Трейси Киддер За горами – горы. История врача, который лечит весь мир

Генри и Тиму Киддерам

За горами – горы.

Гаитянская пословица

…А праведное деяние – освобождение

От прошлого, да и от будущего.

Большинству из нас —

Это недостижимо;

Только тем мы и держимся,

Что не оставляем попыток^[1].

Т. С. Элиот. Бесплодная земля

Tracy Kidder

MOUNTAINS BEYOND MOUNTAINS

Перевод с английского Екатерины Владимирской и Наталии Сониной

Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко

Фотографии на обложке Moupali Das

Часть I Докте Поль

Глава 1

Через шесть лет после того как мы встретились, доктор Пол Эдвард Фармер напомнил мне, что мы с ним познакомились “потому, что, подумать только, кому-то отрезали голову”.

Это случилось за две недели до Рождества 1994 года в торговом городке Мирбале. Собственно, городок был участком мощеной дороги, идущей через Центральное плато Гаити. Недалеко от центра находилась застава гаитянской армии: заросший сорняком плац, тюрьма и горчичного цвета казармы, окруженные бетонной стеной. Я сидел на втором этаже дома и беседовал с Джоном Кэрроллом, капитаном американских зеленых беретов. Наступал вечер, лучшее время в городке, когда воздух был уже не горячий, а теплый, громче и веселее звучала музыка, доносящаяся из кабачков и проходящих через город тап-тапов^[2]. И уже не так были заметны грязь и бедность, стоки нечистот, изношенная одежда, лица истощенных детей и протянутые руки стариков-нищих, надрывно твердящих “grangou”, что по-креольски значит “голоден”.

Из Гаити я должен был отправить репортаж об американских солдатах. Двадцать тысяч солдат было послано сюда, чтобы восстановить в правах правительство, выбранное демократически, и убрать военную хунту, захватившую власть и в течение трех лет правившую с необычайной жестокостью. Под командой капитана Кэрролла было всего восемь человек, и в настоящее время они отвечали за сохранение мира между 150 тысячами гаитян, живущих на территории в две с половиной тысячи квадратных километров в сельской области Гаити. Казалось бы, невыполнимое задание, и тем не менее здесь, на Центральном плато, насилие со стороны хунты практически прекратилось. За последний месяц было только одно убийство, правда, исключительно кровавое. Несколько недель назад люди капитана Кэрролла выловили из реки Артибонит обезглавленное тело помощника мэра Мирбале. Это был один из выбранных ранее, а потом восстановленных в должности представителей власти. Подозрение в убийстве пало на одного из местных функционеров хунты – сельского шерифа Нерву Жюста, наводившего ужас на жителей района. Капитан Кэрролл и его люди допросили Жюста, но ни вещественных доказательств, ни свидетелей не нашли. Поэтому его отпустили. Капитану, твердой веры баптисту из Алабамы, было двадцать девять лет. Мне он нравился. Я видел, что он и его люди честно старались улучшить жизнь на этом кусочке Гаити, но Вашингтон постановил, что эта миссия не занимается “строительством государства”, и поэтому не снабдил их практически никакими средствами для помощи гаитянам. Случилось так, что капитан Кэрролл посадил беременную гаитянку в тяжелом состоянии на самолет медицинской эвакуации армии США и за это получил замечание от старших по службе. В описываемый момент капитан Кэрролл сидел с нами на балконе казармы и кипел возмущением по этому поводу, когда ему сказали, что некий американец стоит у входа и хочет видеть его.

В действительности там стояли пятеро посетителей, и четверо из них были гаитянами. Американец пошел к нам, а его гаитянские друзья остались стоять в сгущающейся тени напротив казарм. Гость сказал капитану Кэрроллу, что его зовут Пол Фармер, что он врач и работает в больнице в нескольких милях к северу от Мирбале.

Помню, я тогда подумал, как непохожи эти двое, и сравнение вышло не в пользу Фармера. Капитан был высокий, под метр девяносто, загорелый, мускулистый. Привычный комок жевательного табака оттягивал его нижнюю губу. Время от времени он поворачивал голову и сплевывал. Фармер был примерно его ровесник, но выглядел гораздо более хрупким. У него были короткие темные волосы, высокая талия и длинные тонкие руки, а нос словно немного заострялся на конце. Рядом с солдатом он выглядел тощим и бледным, но при всем этом показался мне весьма самоуверенным, чуть ли не нахалом.

Фармер спросил капитана, нет ли у его отряда проблем, требующих внимания врача. Капитан ответил, что есть несколько больных среди заключенных, а местная больница лечить их отказывается.

– В конце концов я купил лекарства сам.

Фармер сверкнул улыбкой:

– Вы не задержитесь в чистилище. – Затем он поинтересовался: – Кто отрезал голову помощнику мэра?

– Я точно не знаю, – сказал капитан.

– Как это может быть – жить в Гаити и не знать, кто кому отрезал голову? – удивился Фармер.

Последовало обсуждение, но прямо никто не высказывался. Фармер дал понять, что ему не нравится план американского правительства наладить экономику Гаити, по которому помощь будет оказана бизнесменам, но ничего, по его мнению, не будет сделано для облегчения жизни среднего гаитянина. Он также твердо верил, что переворот в Гаити помогли совершить Соединенные Штаты, и одним из доводов был тот факт, что некий высокопоставленный член хунты прошел подготовку в военной Школе Америк в США. По словам Фармера, Гаити состоит из двух частей: силы подавления с одной стороны и беднота Гаити с другой, последних – абсолютное большинство.

– И неясно, – сказал он капитану, – на чьей стороне американские солдаты.

В данном случае под неясностью, помимо прочего, подразумевалось освобождение ненавистного Нервы Жюста.

Я чувствовал, что Фармер знает Гаити гораздо лучше, чем капитан, и пытается поделиться с ним важной информацией. Похоже, Фармер хотел сказать, что местные жители начинают терять доверие к капитану и что это, конечно, серьезная проблема для отряда из девяти солдат, пытающегося держать под контролем 150 тысяч человек.

Однако предупредить было непросто. Капитану не очень понравилось, что Фармер плохо отозвался о Школе Америк. Относительно Нервы Жюста он высказался так:

– Слушайте, это бандит. Когда я схвачу его и у меня будут факты, я его прихлопну. – Он ударил кулаком в ладонь. – Но я не собираюсь опускаться до их уровня и арестовывать огульно.

Суть ответа Фармера сводилась к тому, что не имеет смысла применять положения конституции в стране, лишенной в данный момент функционирующей системы законов. Жюст угрожает людям, и его надо посадить.

Итак, они зашли в тупик. Капитан называл себе человеком от народа и настаивал на законном пути, Фармер явно считал себя борцом за права человека и предлагал превентивное заключение Жюста. В конце концов капитан сказал:

– Если б вы знали, в какой степени Вашингтон решает, что я могу и не могу здесь делать.

Фармер ответил:

– Я понимаю, что вы не вольны выбирать. Простите, если я слишком напирал.

Стемнело. Двое мужчин стояли в квадрате света, падающего из открытой двери казармы. Они пожали друг другу руки. Когда молодой доктор уходил в темноту, я услышал, как он говорит по-креольски со своими гаитянскими друзьями.

Я провел с солдатами несколько недель. О Фармере я особенно не думал. Несмотря на его извинение в конце разговора с Кэрроллом, я решил, что он плохо понимает трудности капитана и не сочувствует ему.

Потом я случайно увидел его снова, когда возвращался домой, в самолете на Майами. Он сидел в первом классе и объяснил мне, что, поскольку он часто летает по этому маршруту, стюардессы сажают его здесь на случай, если в полете понадобится врач. Мне разрешили посидеть с ним какое-то время. У меня были десятки вопросов о Гаити, в том числе об убийстве помощника мэра. Солдаты говорили мне, что у исповедующих вуду обезглавливание – это особое, жуткое устрашение. Поэтому я спросил Фармера:

– А что, отрезание головы жертве как-то связано с их гаитянской историей?

– Это связано с историей жестокости, – ответил Фармер. Он нахмурился, потом тронул мою руку, как бы говоря, что все мы иногда задаем глупые вопросы.

Я узнал о нем больше. Например, что к солдатам он относится хорошо:

– Я вырос в бедном поселке на колесах, и я знаю, кто идет служить в американскую армию.

О капитане Кэрролле он сказал:

– Когда знакомишься с этими молодыми военнослужащими поближе, начинаешь понимать, что не они отвечают за скверные порядки.

Этим Фармер подтвердил мое впечатление, что он пытался предупредить капитана. Многие из пациентов Фармера и его гаитянские друзья были недовольны, что Нерву Жюста отпустили, и говорили, что это доказывает: американцы здесь не для того, чтобы помочь народу. Фармер рассказал, что в тот вечер он как раз проезжал через Мирбале, и друзья-гаитяне поддразнивали его: мол, слабо остановиться и поговорить с американцами об убийстве? Поэтому, когда у грузовика спустила шина сразу за армейской территорией, он сказал друзьям: “Ага, мы должны прислушиваться к небесам”.

Я немного порасспросил Фармера про его жизнь. Ему было тридцать пять. Он окончил медицинскую школу в Гарварде и там же получил ученую степень по антропологии. Четыре месяца в году он работал в Бостоне, живя в это время в бедном районе в домике пастора при церкви. Все остальное время работал без зарплаты в Гаити, в основном занимаясь лечением крестьян, которые потеряли свою землю при строительстве плотины для гидроэлектростанции. Когда пришла хунта, Фармера выдворили из Гаити, но он сумел проникнуть обратно в свою больницу.

– Дал смехотворно маленькую взятку, – сказал он.

Я отыскал его после приземления. Мы поговорили еще в кафетерии, и я чуть не опоздал на следующий самолет. Через несколько недель в Бостоне я пригласил его поужинать в надежде, что он поможет мне понять, как писать про Гаити, и он явно был рад помочь. Фармер прояснил для меня историю страны, но вот его самого я понять не мог. Он называл себя врачевателем бедных, но мое представление о таких подвижниках как-то не вязалось с ним. Ему определенно нравились дорогие рестораны, плотные льняные салфетки, хорошее вино. Меня поразило в тот вечер, как доволен он был своей жизнью. Очевидно ведь, что молодой человек с его достижениями мог прекрасно работать в Бостоне и жить в уютном пригороде, а не в запущенном домишке при церкви, большую часть года проводя на пустырях Центрального Гаити. По тому, как он говорил об этом, было ясно, что ему действительно нравится жить среди гаитянских крестьян. В какой-то момент, рассуждая о медицине, он сказал:

– Не представляю, как это может не увлекать.

Фармер улыбнулся мне, и все лицо его озарилось яркой, светящейся, счастливой улыбкой. Она производила сильнейшее впечатление – словно человек искренне рад тебя видеть просто так, без особых причин.

Но после похода в ресторан мы как-то потеряли связь. Сейчас мне кажется, так получилось в основном потому, что Фармер смущал меня. Работая над статьей о Гаити, я постепенно стал разделять пессимизм военных, с которыми я там жил и общался. “Думаю, народ Гаити сам должен решать, как жить, – сказал мне как-то раз один из людей капитана Кэрролла, – разве важно, кто у власти? Все равно у них будут богатые и бедные и никого посередине. Я не знаю, чего мы надеемся достичь. Все равно в результате мы получим адские толпы гаитян, мечтающих на лодках уплыть в Америку. Но, наверное, лучше даже не пытаться все это понять”. Солдаты прибыли в Гаити, прекратили террор и восстановили правительство. Потом они ушли, а страна осталась такой же бедной и разоренной, какой была до их прихода. Тогда я считал, что солдаты старались как могли. Это были простые и не слишком сентиментальные люди. Такие не станут переживать из-за того, что от них не зависит.

А Фармер как будто хотел, чтобы мы по-другому относились к Гаити и вообще к бедным. Но разделять такие взгляды трудно, потому что они предполагают крайнюю степень того, что мы называем “делать все возможное”.

В мире полно бедствующих стран. Чтобы жить спокойно, можно не думать о них или, если подумается, послать туда деньги.

В течение следующих пяти лет я несколько раз посылал небольшие суммы денег в благотворительный фонд, поддерживающий больницу Фармера в Гаити. Каждый раз он присылал в ответ письмо с благодарностью. Как-то от знакомого моего знакомого я услышал, что Фармер делает что-то примечательное в области международного здравоохранения, что-то связанное с туберкулезом. Я, правда, не поинтересовался подробностями и не видел Фармера почти до конца 1999 года, когда я попросил его о встрече и он назначил место.

Глава 2

Подходя к больнице Бригем-энд-Уименс в Бостоне, вы замечаете, что здесь не по-городскому тихо. Вы попали на медицинскую Уолл-стрит: кампус Гарвардской медицинской школы, медицинская библиотека Каунтвея, детская больница, медицинский центр Бет-Исраэль-Диконесс, Онкологический институт Даны – Фарбера, сам Бригем. Эти здания в комплексе производят сильное впечатление, а если представить, что происходит внутри, так просто дух захватывает. Вскрытые грудные клетки, пересаженные органы, молекулярная визуализация, генетические зонды, руки в резиновых перчатках и машины, которые ежедневно работают с человеческим телом, ставят диагнозы и определяют курс лечения. С одной стороны – хрупкость человека, с другой – его дерзость. Невольно замираешь рядом с этими зданиями. Даже бостонские водители, известные своей бесшабашностью, меньше жмут на гудок, проезжая по этим местам.

Бригем занимает одну сторону Фрэнсис-стрит. Как новый город окружает римские развалины, так новый Бригем построен вокруг отреставрированного викторианского вестибюля старой больницы, реликвии бостонской медицины. Но это, скорее, памятник, а современный подъезд с высоким вестибюлем и мраморным полом – в четырехстах метрах от него. Ярко освещенный коридор подводит к площадке, по сторонам которой находятся лифты и двери, ведущие в клиники. Палаты больных расположены на верхних этажах, операционные – на нижних (их сорок, не считая гинекологических), десятки лабораторий – во всех отделениях, и… всюду драма жизни и смерти. Это медицинский универсам: здесь и медицинский институт, и многопрофильная больница, и узкоспециализированные клиники, и место, куда из других больниц посылаются наиболее сложные случаи. Толпы движутся вверх и вниз, направо и налево от площадки, кто в белых халатах, кто в повседневной одежде, кто с цветами, доносятся обрывки разговоров.

В отделении радиологии, на четвертом подземном этаже, доктор Фармер и его группа нашли себе спокойное место – пустую комнату без окон – и обсуждают последнего сегодняшнего больного. Фармеру недавно исполнилось сорок. Пожалуй, волос у него слегка поубавилось и он немного похудел, с тех пор как я видел его последний раз пять лет назад. На носу у него очки в тонкой оправе с маленькими круглыми стеклами. Одет он довольно строго: черный костюм и туго повязанный галстук. Как и раньше, большую часть времени Фармер проводит в Республике Гаити, но теперь он известный бостонским врач, консультант при совете профессоров Бригема, профессор по двум специальностям – медицине и медицинской антропологии – в Гарвардской медицинской школе. Когда я смотрел на него, сидящего с двумя учениками, молодыми врачами в белых халатах, мне представлялся дагеротип девятнадцатого века, изображающий сурового величественного профессора медицины в твердом высоком воротничке и жилете. Но это впечатление длилось недолго.

Фармер обсуждал с молодыми врачами больного, недавно лечившегося от паразитов в головном мозге. У больного развилась водянка, и нейрохирурги вставили шунт, чтобы отвести жидкость. После этого новых проявлений инфекции не было, но не нужно ли на всякий случай лечить его дальше?

– А вы как думаете? – спрашивал Фармер свою команду, и они снова и снова рассматривали проблему со всех сторон. Фармер в основном слушал, хотя было ясно, что последнее слово за ним.

Через несколько минут команда приняла решение: больного лечить повторно. Зазвонил телефон. Фармер поднял трубку и сказал:

– ВИЧ-центр. Слушаю вас.

Это звонила паразитолог, хорошая знакомая и коллега Фармера, чтобы поделиться своим мнением относительно больного с водянкой.

– А-а, главная по червям! – воскликнул Фармер. – Как поживаешь, душечка? O, я-то в порядке. Слушай, это звучит нахально, но мы не согласны. Мы хотим пролечить парня еще раз. ИЗ говорит: лечи! Привет, ИЗ.

Это “ИЗ” я уже слышал в его разговоре с учениками и догадался, что расшифровывается оно как “инфекционное заболевание”, специальность Фармера. Команда “Привет, ИЗ” обычно звучала как подпись в письме и означала, что он хочет начать лечение немедленно, не дожидаясь новых анализов. Было ясно, что ему чрезвычайно нравится и сам звук этих слов, и все остальное. По реакции его подопечных, которые откровенно улыбались и покачивали головами, я понял, что и его выражения, и шуточки, и его энтузиазм им хорошо знакомы.

Этот день в середине декабря 1999 года пока что был совершенно обычным днем, по крайней мере для больницы Бригем. Фармер и его группа разбирали шесть случаев, и каждый был весьма запутанным, кроме предпоследнего, казавшегося довольно простым. Ординатор, молодая женщина, сверяясь со своими записями, рассказала Фармеру историю болезни. Больной – мужчина тридцати пяти лет (назовем его Джо). ВИЧ-положительный. Выкуривает пачку сигарет в день. Обычно выпивает больше литра водки в день. Употребляет кокаин, внутривенно и вдыхая порошок. Недавно пострадал от передозировки героина. У него хронический кашель, который пять дней назад усилился и появилась желто-зеленая мокрота без крови. Кашель сопровождается болью в середине груди. За последние несколько месяцев он потерял двенадцать килограммов. Радиологи сообщили о возможном инфильтрате в правой нижней доле легкого, обнаруженном на рентгенограмме. По-видимому, это туберкулез, считают они.

Техника выявления туберкулеза довольно старая, и диагностика его может быть непростой, особенно у больного с ВИЧ. Конечно, у Джо мог развиться туберкулез. Из уймы инфекций, обрушивающихся на ВИЧ-инфицированного, туберкулез является самой вероятной. В Бостоне, да и во всех Соединенных Штатах, туберкулез – редкая болезнь, за исключением мест обитания Джо, жившего в приютах для бездомных, тюрьмах, на улицах и под мостами. Однако, несмотря на ВИЧ-инфекцию, иммунная система Джо в основном не была поражена, отсутствовали классические симптомы туберкулеза: высокая температура, озноб и ночное потоотделение.

– У него ужасные зубы, – заметила ординатор и добавила: – А парень он хороший.

Фармер сказал:

– Надо посмотреть его рентгенограмму, как вы считаете?

Все прошли в другую комнату, положили рентгенограмму Джо на столик с подсветкой, и Фармер разглядывал – не дольше минуты – то место на снимке, где, по предположению радиологов, был инфильтрат. Затем он объявил: – И это все? Как-то не особенно впечатляет.

После этого все направились на верхний этаж проведать Джо.

Фармер двигался по Бригему, вышагивая длинными ногами, временами впереди группы, временами отставая, останавливаясь, чтобы дружески обняться со знакомой санитаркой или обменяться шуточками с уборщицей на гаитянском креольском. То и дело сигналил его пейджер. Отвечая на сообщение, Фармер каждый раз приветствовал женщину-оператора, коих в больнице не меньше дюжины, быстро спрашивал про давление, или про сердечную недостаточность мужа, или про диабет ее матери. Затем он остановился у сестринского поста, чтобы ответить на имейл о состоянии больного, потом – чтобы ответить на какой-то вопрос кардиологу. Наконец, с фонендоскопом на шее, напевая на своем условном немецком: “Мы – это мир. Мы – это die Welt”, – Фармер подвел группу молодых специалистов по инфекционным заболеваниям к двери палаты больного. И тут все замедлилось.

Джо лежал на покрывале, одетый в майку и джинсы, маленький человек с выступающими ключицами, жилистые руки все в шрамах. У него была неопрятная борода и растрепанные волосы, и когда он нервно улыбнулся входящим врачам, я увидел, что хотя почти все его зубы еще целы, вряд ли это надолго. Фармер назвался и представил других членов команды. Затем он сел на уголок матраса в изголовье кровати и непринужденно склонился к Джо под таким странным углом, что в получившейся позе напомнил мне кузнечика. Так и завис над пациентом, глядя на него сверху своими бледными голубыми глазами сквозь маленькие круглые очки. На секунду мне даже показалось, что Фармер собирается улечься с ним в постель. Вместо этого он положил руку на плечо Джо и погладил его.

– Рентген у тебя хороший. Возможно, это просто воспаление легких. Небольшое воспаление. Можно спросить, что у тебя с желудком? Нет ли гастрита?

– Я ем все подряд. Все, что мне накладывают, съедаю.

Фармер улыбнулся:

– Тебе бы немного прибавить веса, дружок. Ты похудел.

– Я не так-то много ел до того, как попал сюда. Да вообще особо не ел. Маялся дурью, то да се.

– Расскажи нам о себе. Мы занимаемся инфекциями и считаем, что у тебя нет туберкулеза. Но, чтобы окончательно решить, мне надо знать, есть ли у тебя знакомые с ТБ?

Джо ответил, что вроде нет, и Фармер сказал:

– Думаю, пора нам рекомендовать, чтобы тебя перевели из изолятора. Ведь мы – ИЗ, так? ИЗ шлет привет. По-моему, тебе не нужна палата с отрицательным давлением и всем таким прочим.

– Не-а. Знаете, я как тот парень, один в лодке. Люди входят в масках и все время моют руки.

– Да, – согласился Фармер, добавив, что все же мыть руки – хорошая привычка.

Это был первый день, когда я видел Фармера за работой, и мне казалось, что его участие в лечении Джо закончено. Его пригласили как специалиста высшего уровня помочь решить проблему. Данный случай оказался простым, по крайней мере для специалиста. Специалист отвечает на вопрос, беседует с больным и уходит. Но Фармер продолжал сидеть на кровати Джо – похоже, ему это нравилось.

Они говорили и говорили. Ранее ординатор задавала Джо в основном такие же вопросы, судя по ее докладу. Но сейчас Джо отвечал гораздо охотнее. Они говорили с Фармером о лечащем враче Джо, который ему нравился, о том, что Джо принимал антиретровирусные препараты, но, как он сам признался, лишь от случая к случаю. Фармер объяснил, что так может развиться устойчивость к некоторым лекарствам и что Джо не должен принимать новые препараты: если он не готов это делать регулярно, это рискованно. Обсуждались также наркотики и алкоголь, Фармер предупредил Джо об опасности героина.

– Но, по правде говоря, самое плохое – это алкоголь и кокаин. Внизу, обсуждая твой случай, мы шутили: не надо ли посоветовать Джо курить больше марихуаны? Это все же не так вредно.

– Если я буду курить марихуану, это приведет к международному конфликту.

– Но не в больнице, Джо.

И они рассмеялись, глядя друг на друга.

Они говорили про ВИЧ-инфекцию Джо.

– Знаешь, иммунная система у тебя очень даже ничего. Совсем неплохо работает. Поэтому меня, знаешь, как-то и беспокоит, что ты худеешь. Ведь я уверен, что худеешь ты не из-за ВИЧ. Ты худеешь, потому что не ешь. Так?

– Ага, точно.

– Ага, – мягко сказал Фармер.

Он вглядывался в лицо больного, казалось, очень внимательно, как будто, кроме Джо, никого не было в мире, и вместе с тем чувствовалось, что он сосредоточен на чем-то вне этой палаты. Я подумал, что Фармер мысленно наблюдает за Джо как бы откуда-то сверху, пока Джо описывает свой, как выражаются социологи, ежедневный труд по самообслуживанию. В данном случае это означало добывание наркотиков где-то за углом и затем устройство на ночлег под любимым мостом или в туннеле.

Между тем в палату вошла девушка. Это была студентка-медик, которую Фармер пригласил на обход. Фармер представил ее. Джо спрашивал всех врачей, что они окончили. Новоприбывшую он спросил со своим бостонским акцентом:

– Из Гаава-ада тоже?

– Я? – переспросила она. – Да.

– Ого, – сказал Джо. Он повернулся к Фармеру: – Люди из знаменитых заведений пришли на меня посмотреть, а?

– Она у нас не промах, – ответил Фармер. И разговор продолжился: – Так скажи нам теперь, как тебе помочь? Потому что мы знаем, как система здесь работает. Ты прибыл сюда, мы тебе нравимся, ты нравишься нам, ты с нами по-хорошему, и мы с тобой по-хорошему. Полагаю, с тобой тут обращаются как в семье.

– Мне как-то одиноко в этой палате! – пожаловался Джо.

– Это правда. И мы рекомендуем перевести тебя отсюда, – напомнил Фармер. – А вот у меня есть для тебя трудный вопрос. Трудный, но тебе он понравится.

– Хотите спросить, что вы можете для меня сделать.

– Ага!

– Вы не поверите, о чем я хочу попросить. Вы удивитесь, – сказал Джо.

– Я все-все уже слышал, мой друг.

– Мне бы в дом для ВИЧ-инфицированных. Чтоб я мог пойти туда…

Фармер снова пристально посмотрел на него:

– Та-ак.

– Поспать, поесть, телевизор посмотреть, футбол, баскетбол там. Какое-то место, куда я мог бы пойти и выпить полдюжины пива.

– Я понимаю.

– Я бы никаких правил там не нарушал, ну разве что выпивал бы иногда немного больше пива, чем полагается. Знаете, ну я бы делал, что мне сказано, приходил бы домой вовремя и не творил глупостей.

– Конечно.

– И не сводил бы людей с ума побегами оттуда и так далее, ну вы знаете. Может быть, где-нибудь мне бы перепала бутылочка вина к обеду или еще что-то.

– Да, – сказал Фармер, – я тебя понял. – Он поджал губы. – И вот что я тебе скажу. Я кое-что поразведаю, а ты, наверное, пробудешь здесь еще пару дней. И ты знаешь, я не думаю, что твоя идея такая уж безумная. Разве лучше шляться по улицам и колоться?

– Замерзая до смерти, – добавил Джо.

– Замерзая до смерти, – подтвердил Фармер. – Или все же лучше сидеть в помещении с полдюжиной пива или вином к обеду? Я-то знаю, что я бы выбрал. К тому же, когда тебе есть где жить, ты можешь принимать лекарства, если, конечно, хочешь лечиться.

– Да-а уж, – неуверенно протянул Джо.

Через несколько дней на доске объявлений рядом с входной дверью отделения социальной работы в Бригеме появился загадочный листок, где было от руки написано:

ДЖО

СНАРУЖИ

холодно

их порошки

литр водки

ВНУТРИ

тепло

наши порошки

6 банок пива

Под написанным кто-то нацарапал: “И как я догадался, что это повесил Пол Фармер?”.

Друзья Фармера устроили Джо в приют для бездомных. Конечно, социальные работники напомнили Фармеру, что алкоголь в приюте запрещен по понятной причине. Фармер тем не менее ходатайствовал за Джо, сдерживая свое обещание, но, я полагаю, не надеясь победить.

На Рождество Фармер дежурил в Бригеме. В этот день он нашел время посетить своих пациентов вне больницы. Всем им он принес подарки, и Джо получил шесть банок пива, для конспирации обернутых праздничной бумагой.

Видно было, что Джо рад и визиту, и подарку. Когда Фармер выходил из приюта, он слышал, как Джо сказал кому-то:

– Этот парень – чертов святой.

Фармер потом гадал, хотел ли Джо, чтоб эти слова были услышаны.

Не в первый раз услышал Фармер, что его назвали святым. Я спросил его, как он на это реагирует, и он сказал, что чувствует себя вором из романа Готорна “Мраморный фавн”. Там вор крадет что-то в католической церкви, но, перед тем как убежать, окунает руки в святую воду.

– Для меня не важно, редко или часто люди говорят мне: “Ты святой”. Нравится мне это или нет, но это не так.

Я подумал, что он из приличия отнекивается. Но затем он добавил:

– Когда меня называют святым, я думаю, что должен работать еще больше. Потому что стать святым было бы здорово.

Я почувствовал смутную тревогу. Не то чтобы слова эти показались мне нескромными, но передо мной словно очутился вдруг кто-то незнакомый, не тот, с кем я болтал минуту назад, а другой человек, чьи амбиции я пока и представить себе не мог.

Фармер закончил работу в Бригеме и отправился в Гаити первого января 2000 года. Мы обменялись электронными письмами. Он послал мне экземпляр своей последней книги “Инфекции и неравенство” (Infections and Inequalities). Это был трактат, снабженный огромным количеством сносок, с разбором историй отдельных больных, призванных проиллюстрировать главные темы: связь между бедностью и болезнью, неправильное распределение медицинской помощи в мире и “нелогичные объяснения причин данных явлений”, предлагаемые учеными и бюрократами от здравоохранения. Временами казалось, что автор едва сдерживает гнев. Он описывал, как назначил антибиотики неимущей больной ТБ: “Когда она начала принимать препараты, результаты не заставили себя ждать – ну прямо как при поддающемся лечению инфекционном заболевании!” Пол Фармер, написавший эту книгу, не был похож на Пола Фармера, который работал в Бригеме. Этот Пол Фармер кричал с каждой страницы. Я поблагодарил его за книгу и добавил, что собираюсь прочитать и две предыдущие.

“Читаю ваши труды”, – написал я.

Он ответил по электронной почте: “Да нет, мои труды не в этом. Чтобы увидеть мои труды, прилетайте в Гаити”.

Глава 3

Фармер прислал за мной машину, полноприводный пикап, в аэропорт города Порт-о-Пренс, и меня повезли по двухполосной мощеной дороге куда-то на север. Но уже на другой стороне равнины Плэйн-дю-Кюль-де-Сак, у подножия гор, дорога превратилась в нечто вроде высохшего русла реки, и автомобиль начал застревать и буксовать, взбираясь на кручи. Загляни за край обрыва – и увидишь россыпи автомобильных остовов. В какой-то момент беседы прекратились, даже дружелюбные разговорчивые гаитяне на переднем сиденье притихли.

На картах Гаити эта дорога называется Национальным скоростным шоссе № 3 и выглядит главной магистралью, проходящей через страну. В действительности эта gwo wout la, единственная большая дорога, пересекающая Центральное плато, – узкий немощеный тракт, где-то усыпанный камнями, местами изъеденный эрозией до коренной породы, а на участках, где в дождливое время топкая грязь, запекшийся бороздами, словно созданными для того, чтобы издеваться над колесами, копытами и ногами. Тракт вился через пустынные горы и селения, состоящие из деревянных домишек, пересекал бродами несколько речушек. Грузовики самых разных размеров, до отказа заполненные людьми, переваливались из ямы в яму, поднимая тучи пыли, моторы стонали на низких передачах. Вдоль дороги тянулся бесконечный поток людей на истощенных осликах или пешком. Тут и там по обочинам стояли нищие, одной рукой потирая свои впалые животы, а другой держа перевернутые соломенные шляпы. Тут и там мальчишки, расчистив мотыжками небольшие участочки дороги, показывали, какие они молодцы, и протягивали руки, надеясь на награду. Нищета бросалась в глаза: вот повозка для вола, но вола нет, ее тянет человек. Деревьев было мало, особенно за Мирбале. После городка Пелигр электрические столбы кончились. Весь путь, всего лишь около шестидесяти километров, занял три часа, а по ощущениям – намного больше. Уже было темно, когда на вершине очередной каменистой кручи в деревне Канжи фары нашего пикапа осветили высокую бетонную стену, потом ворота в стене и вывеску рядом: “Занми Ласанте”, что по-креольски значит “Партнеры во имя здоровья”. На вывеске была также картинка: четыре руки тянутся с четырех сторон света, и пальцы их соприкасаются. Грузовик завернул в ворота, и дорога стала гладкой – какое облегчение! Так я прочувствовал, что такое труды Фармера, еще до того, как увидел их.

При дневном свете среди пропеченного, коричневого, почти лишенного деревьев ландшафта “Занми Ласанте” выглядит потрясающе. Если смотреть со стороны гор, этот большой комплекс блочных зданий, наполовину закрытый тропической зеленью, напоминает крепость. Внутри комплекса мир полон растительности. Высокие деревья шумят вокруг внутренних двориков, вдоль дорожек и стен – хитроумных конструкций из камня и бетона, поднимающихся по лесистому склону. Под сенью деревьев и амбулаторная клиника, и женское отделение, и общий стационар, а также большая англиканская церковь, школа, кухня, ежедневно готовящая на две тысячи человек, и новенький корпус для больных туберкулезом у самой вершины. В медицинском комплексе есть две лаборатории. Имеется водопровод, и слышно жужжание генератора, вырабатывающего электричество. В помещениях – плиточные полы, чистые белые стены и потолки, картины гаитянских художников, приятные глазу, красочные, изображающие тот самый тропический рай, что описан в дневниках Христофора Колумба.

На следующее утро я впервые сопровождал Фармера при обходе (потом это стало традицией). Общий порядок всегда один и тот же. Его день начинается на рассвете, в нижнем дворике рядом с амбулаторией. Ночью, в лунном свете, можно видеть очертания доброй сотни людей, спящих на земле. Утром их вдвое больше: люди всех возрастов, женщины в платьях и тюрбанах, старики в соломенных шляпах, многие в стоптанной до дыр обуви – все ждут появления врача или медсестры.

Как только Фармер в своем гаитянском наряде – черных джинсах и майке – входит в ворота, часть толпы бросается ему навстречу. Старик, которому нужны деньги на еду; женщина с письмом, которое необходимо переправить в США. Молодой человек, который показывался другому врачу, но хочет, чтобы его посмотрел Фармер, кричит ему:

– Мне столько всего надо обсудить с вами, Докте Поль!

В толпе Фармер ищет в первую очередь тех, кто нуждается в неотложной помощи. Медсестра уже нашла такую – симпатичную молодую женщину с завернутой в полотенце рукой. Медсестра зовет Фармера. Он подходит, отлепляет полотенце и смотрит на руку.

– Это гангрена, – говорит он мне. – Понюхайте.

Он дает медсестре указания, как промывать рану, и мрачно смотрит, как та уводит женщину.

– Она поранила руку две недели назад. Интересно, понимает ли она, что ей грозит. Как будто им не хватает других проблем. Даже мелкие травмы тут никто не лечит.

Обход двора обычно занимает час. Фармер уже почти закончил, когда к нему подходит невысокий пожилой мужчина, снимает соломенную шляпу и говорит по-креольски:

– Я ищу человека по имени Докте Поль.

Фармер улыбается:

– А вы знаете Докте Поля, отец?

– Нет, – говорит старик, – но мне надо найти его.

Одна из сотрудниц берет старика за руку:

– Пойдемте поищем Докте Поля.

И пока она уводит его к другому врачу, Фармер наконец покидает двор. Худощавая фигура шагает по тенистой тропе по направлению к кухне и маленькой комнате над ней, где каждое утро, до работы с больными, Фармер отправляет и получает электронную почту через спутниковый телефон.

Должен сказать, что в тот момент, когда я увидел “Занми Ласанте” в этой маленькой деревне Канжи, которая казалась мне краем света, я почувствовал прикосновение чуда. Ведь Канжи расположена в беднейшем регионе беднейшей страны Западного полушария. Я знал, что в Гаити доход на душу населения около одного доллара США в день, а на Центральном плато и того меньше. Страна потеряла большую часть своих лесов и значительную часть почвы. Медицинская статистика – самая плохая в западном мире. И вот здесь, в самом нищем, больном и голодном районе Гаити, стояла эта чудесная окруженная стеной крепость – “Занми Ласанте”. Я бы вполне поверил, если бы мне сказали, что ее доставил сюда космический корабль.

В первую же неделю в Канжи я встретил крестьянина, привезшего больного ребенка на осле за двадцать километров по обочине Шоссе № 3. Я спросил его, рад ли он, что добрался до Канжи и медицинского комплекса. Незачем было и спрашивать. Он удивился моему вопросу и просто сказал: “Wi!” В районе имелись и другие клиники и больницы, но ни одна не была хорошо оснащена, а в некоторых были просто антисанитарные условия. И везде больные должны были платить за лекарства и даже за резиновые перчатки для осмотра. Среди жителей Центрального плато мало кто мог платить за что-либо вообще. В “Занми Ласанте” с пациентов брали небольшую плату, примерно восемьдесят американских центов. На этом настаивали гаитянские коллеги Фармера. Фармер не спорил, хотя и был медицинским директором. Вместо этого – как я понял позднее, таков был его стиль – он просто перевернул правило. Восемьдесят центов причиталось с каждого пациента, кроме женщин и детей, кроме крайне бедных и тяжелобольных. Так что все должны были платить, кроме, в общем-то, всех. И принимали всех без исключения, это было правило Фармера.

Наверное, не меньше миллиона крестьян обращались в “Занми Ласанте”. На данный момент в ее сфере обслуживания жили около ста тысяч. В комплексе работали семьдесят человек медперсонала. Некоторые больные проходили огромные расстояния. Правда, как измерить расстояние в стране с разрушенными дорогами и деревнями, где проложены только пешеходные тропы? Люди шли из Порт-о-Пренса и с южного полуострова Гаити, из городков вдоль границы с Доминиканской Республикой, где говорят по-испански. Большинство же добирались с Центрального плато на стареньких перегруженных грузовиках, курсировавших по Шоссе № 3. Многие приходили пешком или приезжали на ослах. Время от времени можно было увидеть, как кровать с больным на матрасе приплывала к воротам, поддерживаемая четырьмя носильщиками по углам.

И в “Занми Ласанте” иногда случалась путаница с рецептами, иногда не было лекарства в аптеке, иногда лаборанты теряли образцы. Семь врачей работали в комплексе, среди них были и не очень компетентные. Весь персонал составляли гаитяне, а медицинское образование в Гаити в лучшем случае посредственное. Но “Занми Ласанте” построила школы и дома, санитарные станции, наладила водоснабжение на территории своего округа. Детям делали прививки, улучшили питание. Смертность детей в возрасте до года снизилась. Были запущены разные программы: по обучению женщин грамоте и по профилактике СПИДа. В округе передача ВИЧ-вируса от матери к ребенку была снижена до 4 %, что вдвое ниже, чем в США. Несколько лет назад в Гаити случилась вспышка брюшного тифа, устойчивого к обычным лекарствам. “Занми Ласанте” заказала дорогие и эффективные антибиотики, провела обеззараживание воды, и вспышка была остановлена по всему Центральному плато. По-прежнему в целом в Гаити от туберкулеза умирает больше людей, чем от других болезней, но на территории обслуживания “Занми Ласанте” с 1988 года от него не умер никто.

Деньги для “Занми Ласанте” поступали через маленькую благотворительную организацию под названием “Партнеры во имя здоровья” (Partners In Health), основанную Фармером и управляемую из Бостона. Счета по американским меркам были невелики. Фармер и его команда общественных медработников лечили больных туберкулезом по месту жительства, в их домишках. Лечение одного больного без осложнений стоило от 150 до 200 долларов.

В США такое лечение проводится в стационаре и стоит от 15 до 20 тысяч долларов.

Больница, в которой я лечусь в Массачусетсе, обслуживает 175 тысяч больных в год, ее годовой бюджет составляет 60 миллионов долларов. В 1999 году “Занми Ласанте” потратила 1,5 миллиона на лечение примерно такого же количества больных в медицинском центре и на дому. Половина этой суммы была получена в виде пожертвованных лекарств. Собственно деньги иногда поступали из грантов, но больше из частных пожертвований. Самые большие вложения были сделаны Томом Уайтом, бизнесменом из Бостона, который жертвовал миллионы и миллионы в течение нескольких лет. Фармер тоже давал деньги, но не мог точно сказать сколько.

Постепенно я узнавал детали и факты жизненного пути Фармера, и они не казались мне очень уж необычными, пока я не составил общую картину. В 1993 году фонд Макартуров дал ему один из так называемых грантов для гениев, в данном случае в размере 220 тысяч долларов. Фармер отдал всю сумму “Партнерам во имя здоровья” для создания научного подразделения под названием Институт здоровья и социальной справедливости. В Гарварде и Бригеме он зарабатывал около 125 тысяч в год, но не видел ни зарплатных чеков, ни довольно скудных гонораров и авторских отчислений за лекции и книги. Бухгалтер в головном офисе ПВИЗ обналичивала его чеки, чтобы оплачивать его счета плюс ипотеку за дом его матери. Все, что оставалось, шло в фонд. Однажды в 1999 году Фармер попытался что-то оплатить своей картой, но оказалось, что кредитный лимит уже исчерпан. Он позвонил бухгалтеру, и она сказала ему: “Радость моя, ты уникальный трудоголик-банкрот”.

Раньше, будучи холостяком, во время работы в Бостоне Фармер жил в подвале здания “Партнеров во имя здоровья”. Четыре года назад он женился на гаитянке Диди Бертран. Сначала он не видел нужды менять место проживания, но, когда в 1998 году у них родилась дочь, жена настояла на переезде. Их новым жильем стала квартира при Гарварде, в которой они, правда, появлялись нечасто. В момент описываемых мною событий Диди вместе с двухлетней дочкой находилась в Париже, где завершала собственное образование – она училась на антрополога. Друзья говорили Фармеру, что он должен проводить больше времени с семьей. “Но у меня же нет пациентов в Париже”, – отвечал он. Хотя по семье явно скучал. Когда я был у него в Гаити, он звонил своим из комнаты со спутниковым телефоном по меньшей мере раз в день. Теоретически он проводил четыре месяца в Бостоне и остальное время в Канжи, но фактически эти промежутки были разрезаны на куски постоянными разъездами по местам, где, в отличие от Парижа, пациенты у него имелись. Несколько лет назад авиакомпания American Airlines пригласила его в клуб “миллионеров” по счету налетанных миль. С тех пор он налетал уже два миллиона.

Единственное жилище, которое Фармер мог хотя бы с натяжкой назвать своим домом, – маленький домик в Канжи, прилепившийся к отвесной скале через дорогу от медицинского комплекса. Это был несколько измененный гаитянский ti kay, улучшенная копия крестьянской хижины с металлической крышей и цементным полом. Отличие заключалось в наличии ванной комнаты, хоть и без горячей воды. Заглядывая к Фармеру, я часто отмечал, что кровать выглядит так, будто к ней и не подходили. Он сказал мне, что ночью спит по четыре часа, но позже сознался: – Я не могу спать. Всегда кому-то нужна помощь. Я не могу к этому спокойно относиться.

Недосыпание, никаких инвестиций, семья далеко, даже горячей воды нет. Как-то вечером, через несколько дней после моего прибытия в Канжи, я спросил его, какое же вознаграждение он получает за свою работу в столь трудных условиях. Он ответил:

– Если вы чем-то жертвуете сознательно, а не следуя на автомате каким-то правилам, логично предположить, что вы таким образом пытаетесь смягчить некий психологический дискомфорт. Вот, например, вы решили стать врачом для людей, лишенных всякой медицинской помощи. Это можно рассматривать как самопожертвование, но можно и как способ расправиться с двойными стандартами. – Немного изменившимся голосом, не сердито, но все же довольно резко, он продолжал: – Для меня двойной стандарт – продавать свои услуги в мире, где не все могут за них платить. Ты чувствуешь его потому, что невозможно его не чувствовать. Запятая.

Вот так я впервые услышал, как Фармер употребляет слово “запятая” в конце предложения. После запятой подразумевалось еще одно слово – “сволочь”. Я понимал, что это не относилось ко мне, мне бы он так никогда не сказал, он почти всегда был очень вежлив. Эта запятая относилась к другим, к тем, кто был вполне доволен распределением благ и медицинских услуг в мире. Отсюда вытекало, конечно, что ты, его собеседник, не такой. Ведь правда?

По утрам я следовал за Фармером: сначала двор, потом электронная почта, потом его кабинет на первом этаже самого нового здания – Туберкулезного центра имени Томаса Д. Уайта. На стене висели дипломы Фармера, а также фотография его давнего друга – первого демократически избранного президента Гаити Жана-Бертрана Аристида. Президент позировал с мальчиком, которого Фармер вылечил от туберкулеза. Обстановку кабинета составляли стол для осмотра больных, негатоскоп, письменный стол и офисное кресло, которое сотрудники медцентра подарили Фармеру на Рождество. На кресле все еще болталось немного мишуры.

Фармер садится за свой стол и смотрит на меня:

– Какая перед нами задача?

Я пожимаю плечами.

Он говорит:

– Быть на месте. За дверью вечно маячат люди. Синдром маячка.

Человек тридцать – иногда я насчитывал и сорок – ждут в коридоре. Кто сидит на скамьях, кто бродит туда-сюда. Входит медсестра в белом халате и возмущенно говорит Фармеру:

– Сколько им ни твержу, чтоб сидели, не слушаются!

Фармер улыбается ей и на гаитянский манер хлопает ладонью по тыльной стороне другой руки.

– Это наш крест, – отвечает он.

Сестра с недовольным видом выходит. Фармер оборачивается ко мне:

– Нельзя слишком уж сочувствовать персоналу, иначе рискуешь забыть о сочувствии к пациентам.

А они и правда, прямо по Евангелию, нищие и увечные, хромые и слепые. Вот старик, который лечится от легочного туберкулеза и напоминает мне Рэя Чарльза. (Он слепой, но носит очки. Он сказал, что ему нужны очки, и Фармер нашел ему пару.) Вот человек помоложе, которого Фармер называет Лазарем. Несколько месяцев назад родственники принесли его на кровати. СПИД и туберкулез истощили его до веса в 35 килограммов, а сейчас он весит 70, от ТБ его вылечили, а развитие СПИДа приостановили, спасибо лекарствам. Вот здоровая с виду молодая женщина, отец которой всего месяц назад собирал деньги на ее похороны.

А вот, с другой стороны, хорошенькая девушка стонет от боли из-за приступа серповидно-клеточной анемии, случившегося во время курса лечения от устойчивого к лекарствам туберкулеза.

– Тише, деточка. Тише, миленькая, – приговаривает Фармер. Он заказывает морфий.

Пожилой мужчина с гастритом. В Гаити, по словам Фармера, пожилыми бывают и в тридцать лет, так как 25 процентов гаитян умирают до сорока.

– Это потому, что здесь голод, – говорит Фармер, осматривая пациента. – Мускулатура в порядке, но, возможно, на склоне лет ему уже трудно драться за еду или же он кому-то ее отдает.

Он заказывает для мужчины питательные смеси.

Шестнадцатилетний мальчик не может ходить – настолько он слаб. Он весит всего 25 килограммов. Фармер находит у него язву.

– Его организм привык к голоду. А мы его подкормим. – Фармер достает банку питательной смеси Ensure. – Хорошая вещь. Будем давать ему по три банки в день и накормим его на двести долларов этим Ensure. Как же я буду счастлив проигнорировать принцип экономической эффективности.

Вот крошечная пожилая женщина, спина ее согнута под прямым углом. Задолго до того как Фармер увидел ее, туберкулез разрушил ее позвоночник. Это болезнь Потта, которая легко лечится, а без лечения “выжигает” ткани. Сейчас для женщины ничего уже нельзя сделать. Она пришла попросить денег, еды и внимания. Фармер встает, когда она входит, приветствует ее, называя mami mwen – “матушка”. Он наклоняется к ней, почти опускаясь на колени, она целует его сначала в одну щеку, потом в другую и говорит:

– Сын всегда заботится о своей матери.

Фармер подвигает ей стул, но она не садится, а держится за него, положив подбородок на сиденье, и смотрит, как доктор принимает других больных.

Так же как и в Бригеме, он стремится к физическому контакту с больными. Сажает их на стул совсем рядом со своим – мне кажется, для того, чтобы беспрепятственно касаться их своими тонкими, бледными, длинными пальцами. Он называет старых женщин “матушка”, а старых мужчин – “отец”. Многие несут ему дары, например молоко в зеленой бутылке, заткнутой кукурузным початком.

– Oh, cheri! Mesi anpil, anpil! Спасибо, спасибо! – говорит Фармер. Он улыбается, глядя на бутылку на столе, и комментирует по-английски: – Некипяченое коровье молоко в грязной бутылке. Мечтаю попробовать! – Он поворачивается ко мне: – Это все так ужасно, что можно и посмеяться, хуже не будет.

Я вижу, как женщина на сносях, оттолкнув медсестру, вламывается в кабинет. У нее ВИЧ-инфекция, и она пришла пройти профилактику изониазидом, поскольку к тому же еще имеет контакт с туберкулезником. Ей нужны деньги на еду, муж у нее умер. Она повышает голос до крика, почти радостного:

– Вы тут все мои мужья!

Следующим входит молодой человек:

– Докте Поль? Я приходил сюда, когда был очень болен. Сейчас мне намного лучше. Поэтому я хотел бы сфотографироваться.

На стену рядом со своим письменным столом Фармер прилепил скотчем три листа желтой разлинованной бумаги. На каждое строчке написана задача, которую надо выполнить, и нарисован квадратик, по-креольски bwat. Я заметил, что когда он делает что-то не занесенное в список, то приписывает задачу, рисует bwat рядом и ставит галочку. Это доставляет ему необыкновенное удовольствие. Должен признаться, что и я это удовольствие разделяю, хотя и незаслуженно, когда он говорит: “Сделано немало”.

Настенный лист содержит около шестидесяти дел: организовать слайды для предстоящих докладов, достать Лазарю Библию и кусачки для ногтей, передать больному купленные для него в аэропорту Майами наручные часы, получить препараты мокроты от нескольких больных лекарственно-устойчивым ТБ и послать их в Бостон на анализ. Этот список демонстрирует то, что в Бостоне назвали бы интересной врачебной практикой. Она, определенно, очень разнообразная. Один из пунктов в списке: “консультация по колдовству”.

В одной из своих книг Фармер написал, что в сельской местности Гаити различают веру в колдовство и вуду. Вуду – это местная религия, включающая теорию и практику, но не каждый крестьянин исповедует вуду. А вот в колдовство, maji, верят почти все: и католики, и протестанты, и вудуисты. Жители Канжи убеждены, что колдовские чары, насланные врагами, – это истинная причина всяких болезней. Многие считают, что Фармер, подобно жрецам вуду, умеет бороться с колдовством.

Местный крестьянин сказал мне про Фармера: “Каждого из нас Бог наделяет даром, его дар – лечить”. Однажды на каком-то общем мероприятии бывший пациент Фармера поднялся и объявил: “Я верю, что он божество”. В Канжи также поговаривали, обычно шепотом, что “Докте Поль работает обеими руками”, подразумевая, что он использует и науку, и магию, чтобы снимать колдовские чары. Подобные восхваления и смущали, и забавляли Фармера. Он объяснял, что хотя это все довольно забавно, за этим кроется нелегкая история: – Гаитяне верят в колдовство потому, что их культура развивалась в отсутствие настоящей медицины. Конечно, они верят в колдовство, в то, что болезни насылаются на них кем-то. Иначе почему вдруг человек впадает в кому? Или, например, кто-то очень болен, и люди знают, что с такими симптомами больные умирают. А тут приходит врач, дает лекарство, и больной быстро выздоравливает. Люди задумываются, начинаются разговоры.

По мнению Фармера, гаитяне с готовностью принимают действенные лекарства. Среди его больных есть десятки жрецов вуду, некоторые из них даже выполняют функции общественных медработников, приводя к Фармеру больных из своей паствы.

По сути, колдовство – это гаитянское объяснение страданий, но обвинения в колдовстве тоже могут вызвать страдания. Вот старая женщина входит в кабинет Фармера. Это с ней будет консультация по колдовству. Недавно Фармер увидел во дворе ее сына в подавленном состоянии и спросил его, что не так. “Моя мать ненавидит меня”, – сказал он. И в самом деле, его мать считает, что он наслал болезнь, которая убила другого ее сына. Когда она усаживается рядом с Фармером, он не говорит, что колдовства не существует, но объясняет, что в данном случае колдовство ни при чем. Женщина упрямо поднимает подбородок и отворачивается, но постепенно смягчается. Однако еще месяцы и месяцы пройдут до окончательного примирения с оставшимся в живых сыном. Когда она уходит, Фармер говорит, что ему “на 86 процентов смешно”. А на 14 процентов, как я понимаю, очень грустно.

Эта женщина уверяла, что ее сын “продал” своего брата, используя креольское выражение, которое когда-то применялось к рабам. (Возможно, гаитянские суеверия отчасти родились из страхов рабовладельцев, мучимых совестью.

Как пишет антрополог Альфред Метро, очень многие гаитянские верования и колдовские обряды родом из Нормандии, Берри, Пикардии и древнего Лимузена.) Более того, обвинения в колдовстве могут происходить и от зависти, которая нередка среди бедных. У “виноватого” сына домик лучше, чем у матери. На самом деле она хотела сказать доктору, что сын не заботится о ней, поэтому он мог и наслать колдовство, чтобы убить брата. Такие предположения и обвинения возникают из-за экономического неравенства, и они довольно распространены, по словам Фармера. Они ссорят друзей и разрушают семьи.

– Когда это дошло до меня, я подумал: эх, граждане! Мало того, что вы, гаитяне, подвержены всем несчастьям, вы еще и обижаете друг друга нелепыми подозрениями.

Проведя несколько дней в Канжи с Фармером, я уже привык к его рассуждениям на эту тему. Фармер называл их “повествования о Гаити”. Но не могу сказать, что он этим злоупотреблял. Он мог и подолгу дружелюбно молчать, в целом даже предпочитал тишину. Во всяком случае, проповеди случались не чаще, чем обычные разговоры. Но я пытался проникнуть в его мир и поэтому иногда сам подталкивал его к “повествованиям о Гаити”, иногда даже откровенно провоцировал. Зато уж стоило ему завестись, как все вокруг нас становилось примером для нравоучительных выводов о страданиях гаитянской бедноты, каковые порой, в свою очередь, служили наглядным пособием для лекции о страданиях бедняков всего мира. Иногда он делал паузу, ожидая реакции собеседника, и спрашивал: “Вы меня понимаете?”

Проблема в том, что откликнуться на проповедь всей душой у меня обычно не получалось. Мне было очень жаль, что так много гаитянских детей умирает от кори (не в районе обслуживания “Занми Ласанте”), но я понимал: мое сочувствие никогда не будет достаточно глубоким, чтобы удовлетворить Фармера. И в итоге я потом какое-то время еще на него же и досадовал – так нас порой раздражают люди, которым мы оказали медвежью услугу.

Пробегали, сливаясь, дни и ночи. Фармер любил говорить своим гарвардским студентам, что хороший врач ни в коем случае не должен показывать больному, что у него тоже трудности или что он торопится: “За соблюдение таких вот простых правил вы будете вознаграждены с лихвой”. Конечно, это означало, что многие его пациенты проводили целые дни в ожидании приема, а также что он почти всегда кончал работу затемно.

Через жалюзи на окнах высоко на стене позади его письменного стола я вижу звезды, мерцающие в теплой ночи. Молодой человек с грустным лицом садится на стул рядом с Фармером и разглядывает свои ноги, обутые в потрепанные кроссовки с треснувшими подошвами. Его зовут Ти Офа. Он болен СПИДом. В Бригеме Фармер руководит обслуживанием больных СПИДом и здесь лечит Ти Офа так же, как делал бы это в Бостоне, борясь с сопутствующими инфекциями, чтобы они не превратились в хронические. В “Занми Ласанте” нет технической возможности определить вирусную нагрузку и уровень лимфоцитов CD4. Но по своему богатому опыту Фармер знает, что болезнь у Ти Офа приближается к финалу, когда вирус размножается неудержимо.

Ти Офа говорит:

– Мне стыдно.

– Любой может подхватить эту болезнь. Я уже тебе говорил, – отвечает Фармер.

Он открывает ящик стола и достает большую пластиковую бутылку. В ней лекарство – индинавир, один из новых ингибиторов протеазы, используемых для лечения СПИДа.

В настоящее время никто не лечит неимущих гаитян новыми антиретровирусными препаратами. На самом деле в отсталых странах больных СПИДом бедняков практически не лечат вовсе. Даже друзья Фармера среди местных чиновников от здравоохранения говорили ему, что лечить СПИД такими методами в Канжи – безумие, и, конечно, многие специалисты международного здравоохранения с этим согласились бы. Если оставить в стороне прочие аргументы, новые лекарства от СПИДа обойдутся “Занми Ласанте” примерно в пять тысяч долларов в год на одного больного. Тем не менее Фармер начал лечить некоторых больных по схеме тройной терапии. Несколько месяцев назад он выступил в Массачусетсе с докладом под названием “Кембридж борется со СПИДом” и сказал там: “Кембридж борется со СПИДом, но не очень энергично”.

Он тогда беспокоился, не зашел ли слишком далеко, но в результате, по его же предложению, медицинские работники, слушавшие доклад, а также люди, больные СПИДом, собрали довольно много неиспользованных лекарств, так что Фармер смог взять на лечение еще несколько пациентов в Канжи. И намерен лечить еще больше. При поддержке коллег в Массачусетсе он разрабатывает заявки на гранты, чтобы обеспечить постоянный запас лекарств в нужном объеме. Они найдут деньги, сказал он мне. “Разумеется, мы найдем деньги”.

Он вынимает и показывает Ти Офа драгоценную бутылку с лекарством. Встряхивает ее, так что таблетки внутри побрякивают. Он говорит Ти Офа, что начинает курс лечения этим лекарством и еще двумя другими прямо сейчас. Хотя ВИЧ-вирус не будет уничтожен, объясняет Фармер, но симптомы болезни исчезнут, и если все пойдет хорошо, Ти Офа проживет много лет, как будто никогда и не был инфицирован. Только он должен пообещать ни в коем случае не пропускать ни одного приема лекарства.

Ти Офа говорит, что не пропустит. Он все еще разглядывает свои кроссовки. Фармер подвигается к нему ближе:

– Ты надежду-то не теряй.

Ти Офа поднимает глаза на него:

– Да вот с вами поговорил, и уже легче. Чувствую, сегодня точно смогу заснуть. – Ему хочется с кем-то поделиться, и, похоже, он знает, что здесь его охотно выслушают. – Положение у меня тяжелое. Я все время стукаюсь головой, потому что у нас очень тесно. У нас только одна кровать, я пускаю детей спать на ней и поэтому сам сплю под кроватью. И я об этом забываю, сажусь и ударяюсь головой. Докте Поль, я не забыл, что вы для меня сделали. Когда я заболел и никто не хотел даже дотронуться до меня, вы приходили, сидели на моей кровати, положив руку мне на голову. Вы приходили к больным вечером так поздно, что жителям деревни приходилось привязывать собак. – И Ти Офа объявляет: – Я хочу принести вам курицу или поросенка.

Обычно кожа у Фармера бледная, с едва заметной россыпью веснушек. Но тут он мгновенно багровеет от шеи до лба:

– Прекрати это! Ты уже наприносил мне кучу всего.

Ти Офа улыбается:

– Этой ночью я буду спать прекрасно.

– Хорошо, дружище, – говорит Фармер.

Наступает время обхода: сначала с фонариком вниз по тропе к зданию больницы, в тускло освещенный стационар для взрослых, затем, с замиранием сердца, наверх, в Детский павильон. Кажется, там всегда найдется ребенок со вздутым животом, ручки-ножки как спички, волосы рыжеватые – все признаки квашиоркора, тяжелой дистрофии. Всего неделю назад, едва вернувшись в Канжи, Фармер не смог спасти ребенка, умиравшего от менингита, его страшной формы Purpura fulminans, когда происходит кровотечение из мелких сосудов в кожу и тело покрывается фиолетовой сыпью. Еще через несколько дней другой ребенок умер от столбняка, хотя и не в районе обслуживания “Занми Ласанте”.

Фармер задерживается около маленькой девочки в зыбке. Тоненькие ручки и тельце, вспухшее от плеврального выпота, – у нее внелегочный туберкулез. Она лежит на боку. Фармер гладит ее плечико, ласково приговаривая, почти что припевая по-английски:

– Мишеле трудно выздороветь, а мы ей хотим помочь, правда ведь? Мы ей обязательно поможем.

И опять он идет наверх горы, в туберкулезную лечебницу. Он оставляет ее напоследок, потому что, по его словам, там сейчас все выздоравливают. Больные собрались в одной палате, сидят на кроватях и смотрят футбол по телевизору, не обращая внимания на помехи на экране.

– Видали таких буржуев! Телевизор они смотрят! – радуется Фармер.

Больные смеются. Молодой человек парирует:

– Нет, Докте Поль, не буржуи. Если б мы были буржуями, у нас была бы антенна.

– Это поднимает мне настроение, – признается Фармер, когда мы выходим. – Не все так уж плохо. На семидесяти одном фронте мы проигрываем, но на одном или двух – побеждаем.

Мы идем вниз, выходим из ворот, переходим Шоссе № 3 и подходим к его дому.

Ночь на Центральном плато, в основном неэлектрифицированном, беспредельна. Орут петухи (они здесь все время орут), под теплым ветром листья шелестят на деревьях вокруг маленького патио, освещаемого от батареи. Чувствуешь себя, как на море в каюте яхты. Уютный уголок, здесь Фармер сейчас будет работать над своими докладами и заявками на гранты. Помогает ему специально для этого присланный из Бостона молодой пвизовец, выражаясь языком Фармера, то есть член организации “Партнеры во имя здоровья”.

Фармер держит на коленях огромную стопку медицинских исследований. Через какое-то время он откладывает их в сторону:

– Неохота мне, ребята.

И ведет меня осматривать его владения. Понятное дело, уважающий себя гость не посмеет отказаться.

– Вот это называется маниакальное садоводство, – говорит он и сообщает мне названия деревьев, цветов и кустарников, посаженных им здесь за все эти годы.

Я насчитываю около сорока разных видов. Под конец в слабом свете, падающем из патио, он рассматривает молодой папоротник, только что пробившийся из земли.

– Сильный, счастливый и здоровый. Такими должны становиться наши пациенты.

Слово “пациенты” звучит как гонг. Фармер возвращается корпеть над грудой клинических исследований. Через несколько минут Ти Жан, мастер на все руки, руководящий всякими ремонтными работами в “Занми Ласанте”, появляется из темноты и забирает Фармера обратно, на другую сторону Шоссе № 3.

В больнице на кровати у двери лежит и стонет девочка тринадцати лет, которую только что привезла ослиная “скорая помощь”. Два молодых местных врача, один пока еще интерн, стоят у постели, глаза опущены, губы поджаты. Фармер по-гаитянски хлопает кулаком о ладонь, приговаривая:

– Doktè-m-yo, doktè-m-yo, sa k’ap pase-n? (“Доктора, доктора, что с вами творится?)

Голос его звучит не сердито, скорее умоляюще, когда он внушает им: нельзя давать антибиотики больному менингитом, пока не сделаете пункцию спинного мозга и не узнаете, какого происхождения этот менингит и какое нужно лекарство.

Затем он делает пункцию сам, а молодые врачи держат девочку и наблюдают за его работой.

– Я очень хорошо делаю пункцию, – говорит он мне. По-видимому, так оно и есть, к тому же он левша, а левши, как мне кажется, за работой всегда выглядят более ловкими. Вены набухают на тонкой шее Фармера, когда он вводит иглу.

Девочка кричит:

– Li fe-m mal, mwen grangou!

Фармер поднимает глаза и на секунду снова “повествует о Гаити”:

– Она кричит: “Больно, есть хочу!” Немыслимо, правда? Только в Гаити ребенок может кричать, что он голоден, во время пункции спинного мозга.

Глава 4

Вскоре после того как я приехал навестить его в Канжи, Фармер сообщил, что будет здесь моим Вергилием. Похоже, когда речь заходила о Гаити, для Фармера каждый из нас становился студентом, которого надо учить и переучивать. Ни про какую другую страну не говорили столько глупостей, сказал он. С этим трудно спорить, учитывая, что, например, название гаитянской коренной религии – вуду – давно стало синонимом безумных идей и полного умопомрачения.

Фармер любил рассказывать историю о том, как он сам провел в Гаити исследование о связи медицины и веры в колдовство. В 1988 году одна женщина из района обслуживания “Занми Ласанте” умерла от туберкулеза, пока Фармер был в Бостоне с тяжелым переломом ноги. Когда он вернулся в Канжи, сотрудники медцентра сказали, что эта больная не умерла бы, если бы Фармер был на месте. Тем самым они хотели похвалить Фармера. А он себя упрекал. Он хотел, чтобы медицинская система работала и в его отсутствие. Каждому члену семьи умершей он нашел работу в “Занми Ласанте” и провел несколько собраний с персоналом, чтобы понять, какие ошибки были допущены в лечении.

Обсуждение было оживленным. Работающие в клинике непрофессиональные медработники “Занми Ласанте”, живущие среди крестьян и сами недавние крестьяне, подчеркивали, что чем беднее больные, тем хуже идет лечение, например из-за плохого питания. Один медработник сказал, используя гаитянское выражение, что давать голодающему больному лекарство от ТБ – это то же самое, что “мыть руки и вытирать их о землю”. Однако профессиональные медики – врачи, медсестры и лаборанты – давали другое объяснение. Они видели причину в психологии больных, как обычно и пишут в научных журналах. Как только больные чувствовали себя немного лучше, задолго до настоящего выздоровления, они переставали принимать лекарства. ТБ вызывается не микробами, а колдовством, наведенным врагами, считали они.

Фармер чувствовал, что не может объединить эти две идеи. Теория медработников сводилась к описанию социо-экономического устройства, которое он называл “насилием структуры”. Но как растущий антрополог он понимал, насколько важны народные верования, о которых говорили медики-профессионалы. Тогда он решил изучить проблему. В то время он еще был студентом в Гарварде. И вот он спланировал исследование как учебный курс, который сам же и проходил. ...