Джон Гришем Завещание

Глава 1

Остался последний день, а теперь — последние часы. Я — старик, одинокий, никем не любимый, больной, вредный и уставший от жизни. Я готов к встрече с миром иным — хуже, чем здесь, там не будет.

Мне принадлежат и высотное здание из стекла и бетона, в котором я сижу, и девяносто семь процентов компании, которая размещена в нем, там, внизу, подо мной, и земля вокруг — по полмили в трех направлениях. А еще две тысячи человек, работающих здесь, плюс двадцать тысяч, занятых в других местах. Мне принадлежат трубопровод, проложенный под землей, по которому газ доставляется в здание от техасского месторождения, и линия электропередачи, которая снабжает дом энергией. Я арендую спутник, летающий на невиданной высоте, через который я некогда рассылал приказы своей империи, расползшейся по всему миру. Мое состояние перевалило за одиннадцать миллиардов долларов. У меня есть серебро в Неваде, медь в Монтане, кофе в Кении, уголь в Анголе, каучук в Малайзии, природный газ в Техасе, сырая нефть в Индонезии и сталь в Китае. Моя компания владеет другими компаниями, производящими электричество, компьютеры, возводящими плотины, издающими книги в мягких обложках, транслирующими теле- и радиосигналы через мой спутник. Мои дочерние компании находятся в большем количестве стран, чем я могу перечислить, полагаясь на память.

Когда-то у меня были все соответствующие моему положению игрушки: яхты, самолеты, блондинки, дома в Европе, фермы в Аргентине, острова в Тихом океане, первоклассные автомобили, даже хоккейная команда. Но я вышел из того возраста, когда играют в игрушки.

Деньги — ширма, за которой прячется мое горе.

У меня было три семьи. Три жены родили мне семь детей, шесть из них живы и делают все, что могут, лишь бы потерзать меня. Насколько мне известно, я действительно породил всех семерых. И одного похоронил. Точнее, его похоронила мать. Меня тогда не было в стране.

Я живу отдельно от своих жен и детей. Но сегодня они все собрались здесь, потому что я умираю и настало время делить деньги.

Об этом дне я думал очень давно. В моем здании четырнадцать этажей, оно образует замкнутый четырехугольник, внутри которого располагается тенистый двор, где когда-то я устраивал приемы на открытом воздухе. Я живу и работаю на верхнем этаже — двенадцать тысяч квадратных футов роскоши, которая многим может показаться неприличной, что нимало меня не заботит. Каждый цент я заработал собственным потом и мозгами. Кроме того, мне везло. Удача редко отворачивалась от меня. Так что тратить все это богатство — моя прерогатива. И кому его отдать, должен был бы выбирать я сам, но меня обложили со всех сторон.

Какая мне разница, кому достанутся деньги? Мне они уже принесли все, что можно вообразить. Сидя здесь в инвалидной коляске в ожидании смерти, я не могу придумать ничего, что мне хотелось бы купить или увидеть, не в силах вообразить ни одного места, куда мне хотелось бы поехать, представить ни одного приключения, которое мне хотелось бы пережить.

У меня уже все было, и я очень устал.

Мне все равно, кто получит деньги. Но для меня важно, чтобы кое-кто их не получил.

Каждый квадратный фут этого здания распланирован лично мной, поэтому я точно знаю, где кого поместить во время предстоящей церемонии. Все они слетелись сюда, ждут давно, но не ропщут. Они готовы были бы голыми стоять на улице в снежную бурю, лишь бы урвать свое.

Моя первая семья — это Лилиан и ее выводок: четыре отпрыска, рожденных женщиной, которая и подпускала-то меня к себе редко. Мы поженились молодыми: мне было двадцать четыре, ей — восемнадцать, так что Лилиан теперь тоже старуха. Я не видел ее много лет, не хочу видеть и сегодня. Не сомневаюсь, она по-прежнему играет роль оскорбленной, брошенной, но примерной первой жены, которая явилась выторговывать себе награду. Она так больше и не вышла замуж, уверен, что за прошедшие пятьдесят лет у нее вообще не было мужчин. До сих пор не могу понять, как у нас с ней получились дети.

Ее старшему сыну сейчас сорок семь. Трой-младший, никчемный идиот, носит проклятие моего имени. В детстве его называли Ти Джей, и он до сих пор предпочитает это имя Трою. Из шестерых детей, собравшихся сегодня здесь, Ти Джей самый тупой, хотя все они недалеко ушли друг от друга. В девятнадцать его вышвырнули из колледжа за торговлю наркотиками.

Как и остальные, Ти Джей получил на совершеннолетие пять миллионов долларов. И как у остальных, они утекли у него сквозь пальцы.

Я терпеть не могу вспоминать жалкие истории жизни детей Лилиан. Достаточно сказать, что все они погрязли в долгах, ни на что не годны и едва ли способны измениться. Вот почему моя подпись под завещанием для них очень много значит.

Но вернемся к моим бывшим женам. Фригидность Лилиан я променял на огненную страсть Джейни, юной красавицы, работавшей секретаршей в бухгалтерии. Она быстро сделала карьеру после того, как я решил брать ее с собой в деловые поездки. Я развелся с Лилиан и женился на Джейни, которая была на двадцать два года моложе меня и решительно настроена ни на минуту не дать мне почувствовать себя неудовлетворенным.

Она очень скоро родила мне двоих детей и использовала их в качестве якоря, чтобы удержать меня в семейной гавани. Роки, младший, погиб вместе с двумя приятелями в автокатастрофе на своей спортивной машине. Уладить дело в суде стоило мне шести миллионов долларов.

На Тайре я женился, когда мне было шестьдесят четыре, а ей — двадцать три. Она была беременна от меня маленьким чудовищем, которого по совершенно непонятной мне причине назвала Рэмблом. Рэмблу сейчас четырнадцать, и у него уже есть два привода в полицию за хранение марихуаны. У него жирные волосы, которые липнут к шее и ниспадают на спину, и он украшает себя серьгами, которые красуются у него и в ушах, и на бровях, и в носу. Говорят, он ходит в школу, когда ему хочется.

Рэмбл стыдится, что его отцу почти восемьдесят лет, а мне стыдно от того, что у сына даже в язык воткнуты серебряные бусинки.

И он так же, как остальные, ждет, когда я поставлю свое имя под завещанием и сделаю его жизнь прекрасной. Каким бы огромным ни было мое наследство, таким дуракам, как они, не понадобится много времени, чтобы промотать его.

Умирающий старик не должен испытывать ненависти, но я ничего не могу с собой поделать. Все они — кучка жалких идиотов. Их матери меня ненавидят, следовательно, и дети приучены ненавидеть.

Они — словно стая вьющихся надо мной стервятников с когтистыми лапами, острыми зубами и голодными глазами, у которых кружится голова в предвкушении неограниченной наличности.

Моя дееспособность — важнейший вопрос для них. Они думают, что у меня опухоль, поскольку я порой говорю странные вещи. Я бессвязно бормочу что-то при встречах и по телефону, и помощники, стоящие у меня за спиной, кивают, что-то шепчут и думают: «Да, так и есть». Они правы. У меня действительно опухоль.

Два года назад я составил завещание, по которому все переходило моей последней сожительнице — она в то время разгуливала по квартире в одних леопардовых штанишках.

Да, видимо, я действительно помешан — помешан на двадцатилетних блондинках с пышными формами. Но потом эта красотка получила расчет, бумагорезательная машина — мое завещание, а я ощутил страшную усталость.

Еще раньше, три года назад, я подготовил завещание — просто ради собственного удовольствия, согласно которому оставлял все благотворительным организациям — их там значилось более сотни. Как-то мы ссорились с Ти Джеем, он проклинал меня, я — его, и я рассказал ему об этом завещании. Он, его мать и их родня наняли банду адвокатов-мошенников и подали в суд иск с требованием определить меня в клинику для обследования и лечения. Сильный ход законников, потому что, если бы меня признали недееспособным, мое завещание было бы аннулировано.

Однако у меня свои адвокаты, и я плачу им по тысяче долларов в час, чтобы они трактовали законы в мою пользу.

Судья счел меня вполне нормальным, хотя в тот момент я, вероятно, и впрямь был немного не в себе.

Вскоре после этого в ненасытной пасти моей бумагорезательной машины исчезло мое очередное завещание, но отправил его туда я сам, без чьей бы то ни было помощи.

Я одеваюсь в длинные белые одежды из тайского шелка, брею голову наголо, как монах, и мало ем, отчего тело мое стало маленьким и сморщенным. Все считают меня буддистом, но на самом деле я исповедую зороастризм. Моим бывшим женам и детям разница неведома. Я даже могу понять их и не удивляюсь, что они низко оценивают мои теперешние умственные способности.

Лилиан и моя первая семья расположились в комнате для закрытых совещаний на тринадцатом этаже, как раз подо мной. Эта большая комната, отделанная мрамором и красным деревом, с дорогим ковром на полу и длинным овальным столом в центре сейчас заполнена взвинченными до предела людьми. Неудивительно, что среди них больше адвокатов, чем членов семьи. Свой адвокат есть у Лилиан и у каждого из ее детей, а Ти Джей привел даже троих, чтобы продемонстрировать собственную значительность и быть уверенным, что все варианты будут должным образом осмыслены. У Ти Джея больше проблем с законом, чем у многих заключенных, которым грозит смертная казнь.

В дальнем конце стола установлен большой цифровой монитор, с его помощью можно будет следить за процедурой освидетельствования.

Рекс, сорокачетырехлетний брат Ти Джея, мой второй сын, только что женился на стриптизерше. Ее зовут Эмбер, это несчастное существо без мозгов, но с чертовски большой грудью. Кажется, она его третья жена. Вторая или третья?

Впрочем, мне ли осуждать его? Она сидит рядом с другими женами и/или сожительницами, нервничая в предвкушении раздела одиннадцати миллиардов.

Первая дочь Лилиан, моя старшенькая, Либбигайл, ребенок, которого я самозабвенно любил, пока она не уехала в колледж учиться и не забыла меня. Потом она вышла замуж за африканца, и я вычеркнул ее имя из завещания.

Мэри-Роуз — последний ребенок, которого родила мне Лилиан. Она вышла замуж за врача. У того были огромные амбиции, он мечтал стать супербогачом, но пока они сидели по уши в долгах.

Джейни и моя вторая семья ожидают в комнате на десятом этаже. После нашего давнего развода она дважды выходила замуж. Почти уверен, что сейчас она одна. Я нанял детективов, чтобы быть в курсе дел, но даже ФБР не могло бы уследить за ее перебежками из постели в постель. Как я упоминал, ее сын Роки погиб. Дочь Джина сейчас здесь вместе со своим вторым слабоумным мужем, дипломированным бизнесменом. Он вполне способен урвать полмиллиарда долларов или около того и виртуозно спустить их за три года.

Ну и наконец Рэмбл, сгорбившийся в кресле на пятом этаже, облизывающий золотое кольцо, продетое через губу в уголке рта. Он расчесывает пятерней свои липкие зеленые волосы и злобно поглядывает на мать, у которой хватило наглости явиться сюда с маленьким лохматым жиголо.

Рэмбл надеется уже сегодня стать богатым, получив состояние только потому, что был мной зачат. У Рэмбла тоже есть адвокат — хипповатый радикал, которого Тайра увидела по телевизору и наняла, как только переспала с ним. Они ждут так же, как и остальные.

Я знаю этих людей. Я наблюдаю за ними.

Из глубины квартиры появляется Снид. Вот уже почти тридцать лет служит у меня мальчиком на побегушках этот кругленький домашний человечек в белой жилетке, робкий и застенчивый, постоянно согнутый в поясе, словно он всегда кланяется своему королю. Снид останавливается передо мной, как обычно, сложив ручки на животе, наклонив голову набок, сладко улыбаясь, и проникновенно, нараспев, как научился в Ирландии, когда мы туда ездили, спрашивает:

— Как вы себя чувствуете, сэр?

Я ничего не отвечаю, потому что Сниду отвечать не требуется, он и не ждет ответа.

— Кофе, сэр?

— Ленч.

Снид моргает, кланяется еще ниже и ковыляет прочь, подметая пол обшлагами брюк. Он тоже надеется разбогатеть после моей смерти и, полагаю, считает дни, как и все остальные.

Богатство иметь хлопотно потому, что каждый хочет урвать у тебя хоть что-то — пусть даже один сребреник. Что такое миллион для человека, владеющего миллиардами? Отстегни мне миллиончик, старина, ты даже не заметишь убыли. Одолжи мне денег — и давай оба об этом забудем. Вставь мое имечко куда-нибудь в завещание, местечко там найдется.

Снид чертовски любопытен, как-то я застукал его, когда он рылся в моем письменном столе, полагаю, в поисках действовавшего на тот момент завещания. Он хочет, чтобы я умер, поскольку рассчитывает получить несколько миллионов.

Какое право он имеет чего бы то ни было ожидать? Мне давно нужно было его выгнать.

В моем новом завещании его имя не упомянуто.

Он ставит передо мной поднос: запечатанная пачка крекера «Ритц», маленькая баночка меда, закрытая крышкой с пластмассовой печатью, и баночка (двенадцать унций) «фрески» комнатной температуры. Малейшее отклонение от меню — и Снид тут же оказался бы на улице.

Я отпускаю его и макаю крекер в мед. Последняя трапеза.

Глава 2

Я сижу и смотрю сквозь стену из тонированного стекла. В ясный день отсюда виден памятник Вашингтону, находящийся в шести милях, но не сегодня. Сегодня день сырой, холодный, ветреный и пасмурный — весьма подходящий, чтобы умереть. Ветер сдувает с ветвей последние листья и разбрасывает по автомобильной стоянке под окнами.

Почему меня беспокоит мысль о боли? Разве будет не справедливо, если я немного пострадаю? Я причинил другим столько горя, сколько не смогли бы причинить и десять человек.

Нажимаю кнопку — является Снид. Он кланяется и вывозит меня из моих апартаментов в отделанное мрамором фойе, затем катит инвалидную коляску по такому же великолепному коридору — в другую дверь. Расстояние между мной и моей родней сокращается, но я не чувствую никакого волнения.

Я протомил психиатров в ожидании более двух часов.

Мы проезжаем мимо моего кабинета, и я киваю Николетт, последней моей секретарше — очаровательной девушке, от которой я в полном восторге. Будь у меня побольше времени, она могла бы стать четвертой.

Но времени нет. Остались минуты.

Вся шайка в сборе — разбившиеся на стайки адвокаты и несколько психиатров, приглашенных определить, в своем ли я уме. Они собрались вокруг длинного стола в моем зале заседаний. Когда меня ввозят, разговоры резко обрываются, взоры устремляются на меня. Снид подвозит коляску к столу и ставит рядом с моим адвокатом Стэффордом.

Повсюду установлены камеры, направленные в разные стороны, операторы суетятся, наводя фокус. Шепот, движения, вздохи будут тщательно фиксироваться ими — ведь на кон поставлено огромное состояние.

Последнее подписанное мной завещание почти ничего не давало моим детям. Джош Стэффорд, как обычно, подготовил его, а я скормил машинке сегодня утром.

Я сижу здесь, чтобы доказать всему миру, что нахожусь в прекрасной интеллектуальной форме и в состоянии подписать новое завещание. Как только оно будет заверено, никто не сможет оспорить мое решение.

Прямо напротив меня расположились три психиатра — по одному от каждой семьи. На табличках, стоящих перед ними на столе, кто-то написал фамилии — «д-р Зейдель», «д-р Фло», «д-р Тишен». Я изучаю их лица и глаза. Поскольку мне предстоит продемонстрировать свою вменяемость, нужно установить зрительный контакт.

Они ожидали увидеть чокнутого, а я готов съесть их на обед.

Парадом будет командовать Стэффорд. Когда все рассаживаются по местам и операторы включают камеры, он произносит:

— Меня зовут Джош Стэффорд, я поверенный в делах мистера Троя Филана, который сидит здесь, справа от меня.

Я поочередно смотрю в глаза каждому психиатру, пока он не начинает моргать или не отводит взгляд. На всех троих — темные костюмы. У Зейделя и Фло — жиденькие бороденки. Тишен — в галстуке-бабочке, на вид ему не больше тридцати. Семьям было предоставлено право выбрать, кого они пожелают.

Стэффорд продолжает:

— Цель нынешней встречи — предоставить возможность консилиуму врачей-психиатров освидетельствовать мистера Филана и решить, дееспособен ли он. Если консилиум признает его дееспособным, он подпишет завещание, в котором будет указано, как распределится его состояние.

Стэффорд постукивает карандашом по лежащей перед ним папке с дюйм толщиной, в которой якобы находится завещание. Я уверен, что сейчас камеры показывают папку крупным планом и от одного ее вида у моих детей и их матерей, рассредоточенных по разным помещениям, мороз пробегает по коже.

Они не видели завещания и не имеют на это права. Завещание — конфиденциальный документ, содержание которого оглашается только после смерти завещателя. Наследники могут лишь гадать, что в нем. Я сделал им кое-какие намеки, тщательно внедрил в их сознание ложную информацию.

Заставил поверить, что основная часть наследства будет более или менее справедливо поделена между детьми, а бывшие жены получат значительные суммы. Они это знают, чувствуют. Об этом они будут отчаянно молиться недели, а может, и месяцы. Ведь для них это вопрос жизни и смерти, потому что все они в долгах. Предполагается, что лежащее передо мной завещание сделает их богатыми и положит конец распрям.

Стэффорд, готовивший документ, в разговоре с их адвокатами с моего разрешения в общих чертах обрисовал его содержание: каждый наследник получит от трехсот до пятисот миллионов долларов, еще по пятьдесят миллионов достанется каждой из бывших жен. При разводе я прекрасно обеспечил всех трех, но об этом, разумеется, уже забыли.

В общей сложности они получат около трех миллиардов.

После уплаты налогов, на что уйдет еще несколько миллиардов, остальное пойдет на благотворительность.

Так что вы понимаете, почему эти люди слетелись сюда — сияющие, ухоженные, трезвые (большинство по крайней мере).

Они жаждут увидеть на экране монитора волнующее представление, ожидая и надеясь, что старый хрен сможет справиться со своей задачей. Уверен, мои дети и бывшие жены сказали нанятым ими психиатрам: «Будьте снисходительны к старику. Мы хотим, чтобы его признали здоровым».

Если все довольны, зачем тревожиться из-за психиатров?

А затем, что я собираюсь обмануть всех еще один, последний раз и намерен сделать это наилучшим образом.

Приглашение психиатров, в сущности, моя идея, но мои дети и их адвокаты слишком туго соображают, чтобы понять это.

Начинает Зейдель:

— Мистер Филан, вы можете назвать день, время и место, где вы находитесь?

Я чувствую себя первоклассником. Низко опускаю голову и размышляю так долго, что они, устав ждать, откидываются на спинки кресел и шепчут:

— Ну же, старый мерзавец. Конечно, ты знаешь, какой сегодня день.

— Понедельник, — тихо отвечаю я. — Понедельник, девятое декабря тысяча девятьсот девяносто шестого года. Место — мой офис.

— А время?

— Около половины третьего дня, — отвечаю я, — у меня нет часов.

— А где находится ваш офис?

— Маклин, Виргиния.

Фло наклоняется к своему микрофону:

— Можете ли вы назвать имена и даты рождения своих детей?

— Нет. Имена — да, но даты рождения — нет.

— Ладно, назовите имена.

Я делаю паузу. Еще рано демонстрировать остроту ума.

Надо заставить их попотеть.

— Трой Филан-младший, Рекс, Либбигайл, Мэри-Роуз, Джина и Рэмбл, — произношу я так, словно мне неприятна сама мысль о них.

Фло предоставляют право продолжить:

— Но был еще и седьмой ребенок, не так ли?

— Так.

— Вы помните его имя?

— Роки.

— А что с ним случилось?

— Он погиб в автокатастрофе. — Я выпрямляюсь в своей инвалидной коляске, поднимаю голову и поочередно смотрю в глаза каждому врачу, демонстрируя для камер абсолютную вменяемость. Уверен, дети и бывшие жены гордятся мной, наблюдая в своих маленьких группках за происходящим по монитору. Они сжимают руки своих нынешних мужей и жен и улыбаются в ответ на жадные взгляды адвокатов — пока старый Трой справляется с экзаменом.

Пусть мой голос звучит хрипло и глухо, пусть я, со своим сморщенным лицом, выгляжу безумцем в этом белом шелковом одеянии и зеленом тюрбане, но на вопросы-то отвечаю.

Ну давай, давай, старина, мысленно умоляют они.

Тишен спрашивает:

— Каково ваше нынешнее физическое состояние?

— Бывало и лучше.

— Говорят, у вас злокачественная опухоль.

Попал точно в цель, правда?

— Я полагал, что меня обследуют на предмет психического здоровья, — говорю я, бросая взгляд на Стаффорда, которому едва удается скрыть улыбку. Правила позволяют задавать любые вопросы. Это не суд.

— Вы правы, — вежливо отвечает Тишен. — Но всякий вопрос относителен.

— Понимаю.

— Вы ответите на мой последний вопрос?

— О чем?

— О раке.

— Конечно. Опухоль размером с мячик для гольфа — у меня в мозгу. Она растет с каждым днем, неоперабельна, и мой врач говорит, что я не протяну и трех месяцев.

Я почти слышу, как выстреливают пробки от шампанского. Опухоль нужно отметить!

— Находитесь ли вы в настоящий момент под действием каких-либо медикаментов, наркотиков или алкоголя?

— Нет.

— Пользуетесь ли вы какими-либо болеутоляющими средствами?

— Пока нет.

Теперь опять Зейдель:

— Мистер Филан, три месяца назад в опубликованном в «Форбсе» списке самых богатых людей мира ваше состояние оценивалось в восемь миллиардов долларов. Это близко к реальности?

— С каких это пор «Форбсу» можно доверять?

— Значит, цифра, указанная в журнале, неверна?

— В зависимости от положения на рынке мое состояние составляет от одиннадцати до одиннадцати с половиной миллиардов. — Я произношу это медленно, но голос звучит веско. Ни у кого размер моего состояния сомнений не вызывает.

Фло решает продолжить тему денег:

— Мистер Филан, можете ли вы описать в общих чертах структуру ваших корпоративных владений?

— Да, могу.

— И сделаете это?

— Пожалуй.

Я выдерживаю паузу — пусть попотеют. Стэффорд заверил меня, что я не обязан разглашать здесь приватную информацию. «Набросайте им лишь общую картину», — сказал он.

— Группа «Филан» — частная корпорация, которая владеет семьюдесятью разными компаниями. Некоторые из них представляют собой акционерные общества открытого типа.

— Какая часть предприятий группы «Филан» принадлежит лично вам?

— Около семидесяти пяти процентов. Остальными владеет группа моих служащих.

К охоте присоединяется Тишен. На золоте сосредоточиться не трудно.

— Мистер Филан, имеет ли ваша корпорация свой интерес в компании «Спин компьютер»?

— Да, — медленно отвечаю я, стараясь мысленно отыскать «Спин компьютер» в джунглях своей корпорации.

— Сколькими процентами акций вы владеете в этом деле?

— Восемьюдесятью.

— Это открытое акционерное общество?

— Совершенно верно.

Тишен перебирает какие-то бумаги — на вид официальные документы, — я замечаю, что это годовой отчет корпорации и квартальные доклады, которые может раздобыть даже полуграмотный студент колледжа.

— Когда вы купили «Спин»? — спрашивает Тишен.

— Около четырех лет назад.

— Сколько заплатили?

— По четыре доллара за акцию, в общем — триста миллионов. — Нужно было бы отвечать помедленнее, но я ничего не могу с собой поделать. С нетерпением смотрю на Тишена, ожидая следующего вопроса.

— А сколько они стоят теперь? — спрашивает он.

— Ну, вчера при закрытии биржи они стоили сорок три с половиной, снизились на один пункт. С тех пор как я купил компанию, акционерный капитал дважды разделялся, так что сейчас ценные бумаги стоят около восьмисот пятидесяти.

— То есть восемьсот пятьдесят миллионов?

— Правильно.

На этом испытание можно бы считать законченным.

Коль скоро я в состоянии держать в памяти вчерашнюю стоимость акций при закрытии биржи, значит, мои противники должны быть удовлетворены. Я почти вижу их глупые улыбки, почти слышу приглушенные выкрики: «Ура! Молодчина, Трой, браво! Покажи им!»

Зейдель обращается к истории. Это попытка испытать мою память.

— Мистер Филан, где вы родились?

— В Монклере, штат Нью-Джерси.

— Когда?

— Двенадцатого мая тысяча девятьсот восемнадцатого года.

— Какова девичья фамилия вашей матери?

— Шоу.

— Когда она умерла?

— За два дня до Перл-Харбора.

— А ваш отец?

— Что — отец?

— Когда умер он?

— Не знаю. Он исчез, когда я был еще ребенком.

Зейдель смотрит на Фло, у которого вопросы записаны в блокноте.

— Кто ваша младшая дочь? — спрашивает тот.

— От какого брака?

— Ну, скажем, от первого.

— Значит, Мэри-Роуз.

— Правильно…

— Разумеется, правильно.

— Куда она уехала учиться?

— В университет Тулейна, Новый Орлеан.

— И что она там изучала?

— Что-то из области средневековья. Потом неудачно вышла замуж, как и все остальные. Наверное, дети унаследовали этот талант от меня. — Вижу, как врачи напряглись и ощетинились. А также представляю себе, как адвокаты и нынешние сожители и/или жены-мужья прячут улыбки, ведь никто не станет отрицать, что женился я действительно всегда неудачно.

А потомство производил еще хуже.

Фло оставляет эту тему. Тишен все еще под впечатлением моих финансовых откровений.

— Владеете ли вы контрольным пакетом акций в «Маунтин-ком»? — спрашивает он.

— Да, уверен, что это отмечено в ваших бумагах. «Маунтин-ком» — открытое акционерное общество.

— Каковы были ваши первоначальные инвестиции?

— Около восемнадцати долларов за акцию — всего десять миллионов акций.

— А теперь это…

— Вчера при закрытии биржи давали двадцать один доллар за акцию. За последние шесть лет произошел обмен и раздел, так что сейчас холдинг стоит около четырехсот миллионов. Вы удовлетворены ответом?

— Да… полагаю, да. Сколько открытых акционерных обществ вы контролируете?

— Пять.

Фло бросает взгляд на Зейделя. Интересно, долго еще это будет продолжаться? Я чувствую, что устал.

— Есть еще вопросы? — спрашивает Стаффорд. Мы не собираемся оказывать на них давление, поскольку хотим, чтобы они получили максимальное удовлетворение.

— Вы собираетесь сегодня же подписать новое завещание? — спрашивает Зейдель.

— Да, таково мое намерение.

— На столе перед вами лежит то самое завещание?

— Да.

— Отходит ли вашим детям значительная часть вашего состояния в соответствии с этим завещанием?

— Отходит.

— Вы готовы подписать завещание прямо сейчас?

— Готов.

Зейдель аккуратно опускает ручку на стол, задумчиво складывает руки на груди и смотрит на Стэффорда.

— С моей точки зрения, мистер Филан в настоящее время дееспособен и в состоянии распоряжаться своим имуществом, — многозначительно произносит он, словно решает вопрос, куда меня направить из этого чистилища.

Два его коллеги поспешно кивают.

— У меня нет никаких сомнений в его психическом здоровье, — говорит Стэффорду Фло. — Я считаю, у него очень острый ум.

— Никаких сомнений? — переспрашивает Стэффорд.

— Ни малейших.

— Доктор Тишен?

— Давайте не будем валять дурака. Мистер Филан прекрасно знает, что делает. Он соображает гораздо лучше нас с вами.

О, премного благодарен. Вы так добры. Компашка жалких докторишек, с трудом зарабатывающих сотню тысяч в год. Я сколотил миллиарды, а вы гладите меня по головке и рассказываете, какой я умный.

— Значит, это единогласное мнение? — спрашивает Стэффорд.

— Абсолютно. — Они мгновенно соглашаются.

Стэффорд подсовывает мне завещание и дает ручку.

— Это последняя воля и завещание Троя Л. Филана, отменяющее все прежние завещания и дополнительные распоряжения к ним, — произношу я. В завещании девяносто страниц, подготовленных Стэффордом и сотрудниками его фирмы. Я знаком с концепцией, но окончательного текста не видел, не читал и не собираюсь. Перелистываю и на последней странице ставлю росчерк, которого никто никогда не увидит, потом кладу руки поверх папки. Вот пока и все.

Стервятникам не видать этого завещания.

— Встреча окончена, — объявляет Стэффорд, и все поспешно собирают вещи. В соответствии с моими инструкциями членов трех моих семейств настойчиво просят быстро покинуть занимаемые ими комнаты и удалиться из здания.

Одна камера продолжает снимать меня, эта запись пригодится для архива. Адвокаты и психиатры спешат уйти. Я велю Сниду сесть за стол. Здесь же, за столом, — Стэффорд и один из его партнеров, Дурбан. Когда мы остаемся одни, я достаю из-под своего белого одеяния конверт, открываю его, вынимаю три листка желтой линованной бумаги и кладу перед собой.

От страха на какое-то мгновение легкая дрожь пробегает по моему телу. Это завещание потребовало от меня огромных усилий, я совершенствовал его несколько недель.

Стэффорд, Дурбан и Снид, совершенно сбитые с толку, уставились на желтые листки.

— Вот мое настоящее завещание, — говорю я и беру ручку. — Собственноручно написанное мной несколько часов назад. Датированное сегодняшним днем, а теперь и подписанное сегодня. — Я снова царапаю свое имя.

Стэффорд слишком потрясен, чтобы что-нибудь сказать.

— Оно отменяет все предыдущие завещания, включая подписанное пять минут назад. — Я снова складываю листки и засовываю их обратно в конверт.

Стискиваю зубы и напоминаю себе, как я хочу умереть.

Подтолкнув конверт через стол Стэффорду, я встаю со своей инвалидной коляски. Ноги у меня дрожат. Сердце громко стучит. Осталось всего несколько секунд. Разумеется, я умру прежде, чем приземлюсь.

— Эй! — кричит кто-то, наверное, Снид. Но я быстро удаляюсь от них.

Обезноженный идет, почти бежит мимо выставленных в ряд кожаных стульев, мимо одного из портретов, плохого, заказанного одной из моих жен, мимо всего — к незапертым раздвижным дверям. Я знаю, что они не заперты, потому что несколько часов назад все отрепетировал.

— Стойте! — кричит кто-то. Моя челядь бросается за мной.

Вот уже год, как никто не видел, чтобы я передвигался самостоятельно. Я хватаюсь за ручку и отодвигаю дверь в сторону. Воздух обжигающе морозен. Ступаю босой ногой на узкую балконную террасу, опоясывающую верхний этаж.

И, не глядя вниз, переваливаюсь через перила.

Глава 3

Снид находился всего в двух шагах от мистера Филана, и на миг ему показалось, что он сможет поймать хозяина. Но шок от того, что старик не только встал с кресла, но и сам пошел, почти побежал к двери, парализовал Снида. Уже много лет мистер Филан не двигался так быстро.

Когда Снид все же добрался до балкона, ему оставалось лишь закричать от ужаса и беспомощности при виде того, как тело мистера Филана, беззвучно кружась и мотаясь из стороны в сторону, летит, делаясь все меньше и меньше, и наконец шмякается о землю. Не веря собственным глазам Снид следил за ним, вцепившись в перила, потом начал плакать.

Джош Стэффорд добежал до балкона почти одновременно со Снидом и тоже не мог ничего изменить. Все произошло поразительно быстро — во всяком случае, прыжок. Что касается падения, оно, казалось, длилось по меньшей мере час.

Мужчина весом в сто пятьдесят фунтов падает с высоты трехсот футов менее чем пять секунд, но Стэффорд позднее рассказывал, что старик летел целую вечность, кружась на ветру, словно перышко.

Тип Дурбан подоспел на балкон уже после Стэффорда и видел лишь, как тело упало на вымощенный камнем пол патио между центральным входом и закругленной въездной аллеи. Почему-то Дурбан держал в руке конверт, который бессознательно схватил со стола, когда бросился ловить старика Троя.

Здесь, на ледяном холоде, он показался гораздо тяжелее. Глядя вниз, Тип словно видел сцену из фильма ужасов.

Первые зеваки начали стягиваться к месту происшествия.

Полет Троя Филана не произвел впечатления высокой трагедии, о чем он мечтал. Вместо того чтобы парить, как ангел, напоминая в своих развевающихся одеждах белого лебедя, вместо того чтобы совершить свое смертельное приземление на глазах у пораженного ужасом многочисленного семейства, которое, по его замыслу, должно было как раз в этот момент покидать здание, он упал перед скромным клерком, возвращавшимся из бара после затянувшегося ленча. Тот услышал голос, поднял голову и в ужасе увидел, как с верхнего этажа сорвалось бледное голое тело с развевавшимся вокруг шеи белым полотнищем, напоминавшим простыню. Оно шлепнулось на камни неподалеку от клерка с глухим стуком, естественным при падении с такой высоты.

Он подбежал к телу как раз в тот момент, когда охранник тоже рванул к месту происшествия из своей будки у входа в «Филан-Тауэр». Ни клерк, ни охранник прежде никогда не видели хозяина, поэтому в первый момент не поняли, чей труп лежит перед ними. Тело было окровавленным, скрюченным и обнаженным, если не считать скомканной простыни, обвивавшей руки. Мистер Филан был определенно мертв.

Для идеального исполнения замысла Трою следовало задержаться еще на полминуты, потому что находившиеся на пятом этаже Тайра, Рэмбл, доктор Тишен и куча адвокатов именно спустя тридцать секунд показались в дверях. Увидев на камнях труп старого Троя, Тайра закричала — не от любви, не от боли утраты, а от шока. Это был пронзительный, дикий крик, который услышали даже Снид, Стэффорд и Дурбан, находившиеся на четырнадцатом этаже.

Рэмбл остался невозмутимым. Дитя телевидения и любитель видеоигр, он с интересом смотрел на запекшуюся кровь. Отойдя от потрясенной матери, он опустился на колени возле мертвого отца. Охранник решительно положил руку ему на плечо.

— Это Трой Филан, — сказал один из адвокатов, склонившись над трупом.

— Не может быть, — произнес охранник.

— Господи! — воскликнул клерк.

Из дома выбегали все новые люди.

Джейни, Джина и Коуди с их психиатром доктором Фло и адвокатами были второй группой родственников, появившихся на сцене. Никто из них не упал в обморок, никто не кричал. Они стояли плотной группой в стороне от Тайры и ее приспешников и, как все прочие, глазели на бедного Троя.

С прибытием другого охранника, взявшего ситуацию под контроль, закрякала рация. Охранник вызывал «скорую».

— Она уже ни к чему, — заметил клерк, считавший себя самой важной персоной, поскольку первым оказался на месте происшествия.

— Вы хотите увезти его в своей машине? — поинтересовался охранник.

Рэмбл наблюдал, как кровь из страшных ран струится по изгибам тела и стекает к замерзшему фонтану и гнезду флагштока, находившимся неподалеку.

В этот момент опустился открывающийся в атриум лифт и из него вышли Лилиан и первая семья Троя. Поскольку некогда Ти Джею и Рексу было позволено иметь офисы в этом здании, они припарковали машины позади дома, и вся группа повернула налево, но тут от центрального входа послышался вопль:

— Мистер Филан выбросился из окна!

Они тут же развернулись и через переднюю дверь выскочили в патио, где и увидели Троя, лежавшего возле фонтана.

Ну что ж, по крайней мере теперь не нужно было ждать, когда опухоль сделает свое дело.

Около минуты понадобилось Джошуа Стэффорду, чтобы оправиться от шока и вспомнить, что он юрист. Он дождался, когда внизу появилась третья и последняя в порядке выхода семья, и попросил Снида и Дурбана войти в помещение.

Камера продолжала работать. Снид повернулся лицом к объективу, поднял правую руку, поклялся говорить правду, а затем, давясь слезами, рассказал, чему стал свидетелем.

Стэффорд открыл конверт и поднес листки к самому объективу, чтобы можно было их хорошо рассмотреть.

— Да, я видел, как он это подписал, — заявил Снид. — Всего несколько минут назад.

— Вы узнаете его подпись? — задал вопрос Стэффорд.

— Да, это его рука.

— Слышали ли вы, как он сказал, что это его последняя воля и завещание?

— Да, он назвал это своим настоящим завещанием.

Стэффорд убрал листки прежде, чем Снид успел прочесть хоть слово. Ту же процедуру он повторил и с Дурбаном, потом сам встал перед камерой и изложил свою версию произошедшего. После этого камеру выключили, и все трое отправились вниз, чтобы отдать последнюю дань уважения мистеру Филану. Лифт был битком набит служащими, потрясенными, но желающими воспользоваться редкой возможностью увидеть старика, тем более что возможность эта была последней. Здание пустело. В углу слышались приглушенные рыдания Снида.

Охрана оттеснила толпу от тела Троя, лежавшего в луже крови. Послышалась сирена приближающейся «скорой помощи». Кто-то делал снимки, желая запечатлеть сцену смерти, потом тело накрыли черным одеялом.

Что касается родственников, то мало-помалу кое-какие признаки печали все же начали сменять всеобщее состояние потрясения, испытанного ими при виде тела Троя Филана.

Теперь они стояли, опустив головы, печально глядя на одеяло и стараясь собраться с мыслями в преддверии будущих событий. Глядя на Троя, невозможно было не думать о деньгах. Скорбь из-за ухода из жизни давно прервавшего с ними всякие связи родственника, пусть даже это был их отец или муж, не могла заставить забыть о полумиллионе долларов.

У служащих шок сменился удивлением. Все знали, что Трой жил над ними, на верхнем этаже, но мало кто когда-либо видел его. По слухам, он был эксцентричен, безумен и болен. Мистер Филан не любил людей. В компании существовали ответственные вице-президенты, которые встречались с ним раз в год. Если корпорация так хорошо функционировала без самого Троя, стало быть, все сотрудники сохранят свои места.

Психиатрам — Зейделю, Фло и Тишену — было не по себе. Они объявили человека психически абсолютно здоровым, а через несколько минут после этого он совершил прыжок в небытие. Но ведь даже у сумасшедших бывают просветления, это научный факт, повторяли они себе, стоя в толпе и дрожа от страха. Пусть человек даже законченный безумец, но безумие иногда отступает, и в эти моменты он может принимать ответственные решения, в том числе подписывать завещание. На этом они будут стоять твердо. Слава Богу, что все записывалось на пленку. Старик Трой был в здравом рассудке. И при ясной памяти.

Что же касается адвокатов, то у них потрясение прошло быстро, и никакой печали они не испытывали. Стоя подле своих клиентов, они наблюдали за происходящим едва ли не с улыбками, предвкушая баснословные гонорары.

«Скорая» въехала на мощеную площадку и остановилась у тела Троя. Стэффорд подлез под уже натянутую оградительную ленту и что-то шепнул охранникам.

Тело Троя быстро положили на носилки и увезли.

Штаб своей корпорации Трой Филан перенес на север Виргинии, чтобы избежать нью-йоркского налогообложения. На покупку земли и строительство своего «Тауэра» он потратил сорок миллионов долларов. Благодаря такому переселению в последующие годы он многократно окупил эти расходы.

С Джошуа Стэффордом, подающим надежды адвокатом из округа Колумбия, Трой познакомился во время шумного процесса, который сам он проиграл, а Стэффорд выиграл.

Трою очень понравились стиль и цепкость Джоша, и он нанял того на службу. За последние десять лет фирма Стэффорда значительно расширилась, а сам он стал богат благодаря битвам, которые выигрывал для Троя. В последние годы жизни Филана не было человека, более близкого ему, чем Джош Стэффорд.

Джош и Дурбан вернулись в зал заседаний на четырнадцатом этаже и заперли дверь изнутри. Снида отправили, посоветовав ему прилечь и отдохнуть. Снова включив камеру, Стэффорд открыл конверт и достал из него три желтых листка. На первом было письмо Троя к нему. Джош начал говорить в камеру:

— Это письмо датировано сегодняшним днем, понедельником, девятым декабря тысяча девятьсот девяносто шестого года. Написано от руки и адресовано Троем Филаном мне. В письме пять абзацев. Читаю его полностью:

«Дорогой Джош, теперь я уже мертв. Вот мои распоряжения, и я хочу, чтобы ты им строго следовал. Если понадобится, отстаивай их в суде, я желаю, чтобы они были исполнены.

Первое. По причине, которая станет ясна впоследствии, я хочу, чтобы вскрытие было проведено немедленно.

Второе. Не должно быть никакого погребения, никакой заупокойной службы. Я хочу, чтобы меня кремировали, а прах развеяли с самолета над моим ранчо в Вайоминге.

Третье. Мое завещание должно храниться в тайне до пятнадцатого января тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Закон не требует от тебя его немедленного оглашения. В течение месяца ты должен сидеть на нем.

Прощай.

Трой».

Стэффорд медленно положил первый листок на стол и осторожно взял второй. С минуту изучал его, потом произнес в камеру:

— Это документ на одной странице, претендующий быть завещанием Троя Филана. Читаю его полностью:

«Последняя воля Троя Филана.

Я, Трой Л. Филан, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим отменяю все ранее написанные завещания и дополнительные распоряжения к ним и распределяю свое наследство следующим образом.

Моим детям, Трою Филану-младшему, Рексу Филану, Либбигайл Джетер, Мэри-Роуз Джекмен, Джине Стронг и Рэмблу Филану оставляю суммы, достаточные для покрытия всех их долгов, имеющихся на сегодняшний день. Долги, сделанные после сегодняшнего дня, оплате не подлежат.

Если кто-нибудь из моих детей решит опротестовать это завещание, распоряжение об уплате долгов этого сына или дочери аннулируется.

Моим бывшим женам Лилиан, Джейни и Тайре я не оставляю ничего. Они были достаточно обеспечены мной при разводах.

Все остальное свое имущество я завещаю моей дочери Рейчел Лейн, родившейся второго ноября одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года в Католическом госпитале Нового Орлеана, штат Луизиана, от ныне покойной Эвелин Каннингэм».

Стэффорд впервые слышал об этих людях. Прежде чем продолжить, он перевел дыхание.

«Исполнителем этого завещания назначаю своего поверенного в делах адвоката Джошуа Стэффорда и предоставляю ему все необходимые для этого полномочия.

Настоящий документ представляет собой мое собственноручное завещание. Каждое слово в нем написано моей рукой и мной подписано.

Декабря девятого числа одна тысяча девятьсот девяносто шестого года, три часа пополудни, подписано Троем Л. Филаном».

Стэффорд положил листок на стол и поморгал, стоя перед камерой. Ему, наверное, нужно было пройтись вокруг здания, глотнуть свежего воздуха, чтобы обрести равновесие но он был обязан продолжать. Подняв третий листок, Стэффорд произнес:

— Это записка, состоящая из одного абзаца и снова адресованная мне. Читаю:

«Джош, Рейчел Лейн — миссионерка Всемирной организации миссионеров, работающих в племенах, живет на бразильско-боливийской границе. Она работает с отдаленным индейским племенем в районе, известном под названием Пантанал. Ближайший город — Корумба (с ударением на последнем слоге). Я не смог найти ее. За последние двадцать лет у меня не было с ней никаких контактов. Подпись: Трой Филан».

Дурбан выключил камеру и дважды обошел вокруг стола, пока Стэффорд снова и снова перечитывал документы.

— Ты знал, что у него была незаконная дочь?

Стэффорд рассеянно смотрел в стену.

— Нет. Я составил для Троя одиннадцать завещаний, и он ни в одном ее не упоминал.

— Думаю, удивляться не следует.

Стэффорд много раз говорил, что ничему не удивляется, когда дело касается Троя Филана. В бизнесе и в личной жизни этот человек был эксцентричен и непредсказуем.

Стэффорду приходилось миллион раз подстраховывать своего клиента и гасить самые разные конфликты.

Но на сей раз он действительно был потрясен. Только что он стал свидетелем необычного самоубийства: прикованный к инвалидному креслу человек вдруг вскочил и побежал. А теперь Джош держал в руках законное завещание, по которому одно из самых крупных состояний в мире переходило к никому не известной наследнице. И в этом завещании не было даже намека на то, как ей следует им распорядиться.

Налог на наследство будет чудовищным.

— Тип, мне нужно выпить, — сказал Стэффорд.

— Рановато.

Они перешли в примыкавший к залу кабинет мистера Филана. Секретарша и все, кто работал на этом этаже, по-прежнему находились внизу.

Адвокаты заперли за собой дверь и стали поспешно просматривать шкафы и ящики стола, которые оказались открытыми. Трой предполагал, что они это будут делать, иначе никогда не оставил бы свои конфиденциальные бумаги без присмотра. Он знал, что Джош придет сюда сразу же. В среднем ящике стола они нашли договор с крематорием в Александрии, заключенный пятью неделями раньше. Под ним лежала папка со сведениями о Всемирной организации миссионеров, работающих в племенах.

Они собрали все, что могли унести, потом нашли Снида и велели ему запереть кабинет.

— Что там в последнем завещании? — спросил Снид. Он был бледен, глаза у него ввалились. Мистер Филан не мог умереть вот так, ничего ему не оставив — никаких средств к существованию. Он преданно служил Трою тридцать лет.

— Я не могу этого сказать, — ответил Стэффорд. — Приду завтра, чтобы сделать подробную опись. Никого сюда не впускай.

— Разумеется, — прошептал Снид и снова заплакал.

Следующие полчаса Стэффорд и Дурбан провели с полицейским, приехавшим на место происшествия. Они показали ему место, где Трой перевалился через перила, сообщили имена свидетелей, не вдаваясь в подробности, описали то, что связано с последним письмом и последним завещанием Филана. Случай был предельно ясным — самоубийство. Они пообещали предоставить полиции копию заключения о вскрытии, и коп, закрыв дело, покинул здание.

Отправившись к судмедэксперту, Джош и Тип распорядились немедленно провести вскрытие.

— Зачем нужно вскрытие? — шепотом спросил Дурбан.

— Чтобы доказать, что в организме Троя не было ни наркотиков, ни алкоголя. Ничего, что могло бы поставить под сомнение его дееспособность. Он все предусмотрел.

Было уже почти шесть, когда они добрались до бара в отеле «Уиллард», неподалеку от Белого дома — в двух кварталах от их офиса. Только хорошенько выпив, Стэффорд впервые за весь день позволил себе улыбнуться:

— Он и впрямь все предусмотрел, не так ли?

— Он очень жестокий человек, — задумчиво сказал Дурбан. Потрясение сменилось трезвым осознанием действительности.

— Ты хочешь сказать — был очень жестоким человеком.

— Нет. Он и сейчас есть. Трой продолжает сеять распри.

— Можешь себе представить, сколько денег потратят в предстоящий месяц эти глупцы?

— Мне кажется, преступно не сообщить им о завещании.

— Мы не можем. У нас — твердое распоряжение клиента.

Для адвокатов, чьи клиенты редко разговаривали друг с другом, подобная встреча была событием экстраординарным. Ведущая роль в этой комнате принадлежала Хэрку Геттису, судебному адвокату, в течение многих лет представлявшему интересы Рекса Филана на разного рода шумных процессах. Хэрк настоял, чтобы эта встреча состоялась немедленно, как только он вернется в свой офис на Массачусетс-авеню. Он шепнул об этом на ухо адвокатам Ти Джея и Либбигайл еще тогда, когда тело старика заносили в машину «скорой помощи».

Идея была разумная, и никто спорить не стал. Все, вместе с Фло, Зейделем и Тишеном, явились сразу после пяти.

Здесь их уже ожидал судебный репортер с двумя видеокамерами.

По понятным причинам все нервничали из-за самоубийства Троя Филана. Психиатров развели по разным комнатам и каждого подробно расспросили о впечатлении, которое произвел на них мистер Филан перед тем, как спрыгнул с балкона.

Ни у одного из троих не было и тени сомнения, что мистер Филан полностью отдавал себе отчет в том, что делает, и находился в здравом уме, а следовательно, имел полное право подписывать завещание. Чтобы совершить самоубийство, не обязательно быть сумасшедшим, подчеркивали доктора.

После того как адвокаты — каждый из тринадцати — вытянули из психиатров все, что было возможно, Геттис закончил встречу. Было почти восемь часов вечера.

Глава 4

Если верить «Форбсу», в списке самых богатых людей Америки Трой Филан занимал десятую строку. Его смерть заслуживала места в колонке самых важных новостей, а способ, который он выбрал для ухода из жизни, делал ее и вовсе сенсацией.

У дома на Фоллз-Черч, где жила Лилиан, толпились репортеры, ожидавшие, что к ним выйдет кто-нибудь из членов семьи. А пока они фотографировали друзей и соседей, входивших и выходивших из дома, и задавали им банальные вопросы о семье покойного.

Четверо же старших детей Филана вместе с женами, мужьями и своими детьми в это время принимали соболезнования. В присутствии посторонних они демонстрировали печаль. Но как только оставались одни, настроение решительно менялось. Ти Джею, Рексу, Либбигайл и Мэри-Роуз с трудом удавалось заставить своих отпрысков — одиннадцать ребятишек — сдерживать радость. Это действительно было трудно. Принесли много отличного вина и шампанского. Старый Трой не хотел, чтобы они горевали, не так ли?

Старшие внуки пили больше родителей.

Телевизор, стоявший в нише, был включен, и каждые полчаса они собирались перед ним, чтобы прослушать последние сообщения Си-эн-эн, связанные со смертью Троя.

Корреспондент, разбирающийся в проблемах финансов, слепил десятиминутный сюжет о необъятной империи Филана.

Просматривая его, все улыбались.

Одна Лилиан, сжав губы, правдоподобно изображала горе. Завтра она займется организацией похорон.

Хэрк Геттис прибыл около десяти и сообщил семье, что разговаривал с Джошем Стэффордом. Погребения не будет, не будет и никакого отпевания; только вскрытие, кремация и рассеивание праха. Так завещано Троем, и Стэффорд готов отстаивать волю своего клиента в суде.

Лилиан, равно как и ее детям, было совершенно наплевать, что станут делать с телом Троя, но из чувства противоречия они стали спорить с Геттисом: недостойно, мол, расставаться с Троем безо всякой заупокойной службы. Либбигайл удалось даже выдавить слезу и изобразить дрожь в голосе.

— Я не стану это оспаривать, — стоял на своем Геттис. — Мистер Филан оставил письменное распоряжение на этот счет, и любой суд с уважением отнесется к его предсмертной воле.

Родственники быстро согласились. Нет никакого смысла тратить уйму времени и денег на судебные тяжбы и продлевать срок траура. Зачем усугублять положение? Трой всегда получал то, что хотел. К тому же на собственном горьком опыте они знали — лучше с Джошем Стэффордом не связываться.

— Будем действовать согласно его воле, — вздохнула Лилиан, и четыре головы за спиной матери одновременно закивали.

Никто не спросил о завещании и о том, когда можно будет наконец с ним ознакомиться, хотя именно этот вопрос волновал их больше всего. Лучше еще несколько часов поизображать безутешное горе, а уж потом перейти к делам. Поскольку не будет ни отпевания, ни похорон, ни траурного приема, вероятно, они смогут встретиться завтра утром и все обсудить.

— А зачем вскрытие? — спросил Рекс.

— Понятия не имею, — ответил Геттис. — Стэффорд сказал, что это распоряжение содержится в предсмертной записке, но даже он не понимает, зачем это нужно.

После ухода Геттиса все выпили еще. Поток визитеров иссяк, и Лилиан отправилась в постель, а Либбигайл и Мэри-Роуз — по домам. Ти Джей с Рексом спустились на первый этаж в бильярдную, заперлись там и стали накачиваться виски. К полуночи, надравшись, как матросы в портовом кабаке, они гоняли шары по столу, ликуя по поводу свалившегося на них баснословного богатства.

В восемь часов утра на следующий день после смерти мистера Филана Джошуа Стэффорд обращался к взволнованным директорам «Филан групп». Два года назад мистер Филан ввел самого Джоша в совет директоров, но эта роль ему абсолютно не нравилась.

Последние шесть лет «Филан групп» работала вполне успешно и прибыльно без активного участия ее основателя. По какой-то причине, вероятно, из-за депрессии, Трой утратил интерес к повседневному руководству своей империей. Он довольствовался мониторингом рынков и докладами о доходах.

Сейчас исполнительным директором компании был Пэт Соломон, бывший высокопоставленный служащий, которого Трой привлек к работе двадцать лет назад. Когда Стэффорд вошел в зал заседаний, Пэт нервничал так же, как остальные семь членов совета.

Для беспокойства оснований хватало. Вокруг компании всегда ошивалась куча приспешников жен Троя и их отпрысков. Малейший намек на то, что контрольный пакет акций может перейти в их руки, привел бы в ужас любой совет директоров.

Джош начал с оглашения распоряжений мистера Филана относительно похорон.

— Никаких похорон, собственно, не будет, — мрачно сказал он. — Честно говоря, у нас нет возможности отдать ему последнюю дань уважения.

Это присутствующие выслушали без комментариев.

Если бы умер обыкновенный человек, подобное пренебрежение условностями показалось бы ошеломляющим. Но поскольку речь шла о Трое, удивляться не приходилось.

— Кто станет владельцем компании? — спросил Соломон.

— Сейчас я не могу этого сказать, — ответил Стэффорд, прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько уклончиво и неудовлетворительно прозвучал его ответ. — Трой подписал завещание за несколько мгновений до того, как спрыгнул с балкона, и распорядился держать втайне его содержание в течение некоторого времени. Ни при каких условиях я не могу разгласить его. По крайней мере пока.

— А когда же?

— Скоро. Но не сейчас.

— Значит, работать, как прежде?

— Именно. Совет директоров сохраняет прежние полномочия; все продолжают выполнять свои обязанности. Завтра компания будет жить так же, как вчера.

Это звучало утешительно, но никто не поверил Стэффорду. Рано или поздно компания должна перейти в другие руки.

Трой никогда не был сторонником раздела акций между акционерами «Филан групп». Он хорошо платил своим служащим, но не позволял им стать собственниками даже малой доли компании. Лишь три процента акций принадлежали нескольким избранным.

Около часа они прокорпели над пресс-релизом, а потом расстались на месяц.

В коридоре Стэффорда ждал Тип Дурбан, и они вместе отправились в Маклин к судмедэксперту. Вскрытие к тому времени закончилось.

Причина смерти, как и ожидалось, была очевидной. Следов наркотиков или алкоголя в крови не обнаружено.

Но не обнаружено и опухоли. Никаких признаков рака.

В момент кончины Трой пребывал в добром здравии, хотя сказывалось недоедание.

Когда они переезжали через Потомак по мосту Рузвельта, Тип наконец нарушил молчание:

— Он говорил тебе, что у него опухоль мозга?

— Да. Несколько раз. — Стэффорд, сидевший за рулем, едва замечал улицы, мосты, машины, проносившиеся мимо.

Сколько же у Троя было секретов?

— Зачем он лгал?

— Кто знает? Ты пытаешься найти логику в поступках человека, только что спрыгнувшего с четырнадцатого этажа. Рак мозга хоть как-то оправдывал его поведение. Все, и я в том числе, думали, что он умирает. Из-за странностей поведения Троя созвать консилиум психиатров было очень уместной идеей. Он поставил ловушку, и они попали в нее, а теперь эти психиатры клянутся, что Трой был абсолютно вменяемым. Думаю, кроме всего прочего, ему хотелось сочувствия.

— Но он был чокнутым, ведь правда? Конечно, был, иначе не сиганул бы с балкона.

— У Троя было много странностей, но он точно знал, что делает.

— А зачем прыгнул?

— Депрессия. Он был одиноким стариком.

На Конститьюшн-авеню они попали в огромную пробку. Сидя в машине и глядя на длинную вереницу неподвижных машин, вытянувшуюся перед ними, каждый думал о своем.

— Это похоже на мошенничество, — сказал наконец Дурбан. — Он завлек их в ловушку обещанием денег, согласился на беседу с их психиатрами, а в последний момент оставил всех с носом.

— Конечно, это было мошенничество, но речь ведь идет о завещании, а не о контракте. Завещание — это дар. По законам Виргинии человек не обязан оставлять что-то детям.

— Но они наверняка будут оспаривать завещание.

— Возможно. У них куча адвокатов. И на кон поставлено слишком много денег.

— Почему он так их всех ненавидел?

— Трой считал их пиявками. Они мешали ему. Постоянно боролись с ним. Они никогда честно не заработали ни пенни, а промотали целые миллионы. Трой никогда не собирался им ничего оставлять. Он считал, что раз они сумели профукать миллионы, сумеют и миллиарды пустить по ветру. И был абсолютно прав.

— А разве не было и его вины в том, что родные так относились к нему?

— Была, и значительная. Троя было трудно любить. Он когда-то признался мне, что был плохим отцом и отвратительным мужем. Не пропускал ни одной юбки, особенно был охоч до женщин, которые у него работали. Считал их своей собственностью.

— Припоминаю, ему даже предъявляли судебные иски за сексуальные домогательства.

— Мы всех убедили замолчать. Заплатили большие деньги. Трой не любил проблем.

— Не думаешь, что могут всплыть еще какие-нибудь наследники?

— Сомневаюсь. Но откуда мне знать? Я и представить себе не мог, что существует эта наследница, а уж почему он практически все оставил ей, мне и вовсе не понятно. Мы с Троем провели немало часов, обсуждая, как распределить его наследство.

— Как же мы будем ее искать?

— Не знаю. Об этом я еще не думал.

По возвращении в офис Джош увидел, что сотрудники его фирмы пребывают в страшном возбуждении. По вашингтонским меркам фирма была невелика — всего шестьдесят работников. Джош был ее основателем и старшим партнером.

Тип Дурбан и еще четверо назывались партнерами, но это означало лишь, что Джош время от времени выслушивал их и делился с ними доходами. В течение тридцати лет это была фирма, которая занималась судебными тяжбами, не слишком заботясь о безупречности средств, но ближе к шестидесяти Джош все меньше времени стал проводить в судах, а все больше сидел за столом, заваленным бумагами. Если бы захотел, он мог иметь сотню юристов из бывших сенаторов, лоббистов и правительственных аналитиков — в Ди-Си,^[1] их пруд пруди. Однако Джош обожал судебные процессы, атмосферу залов суда и нанимал только молодых сотрудников, которые успели поучаствовать по меньшей мере в десяти процессах, рассматривавшихся судами присяжных.

Обычно активная карьера судебного юриста не превышает двадцати пяти лет. Первый сердечный приступ заставляет их умерить свою прыть, чтобы оттянуть второй. Джошу удалось избежать работы на износ благодаря тому, что он посвятил себя юридическому обеспечению дел одного лишь Мистера Филана — безопасность, антимонопольное законодательство, кадры, слияние компаний и десятки личных дел.

Три группы коллег ждали в приемной перед его огромным кабинетом. Пока Джош снимал пальто и усаживался за стол, два секретаря докладывали ему о делах на сегодня и телефонных звонках.

— Какой самый важный? — спросил он.

Безотлагательным оказался звонок Хэрка Геттиса, человека, с которым Джош разговаривал последний месяц по меньшей мере три раза в неделю. Он набрал номер, и Хэрк тут же взял трубку. Они быстро покончили с приветствиями, и Хэрк перешел к делу:

— Послушайте, Джош, вы можете себе представить, как семья давит на меня?

— Прекрасно представляю.

— Джош, они желают увидеть это проклятое завещание! Или хотя бы узнать, что в нем.

От следующих слов Джоша очень многое зависело, и он их давно обдумал.

— Не так скоро, Хэрк.

Короткая пауза, после которой:

— Но почему? Что-то не так?

— Меня беспокоит самоубийство.

— Почему? Что вы имеете в виду?

— Послушайте, Хэрк, может ли человек быть в здравом рассудке за несколько секунд до того, как спрыгнуть с четырнадцатого этажа?

Голос Хэрка зазвучал на октаву выше, а в интонации послышалось еще большее волнение:

— Но вы же слышали заключение психиатров. Все записано на пленку.

— А после самоубийства Филана они продолжают настаивать на своем заключении?

— Черт возьми, да!

— Вы можете это доказать? Я прошу у вас помощи, Хэрк.

— Джош, вчера вечером мы еще раз опросили наших психиатров. Мы из них кишки тянули, но они тверды как скала. Все они подписали восьмистраничное заключение, поклявшись в психическом здоровье мистера Филана.

— Могу я ознакомиться с этим документом?

— Я сейчас же вам его пришлю.

— Сделайте одолжение. — Джош повесил трубку и улыбнулся. В кабинет вошли коллеги — три группы блистательных и бесстрашных молодых юристов — и расселись за стоявшим в углу столом красного дерева.

Джош начал с резюме содержания собственноручного завещания Троя и юридических осложнений, которые оно могло повлечь. Первой группе сотрудников он поручил разобраться со сложной проблемой дееспособности завещателя.

Троя поджимало время. Просвет между двумя периодами умопомрачения. Джош хотел, чтобы проанализировали все прецеденты, имеющие хоть отдаленное отношение к подписанию завещания лицом, которое считалось невменяемым.

Вторая команда получила задание исследовать рукописные завещания и особенно — все случаи их опротестования.

Когда две первые группы покинули кабинет, Джош позволил себе немного расслабиться и сел. Этим ребятам повезло больше, потому что следующие три дня им не нужно было сидеть в пыльной библиотеке.

— Вам предстоит найти человека, который, как я подозреваю, не хочет, чтобы его нашли.

Он передал им все, что знал о Рейчел Лейн. Информации было не много. Папка из стола Троя оказалась совсем тонкой.

— Прежде всего разузнайте все о Всемирной организации миссионеров, работающих с племенами. Кто эти люди? Чем занимаются? Как подбирают персонал? Куда посылают своих сотрудников? Словом, все. Второе: в Ди-Си имеется несколько превосходных частных сыщиков — специалистов по розыску пропавших. Обычно это бывшие сотрудники ФБР или правительственных структур. Отберите двоих лучших, решение примем завтра. Третье: мать Рейчел звали Эвелин Каннингэм, она уже умерла. Соберите все, что можно о ней узнать. Допустим, у них с мистером Филаном был короткий роман, плодом которого стал ребенок.

— Допустим? — переспросил один из подчиненных.

— Да. Мы ничего не принимаем на веру.

Отпустив и эту группу юристов, Джош прошел в конференц-зал, где Тип Дурбан собрал небольшую пресс-конференцию. Дюжина нетерпеливых репортеров сидела за столом, расставив диктофоны. Это были представители крупных газет и респектабельных финансовых изданий.

Посыпались вопросы. Да, существует подписанное в последнюю минуту завещание, но Стэффорд не вправе обнародовать его содержание. Да, проводилось вскрытие, но этот вопрос он обсуждать не может. Компания будет продолжать работать в прежнем режиме. Он не может говорить о том, кто станет ее новым владельцем.

Не было ничего удивительного в том, что родственники, очевидно, на протяжении дня беседовали с репортерами.

— Циркулируют упорные слухи, что мистер Филан своим последним завещанием разделил состояние между шестью детьми. Можете ли вы подтвердить или опровергнуть это?

— Не могу. Это только слухи.

— Он не умирал от рака?

— Это вопрос к патологоанатому, я не могу его комментировать.

— Мы слышали, что незадолго до смерти мистера Филана обследовал консилиум психиатров и признал психически здоровым. Вы можете это подтвердить?

— Да, — ответил Стэффорд. — Это правда.

Следующие двадцать минут были посвящены подробностям консилиума. Джош стоял на своем, позволяя себе утверждать лишь то, что мистер Филан «казался» совершенно психически уравновешенным.

Репортеры финансовых изданий жаждали цифр. Поскольку «Филан групп» частная компания, очень закрытая, информацию о ней получить трудно. Теперь предоставлялась возможность приоткрыть завесу, во всяком случае, они так думали. Но Джош мало что им сообщил.

Спустя час он извинился, сославшись на дела, и вернулся к себе в кабинет, где секретарша доложила ему, что звонили из крематория. Надо было забрать останки мистера Филана.

Глава 5

Промаявшись от похмелья все утро, Ти Джей выпил пива и решил, что пора размяться. Он позвонил своему доверенному юристу, чтобы выяснить, как обстоят дела, и тот посоветовал запастись терпением.

— Это займет некоторое время, Ти Джей, — сказал он.

— А если я не расположен ждать? — огрызнулся Ти Джей.

У него раскалывалась голова.

— Потерпи несколько дней.

Ти Джей швырнул трубку и обошел квартиру. Жены, к счастью, не было. Еще и полдня не прошло, а они уже трижды успели поссориться. Вероятно, она отправилась по магазинам, чтобы растранжирить часть его нового состояния.

Теперь его это не волновало.

— Старый козел сдох, — сказал он громко.

В доме вообще никого не было. Двое его детей учились в колледже на средства Лилиан, которая сохранила еще кое-что из денег, доставшихся ей от Троя при разводе много лет назад. Ти Джей жил вдвоем с Бифф, тридцатилетней разведенной женщиной, чьи двое детей остались с отцом. У Бифф была лицензия на торговлю недвижимостью, и она продавала симпатичные маленькие домики для молодоженов.

Ти Джей открыл еще банку пива и уставился на свое отражение в огромном зеркале, висевшем в холле.

— Трой Филан-младший, — провозгласил он. — Сын Троя Филана, десятого номера в списке богачей Америки, чье состояние оценивается в одиннадцать миллиардов, ныне покойного, навек оставившего любивших его жен и обожавших его детей, которые после официального утверждения завещания будут обожать его еще больше. Да!

Да будет так! Теперь Ти Джей надежно обеспечен и уверенно пойдет по жизни в качестве Троя Филана-младшего.

Волшебное имя!

В квартире стоял неприятный запах, потому что Бифф отказывалась делать уборку. Она была слишком занята и постоянно висела на своем сотовом телефоне. На полу чего только не валялось, зато стены оставались абсолютно голыми. Мебель он арендовал в компании, адвокаты которой уже предъявили ему иск. Ти Джей пнул ногой диван:

— Ну давайте приезжайте и забирайте эту рухлядь! Скоро я найму лучших дизайнеров, чтобы устроить себе шикарное жилье.

Он мог теперь позволить себе даже спалить весь этот дом.

Еще банка-другая пива, и он, пожалуй, действительно начал бы играть со спичками.

Но Ти Джей вовремя остановился и переоделся в лучший костюм, серый, в котором был вчера, когда дорогой папочка предстал перед консилиумом психиатров и сыграл такой великолепный спектакль. Раз не будет никаких похорон, не надо мчаться покупать новый, черный костюм.

— Армани, готовься, я скоро приду, — весело пропел он, застегивая «молнию» на ширинке.

Зато у него был «БМВ». Жить он мог хоть в пещере, этого никто не видел. А вот на машину все обращали внимание, поэтому он каждый месяц наскребал шестьсот восемьдесят долларов, чтобы продлевать аренду автомобиля. По дороге к стоянке Ти Джей на чем свет ругал свою квартиру, находившуюся в одном из восьмидесяти сгрудившихся вокруг мелкого пруда домов в перенаселенном районе Манассас.

Когда-то, до двадцати лет, он жил беззаботно и в роскоши, а потом, к совершеннолетию, получил от отца дар. Но пять миллионов растаяли прежде, чем ему исполнилось тридцать, и за это отец презирал его.

Они боролись постоянно и яростно. Троя-младшего назначали на разные должности в «Филан групп», но каждый раз это кончалось катастрофой. Старший Трой неизменно выкидывал его вон. Сам он умел рисковать, и его дерзкие затеи уже через несколько лет приносили миллионы. Авантюры же младшего Троя неизбежно кончались банкротством и судебными тяжбами.

Впрочем, в последние годы борьба между ними почти прекратилась. Ни тот ни другой измениться не могли, поэтому стали просто игнорировать друг друга. Но когда у старшего обнаружилась опухоль, младший снова возник на горизонте.

О, какое жилье он себе построит! Ти Джей уже нацелился на одну архитекторшу, японку из Манхэттена, о которой прочел в иллюстрированном журнале. Не позже чем через год он, наверное, переедет в Малибу, или Асперн, или Палм-Бич, где с такими деньгами можно показать себя и все будут принимать его всерьез.

— Что можно сделать с половиной миллиарда? — размышлял он, мчась по автомагистрали. — Пять сотен свободных от налогов миллионов долларов! — Ти Джей заливисто рассмеялся.

Приехав в офис приятеля, управлявшего агентством по продаже «БМВ» и «порше», он вошел в демонстрационный зал как владыка мира, улыбаясь самодовольно-снисходительно. Если бы захотел, он мог бы купить все это заведение.

Заметив на прилавке утреннюю газету, крупный заголовок статьи на первой полосе, посвященной кончине его отца, Ти Джей не ощутил и тени печали.

Управляющий, Дикки, выскочил из кабинета и сочувственно произнес:

— Ти Джей, прими мои соболезнования.

— Спасибо, — слегка нахмурившись, ответил Трой-младший. — Знаешь, так лучше для него самого.

— Тем не менее мне очень жаль.

— Забудь об этом.

Они вошли в кабинет и закрыли за собой дверь.

— В газетах пишут, что он за несколько минут до смерти подписал завещание. Это правда?

Трой-младший уже просматривал рекламные буклеты новых моделей автомобилей.

— Да. Я при этом присутствовал. Он разделил свое состояние на шесть частей, по одной каждому из нас, — пояснил он небрежно, не поднимая головы, словно деньги были уже у него в кармане и успели ему порядком надоесть.

У Дикки отвисла челюсть, и он опустился в кресло. Неужели он вдруг оказался в обществе человека, обладающего столь солидным состоянием? Неужели этот никчемный Ти Джей теперь миллионер? Как и все, кто знал Ти Джея, Дикки считал, что Трой Филан не зря отстранил его от себя.

— Бифф, наверное, захочет «порше», — сказал Трой-младший, продолжая изучать буклеты. — Красный «Каррера-турбо-911» с откидным верхом.

— Когда?

Трой-младший с недоумением уставился на него:

— Сейчас.

— Ну конечно, Ти Джей. А как с оплатой?

— Я расплачусь за него тогда же, когда и за свой черный, тоже девятьсот одиннадцатый. Сколько они стоят?

— Около девяноста тысяч каждый.

— Без проблем. Когда их нам доставят?

— Мне сначала нужно их раздобыть. На это уйдет день или два. Платить будешь наличными?

— Разумеется.

— А когда у тебя будут наличные?

— Примерно через месяц. Но машины мне нужны прямо сейчас.

Дикки перевел дыхание и смущенно заерзал:

— Послушай, Ти Джей, я не могу отдать две новые машины без какого бы то ни было платежного документа.

— Прекрасно. Тогда посмотрим на «ягуары», Бифф всегда хотела иметь «ягуар».

— Но послушай, Ти Джей…

— Нет, это ты послушай. Я могу купить все ваше заведение. Могу пойти прямо сейчас в любой банк и попросить десять миллионов. Или двадцать. Или еще больше — сколько там нужно, чтобы все это купить, — и мне с радостью дадут их на шестьдесят дней. Ты понимаешь?

Дикки, прищурившись, кивал головой. Да, он понимал.

— Сколько он тебе оставил?

— Достаточно, чтобы и банк заодно приобрести. Так ты даешь мне машины или мне идти в другой магазин?

— Дай мне время найти их.

— Вот так-то лучше, — кивнул Ти Джей. — Поторопись. Я зайду сегодня после обеда. Садись на телефон. — Он швырнул буклеты на стол и направился к выходу.

В представлении Рэмбла оплакивать покойного означало провести целый день, запершись в своей берлоге на первом этаже, курить травку, слушать рэп и не обращать никакого внимания ни на стук в дверь, ни на телефонные звонки.

В связи с семейным горем мать разрешила ему не ходить в школу до конца недели. Если бы у нее был ключ, она бы знала, что он не ходит туда уже целый месяц.

Вчера, по дороге из «Филан-Тауэр», адвокат сказал Рэмблу, что он вступит в право владения деньгами по достижении восемнадцати или двадцати одного года — в зависимости от условий завещания. И хотя до тех пор он не сможет свободно распоряжаться деньгами, разумеется, ему везде будет предоставлен широкий кредит.

Рэмбл решил сколотить свою группу и на собственные деньги выпускать альбомы. У него много друзей, которые не могут раскрутиться, поскольку у них нет средств на аренду студии. У него же все будет по-другому. Он назовет свою группу «Рэмбл», будет играть в ней на бас-гитаре, петь, и девчонки начнут сходить от него с ума. Это будет альтернативный рок с элементами рэпа — нечто новенькое, придуманное им самим.

Двумя этажами выше, в своем кабинете, Тайра и ее мать весь день висели на телефоне, принимая сердечные соболезнования друзей. Многие из них болтали долго, пытаясь выведать, сколько она получит по завещанию Троя, но Тайра боялась загадывать. Она вышла замуж за Филана в 1982 году, когда ей было всего двадцать три, и перед этим подписала длинный брачный контракт, согласно которому в случае развода получала только десять миллионов и дом.

Разошлись они шесть лет назад, и теперь у нее осталось всего два миллиона.

А ей столько всего нужно. У ее друзей — дома в тихих бухтах на Багамах, у самого моря, а ей приходилось жить в отелях. Они покупали наряды у лучших нью-йоркских кутюрье, а она свои приобретала в местных магазинах. Их дети учились вдали от них, в закрытых частных школах, и нисколько не мешали им, а Рэмбл постоянно торчал рядом в доме, на первом этаже.

Конечно же, Трой оставил ей миллионов пятьдесят.

Один процент его состояния равняется приблизительно сотне миллионов. Один паршивый процент. Это она быстро подсчитала, набросав цифры на салфетке, пока разговаривала со своим адвокатом.

Джине Филан-Стронг было тридцать лет, и она переживала бурные перипетии своего второго брака, с Коуди. Он принадлежал к старинному богатому семейству с северо-востока, но к настоящему времени от их денег остались лишь воспоминания, сама Джина их так и не увидела. Коуди был блестяще образован — он окончил Тафт, Дартмут и факультет бизнес-менеджмента в Колумбийском университете — и считал себя провидцем в области коммерции. Он не задерживался ни на одной должности, так как полагал, что это непозволительная роскошь — зарывать свой дар в стенах того или иного кабинета. Его наполеоновским планам не должны были мешать капризы и распоряжения разных боссов.

Коуди должен был стать — разумеется, благодаря собственным талантам — миллиардером, причем, не исключено, самым молодым в истории США.

Но и после шести лет их супружества он не нашел своего места в жизни. А если выражаться точнее, потери его были ошеломляющими. В 1992 году он потерпел крах, занимаясь контрактами в торговле медью, на что ушел один из миллионов Джины. А два года спустя Коуди облапошили на не имеющих законной силы сделках, когда произошел драматический обвал рынка ценных бумаг. Джина уходила от него на четыре месяца, но потом они помирились, и она вернулась.

Они много тратили. Врач рекомендовал им путешествовать, чтобы поддерживать себя в хорошей форме, поэтому они объехали чуть ли не весь мир. Пока они были молодыми и богатыми, проблемы не казались им такими уж серьезными, но деньги таяли. От десяти миллионов, полученных Джиной от отца на совершеннолетие, осталось меньше миллиона, а долги все росли. К тому моменту как Трой выбросился с балкона, их брак оказался под угрозой.

Все утро они потратили на поиски дома в Суинкс-Милле — месте, где всегда мечтали поселиться. С каждым часом мечты их становились все более дерзкими, и к обеду они уже замахнулись на дома стоимостью более двух миллионов. После ленча они встретились с агентом по продаже недвижимости — энергичной женщиной по имени Ли, кудрявой блондинкой со взбитыми волосами, двумя сотовыми телефонами и сияющим «кадиллаком». Джина представилась как Джина Филан, причем фамилию произнесла подчеркнуто весомо и многозначительно. По всей видимости, Ли не читала финансовой периодики — она никак не прореагировала на это, и когда они осматривали третий дом, Коуди был вынужден отвести жену в сторону и шепотом сообщить о событиях, касающихся его тестя.

— А, это тот богач, который сиганул с балкона? — спросила Ли, прикрыв рот ладонью. Джина в это время заглядывала в чулан в конце коридора, где была устроена небольшая сауна.

Коуди печально кивнул.

К наступлению сумерек они добрались до пустого дома, стоившего уже четыре с половиной миллиона, причем и Джина, и Коуди всерьез размышляли о том, чтобы его приобрести. Ли редко доводилось иметь дело с такими богатыми клиентами, и они своими капризами довели ее до бешенства.

Рекс, сорокачетырехлетний брат Ти Джея, был единственным из детей Троя, находившимся в момент его смерти под следствием. Его неприятности были связаны с рухнувшим банком, за которым банковские эксперты и сотрудники ФБР вот уже три года вели пристальное наблюдение, и множеством исков и расследований, которые повлекло за собой это крушение.

Чтобы обезопасить себя и обеспечить привычную шикарную жизнь, Рекс купил сеть топлесс-баров и стрип-клубов в районе Форт-Лодерейла, являвшихся частью владений убитого в бандитской разборке бизнесмена. Заведения подобного рода очень прибыльны, их посещаемость высока, и при быстром обороте средств скрывать наличные не составляет труда. Не будучи сверхалчным человеком, Рекс прикарманивал ежемесячно около двадцати четырех тысяч свободных от налогов долларов — приблизительно по четыре тысячи с каждого из шести своих клубов. ...