Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Скачать или читать эту книгу на КулЛиб АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ
ФИРДОУСИ
ШАХНАМЕ
ТОМ ПЕРВЫЙ
ОТ НАЧАЛА ПОЭМЫ ДО СКАЗАНИЯ О СОХРАБЕ
Издание подготовили Ц. Б. Бану, А.Лахути, А А. Стариков
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
Москва
1957
Редакционная коллегия серии «Литературные памятники»:
академик В. П. Волгин (председатель), академик В. В. Виноградов, академик М. Н. Тихомиров, член-корреспондент АН СССР Д. Д. Влагой, член-корреспондент АН СССР Н. И. Конрад (заместитель председателя), член-корреспондент АН СССР Д. С. Лихачев, член-корреспондент АН СССР С. Д. Сказкин, профессор И. И. Анисимов, профессор С. Л. Утченко, кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин (ученый секретарь)
Ответственный редактор член-корреспондент АН СССР Е. Э. ВЕРТЕЛЬС
Редактор перевода Л. ЛАХУТИ
От редакции
Поэма Фирдоуси «Шахнаме» — героическая эпопея иранских народов, классическое произведение и национальная гордость литератур: персидской — современного Ирана и таджикской — советского Таджикистана, а также значительной части ираноязычных народов современного Афганистана. Глубоко национальная по содержанию и форме, поэма Фирдоуси была символом единства иранских народов в тяжелые века феодальной раздробленности и иноземного гнета, знаменем борьбы за независимость, за национальные язык и культуру, за освобождение народов от тирании. Гуманизм и народность поэмы Фирдоуси, своеобразно сочетающиеся с естественными для памятников раннего средневековья феодально-аристократическими тенденциями, ее высокие художественные достоинства сделали ее одним из наиболее значительных и широко известных классических произведений мировой литературы. «Шахнаме» в переводах на многие языки мира стала достоянием широких кругов читателей. В России с поэмой Фирдоуси впервые познакомились по вольной обработке В. А. Жуковским эпизода «Рустем и Зораб». На рубеже XIX и XX вв. появились переводы фрагментов «Шахнаме». Значительное число стихотворных антологий было издано в советское время, в 1934—1936 гг., в связи с празднованием тысячелетия со дня рождения Фирдоуси. Несколько эпизодов в стихотворной обработке опубликовано в самые последние годы. Однако полного перевода поэмы на русский язык до сих пор не было. Настоящее издание заполняет этот пробел и дает перевод всей поэмы, сделанный непосредственно с подлинника и сочетающий, насколько возможно, научную точность с художественностью. Первый том содержит: стихотворный перевод «Шахнаме» от начала поэмы до сказания о Ростеме и Сохрабе, сделанный Ц. Б. Бану под редакцией А. Лахути; историко-литературный очерк «Фирдоуси и его поэма „Шахнаме"», написанный А. А. Стариковым; очерк знакомит с основными проблемами изучения жизни и творчества поэта, с содержанием и литературной историей «Шахнаме»; комментарий к стихам перевода, составленный А. А. Стариковым; библиографию основных работ о «Шахнаме», краткое послесловие переводчика, а также именной, географический и предметный указатели. Издание рассчитано на 5—6 томов.[ВСТУПЛЕНИЕ][1]
Во имя создавшего душу и ум[2],
Над кем не подняться парению дум,
Кто место всему и названье дает[3],
Дарует нам блага, ведет нас вперед.
Он правит вселенной, над небом царит,
Он солнце зажег, и Луну, и Нахид[4],
Он выше примет, представлений, имен;
Им в зримые образы мир воплощен.
Ты зрения не утруждай: все равно
10 Глазами узреть нам Творца не дано[5],
К нему даже мысль не отыщет пути;
Превыше всех в мире имен его чти.
Того, Кто над всем вознесен естеством,
Обнять невозможно душой и умом.
Хоть разум порою в суждениях зрел,
Он в силах судить лишь о том, что узрел
Достойной Творца нам хвалы не сложить,
Ему неустанно должны мы служить.
Он дал бытие и душе и уму —
В твореньи своем не вместиться Ему.
20 Не в силах наш разум и дух до конца
Постичь и восславить величье Творца.
В Его бытии убежденным пребудь,
Сомненья и праздные мысли забудь.
Служа Ему, истину должно искать,
В его повеленья душой проникать.
Тот мощи достигнет, кто знанья достиг;
От знанья душой молодеет старик.
Тут слову предел, выше нет ничего;
30 Уму недоступно Творца существо.
[СЛОВО О РАЗУМЕ]
О мудрый, не должно ль в начале пути[6]
Достоинства разума превознести.
[О разуме мысли поведай свои,
Раздумий плоды от людей не таи[7].]
Дар высший из всех, что послал нам Изед[8],—
Наш разум, — достоин быть первым воспет.
Спасение в нем, утешение в нем
В земной нашей жизни, и в мире ином[9].
Лишь в разуме счастье, беда без него,
40 Лишь разум — богатство, нужда без него.
Доколе рассудок во мраке, вовек
Отрады душе не найдет человек.
Так учит мыслитель, что знаньем богат,
Чье слово для жаждущих истины — клад:
Коль разум вожатым не станет тебе,
Дела твои сердце изранят тебе;
Разумный тебя одержимым сочтет,
Родной, как чужого, тебя отметет.
В обоих мирах возвышает он нас;
50 В оковах несчастный, чей разум угас.
Не разум ли око души? Не найти
С незрячей душою благого пути.
Он — первый средь вечных созданий Творца[10],
Он стражей тройной охраняет сердца.
Слух, зренье и речь — трое стражей твоих:
И благо и зло познаешь через них.
Снимок с так называемого Хамаданского барельефа, найденного при раскопках близ Хамадана. Над высеченным изображением Фирдоуси с птицей Симоргом (?) стоит дата — годы Хиджры 955 и 833—, а также приведены стихи из Введения к «Шахнаме»
Как правили гордо они в старину Землею, что ныне у горя в плену, И как доживали со славой они Свои богатырские ратные дни. (стихи 277—280)
Кто разум и душу дерзнул бы воспеть?
Дерзнувшего кто бы услышал, ответь?
Коль внемлющих нет — бесполезны слова.
60 Ты мысль обрати к первым дням естества.
Венец мирозданья, ты создан Творцом,
Ты образ и суть различаешь во всем.
Пусть разум водителем будет тебе,
От зла избавителем будет тебе.
Ты истину в мудрых реченьях найди,
О ней повествуя, весь мир обойди.
Науку все глубже постигнуть стремись,
Познания вечною жаждой томись.
Лишь первых познаний блеснет тебе свет,
70 Узнаешь: предела для знания нет.
[О СОТВОРЕНИИ МИРА]
Сначала, чтоб все ты чредой изучал,
Послушай рассказ о начале начал.
Явил сокровенную силу свою
Создатель: Он быть повелел бытию;
Не зная труда, сотворил естество;
Возникли стихии по воле Его.
Четыре их: пламя, что светит всегда[11].
И воздух, под ними — земля и вода.
Вначале движенье огонь родило,
80 И сушу затем породило тепло;
Наставшим покоем был холод рожден,
И холодом — влага, таков уж закон.
Они, назначенье свершая свое,
Творили на юной земле бытие;
Из пламени с воздухом, суши с водой
Рождаясь, явленья текли чередой.
Возник над землею вертящийся свод,
Являющий диво за дивом с высот.
Он правдой и милостью мир озарил
90 По воле Дарителя знанья и сил.
Все в стройность пришло над простором земли,
И семь над двенадцатью власть обрели[12].
Воздвиглись одно над другим небеса[13],
И круговорот мировой начался.
Возникли моря, и холмы, и поля;
Сияющим светочем стала земля.
Рождение гор, бушевание вод. . .
И вот уж былинка из почвы встает.
Возвыситься время настало земле, —
100 Дотоле она утопала во мгле.
Луч яркий звезды в вышине заблестел,
И светом земной озарился предел.
Вознесся огонь, — воды вниз потекли,
И начало солнце свой бег вкруг земли[14].
Деревья и травы везде разрослись, —
Они зеленеют и тянутся ввысь.
Одно прозябание им суждено,
А двигаться им по земле не дано.
Но вот и ступающий зверь сотворен;
110 И трав, и дерев совершеннее он.
Живет он для пищи, покоя и сна;
Отрада иная ему не дана.
Трава и колючки — вот вся его снедь;
Он мыслью и речью не создан владеть;
Не знает, что к злу, что ко благу ведет;
Творец от него поклоненья не ждет.
Создатель всеведущ, могуч и правдив;
Творил он, всю силу искусства явив.
Таков этот мир, но никто не постиг
120 Всего, что таит его видимый лик.
[О СОТВОРЕНИИ ЧЕЛОВЕКА]
В цепи человек стал последним звеном,
И лучшее все воплощается в нем.
Как тополь, вознесся он гордой главой,
Умом одаренный и речью благой.
Вместилище духа и разума он,
И мир бессловесных ему подчинен.
Ты разумом вникни поглубже, пойми,
Что значит для нас называться людьми.
Ужель человек столь ничтожен и мал,
130 Что высших ты в нем не приметил начал?
Земное с небесным в тебе сплетено;
Два мира связать не тебе ли дано?
Последний по счету, зато по судьбе
Ты — первый в твореньи, знай цену себе.
Слыхал я про это другие слова[15]. . .
Но кто разгадает пути Божества!
О том поразмысли, что ждет впереди;
Цель выбрав благую, к ней прямо иди.
Себя приучи не страшиться труда:
140 Труд с разумом, с честью в согласьи всегда.
Чтоб зло не расставило сети тебе,
Чтоб мог ты противиться горькой судьбе,
И горя не знал в этом мире и в том,
И чистым предстал перед высшим судом,
Подумай о своде небесном, что нам
Недуг посылает и дарит бальзам.
Не старится он от теченья времен,
Трудами, печалями не изможден;
Не зная покоя, свершает свой бег
150 И тленью, как мы, не подвержен вовек;
Награду нам шлет, судит наши дела;
Не скроешь от неба ни блага ни зла.
[О СОТВОРЕНИИ СОЛНЦА]
Сверкающий яхонт царит в небесах,
Не воздух, не дым, не вода и не прах.
Там светочи яркие вечно блестят, —
Как будто в Новруз разукрасили сад[16].
Там гордо плывет животворный алмаз,
Сиянием дня озаряющий нас.
С востока, в час утра как щит золотой,
160 Он в небе всплывает, слепя красотой.
Тогда озаряется блеском земля,
Мир темный светлеет, сердца веселя.
Но к западу солнце склонилось, и вот
Ночь, полная мрака, с востока плывет.
Вовек им не встретиться в беге времен —
Таков непреложный, извечный закон.
О ты, что, как солнце, блестишь в вышине!
Скажи, отчего не сияешь ты мне?
[О СОТВОРЕНИИ МЕСЯЦА]
Дан ясный светильник полуночной мгле[17].
170 Не сбейся с пути, не погрязни во зле!
Две ночи незрим он в просторе небес,
Как будто, устав от круженья, исчез.
Затем появляется желт, изможден,
Как тот, кто страдать от любви осужден.
Но только его увидали с земли,
Он снова скрывается в темной дали.
Назавтра поярче он светит с высот
И дольше на землю сияние льет.
К концу двух недель станет диском тот серп,
180 Чтоб вновь неуклонно идти на ущерб.
Он с каждою ночью все тоньше на вид,
К лучистому солнцу все ближе скользит.
Всевышним Владыкой он так сотворен;
Вовеки веков не изменится он.
[ВОСХВАЛЕНИЕ ПРОРОКА И ЕГО СПОДВИЖНИКОВ][18]
Лишь вере и знанию дух твой спасти,
К спасенью ищи неустанно пути.
Коль хочешь покоя ты в сердце своем,
Не хочешь терзаться тоской и стыдом, —
В реченья пророка проникни душой,
Росой их живительной сердце омой.
190 Промолвил узревший Божественный свет,
В чьей власти веленье, в чьей власти запрет:
[Мир, после пророков, что Бог ему дал,]
[Достойней Бубекра мужей не видал.]
[Омар, возвестивший народам ислам,]
[Все страны украсил, подобно садам.]
[Осман, что избранником стал им вослед,]
[Был полон смирения, верой согрет.]
[Четвертый — Али был, супруг Фатимы,]
200 [О ком от пророка услышали мы:]
«Я — истины город, врата мне — Али»,—
Пророка благие уста изрекли.
Воистину воля его такова;
Мне слышатся вечно святые слова.
[Чти славное имя Али и других]
[Затем, что упрочилась вера при них.]
[Пророк — словно солнце, как звезды, — они. ]
[Чти всех: нераздельны их судьбы и дни.]
Раб верный, почту я пророка семью;
210 Тот прах, где преемник ступал, воспою.
Воистину, дела мне нет до других;
Других никогда не прославит мой стих..
Представился мудрому мир-океан,
Где, волны вздымая, ревет ураган.
Подняв паруса, по бурливым водам
Суда отплывают — их семьдесят там[19].
Меж ними просторное судно одно;
Фазаньего глаза прекрасней оно.
С родными на нем: Мухаммед и Али, —
220 Пророк и преемник, светила земли.
Мудрец, увидав сей безбрежный простор,
В котором смущенный теряется взор,
Узнал, что валы опрокинут суда,
И всех неизбежно постигнет беда.
Он молвил: «С Неби и Веси потонуть[20], —
Не это ли к небу единственный путь?
Мне руку подаст, избавляя от зол,
Хранящий венец, и хоругвь, и престол,
С ним кравчий, владеющий винным ручьем,
230 И медом, и млеком, и райским ключом. . .»
Коль хочешь в обитель блаженства войти, —
Тебе лишь с Неби и Веси по пути.
Прости, коли этих не взлюбишь ты слов,
Таков уж мой путь и обычай таков.
Рожден и умру, повторяя слова:
«Я — прах под стопою священного льва»[21].
Коль сердце твое — заблуждений очаг,
Знай, сердце такое — заклятый твой враг.
Презрен, кто великому в недруги дан;
240 Огнем да сожжет его тело Йездан!
Питающий душу враждою к Али
Злочастнее, верь, всех злочастных земли.
Ты жизнью своею, смотри, не играй,
Спасительных спутников не отвергай.
Со славными шествуя рядом, и сам
Склонишься ты к славным, великим делам.
Доколе мне это сказанье вести?
Умолкну: предела ему не найти.
[О ПРОИСХОЖДЕНИИ «ШАХНАМЕ»][22]
О чем же запеть? Все пропето давно.
Сказать мне о сказанном только дано.
Преданий неведомых я не найду,
250 Плоды все обобраны в этом саду.
Но если плоды мне сорвать нелегко —
Забраться не мыслю я столь высоко, —
Под древо заманит прохладная тень,
Укроет, спасет благодатная сень.
Быть может, я места добьюсь своего
Под ветвью тенистого древа того, —
Избегнув забвенья, не сгину в пыли,
Пребуду я в книге великих земли.
Не все одинаковы жизни пути:
260 Ты выдумкой повесть мою не сочти;
Согласна в ней с разумом каждая речь,
Хоть мысль доводилось мне в символ облечь.
Старинная книга хранилась, и в ней [23] —
Немало сказаний исчезнувших дней.
В руках у мобедов тот клад уцелел [24],
Но каждый мудрец только частью владел.
Жил рода дехканского витязь-мудрец[25]
270 Из чистых, добром озаренных, сердец.
Любил он в глубины веков проникать,
Забытые были на свет извлекать.
Мобедов из ближних и дальних сторон
Созвал и воссоздал он книгу времен[26].
Расспрашивал старцев о древних царях,
О славных воителях-богатырях, —
Как правили гордо они в старину
Землею, что ныне у горя в плену,
И как доживали со славой они
280 Свои богатырские, ратные дни.
Поведали старцы друг другу вослед
О жизни царей, о течении лет,
И витязь, прилежно внимая речам,
В заветную книгу их вписывал сам. . .
Так памятник вечный себе он воздвиг.
Чтут витязя мудрого мал и велик.
[О ПОЭТЕ ДАКИКИ][27]
Прославился труд достопамятный тот;
Внимая чтецу, собирался народ.
Был каждый в сказания эти влюблен,
290 Кто чистой душой и умом наделен.
Молва разнеслась о певце молодом
С чарующей речью и ясным умом.
«Сказанья, — он молвил, — оправлю я в стих»,
И радость в сердцах поселилась людских.
Но спутником был ему тайный порок,
И в тяжких бореньях певец изнемог.
Нагрянула смерть, навлеченная злом,
Надела на юношу черный шелом.
Пороку пожертвовав жизнью своей,
300 Не знал он беспечных и радостных дней;
Сраженный рукою раба своего,
Погиб: отвернулась судьба от него.
Лишь только воспел он в двух тысячах строк
Гоштаспа с Арджаспом — пришел ему срок[28].
Он умер и сказ не довел до конца:
Погасла звезда молодого певца.
Будь милостив, Боже, прости ему грех,
Его не лишай ты небесных утех!
[О СОЗДАНИИ ПОЭМЫ][29]
От мыслей о юном певце отрешась,
310 К престолу владыки душа унеслась[30].
Задумал той книге я дни посвятить,
Старинные были в стихи воплотить.
Совета у многих просил я не раз,
Превратностей рока невольно страшась.
Быть может, гостить уж недолго мне тут,
Придется другому оставить свой труд.
К тому же я верных достатков лишен,
А труд мой — ценителя сыщет ли он?
В ту пору повсюду пылала война[31];
320 Земля для мыслителей стала тесна.
В сомненьях таких день за днем проходил;
Заветную думу я втайне хранил.
Достойного мужа не видел нигде,
Который бы стал мне опорой в труде. . .
Что краше чем Слова пленительный лад?
Восторженно славят его стар и млад.
[Не создал бы Слова прекрасного Бог —]
[Стезю указать нам не смог бы пророк.]
Я друга имел, — были мы, что двойной
330 Орех, оболочкой укрытый одной.
«Мне, — молвил он, — смелый твой замысел мил;
Ты, друг, на благую дорогу ступил.
Вручу пехлевийскую книгу тебе[32],
За дело возьмись, не противься судьбе.
Свободная речь, юный жар у тебя,
Стиха богатырского дар у тебя.
Ты песнь о владыках искусно сложи
И тем у великих почет заслужи».
Заветную книгу принес он потом,
340 И мрачный мой дух озарился лучом.
[ВОСХВАЛЕНИЕ АБУ-МАНСУРА ИБН-МУХАММЕДА][33]
В ту пору, как труд я задумал начать,
Жил муж, кем гордилась верховная знать;
Из рода воителей князь молодой
С умом прозорливым и светлой душой.
Он был рассудителен, скромен и смел,
Дар слова и ласковый голос имел.
Промолвил он мне: «Все я сделать готов,
Чтоб дух твой направить к созданию слов.
Твои, чем смогу, облегчу я труды,
350 Покойно живи без забот и нужды!»
Как плод охраняют от стужи, берег
Меня покровитель от бед и тревог.
Из праха вознес он меня в небеса,
Тот праведный муж, властелинов краса.
Пристало величие князю тому;
Сокровища прахом казались ему;
Он бренные блага земли не ценил
И в сердце высокую верность хранил.
Но скрылся великий, покинул наш круг,
360 Как тополь, исторгнутый бурею вдруг.
Ударом злодейским сражен роковым,
Ни мертвым не найден он был, ни живым[34].
Не видеть мне царского стана и плеч,
Не слышать его сладкозвучную речь.
Угас покровитель, и сирым я ста,д,
Что ивовый лист, я в тоске трепетал.
Но вспомнил я князя разумный совет,
Он душу заблудшую вывел на свет.
Князь молвил: «Коль сможешь свой труд завершить,
370 Его венценосцу ты должен вручить».
Послушное сердце покой обрело,
Надежда в душе засияла светло.
И я приступил к этой книге из книг,
К поэме во славу владыки владык[35], —
Того, кто счастливой звездою ведом,
Престолом владеет, владеет венцом. . .
С тех пор как Создатель сей мир сотворил,
Он миру такого царя не дарил.
[ВОСХВАЛЕНИЕ СУЛТАНА МАХМУДА][36]
Лишь солнце явило сиянье лучей,
380 Мир сделался кости слоновой светлей.
Кто ж солнцем зовется, дарящим тепло?
От чьих же лучей на земле рассвело?
То царь торжествующий Абулькасим[37],
Престол утвердивший над солнцем самим.
Восход и Закат он дарит красотой[38];
Весь край будто россыпью стал золотой.
И счастье мое пробудилось от сна;
Воскресла душа, вдохновенья полна.
Я понял: певучему слову опять,
390 Как в прежние дни, суждено зазвучать.
Властителя образ лелея в мечтах,
Уснул я однажды с хвалой на устах.
Душа моя, в сумраке ночи ясна,
Покоилась тихо в объятиях сна.
Увидел мой дух, изумления полн:
Горящий светильник вознесся из волн.
Весь мир засиял в непроглядной ночи,
Что яхонт, при свете той дивной свечи.
Одет муравою атласною дол;
400 На той мураве бирюзовый престол,
И царь восседает, — что месяц лицом;
Увенчан владыка алмазным венцом.
Построены цепью бескрайной стрелки,
И сотни слонов воздымают клыки[39].
У трона советник, в ком мудрость живет[40],
Кто к вере и правде дух царский зовет.
Увидя величья того ореол,
Слонов, и несчетную рать, и престол,
Взирая на лик светозарный царя,
410 Вельмож я спросил, любопытством горя:
«То небо с луной иль венец и престол?
То звезды иль войско усеяло дол?»
Ответ был: «И Рума и Хинда он царь[41],
Всех стран от Каннуджа до Синда он царь[42].
Туран, как Иран, перед ним преклонен[43];
Всем воля его — непреложный закон.
Когда возложил он венец на чело,
От правды его на земле рассвело.
В стране, где законы Махмуда царят,
420 Свирепые волки не тронут ягнят.
От башен Кашмира до берега Чин[44]
Его прославляет любой властелин.
Младенец — едва от груди оторвут —
Уже лепетать начинает: «Махмуд».
Воспой это имя в звенящих строках!
Той песней бессмертие сыщешь в веках.
Его повеленьям ослушника нет,
Никто не преступит служенья обет».
И я пробудился, и на ноги встал,
430 И долго во мраке очей не смыкал.
Хвалу я вознес властелину тому;
Не золото — душу я отдал ему.
Подумал я: «Вещий приснился мне сон.
Деяньями шаха весь мир восхищен.
Воистину должен прославить певец
Величье, и перстень его, и венец».
Как сад по весне, оживает земля;
Пестреют луга, заленеют поля,
И облако влагу желанную льет,
440 И край, словно рай лучезарный, цветет.
В Иране от правды его — благодать,
Хвалу ему всякий стремится воздать.
В час пира — он в щедрости непревзойден,
В час битвы — он мечущий пламя дракон;
Слон — телом могучим, душой — Джебраил[45]:
Длань — вешняя туча, а сердце — что Нил.
Врага ниспровергнуть ему нипочем,
Богатства отвергнуть ему нипочем.
Его не пьянят ни венец, ни казна,
450 Его не страшат ни труды, ни война.
Мужи, что владыкою тем взращены,
И те, что подвластны, и те, что вольны,
Все любят безмерно царя своего,
Все рады покорствовать воле его.
Над разными землями власть им дана,
В преданьях прославлены их имена.
И первый из них — брат владыки меньшой[46];
Никто не сравнится с ним чистой душой.
Чти славного Насра: могуч и велик
460 Пребудешь под сенью владыки владык.
Правитель, чей трон над созвездьем Первин[47],
Кому был родителем Насиреддин,
Отвагою, разумом, благостью дел
Сердцами знатнейших мужей овладел.
Правителя Туса еще воспою[48],
Пред кем даже лев затрепещет в бою.
Щедротами свой осыпая народ,
Для доброй лишь славы он в мире живет.
Стезею Йездана ведет он людей,
470 Желая царю нескончаемых дней. . .
Властителя да не лишится земля,
Да здравствует вечно он, дух веселя,
Храня свой престол и венец золотой,
Не ведая бед, под счастливой звездой!
Теперь обращусь я к поэме своей,
К сей книге увенчанных славой царей.
КЕЮМАРС[49] [Царствование длилось тридцать лет]
О чем повествует сказитель-дехкан[50]?
Кто первый величием был осиян?
Кто голову царским украсил венцом?
480 Никто уж не помнит о времени том.
Лишь сказ уцелевший, к отцам и сынам
Дошедший от дедов, поведает нам,
Кто первый властителя званье обрел,
Над высшими выше ступенью взошел.
Мудрец, летописец седой старины,
Кем сказы про витязей сохранены,
Сказал: «Сей престол Кеюмарс нам воздвиг,
И первым он был из венчанных владык».
Вот солнце к созвездью Овна подошло,
490 Неся ликование, свет и тепло,
И так засияло, сердца веселя,
Что юной в лучах его стала земля.
Тогда Кеюмарс повелителем стал;
Высоко в горах он сперва обитал;
Там счастье обрел и державный удел,
Себя и мужей в шкуры барсов одел.
С тех пор стали люди умнеть и умнеть,
И все обновилось — одежда и снедь.
Он царствовал тридцать блистательных лет[51],
500 Прекрасен на троне, как солнечный свет;
С престола сиял двухнедельной луной[52],
Что с тополя светит порою ночной.
Животные, хищники, с разных дорог
Сбегаясь, ложились у царственных ног.
И люди склонялись пред шахом, чей трон
Звездою счастливою был озарен.
Они приближались, поклоны творя,
И всем возвещались законы царя.
Был сын у властителя, светел лицом,
510 Отвагой и мудростью сходен с отцом.
Такого земля не рождала вовек,
А звали блистательного — Сиямек[53].
Прославленный, полный достоинств юнец
Отрадою был Кеюмарсу. Отец
Все думал о сыне в тревоге, в слезах.
Жег душу ему за любимого страх.
Года за годами над миром текли;
Мужала держава владыки земли.
Врагом ему не был никто из людей,
520 Но злобу таил Ахриман-лиходей[54].
Он завистью неистребимой горел,
И замысел черный в лукавом созрел.
Был сын у него, словно волк молодой,
Свершавший набеги с голодной ордой.
Задумал дорогу он к трону искать,
Царя Кеюмарса корону искать.
А тот безмятежно страной управлял,
И злобный соперник покой потерял.
И многим поведал он умысел свой,
530 И мир уже полнился грозной молвой.
А сам Кеюмарс и не ведал о том,
Что против него замышлялось врагом.
Кеюмарс с приближенными. С рукописи Государственной публичном библиотеки им. Салтыкова-Щедрина.
Явился Соруш, излучающий свет[55],
Под видом пери, в шкуру барса одет.
Царю рассказал он, не скрыв ничего,
О происках беса и сына его.
[СМЕРТЬ СИЯМЕКА ОТ РУКИ ДИВА]
Лишь речь до ушей Сиямека дошла
Про эти бесовские злые дела,
Во гневе он тотчас дружине своей
540 Клич кликнул и уши отверз для вестей;
И в барсовой шкуре, — затем, что брони
Не ведали люди в те давние дни, —
Встречает он дива, к сраженью готов.
Пошла на громаду громада бойцов.
Доспехов лишенный, властителя сын
Схватился с нечистым один на один.
Руками свирепо юнца обхватив,
Согнул его вдвое неистовый див
И наземь поверг, не давая вздохнуть,
550 И когти вонзил ему в белую грудь.
Погиб Сиямек от нечистой руки,
Вождя молодого лишились полки.
Услышав о смерти наследника, шах
В отчаянье впал, потемнело в очах.
С престола сошел он, рыдая, скорбя,
Ногтями жестоко терзая себя.
Лицо безутешного кровь залила,
И сердце в печали, и жизнь не мила.
И каждый воитель с владыкой своим
560 Потерю оплакивал, скорбью томим,
И горестный вопль над равниной повис.
Рядами к престолу бойцы собрались
В одеждах, синеющих, как бирюза[56];
Их лица темны и кровавы глаза.
Дичь разная, птица и зверь издали,
Стеная и воя, на склоны пришли;
Пришли к властелину, кручиной томясь,
И пыль у престола столбом поднялась.
В печали и трауре прожил он год,
570 Вдруг весть правосудный Творец ему шлет.
Соруш ее благословенный принес:
«Утешься, довольно стенаний и слез!
Ты рать собери, внемля воле Моей,
И скопище злое по ветру развей.
Смети ненавистного дива с земли,
И жажду отмщенья в душе утоли».
Кей руки свои к небесам воздевал[57],
Возмездье на лютых врагов призывал;
Создателя славя, повергнувшись ниц,
580 Отер он горючие слезы с ресниц.
С тех пор он не ведал покоя и сна:
В нем жаждою мщенья душа зажжена.
[ПОХОД ХУШЕНГА И КЕЮМАРСА НА ЧЕРНОГО ДИВА]
Единственный был у царевича сын;
В советники взял его дед-властелин.
Блистательный звался Хушенгом; умен
И знаний глубоких исполнен был он.
Дед видел в нем память о славном отце,
Не чаял души в несравненном юнце;
Как сына, лелеял его под крылом
590 И очи покоил на нем лишь одном.
Дух к мести склонив и к жестокой борьбе,
Однажды призвал он Хушенга к себе.
Царевича юного, полного сил,
В сокрытые замыслы он посвятил,
Промолвив: «Я войско собрать поспешу,
Повсюду воинственный клич возглашу.
Ты войско возглавь, за собой поведи:
Мой век на исходе, а твой впереди».
И юноша воинство двинул свое,
В подмогу и дивов он взял, и зверье,
600 Он шествовал, волка и львицу ведя;
Сильней и грозней не знавали вождя.
За ним поспешали и птица, и барс,
И рать замыкал властелин Кеюмарс.
Навстречу привел свои полчища бес,
Пыль черную поднял до самых небес.
От рева зверей, у царя на глазах,
Смутился проклятый, объял его страх.
Бой грянул; раздавлен был дьявольский строй
610 Напором звериным и силой людской.
Хушенг львиной хваткой хватает врага,
Мгновенно во прах повергает врага;
Сорвал с него кожу от шеи до пят;
Снес мерзкую голову острый булат.
Нечистого славный поверг, истоптал;
Конец ненавистному бесу настал.
Когда отомщен был в бою Сиямек,
К концу подошел повелителя век.
Великий из царства ушел своего:
620 Конец неизбежный постиг и его.
Он бренные блага копил и берег,
Ждал прибыли — отнял последнее рок.
Мир — марево, не обольщайся ты им.
И горе и радость исчезнут, как дым.
ХУШЕНГ [Царствование длилось сорок летJ
Властитель Хушенг, справедливый мудрец[58],
От деда в наследие принял венец.
Вращался над ним сорок лет небосвод;
Он — кладезь ума, он — источник щедрот.
Венчаясь на царство, народов глава
630 Промолвил с престола такие слова:
«Я царь-победитель, народ мой, внемли:
Я правлю семью поясами земли[59].
По воле Йездана, подателя сил,
Я к правде и милости душу склонил».
Настал на земле небывалый расцвет,
Сиянием правды наполнился свет.
Сначала, к Познанью направив труды,
Владыка железо исторг из руды;
Основой тогда процветания стал
640 Блестящий, из камня добытый металл.
Царь создал мотыгу, топор и пилу,
Начало кузнечному дал ремеслу[60].
Затем оросил он пустынный простор
Водой животворною рек и озер;
По руслу прорытому воду пустил,
Догадкой народу труды сократил.
Владыка, чтоб людям нужды избежать,
Пахать научил их, и сеять, и жать.
И каждый свой хлеб стал выращивать сам,
650 Не стал кочевать по степям и лесам.
А прежде чем к жизни привыкли такой,
Лесные плоды были пищей людской;
Довольства не знали в те давние дни,
Одеждою листья служили одни. . .
Он веровал так же, как царственный дед,
Владыку миров называя Изед[61].
Из камня извлек он огонь золотой,
Вселенную новой одев красотой.
[УСТАНОВЛЕНИЕ ПРАЗДНИКА СЭДЭ]
Шел горной тропою владыка земли,
660 Немногие с ним приближенные шли.
Вдруг видят: несется к ним издали змей,
Длины небывалой и ночи темней.
Глаза — что кровавые омуты. Тьму
На землю нагнал он: все в черном дыму.
Не дрогнул Хушенг, быстроумный герой;
Он, камень схватив, бурно ринулся в бой;
Взмахнул им во всю богатырскую мочь;
Отпрянуло чудище, кинулось прочь.
Ударился камень о крепкий гранит, —
670 Гранит раскололся и камень разбит.
И брызнул огонь из осколков камней,
Стал темный гранит багряницы красней.
Дракона могучий Хушенг не настиг, —
Но тайну огня разгадал он в тот миг.
Железом в кремень ударяют с тех пор,
Чтоб искра, сверкнув, разгоралась в костер.
Рад дивному свету тому и теплу,
Вознес миродержец Изеду хвалу;
Божественным даром огонь называл,
680 Людей поклоняться ему призывал.
Сказал: «Это благо послал нам Йездан,
Чти свято огонь, коли ум тебе дан».
Горело огромное пламя всю ночь,
Сидел пред огнем он с мужами всю ночь.
За чашей вина веселились они;
Тот праздник зовется Сэдэ искони[62].
Тот праздник, как память Хушенга, мы чтим.
Властителю быть подобает таким!
Он благами землю насытил сполна;
690 За то ему миром хвала воздана. . .
Изедом наставлен, владыка благой
От ланей, онагров и дичи другой
Быков, и ослов, и овец отделил,
И тех, у которых достаточно сил,
Велел приучить подымать целину.
«Впредь, — молвил он, — дань трудовую в казну
Несите из собранной жатвы, а скот
Держите четами, да будет приплод».
Зверей густошерстных велел убивать,
700 И бережно шкуры с убитых снимать.
Пошла на куницу охота в лесу,
На соболя, быструю белку, лису.
И шить одеянья из меха зверей
Людей научил этот царь из царей.
Добыть ему многое было дано,
Сберечь — только доброе имя одно.
В трудах и раздумьи, не ведая нег,
Ища, созидая, провел он свой век.
Когда к благоденствию край он привел —
710 Наследнику отдал он царский престол.
Злой рок ни на миг не отсрочил конца,
Не стало Хушенга — царя-мудреца.
Пощады от рока не жди на земле.
Тебе не узнать, что таится во мгле.
ТАХМУPEC[63] [Царствование длилось тридцать лет]
Достойный был сын у царя — Тахмурес,
Кому подчинился злокозненный бес.
Когда, опоясан на царство, взошел
Наследный властитель на отчий престол —
Явились мобеды в державный чертог[64],
720 И, милости полон, владыка изрек:
«Достоин владеть я престолом, дворцом,
И палицей царской, и царским венцом.
С земли изгоню я насилье и страх,
Свой век проведу я в служеньи, в трудах.
Отрежу везде Ахриману пути;
Под властью моею земле расцвести.
Все силы земные, что благо несут,
На свет извлеку я, избавлю от пут».
Царь новому делу людей стал учить, —
730 Овечье руно остригать и сучить;
Учил превращать в одеянье руно,
Ткать так, чтоб ковром становилось оно;
Учил он, как скот быстроногий пасти,
Соломы, травы и овса запасти.
Повадки пугливых зверей изучив,
Собаку и кошку средь них отличив,
Сумел из пустынь приманить их и с гор;
Служить человеку — удел их с тех пор.
Из мира пернатых, средь лучших пород,
740 Избрал Тахмурес гордых соколов род.
Он стал обучать их, усердьем горя;
Весь мир удивлялся искусству царя.
Он холить велел их и нежно ласкать,
Учил он приветливо их окликать.
Он кур приручил, петуха; с той поры
Чуть свет оглашаются пеньем дворы.
Всему, что страну к процветанью ведет,
Усердно трудясь, обучал он народ.
Он молвил: «Зажгите весельем сердца,
750 Душой благодарной восславьте Творца!
Он власть над зверями нам дал обрести.
Хвала! Это он указал нам пути».
Советника мудрого дал ему рок,
Такого, кому ненавистен порок.
Прославленный звался Шейдаспом[65]; он жил
Для блага, ему неустанно служил.
Уста его пищи не ведали днем,
А ночью молился он в доме своем.
И ближних постам и молитвам ночным
760 Учил он, желанен везде и любим.
Он был повелителю светлой звездой,
А злобному недругу был он уздой.
Владыку он вел по благому пути,
Лишь правдой величье хотел обрести.
Царь сердце очистил от кривды и зла,
И вот благодать на него снизошла.
Герой, Ахримана в борьбе полоня[66],
Вскочил на него и погнал, как коня,
И после не раз, оседлав сатану,
770 На нем объезжал за страною страну.
Увидя, какие вершит он дела,
На шаха восстали исчадия зла;
Сбежались во множестве, злобой горя,
Задумав оставить престол без царя.
Узнал Тахмурес, ярым гневом объят,
Какие намеренья бесы таят,
И палицей тяжкою вооружась,
Помчался, напасть на нечистых решась.
В бой ринулись, бешеной злобы полны,
780 Свирепые дивы и вслед колдуны.
Их вел огнедышащий, яростный бес.
Пронзительный вой поднялся до небес;
Пыль темная землю и высь облегла,
Застлала глаза непроглядная мгла.
Властитель вперед устремился, готов
Разить беспощадно свирепых врагов.
Там — бесы вопящие, пламя и дым;
Здесь — воинство с мощным владыкой своим.
Недолго тянулся губительный бой
790 Царя Тахмуреса с бесовской ордой.
И с третью нечистых расправился он,
А прочих увел победитель в полон.
И пленники, в путах, влекомы в пыли,
Взмолились тогда властелину земли:
«Нам жизнь подари, и тебя мы за то
Научим тому, что не знает никто».
Пощаду владыка дал сонму тому,
Чтоб новые тайны открылись ему.
Как только избавились дивы от уз,
800 Пришлось им вступить с Тахмуресом в союз.
Владыку писать научили они[67],
Зажгли в нем познанья благие огни —
Писать, да по-разному — на тридцати
Наречьях: фарси, пехлеви и согди[68],
Руми, и тази, и китайскую речь —
Все в четкие знаки умел он облечь.
Всего тридцать лет он процарствовать смог;
Кто б столько свершил за недолгий тот срок?
Он умер, но славным потомки горды;
810 Навек сберегли его имя труды.
О рок, не расти нас, коль хочешь скосить;
А если ты косишь, на что и растить?
Сегодня иного возносишь в зенит,
А завтра — взнесенный во прахе лежит.
ДЖЕМШИД [Царствование длилось семьсот лет]
Отважный Джемшид, молодой властелин[69],
Заветам родителя преданный сын,
Надев золотую корону царей,
Воссел на престол по закону царей.
И царский над ним воссиял ореол,
820 И каждый почтить властелина пришел.
Земля отдохнула, раздоры забыв;
Джемшиду и зверь покорился, и див.
И славной людей одарил он судьбой;
Державный престол озарил он собой.
Он молвил: «Изеда со мной благодать[70];
Мне быть и мобедом и шахом подстать.
Я злых обуздаю, их в пепел сотру,
И душу открою навстречу добру».
Он взялся сперва за военную снасть,
830 Мужам дал к источнику славы припасть.
Металл размягчая над жарким огнем,
Доспехи он выковал: щит и шелом,
Кольчугу, броню для бойцов и коней,
В искусстве своем становясь все сильней.
Трудился над этим с полсотни годов;
Труды его дали немало плодов.
Затем он для битв и пиров изобрел
Одежды: еще полстолетья провел
За выделкой шелка, мехов, полотна
840 Из коконов, шкурок и светлого льна.
Прясть нити учил он и, встав за станок,
Вплетать хитроумно в основу уток.
Людей и кроить он и шить научил,
В воде одеяния мыть научил.
Затем он к другим обратился делам
И радовал мир, полон радости сам.
Людей поделил по занятиям он[71],
Полвека заботою той поглощен.
Священников, тех что зовем катузи,
850 Кто в мире избрал благочестья стези,
Джемшид отделил от сословий других,
Обителью горы назначил для них;
И там пребывают они, в небеса
Моленья и вздохи свои вознося.
Второго сословья свершил он отбор;
И вот нисари называют с тех пор
Героев, что львиной отваги полны.
Надежда народа, защита страны,
Краса и опора державы они,
860 Хранители воинской славы они.
Еще несуди отделил от других —
Людей, никому не подвластных, таких,
Что сеют и жнут, а закончив труды,
Попреков не слыша, вкушают плоды;
Одеты в лохмотья — свободны зато;
Осыпать их бранью не смеет никто.
В покое и мире, без тяжб и забот,
Привольно и весело жизнь их течет.
Не прав ли мыслитель, чей разум, как день:
870 В раба обратила свободного — лень.
Сословье четвертое — ахтухоши;
В него ты умельцев усердных впиши,
Чье дело — ремесла, чей ревностный ум
Покоя не знает, исполненный дум.
Так мудрый еще полстолетья царил:
Сам счастье вкушал он и людям дарил.
В те дни для того разделил он людей,
Чтоб каждый, ступая стезею своей,
Познав до конца назначенье свое,
880 Разумное вел на земле бытие.
И дивам нашел он работу подстать:
Заставил их глину с водою мешать,
Лепить кирпичи одного образца,
И не было этой работе конца.
Из камня с известкой див стену воздвиг —
Мир зодчества тайну впервые постиг.
Воздвигнулись бани, громады дворцов,
Дома — человеку спасительный кров.
Царь светочей ясных во мраке искал:
890 Стремился добыть самоцветы из скал;
Он золото, яхонт, алмаз, серебро
Из сердца гранита исторгнул хитро,
И недра горы покорились ему,
Все тайны земные открылись ему.
Еще овладел он искусством, узнав
Ценимых людьми благовоний состав.
И мускус и амбру добыть удалось
И выжать душистое масло из роз.
Где корни здоровья, откуда недуг,
900 Пути исцеленья, лекарства от мук, —
И эти все тайны властитель открыл;
Кто в мире столь щедро людей одарил?
На судне потом он поплыл по воде;
Пошло с той поры мореходство везде.
Еще посвятил он полвека тому;
Не ведал искусств, не доступных уму;
И с гордостью вспомнив свершенное им,
Решил вознестись над величьем земным.
Властитель, кого не бывало сильней,
910 Престол изготовил — весь в блеске камней.
Покорный веленью властителя, бес[72]
Престол небывалый вознес до небес;
И там, словно солнце небесных высот,
Сиял повелитель прославленный тот.
Сходился народ на его торжество,
Дивился величью царя своего.
Джемшида осыпав алмазным дождем,
Назвали тот радостный день Новым днем.
То день был Хормоз, месяц был — Фервердин.
920 Забыв о заботах, не помня кручин,
Под говор струны, за ковшами вина,
Вся знать пировала, веселья полна.
И люди тот праздник святой сберегли,
Как память о древних владыках земли.
Три века так жизнь беспечально текла,
Не знали в ту пору ни смерти, ни зла;
Не ведали душу томящих тревог,
А дивов на рабство властитель обрек.
930 С любовью царю повинуется люд,
Повсюду ликуют, пируют, поют. . .
Так несся за годом безоблачный год,
Земля расцветала от царских щедрот.
Он властвовал, светом добра осиян;
За милостью слал ему милость Йездан.
С ним к людям пришла золотая пора,
Иного не видели, кроме добра.
Все чтили владыку; душою велик,
Всемирной он власти и славы достиг.
Шло время. Свое осознав торжество,
940 Он стал признавать лишь себя одного.
Владыка, что свято Создателя чтил,
В гордыне свой дух от него отвратил.
Мобедов, вельмож, окружавших престол,
Он речью такой в изумленье привел:
«Царить над вселенною — вот мой удел.
Немало свершил я блистательных дел.
Искусства и знанья живительный свет
Я первый зажег, мне подобного нет.
По-новому мир я устроил земной;
950 Таков он, как было начертано мной.
Не я ль вам одежду и злак даровал,
Довольство, обилие благ даровал.
Прославлен я всем человечеством сплошь;
Где в мире второго такого найдешь?
Я тайну целебных бальзамов познал,
Болезни и смерть от людей отогнал.
Пусть в мире немало державцев иных.
Кто, кроме меня, спас от смерти живых?
Дар дивный бессмертия мною вам дан;
960 Служить кто не станет мне — тот Ахриман.
А тот, кто мне предан, мой подвиг ценя, —
Создателем мира признает меня».
Повесили головы, слушая то,
Мобеды; перечить не вздумал никто.
И свет благодати той царственной мгла
Сокрыла, и смута в народе пошла[73].
По свету недобрая слава спешит;
Покинут мужами властитель Джемшид.
В три года и двадцать вся царская рать
970 Рассеялась, трон перестав охранять.
Собой пред всевышним Творцом возгордясь[74],
Навлек на себя он погибель тотчас,
Говаривал красноречивый мудрец:
«Храни благочестье, коль носишь венец.
А в ком от гордыни луч веры померк,
Тот в горесть и страх свое сердце поверг».
Затмился в глазах у властителя день,
Свет благостный скрыла зловещая тень.
Напрасно кровавые слезы он лил,
980 Напрасно Творца о прощеньи молил.
Его разлучил с благодатью Изед,
И царь содрогался в предчувствии бед.
[СКАЗ О ЗОХАКЕ И ЕГО ОТЦЕ] [75]
В ту пору властитель, исполненный сил,
В степи Копьеносных Наездников жил.
Йездана боясь и не делая зла,
Он правил, и совесть в нем чистой была.
Владыку по имени звали — Мердас[76];
О праведном слава далеко неслась.
Богатством властителя дойный был скот,
990 Который плодился и рос, что ни год.
Вручил пастухам добросердый мудрец
Верблюдиц, и коз, и отары овец,
Послушных коров, молоком налитых,
Арабских кровей кобылиц молодых[77];
И каждый нуждавшийся брал молоко,
И голод его утолялся легко.
Наследник мужал у благого отца,
Но не было любящим сердце юнца. Воинственный звался Зохаком; он вел
1000 Беспутную жизнь, безрассуден и зол.
Его Бивереспом прозвали — затем[78],
Что на пехлевийском, как ведомо всем,
Зовется «бивер» то, что мы на своем
Наречьи дэри — десять тысяч — зовем[79].
Арабских коней с золотою уздой
Имел десять тысяч Зохак молодой.
Две трети их были всегда под седлом —
Для пышности, не для сражений с врагом. Приняв проповедника благостный лик,
1010 Див злобный однажды к Зохаку проник,
И душу юнца от добра отвратив,
Словами опутал, коварен и лжив.
Тот слушать был рад излиянья его,
Не зная про злые деянья его;
Доверился бесу и, душу губя,
Лихую накликал беду на себя.
Поняв, что обмана подействовал яд,
Нечистый был радостью злобной объят.
Сладчайшие речи нашептывал он;
1020 А юноша разумом был обделен.
«Я тайной владею, — бес молвил ему, —
Неведомой, кроме меня, никому».
Воскликнул юнец: «Поскорей говори;
Мой ум, добродетельный муж, озари».
«Дай клятву сначала, — был дива ответ,—
Тогда извлеку свою тайну на свет».
И, вняв уговорам его, наконец,
Обет ему дал легковерный юнец:
«Не выдам я тайны твоей никому,
1030 И следовать слову клянусь твоему».
И див говорит: «Именитый герой!
Зачем на престоле не ты, а другой?
Тебе ли склоняться пред властью отца?
Послушайся друга, добейся венца.
Властителю время в могилу сойти;
Он медлит — убрать его надо с пути.
Достойней ты славы и трона царя,
Тебе подобает корона царя.
Доверишься мне, мой исполнишь совет,
1040И власти твоей покорится весь свет».
Царевичу сердце стеснила тоска
При мысли о крови отца-старика.
«Нет, это негоже, — он бесу сказал, —
Ты лучше другой бы мне путь указал».
Тот молвил: «Коль мой ты отвергнешь совет,
Нарушишь ты клятву, нарушишь обет.
И клятвопреступника жалкий конец
Ты встретишь, но в славе пребудет отец».
В силки завлечен обольщеньем его,
1050 Поддался Зохак наущеньям его.
Спросил: «Где же средство? Скажи поскорей.
Готов я последовать воле твоей».
Тот молвил: «Есть средство, спасу я тебя,
До солнца главой вознесу я тебя.
Тебе лишь одно остается — молчать,
Себе на уста налагая печать.
Один все, что нужно, исполню я в срок,
Ты — в ножнах удерживай слова клинок».
Имел при дворце повелитель Мердас
1060 Цветник благовонный, отрадный для глаз.
Вставал до рассвета хозяин дворца.
Готовясь молитвою славить творца,
В цветник совершить омовенье один[80],
Без слуг, без светильника шел властелин.
Чтоб ввергнуть властителя в злую беду,
Див яму глубокую вырыл в саду,
А сам убежал с наступлением дня.
Искусно укрыта травой западня.
Идет к цветнику в установленный час
1070 Властитель арабов, почтенный Мердас.
Приблизился к яме. . . И вот в западне,
Покинутый счастьем, лежит он на дне!
Упал и разбился по злобе врага,
Погиб достославный йезданов слуга.
В дни мирного счастья и в шуме тревог
Он сына растил, от напастей берег,
Готовил его для блистательных дел,
Трудов и даров для него не жалел. . .
А тот, позабыв о заветах творца,
1080 Безжалостно предал родного отца —
В убийстве его соучастником стал.
От мудрого мужа я как-то слыхал,
Что сыну, хоть барсом он яростным будь,
Невмочь на отцовскую кровь посягнуть.
Здесь тайную должно причину искать:
Разгадку поведать могла бы лишь мать...
Свершилось деянье ужасное. Так
Державу отцовскую отнял Зохак,
Венец на себя возложил и взошел
1090 Властителем на аравийский престол.
Тогда, торжествуя, стал дьявол опять
Плести свои сети, юнца соблазнять.
Он молвил Зохаку: «Ты вверился мне,
Зато и блаженствуешь, первый в стране.
Коль снова мне верности дашь ты обет
И, следуя клятве, мой примешь совет, —
Весь мир перейдет во владенье твое, —
И птицы, и рыбы в морях, и зверье».
Зохака словами в силки заманив,
1100 Вновь каверзу хитрую выдумал див.
[ИБЛИС В КАЧЕСТВЕ ПОВАРА]
Обличье иное он принял. Юнец,
Смышленый, речистый, на вид удалец,
Внезапно пред новым владыкой предстал,
Почтил его множеством льстивых похвал
И молвил: «Быть может, царю пригожусь.
Я — повар, искусной стряпнею горжусь».
И вот уже бес у владыки в чести,
И кухню для беса спешат возвести,
И ключ от поварни просторной царя
1110 Вручил ему главный придворный царя.
А люди в еде изобилья в те дни
Не ведали, мяса не ели они.
Лишь злаки да овощи в пищу им шли —
Все то, что родится из щедрой земли.
Впервые животных вести на убой
Надумал нечистый. Доволен собой,
Он птиц и зверей повелел убивать,
Их мясо варить и царю подавать,
Чтоб кровью кормился, как яростный лев,
1120 Чтоб в сердце растил он свирепость и гнев,
Чтоб злу и насилью не ведал преград,
И душу нечистому дал бы в заклад.
Сперва он Зохака желтками кормил,
Дарящими телу обилие сил.
Тот ел и едой нахвалиться не мог,
По вкусу владыке пришелся желток.
Промолвил тогда сатана-лиходей:
«Будь вечно, о царь, вознесен меж людей!
Наутро я новую пищу сварю,
1130 Такую, что будет в усладу царю».
Ушел и до света обдумывал бес,
Каких для Зохака настряпать чудес.
Наутро, когда пробужденный восток
Сияющий яхонт из мрака извлек, —
Принес он на блюде отборную дичь,
Чтоб цели своей затаенной достичь.
И царь восхитился, испробовав снедь.
Так бес его сердце сумел отпереть.
В день третий он вновь отличился, подав
1140 Цыплят и барашка с обильем приправ.
В четвертый же день поварская рука
Искусно зажарила спину быка —
Отменное блюдо; сок розовый в нем
С душистым шафраном и старым вином.
Царь ел, благодарен умельцу тому,
Дивился искусству его и уму.
Сказал он: «Эй, ставший нам верным слугой!
Просить нас о милости можешь любой».
И повар ответил: «О мой властелин,
1150 Да царствуешь вечно, не зная кручин!
Во мне ты зажег восхищенье души,
Тебя лицезреть — насыщенье души.
Хотя недостоин я милости той,
Меня дозволения все ж удостой
К плечам твоим, о повелитель владык,
Лицом и устами прижаться на миг».
Не мог разгадать скудоумный Зохак,
Что втайне готовит злокозненный враг.
Он молвил в ответ: «Дозволенье даю;
1160 Тем долю, быть может, возвышу твою».
И хитрому бесу доверившись, сам
Склонил свои плечи к бесовским устам.
Бес дважды к плечам властелина припал
И тут же — о чудо! — куда-то пропал.
Царь видит: из плеч его змеи ползут,
Спасенья ища, заметался он тут;
Мечом, наконец, их решился отсечь,
Надеясь от тварей себя уберечь.
Но только срубил их испуганный шах, —
1170 Вновь змеи, как ветви, растут на плечах.
Вот лекарей лучших собрался синклит,
И высказать каждый догадку спешит.
Но средство найти, чтобы сладить с бедой,
Не смог ни один врачеватель седой.
К Зохаку, вновь дерзкий затеяв обман,
Пробрался в личине врача Ахриман.
Владыке сказал он: «Знать, так суждено.
Оставить, не трогать — вот средство одно.
Обильными яствами их успокой,
1180 Не вздумай испытывать способ другой.
Лишь мозгом людским ты их потчуй всегда, —
Быть может, убьет их такая еда».
Что дьявол вынашивал в сердце, скажи?
Чего дожидался от козней и лжи?
Иль думал он злою уловкой такой
На свете весь род уничтожить людской?
[ГИБЕЛЬ ДЖЕМШИДА]
Вопль несся над ширью иранской земли;
Меж знатными распри кровавые шли.
Над краем зловещая тьма разлилась,
1190 С Джемшидом расторглась народная связь.
Божественный свет над владыкой померк,
Он кривде предался и правду отверг.
Князья восставали один за другим,
И каждый, враждою к соседу палим,
Войска снарядив, лил в сражениях кровь.
Иссякла в сердцах к властелину любовь.
Отчизну покинув, иранская знать
В Аравию путь порешила держать.
Слух шел, что живет в тех далеких краях
1200 Царь, схожий с драконом, внушающий страх.
Иранцы, мечтая о смене царя,
К Зохаку пришли, нетерпеньем горя;
Его государем иранской земли,
Верховным владыкой владык нарекли.
Драконоподобный, как буря, примчась,
В Иране на царство венчался тотчас.
Иранских он вел и арабских бойцов,
Из всех областей созывал удальцов;
С той ратью дошел до царева дворца, —
1210 Стал мир для Джемшида теснее кольца.
Его беспощадный преследовал рок;
Боролся он тщетно, в борьбе изнемог.
Оставил властитель родную страну,
Величье державное, рать и казну;
Бежал и душой погрузился во мрак;
Престол и венец его отнял Зохак.
Джемшида никто с той поры не видал;
Сто лет он вдали от людей пропадал.
На сотом году где-то на море Чин[81]
1220 Нашелся Ирана былой властелин.
Настиг его злобный Зохак на бегу
И страшную казнь уготовил врагу:
Велел беглеца распилить пополам[82],
Конец положив его дням и делам.
Не спасся Джемшид, в муках кончил свой век,
Хоть пасти драконьей однажды избег.
Был смертью похищен низложенный царь —
Соломинку так похищает янтарь[83].
Кто дольше его на престоле сидел?
1230 И что за труды получил он в удел?
Семь долгих столетий над ним протекли,
Немало и блага и зла принесли. . .
Что пользы прожить долгий век на земле,
Коль мир свою тайну скрывает во мгле?
Судьба приголубит тебя, обоймет,
Твой слух обласкает речами, как мед,
И, мнится, к тебе благосклонна она,
И щедрой любви, и заботы полна,
И счастлив ее благосклонностью ты,
1240 И ей поверяешь ты сердца мечты, —
А то вдруг такую игру заведет,
Что кровью все сердце твое изойдет.
Устал я от этой юдоли скорбей.
Дай, Боже, от мук избавленье скорей!
ЗОХАК [Царствование длилось тысячу лет]
Зохак властелином воссел на престол
И тысячу лет на престоле провел[84].
Все были покорны творившему зло,
И время немалое так протекло.
Обычай правдивых и чистых исчез;
1250 Везде побеждал омерзительный бес.
Куда ни посмотришь, коварство в чести,
Лжи всюду дорога, нет правде пути.
Насилья и злобы настала пора,
Лишь втайне чуть слышался голос добра.
Из дома Джемшида двух дев молодых
Исторгли, дрожащих как лист, чуть живых,
Джемшида сестер, что, достоинств полны[85],
Блистали меж девушек знатных страны.
Красавицу звали одну — Эрневаз,
1260 А имя другой луноликой — Шехрназ.
Обеих сестер повлекли во дворец
К дракону, носящему царский венец,
И он воспитал их в обычае злом,
С дурными делами сдружил, с колдовством.
Он только и знал, что к вражде призывать,
Жечь, грабить и мирных людей убивать.
Терпеть становилось народу невмочь.
Хватали двух юношей каждую ночь,
На царский влекли окровавленный двор
1270 И головы прочь отрубал им топор.
Из мозга их змеям варили еду,
Чтоб тем отвратить от Зохака беду.
Два мужа, в краю обитавшие том[86],
Два праведных, чистых, с высоким умом:
Один — полный веры мудрец Армаил,
Другой — проницательный муж Кармаил[87].
Беседу вели как-то, сидя вдвоем:
Как быть, как мириться им с горьким житьем?
Шла речь о кровавой царевой стряпне,
1280 О шахе, о войске, о мраке в стране.
И молвил один: «Для спасенья страны
Мы в царскую кухню пробраться должны,
Должны поварами искусными стать,
Уловки и хитрости в дело пускать:
Быть может, из двух убиваемых там
Спасать одного посчастливится нам».
Пошли и тотчас же, принявшись за труд,
Немало настряпали лакомых блюд.
В той кухне — обители крови и слез —
1290 Разведать им все тайники удалось.
Как время настало кровь новую лить
И новые жизни людские губить, —
Двух юношей стражи втащили туда;
Погибнуть для них подошла череда.
Повергнуты наземь, простерты в пыли
Безвинные жертвы владыки земли.
Дрожат повара, от тоски почернев;
Льют кровь из очей, в сердце — горе и гнев.
Глядят друг на друга, в мученьях горя
1300 От тех злодеяний дракона-царя.
На гибель из двух одного обрекли,
Иного исхода — увы — не нашли.
Овечьи мозги с мозгом жертвы смешав,
Сварили со множеством разных приправ.
И вместо спасенного ими юнца
Пошла на съеденье гадюкам овца.
Другому сказали: «Спасем тебе жизнь,
Но впредь от селений подальше держись.
И город пускай не прельщает твой взгляд,
1310 Пусть горы и степи тебя приютят».
По тридцать юнцов каждый месяц они
Спасали от смерти в те черные дни.
Когда ж до двухсот набиралось в тайник, —
Их ночью — чтоб в тайну никто не проник —
Наружу вели через спрятанный ход.
Дарили им коз и овец на развод.
От них-то затем племя курдов пошло[88];
Им город не мил и не мило село.
Кочуя, живут они в черных шатрах,
1320 Сердцам их неведом пред Господом страх. . .
Имел еще изверг обычай такой:
Из витязей края, по прихоти злой,
Любого к себе призывал и казнил:
Тебе, мол, бесовский порядок не мил.
А юных красавиц почтенных родов,
С которых срывал беспощадно покров,
В наложницы брал плотоядный дракон,
Отринув кеянский обряд и закон.
[ЗОХАК ВИДИТ ВО СНЕ ФЕРИДУНА]
Смотри, что наслал на Зохака Изед,
1330 Как сорок последних надвинулось лет.
Однажды в чертоге в полуночный час
На ложе покоился царь с Эрневаз.
Приснились Зохаку три брата-бойца,
Из рода властителей три храбреца.
У младшего — взгляд и осанка царей,
А стан — молодого платана стройней.
Сверкающий пояс, в руке булава,
Коровья на той булаве голова.
Взмахнув булавой, беспощаден и яр,
1340 Воитель Зохаку наносит удар,
И с недруга кожу от шеи до пят —
Срывает тот младший, воинственный брат.
И, руки связав ему этим ремнем
И путы на шею надев, за конем
Плененного он волочит по земле,
Предав поношенью, в пыли и в золе,
И с ним к Демавенду несется стрелой,
И следом — бойцов торжествующий строй...
Проснулся он, стоном его сотрясен
1350 Чертог, подпираемый сотней колонн.
Во мраке вскочили красавицы с лож,
Стенаньем Зохака повергнуты в дрожь.
«О царь мой, — сказала ему Эрневаз, —
Какая беда над тобою стряслась?
Ты мирно в покое своем почивал.
Скажи, что случилось? Кто сон твой прервал?
И дивы и звери — охрана тебе,
Покорны все люди Ирана тебе,
Народы земли пред тобой склонены,
1360 От рыбы владеешь ты всем до луны[89].
Какие ж тебя сновиденья могли
Встревожить? Скажи, повелитель земли».
В ответ солнцеликим промолвил Зохак:
«Сон, виденный мною, да канет во мрак.
Ведь если дойдет он до ваших ушей,
Поверите в близость кончины моей».
Зохаку сказала тогда Эрневаз:
«Не должно владыке таиться от нас.
Быть может, несчастье отгоним мы прочь,
1370 Ведь каждому горю возможно помочь».
И царь им поведал зловещий свой сон, —
Как был он могучим врагом сокрушен.
Сказала красавица: «Сном пренебречь
Не должно; ищи, как себя оберечь.
Всевластия символ — твой царственный трон,
Звездою твоею весь свет озарен.
Державный твой перстень весь подданный люд,
И дивы, и звери в лесах признают[90].
Зови же из каждого края жрецов,
1380 Седых звездочетов, святых мудрецов.
Поведай мобедам, что снилось тебе,
Спроси о сокрытой в потемках судьбе.
Кто жизни твоей угрожает, проверь:
Пери или див, человек или зверь[91].
Дознаешься — действовать смело начни,
Утешься, владыка, и страх отгони».
По нраву царю речи девы пришлись,
Чей лик словно месяц, чей стан — кипарис.
Мир темен был, словно воронье крыло, —
1390 Вдруг светочем пламенным солнце взошло.
Сказал бы, из мрака в лазоревый свод
Блестящий топаз горделиво плывет.
Царь отдал приказ, и немедля на зов
К нему поспешила толпа мудрецов,
Стекаясь из ближних и дальних сторон.
Мобедам владыка поведал свой сон,
Велел им, подумав, ответ ему дать,
Велел знаменательный сон разгадать.
Сказал мудрецам: «Жаждет правды мой слух,
1400 Познанья лучом озарите мой дух.
Поведайте мне о сокрытом во мгле,
О роке превратном, о благе и зле.
Когда моей жизни настанет конец?
Чьи будут мой перстень, престол и венец?
Иль эту мне тайну откроете вы,
Иль вам на плечах не сносить головы».
С губами иссохшими, с влагой в очах
Шептались мобеды, повергнуты в страх:
«Коль правду поведать решимся сейчас, —
1410 Мы жизни бесценной лишимся сейчас.
А если дерзнем умолчать обо всем,
Мы смерть все равно на себя навлечем».
Три дня размышляли, не зная, как быть,
Никто не отважился правду открыть.
На утро четвертое вновь их созвал
Властитель и, гневом кипя, приказал:
«Мой сон истолкуйте, не то повелю
Для дерзких немедля готовить петлю!»
Поникли мобеды; дрожат, онемев,
1420 Страшась распалить повелителя гнев.
В премудром и славном собрании том
Был старец правдивый, богатый умом —
Зирек по прозванью: судьбой одарен[92],
Главою был всех прорицателей он.
В нем сердце стеснилось, отвага зажглась,
Шагнул он к Зохаку, и речь полилась.
Сказал он: «Гордыню ты прочь изгони;
Для смерти рождаются все искони.
Немало блистало до жизни твоей
1430 Достойных престола великих царей;
Отрад и печалей немало сочли,
Когда же их время настало — ушли.
На свете хоть башней железною стой,
Сотрет тебя небо всесильной рукой.
Низвергнуто в прах будет счастье твое,
Присвоит другой полновластье твое.
Знай, мать Феридуном его наречет.
И мир увенчает он, как небосвод.
Еще не успела родить его мать,
1440 Не время страшиться еще и вздыхать.
Родится он, радуя матери взгляд,
Дарами, как древо плодами, богат.
Став мужем, главу вознесет до луны,
Захочет венца и престола страны,
Могучим и стройным взрастет, как платан;
Тебя булавою сразит великан
Огромной, с коровьей стальной головой,
И свяжет, и в даль повлечет за собой».
Зохак нечестивый промолвил на то:
1450 «Ко мне он враждой воспылает за что?»
«Коль ты прозорлив, — услыхал властелин, —
Поймешь: не бывает вражды без причин.
Отец его будет тобою убит,
И жаждою мщения сын закипит.
В мир явится чудо — корова; она
В кормилицы витязю будет дана.
Убьешь и ее; враг же мстительный твой
Рогатой тебя поразит булавой[93]».
Едва до Зохака та речь донеслась,
1460 Упал он с престола, сознанья лишась.
Гадатель тем временем выбежал вон,
Боясь, что его покарает дракон.
Тиран венценосный вновь чувства обрел
И, мрачен, воссел на державный престол.
Велел он, страшась предреченной беды,
По свету искать Феридуна следы.
Не ел и покоя не ведал Зохак,
И день для него погрузился во мрак.
[О РОЖДЕНИИ ФЕРИДУНА]
Года за годами неслышно текли,
1470 Драконовой гибели сроки пришли.
Родился на свет Феридун. Край родной
Пришел озарить он судьбою иной.
Он стать обещал украшеньем мужей,
Взрасти кипарисов стройней и свежей.
Джемшида почила на нем благодать,
Небесный дано ему свет излучать.
Что ливень весной, долгожданным он был,
Как знанье для духа, желанным он был.
Родился при знаменьях добрых: с высот
1480 Ему благосклонность явил небосвод.
В то время корова — краса Бермайе [94],
Не знавшая равных себе на земле, —
Павлиньей окраски, — явилась на свет:
Особый у каждой шерстинки был цвет.
Толпясь пред коровой, пленяющей взгляд,
О ней мудрецы в изумленьи твердят:
«В преданьях подобного случая нет,
Созданья такого не видывал свет».
Искал венценосец, исчадие зла,
1490 Корову, чья слава по свету прошла.
Преследовал также дракон-властелин
Отца Феридуна, что звался Атбин[95].
Скитался гонимый в степи, без дорог,
Но пасти драконьей избегнуть не смог.
Примчался; безжалостных стражей отряд,
Когда он пустынею брел наугад.
Увидели, кинулись жертве вдогон,
Был схвачен Атбин и на смерть обречен.
Услышав об этом, разумная мать
1500 Решилась немедля с младенцем бежать.
Скорбя о супруге, ушедшем навек,
Блуждала она. Наконец, Феранек[96]
(Так звали ее), изнемогши от мук,
Пришла, обливаясь слезами, на луг.
И видит страдалица там пред собой
Корову, слепящую взор красотой.
К хранителю луга, надежды полна,
Рыдая, тогда обратилась она.
Сказала: «Младенца сокрой моего,
1510 На время прими под защиту его.
У матери взяв, стань малютке отцом,
Волшебной коровы вскорми молоком.
Душою за это расплатится мать,
В заклад тебе жизнь я готова отдать».
И тот, кто корову чудесную пас,
Жене благородной ответил тотчас:
«Готов охранять я младенца, как раб,
Ты лучше найти пестуна не могла б».
Тут мать поднесла незнакомцу дитя
1520 И, дав наставления, скрылась, грустя.
Пастух прозорливый дитя приютил,
Три года его по-отцовски растил.
Меж тем все искал их владыка-дракон,
О дивной корове молвой устрашен.
И вот, изнемогши от страха и мук,
Страдалица-мать прибежала на луг.
Сказала хранителю луга: «Изед
Мне путь указал к избавленью от бед.
Ведь сына лишиться мне — смерти равно.
1530 Решусь я, и будет дитя спасено.
Покину я злого чудовища стан,
Взяв милого сына, уйду в Хиндустан.
Сыщу для него на Эльборзе приют[97];
Укроюсь от злобы, от вражеских пут».
Мать с сыном, как быстрый гонец на заре,
Как серна, помчалась к высокой горе.
На склоне гранитном громадины той
Жил муж богомольный, отшельник святой.
Беглянка промолвила, слезы струя:
1540 «Отец мой, иранка-изгнанница я.
Благое дитя мне судьбою дано,
Народ свой возглавить ему суждено.
Он срубит зохакову голову с плеч,
Повергнет во прах его пояс и меч,
И канут тяжелые годы во тьму.
Защитою сыну ты будь моему!»
И отрока старец святой приютил,
От бед и печалей его защитил.
Меж тем не дремал обезумевший враг;
1550 Про луг потаенный проведал Зохак.
Туда устремившись, как бешещый слон,
С чудесной коровой расправился он.
И после все стадо злодей сокрушил,
Вокруг все живое он жизни лишил.
К дворцу Феридуна помчался потом,
Но пуст оказался покинутый дом.
И в гневе бессильном он стены поджег,
Во прах он поверг опустевший чертог.
[ФЕРИДУН СПРАШИВАЕТ МАТЬ О СВОЕМ ПРОИСХОЖДЕНИИ]
Шестнадцатый год Феридуну пошел.
1560 Со склонов Эльборза спустился он в дол
И к матери с речью явился такой:
«Пора, сокровенную тайну открой!
Как звали, скажи мне, отца моего?
Какого я племени, рода чьего?
Мне как пред народом себя называть?
Поведай всю правду, разумная мать!»
«О славолюбивый, — сказала она, —
На каждый вопрос я отвечу сполна.
Среди уроженцев иранских равнин
1570 Жил муж именитый, прозваньем Атбин.
Был добр, и отважен, и духом велик
Сей отпрыск достойный иранских владык:
Потомком прямым Тахмуреса был он, —
Вел счет своим предкам с древнейших времен.
Тебе он отец был, мне — милый супруг,
Дней светоч единственный, преданный друг.
Нежданно задумал тебя извести
Зохак, злые козни привыкший плести.
Тебя мне скрывать год за годом пришлось,
1580 Немало лила я в скитаниях слез.
Отца ты лишился, безжалостно он
Был схвачен и с милой душой разлучен.
Растут две змеи у Зохака из плеч,
Спешащие гибель на край наш навлечь.
Им яства сварили, не будь им добра,
Из мозга отца твоего повара.
Я скрылась с тобой. На пути как-то раз
На луг забрели мы, сокрытый от глаз.
Корова предстала там дивная мне,
1590 Невиданных красок, подобна весне.
Сидел рядом с нею пастух, величав;
Те пастбища он охранял от потрав.
Ему я надолго тебя отдала;
Лелея, тебя уберег он от зла.
Волшебной коровой на воле вскормлен,
Ты вырос отважным, могучим, как слон[98].
Но весть уловил повелителя слух
Про дивную эту корову и луг.
Пустились мы в бегство порою ночной,
1600 Оставив отчизну и кров свой родной.
С кормилицею бессловесной твоей
Расправился вскоре свирепый злодей.
Тебя не настигнув, он дом твой поджег;
С землею сравнял твой высокий чертог».
Как только ту речь услыхал Феридун,
Он весь закипел от нахлынувших дум.
Боль сердце терзала, гнев душу сжигал,
В досаде и горе он брови сдвигал.
Промолвил он матери: «Яростный лев
1610 Мужает в сраженьях, душой осмелев.
Что сделал, то сделал слуга сатаны;
Теперь отомстить мои руки должны.
Я бурей помчусь, так велит мне Творец
С землею сравняю зохаков дворец».
«О сын безрассудный! — ответила мать, —
Со всеми тебе ль одному совладать?
Зохак обладает престолом, венцом,
Тирану и войско покорно притом.
Лишь кликнет он клич, сотни тысяч мужей
1620 На зов соберутся из всех областей.
Обычай союзов и войн не таков;
На мир не гляди ты глазами юнцов.
Поверь, кто в тщеславьи собою пленен,
Кто юности буйной вином опьянен,
Тому не снести головы во хмелю,
А я для тебя только счастья молю.
О сын мой, слова материнские чти,
А все остальное тщетою сочти».
[СКАЗ О ЗОХАКЕ И КУЗНЕЦЕ КАВЕ][99]
Страшась Феридуна, Зохак лишь о нем
1630 Твердил непрестанно и ночью и днем;
Боялся с престола державного пасть,
Отдать Феридуну богатство и власть.
В уборе царей, в драгоценном венце,
Воссев на престол в златостенном дворце,
Мобедов сзывает он с разных сторон,
Чтоб свой укрепить пошатнувшийся трон.
Сказал он мобедам державы своей:
«О старцы разумные, гордость мужей!
Есть враг, что меня уничтожить готов,
1640 А кто он — для мудрых понятно без слов.
Нельзя мне и малым врагом пренебречь,
Мне должно себя от беды оберечь.
Созвать я задумал огромную рать,
В ней дивов и воинов вместе собрать.
Вы мне помогите в заботе такой,
Не в силах я дольше терзаться тоской.
Пишите народу скорей обо мне:
Владыка, мол, сеет лишь благо в стране.
Исполнены правдой владыки слова,
1650 И в царстве его справедливость жива».
Страшась властелина, верховная знать
Во всем обещала ему помогать.
И змееву грамоту, полную лжи,
Скрепить поневоле решились мужи.
У двери дворцовой раздался в тот миг
Взывавшего к правде отчаянный крик.
К престолу царя проводили его,
Меж знатных людей усадили его.
И царь вопросил его, мрачен лицом:
1660 «Скажи, кто тебя притесняет и в чем?»
Тот бить себя стал по седой голове:
«О царь, я за правдой пришел, я — Каве.
Искать правосудья бежал я, скорбя;
Стенаю, терзаюсь я из-за тебя.
Будь праведный царь ты, не царь-лиходей, —
Ты славу б умножил свою меж людей.
А ты лишь обиды чинить мне привык,
Нож в сердце вонзаешь ты мне каждый миг.
Коль я не тобою жестоко гоним,
1670 Зачем погибать было детям моим?
Сынов я имел восемнадцать, один
Не взят на съеденье последний мой сын.
Последний — тебя умоляю о нем.
Пойми: мое сердце палимо огнем.
О царь, в чем виновен я, прямо скажи,
А если безвинен, не надобно лжи.
Ты видишь, владыка, в каком я аду.
Смотри, на себя не накличь ты беду!
Согнул меня вдвое безжалостный рок,
1680 Отчаяньем, горестью сердце прожег.
Ушла моя молодость, нет и детей,
А в мире привязанность есть ли сильней?
Бывает предел для гонений любых,
Бывает предлог, оправданье для них.
Но где оправданье, каков твой предлог?
Неслыханной казни меня ты обрек.
Я труженик мирный, кузнец я, за что ж
Меня ты терзаешь, мне голову жжешь?
Ведь ты властелин, хоть обличьем дракон,
1690 Так где ж правосудье твое, где закон?
Ты всею землею один завладел,
А нам лишь страданья оставил в удел!
Пора отчитаться тебе предо мной,
Да так, чтоб весь мир изумился земной.
Быть может, поведает нам твой отчет
О том, как пришел моим детям черед
И как ты кормил отвратительных змей
Мозгами безвинных моих сыновей».
Внимал ему молча державы глава:
1700 Не ждал, что услышит такие слова.
Он слугам велел ему сына вернуть,
И лаской пытался его обмануть.
Потом властелин кузнецу предложил,
Чтоб руку к посланью и он приложил.
Посланье Каве, лишь успел дочитать,
Как, гневно взглянув на вельможную знать,
Вскричал: «Слуги беса, вам стыд нипочем!
Забыли вы страх пред всесветным Творцом!
Вы к аду лицо обратили свое,
1710 Вы дьявола в сердце впустили свое.
Не мне подписаться под ложью такой,
Не мне трепетать, падишах, пред тобой!»
Тут, весь содрогаясь от гнева, он встал,
Послание, в клочья порвав, истоптал,
И с сыном, ему возвращенным, вдвоем
Стремительно выбежал прочь из хором.
Вельможи Зохаку хвалу вознесли,
Сказали: «О славный владыка земли!
И вихри небес в час грозы боевой
1720 Не смеют дохнуть над твоей головой.
Зачем же Каве, дерзко мелющий вздор,
Как равный, заводит с тобой разговор?
Знак верности нашей — посланье — злодей
Порвал, воспротивился воле твоей;
Пылая враждою, он ринулся прочь,
Должно быть, спеша Феридуну помочь.
Не слыхивал мир о поступке таком;
От выходки наглой в себя не придем».
На это владыка сказал мудрецам:
1730 «Внемлите, о чуде поведаю вам.
Когда я Каве средь дворца моего
Увидел и голос услышал его, —
Вдруг, что-то меж этим пришельцем и мной
Как будто железною встало стеной.
Лишь бить по своей голове стал кузнец,
О диво! — он дух сокрушил мне вконец.
Не знаю, чего от грядущего ждать;
Нам тайны небес не дано разгадать».
Как вышел Каве из дворцовых ворот,
1740 Его обступил на базаре народ.
Он шел все вперед и кричал все сильней,
За правду восстать призывая людей.
Из кожи передник, что в утренний час
Кузнец надевает, за молот берясь,
Срывает Каве, прикрепляет к копью,
И пыль на базаре встает, как в бою.
С воздетым копьем он идет и кричит:
«Внемлите, кто имя йезданово чтит!
Оковы зохаковы сбросит любой,
1750 Кого Феридун поведет за собой.
Мы все, как один, к Феридуну пойдем,
Под царственной сенью его отдохнем.
Вперед, ибо правит у нас Ахриман,
Что злобою против Творца обуян!»
Шагает кузнец, непреклонен, суров;
Немало примкнуло к нему храбрецов.
Передник тот — кожи нестоящей клок —
Друзей и врагов различить им помог.
Разведал, где путь к Феридуну, и вмиг
1760 Туда устремился, идя напрямик;
К владыке пришел он, возглавив народ;
И кликами встречен героя приход.
И кожу, что поднял кузнец на копье,
Царь знаменем сделал, украсив ее
Румийской парчой, ослепляющей взор:
На золоте чистом алмазный узор.
Кузнец Каве поднимает знамя восстания. С рукописи Государственной публичной библиотеки в Ташкенте. ...
Все права на текст принадлежат автору: Хаким Абулькасим Фирдоуси, Абулькасим Фирдоуси.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.