Все права на текст принадлежат автору: Инна Юрьевна Бачинская.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Ищи, кому выгодноИнна Юрьевна Бачинская

Инна Бачинская Ищи, кому выгодно

© Бачинская И. Ю., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *
Действующие лица и события вымышлены, их сходство с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор

Пролог

На исходе длинного теплого дня наступил не менее теплый вечер. После недели дождей, наконец, прояснилось, и появилась надежда, что погода «войдет в русло». Длинный двор в кольце старых, еще сталинской застройки, домов напоминал лабиринт – в нем было много потайных и укромных местечек, где находили приют вездесущие подростки или выпивохи. Он был хорош еще и тем, что здесь практически не гонял патруль – не то, что в парке напротив. И сейчас в беседке, в самой темной его части сидела компания молодых людей…

Человек вошел в арку, пересек темный двор. Приблизился к подъезду, и тотчас раздался негромкий хлопок выстрела. А затем – еще один. Человек качнулся, попытался удержаться на ногах, выбросив вперед руки и упершись в дверь подъезда, а потом тяжело осел на землю.

Убийца побежал через двор к арке, выходящей на улицу. Молодежь высыпала из беседки и подтянулась к подъезду; в это же время жилец дома вывел на прогулку собаку – золотистого ретривера Лорда. Жилец с трудом открыл входную дверь – убитый придавил ее своим телом. Первой в щель протиснулась собака. Обнюхав лежащего человека, она попятилась, подняла морду и завыла…

Глава 1 Встреча

То берег – то море, то солнце – то вьюга,
То ласточки – то воронье…
Две вечных дороги – любовь и разлука –
Проходят сквозь сердце мое…
Булат Окуджава
Любовь и разлука.
Она сразу почувствовала, что на нее смотрят. Здоровенный мужик стоял рядом и откровенно пялился. Она почувствовала, как вспыхнули щеки и шея, дернула головой и повернулась к нему спиной. Тут ей пришло в голову, что смотрел он вовсе не на нее, а мимо – на продукцию «Клуба сыра», а она уж разволновалась, дура. Сейчас никто ни на кого не смотрит, разве что старые козлы на полураздетых школьниц. Но школьницы при этом не краснеют и не дергают головой. Народ гуляет почти голый, не стесняясь обильных закрылков и целлюлитных ляжек. Всем на всех плевать.

Кажется, продолжает смотреть. Вот привязался! Она выпрямила спину, протянула руку за яркой упаковкой, притворилась, что внимательно читает. А взять и вызывающе посмотреть ему в морду – слабо? И тут он сказал:

– Ира, ты?

Низкий утробный бас, не бас, а настоящий рокот. Она резко повернулась. Вгляделась. Большой, солидный, он радостно смотрел на нее с высоты своего немалого роста. Седые виски, широкая улыбка, узкие рысьи глаза. На правой щеке ямочка. Ее обдало жаром.

– Гетман?! Славик?!

Его школьное прозвище вырвалось у нее непроизвольно. Славик Гетманчук, Гетман! Она не видела его… Сколько же? Целую вечность. Лет двадцать… Нет, больше! Двадцать четыре года. Точно, двадцать четыре! Последний раз они виделись, когда она была на втором курсе истфака, а он на втором же юридического. Он тогда пришел и сказал…

– Ирушка! – загудел Славик. – А я смотрю и думаю: ты – не ты? Это сколько же времени прошло, а?

Он вдруг обнял ее, прижал к себе, громко чмокнул в макушку. Она вдохнула запах его рубашки и парфюма. И тела. Большого, теплого, респектабельного тела в дорогой рубашке. Прижаться к такому и – по жизни с песней! Мелькнула мысль, что вот ведь как удачно вышло: на ней новая юбка в оранжевую и коричневую клетку – давно забытый и ныне вернувшийся солнце-клеш – и коричневый свитерок с деликатными блестками на груди. И бирюзовые итальянские сандалии. Она нравилась себе в оранжево-коричневой расклешенной юбке и бирюзовых сандалиях.

Он отстранил ее от себя, сильно удерживая за плечи. Хотя она и не собиралась бежать. Улыбаясь, смотрел. Юношеская когда-то ямочка сейчас больше напоминала морщину, глубокую бороздку, но все равно! Все равно! Ласковый, снисходительный взгляд старшего товарища, победителя, ответственного за судьбы. Посвященного в рыцари удачи (или это что-то другое?), уверенного в себе. Он и в школе смотрел так же, и сразу начинало казаться, что все будет хорошо. Не может не быть, если он рядом, держит за руку, смотрит ласково и снисходительно. Что остальные? Никакого сравнения! Мальчишки, подростки, хулиганы, дурачье. А он – солидный, вальяжный, знающий себе цену. Позже она говорила себе: успокойся, дуреха, подумаешь! Да что в нем, кроме стати? Не интеллектуал, чувство юмора на нуле, кто такой Аксенов, не знает даже понаслышке, не говоря уж о других. Их время было временем толстых журналов, когда не знать было стыдно. Тогда все читали. А он не знал и не стеснялся. Вам, девушкам, все бы романы читать, говорил. Добродушно так говорил, необидно, снисходительно. Была в нем основательность, которая делала его мечтой всякой женщины. Аура была. Бабушки говорили: за таким, как у бога за пазухой. И деньги у него были, в отличие от других – чуть не все лето вкалывал на стройке. И девчонки-продавщицы оставляли ему импортные шмотки, и машина появилась на втором курсе, причем сам заработал – калымил в Сибири. Он делал себя сам, казалось – легко, играючи, с усмешкой. А однажды отпустил бороду – чисто тебе полярник, ученый-физик или геолог! Старушки крестились вслед, думали, батюшка.

Их время было временем героических профессий, а плохие парни – банкиры и бизнесмены – водились только в американском кино. То был век неискушенности, веры и надежды. Они были девственны во всех смыслах.

А потом он пришел и сказал…

Они встречались с десятого класса, почти два года, девчонки завидовали, пытались перейти дорогу. Красавица Лидка Кулик, похожая на мальчика Наташка Сидоренко – первая спортсменка школы. Наверное, были и другие. А ему – по барабану. Как и не знал, как и не догадывался. Все было как в той старой песне: и платье шилось белое… И так далее. А однажды он пришел и сказал – деловито, спокойно, без ложной неловкости… Неловкость, неуверенность, чувство вины – это были не его химеры. Он был человек прямой: хочу-не хочу, нужно-не нужно. Это же так просто! Элементарно! Его словцо…

Он пришел и сказал… Причем ничто не предвещало грозы. Да и грозы-то никакой не было, какая там гроза! Он отставил ее с деловитостью асфальтоукладчика – просто отодвинул. Сказал: понимаешь, у меня есть возможность перевестись в столицу, там у отца друг министр, обещает помочь. Жениться мне еще рано, сама подумай. Придется вкалывать. Это здесь, дома, можно дурака валять, а там – сама понимаешь. Приезжать часто не смогу.

Он смотрел на нее ласково и снисходительно, как старший брат. А она, испытывая мучительное чувство стыда, криво улыбалась, чтобы он не дай бог не догадался, как ей больно. Такие были у их поколения правила игры, а также женская гордость из романов, которых он не читал. Не выдать боли! А может, это ее дурацкий азиатский характер, от прабабки, по слухам – из астраханских татар. Главное – не потерять лица, – из-за этого ее всегда считали сильной женщиной. Какая там сильная! Один вид. И напрасно. Говорят, слабых и любят сильнее, и бросают реже. Она без меня пропадет, говорит он, а ты – сильная. Ну это уже потом, потом – жизнь, она длинная…

Конечно, рано, сказала она. Конечно, понимаю. Звони, не пропадай. И все это с приклеенной судорожной улыбкой. Элементарно. Тогда она еще не знала, что беременна.

– И ты не пропадай, – ответил он тепло. – Я позвоню, как устроюсь. – Он поднялся. – Завтра ехать, мать суетится, бабушка рыдает. Прямо как на фронт собирают. Полный ералаш!

Тоже из его словечек. Элементарно и ералаш! Все, что не элементарно, – ералаш. И наоборот.

Он засмеялся. Она тоже засмеялась, за что потом извела себя – надо было хранить высокомерное молчание. Но какое высокомерие, когда так больно?.. Смеешься, чтобы непослушные мускулы лица не расползлись в гримасу.

– И барахло еще укладывать! – добавил он все с той же ласковой улыбкой и ушел.

Только после его ухода исчезла приклеенная улыбка и глаза стали как у побитой собаки. Разумеется, она бросилась к зеркалу. Свет мой зеркальце, скажи… А чего говорить, все и так видно. Растерянная физиономия, несчастные глаза. Потом рыдания в подушку, и наутро – красный, распухший нос. И одно лишь утешение: не разревелась при нем! Не дала понять, не показала, не выдала, не унизилась. Улыбалась. Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! Молодец! Всегда есть хоть какое-то утешение, а как же иначе! Всегда. Не потерять лица.

Страницы из дневника про историю любви она потом вырвала и сожгла. Да и писать перестала на всю оставшуюся жизнь. Вся остальная жизнь того не стоила. То острое, первое, до нервной горячки и обморока от звука родного голоса, больше не повторилось. Жгла и выхватывала обрывки слов, дотлевавшие в пальцах. «Люблю… никогда… Слав……вместе! Навсегда… счастье… Ни за что!»

И все. Вся любовь.

Она позвонила ему как-то, выдержав борьбу с собой. Пришлось позвонить, у нее не было выхода, так сложились обстоятельства и легла карта. Убеждая себя: а что тут такого? Мы же друзья. Друзья мы! И одноклассники. Тем более все спрашивают, интересуются. Привет передают. Элементарно. Взяла номер у его бабушки и позвонила. Ирушка, как же у тебя нет телефона Славочки, удивилась бабушка. Сейчас принесу! Записывай.

Надеялась: а вдруг? Вспомнит, поймет, потянется. И тогда она скажет ему…

– Ирка! – закричал он радостно. – Ты?

Привычное «Ирка, ты?» кольнуло в сердце. Радость в его голосе тронула ее, в глазах защипало. Показалось, что все ее проблемы замечательным образом разрешились.

– Как ты? Что нового? Кого из наших видела? – тормошил он. – Кто в городе? Замуж еще не вышла?

«Замуж не вышла?» Ей показалось, он ударил ее. Отсек от себя окончательно и бесповоротно. После истории их любви, пусть детской, его равнодушное «замуж не вышла?» прозвучало с убедительностью пощечины.

Она так ничего ему и не сказала. Не посмела. Боялась потерять лицо. Да и что было говорить?

Уймись, дура, приказала себе. Он ничего не хочет о тебе знать. Он чужой. Он не позволит тебе признаться… Дурацкое слово – «признаться», разве это преступление? Явка с повинной? Сказать и услышать, как он, перестав дышать, начнет мямлить в ответ какую-то чушь? О своих больших планах и надеждах, в которые она не вписывается? Хотя нет, мямлить он не будет. Он четко и ясно скажет… Что же он скажет? Найдет, что. Он всегда знает, что сказать. Человек без химер. Прямой как штык.

Значит – забыть! Не сметь реветь! Не сметь распускать сопли! Жизнь продолжается. «Соберись», – как говорила их школьная математичка. Соберись и реши эту чертову алгебру! Соберись и живи дальше. Все равно деваться некуда…


– Как ты, Иренок? – Он смотрел все с той же улыбкой. – Выглядишь прекрасно, даже красивее, чем была!

Он действительно был рад ей. Все еще держал за плечо. Рука у него была большая и горячая. Надежная рука большого человека. Тяжелая артиллерия. Улыбка, на щеке – ямочка-тире, глубокая бороздка – на месте. Узкие рысьи глаза – каре-зеленые, веер морщинок. Все то же. Только с поправкой на время…

– Нормально. А ты?

Ей не понравился собственный голос – тонкий и неприятный. Она кашлянула. Неужели волнуется? Девчонка! Еще не хватало покраснеть. После четверти века…

– В порядке. А ты как, на каникулах? Или…

– Или. Я здесь живу. А ты по-прежнему в столицах?

– Был. И там, и за границей пять лет, у меня был завод электроники. Заводик. Уже нет. Вернулся. Знаешь, наступает время собирать камни – так, кажется, в Библии? Ты не спешишь?

Они стояли друг против друга в залитом мертвенным светом дневных ламп зале магазина. Она мотнула головой. Он взял у нее из рук упаковку сыра, положил на место и за руку повел из магазина. Так они и шли: он впереди, она – за ним, отставая на шаг. Так она когда-то представляла себе их жизнь: он, большой корабль-флагман, впереди, она – в фарватере, следом, как маленькая послушная лодочка…

Не получилось, потому что он пришел и сказал…

Сказал честно и прямо, как честный и прямой человек. За одно это он достоин уважения – мог ведь сбежать, правда? Тогда было бы еще хуже. Иными словами, то, что он пришел и сказал, наверное, лучше, чем если бы не пришел и не сказал, а просто сбежал. Она так и не решила для себя, что же лучше. Что лучше – надеяться или сразу по-живому? Черт его знает! Тут, видимо, вопрос не в том, что лучше, а в том, кто как может, а в результате все едино.

Всяк, кто любил, любимых убивал… Как там дальше? Жестоким словом иль ножом разил он наповал… Отважный взмахивал клинком, трусливый прятал взгляд[1]

Летний день клонился к закату. В природе царила томная предвечерняя неподвижность. Ни ветерка, ни шелеста. Даже звуки улицы притупились и почти растворились в густом воздухе.

– Пошли посидим где-нибудь, не против? – От его улыбки перехватывало дыхание. Словно не стояло между ними двадцати… четырех? пяти? бесконечных коротких лет. – Тут рядом есть погребок «Детинец», помнишь, мы бегали на переменках перехватить? У них были сосиски, коржики, пиво и шампанское. – Он рассмеялся. – А помнишь, как мы отмечали день рождения Макса? Взяли две бутылки, по сосиске… Сколько же нам тогда было?

– Мы были в восьмом классе…

– Точно! В восьмом! Два пузыря на семерых, и казались себе страшно крутыми. А тетка-уборщица стала ругаться, что расшумелись и несовершеннолетние. Помнишь, как орала?

Она помнила. Шампанское ударило в голову, она тогда хохотала под злобным взглядом сумасшедшей старухи, которая с остервенением возила мокрой тряпкой по их ногам и бормотала что-то беззубым ртом.

Славик был за старшего. Он купил шампанское, ему не посмели отказать.

– За тебя, Макс! – сказал он, поднимая бокал. – Расти большой и не кашляй!

Они так и покатились, хотя, скажи такое кто другой… В том-то и дело, что Славик был Славик, а не кто другой. Что можно Гетману, того нельзя… быку! Все, что говорил Славик, было уместно, к слову и весомо. И смеющиеся узкие каре-зеленые глаза, и улыбка, и ямочка – все было уместно. Она, разогретая шампанским, смотрела на него в упор, и он вдруг подмигнул ей. Ее тряхнуло током…

Глава 2 Прошлое и настоящее

– Шампанского? – спросил он. – За встречу!

Шампанское было слишком сладким. Но зато холодным. Пузырьки стреляли в нос, фужер запотел. Славик смотрел, прищурившись, словно оценивал.

– Ты как? Замужем? Дети? Я помню твою маму…

– Мамы нет. Мужа тоже нет. Детей… нет.

– Но ты же была замужем?

– Была. Муж погиб, разбился на машине шесть лет назад.

Она не сказала, что муж, Игорь, был в машине не один, а с женщиной. Погибли оба. Горе превратилось в фарс. Как должна реагировать жена на гибель мужа и его любовницы? Рыдания во время похорон неубедительны. Да и вряд ли уместны. Любопытные взгляды присутствующих просто неприличны. Их хоронили в один день, но в разное время. Игоря в двенадцать, ее в четыре. Женщину эту звали Клара, она преподавала музыку и была на пять лет старше, как сообщила ей школьная подружка-соперница Лида Кулик. Старая дева, блеклая, пугливая, никакая. У нее и семьи-то не было, одни коллеги. Для Ирины долго оставалось загадкой, почему именно эта женщина? Что она давала Игорю? Повышала самооценку? Играла на фортепьянах любимую «Оду к радости»? Что? Эта женщина в качестве любовницы мужа была оскорбительна! В свое время Лидка тоже пыталась подкатиться к нему, а он выбрал Клару. Даже имя ее отдавало нафталином. Неисповедимы пути влечения…

Лида держала ее за руку своей решительной и сильной рукой. После похорон они подружились. Не за кого больше было сражаться. Лидин муж Кирюша был какой-то квелый и неубедительный, вечно озабоченный, весь в мыслях о прокорме семейства. А в ней сидел черт. Глаз горел, особенно после рюмки коньяку, язык развязывался, щеки пылали, тосты становились все опаснее. «За мужчин!» «За настоящих любовников!» Муж, улыбаясь, смотрел на Лиду, исправно пил. Однажды она ляпнула: «За оргазм!» Все, не сговаривались, посмотрели на мужа. «Кирю‑ю‑юш! – пропела Лида. – А ты знаешь, что такое оргазм?» После паузы кто-то неуверенно засмеялся. «А вот салат!» – закричала хозяйка, появляясь из кухни с миской.

Их хоронили в разное время. Ей казалось, что присутствующие дорого бы дали, чтобы в одно… Так ей казалось. Нам всегда кажется, что окружающим есть до нас дело. Ну да, конечно, есть, разумеется, есть, но сиюминутно, до завтра. У всех своих проблем выше крыши…


…Он взял ее руку. Когда-то они гуляли, держась за руки. Она помнит ощущение своей руки в его. Иногда она думала, что отношения с Игорем не сложились из-за Славика. Она невольно сравнивала их, Игорь проигрывал. Возможно, он чувствовал, что проигрывает. Есть люди, которые подавляют, хотя никаких усилий для этого не прилагают. Возможно, она подавляла Игоря.

Сначала все было хорошо. Она была ему благодарна. С ним она не чувствовала себя брошенной. Она старалась быть хорошей женой. Игорь был интересный, умный человек, заводила в любой компании, рыбак, турист, любитель посидеть у костра. Но до Гетмана ему было далеко. Всем было далеко до Гетмана. Гетман был один такой. Она еще долго была полна Гетманом. Несмотря ни на что. Ей казалось, что виновата она одна. Не сумела стать нужной, единственной. И она старалась стать единственной для Игоря. Но, наверное, одного старания мало, нужна любовь. Ей казалось, она любила его, а как же иначе? Конечно, любила, но не так, как… Не так!

Она была ему благодарна, он вернул ей самооценку. «У тебя заниженная самооценка», – говорила Лида Кулик. Благодарность – хилая пища для любви, все знают. Любовь питается любовью. Что же давала ему Клара, часто думала она. Ей казалось, она поняла, в конце концов. Для этой одинокой и некрасивой женщины Игорь был светом в окошке, единственным, любимым, нужным каждую минуту ее жизни. Он был для нее всем тем, чем она, Ирина, так и не стала. Ни для Славика, ни для него. Клара была тихой гаванью, где его всегда ждали. Она, Ирина, старалась изо всех сил, она была ему благодарна, она гладила ему рубашки и исправно готовила завтраки. Они никогда не ссорились. А последнее время уже и не разговаривали. Утром разбегались в разные стороны, вечером тупо смотрели телевизор. И детей у них не было.

У нее не могло быть детей. Врач тогда сказал: может больше не получиться, подумайте, девушка. О чем было думать? Вся жизнь впереди. Это в тридцать думают о таких вещах, а в девятнадцать – нет. Нужно было заканчивать вуз, получать диплом, становиться на ноги. Она сразу решила, что роль брошенной матери-одиночки не для нее. Спустя время она спрашивала себя, может, не стоило… резать? И не находила ответа. На одни и те же вопросы человек отвечает по-разному в молодости, зрелости и старости. И с возрастом все менее уверен, что в юности поступил правильно. Что кажется правильным в девятнадцать, выглядит неубедительным в зрелости.

Игорь хотел ребенка. Они даже предпринимали какие-то шаги для этого, но потом все постепенно сошло на нет, они выдохлись и о ребенке больше не заговаривали. Она пыталась вспомнить, когда он перестал говорить о ребенке, но не сумела. Года за три до… конца. Она не знала, была ли уже Клара. Она не обладала чутьем жены на измену, и это объяснялось вовсе не ее доверчивостью. На самом деле ей было все равно. «Бедный Игорь», – однажды подумала она, лежа ночью без сна. Почему он не ушел к этой Кларе?

Может, и ушел бы наконец. Просто не успел…

После той ночи без сна она стала носить цветы и Кларе. Ему – лилии или астры, ей – ирисы. Ей казалось, что скромные синие ирисы чем-то похожи на Клару, которую она не знала и никогда не видела.

– Какие они все-таки сволочи! – сказала Лида, оскорбленная, что он выбрал Клару. – Им лишь бы с кем! С любой уродиной!

Она промолчала тогда, в душе не согласившись. Лида была уверена, что сочувствует подруге.


– А у тебя есть дети? – спросила она.

– Сын. Парню уже двадцать три, учится в Сорбонне. Представляешь, какой я старый?

– А что ты тут делаешь? Если без Библии и собирания камней?

– Заведую отделом в мэрии. Социалка. Много чего было, устал, если честно. Понял, что ничего не нужно, все это тараканьи бега. Мама совсем слабая стала, ей трудно одной, все домой звала. Вот я и решился… Успел – спустя год она умерла…

– Мне очень жаль, – пробормотала она.

Он вздохнул:

– Конечно, старые связи рубить не стал, если не приживусь, поверну оглобли. Но как-то так с самого начала сложилось… Встретил Лену, влюбился как мальчишка, снова женат – уже два года.

Он говорил легко, словно подтрунивал над собой. В нем чувствовался хозяин жизни, он делал себя сам. Ему ничего не стоило бросить заграницу и вернуться. Если его сыну двадцать три, то когда же он родился, подумала Ирина. Через год после отъезда? Через два? Когда же он успел?

– А твоя первая жена?.. – спросил она неуверенно.

– Сокурсница. Умная, красивая, но… злая! Павлик, сын, к сожалению, в нее. Злой, жестокий, пойдет по трупам. Не в меня. – Он рассмеялся. – Я говорил жене, что мы еще наплачемся с ним, что с ним нужно иначе. Так и получилось. Мы с Ленкой решили рожать… Буду молодым папашей. Такое мне счастье в старости привалило. – Он снова рассмеялся. – Знаешь, мама вспоминала тебя, спрашивала, а где Ирина? Все беспокоилась, как ты, когда я уехал.

Мать Гетмана внушала ей робость. Большая сильная женщина с узлом волос на затылке и тяжелым взглядом узких рысьих глаз. А бабушка Неонила Петровна была славная и всегда радовалась, когда она приходила. Называла Ирушкой. Они оба называли ее Ирушкой – внук и бабушка. Больше ее никто так не называл. Игорь говорил: Ирка или Ируха. Тогда у нее мелькнула было мысль рассказать обо всем бабушке, но она не посмела.

– Ты снова женат? – спросила она ровным голосом, слишком ровным.

– Представляешь, снова! Ленка почти на двадцать лет моложе. Чуть не ровесница сыну. Никогда не ожидал от себя такой прыти. Развод был тяжелый. Ты же знаешь, как у нас бывает! Нам до европейской культуры как до неба. Приехал сюда, думал, год-другой пересижу, приду в себя, оклемаюсь, а там видно будет. И тут вдруг встретил Ленку. Она училась на инязе, а у меня в их вузе была проверка. Говорил со студентами, интересовался жизнью, то се. Сразу ее заметил. Узнал телефон, старый дурак, позвонил. А она влюбилась, я даже не ожидал. У нее одна мать, росла без отца. Мой приятель-психиатр говорит, у нее комплекс безотцовщины… Или как это там у них называется. Ее и потянуло ко мне. Иногда чувствую себя отцом великовозрастной девицы! Воспитываю, учу, вспоминаю себя в этом возрасте – неужели был такой же незрелый?

Хозяин жизни, подумала она. Никогда не был незрелым. Всегда знал, чего хочет. Протягивал руку и брал. Сын в Сорбонне, молодая жена… Красивая, наверное, в перспективе ребенок. А что не впишется в его жизнь, он отодвинет. Всегда отодвигал. Деловито, спокойно. Элементарно.

Она не понимала себя сейчас, не понимала, что испытывает к нему. В чем его можно упрекнуть? Что не женился тогда? Он честно сказал, что не готов. Они оба не были готовы. Ей, правда, не повезло. Такова гендерная справедливость. Женщина платит дороже. Он же мне сломал жизнь, вдруг подумала она. И тут же себя одернула. При чем тут он? Ее мечты, фантазии и надежды – ее личное дело. Он пришел и честно сказал…

Еще она подумала, что вполне могла оказаться на его месте. Могла прийти к нему и сказать: «Извини, я перевожусь в столичный вуз!» Честно прийти и сказать. И что? Она сломала бы ему жизнь? Жизнь – продукт гибкий, ее трудно сломать. Расхожий рецепт – немного здорового эгоизма. И дело. Сожми зубы и делай что-нибудь. Делай дело. Все проходит, дело остается. А что бы он ей ответил? Засмеялся бы и пожелал счастливой дороги. Она так явственно видела эту сцену, что однажды ей показалось, что именно так и было. Нельзя упускать свой шанс. Шанс может выпасть лишь однажды, а любовей много. Никто не виноват, что она такая ущербная… Однолюбка, как сказала однажды Лида Кулик. Зацикленная. Сама виновата. Никто тебе ничего не должен. Элементарно.

Обидно было то, что он так просто взял и ушел. С улыбкой. А что, спрашивала она себя, если бы он рыдал и ползал на коленях, было бы легче? Да, легче, ответила себе. Если бы он сказал – понимаешь, я должен ухватить свой шанс, мне предстоит трудная жизнь, я буду вкалывать днем и ночью, я не хочу тебя связывать… Было бы легче. Конечно, легче. Она бы ответила, что будет ждать, а там посмотрим. Но ему не нужно было, чтобы она ждала. Он развязывался с ней бесповоротно и начинал новую жизнь. Без сожалений и колебаний. И это было больно. А через год женился…

Хватит! Сколько можно копаться во всех этих «если бы да кабы», «пришел-не пришел», «сказал-не сказал»? Двадцать пять лет! Жизнь прошла, а ты все там, неудачница!


…Он записал номер ее телефона. Сказал, что непременно позвонит. Непременно познакомит с Ленкой. Посидим, разопьем бутылочку ликера… Специально для дам, «Айриш крим» называется. Им есть что вспомнить, сказал он. Я часто о тебе думал, сказал он. Ты совсем не изменилась, сказал он. Притянул к себе и поцеловал в щеку.

И они расстались. Она шла по улице, и улица слегка покачивалась. То ли от выпитого шампанского, то ли еще от чего. Вечером она позвонила Лидке. Ей не терпелось рассказать, что Славик Гетманчук вернулся, что он в городе, что они встретились и пили шампанское. Неясные надежды брезжили, какие-то перемены обещались, что-то такое светлое мнилось и виделось…

– Знаю! – ответила Лидка. – Мне звонила Лерка Зеленская. Домой он приехал, камни собирать! Как же! Оттуда просто так не приезжают. Выперли его, потому и приехал. Когда поперли тестя, полетел и твой Славик. А тесть отвечал за все городское строительство. Помнишь аферы с элитными домами и застройками в исторических зонах, все газеты еще кричали? Вот он и сбежал за кордон. Потом супружница подала на развод и обчистила его. Вот он и вернулся. Пусть скажет спасибо, что не посадили. Как он хоть выглядит? Головку держит?

– Прекрасно выглядит. Снова женат, молодая жена.

– Женат? – ахнула Лидка. – На ком?

– На студентке!

– На студентке? Вот зараза! Нет, я всегда говорила, им легче. У них активный диапазон шире. Ты бы, например, смогла выйти замуж за студента? То-то и оно. А эти кобеля запросто! На двадцать лет моложе, на тридцать, на сто! И дети! Вон Энтони Квинн родил в восемьдесят… – Она замолчала. Потом добавила деловито: – Может, устроим междусобойчик? Я обзвоню ребят. Как ты?

– Не знаю. Он здесь уже три года…

– Вот подонок! И никому ни слова! Телефон есть? Дай!

– Они собираются рожать, – сказала Ирина, и в голосе ее невольно прозвучала обида.

– Да ты что? Старый козел! А он уверен, что это его ребенок?

– Ну что ты несешь? А твои чьи? – не выдержала Ирина.

– А как по-твоему?

– Откуда я знаю!

– То-то. И я сомневаюсь. Вовка точно Киркин, а Севка – убей, не знаю!

У Лиды было двое мальчиков.

– Ты что, совсем спятила?

– Дай телефон!

– Не дам!

– Ты что, опять втюхалась? Совсем с катушек слетела? В этого подонка? Я же все равно узнаю! Позвоню Женьке, он знает! Большой привет!


Ночь прошла без сна. Она ворочалась на раскаленных простынях, зажигала свет, выходила на кухню, пила воду. Включала телевизор. Бегала по каналам. На экране бойко спаривались мужчины и женщины. Стоны, откровенные позы, крупный план. Для тех, у кого бессонница. После этого, возможно, им захочется спать.

Она вспоминала его слова, взгляд, большую теплую руку, искала намек на что-то… На возможность чего-то, продолжение и возрождение. То, что он вернулся, было знаком, оменом, обещанием. Чудом это было!

Она смотрела на себя в зеркало: ожидание и загадка, синева под глазами, сухие губы. Сглатывала, напрягая шею – нервы шалят! Попыталась призвать себя не поддаваться, но кто и когда был властен над собственными мыслями? Она вспоминала, и воспоминания сыпались летним дождем – запахло озоном, мокрой травой и листьями. Он ведь тоже помнит, не может не помнить! Как он смотрел на нее! Он сказал, что она не изменилась, такая же красивая. Доверчиво рассказал о себе… Даже в том, что он так доверчиво обнажился перед ней, рассказал о женах и сыне, был намек на их близость…

Любовь питается любовью, а чем питается надежда? Наверное, воображением. И умирает последней.

Надежда – роскошный цветок, произрастающий на любой почве, даже на камне, даже на асфальте. Знак, омен, предчувствие… А иначе зачем их снова столкнуло? Какой смысл? И что дальше?

Глава 3 Будни

Ирина работала в областном архиве, в отделе «старых» документов – до семнадцатого года. Архивы городской управы, полиции, дворянского собрания, гимназий и школ. Пожелтевшая гербовая бумага с печатями, двуглавые орлы, забытые имена и нечеловечески красивые каллиграфические изыски. Последние три года они были заняты сортировкой документов для переноса в электронную базу данных. Четыре компьютера архиву подарил кандидат в мэры. Он так и не стал мэром, но компьютеры не отобрал. Один достался «старикам». Заведовал технической базой самоучка без диплома, виртуоз и электронный художник Иван Ряха, который не мог учиться по причине слабой головы, но технику чувствовал сердцем и мог работать с закрытыми глазами. Как-то это у него получалось. Лидка однажды сказала, что Иван – индиго, и знание сидит в нем изначально. Из космоса. А на вид недоделанный.

Директор архива, старейший архивариус страны, семидесятилетний Сократ Сигизмундович, требовал найти дипломированного программиста, но повысить зарплату отказывался. Его поколение работало на энтузиазме. Ивану деньги были по фигу, он тоже работал на энтузиазме. Только диплома не было. Это, разумеется, было халатностью, даже должностным преступлением – доверить архив неизвестно кому без диплома. Ирина сообщила ему по секрету, что Иван – индиго. Сократ Сигизмундович всполошился – он не знал, что такое индиго. Не поленился, сходил в библиотеку, подчитал источники. Не поверил, но с тех пор стал с любопытством присматриваться к Ивану.

Ее коллега, дама послепенсионного возраста – у них работали одни старики ввиду скромной оплаты труда (Лидка называла их областным геронтологическим центром), – похожая на засушенного кузнечика, с удивлением уставилась на начальницу.

– Ирочка, у вас что-нибудь случилось?

– У меня? Нет, а что?

– Вы такая необычная сегодня! Светлая, нарядная. Я бы даже сказала, что вы влюбились.

– Ну что вы, Зой Петровна, просто погода прекрасная!

– У вас глазки сияют!

– Вы тоже хорошо выглядите, Зой Петровна. Я принесла пирожные, давайте чайку. Иван на работе?

– Ваш Иван тут ночует!

– Позовем Ивана…

– Вы, Ирочка, просто красотка сегодня!

Документы, бумаги, пыль веков, никому не нужная информация, которая будет храниться вечно… Уйдет Сократ Сигизмундович, уйдет Зоя Петровна, индиго Иван, она, Ирина, тоже уйдет, а бумаги останутся, вернее, уже не бумаги, а электронные файлы. И не потревожатся никем во веки веков и присно.

Что такое «присно»?

День пролетел незаметно. Ирина думала, разумеется, о Гетмане. Гетманом была полна ее голова. Он позвонит, они снова встретятся. Ей ничего не нужно, только видеться, хоть иногда. Вечером она бросилась к зазвонившему телефону, уронила чашку. Чашка разбилась. Неправда, нужно!

– Что, ждешь? – Это была Лида Кулик. – Сидишь, как дура, под телефоном?

– И не думаю!

– Рассказывай! Твой прекрасный принц в филармонии со своей половиной.

– Откуда ты знаешь?

– Лерка позвонила, говорит, сидят в первом ряду. Он – шикарный, она – совсем девчонка, тощая, ни рыба ни мясо. Что они в этих малолетках находят? Ума не приложу. Вроде мода на девственниц прошла.

– Наверное, восхищение. Малолетка смотрит на него большими глазами…

– Всякие теперь малолетки! – хмыкнула Лидка.

– А мы видим их насквозь, и они это чувствуют.

– Козлы! Восхищение им! А если позвонит, ты… что?

– В каком смысле? – Ирина почувствовала, как ее обдало жаром.

– В том самом! Побежишь?

– И не подумаю.

– Не свисти! Побежишь как миленькая. Я его не видела, а Лерка говорит, шикарный мужик. А чего! Ты одна, жалко, что ли? Я бы и сама… Господи, как он мне остогрыз! – Последнее относилось к мужу.

– Дать ключ?

– У меня есть, еще с прошлого раза. Мужика нету! Так что, если не хочешь, я с удовольствием. Поимей в виду.

– Поимею.

– А чего ты какая-то квелая? На работе проблемы? Пропали справки по вывозу мусора в тринадцатом году?

– Устала просто.

– Ага, устала. Думаешь, не знаю? Неужели простишь?

– Что ты несешь?

– Он же тебя бросил, а ты опять сопли распускаешь! Я же вижу!

– Ты можешь о чем-нибудь другом?

– Правда глаза колет?

– Плевать я хотела на твою правду! – взвилась Ирина. – Ну, бросил! Ну и что? Тебя не бросали?

– Ха! Конечно, бросали. Всех бросают. И я бросала. Но я не ты, я плюну в морду и отвернусь, а ты себе всю жизнь испоганила. В том числе семейную. Скажи, нет? И сейчас опять. Ты что, думаешь, он вернется к тебе? От своей малолетки? Да у него все наперед на сто лет расписано! Все схвачено! Все по графику!

– Хватит! – завопила Ирина.

– Да ладно, я не хотела, – примирительно сказала Лидка. – Живи дальше. Просто настроение склочное. Вовка сказал, что женится. В девятнадцать! Дурак! Трахаться им, видите ли, хочется, а негде. Сопляк! Засранец! Как они все меня достали! Господи!

– Хочешь, приходи. Я кабачки стушила, одной не хочется…

– Приду, – обрадовалась Лидка. – Меня хлебом не корми, дай пожрать. Лечу!


– Расскажи про Гетмана! – потребовала Лидка, когда они уютно устроились на кухне.

Ирина накрывала на стол, Лидка возилась с бутылкой. Ирина пожала плечами.

– Смотри, Ирина, я тебя предупредила.

– Ага, поставила на счетчик, – хмыкнула Ирина. – Слушай, а может, ты ревнуешь? Ты ведь тоже за ним бегала? Забыла?

– Когда это было! – пренебрежительно фыркнула Лидка. – Он на меня ноль внимания, это ты у нас прима-балерина. Я же помню, какая ты ходила, когда он свалил. Никто поверить не мог, что он тебя бортанул. Страшная, зеленая, я же помню. Опять хочешь?

– Да какое твое дело? Хочу, не хочу! Ты-то тут при чем?

– За тебя, дуру, беспокоюсь!

– Ой, только не надо! За детей своих беспокойся. Я за себя сама… Как-нибудь.

– Обещаешь?

Ирина дернула плечом.

– А вообще-то ты, мать, права. Нам терять нечего. Ну и закрути с ним! У меня до сих аж мороз по коже, как вспомню! Здоровый красивый бугай, взгляд, улыбка, голос! Как он хоть… в этом смысле? Хотя после тридцати они все импо. А он был в политике, знаешь, какая у них жизнь? То-то за малолеток хватаются.

– Не надоело?

– Не-а! Я на эти темы могу долго. Как это никто его не вычислил за три года? В нашей деревне все на виду. И, главное, сам, паразит, никому не позвонил! Телефончик хоть взял?

– Взял.

– Слушай, а ты что, и правда готова?

Ирина подставила бокалы. Лидка налила вино. Они выпили. Ирина чуть-чуть, Лидка залпом все. И налила себе еще.

– В смысле, если позовет. Побежишь?

– Некуда звать, – отозвалась Ирина.

– Не замуж, конечно, а для души, по старой памяти! А?

– Не знаю. Отстань!

– Значит, зацепило. Ну и не теряйся! Жизнь короткая. Еще пару лет – и пшик. Никому не нужна. Пусть хоть так. У тебя ж после Игоря никого не было, это ж сколько времени даром! Квартира есть, свобода есть… Да я бы на твоем месте!

Лидку несло, взгляд стал шальным, губы растянулись в ухмылке. Она дошла до любимой темы: «Я бы на твоем месте». Дальше монолог пошел по накатанной дорожке: осточертевший Кирюша, осточертевшие нахлебники, понимай, детки, копеечные зарплаты, сто лет не было новой тряпки, полная деградация в мужиках, не на кого глаз положить. А тут вернулся прекрасный принц Гетман. И, главное, терять нечего!

В рассуждениях Лидки отсутствовала логика – она то призывала гнать Гетмана поганой метлой и не прощать, то, наоборот, не теряться и урвать свое. То есть логика была, но сиюминутная, на данный определенный момент, зависимая от градуса, а в следующий момент менялась на противоположную. Как маятник – туда-сюда. Ирина слушала вполуха и думала о Гетмане. Она все время о нем думала.

– Так что ты, мать, не теряйся! – кричала Лидка, вытрясая из бутылки последние капли себе в стакан. – А где кабачки? Заханырила? Хочу кабачков! Икры хочу! Праздника!

Под занавес Лидка позвонила Кирюше, чтобы он приехал и забрал ее из гостей.

А Ирина провела еще одну бессонную ночь…


…Он позвонил вечером. Напросился в гости. Пришел с цветами – розами на длинных стеблях. Прекрасного палевого цвета. У нее дрожали руки, когда она опускала их в вазу. В гостиной он осмотрелся. Подошел к окну. Вид был хорош: старый городской парк с яркими клумбами, пешеходная улица.

– Я помню, у вас была другая квартира.

– Мы сменяли квартиру мужа и нашу старую после смерти мамы.

– Хорошая квартира, центр, – похвалил он.

Обратил внимание на ковры – сказал, необычные, никогда таких не видел.

– Муж привез из Непала. Ручная работа…

Он расположился на диване, вытянул ноги, с улыбкой взглянул ей в глаза.

– Чай? Кофе? – спросила она поспешно.

– Чай. Для кофе поздно. – Он похлопал себя по левой стороне груди.

– Сердце?

– Пока нет, но лучше поберечься. Сядь, давай поговорим. Успеется с чаем.

Ирина, вспыхнув, опустилась рядом. Да что за наваждение! Прямо как девчонка!

– Как ты живешь, Ирушка? Где работаешь?

Он внимательно выслушал об архиве, индиго Иване, начальнике и коллегах.

– А я думал, ты пойдешь в школу. Хотя сейчас там трудно. В архиве спокойнее. А… – он чуть запнулся, – … с кем ты?

Она пожала плечами.

– Знаешь, после смерти мужа… Все как будто только вчера. Я никогда не умела быстро переключаться…

Последняя фраза прозвучала как упрек, и она испугалась.

– Я понимаю. Но ведь жизнь продолжается, правда? – Он не принял сказанное на свой счет.

– Продолжается. Я много читаю, Лида забегает, ходим в театр… Помнишь Лиду Кулик?

– Помню. Я всех помню. А где ребята?

– Да почти все в городе. Хочешь увидеться? Лидка бьет копытом, хочет устроить встречу. Требовала твой телефон.

– Да, интересно было бы пообщаться. Как летит время…

– А ты думаешь тут остаться? Или вернешься?

– Пока не знаю, там видно будет.

Они помолчали.

– Знаешь… – начал он. – Знаешь, я часто вспоминал тебя. Очень. Ты стала еще красивее.

Он взял ее руку, поднес к губам. Притянул ее к себе. Она потом не могла вспомнить, как случилось, что губы их встретились. Кажется, он что-то сказал, а она что-то ответила. А в следующий миг она ощутила его дыхание и губы на своих губах. Это был долгий ласковый поцелуй. Так, как целовался он, никто не целовался. Они снова были молоды, и этот поцелуй через двадцать пять лет был как первый. Он обжигал как первый. Который она помнит до сих пор. Он стиснул ее, и она вспомнила культового барда их времени: «будь понадежнее рук твоих кольцо…», которого они все тогда слушали. Рук кольцо…

Они целовались… Не разнимая губ, задыхаясь, в кольце рук.

Он, наконец, выпустил ее, отодвинул. Она смотрела на него пьяными глазами; его глаза потемнели, сузились, он был похож сейчас на хищного степного кота.

– Ирка… Что ты со мной делаешь… Пойдем!

Он не мог расстегнуть запонки, рванул. Она рассмеялась. Когда-то у него была манера бросать на пол часы. Он сдирал их с руки и бросал на пол. Ее это страшно смешило. Они оба помирали от нетерпения. Часы летели на пол, со стуком приземлялись, и она начинала смеяться. «Да что ж ты… смеешься…» – бормотал он, впиваясь в ее рот. Ей казалось, у него дрожат руки. Она уворачивалась и хохотала, пока он не зажимал ей рот своим ртом.


– Ирочка… девочка… Ирушка…

Она узнавала его запах, родинку на плече, шрам на левой руке у локтя. Она могла найти его на ощупь, с закрытыми глазами.

Кажется, она вскрикнула.

– Сейчас, сейчас… – бормотал он. – Сейчас!

…Они лежали молча. Переполненные, боясь расплескать. Держась за руки.

– Спасибо…


…Потом они пили чай. За окном стемнело. В парке зажглись фонари. Оттуда долетал неясный шум толпы, шорканье ног, музыка. Он посмотрел на часы и заторопился.


Еще одна бессонная ночь. Она была переполнена… любовью? Наверное, это была любовь. Любовь, благодарность, счастье. Права Лида, какая разница? Они снова вместе. И все как тогда. Он не забыл, он ничего не забыл. Даже слова, словечки, которые говорил тогда. Словно и не было этих проклятых двадцати с чем-то лет… Не было! Все вернулось на круги своя.

Она забылась неверным сном лишь под утро, и во сне к ней пришла мысль: почему он не сказал, что жалеет? Сказал, что часто вспоминал ее, значит… любил? Почему же он не сказал, что был дурак, что раскаивается, что хотел вернуться? Но была семья, обязательства, карьера. Она бы поняла. Почему? Почему он отказал ей в такой малости? Это было бы как… цветок, розы, которые он принес, склоненная повинная голова. Это ни к чему бы его не обязывало. Он бросил ее, молодую, глупую, беременную… Правда, он ничего не знал. И ни звонка, ни открытки ко дню рождения за долгих двадцать… сколько их там натикало? Ничего! И не чувствует себя виноватым. Вот оно! Никакой неловкости, чувства вины, ничего! Он мог бы сказать, что жалеет. Бросить косточку, соблюсти приличия. Мог бы?

Не мог. Славик Гетман не мог. Правда, одна правда, и ничего, кроме правды. Никаких ложных надежд, никаких сложностей. Отрезать, уйти, отодвинуть. Она не была нужна ему тогда, она не нужна ему сейчас. Точка. Розовые слюни (тоже из его фразочек!) из разряда «ах, он вернулся, ах, они снова вместе» могла придумать только ее глупая голова. А она вместо того, чтобы… Что? Сказать – пошел вон, я тебя ненавижу, ты сломал мне жизнь? Или продолжать делать вид, что ничего не случилось, вернулся старый друг, через много лет, приятно вспомнить былое?..

Вдруг ее обожгла мысль, что он может никогда больше не прийти. Никогда! Заглянул, убедился, что она помнит, готова откликнуться и принять, самоутвердился… Нет! Слишком сложно для Гетмана. Все проще. Пришел, увидел, взял. Элементарно. И ушел. Такая ее судьба: он будет приходить, брать и уходить. К другой. К возможным детям. А их ребенок…

И что теперь? Быть или не быть? Принять его правила, подчиниться или хлопнуть дверью и уйти? Фигурально выражаясь. У нее не получится. Она не сможет уйти. Уходить будет он. А она будет ждать… Господи! Как она ждала его тогда! Боялась отойти от телефона, слонялась под его домом, все еще надеясь. Без надежды надеясь. Пряталась в кустах, пережидая тошноту…

Измученная, Ирина наконец уснула. Так ничего и не решив. А утром, разглядывая себя в зеркале, в здравом уме, при трезвой памяти… или как там полагается… призналась себе, что теперь в ее жизни появился хоть какой-то смысл. Что она ждала Гетмана всю жизнь. И всю жизнь надеялась. И теперь пусть будет что будет. Элементарно.

Она с наслаждением стояла под душем, горячим и холодным попеременно, с наслаждением пила кофе, выбирала платье и украшения. Во всем теперь появился смысл. И невольно улыбалась. Права Лидка, надо быть проще. Ох уж эта Лидка!

Элементарно. ...



Все права на текст принадлежат автору: Инна Юрьевна Бачинская.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Ищи, кому выгодноИнна Юрьевна Бачинская