Клаудио Магрис Три монолога

Вступление Валерия Николаева

Клаудио Магрис родился в 1939 году в Триесте, космополитическом городе-порте, стоящем на перекрестке итальянской, славянской и немецкой культур. Здесь же он продолжает жить и сегодня, с 1978 года являясь профессором местного университета (кафедра германской и австрийской литературы). Кроме того, он приглашаемый лектор и почетный доктор ряда ведущих университетов Европы и мира. Магрис — член многих итальянских и зарубежных академий, Кавалер Большого креста Итальянской Республики, Кавалер Ордена искусств и словесности Французской Республики, Кавалер ордена искусств и словесности Испании.

В 1994–1996 годах Магрис — сенатор Итальянской Республики. И после ухода из Сената, сохраняя независимость взглядов и суждений, он продолжает активно выступать в защиту общечеловеческих ценностей, культуры, демократии и уважения к человеческой личности, пользуясь заслуженным авторитетом как в Италии, так и за ее пределами. Отсюда понятно его серьезное отношение к журналистике: его глубокие аналитические эссе и статьи по самой разнообразной тематике часто появляются в национальной и зарубежной печати.

Но главное в творчестве Магриса все же — литература, и в последние годы он — основный претендент от Италии на Нобелевскую премию по литературе. Хотя наиболее престижными литературными премиями — национальными и зарубежными, он не обделен, достаточно назвать такие, как премия принца Астурийского за вклад в литературу, Государственная премия Австрии по литературе, премия мира немецкой ассоциации книготорговли, Европейская премия Шарля Вейонна за эссеистику и прочие.

Все литературное творчество Магриса можно разделить на три ключевых потока: эссеистику, переводы (прежде всего произведений немецких и австрийских писателей) и художественную прозу.

Отдал он дань и театру, написав несколько полномасштабных пьес и театральных монологов. Три из них, взятые из сборника пьес «Театр», изданного в 2010 году, мы и предлагаем вниманию читателей журнала.

Голоса

Так, номер 27–65–04. Номер 32–64–29, может быть, еще интереснее, хотя почему может быть, бесспорно интереснее, даже сравнивать не с чем эту ироничную, ласкающую слух модуляцию, глубокую, как снежный покров, мягкий и теплый, словно воздушное одеяло, в которое так и тянет зарыться с головой, как это делают ездовые собаки и чувствуют себя там, в тепле, превосходно… Но каждому овощу свое время. С голосами важно, чтобы были подходящие обстоятельства и подходящий момент, потому что, если моя абонентка на том конце провода, будь она суперкрасавица, откроет рот в неподходящий момент — пиши пропало. Как если бы в остерии в то время, когда за соседним столом играют на аккордеоне и поют непристойные песенки, вдруг зазвучала бы виолончель.

Итак, сейчас время номера 27–65–04. Ага, вот… три гудка… затем музыка… и I’m happy again singing and dancing in the rain. I’m dancing and singing in the rain… Это номер 27–65–04. К сожалению, меня нет дома. Если желаете, можете оставить мне сообщение после гудка. Спасибо, «чао».

С какой стати «чао»?.. Вчера она еще говорила: «Я позвоню вам, как только вернусь домой»… А сейчас, нате вам, «чао»… Наглое панибратство, мне это никак не понравится, ладно бы оно предназначалось исключительно моей персоне, но едва я подумаю, что всякий… может, случайно… ошибись он номером… Звучит высокомерно и вызывающе.

Я прямо вижу, как она произносит эту фразу, вытянув шею, белую, пухлую, в которую так и хочется впиться… но что я говорю… этим своим голосом она пытается зацапать тебя, словно медведица, гигантская белая медведица, ну уж нет, со мной этот номер не пройдет, спасибо, я не доставлю ей такого удовольствия. Я прекрасно знаю, как избежать этого, и раньше, чем ее лапа с огромными когтями… бр-р-р… вцепится в меня, я бросаю телефонную трубку, и клетка остается пустой… после сигнала «бип» она ничего не услышит.

Интересно знать, почему она обновила запись, что пришло ей в голову, что заставило внезапно поменять слова, убрать глагол и добавить «чао»?.. И когда? Скорее всего, между шестью вечера и той минутой, когда я позвонил… следовательно, она сделала это поздно вечером, раздевшись и ложась в постель… душистый голос, голос обнаженной женщины… «Чао» — звучит маняще и, возможно, доносится уже из-под одеяла. Спустя столько времени я заслужил это. Это вам не «вы» в устах полицейского, такое злобное, безликое и равнодушное.

Но я должен поторопиться, поскольку пришло время номера 56–72–44. Я едва успеваю и рискую опоздать, все может кончиться тем, что она уже будет дома и ответит сама, как в прошлый раз. Вот уж не повезло! Она, должно быть, только что вошла и еще не успела отключить автоответчик, после моего звонка он включился, и в то время, как я уже вслушивался в ее интонацию, пойманную записью, слегка сдержанную и печальную, неожиданно, пару секунд спустя, поверх записи зазвучал ее голос. Как это резануло мое ухо, когда спокойное, размеренное течение голоса, было прервано ее поспешным, бестактным и грубым вторжением!..

«Кто говорит?» Это ничем не напоминало настоящий человеческий голос. Это больше походило на короткий рык, фырканье или вскрик существа, которому наступили на ногу. Разве такое можно назвать настоящим голосом!

Настоящие, подлинные голоса наполнены смыслом, их ощущаешь как единственно возможные — они именно те, что зафиксированы пленкой, так же, как настоящие, — только те, что записаны на бумаге, одинокие и умиротворенные в собственном жилище. Там, снаружи, за окном, пустынное небо бледнеет, как медленно бледнеет лицо, солнце исчезло, кровь вся вытекла, ее больше нет, а в вышине, над колодцем двора, небо, подобное беломраморному лику или белой бумаге, на которой прекрасной каллиграфией начертаны слова, черные и синие, подлинные слова, безмолвные, осмысленные, ничем не похожие на те, что злословят, продираясь сквозь людскую толчею и нагромождение вещей. То же самое и с подлинными голосами, записанными автоответчиком, они звучат, словно музыка, беспримесная и свободная.

Я провожу долгие, нескончаемые вечера, вслушиваясь в эти истинные голоса, не позволяя себе целиком поддаться их чарам, чтобы не потерять контроль над временем и не дать застигнуть себя врасплох голосам фальшивым. К счастью, я способен вовремя распознать их, эти фальшивые голоса.

Как это было, когда я, наконец, познакомился с Лаурой. Я обратил на нее внимание в офисе, на третьем этаже, где располагается отдел поджогов. Она шла отметить карточку на выход. Высокая, немного нескладная, со своей слегка развинченной странной походкой. Голова склонена к плечу, волосы иссиня черные, глаза тоже черные, взгляд напряженный и волнующий, страстный, в нем одновременно и трепет, и вызов, неукротимая отвага ребенка, одинокого в ночи…

Я пошел за ней следом, чтобы прочитать на карточке ее имя и фамилию. Лаура — имя нежное и тревожное, тень ветки с листьями, руки, обнимающие тебя за шею, взор из-под полуопущенных ресниц…

Потом я нашел ее номер в телефонном справочнике и позвонил ей. Ответил автоответчик, голос сосредоточенный и безапелляционный, трибунал, где ты выслушиваешь приговор и радуешься ему. После «бип» я, разумеется, ничего не произнес. Я еще не был готов к разговору как таковому. Да, в офисе или на орущей улице я ворчу, шепчу, сам ору, отхаркиваюсь и откашливаюсь, но это же нельзя назвать разговором.

Я сделал то, что и должен был сделать, я просто положил трубку. На следующий день я увидел ее в офисном баре на втором этаже, рядом с дирекцией отдела жизнеобеспечения. И мне необычайно повезло. Я благополучно отделался. Достаточно было полминуты, и, кто знает, что бы случилось, вернее всего, я был бы глубоко разочарован, в то время, как я подходил к ней, судорожно ища слова, с какими мог бы обратиться к ней, она повернулась к бармену и произнесла развязным пронзительным тоном: «Одну коку». И когда я смотрел на нее, объятый ужасом, оскорбленный до глубины души этой ее фразой, она, схватив банку, добавила «О’кей». Распахнув рот, она произвела на свет это скопище непристойных гласных, напоминавших дыхание человека, не пользующегося зубной щеткой и пастой.

Она еще сидела там со своей кока-колой, в своем безмерном убожестве, а я одним прыжком очутился у телефона в углу бара. Жетон упал в автомат со звоном реванша. Подъемный мост опустился, рыцарь вступил на поле боя, чтобы принять вызов… я набрал ее номер. На другом конце была Лаура, ее настоящий голос, накатывающийся волной, чарующий, оповещающий о том, что ее нет дома, и предлагающий оставить свое сообщение.

В то же самое время я видел ее перед собой, в нескольких метрах, и слышал ее резкий, вульгарный, фальшивый голос, каким она общалась со своим коллегой. Мне стало жалко этого молодого человека, бессмысленно пытавшегося демонстрировать ей свое остроумие, потому что он имел дело всего лишь с симулякром, тогда как я общался с истинной Лаурой, с ее настоящим голосом, с ее бессмертной душой, неподвластной риску охриплости, простуды, астмы, усталости. ...