Александр Мелентьевич Волков Путешественники в третье тысячелетие

Часть первая. Пятиклассники

Глава первая. Герой повести начинает дневник

Я, ученик пятого класса Больше-Соленовской школы Григорий Челноков, 1939 года рождения, сын казака Ильи Петровича Челнокова, погибшего в Великую Отечественную войну, начал этот дневник в пятницу, 12 января 1951 года, в 6 часов 11 минут вечера.

Я решил сразу подписать свой дневник, чтобы не получилось как с автором древней повести «Слово о полку Игореве». Так ведь до сих пор и неизвестно, кто написал о походе князя Игоря на половцев. Об этом мне рассказал старший брат Арся.

Сегодня на уроке учитель Иван Фомич сказал, что в жизни нашей страны случилось важное событие: правительство постановило ускорить строительство Волго-Донского судоходного канала.

Иван Фомич сказал, что канал хотели пустить в 1953 году, а теперь решено кончить работы на год раньше, чтобы весной 1952 года по каналу пошли пароходы. Мы все закричали от радости, а я кричал громче всех.

Иван Фомич велел нам успокоиться и вести себя прилично, потому что мы — путешественники в третье тысячелетие. Мы ничего не поняли, а Иван Фомич сказал:

— Через пятьдесят лет наступит 2001 год и начнется третье тысячелетие нашей эры. Вам теперь по двенадцать-тринадцать лет, вы доживете до той поры и будете делиться своими воспоминаниями о нашем времени с внуками.

Тут мы все захохотали: какие у пионеров и пионерок внуки? А потом я сообразил, что через пятьдесят лет я буду старенький, как наш сосед, дедушка Филимон, — значит, у меня будут внуки, и мне стало грустно. Я посмотрел на ребят и девчонок, они тоже запечалились.

А Иван Фомич рассмеялся и сказал:

— Что же вы носы повесили? Это когда еще будет — полвека пройдет до тех пор!

Мы опять развеселились. Потом Иван Фомич стал заниматься с нами по истории.

А я решил записывать все, что увижу, услышу и узнаю интересного, — пусть читают внуки! Ошибки исправлять попрошу Арсю — он десятиклассник.

13 января. Я показал Арсе то, что написал вчера. Ему, в общем, понравилось, только он сказал, что не надо обозначать час и минуту, когда садишься писать дневник. Так обозначают мореходы и путешественники, когда увидят что-нибудь замечательное, — например, неизвестный остров или извержение вулкана.

Арся сказал, что у меня слишком часто встречается слово «сказал» и что надо разнообразить язык. Я спросил, как это делать. И Арся сказал… Вот — опять «сказал», так само и лезет! Ну, в общем, Арся говорил, что надо вставлять разные синонимы, то есть сходные по значению слова, — например, «выразился», «молвил», «высказался», ну и другие, — мне самому надо подыскивать.

И лучше их ставить с разными добавлениями — например, «проговорил в раздумье», «гневно прогремел», «внезапно разразился речью», «тяжко вздохнул», — это «создает настроение», как сказал Арся.

И еще Арся посоветовал мне прочитать «Повести Белкина» и стараться писать, как их автор. Тогда я спросил, пишет ли сам Арся, как Белкин. Брат обозвал меня дураком и ушел. Почему?

20 января. Я взял в школьной библиотеке и прочитал «Повести Белкина» и понял, почему Арся обозвал меня дураком. Оказывается, их написал Пушкин.

Повести мне очень понравились, особенно рассказ про гробовщика, к которому пришли в гости мертвецы. Ух, я бы умер от страха! А про станционного смотрителя мне не понравилось: я люблю книжки со счастливым концом.

Только мне, как Пушкину, не написать, да и Арся не напишет. Ладно, буду писать как умею.

19 февраля. Целый месяц я ничего не записывал в дневник, все ждал какого-нибудь большого события, но за целый месяц не случилось ничего особенного. Через нашу станицу проходят колонны автомашин, везут материалы для строительства, за Доном лесорубы сводят лес, какие-то люди ходят по берегам, составляют планы местности. А где же большие события?

Я пожаловался Арсе, а он опять рассердился и сказал, что я совершенно ничего не понимаю, хоть и взялся писать дневник. Ведь великие события начинаются с маленьких, повседневных дел. Не за один месяц построится канал. А я должен наблюдать и записывать все, что относится к строительству.

Я думал и думал и под конец додумался, как из маленьких событий могут получиться большие. Вот я, например, сломаю перо на уроке — это ерундовое событие, за него только замечание от Ивана Фомича получишь. А если царю или президенту нужно подписывать мир или войну, а у него перо сломалось и его помощники не могут найти другого — это важное, большое событие, из-за этого царь не сможет подписать мира.

21 февраля. Сегодня на уроке истории Иван Фомич рассказывал нам про канал.

Оказывается, соединить Волгу с Доном люди задумали очень давно. Тогда можно было бы быстро проплыть из Каспийского моря в Черное или обратно.

Но соединить Волгу с Доном очень трудно: между ними лежат горы Ергени. Чтобы прорыть канал в этом водоразделе, надо копать вглубь чуть не на 90 метров и вырыть уймищу земли.

Царь Петр Первый придумал, как это сделать проще. Он приказал соединить коротеньким каналом, всего километра в три, речки Камышинку и Иловлю. Камышинка впадает в Волгу, а Иловля — в Дон.

Длинный и глубокий канал выкопать тогда было невозможно, потому что 250 лет назад еще не было ни экскаваторов, ни бульдозеров, ни самосвалов. Землю долбили ломами и копали лопатами, а отвозили на ручных тачках и даже таскали в мешках.

Самому царю Петру, наверное, некогда было за работой доглядывать, и он послал туда боярина Голицына.

У боярина Голицына было целых 35 тысяч землекопов, а все равно работа шла медленно. Строительство канала началось в 1696 году, и руководили им английские инженеры — своих у нас тогда не было. Но англичанам не хотелось, чтобы в России шло техническое развитие; им было интереснее эксплуатировать ее как колонию.

Три английских инженера сменились за несколько лет. Они были люди жестокие и безжалостные, избивали рабочих до полусмерти за малейшую провинность. Рабочие жили в плохих землянках, умирали сотнями и тысячами; кроме голода и холода, их косила лихорадка, тиф и другие болезни.

Иван Фомич рассказал нам, что боярину Голицыну совсем не хотелось строить канал, потому что он был ленивый и безответственный, да еще и религиозный. Он говорил так: «Дерзко было бы человеку соединять то, что всемогущий разъединил». «Всемогущий» — так раньше называли бога. Они думали, чудаки, что бог может все сделать, а его вовсе и нет!

Ну, в общем, этот Голицын не осмелился идти против бога, и у него англичане всю работу завалили, а когда царь Петр умер, то и вовсе о канале забыли.

А после Петра почему-то пошли все царицы, я толком и не помню, какая после какой была: две Екатерины, Анна, Елизавета, разберись тут! В общем, они наряжались, ходили по гостям, а делами не занимались, на министров надеялись.

Потом царицы перевелись, и пошли цари: Павел, три Александра, два Николая… Я никак не могу понять, почему они не могли разными именами называться: только школьников путают!

Но и при царях дело с каналом заглохло до самой Октябрьской революции.

Советская власть давно бы построила канал, но сначала мешали гражданская война да разруха. А когда хозяйство наладилось, сюда уже приезжали инженеры на изыскания. Но вскоре началась Великая Отечественная война. Пришлось воевать, тогда и батя мой погиб. Я его не помню, а знаю по фотографии: он там молодой, веселый, с большими черными усами, и сразу видать, что очень смелый.

Зато теперь канал мы построим и никто нам не помешает!

Когда мы шли из школы, Анка Зенкова сказала, что она читала про Петра Великого, будто он был царь-плотник. И тут мы заспорили, как это могло быть.

Васька Таратута сказал, что он, наверное, по делам выдвигался, выдвигался и выдвинулся из плотников в цари. А Сенька Ращупкин сказал, то есть молвил, что нет, тогда не такое время было, чтобы из плотников в цари выдвинуться. Мы кричали до того, что чуть не подрались, а потом я предложил:

— Чем спорить без толку, лучше пойдем и спросим у Ивана Фомича.

Мы вернулись, и Иван Фомич сказал, что прав Сенька: Петр стал царем потому, что был царский сын и ему так полагалось по наследству. А насчет плотницкого дела — так он плотничать просто любил и у какого-нибудь старого плотника научился. И вообще царь Петр был на все руки мастер, и это про него Пушкин написал стихи:

Мы пошли домой, и Сенька Ращупкин ужасно заважничал, что вышло, как он говорил.

22 февраля. Я вчера весь вечер писал, писал, а уроков не успел сделать и сегодня по арифметике получил двойку.

В нашем классе круглых отличников нет. Сенька Ращупкин, вожатый нашего звена, почти что отличник, только по русскому неважно занимается. А я по арифметике выше тройки не получаю, а изложения пишу хорошо, мне один раз Иван Фомич сказал, что у меня хороший слог. Я спросил:

— Как же это? Ведь слог — часть слова с одной гласной?

Иван Фомич засмеялся и сказал, что хороший слог, когда человек складно подбирает слова одно к другому, и что это у меня есть. Я обрадовался и рассказал Арсе, а Арся заявил, что я слишком много болтаю, а настоящего дела не делаю, лучше бы побольше задач решал.

На задачах я сегодня и погиб, не спас и хороший слог, потому что русский язык и историю у нас преподает Иван Фомич, а арифметику Валентина Ивановна, и она очень строгая.

Ну, теперь дудки! Сначала буду готовить уроки, а потом писать дневник.

Глава вторая. Что такое миллион и миллиард (из дневника Гриши Челнокова)

3 марта. Ура! В Больше-Соленовскую приехал знатный экскаваторщик Анатолий Бурак!

Он не просто какой-нибудь совершенно незнакомый экскаваторщик, а приходится нам сродни, он мамин троюродный брат: его дедушка и мамин дедушка были родные братья. Про дядю Толю пишут в газетах и объявляют по радио, потому что он даст очень большую выработку на экскаваторе, который называется «Большой шагающий».

Теперь дядя Толя станет жить у нас. Мама будет о нем заботиться. Ей к этому не привыкать, она ведь давно работает нянечкой в детском саду и ухаживает за тремя десятками ребятишек.

И вот мама сказала:

— Пускай одним ребятенком будет больше, уж все равно.

Дядя Толя посмеялся, что его назвали ребятенком, и принялся отчитывать меня и Арсю за то, что мы не помогаем по хозяйству. Он обещал маме взять нас в руки.

На работу дядя Толя будет ездить на собственной «Победе». Это займет какой-нибудь час, а может, и меньше. И еще дядя Толя обещал взять меня на экскаватор и показать, как он работает. (Вот опять получилось два раза «взять». Нелегко подбирать эти синонимы!)

Дядя Толя хоть мне и дядя, но не совсем старый, ему двадцать девять лет. Он два года назад окончил Институт инженеров водного хозяйства в Москве и уже прославился как знатный механизатор. Он вынул своей машиной не то миллион, не то миллиард кубических метров земли.

Сегодня ребята в классе только и говорят о том, какой я счастливый, что у нас будет жить знатный экскаваторщик Анатолий Бурак.

4 марта. Ох, как мне попало за вчерашнюю запись! Ее прочитал дядя Толя и прочистил меня с песком. Дядя Толя заявил, что я в математике полный профан и невежда, потому что путаю миллион с миллиардом.

Я чуть не заплакал и с негодованием сказал, что если я получаю тройки по арифметике, так это еще не значит, что меня можно обзывать профаном.

— Ну как же можно перепутать миллиард с миллионом? Да знаешь ли ты, что миллиард в тысячу раз больше миллиона?

— Кажется, знаю, — неуверенно пробурчал я.

Дядя Толя горячо возразил:

— Нет, ты не представляешь себе, что это значит — в тысячу раз! Вот слушай! Миллион, бесспорно, огромная величина. Я вынул машиной «ЭШ-14/65» миллион кубометров земли и затратил на это больше полугода времени. И если бы этот миллион кубометров земли погрузить в десятитонные вагоны, то поезд растянулся бы от Ростова-на-Дону до Ленинграда!

— Ой-ой-ой! — закричал я. — А как это вы высчитали?

— Простая арифметика, дружок, — ответил дядя Толя. — Но ты слушай дальше. Я у тебя прочитал про канал, который рыли землекопы под управлением «безответственного» боярина Голицына при царе Петре Первом. Так вот: то, что проделали тридцать пять тысяч петровских землекопов в три года, мой «Большой шагающий» может сделать в три месяца!

— Ну, дядя Толя, этого не может быть! — заспорил я.

Дядя Толя усмехнулся и проговорил:

— Это нетрудно проверить. Ты много слышал о Цимлянском водохранилище. Оно будет такое большое, что его заранее прозвали морем. Так в этом огромном водохранилище будет только 12,6 миллиарда кубических метров воды.

— Такой он громадный-прегромадный — этот миллиард? — удивился я.

— А ты думал? — улыбнулся дядя Толя. — Это настоящий числовой исполин! Ты с легким сердцем написал, что я вынул не то миллион, не то миллиард кубометров земли. Так вот, трижды профан и невежда (тут уж я не стал обижаться!), для того чтобы вынуть миллиард кубометров земли, мне на «Большом шагающем» пришлось бы работать лет пятьсот!

Действительно, я профан и невежда!

Дядя Толя обещал со мной заниматься вечерами по арифметике. Я очень обрадовался этому. Надоело мне получать тройки да еще выслушивать разные слова от Сеньки Ращупкина.

Вечером того же дня. Хорошо, что сегодня воскресенье и у меня достаточно времени для дневника. Я сидел целое утро, записывал разговор с дядей Толей, а потом попросил его и Арсю прочитать. Сам ушел в другую комнату и старался подслушать, что они будут говорить. Только они ничего не говорили, а несколько раз громко смеялись. Потом позвали меня.

— В общем, у тебя выходит ничего, — важно проговорил Арся. — С синонимами, правда, не всегда получается удачно, но для начала неплохо.

Арся ушел, а дядя Толя стал заниматься со мной по арифметике. Он сказал:

— Записывай такую задачу: «У машины «ЭШ-14/65»…

Я перебил:

— Дядя Толя, я не понимаю, что значит «ЭШ-14/65»!

— «ЭШ» означает «экскаватор шагающий». Есть и другие экскаваторы, шагающие на своих ногах-гусеницах, а нашего гиганта недаром прозвали «Большим». Представь себе металлическую коробку вышиной с четырехэтажный дом…

— Такая большущая? — удивился я.

— Она и должна быть такой, ведь это машинный зал экскаватора, где размещено множество сложных механизмов, необходимых для работы стрелы и гусениц. Число «14» означает, что ковш экскаватора за один раз захватывает 14 кубометров грунта, то есть 28–35 тонн земли, если считать, что один кубометр земли весит 2–2,5 тонны. Ясно?

— Ясно. А 65?

— Это длина стрелы экскаватора, его механической руки, в метрах. Сидя за доской управления, я могу протянуть руку моей машины дальше, чем расположено правление колхоза от вашего дома.

— Вот это да! — удивился я.

— Пиши дальше: «…Полный цикл работы занимает 55 секунд». Это означает, что за 55 секунд я зачерпываю ковш земли, поворачиваю стрелу, высыпаю грунт в отвал и снова подвожу ковш, куда нужно. Записал? «Узнать, сколько тонн земли вынет «ЭШ-14/65» за восьмичасовой рабочий день, если один кубометр земли весит 2,5 тонны».

— Ох, это трудная задача, мне ее не решить! — по привычке заныл я.

Дядя Толя посмотрел на меня презрительно:

— Я думал, ты просто лентяй, а ты, оказывается, еще и трус!

— Кто, я — трус? — возмутился я.

— Конечно. Простого умножения и деления испугался. Соображай: кубометр земли весит 2,5 тонны, а в ковше 14 кубометров. Сколько весит ковш земли?

— Ну, это легко, — ответил я и тут же помножил 2,5 на 14, получилось 35 тонн.

Дядя Толя продолжал:

— Сколько циклов сделает машина за час?

— Это тоже нетрудно высчитать, — сказал я. — В часе 60 минут, а цикл продолжается 55 секунд… Эх, вот если бы ровно минуту… Знаю, знаю, не подсказывайте! В часе 60 минут, а в минуте 60 секунд, значит, 60 умножить на 60… 3600 секунд. Теперь делю 3600 на 55… Получается 65 и… дядя Толя, тут в остатке 25!

— Не обращай на остаток внимания!

Я продолжал:

— За один цикл вынем 35 тонн, а за 65 циклов в 65 раз больше — значит, умножаю… Произведение 2275 тонн!

— Правильно! — подтвердил дядя Толя, считавший в уме.

— Ну, а теперь пустяки, — уверенно продолжал я. — За 8 часов в 8 раз больше — значит, 2275 тонн умножить на 8, получится… получится 18 200 тонн!

— Верно. Молодец! А что же ты кричал, что задача трудная?

— Я кричал? — удивился я. — Совсем она не трудная.

— Нет, я, брат Грицко, вижу, что ты не такой плохой математик, каким прикидываешься, — промолвил дядя Толя. — Реши-ка еще задачу без моей помощи: «Один цикл работы трехкубового экскаватора «Уралец» занимает 24 секунды. Сколько земли вынет он за год двусменной работы, считая в году 300 рабочих дней и принимая вес кубометра земли равным в среднем 2 тоннам?»

Я опять хотел закричать, что задача трудная, а потом сообразил, что она такая же, и схватился за карандаш, так как дядя Толя вдруг сказал:

— Начал? Засекаю время! — и посмотрел на часы.

Я умножал и делил, стараясь не ошибаться, и объявил:

— 4 миллиона 320 тысяч тонн в год!

— Верно! — сказал дядя Толя. — Время: 5 минут 13 секунд. Неплохо для первого раза!

Потом дядя Толя велел мне проверить расчет длины поезду, на который нагружен миллион кубометров грунта. Я сделал, и у меня вышло.

— Что ж ты притворялся? — спросил дядя Толя.

— Ничего я не притворялся, а просто Валентина Ивановна задает неинтересные и непонятные задачи: «Путешественник вышел из города A в город B, а другой навстречу ему из города B в город A…» То ли дело ваши задачи: тут сразу видишь, что к чему и какая от них польза.

— Научишься разбираться и с теми, — утешил меня дядя Толя.

Мы с ним так подружились за этот вечер, что он предложил звать его не на «вы», а на «ты», потому что не такой уж он старый и солидный, и я должен смотреть на него просто, как на старшего товарища.

Глава третья. Биография Анатолия Бурака

Старенькие ходики, висевшие на стене, показывали десять вечера, когда Анатолий кончил заниматься с Гришей. Устало откинувшись на спинку стула, он долго смотрел на фотографию Ильи Петровича.

— А ведь ты — точная копия отца, — сказал Анатолий.

— Мама говорит, что мы с Арсей вылитые в батю, — согласился мальчик.

Гриша Челноков, черноглазый и черноволосый, со смуглым красивым лицом, действительно очень походил на отца. Для своих двенадцати лет Гриша был рослым и крепким мальчуганом, его движения отличались живостью и проворством.

Большой любитель чтения, Гриша снял с книжной полки «Школу» Гайдара и с увлечением углубился в нее.

Анатолий Бурак разложил на столе толстые технические книги, рассматривал чертежи, делал выписки, считал на логарифмической линейке.

— Дядя Толя, что ты делаешь? Неужели занимаешься? — спросил Гриша.

— Да, Грицко, — ответил Анатолий, отрываясь от книг и потягиваясь. — Учусь, дружище!

— А разве инженеры учатся? — в изумлении воскликнул Гриша. — Они же получили высшее образование — значит, все кончили.

— Все никогда нельзя кончить, — возразил Анатолий. — Образование — вещь бесконечная. Наши предки хорошо это понимали и сложили пословицу: «Век живи — век учись».

— Так это и мне придется еще учиться, когда я вуз кончу? Как же, держи карман шире!

— Хочешь послушать, мальчуган, — ласково сказал Анатолий, — как мне пришлось добиваться образования? Ты тогда поймешь, что вы с братом счастливчики, баловни судьбы.

Гриша нетерпеливо закричал:

— Расскажи, дядя Толя, а то ведь мы ничего о тебе не знаем!

— Мудрено и знать, когда мы с твоей матерью за много лет едва ли тремя письмами обменялись. Так вот… Отца я лишился, когда учился в пятом классе: он погиб при обвале в шахте. Мать с трудом дождалась, когда я кончил семилетку, а потом сказала:

«Ну, сынок, я тебя поставила на ноги, и теперь ты на меня не надейся, бо у меня силы уже не стало. Иди дальше сам!»

И я пошел. Поступил в шахту, где работал отец, был сначала коногоном, потом нагружал вагонетки. А учения не бросал. Поднимешься из шахты и вместо отдыха садишься за физику либо за алгебру. Глаза слипаются так, что хоть щепками подпирай, а ты повторяешь: «Куб суммы двух чисел равен…» И так-то, друг Грицко, с великой натугой одолел я десять классов вечерней школы и поступил в институт. Перешел на третий курс, а тут — война!

Ну, понятно, книги в сторону, винтовку в руки. Навоеваться пришлось досыта. Попал я в танковые войска, и мой танк одним из первых ворвался в Берлин.

— Вот ты, наверное, рад был, дядя Толя! — перебил Гриша, не удержавшись.

— Радость была безмерная, но ее омрачала гибель боевых товарищей, горечь тяжелых поражений, пепел Сталинграда… Предлагали мне остаться в армии, я ведь до капитана дослужился, но решил продолжать учебу…

Вернулся я в родной поселок, а он в развалинах, шахта затоплена, шахтеры — кто погиб во время оккупации, кто погиб на фронте, кто еще не демобилизовался… Зашел я в шахтком, а там дружок Васыль Кучеренко, — когда-то за одной партой сидели.

«Что ж ты, друг Анатолий, говорит, родную шахту в беде бросаешь? Или, говорит, у тебя сердце не переворачивается глядеть, что тут подлые фашисты натворили?»

Сердце у меня, конечно, переворачивалось, и взялся я за лопату да за лом, а потом и за отбойный молоток… Целый год в шахте проработал, прежде чем вернуться на институтскую скамью.

Студенческую стипендию я всю отсылал маме, а сам жил случайными заработками. Артель таких, как я, бывших фронтовиков разгружала по ночам вагоны на московских вокзалах, — уголь, дрова, муку, что придется… Лучше всего было разгружать овощи: нам платили картошкой или капустой, и тогда у нас в общежитии начинался пир…

Вот так-то мы учились, Грицко, а ты говоришь…

Гриша с уважением смотрел на рассказчика.

Анатолий был среднего роста, но широк в плечах, с такой выпуклой грудью, о каких говорят: «На ней хоть железо куй». Белокурые волосы его слегка курчавились, а голубые глаза глядели на мир прямо и смело. Бывший танкист ходил по комнате, и стройная, подтянутая его фигура с двумя колодками боевых орденов и медалей на гимнастерке точно вырастала в глазах мальчика.

Бурак продолжал:

— Я окончил институт в сорок девятом году, отказался от аспирантуры и попросился на Волго-Дон. Пройдя трехмесячные курсы механизаторов, я получил под свое начало трехкубовой экскаватор «Уралец». Ты подсчитывал его годовую производительность и убедился, что это машинка серьезная. На ней, как говорится, можно горы своротить…

Но не думай, что у меня дело сразу пошло как по маслу и что я в два счета попал в знатные механизаторы. Нет.

Когда рядом сидит инструктор и показывает, как работать, все кажется очень просто. А станешь сам маневрировать рычагами управления, — и руки становятся неумелыми, чужими, хватаются не за то, что нужно, ноги нажимают на педали не в такт…

Анатолий вдруг спохватился и взглянул на часы.

— Эге, уже половина двенадцатого! Ну, достанется нам с тобой, хлопче, от мамы… Спать, спать, и никаких разговоров!

Глава четвертая. Первая четверка по арифметике (из дневника Гриши Челнокова)

6 марта. Сегодня дядя Толя завел разговор с Арсей о том, куда брат собирается после школы. Арся еще с девятого класса решил после школы пойти работать на строительство канала: надо помочь маме, ей трудно одной растить нас. А мама сердится и говорит, что Арся должен учиться дальше, а она обойдется без его помощи.

Сегодня этот спор разгорелся снова. Дядя Толя поддержал Арсю, и они вдвоем начали уговаривать маму и доказывать, что Арся выбрал правильный путь. Дядя Толя сказал, что если Арся поработает годик-другой на строительстве, то ему учиться будет легче и из него выйдет хороший инженер.

Мама больше верит дяде Толе, чем Арсе, поэтому она согласилась. Арся воспользовался этим и высказал желание поступить учеником на «Большой шагающий».

Дядя Толя рассмеялся:

— Ишь ты, какой прыткий! На «Большой шагающий» принимаются люди, проявившие себя на «Уральцах» и других машинах, а учеников нам по штату не положено.

Арся огорчился и уныло спросил дядю Толю, куда же ему пойти.

— Я думаю, хорошо бы тебе поступить на земснаряд. Там экипаж в три десятка человек. Получишь квалификацию, тогда подумаем и насчет экскаватора.

Арся принялся так благодарить дядю Толю, будто его уже приняли машинистом «Большого шагающего».

9 марта. Ура, ура, ура! Получил первую четверку по арифметике! Вот это здорово, вот ловко, что к нам приехал дядя Толя!

Дело это получилось так. Валентина Ивановна вызвала меня и задала задачу. Раньше я всегда пугался, долго и старательно вытирал доску, потом ухитрялся будто нечаянно раскрошить мел и подбирал крошки, потом не спеша записывал условие… Ну, словом, если я выкручивался на тройку, то считал себя счастливым.

А сегодня я почему-то осмелел, наверное потому, что дядя Толя сказал, что я не такой уж плохой математик. Да’ и задача попалась вроде тех, какие мы с ним решали, только не про экскаваторы и грунт, а про каменщиков и кирпичи. И я ее так здорово начал решать, что Валентина Ивановна удивилась и, наверное, поставила бы пятерку, да только я при умножении ошибся, мне втемяшилось в башку, что семью восемь — пятьдесят четыре.

Валентина Ивановна сказала:

— Я тебя, Челноков, не узнаю, молодец! Но таблицу умножения, дружок, надо знать твердо, стыдно путать в пятом классе такие вещи!

Я дал слово Валентине Ивановне, что выучу таблицу назубок, и она велела мне подать дневник и выставила красивую четверку.

А как наше звено довольно! Вожатый Сенька Ращупкин вечно жаловался, что я своей арифметикой тащу всех на дно. Только теперь таблицу умножения надо вытвердить.

Когда дядя Толя приехал с работы, я выбежал его встречать и сунул ему под нос раскрытый дневник. Он обрадовался, накинулся на меня, стал щекотать и повалил на землю, но мне на помощь пришел Арся. Он как раз вернулся из школы, швырнул портфель на крыльцо и налетел на дядю Толю. Мы с Арсей повалили дядю Толю на спину и требовали, чтобы он сдался, а он дрыгал ногами, хохотал и кричал:

— Так-то в этом доме обращаются со стареньким родным дядей?!

Потом он вдруг неожиданно вывернулся и прижал нас к земле. Как это вышло, понять не могу: Арся очень силен, да и я в своем классе борец не из последних. Мы напрасно старались. Железные руки дяди Толи пригвоздили нас к земле, и он приговаривал:

— Узна́ете, как иметь дело с бывалым танкистом!

Мы все так хохотали и орали, что на крыльцо выскочила мама и прикрикнула на нас.

Глава пятая. Как Анатолий Бурак стал знатным экскаваторщиком

Через несколько дней Анатолий продолжил свой рассказ:

— Я, помнится, остановился на том, как мне трудно было осваивать управление «Уральцем». Но «терпение и труд все перетрут», да и армия дала мне трудовую закалку, и дело у меня стало налаживаться.

И вот настал волнующий час, когда я впервые вступил на самостоятельную вахту и повел своего «Уральца» в битву. Да, да, именно в битву! Вгрызаясь ковшом в рыжую грудь забоя, я представлял себе, что штурмую вражеские позиции.

За первую свою вахту я вынул тысячу двести кубометров грунта.

«Неплохо!» — сказал мой начальник.

Но сделано было далеко не все, что я мог. И тогда началась моя настоящая учеба. В свободное время я ходил на другие машины, присматривался к работе более опытных товарищей, а они охотно делились со мной своими «секретами». Как я понял, важнее всего было добиться непрерывности цикла.

И на работе, и во время отдыха я все время думал, как добиться непрерывности операций. Постепенно я приобрел навык в работе и уже не думал о том, в какой последовательности нажимать рычаги или педали. Руки и ноги стали действовать автоматически, но мне далеко еще было до мастеров ковша. И вот, наконец, меня осенило: «Инерция! Надо использовать инерцию стрелы!»

— А что такое инерция? — спросил Гриша.

— Ну, как бы попроще тебе объяснить. Вот ты догоняешь товарища, а он свернул в сторону, и ты пробегаешь несколько шагов, прежде чем сможешь остановиться. Это и есть инерция. Как я применил инерцию движущейся стрелы? Я начал набирать ковшом землю на ходу, пока стрела еще двигалась. Так я сразу убил двух зайцев: я не тратил энергии двигателей на то, чтобы погасить инерцию стрелы, и в то же время выигрывал драгоценные секунды, которые обернулись десятками и сотнями тонн выработки…

— Здо́рово, дядя Толя! — закричал в восторге Гриша, подпрыгнув на стуле.

— То же самое сказали и мои товарищи по работе, — согласился Анатолий. — Использовав инерцию стрелы, я также без задержки стал поднимать ковш, подводить его к самосвалу, разгружать и двигать обратно. Я упорно боролся со стрелкой секундомера, заставляя ее отмечать все меньшую и меньшую продолжительность цикла. Пятьдесят секунд… сорок пять… сорок… Здесь на моем пути встало неожиданное препятствие: самосвалы не всегда успевали увозить выгружаемую мною землю. Ты, надеюсь, понимаешь, что если я дорожил каждой секундой, то так же должны были поступать и шоферы. Но не все из них болели за дело. Случались и неполадки, заторы. Как я негодовал, когда ковш повисал в воздухе: не было на месте очередного самосвала!

Забил я тревогу, пошел в партбюро участка, начали вместе думать, как этой беде помочь. И придумали. Решили организовать комплексные бригады, а это значит, что к каждому экскаватору прикрепили определенные машины на все время работы. Шоферы начали строго следить за порядком. Разгильдяев и лодырей стали подстегивать товарищи.

После создания комплексных бригад землеройные работы на канале пошли быстрее.

Дело стронулось с мертвой точки, и я снова беспрепятственно мог выигрывать секунды. Тридцать шесть, тридцать четыре, тридцать три, тридцать одна, тридцать, двадцать девять с половиной… Ты понимаешь, Гриц, каждая последующая секунда давалась все труднее и труднее. Наконец наступил великий день, когда учетчик торжественно объявил мою выработку за смену: три тысячи кубометров! В тот день я чувствовал себя так, словно выиграл решительное сражение. О моем рекорде написали в газетах, сообщили по радио…

— Тогда и мы с мамой прочитали о тебе, — сказал Гриша, — и мама подумала, что этот Анатолий Бурак, возможно, и есть ее троюродный брат, который пишет ей письма один раз в пять лет.

— Да, это я и оказался, — улыбаясь, подтвердил Анатолий. — Помню, как я обрадовался, получив от твоей мамы письмо после многолетнего перерыва. Но письмо и опечалило меня: я узнал о гибели твоего отца…

Ну, вот так-то я попал в знатные механизаторы, и руководство решило выдвинуть меня на управление «Большим шагающим». Нескольких человек — меня и членов будущего экипажа «ЭШ-14/65» — направили на Уральский завод тяжелого машиностроения принимать машину, на которой мы будем работать. Мы пробыли там два месяца и вернулись на Дон в длиннющем поезде, который привез части нашего великана. С нами приехал и конструктор «Большого шагающего» помогать собирать и осваивать машину.

Тут нам, бывшим танкистам, артиллеристам, саперам, снова пришлось вспомнить фронт.

В глухой степи были вырыты землянки, которые до боли в душе напоминали нам блиндажи. И там мы, прикалывая чертежи к доскам обшивки, вечером учились, а утром шли на монтажную площадку и коченеющими от мороза руками помогали монтажникам собирать «Большой шагающий».

Трудные были месяцы, но сколько у нас было неисчерпаемой энергии!..

Анатолий неожиданно щелкнул племянника по лбу и сказал:

— На сегодня довольно!

— Так ведь суббота же! — взмолился мальчик. — Завтра можно подольше поспать.

— А кто обещал нарубить в воскресенье дров на целую неделю? Или опять на мать эту заботу свалите?

— Дров я нарублю, день-то большой.

— Знаю я тебя! Полдня клюшкой лупить по снегу будешь, как в прошлое воскресенье, да еще и уроки надо сделать. Нет, хватит, молодой человек, готовься ко сну.

Грише готовиться ко сну не было надобности — он ткнулся головой в подушку и мгновенно заснул.

Глава шестая. «А во́ды уж весной шумят…» (из дневника Гриши Челнокова)

13 марта. «Еще в полях белеет снег, а во́ды уж весной шумят…»

Иван Фомич не задавал учить наизусть это стихотворение Тютчева, а я его два раза прочитал и запомнил. У меня особенная память на стихи, совсем не такая, как на арифметику. То ли потому, что я стихи ужасно люблю, а арифметику не очень?

Вот и это стихотворение про весенние воды мне страсть как нравится. Я могу подолгу стоять около говорливого ручейка и слушать, как он журчит, рассказывая, что бежит в далекий-далекий край.

Когда я был маленький, я любил устанавливать на таких ручейках водяные мельнички, а теперь не решаюсь — ребята засмеют…

Сегодня, когда я шел в школу, на север протянула станица журавлей, и от их курлыканья на душе стало хорошо и почему-то немножко грустно. Я спросил Арсю, почему всегда бывает грустно, когда слушаешь журавлиный крик, а он сказал: наверное, потому, что человеку тоже хотелось бы мчаться за ними в небесной вышине, а обстоятельства не позволяют. Когда я вырасту, я обязательно буду много путешествовать.

Сегодня получил по арифметике пятерку!

14 марта. В последние дни мы с Арсей стараемся побольше делать по хозяйству. Дядя Толя убедил нас, что взваливать все домашние дела на маму нельзя.

В самом деле, наша мама хоть и не очень старая (ей сорок лет), но здоровье у нее плохое. Много ей пришлось перенести в жизни. И все она вынесла твердо, без единой жалобы. Как бы трудно ни пришлось ей на работе, она приходит домой спокойная, отдыхает полчасика и принимается за хозяйственные дела.

Теперь мы решили положить этому конец.

К приходу мамы у нас вымыты полы и крыльцо, кадочка полна речной воды, дрова нарублены и сложены у печи. Мама ничего не говорит, но видно, что она довольна и благодарна нам, а еще больше дяде Толе.

Доволен и дядя Толя. Он говорит, что все это нам пригодится в армии и что очень полезно еще поучиться стирать белье.

15 марта. Арся прочитал мой дневник с начала до конца, чтобы получить, как он выразился, «целостное впечатление».

Я его спросил потом, получил ли он «целостное впечатление», и он ответил, что нет, не совсем: еще мало написано, а вот когда будет страниц пятьсот, тогда можно будет судить.

Арсю очень удивляет, как у меня, непоседы и вертуна (так меня называет мама), хватает терпения регулярно писать дневник.

Я ответил брату, что читать интересные книги и писать дневник — единственные занятия, за которыми я могу долго сидеть. Вот уроки делать — другое дело…

— Это я знаю, — засмеялся Арся и больно щелкнул меня по лбу. — Ты вертун известный: пока уроки выучишь, двадцать раз отвлечешься по всякому поводу и без повода.

В общем, Арсе мой дневник понравился, и он даже сказал, что у меня отражены некоторые черты эпохи, но все-таки еще слишком часто попадаются одни и те же слова.

И еще он заметил, что я злоупотребляю словами «в общем» и «вообще». Если бы мой дневник попался в руки редактору, то по нему погулял бы красный карандаш. Я спросил у Арси, кто такие редакторы, и он разъяснил, что редакторы — это такие строгие люди, которые сидят в издательствах и выправляют произведения авторов. И редакторы ужасно не любят, чтобы повторялось одно и то же слово: если одно слово встретится на странице три раза, то они его два раза обязательно вычеркнут. ...