Жан-Ив Борьо Макиавелли

Jean-Yves Boriaud

MACHIAVEL

© PERRIN 2015

© Шумилова Г., перевод на русский язык, 2016

© Шумилова И., перевод на русский язык, 2016

© Троицкая М., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2016

КоЛибри®

Пролог

Макиавелли как исторический персонаж – фигура в высшей степени парадоксальная. Первый из парадоксов Никколо Макиавелли – в явном несоответствии между его политическим статусом и всемирной славой, сопутствовавшей его творчеству: каким образом чиновник средней руки, не занимавший высоких должностей и не облеченный властью, сумел предложить универсальный анализ хаотичной картины мира, в котором он жил, и войти во всемирную историю политической мысли?

Во Флоренции эпохи Возрождения право принятия решений сохранялось за магистратами, избираемыми путем голосования и/или по жребию. Но Макиавелли не принадлежал к касте магистратов и лишь служил ей по дипломатической части, больших чинов не имел и во всех своих многочисленных дипломатических миссиях был на вторых ролях, нередко состоя при особе официального посла Флорентийской республики.

Можно ли его отнести к разряду великих гуманистов, знатоков и страстных поклонников древнеримской и древнегреческой литературы, которых правители того времени призывали к себе на службу в деликатных обстоятельствах? По всей видимости, нет. Макиавелли был человеком просвещенным, имел классическое образование, впрочем весьма ограниченное и не выходившее за рамки того, что надлежало знать флорентийскому буржуа: он читал Тита Ливия, Лукреция, Плутарха в латинском переводе, римских стратегов. Однако его примеры из классических текстов не отличаются большой оригинальностью и порой повторяют расхожие цитаты, которые мы находим у авторов того времени.

Был ли Макиавелли солдатом, стратегом, который лишь распространил анализ военного опыта на сферу политики? К такому выводу можно прийти на том основании, что в каждом из своих произведений он размышляет о путях обновления военного дела. Действительно, уступая его настойчивым просьбам, Флоренция поручила ему набор в флорентийскую армию, которой предстояло сменить наемные отряды кондотьеров, давно отжившие свой век. Однако результат этого начинания не оправдал ожиданий, как стало ясно после осады Прато в августе 1512 г., когда испанское войско вице-короля Неаполя Рамона де Кардоны наголову разбило флорентийцев; поражение вызвало во Флоренции целую бурю насмешек над военными доблестями макиавеллиевских рекрутов.

Как же случилось, что чиновник на вторых ролях благодаря своим политическим произведениям приобрел мгновенно и на века европейскую – и весьма скандальную – славу, а его мысль была обобщена, точнее, заключена в прокрустово ложе прочно устоявшегося термина «макиавеллизм», ставшего синонимом циничного лицемерия? И сразу же, во времена Возрождения, возникли в изобилии антиподы Макиавелли. Само по себе это явление далеко не ново: любые сколько-нибудь оригинальные идеи порождали в ту пору целый шквал злобных пасквилей. Но в случае с Макиавелли реакция была мгновенной и резкой: дело дошло до прямых нападок, начало которым положил вышедший в 1576 г. трактат гугенота Иннокентия Жантийе. Он стоит у истоков долгой традиции заблуждений^[1] относительно политических идей Макиавелли. Но были и другие труды, столь же полемически направленные, но более конструктивные, написанные по образцу «Воспитания христианского государя» (Institutio principis Christiani) Эразма Роттердамского (эта работа была начата в 1516 г. и предназначалась Карлу V). «Воспитание» было задумано как оптимистический трактат о природе человека и, следовательно, по сути своей, было «антимакиавеллистским». Макиавелли действительно не повезло: с самого начала его имя оказалось в центре полемики, развернувшейся в рядах гуманистов между чистыми теоретиками, такими как Эразм – он был смел в вопросах теологии, но до конца оставался кабинетным ученым, – и практиками, такими как автор знаменитых «Шести книг о государстве» (Les six livres de la République) Жан Боден, – им приходилось приспосабливаться к условиям жесточайших военных конфликтов, сопровождавших возрождение наук, литературы и искусств в Европе. Одни, невзирая на суровые времена, оставались неисправимыми оптимистами и при любых обстоятельствах утверждали веру в то, что человек по своей природе добр; другие, от Макиавелли до Гоббса, строили свои системы на идее об изначальной и неизменной порочности человеческой натуры. В конечном счете Макиавелли имел несчастье приобрести весьма необычную посмертную славу; его искаженный в истории образ, своего рода «черная легенда», дал основание последующим поколениям критиков для демонизации (в буквальном смысле слова) этого исторического персонажа вне всякой связи с его произведениями.

Для того чтобы фигура Макиавелли, освободившись от наслоений мифотворчества и домыслов, заняла достойное его политического гения место, Италии понадобилось обрести собственную государственность. В конце XIX в., после национального объединения, страна в порыве гордости воздавала почести своим героям, о которых редко вспоминала в смутные времена. В городских парках Рима, новоиспеченной столицы Италии, на специально выделенные средства были установлены памятники великим итальянцам. У ведущей на Капитолийский холм лестницы работы Микеланджело была воздвигнута поныне существующая статуя «народного трибуна», злополучного героя римской коммуны 1347 г. Кола ди Риенцо, которому Вагнер посвятил одну из своих опер. Тогда же появились монументальные труды о великих итальянцах, принадлежавшие перу просвещенных политиков, чей авторитет был непогрешим. В то время Италия, утверждая себя в качестве светского государства, стремилась разорвать многовековую связь Рима с Ватиканом. В этих условиях эмблематическая фигура флорентийского секретаря заняла свое место в пантеоне светских героев.^[2] Макиавелли, без сомнения, принадлежал к числу «великих людей», поскольку именно его трактату «Государь» (Il Principe) мы обязаны появлением понятного во всем мире термина «макиавеллизм», ставшего синонимом беспринципности и цинизма. Дополнительным аргументом в пользу Макиавелли было и то, что католическая церковь внесла все его сочинения в список запрещенных книг. Возвеличить его как героя означало возвести на пьедестал жертву клерикализма. Жертвой инквизиции был также Джордано Бруно, сожженный на костре за свои идеи. Его статуя усилиями Итальянского государства, после долгой борьбы, была воздвигнута в 1889 г. в самом центре Рима, на Кампо-деи-Фьори.

Для прославления Макиавелли в качестве героя Италии было необходимо заступничество влиятельных фигур нового светского государства. В этой роли выступили сенатор Итальянского королевства, депутат, позднее министр народного образования Паскуале Виллари, выпустивший внушительный труд «Никколо Макиавелли и его время» (Niccolò Machiavelli e i suoi tempi), и еще один весьма уважаемый итальянский сенатор Оресте Томмазини, автор трактата «Жизнь и сочинения Никколо Макиавелли в их отношении к макиавеллизму» (Niccolò Machiavelli nella loro relazione col machiavellismo).

Собственно говоря, для того чтобы причислить Макиавелли к сонму героев, имелись все основания. В 1559 г., то есть через двадцать семь лет после выхода в свет «Государя», сочинения Макиавелли – к несчастью или к чести его – попали в объемный Индекс запрещенных книг, учрежденный по наущению инквизиции суровым папой Павлом IV (Джанпьетро Карафой). Впрочем, появление Индекса обернулось выгодой для швейцарских издателей, регулярно переиздававших «Государя», датируя издания предшествующими годами, а также его переводы, формально не подпадавшие под папский запрет. После выхода папского указа в Индекс запрещенных книг включались произведения приверженцев самых разных идей и направлений, и в результате со временем сложилось на удивление разношерстное братство, куда вошли и Жантийе, и Фридрих II, и Монтескье, и Вольтер.

Работы Виллари и Томмазини, замечательным образом дополнявшие друг друга, стали литературным памятником Макиавелли. Они показали, как благодаря документам эпохи можно преодолеть устоявшиеся за три века гонений стереотипы и восстановить исторический контекст, в котором родилась его политическая мысль. И кроме того, понять, каким образом рассуждения скромного дипломата на вторых ролях, жившего в республике с населением в пятьдесят тысяч жителей, обрели универсальность и возродили многовековую политическую науку, а бурные события, сотрясавшие Северную Италию, столь мучительно расстававшуюся со Средневековьем и вступавшую в эпоху Возрождения, дали повод к анализу и умозаключениям, воспринятым последующими поколениями как безоговорочно пагубные. Сочинения Макиавелли символизировали недопустимый для общественного сознания разрыв с политическими схемами, возникшими еще в Античности и переосмысленными в Средние века, обновленная версия которых была предложена учеными-эрудитами Возрождения. Очевидно, для того чтобы понять истоки и глубину пропасти, отделявшей идеи Макиавелли от этих классических схем, необходимо остановиться на обстоятельствах личного и исторического характера, в которых расцвел «гений Макиавелли».

1 Род Макиавелли

Консортерия^[3]

Никколó ди Бернардо деи Макиавелли родился 12 мая 1469 г. во Флоренции, в приходе Санта-Феличита. Он появился на свет в фамильном гнезде Макиавелли, расположенном на юге города в Ольтрарно, то есть «за рекою Арно». Родовое палаццо состояло из группы строений в несколько этажей, окружавших двор (Корте-ди-Макиавелли) с крытой галереей. Дом Макиавелли стоял на виа Романа (современное название виа Гвиччардини). Эта улица, где селились зажиточные горожане, вела от Понте-Веккьо до городских ворот Сан-Пьетро-Гатталино (ныне Порта-Романа). Административно она принадлежала кварталу Санто-Спирито и находилась на территории гонфалоне Никкио. В палаццо жили отец Никколо Бернардо, его мать Бартоломея, а также представители другой ветви рода Макиавелли – родня кузена Никколо д’Алессандро Макиавелли: его братья и сестры, жена и трое детей.

Откуда вела свое происхождение вся эта многочисленная братия? Из ближайших окрестностей, так называемого контадо. Семейство переселилось в город самое позднее в первые годы XIII в. из сельской местности, точнее, из городка Валь-ди-Пеза, расположенного в пятнадцати километрах от Флоренции. Еще при жизни Никколо семья сохраняла в этих землях владения, доставшиеся от далеких дворянских предков, и пользовалась наследственными правами в местных приходах. Так, брат Никколо Тотто получил бенефицию в приходе Сант-Андреа в Перкуссине. Кроме того, род Макиавелли владел двумя имениями (poderi) и домом, прозванным соседями «Альбергаччо», в деревне Сант-Андреа, унаследованными от богатого дядюшки, которого тоже звали Тотто. Следовательно, вопреки долго бытовавшему мнению Макиавелли не были людьми «недостаточными» и, хотя никогда и не поднимались до высших должностей, уже с XIII в. имели во Флоренции определенный вес, о чем свидетельствуют трагические обстоятельства, оставившие глубокий след в средневековой истории Флорентийской республики. Так, в «Новой хронике» (Cronica Nuova) Джованни Виллани,^[4] ценном источнике сведений о жизни флорентийцев, Макиавелли упоминаются наряду с такими знаменитыми родами, как Содерини и Каниджани в числе гвельфов из квартала Ольтрарно, изгнанных в 1260 г. из города. В тот год гвельфы, сторонники папы римского, враждовавшие с гибеллинами, которые поддерживали императора Священной Римской империи, потерпели сокрушительное поражение в битве при Монтаперти (неподалеку от городка Кастельнуово-Берарденга, принадлежавшего Сиене). Флорентийские гвельфы, потеряв десять тысяч убитыми, были наголову разбиты сиенскими гибеллинами под началом короля Манфреда Сицилийского. Последствия этого поражения для Флоренции были катастрофическими: город едва не был стерт с лица земли. В конце концов гибеллины «ограничились» тем, что разрушили башни флорентийских консортерий и выдворили гвельфов из города. Изгнание продолжалось девять лет, по прошествии которых гвельфы вернулись во Флоренцию и со временем восстановили свои палаццо.

Еще до рождения Никколо из семьи Макиавелли вышли двенадцать гонфалоньеров,^[5] а также несколько приоров (членов Синьории, высшего органа выборной власти во Флоренции). Этот факт явно свидетельствует об их принадлежности к числу влиятельных флорентийских родов, хотя они и не оставили сколько-нибудь заметного следа в истории города. Впрочем, было одно исключение из этого правила: адвокат Джироламо д’Аньоло Макиавелли, ярый противник клана Медичи. Он был арестован, подвергся пыткам, затем был выслан из города и закончил свои дни в тюрьме. Иными словами, Макиавелли были частью городской верхушки, то есть popolo grasso (ит. «жирный народ»); ей противостоял класс мелких ремесленников и торговцев, popolo minuto (ит. «тощий народ»). В описываемую эпоху в флорентийском обществе наблюдалась тенденция к смешению popolo grasso с обедневшей аристократией, которая, породнившись с зажиточными пополанами, стремилась вернуть блеск своим дворянским гербам. В отличие от других итальянских городов, например Венеции, где аристократия становилась все более закрытой социальной группой, во Флоренции «жирный народ», то есть богатые купцы и видные судейские, поддерживал более или менее официальные связи с потомственным дворянством. Большинство «жирных» пополанов составляли гвельфы; они стремились к власти и состояли во всех органах городского управления и многочисленных «Советах», куда получали доступ по праву рождения или благодаря нажитому состоянию.

Отец

Итак, наше повествование дошло до Бернардо ди Никколо ди Буонинсенья Макиавелли, отца Никколо. Он родился во Флоренции в 1428 г. в семье Никколо ди Буонинсенья. События его жизни дошли до нас благодаря рукописи, которая была найдена незадолго до Второй мировой войны и ныне хранится в Библиотеке Рикордиана во Флоренции. Эта рукопись – книга записей (ит. Ricordanze), хроника периода 1474–1487 гг., написанная рукой самого Бернардо. Эти своего рода автобиографические записки относятся к жанру, широко распространенному в те времена (существует более 330 подобных записок, большинство которых появились после 1350 г.). Их авторы – люди из купеческой среды. Они описывали материальную сторону своей жизни во всех повседневных подробностях, а сам жанр возник в ту пору Возрождения, когда в сознании западной буржуазии утверждалась мысль о ценности индивида, и вырос из другого типично флорентийского жанра, более близкого к книге учета («амбарной книге»). В такие книги, помимо совершенных сделок, купец заносил и все важные события семейной истории, подчас сопровождая их комментариями, которые придавали запискам более «литературный» характер. Эти «литературные зарисовки» в чем-то сродни живописным портретам; их писали в тот же период по заказу зажиточных купцов великие фламандские мастера. В то время во Флоренции подобных весьма основательных сочинений под названием Ricordi, Ricordanze или Libri della famiglia существовало великое множество, и, к большой радости современных историков, они содержали подробно составленные родословные, ничего общего не имевшие с вымышленными генеалогиями дворянских родов, в создании которых упражнялась, изыскивая себе мифических предков, аристократия. Впрочем, в среде гуманистов вопросы ведения домашнего хозяйства были в моде. Достаточно вспомнить по этому поводу сочинение великого итальянского архитектора Альберти «Книги о семье» (Libri della famiglia), посвященное воспитанию детей, браку, управлению имуществом и дружбе, а также высказывания Монтеня («Опыты» (Essais), I, 39) о благородстве домашнего труда. Воспоминания Бернардо Макиавелли содержат триста записей и, по словам самого автора, представляют собой трактат о buon governo (ит. «правильное ведение») домашних дел. Примечательно, что сорок лет спустя Никколо Макиавелли употребит это словосочетание для обозначения темы своих собственных размышлений в трактате «Государь»… Большинство записей содержат сведения о состоянии дел в сельских владениях семьи, но пять из них, как мы увидим дальше, касаются воспитания Никколо.

Бернардо учился юриспруденции и даже был доктором права, однако доподлинно неизвестно, сумел ли он извлечь выгоду из своего диплома, хотя некоторые утверждают – пусть и не имея на то оснований, – что он состоял юрисконсультом при казначействе. В 1458 г. Бернардо женился на молодой вдове Бартоломее ди Стефано (ди Алессандро Нелли). Она умерла предположительно в 1496 г. Был ли этот союз браком по расчету? Первый муж Бартоломеи аптекарь Никколо Беници принадлежал к роду, состоявшему в открытой оппозиции к Медичи, которые находились у власти с 1434 г. Однако сам он, в отличие от многих своих сородичей, не участвовал ни в одном заговоре. Беници и Макиавелли жили по соседству, и, верно, именно благодаря этому обстоятельству и был заключен брак Бернардо с Бартоломеей. По некоторым сведениям, у Бартоломеи была дочь от первого брака Лионарда, однако нам о ней ничего не известно. Бернардо часто упоминает о жене в своих записках («la mia donna», «la Bartolomea»), но лишь одна деталь говорит о том, что она была в семье чем-то большим, чем классическая домохозяйка: для своего сына Никколо она сочиняла стихи религиозного содержания, что указывает на серьезное воспитание и «культуру», явно превосходившую требования, которые предъявлялись к молодой женщине в те времена… От этого брака родились две дочери, получившие цветочные имена: в 1465 г. на свет появилась Примавера (примула), а в 1468 г. Маргарита; затем 3 мая 1469 г. родился Никколо (его крестили на следующий день после рождения в церкви Санта-Мария-дель-Фьоре) и в 1475 г. Тотто, названный так в честь щедрого дядюшки, который, как уже говорилось, оставил Бернардо, помимо кое-каких долгов, имение Альбергаччо, расположенное в приходе Сант-Андреа в Перкуссине, где после возвращения Медичи во Флоренцию в 1512 г. Никколо провел часть своей многолетней ссылки.

Ricordi Бернардо Макиавелли, которые открываются записью от 30 сентября 1474 г. и заканчиваются 19 августа 1487 г., рисуют нам, с одной стороны, образ землевладельца средней руки, хозяйственные амбиции которого не идут дальше выращивания традиционных культур, а с другой – деревенского нотабля, который вершит третейский суд в банальных, но при этом весьма затруднительных ситуациях. Назовем для примера дело служанки Лоренцы, которая попала в «историю» – впрочем, далеко не оригинальную, – на радость социологам, изучающим Флоренцию эпохи кватроченто. Несчастная служила в семье Макиавелли и жила в доме самого Бернардо. Она совсем некстати «понесла», и с просьбой рассудить это дело и определить вред, который был причинен Лоренце, обратились… к мессеру Бернардо. Убоявшись пятна, которое может лечь на доброе имя Макиавелли из-за этой досадной истории, он, оценив ущерб, в наказание за настойчивые домогательства присудил своему соседу и кузену Никколо д’Алессандро Макиавелли возместить его жертве.

Однако настоящей страстью Бернардо были, по счастью, книги. В те времена это разорительное увлечение было доступно только богатым семьям, увлеченным идеями гуманизма. Макиавелли не принадлежали к этому кругу, и потому Бернардо пришлось прибегать к различным малоприятным уловкам, чтобы заполучить издания, необходимые для домашней библиотеки во Флоренции конца XV в. Известно, что по заказу флорентийского издателя немецкого происхождения Никколо ди Лоренцо делла Манья он составлял перечень географических названий (городов, поселений, рек и гор) к изданию произведений Тита Ливия и в качестве платы за свой тяжкий кропотливый труд получил это самое издание. Обладая обширными познаниями, он, вследствие своего юридического образования, в основе которого в те времена лежало прежде всего изучение позднего римского права – Пандектов и Кодекса Юстиниана, – имел особый вкус к трудам по истории. В своих записках Бернардо довольно точно описывает книги, составлявшие его библиотеку или проходившие через его руки. Это была библиотека, достойная подлинного гуманиста. Здесь был, конечно, Цицерон. Его извлекло на свет божий и издало предыдущее поколение – поколение искателей рукописей, таких как Поджо Браччолини или Бьондо. Сам владелец библиотеки обращался к этим томам, стремясь обнаружить в них тайные пружины политики и принципы политической морали. И Никколо в свое время найдет случай вспомнить о них. В своих записках Бернардо «заимствовал» мысли и рассуждения из цицероновых «Филиппик», опасного политического памфлета, направленного против его врага Антония, который так и не смог простить их Цицерону… В 1480 г. Бернардо читал диалог «Об ораторе» (De oratore), ставший библией гуманистов эпохи Возрождения, настоящим учебником риторики для современников, полагавших, что в нем содержатся все секреты искусства убеждения… Читая «Записки» Бернардо, мы узнаем, что в 1470-х гг. он не раз обращался к трактату De officiis («Об обязанностях»), который рисует образ идеального политика в условиях республики. В библиотеке Бернардо хранилась также работа гуманиста Флавио Бьондо «Декады истории начиная от упадка Римской империи» (Historiarum ab inclinatione Romani imperii). Сочинение представляло собой масштабный проект, охватывающий период с конца Римской империи до второй половины XV в. До конца жизни он успел завершить только три «декады», дойдя до 1440-х гг. В своих книгах Флавио Бьондо, которому приписывают термин «Media Aetas» (Средние века), подробно осветил этот, по всеобщему признанию, «темный» период истории. Успех его труда был велик, а сам труд оставил глубокий след в историографии.

Юрист по образованию, Бернардо Макиавелли сам стал героем сочинения известного юриста своего времени, первого консула Флоренции Бартоломео Скала «О законах и юриспруденции» (De legibus et iudiciis, 1483). Это трактат в форме диалога между автором и Бернардо Макиавелли, который назван «его близким другом» (лат. «amicus et familiaris meus»). В воображаемом диалоге Бернардо отводится роль ярого приверженца буквы закона. Для Бернардо было честью выступить в роли участника столь важного ученого спора. Позднее Никколо Макиавелли позаимствует эту вольную технику представления разных точек зрения, намеренно свободную от жестких рамок. Примером таких заимствований станет его сочинение «О военном искусстве» (Dell’arte della guerra)… И в целом у нас есть все основания полагать, что Бернардо, несмотря на скудные денежные средства, сумел сохранить и даже приумножить и финансовый, и интеллектуальный потенциал семейства Макиавелли (экономист Мило причисляет его к одному из пятисот богатейших родов Флоренции своего времени, хотя и помещая Макиавелли в конце списка). Никколо редко упоминает отца в своих произведениях, явно не располагавших к автобиографическим экскурсам, но как не признать черты Бернардо в описании старого Никомако из пьесы «Клиция» (Clizia), каким он был до того, как влюбился в свою юную воспитанницу. Рассудительная Софрония рисует нам портрет gentleman farmer^[6] эпохи гуманизма:

…он был сама рассудительность и спокойствие. Время свое проводил он в неустанных трудах: вставал спозаранку, шел в церковь, распоряжался по дому; затем – если бывала нужда – отправлялся на площадь, на рынок, в присутственные места; если нужды в том не было – уединялся с кем-нибудь из сограждан для степенного разговора или шел к себе и погружался в деловые бумаги и счетные книги; после чего приятственно обедал в кругу семьи, а отобедав – занимался с сыном, наставлял его, рассказывал назидательные истории о доблестных мужах и при помощи многоразличных примеров из античной и современной истории обучал его жизни; затем снова выходил из дома либо по делам, либо для честного и серьезного времяпрепровождения. Возвращался же всегда до вечерней молитвы. Немного посидев с нами возле камелька – если дело было зимой, – он направлялся в свою комнату и работал. А около девяти вечера все весело садились за ужин. Таковой его образ жизни являлся примером для всех домашних, и всякий устыдился бы не следовать его примеру. Так размеренно и приятно текла наша жизнь.^[7]

Бернардо тяжело болел во время эпидемии чумы, которая свирепствовала в этих краях в 1479 г. Он выжил, но с этого времени его имя все реже упоминалось в флорентийских хрониках, и так продолжалось вплоть до его смерти 10 мая 1500 г.

Годы ученичества Никколо Макиавелли

Как уже было сказано выше, Макиавелли родился 3 мая 1469 г. До нас дошли лишь немногие сведения о его раннем детстве. Причиной тому – характер его творчества, по сути своей исключительно политического содержания, который не предполагал откровений или хотя бы простых упоминаний об этом периоде его жизни. Да и в целом сама мысль окинуть ностальгическим взглядом детство и юность, осмыслить этот период жизни человека, считавшийся временем ошибок, первых робких шагов и – в лучшем случае – ученичества, не соответствовала литературным устремлениям того времени. Что до «Записок» отца, в них лишь изредка упоминаются сведения практического характера, которые касаются образования Никколо. Благодаря «Запискам» мы знаем, когда и под чьим руководством он учил латынь. Статус этого языка был очень высок во Флоренции той поры: латинский в том виде, в каком он имел хождение в Средние века, отчасти утратил свою социальную роль. Благодаря обращению к древнеримским текстам язык стал очищаться от средневековых наслоений, и потому латынь, на которой писали в XVI в., имеет уже мало общего со средневековой латынью. Она становится языком документа и юридических актов; их составлял нотариус, опираясь на указания, данные ему на тосканском диалекте, после чего он же по-тоскански пересказывал их договаривающимся сторонам. Латынь была также языком литературы, который обессмертили Боккаччо и Петрарка. Без знания латыни не мыслили себя те, кто исповедовал гуманизм, ставший модной «идеологией» во Флоренции XV–XVI вв. В ее основе лежал определенный набор древних текстов, от Платона, которого читали в переводах, до Цицерона. Гуманизм провозглашал примат человека в системе ценностей того времени, выдвигал постулат о том, что эпоха Античности обладала абсолютным недостижимым знанием, при этом языком древней науки была латынь. Следовательно, с самого раннего возраста детей следовало учить латыни (заметим, что начальное образование было очень развито во Флоренции уже в XIII в.).^[8] Для этого учителя располагали всем необходимым педагогическим инструментарием, а самым известным был учебник «Донателло» (Малыш Донат). 6 мая 1476 г. Бернардо оставил запись о том, что юный Макиавелли осваивал латынь именно по этому учебнику под руководством «учителя грамматики маэстро Маттео», который проживал «a piè del ponte a Santa Trinita» (ит. «возле моста в районе Святой Троицы») и получал за учение 5 сольдо в месяц. «Донателло» – очень старый учебник; его автор Донат (учитель святого Иеронима Aelius Donatus) жил в IV в. Можно судить о том, какую долгую жизнь прожил этот грамматический бестселлер, если к нему обращались еще в XV в. Учебник Доната состоял из двух частей: Ars minor (элементарный курс), предназначенный для начинающих, и Ars major (полный курс грамматики) для углубленного изучения языка. Он содержал теоретическую часть и тексты в форме нравоучительных двустиший, авторство которых приписывалось Катону (Dicta Catonis), а также наставления из книги «Лекарство от любви» (Remedia Amoris) Овидия, столь же нравоучительные, поскольку они учат бороться со страстями. Семь лет – конечно, юный возраст для изучения латыни; однако и в 1480 г., оправившись после чумы, Бернардо пишет в своих записках, что Никколо все еще «учится» под надзором «маэстро Маттео». На следующий год он уже переходит ко второй части учебника и начинает брать уроки у мессера Баттисты да Поппи в церкви Святого Бенедикта. «Никколо знает по-латински», – не скрывая радости, пишет в своих заметках Бернардо. Через год и его младший сын, Тотто, принимается за «Донателло». Тем временем старший Никколо по-прежнему «изучает латынь». В книге записей нет на этот счет подробностей, но можно предположить, что он пишет сочинения, руководствуясь Ars Major, где описываются риторические фигуры (синекдоха, зевгма и др.), придающие изящество стилю, и приводятся ошибки и неудачные обороты, которых следует избегать. Бернардо сообщает нам только, что наставником Никколо был священник Паоло Сассо да Рончильоне. Он пользовался славой лучшего учителя латыни; среди его учеников были ровесники Никколо Пьетро дель Риччи Бальди и Микеле ди Вьери. Риччи Бальди сменил свое имя на Пьетро Кринито (Petrus Crinitus) и числился в учениках Рончильоне вплоть до 1487 г. Предполагается, что именно ему принадлежит анонимная рукопись, в которой содержится большое число упражнений по грамматике и стилистике латинского языка, вероятно написанных под диктовку «мастера». Их целью было научить эпистолярному искусству, без которого немыслимо дипломатическое поприще, и можно легко предположить, что Никколо тоже прошел подобный курс обучения. Однако сам Кринитус не остановился на этом: некоторое время он был учеником знаменитого поэта Полициано, затем преподавал в Флорентийском университете, так называемом Студио Фьорентино; позднее его имя упоминается в связи с Платоновской академией, заседавшей в садах Оричеллари. Ему мы обязаны монументальным двадцатипятитомным трактатом «О честном и поучительном» (De honesta disciplina). Второй ученик Рончильоне Микеле ди Вьери (Микеле Верино) был автором памятных всем школярам «Нравственных двустиший для детей» (De puerorum moribus disticha), которые многократно переводились на французский. Иными словами, Макиавелли рос в хорошей компании, и будущее признание ученых-латинистов, его соучеников, может служить нам доказательством высокого качества полученного им гуманистического образования, бывшего во Флоренции непременным условием службы на высоких государственных должностях… Однако сам Макиавелли ограничился серьезным изучением латыни, что в дальнейшем позволило ему читать латинские сочинения и даже писать на этом языке. Можно предположить, что именно тогда он усвоил и основы общей культуры, которые постигали в обязательном порядке дети среднего класса, будущие адвокаты, врачи и нотариусы. Так или иначе, это была очень солидная база, позволившая ему стать секретарем канцелярии и трудиться на государственном поприще. Совершенствоваться в науках и полностью посвятить себя изучению словесности или философии могли только представители высших сословий, которым не было нужды зарабатывать на жизнь.

Из записок мессера Бернардо нам также известно, что Никколо обучался счету у «мастера» Пьеро Марии самым популярным в те годы способом, на абаке. Существовали разные системы счета на абаке, как старинные, так и новейшие, включавшие новые, имевшие практическое значение понятия, такие как ноль, как известно, заимствованный европейцами у арабов.^[9] Отметим, что счету во Флоренции обучали, как правило, детей, которых готовили к занятиям торговлей. Существовали «школы абака», где особый учитель (ит. abachista) учил их счету на абаке. Можно с большой вероятностью предположить, что Бернардо хоть и увлекался латинскими сочинениями и правом, но был дальновидным отцом и, заботясь о будущей карьере сына, предусмотрел запасной вариант. Времена были неспокойные, гуманизм как идеология утрачивал влияние в обществе, а во Флоренции, как и повсюду, всегда были востребованы способные молодые люди, хорошо подготовленные к деловой карьере. Однако Никколо, по собственному его признанию, не был создан для коммерции, о чем он не без иронии пишет в письме от 9 апреля 1513 г. своему другу, послу Флорентийской республики Франческо Веттори, входившему в ближайшее окружение Медичи: «Судьбе было угодно, чтобы я, не имея талантов говорить ни об искусстве торговли шерстью или шелком, ни об убытках, ни о прибылях, говорил о делах государственных, и потому я должен или дать обет молчания, или только о них и вести речь». К несчастью, записи в книге Бернардо обрываются в 1487 г., дальнейшее теряется во мраке: нам неизвестно, чем занимался молодой Макиавелли в течение следующих десяти лет, что создает большие трудности для историка, так как этот период в жизни юноши считался во Флоренции эпохи Возрождения временем учебы и становления.

Получил ли Макиавелли университетское образование?

Знание не терпит пустоты, и потому уже не раз историки выдвигали различные предположения относительно этого десятилетия, которое некоторые называют «потерянной декадой» Макиавелли. Так, в 1973 г. профессор Сиенского университета Доменико Маффеи предпринял попытку доказать, что молодой Никколо учился с 1489 г. финансовому делу у банкира Берто Берти в Риме. Эта гипотеза не только позволила бы заполнить досадный пробел в биографии «флорентийского секретаря», но и объяснила бы, откуда он черпал свои познания в этой области. Именно там, через своего наставника и друга Берти, он мог завести знакомство с влиятельными флорентийцами, обитавшими в Риме и входившими в братство Пьета деи Фьорентини. Однако гипотеза не подтвердилась: в следующем же году один из лучших специалистов по Макиавелли Марио Мартелли без труда доказал, что Макиавелли-банкир был полным тезкой интересующего нас Макиавелли. Некоторые приписывали ему в этот таинственный период разного рода литературные занятия, тексты популистского толка, в традиции Доменико Буркьелло (1404–1449)^[10] и Луиджи Пульчи (1432–1484), которые послужат основой его будущих сочинений на тосканском диалекте. Однако нам доподлинно известно, что в это самое время он собственноручно выполнил один или несколько списков поэмы «О природе вещей» (De rerum natura) латинского поэта-материалиста Лукреция, тем самым как бы дистанцируясь от философии Платона, официального кредо флорентийских эрудитов, особенно тех, кто состоял на содержании Медичи… Известно также, что он копировал «Евнуха» (Eunuchus) комедиографа Теренция. Но очевидно одно: достоверно нам ничего не известно о молодых годах Макиавелли, и в отсутствие надежных свидетельств ничто, на наш взгляд, не может заполнить этот пробел в его биографии. Этот период продолжался вплоть до 1497 г., когда он поступил на государственную службу.

Тогда встает правомерный вопрос: учился ли Макиавелли в университете? Его жизнь и творчество, безусловно, свидетельствуют о том, что он был человеком университетски образованным, но точные сведения на этот счет катастрофически отсутствуют… И все же одна «зацепка» есть: это свидетельство знаменитого хроникера, епископа Павла Иовия (Паоло Джовио), которого во Франции называли Полем Жовом, бывшего одновременно врачом, философом и историком. Большой знаток Флоренции этого периода, он написал «Историю моего времени с 1494 по 1547 год» и сборник биографий под названием «Похвала знаменитым мужам» (Elogi degli uomini illustri, 1546), среди которых фигурирует и Никколо Макиавелли. Поскольку в целом Паоло Джовио был настроен по отношению к Макиавелли критически, его трудно заподозрить в излишней к нему симпатии, и он скорее заслуживает доверия, когда пишет, что «лучшими сторонами» своего гуманистического образования Макиавелли был обязан некоему Марчелло Вирджилио Адриани.^[11] Он хорошо нам известен с разных сторон и прежде всего как политик: он возглавил канцелярию Синьории вслед за другим гуманистом, признанным ставленником Медичи Бартоломео Скала, управлявшим канцелярией с 1465 г. и в 1486 г. избранным гонфалоньером. Скала был оплотом Флорентийской академии неоплатоников, его перу принадлежит история города, написанная конечно же в апологетических тонах. После его смерти в 1497 г. можно было ожидать, что ему на смену придет гуманист, принадлежащий к тому же кругу, что и Скала. И действительно, выбор Синьории пал на эрудита, воспитанника двух университетских профессоров, Кристофоро Ландино и Анджело Полициано. Этим избранником стал Марчелло Вирджилио Адриани («Marcellus Virgilius»). Адриани был назначен первым секретарем Синьории, но сохранил за собой кафедру греческого и латинского красноречия в Флорентийском университете, Студио Фьорентино, где оставался с 1494 по 1503 г. И именно он, если верить Джовио, выпестовал, в свою очередь, другого блестящего ученика, Никколо Макиавелли…

Все так, но, если принять в расчет детали, обстоятельства ему не благоприятствовали: клан Макиавелли был не из тех, на кого обращали взоры в поисках молодых, подающих надежды талантов ради того, чтобы предложить им высокую должность, и своим возвышением Никколо был, по всей видимости, обязан высокому покровительству. Легко вообразить, что Адриани, которому молодой Макиавелли был обязан своим солидным гуманистическим образованием, необходимым для начала политической карьеры, поддержал юношу и способствовал его выдвижению летом 1498 г. на первую важную государственную должность… Тем более что речь шла о должности «секретаря», то есть ответственного за дипломатическую почту, и исполнять ее надлежало человеку образованному… Гуманистическая традиция многим обязана целой череде поколений этих «секретарей». Это были, как правило, молодые люди, носители латинской культуры, обладавшие широкими познаниями в юриспруденции; они занимались составлением кратких отчетов по письмам и донесениям, написанным по-латыни или на современном разговорном языке, для важных особ, на которых они работали. Среди сих «великих» был собиратель латинских рукописей Поджо Браччоллини, теоретик архитектуры Леон Баттиста Альберти, два папы римских первой половины XV в., Евгений IV и Николай V, при которых они исполняли роль «апостольских составителей кратких справок». Макиавелли, как мы увидим вскоре, в возрасте двадцати девяти лет был нанят флорентийской администрацией для исправления подобной должности: в его обязанности, в числе прочих, входило ведение дипломатической переписки Флорентийского государства; до него это дело доверялось исключительно людям, известным своими литературными и юридическими познаниями. Протекция Адриани не помогла бы ему, не обладай он такими же навыками и знаниями, как и его предшественники. Следовательно, мы можем предположить, и только, что Макиавелли учился в университете Студио Фьорентино (который с 1473 по 1503 г. размещался в разных местах: главным образом в Пизе, но также и в Прато, а в 1497 г., когда над городом нависла угроза чумы, снова перебрался во Флоренцию), где его покровитель вел свои основательные и глубокие научные изыскания (studia humanitatis).

Макиавелли входит в историю

Впервые имя Никколо Макиавелли всплывает в официальных источниках, хотя и по незначительному поводу, 2 декабря 1497 г. благодаря дошедшему до нас письму. В нем от имени своей семьи он обращается к официальному лицу, епископу Перузскому Хуану Лопесу. Хотя Бернардо Макиавелли был еще жив, именно Никколо составил и подписал прошение с ходатайством по поводу бенефиций при церкви Санта-Мария-делла-Фанья в приходе Фанья в Муджелло, находившейся под патронатом семьи Макиавелли. Право на эти земли оспаривалось заклятыми врагами Медичи – семейством Пацци. Возвратившись незадолго до этого из ссылки, Пацци постарались вернуть себе имущество, конфискованное после неудавшегося заговора 1478 г. против власти Медичи. Борьба была нелегкой, но Макиавелли в обращении к Хуану Лопесу поддержала Синьория, и они победили в этой тяжбе. Епископ Хуан Лопес был фигурой влиятельной: он принадлежал к ближайшему кругу будущего папы Александра VI еще в бытность его кардиналом Родриго Борджа. Став папой римским, Борджа не забыл его и в феврале 1496 г. даровал ему кардинальский сан, а чтобы обеспечить его материальное благополучие, назначил апостольским администратором Каркассона и Олорона. Именно этого человека сумел убедить своим красноречием молодой Никколо к выгоде консортерии Макиавелли.

Однако его политическая карьера начинается только в следующем году, с первого из долгой череды непростых донесений, которых вскоре потребуют от него Советы и канцелярии Синьории. Первый отчет был заказан ему монахом Риччардо Бекки, послом Флорентийской республики в Риме, направленным туда для переговоров по делу Савонаролы.^[12] К этому времени Савонарола уже отчасти утратил свое влияние, но у него по-прежнему оставалось много сторонников, что вызывало беспокойство у флорентийских властей, не понимавших, куда его мощное красноречие может завести. Поэтому Бекки было необходимо знать содержание опасных проповедей Савонаролы. В письме от 9 марта 1498 г. Макиавелли пересказывает две из них, по книге Исхода, которые тот произнес в монастыре Сан-Марко, куда перебрался после беспорядков в Санта-Мария-дель-Фьоре, вызванных его обличительными речами. В своем подробном основательном отчете Макиавелли рассматривает механизмы воздействия речей Савонаролы, который обрушивал на сограждан свою громоподобную риторику («Он начал с запугиваний, приводя доводы очень убедительные для тех, кто не умеет рассуждать»),^[13] вольно обращался с библейскими текстами (в первой проповеди он толковал слова «Quanto magis premebant eos, tanto magis multiplicabantur et crescebant» («Но чем более изнуряли его [народ], тем более он умножался и тем более возрастал»)^[14] и примерами (в данном случае из жизни Моисея) для того, чтобы укрепить свою позицию, манихейскую и упрощенческую, и ослабить враждебную партию: «…он выстроил две шеренги – в одной воинствующие под водительством Божьим, здесь он и его сторонники, в другой находятся приспешники дьявола, то есть его враги». В понимании Макиавелли Савонарола – приспособленец, напуганный тем, что в Синьории нового состава большинство за его противниками. Он искажает действительность, исходя из минутных интересов («сообразуется с обстоятельствами момента и приукрашивает свое вранье»), для того чтобы опорочить своих противников во Флоренции и папу Александра VI. Подводя итог, можно сказать, что доклад не содержит критики «по существу» предлагаемой Савонаролой политики (например, учрежденного им Большого совета), а изобличает порочные приемы, с помощью которых он, занимая в течение четырех лет кафедру в монастыре Сан-Марко, манипулировал своими сторонниками. Однако для нас интересно, что Макиавелли был хорошо знаком с историей Савонаролы и мог в интересах дела извлечь важнейшие уроки из поражения этого «безоружного пророка».

Первое избрание Никколо Макиавелли секретарем Второй канцелярии приходится на конец этого эпизода, хотя некоторые еще недавно и считали, основываясь на одном, вероятно, неправильно истолкованном письме, что с 1494 или 1495 г. он уже состоял на государственной службе в качестве помощника секретаря, то есть на более низкой должности. Избрание прошло не слишком гладко. В феврале 1498 г., еще в тот период, когда Савонарола не утратил своего влияния, ему предпочли Антонио делла Валле, ближайшего помощника Бартоломео Скала. Но после падения Савонаролы вся администрация сверху донизу была полностью заменена, и это сыграло на руку Макиавелли.

На этот раз все происходило иначе: двое из троих его конкурентов были хорошо известны по разным причинам. Один из них, университетский профессор, пятидесятитрехлетний Франческо Гадди, был обязан своей карьерой клану Медичи. Второй – личность малопривлекательная, бывший секретарь Совета восьми,^[15] Франческо ди сер Бароне известен тем, что подделал многие документы по процессу Савонаролы. О третьем кандидате, нотариусе Андреа ди Ромоло, сведений мало, в дальнейшем он станет помощником Макиавелли. 15 июня^[16] 1498 г. Совет восьмидесяти (также упоминающийся под названием Совета по искам – Consiglio dei Richiesti) принял решение о назначении Никколо, который был намного младше своих поседевших на государственной службе конкурентов (тогда как сам он не мог быть избран по возрасту даже в Большой совет), а затем 19 июня Большой совет одобрил это назначение, тем самым утверждая Макиавелли в роли управляющего Второй канцелярией. А 14 июля декретом Синьории он был также назначен «секретарем» Совета десяти по поддержанию мира и свободы (Dieci di Pace e Libertà), исполняющего основные функции дипломатического ведомства в Флорентийской республике. Это был очень ответственный пост, и, хотя Макиавелли не числился ни доктором наук, ни нотариусом, так как в официальных актах его имя упоминается без титулования мессер или сер, к тому времени его уже хорошо знали во Флоренции как чиновника, занимавшего важную государственную должность.

Времена менялись. Влиятельные секретари, такие как Салютати, Поджо Браччолини, Бруни, были знатоками словесности и виртуозами пера (Салютати приписывают авторство восьми тысяч посланий). Их достоинства признавались всеми, в основе их прочной репутации лежали глубокие познания и, следовательно, политическая мудрость… То же можно сказать и об Адриани и, уже в меньшей степени, о Скале. Но с приходом в политику таких фигур, как Макиавелли, эта традиция прервалась. Его предшественник на посту секретаря Второй канцелярии, человек высокообразованный, гуманист Алессандро Браччези был ярым сторонником Савонаролы, и в этом качестве в 1497 г. его послали в Рим, чтобы «споспешествовать» постоянному флорентийскому послу в Ватикане Риччардо Бекки, известному своим враждебным отношением к Савонароле. Синьория в ту пору еще находилась под влиянием Савонаролы и спешно направила Браччези, чтобы, поелику возможно, сгладить впечатление от того, что сообщал папским властям Бекки, добиться для Савонаролы минимальных уступок (разрешения на проповедь) и уберечь Флоренцию от наложения интердикта.

После падения Савонаролы он, как и следовало ожидать, лишился должности, и следом «loco ser Alexandri Braccesi» (лат. «на место сера Алессандро Браччези»), как было недвусмысленно заявлено, назначили Макиавелли. После Браччези, а позднее и Макиавелли государство привлекало на ключевые посты исключительно политиков. Это был новый тип государственного деятеля, нечто среднее между послом, пользовавшимся большим престижем, и чиновником. И сам статус секретаря, и порядок его назначения были важны для Флорентийской республики, судя по тому, что в конце XV в. они дважды претерпевали изменения: в 1483-м и затем 30 апреля 1498 г., то есть незадолго до вступления Макиавелли в должность.

2 Уроки Новой истории: Флоренция, юность Макиавелли

Мы не знаем обстоятельств жизни молодого Макиавелли, но можем оценить атмосферу тех лет, так как располагаем хоть и более поздним, но от этого не менее важным историческим документом, написанным в конце жизни им самим: это «История Флоренции» (Istorie Fiorentine), документ a priori малодостоверный, поскольку он был написан по заказу Медичи. Тех самых Медичи, творцов флорентийской истории с 1434 по 1736 г., чьи взлеты и падения в явной или скрытой форме определили все творчество Макиавелли. Однако мы можем сравнить его детальное историческое повествование с другой «Историей Флоренции» (Storie Fiorentine), сочинением 1508–1509 гг. историка и дипломата Франческо Гвиччардини, с которым в 1520-х гг. Макиавелли связывала тесная дружба.

Набег варваров

Карьера Макиавелли начиналась в нелегкое время. Прошло всего четыре года с того потрясения, которое пережила вся Италия, от Милана до Неаполя, осенью 1494 г. Это было событие, вошедшее в историю Италии под именем «discesa» (ит. «нашествие»), – вторжение войск французского короля Карла VIII. Оно стало предвестием непрерывного бедствия – одиннадцати итальянских походов, разорявших страну вплоть до 1559 г. В то время как во Франции, по мнению некоторых, итальянские войны знаменовали начало Возрождения, для Италии, уже давно переживавшей Возрождение как культуры, так и этических представлений, эти годы были периодом настоящего слома, поворота в истории. Изменилось все, даже интенсивность военных действий, о чем в 1508 или в 1509 г. пишет с глубоким сожалением Гвиччардини: это вторжение было «пожаром, чумой, изменившей не только сами государства, но также и способы их управления и способы ведения войны».^[17] Пришлось практически пересматривать принципы дипломатии, что быстро понял Макиавелли и о чем писал Гвиччардини в своих «Заметках о делах политических и гражданских» (Ricordi politici e civili), где он подводит итог своего долгого политического и военного опыта. В течение сорока лет Италия будет полем битвы для своих могущественных соседей, Франции и Испании, а итальянцам, попавшим в эту мясорубку, придется жить в чрезвычайных обстоятельствах (lo straordinario) и искать формы государственного устройства, способные адаптироваться к очередному крутому повороту событий.

В 1494 г., двадцатипятилетним, вполне зрелым человеком, Никколо, как и все, пережил потрясение от французского нашествия, навсегда изменившего тактику и саму ментальность итальянских политиков, а также совпавшие с ним по времени не менее бурные события, связанные с падением Медичи, которые управляли Флоренцией в течение шестидесяти лет. 1494 г. стал вехой, обозначившей конец определенного исторического периода. Это был год смерти двух великих гуманистов, ставших символом эпохи, – Полициано и Пико делла Мирандолы. В тот же год лопнул банк Медичи, и последнему представителю клана пришлось бежать. Невозможно понять творчество Макиавелли, не проникнув в атмосферу, в которую он был погружен в те годы, когда мы теряем его из виду, – годы, наполненные драматическими событиями, развернувшимися в самом сердце Флоренции на излете этой яркой эпохи.

В общей сложности Никколо пережил в юности два ключевых момента в истории клана Медичи, определившего историю Флоренции Нового времени: правление Лоренцо Великолепного (1469–1492) и злоключения Пьеро ди Лоренцо Невезучего. Именно он привел Медичи к полному поражению, а окончательную точку поставила французская армия, перед которой он позорно капитулировал. Тень Медичи витает над всеми начинаниями и рассуждениями Макиавелли. И творчество, обессмертившее его имя, рождается из сопоставления этих двух режимов: он был внимательным наблюдателем во времена первого и активным деятелем второго.

История смуты

Флоренция времен Макиавелли была свободным государством. Независимая Флорентийская коммуна, выйдя из-под власти Священной Римской империи в 1100 г., управлялась коллегией консулов из числа нобилей (знати), которых, как принято считать, избирали сами члены коллегии путем кооптации. При жизни Макиавелли во Флоренции сохранялась республиканская форма правления, но не было демократии, поскольку на 100 000 жителей (некоторые историки называют цифру 70 000 или даже 50 000) только 3000 были вовлечены в политическую деятельность. Политическая жизнь Флоренции, как и других городов Северной Италии, сосредоточивалась вокруг двух полюсов – враждующих между собой партий гвельфов и гибеллинов. Одни были сторонниками папы римского, другие – императора Священной Римской империи. Обе партии сложились в середине 20-х гг. XII столетия, после смерти императора Генриха IV, который не оставил наследника. Когда встал вопрос о его преемнике, в средневековой Италии, находившейся под властью германских императоров, разгорелась борьба между сторонниками Конрада из династии Гогенштауфенов, владевших Швабией и Вайблингеном, и кланом баварских Вельфов. Выступавшие на их стороне «гвельфы» добивались для своих городов автономии в союзе с папой. Избираемый кардиналами и потому независимый от власти императоров папа римский должен был стать гарантом привилегий итальянской аристократии. Им противостояли гибеллины, лояльные императору, который гарантировал их вековые права.

Не следует думать, что между ними шло мирное состязание на выборах, как в наших современных демократиях. В крупных городах Италии, таких как Генуя или Флоренция, разворачивалось смертельное противостояние, сопровождавшееся стычками и уличными боями. В то время еще не существовало слова «партия», кланы носили название «brigate» (ит. «сообщества, бригады»). Как только одни захватывали власть, они сразу же выдворяли из города лидеров враждебной группировки, а случалось, и еще суровее расправлялись с ними… Те, кто стоял у руля государства, не проявляли милосердия к своим противникам «bergolini» (ит. устар. «простаки»); находившиеся у власти «raspanti» (ит. «грабители, тати») безжалостно отбирали у несчастных все, что можно было взять. Не стоит при этом думать, что у враждующих партий были свои политические программы. И те и другие говорили о свободе и справедливости, но по сути представляли собой обычные воюющие группировки со своими лидерами, заказчиками и подручными. Обе стороны стремились исключительно к захвату государственных должностей (uffici), а также привилегий и бенефиций (пребенд), которые к ним прилагались.

Впрочем, границы между кланами были довольно подвижны, и, когда один из них долгие годы оставался у власти, происходил раскол. Так было в конце XIII в. во Флоренции, когда партия гвельфов распалась на «белых» и «черных». Белые опирались на поддержку пополанов, а черные были ставленниками местной аристократии. ...