Центр тяжести романа лежит как раз на печальной истории о том, как Майса принуждена была оставить Хьельсберга, как ее заставила это сделать — заставила в самом буквальном смысле слова, путем угроз и шантажа — фру Транем, которая желала поскорее выдать Майсу замуж за сапожника Эллингсена, чтобы «уберечь» от нее своего шалопая-сына Антуна. Фру Транем распоряжается судьбой Майсы, как будто это ее несомненное, самоочевидное право. И Майса чувствует себя совершенно беспомощной, как перед какой-то стихийной необоримой силой — примерно так, как чувствовал себя главный герой «Пожизненно осужденного» перед мощью семьи фабриканта Вейерганга. Но только у Майсы нет силы и отчаянной, исступленной решимости Николая.

Майса оказывается слабой и капитулирует. Она знает, что Хьельсберг не может на ней сразу жениться, потому что он еще учится и у него нет средств. А рассказать ему, в какое страшное положение она попала, Майса не решается — из боязни, что Хьельсберг может подумать, будто она в чем-то действительно виновата. Так она теряет тот единственный шанс спастись, который у нее, может быть, еще был. И, словно впав в прострацию, она позволяет фру Транем распорядиться своей судьбой. Она словно тупеет. Вся ее жизнь становится тяжелой и безрадостной. Таким образом, трагически кончаются и попытка Николая отомстить своему обидчику и смирение Майсы. Хотя все симпатии Юнаса Ли на стороне этих его героев, он не видит того пути, который мог бы действительно спасти их. Они словно оплетены липкой паутиной, порвать которую можно только ценой собственной жизни.

Неотступность тех вездесущих сил, которые подчиняют себе жизнь бедняка, показана всей структурой романа. В нем нет авантюрных мотивов, мелодраматических фабульных ходов. Вернее, они даже намечаются, их возможность как бы демонстрируется читателю, но потом они отступают на задний план, «снимаются», чтобы была показана зависимость судьбы Майсы не от каких-нибудь неудачных случайностей, а от общих закономерностей окружающей ее действительности. Вспомним, например, как, стремясь самыми грубыми средствами добиться благосклонности Майсы, Антун, оказавшись в людской с ней наедине, бросает ей голубую банкноту в пять далеров. Прежде чем Майса успевает что-нибудь сделать, в комнату входит тетка Антуна и видит банкноту у ног девушки. Майса не может мгновенно ничего придумать, чтобы объяснить появление этой банкноты, и молчит. Казалось бы, этот эпизод может повернуть все действие романа в неожиданном, а именно криминальном направлении, что могут возникнуть подозрения в воровстве и т. п. Но этого не происходит. Резкий сюжетный поворот действительно совершается, однако он носит совсем иной характер. Фру Транем просто решает во что бы то ни стало выдать Майсу замуж. На Майсу не обрушивается полиция — чтобы сломить девушку, оказывается достаточно повседневных закономерностей буржуазного общества, законов экономического принуждения — в той форме, как они действовали в провинциальных условиях Норвегии.

«Майса Юнс» — роман мелочей и подробностей. Вероятно, из-за этого и из-за кажущейся незначительности его темы Бьёрнсон называл его «женским рукоделием». Но роман весьма богат и значителен — не только в уже отмеченном нами плане социального звучания, но и в чисто эмоциональном плане. За подчеркнутой прозаичностью и сдержанностью романа есть много и трогательного, и гневного, и трагического. Правда, эти эмоциональные пласты обычно не лежат на поверхности.

Трогательна любовь Майсы и Хьельсберга, описание которой составляет основное содержание первой половины романа. Молодые люди отнюдь не произносят громких слов. Их жизнь, трудная и полная забот, воспитала их трезвыми и рассудительными. Ведь в случае беды никто не придет им на помощь. Да они и не такие уж юные, чтобы давать волю своим эмоциям. Но их подлинное отношение друг к другу ясно сказывается в десятках мелочей. Все отчетливее становится видно, что они любят друг друга.

А за спокойным, сдержанно юмористическим описанием дома Транемов, особенно фру Транем и тетушки Раск, если внимательнее присмотреться к нему, скрывается гневное разоблачение этих людей, которые готовы не задумываясь погубить жизнь человека, чтобы отвести от своей семьи даже тень угрозы.

И скрытым трагизмом проникнуты последние страницы книги, рисующие тупое и бессмысленное существование Майсы Юнс, ныне мадам Эллингсен, утерявшей все живое и непринужденно человеческое, что в ней когда-то было.

«Майса Юнс» — роман о бедности и богатстве, о беззащитности бедняков и о всемогуществе богатых. Идиллия, которую пытаются создать себе бедные люди, здесь безжалостно разрушается. Но есть области, в которых бедняки все же оказываются несравненно богаче богачей. Это не только мир чувств и моральной чистоты. Это также мир духовный — сфера разума и искусства. Способность суждений и эстетический вкус даже самых развитых из семейства Транемов просто убоги, особенно по сравнению с отточенностью мысли и точным пониманием искусства у молодого Хьельсберга. А Майса, совсем необразованная и наивная, все же обладает достаточным природным умом и естественным вкусом, чтобы улавливать истинный смысл его слов.

В центре и «Хутора Гилье» и «Майсы Юнс» стоят женские образы. Сами по себе они погружены в мир обыденности — либо в блистательный, светский, как Ингер-Юханна, либо в мещанский, как Майса Юнс. И именно они лучше всего удались автору. Но рядом с этими образами стоят образы молодых людей, при всем своем различии живущих прежде всего духовной жизнью и весьма критически относящихся к привычным формам существования буржуазного общества. Студентом был Грип, студентом является и молодой Хьельсберг. Это знаменательно. В том изменении конкретных условий жизни человека, о котором мечтает Ли, ведущее положение, с его точки зрения, должны занимать люди духа, указывающие другим — или почти как развернутую программу (Грип), или как бы между прочим, без громких слов (Хьельсберг) — более разумные, более естественные и более высокие формы жизни. Конечно, в этом сказывается просветительский и даже несколько утопический характер позиции Ли, вообще некоторая его наивность и старомодность. Недаром в последующие годы проблематика его произведений резко изменится. Но сама глубокая вера Ли в непреложную ценность и силу чистого человеческого чувства и человеческого разума имеет огромное положительное значение. Именно этим, так же как своим большим мастерством в изображении душевной жизни человека, Юнас Ли особенно близок нам сегодня.

В. Адмони

ХУТОР ГИЛЬЕ Сцены из семейной жизни сороковых годов

Перевод Л. Лунгиной

I

Вечерело. Воздух в горах был морозный и прозрачный. К бледно-голубому небу вздымались залитые розовым отсветом заката остроконечные вершины и скальные гребни, словно зубцы и башни гигантской заснеженной крепости, скрывающей горизонт. Горы теснили раскинутые внизу селения, казалось наступали все ближе, угрожающе давили на них отвесными белыми склонами.

Снег в этом году выпал поздно. Но зато теперь, в начале декабря, он лежал на елях и соснах такими грузными шапками, что ветви пригибались чуть ли не до земли. Березки по грудь стояли в снегу, а тяжеленные смерзшиеся пласты на шиферных крышах словно вогнали в сугробы до окон домишки прихода, разбросанные по долине небольшими группами. Ко дворам можно было пройти только по прорытым глубоким траншеям; торчащие там и сям столбы заборов напоминали мачты затонувших кораблей.

По дороге только что проехал конный гребок, а на крутой черепичной крыше дома капитана, начальника местного военного округа, крестьяне отбивали угрожающе свисавшие обледенелые глыбы.

Усадьба капитана занимала в приходе видное место. Дом был выкрашен в красный цвет и построен так, как строили такого рода дома пятьдесят лет назад.

Садовую изгородь замело. Вровень с подоконниками лежал плотный слой подмерзлого снега, испещренный следами лыж и санных полозьев, и когда задувал ледяной северный ветер, бороздки эти будто курились на солнце.

Этот вот противный северный ветер и был виною того, что всякий раз, как открывали входную дверь, хлопала дверь кухни, и если ее немедленно не затворяли, вслед за нею тут же начинали бухать двери на втором этаже. И тогда капитан Йегер, красный от гнева, выскакивал из кабинета и в сердцах допрашивал всех обитателей дома, кто из них прошел последним. Он никак не мог взять в толк, почему никто не закрывает за собой дверь как следует, хотя понять это было проще простого: замок у входной двери был старый, никуда не годный, а капитан ни за что не хотел раскошелиться на новый.

Внизу, в столовой, на своем излюбленном месте между кушеткой и печкой, сидела жена капитана Йегера в старом коричневом платье и шила. Это была высокая, прямая, как жердь, женщина с чеканным, но исхудалым, как бы высохшим лицом. С озабоченным видом углубилась она в изучение весьма сложного вопроса: удастся ли поставить еще одну заплату на штаны Йёргена? Он их вечно рвал. Было от чего прийти в отчаяние!

Она могла использовать на починку лишь те минуты, когда Йегер сидел у себя наверху, в кабинете, а дети ходили на почту. Ведь день-деньской она занята по дому, вертится, словно белка в колесе.

Столик для рукоделия, стоявший перед фру Йегер, был инкрустирован мозаикой из перламутра и ценных пород дерева и, видимо, издавна принадлежал ее семье. Своим былым великолепием он даже, пожалуй, немного походил на свою хозяйку и, уж во всяком случае, выглядел просто нелепо рядом с шатким кожаным креслом с высокой спинкой, в котором она сидела, и обитой зеленой домотканой материей кушеткой из березы. Эта кушетка, словно необитаемый остров, одиноко стояла у стены и, казалось, с тоской глядела на узкий коричневый складной стол с опущенными крыльями столешницы, так же одиноко коротающий дни в простенке между окнами.

Большой коричневый ящик на четырех прямых ногах, стоявший у стены, был не чем иным, как старинным клавесином, который фру Йегер с огромным трудом перевезла из родительского дома сюда, в этот затерянный в горах хутор. На клавесине валялся ворох бумаг, несколько книг, шапки и подзорная труба. Фру Йегер, видно, разучивала на нем со своими детьми те же пьески, которые сама играла когда-то в детстве.

Просторная столовая с голыми бревенчатыми стенами, некрашеным, посыпанным песком полом и маленькими окнами, завешенными короткими, перехваченными посередине занавесками, была обставлена весьма скромно, а стулья стояли на почтительном расстоянии друг от друга. Вообще комната отличалась той деревенской непритязательностью, которая была принята в сороковые годы в домах чиновников, живших здесь, в горах. У центральной части внутренней стены, выложенной кирпичами и побеленной, возвышалась громоздкая старомодная печь, которая так выдавалась вперед, что казалась забредшим сюда великаном. Под ее дверцей с фабричным клеймом лежала груда сухих поленьев. Считалось, что только такая железная глыба может обогреть комнату, а в дровах у капитана, конечно, недостатка не было.

Фру Йегер, убедившись в невозможности придать штанам Йергена приличный вид, приладила наконец огромную, прикрывавшую все дыры заплату и теперь торопливо ее пришивала. Вечернее солнце еще бросало слабый бледно-золотой отблеск на подоконник. В комнате царила такая тишина, что слышно было, как ходит иголка в руках фру Йегер, а стук упавшей на пол катушки казался раскатом грома.

Вдруг фру Йегер застыла, словно солдат на перекличке. Она прислушалась: на лестнице раздались быстрые тяжелые шаги мужа.

Неужели опять кто-нибудь не закрыл за собой дверь?

Капитан Йегер, краснолицый, очень полный, в обтрепанной форме, тяжело дыша влетел в комнату — во рту он еще держал обмакнутое в чернила гусиное перо — и направился прямо к окну.

Его жена еще усерднее заработала иглой — она не хотела зря терять время и вместе с тем надеялась укрыться таким образом от бури, которая могла разразиться.

Капитан принялся дышать на замерзшее стекло, чтобы сделать глазок пошире:

— Вот увидишь, дети принесут что-то с почты. Они бегут наперегонки и даже обогнали Йёргена с санками.

Иголка заработала еще быстрее.

— Нет, ты только погляди, как они припустились!.. И Тинка, и Теа… А Ингер-Юханна! Ну, подойди-ка сюда, мать. Посмотри, как она бежит! Словно танцует, верно? Конечно, ей хочется прибежать первой! И можешь не сомневаться, так оно и будет. Уверяю тебя, девчонка на редкость хороша. И ничуть я не преувеличиваю. Ведь это все говорят… Ну, иди же сюда, иди. Вон она уже обгоняет Тинку… Да что ты сидишь, мать?

Но мать не двинулась с места. Иголка мелькала уже с лихорадочной быстротой, словно мать шила наперегонки с бегущими детьми. Она все еще надеялась разделаться с заплатой, прежде чем дети вернутся домой, да и солнце вот-вот скроется за вершиной. Оно дарило теперь людям в горах очень короткий день.

По лестнице дробно застучали каблучки. Дверь распахнулась.

В самом деле — Ингер-Юханна!

Она ворвалась в комнату в расстегнутом пальто, вся запорошенная снегом. Ленты капора она успела развязать еще на лестнице, и непокорные черные пряди в беспорядке упали на ее разгоряченное лицо. Задыхаясь от бега, девочка бросила свои пестрые шерстяные перчатки на стул. Несколько секунд она молча стояла посреди комнаты, не в силах вымолвить ни слова, а потом выпалила разом, запихивая под капор выбившиеся волосы:

— Внизу, на почтовой станции, лежит записка: выслать лошадь за капитаном Рённовом и лейтенантом Мейном. Так там и написано: завтра к шести утра лошадь должна быть в Гилье. Значит, сейчас они едут сюда!

— Мать, слышишь? Рённов! — радостно закричал капитан. Рённов был его товарищем юношеских лет.

В комнату влетели остальные дети — каждый хотел сам сообщить новость.

Бледное лицо фру Йегер с резкими чертами и гладкими черными волосами, которые, выбиваясь из-под чепца, двумя полукружиями спадали ей на щеки, приняло озабоченное выражение. Что им приготовить на ужин? Пожертвовать телятиной, которую она, собственно говоря, бережет для пробста, или поросенком? Но ведь его купили здесь, в горах, он не откормлен — кожа да кости…

— Вот увидишь, Рённова, наверное, вызывают в Стокгольм^[3], — продолжал капитан, барабаня пальцами по оконному переплету. — Быть может, ему предложат пост адъютанта… Что и говорить, такому, как он, не дадут прозябать здесь, на западе… Знаешь, мать, ведь я сразу это подумал, когда принц отметил его во время сборов… Я сказал тогда Рённову: «Поверь мне, твои анекдоты принесут тебе счастье, но только остерегайся генерала. Он все на ус мотает!» А он мне ответил: «Пустяки, под меня не подкопаешься!» Похоже, так оно и есть… Самый молодой капитан нашей армии… Понимаешь, принц…

Фру Йегер как раз в эту минуту покончила с заплатой и поспешно встала. Ее худое горбоносое лицо, обтянутое сухой коричневатой кожей, приняло решительное выражение: она все-таки остановила свой выбор на жирной телятине.

— Ингер-Юханна! Последи, чтобы отец надел воскресный парик! — крикнула она на ходу и побежала на кухню.

Вскоре печь в гостиной до отказа набили дровами. Весной ее прочистили, заново покрыли черной краской и с тех пор еще ни разу не топили. Печка так отчаянно задымила, что, несмотря на семнадцатиградусный мороз, пришлось открыть все окна и двери.

Работник капитана, долговязый Ула, как его все звали, не знал, за что взяться: то ли таскать на кухню дрова — охапки длинных промерзлых поленьев, — то ли чистить снегом старый мундир капитана, чтобы, не дай бог, гости не подумали, будто он принарядился к их приезду.

Быстро убрали комнату для гостей, постелили две постели и так раскалили маленькую печку, что загудело в трубе и даже мухи проснулись от жары и зажужжали под потолком, а панель вокруг кирпичной стены за печкой потемнела и запахла краской. Йёргену смочили водой волосы и тщательно его причесали, а девочки надели чистые передники, чтобы потом спуститься в гостиную поздороваться с гостями, и тут же сели готовить бумажные ленты для зажигания трубок.

Дотемна дети и взрослые не отходили от окон первого и второго этажа и не сводили глаз с дороги, а долговязый Ула, нахлобучив вязаную шапку с кисточкой, усердно расчищал от снега въезд в ворота и площадку у крыльца.

Когда стемнело, дети стали с замиранием сердца прислушиваться к малейшему шороху, доносившемуся с дороги. Все их мысли были обращены к далекому чужому миру, из которого так редко к ним кто-нибудь приезжал, но о котором они постоянно слышали такие заманчивые и увлекательные рассказы.

Звон бубенцов!

Ах нет, это Тинке только послышалось!

Ну конечно, послышалось! Но не успели дети успокоиться, как Ингер-Юханна, стоявшая у темного окна, которое она чуть приоткрыла, вдруг закричала:

— Да вот же они!

И в самом деле! Как только лошадь начала медленно подыматься на холм Гилье, все явственно услышали позвякивание бубенчиков.

Открыли парадную дверь, и долговязый Ула стал на ступеньки крыльца, держа в руках фонарь с огрызком сальной свечи. Он приготовился встречать гостей.

Еще несколько минут нетерпеливого ожидания, и бубенцы вдруг зазвенели совершенно отчетливо на дороге за дровяным сараем. Стало слышно, как на утоптанном снегу скрипят полозья саней.

Капитан вынес в прихожую канделябр со свечами. Пол там был свежевыскоблен и устлан ветками можжевельника. Затем капитан вышел на крыльцо, а дети высунули головы из кухонной двери, с трудом удерживая Догоняя, который выл и рвался наружу.

— Добрый вечер, Рённов. Добрый вечер, господин лейтенант. Добро пожаловать в Гилье! — сказал капитан громким, бодрым голосом, как только сани, въехав во двор, остановились у крыльца. — Хорош у вас выезд, слов нет, хорош!

— Ну и холод, Петер! Собачий холод! — сказал в ответ высокий человек в дохе. Он бросил поводья, вылез из саней и несколько одеревенелой походкой направился к крыльцу. А тем временем лошадь, вся заиндевевшая, энергично отряхивалась, и от этого громко звякали бубенцы.

— Мы промерзли насквозь, превратились в сосульки. А эта проклятая кляча еле плелась… Таксу или крысу запрягли нам в сани, а не лошадь, и это по таким-то сугробам. Здравствуй, Петер! Я так рад, что довелось тебя навестить. Ну, как вы здесь все поживаете? — закончил он, уже поднявшись на крыльцо и пожимая руку капитану. — Лейтенант, не забудьте саквояж с бутылками.

В прихожей с них стянули шубы и сапоги. Они расплатились с кучером, а долговязый Ула внес тем временем чемодан в комнату для гостей. Тут капитан Рённов, до которого донесся запах королевского куренья, вдруг вспомнил, повинуясь инстинкту истинного кавалера, что в доме есть хозяйка, — он совсем забыл об этом, радуясь встрече с другом юности. Высокий, представительный, он остановился у двери, поправляя галстук.

— Как я выгляжу, Петер? Прилично мне предстать в таком виде перед твоей супругой? — спросил он и рукой пригладил свои черные вьющиеся волосы.

— Ну конечно, ты просто великолепен… Чертовски статный парень. Верно, лейтенант? Прошу вас, господа… Капитан Рённов и лейтенант Мейн, мать, — сказал он, распахивая дверь. ...