Рональд Нокс Следы на мосту. Тело в силосной башне (сборник)

Ronald Knox

THE FOOTSTEPS AT THE LOCK

THE BODY IN THE SILO

Публикуется с разрешения наследников автора и литературных агентств United Agents LLP и The Van Lear Agency LLC.

© Lady Magdalen Asquith, 1928, 1933

© Перевод. Е.В. Шукшина, 2016

© Перевод. Н.В. Рейн, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Примечание для читателей

В соответствии с духом «честной игры», очевидным в его декалоге, или десяти заповедях детективной литературы, автор вводит в повествование ряд дополнительных сведений ближе к концу романов и к развязке их сюжета, направляя читателя по цепочке подсказок.

Следы на мосту

Глава 1 Кузены

Постулат естественной этики, наделяющий человека правом перед смертью распорядиться своим имуществом, никто не оспаривает, однако же он немало озадачивает. Умирающему имущество уже ни к чему – ни родовые акры, ни тяжким трудом добытые тысячи, ни одно из посаженных им деревьев, кроме мрачного кипариса, не последуют за своим недолговечным владельцем. И тем не менее покуда правая рука и рассудок действуют слаженно, небрежный росчерк в конце завещания может обеспечить достаток бедняку, лишить наследства мота, а также во имя бесконечно разнообразных бесполезных или экстравагантных целей выбросить состояние на ветер. Самому человеку от этого проку никакого – правда, во время оно бытовала теория, что по ту сторону могилы человеку будет веселее, если он толково распорядится своими средствами здесь, но ее уже давно отменили, – итак, человеку от этого проку никакого, зато немалый для истомленных ожиданием племянников и племянниц, для обществ спасения на водах, кошачьих приютов, а также казны, которой жалкие налоги на наследство не дают дышать полной грудью. И все эти страждущие во власти умирающего. Однако же прописи единодушно уверяют нас, что от денег на свете больше вреда, чем пользы. Почему же мы предоставляем чинить этот вред тому, кого ex hypothesi^[1] уже не будет, когда наступит черед последствий?

Подобные сомнения, чисто методологического свойства, порождало завещание сэра Джона Бертела, довольно заметного в свое время, то есть в последние годы правления королевы Виктории, адвоката. Вскоре после смерти великой монархини осмотрительный джентльмен, не испытывая политического зуда и не претендуя на титулы, ушел в отставку, предоставив своим сыновьям, Джону и Чарльзу, находившимся тогда в самом расцвете, полную свободу действий. Сэр Джон был крепкого корня, кроме того, неравнодушен к сельским усладам, так что унесли его не годы, а жестокая эпидемия инфлюэнцы, вспыхнувшая в 1918 году. К этому времени оба его сына уже сошли в могилу. Оба получили офицерский чин в 1915 году, оба два года спустя погибли. Жена Джона тоже умерла довольно давно, а привязанность старика к вдове Чарльза несколько охладела после того, как она вторично выйдя замуж, перебралась в Соединенные Штаты. А потому по завещанию, вокруг которого разворачивается эта история, основная часть его состояния, около пятидесяти тысяч фунтов, переходила к старшему внуку Дереку, а в случае смерти последнего – к сыну Чарльза, Найджелу.

Можно бы решить, что старик просто посмеялся над законниками – ибо разве это завещание? Однако некоторые положения документа придавали ему немалую важность. Завещатель рассудил, что обоим внукам, один из которых являлся сиротой, а другой остался без отца, да, почитай, и без матери, придется взрослеть без родительского надзора во времена великого разброда и шатаний. И пятьдесят тысяч (составлявших не все наследство, но основную его часть) он весьма мудро передал под контроль попечителей до того дня, когда Дереку (или, за отсутствием его, Найджелу) исполнится двадцать пять лет. Пока же мальчики были редкими гостями в доме деда, да и едва ли желанными; до срока усвоенная ими скучающая манера раздражала старика тем сильнее, что в ту пору почиталась общепринятой. Возможно, характер внуков – по принципу отторжения – сформировался под влиянием осточертевших громов и молний по адресу политики, искусства, морали, религии. Дерек в основном жил на юге Франции у старых друзей семьи, которые ни в чем его не стесняли, легкомысленно извиняя себя тем, что «у мальчишки все равно будут деньги». Найджелу, у которого после замужества матери не сложились отношения с новой родней, едва ли жилось лучше: он чувствовал себя изгнанником дома, недооцененным бунтарем в школе и, питая трогательные иллюзии относительно собственной оригинальности, ударился в эстетство.

Виделись кузены редко, что до, что после смерти деда; характер обоих не располагал к тому, чтобы они стремились к совместному времяпрепровождению. Они учились в разных школах, которые я не собираюсь называть – ведь нынче у школ имеется репутация, которую недолго и потерять. Но у Оксфорда, хотя его критики в последнее время неласковы, слишком мощные тылы, чтобы он нуждался в защите анонимности. Оба поступили в более почтенного возраста университеты, оба в колледж Симона Волхва^[2]. Отсев при принятии в колледж – тайна, каковой и должно являться избрание, но два года, бездарно проведенные там Дереком, могли бы заставить преподавателей задуматься о том, стоит ли рисковать и ставить эксперимент теперь уже с Найджелом. Правда, Дерек был обычным человеческим существом, хоть и склонным к меланхолии и экстравагантным до идиотизма; его отличала также неизменная регулярность в приобретении положения риз. Нужно признать, ничто в нем не предвещало нестерпимой аффектации Найджела.

Беспутство Дерека было отмечено той убогой, неповоротливой фантазией, которая может инфицировать молодежь в любом столетии. Если он без удержу предавался азартным играм, то лишь потому, что никто не удосужился ознакомить его с другими способами убить время до достижения двадцати пяти лет. Если напивался, то с поспешностью глупца, стремящегося забыть и скрыть собственную скучность. Его костюм, манеры, приятели – все было из лошадиного мира, но вкуса не было ни к лошадям, ни к умению на них ездить, только ржал он иногда, как лошадь. Юноша беспрерывно конфликтовал с деканом. Однако в его беспорядочности просматривался порядок: заранее было точно известно, когда он напьется и до какой стадии, а ведь научные головы ценят систематичность в любой сфере. Для устроения бесчинств Дереку не хватало мозгов; чтобы носить камень за пазухой, он был слишком ленив (так казалось); штрафы, запреты покидать территорию колледжа, временные отчисления он принимал с благодушием школьника, который «умеет переносить наказания». Он не доставил университету особого беспокойства, и, возможно, за все время пребывания там у него не было ни одного врага за исключением двоюродного брата.

Восприимчивость Найджела была куда острее, а прегрешения куда менее простительны. Он рос в послевоенное, пораженное утратой иллюзий время и всматривался в мир мужей (в особенности школьных учителей), которые сражались и истекали кровью ради простых эмоций, с подавленной ревностью, в конечном счете принявшей форму обиды. Им представился случай, в котором было отказано ему, полностью раскрыть возможности, предоставляемые мужским началом. Оплакивая упущенное, Найджел утешался тем соображением, что игра не стоила свеч. Его обидчики были рождены для того, чтобы навести в мире порядок – он мстил за проклятую злокозненность позднего рождения, всеми силами пытаясь снова поставить его с ног на голову. Он бунтовал против всего, перед чем безропотно склоняло голову общество; бунт его принимал всевозможные формы – отчаянно безвкусные, набившие оскомину. У него не было иной цели, иного идеала, кроме как поражать ближних. В школе у него хватило ума держать ухо востро и прятать свои меланхолические стишки, которыми он мстил недостойному окружению, получая тайное удовлетворение от замолчанной иронии. Его звали чокнутым, и он, подобно Бруту, с наслаждением выжидал свое время^[3].

Из древних традиций, лелеемых Оксфордом, пошлее всего эстетство. В каждом поколении представители узкого круга по одним и тем же старинным рецептам, не жалея масла, заваривают разнообразные каши, с замиранием сердца ощущая себя одинокими первооткрывателями (ведь студенческая память недолговечна, жить ей всего-то три года). В школе Найджел читал Оскара Уайльда и, не умея оценить составляющую их очарование ироничную сдержанность, немилосердно воровал эпиграммы у Саки. Своим гостям он предлагал абсент, обычно разъясняя, что ему-то самому наплевать, но он держит его, дабы ввести в искушение прислугу. На стены, выкрашенные им в светло-лиловый цвет, он повесил несколько листов ватмана и все грозился покрыть их карандашными рисунками. Красота искусства, трактовал он, в том, что оно лишь обещает, воплощение же всегда сопряжено с разочарованием. Говорил он очень медленно, растягивая слова, пришепетывая, и с легким, доведенным до совершенства заиканием. На лекции вообще не ходил; преподаватели, заявлял он, не понимают, что студенты едут в Оксфорд не учиться, а учить. Это был беспросветный молокосос, наделенный незаурядным самомнением.

Старинным университетам свойственна недюжинная толерантность. Бывают времена, и бывают колледжи, где непременное юношеское хулиганство, облачившись в одежды праведного филистерского негодования, разгоняет эстетствующие группки насильственными методами. Однако какое-то время можно дурачить какое-то число людей, а в колледже Симона Волхва не особо интересовались тем, чем увлечены ближние, если только не волынкой. И в этом пристанище невозможного неверия Найджел обрел приверженцев, по меньшей мере товарищей по оружию. Если вам нечто подобное по душе, то это было как раз то, что пришлось бы вам по душе. Около десятка полуобразованных, полуактерствующих юнцов из различных колледжей не вылезали из его конуры, обсуждая последнюю моду и читая друг другу свои сочинения. О себе они едва ли не с почтением говорили, что «стоят на краю гибели», объявляли своей миссией культивирование безнравственности среди младших, большевистских настроений среди прислуги и суицидальных – среди преподавателей. Более всего им нравилось думать, что Англия, да и вообще англоязычные народы, все равно что палка в мировом колесе. «Почему я должен восхищаться страной только потому, что здесь родился?» – восклицал Найджел, и указанная причина в самом деле не давала достаточных оснований для восхищения. Его излюбленным способом выразить неодобрение были слова: «Мне это не нравится, это не иностранное».

Нетрудно догадаться, что кузены не питали друг к другу особой симпатии. Не то чтобы отчаянное позерство младшего фраппировало старшего ощущением личной причастности. Оксфорд – просторная гавань, позволяющая проводить всевозможные регаты, не устраивая толкотни. Дерек же был слишком вял, дабы осуждать чьи бы то ни было поведенческие пристрастия; а его друзья, хотя единодушно считали, что Найджел – это просто неприлично, и не помышляли возлагать ответственность за него на кузена. Но появлению в колледже человека с той же фамилией едва ли кто обрадуется: ваши письма попадают не туда, вас путают самые искренние доброжелатели, приглашения, посланные вам, приходят другому. А кроме того, братья были довольно похожи – мужское начало в семействе Бертелов было развито сильно, а сходство между братьями проявилось отчетливее, чем обычно бывает. Оба были темноволосы, среднего роста; оба обладали определенной неинтересной смазливостью; оба кровь с молоком. Дерек злился, когда к нему порой обращались как к брату Найджела, а еще больше, когда случайные знакомые братца издали по ошибке здоровались с ним. Он демонстративно избегал кузена и по возможности старался даже не упоминать его имени.

Найджел не замедлил уловить пренебрежение старшего по отношению к себе, равно как и изобрести способы отмщения. Он сравнивал Дерека с кентавром и печально говорил о белой вороне в семействе. Все пестуемые им формы воздержания были продиктованы этой неприязнью. «Никак не могу позволить себе напиться, – сокрушался он. – Меня могут перепутать с Кентавром, а я буду слишком пьян, чтобы объясниться». Или: «Нет, я не буду играть в карты. У дамы пик совершенно непереносимый вид викторианской добродетели. Должно быть, ужасно что ни ночь терпеть ее общество. Кроме того, Кентавр играет в карты». Или: «Я всерьез намерен заниматься в этом семестре. Тогда даже ректорша перестанет путать меня с Кентавром». Говорят, университет – микрокосм, но уж точно его можно назвать микрофоном. Подобные замечания, не всегда безупречного вкуса, доходили до Дерека и нет-нет да и раздували мрачный жар его негодования.

Через год Дерек бросил колледж, однако вражда не угасла. Найджел проводил каникулы в Лондоне, а в том, что касается случайных встреч с неприятными знакомыми, Лондон еще хуже Оксфорда. Славные, но несколько толстокожие хозяйки салонов сводили кузенов. Оба они не занимали особо высоких социальных ступеней и, широко расставив ноги, пытались удержаться на крайне неудобном хребте, связующем Челси и Мэйфер^[4]. Дереку, отдававшему себе отчет в ограниченности своих салонных достоинств, постоянно напоминали о существовании двоюродного брата. «Ах да, очаровательный молодой человек! А вы знаете Найджела?» Или: «Скажите, мистер Бертел, а что поделывает ваш блистательный кузен?» Эти бессодержательные пошлости хлыстом били по самолюбию Дерека. Но это еще не все. Оба кузена были хорошо известны в подземельях лондонского общества; и в этом-то не особо пекущемся о принципах и жадном до оригинальности мире не по годам опытный Найджел блистал. Не имея ни души, ни достоинства, он слепил женские глаза приписываемыми ему совершенствами. Одна женщина наложила на себя руки; она не чуралась наркотиков, и в газетах не появилось ни слова, но некоторые, в том числе Дерек, полагали, что к трагедии привело бессердечие Найджела.

Тем временем младший кузен продолжал курс обучения в Оксфорде. Он отпраздновал двадцать первый день рождения, устроив пародийное погребение, по ходу которого, раздобыв жутковато великолепное облачение, улегся в черный гроб, а стоявшие вокруг друзья, поминая усопшую юность, потягивали абсент. Дерек был на два с лишним года старше и, следственно, находился на измеримом расстоянии от заветного наследства, а потому не одни адвокаты принялись обмозговывать вопрос о конечном пункте назначения пятидесяти тысяч фунтов. Большинство оксфордских счетов Дерека так и не были оплачены, жил он, легкомысленно выходя за рамки своих скромных возможностей, однако черпая уверенность в ожидавшем его состоянии. Стопка его счетов росла и в Лондоне, и, когда новые кредиторы проявили бо́льшую настойчивость, старший Бертел прибег к посторонней финансовой помощи – не столько гоев, сколько изгоев. Немало заимодавцев увидели в молодом человеке, уже совершеннолетнем и менее чем через два года несомненном обладателе значительного капитала, широкие возможности. Так, в атмосфере взаимного радушия, шли дела, пока наконец едва уловимый трепет дурных предчувствий не коснулся сердец кредиторов. Молодой человек беспечно брал ссуду за ссудой; пятьдесят тысяч были почти проедены; и Дерек, словно сознавая, что будущее уже не в силах предложить ему достаток, гробил свое здоровье способом, наводящим на мысль, что он не надолго переживет вступление в права маячившего впереди наследства. Запои теперь почти не прерывались; ходили слухи, что он прикладывается и к наркотикам. Обществу в целом было совершенно безразлично, доживет ли он до двадцати пяти лет. Достижение им этого возрастного рубежа было предметом самых горячих молитв небольшого числа джентльменов, вообще-то, не особо усердствовавших в отправлении религиозных обрядов. Если бы Дерек умер раньше, пятьдесят тысяч отошли бы Найджелу и заимодавцы могли бы расстаться с надеждами на удовлетворение своих претензий. Охваченные паникой, они сплотили ряды и откликнулись на очередные мольбы Дерека о ссуде, выставив непременным условием ее приобретения наличие у него страхового полиса.

После предусмотрительных колебаний одна хорошо известная страховая компания изъявила готовность пойти на риск и застраховать жизнь Дерека Бертела. Консультировавший ее врач, подняв брови, заверил, что в жизни не видел столь молодого организма со столь основательно подорванным здоровьем. Если мистер Бертел примет меры, то, конечно, некий шанс достичь двадцатипятилетия имеется, но… по правде сказать, он не вполне убежден, что мистер Бертел уделит внимание своему здоровью, а также в его способности, даже при наличии воли, оставить дурные привычки. «С такими, как Дерек, – был комментарий Найджела, которому доложили суть дела, – надо иметь страховку на случай не столько смерти, сколько жизни». Однако из каждого тупика есть выход, и находит его, как правило, «Бесподобная». Если читатель еще не знаком с названием и характером этой гигантской страховой компании, пусть вспомнит имя того миллионера, что недавно отправился на Новую Землю, уплатив страховой взнос в размере ни много ни мало одного шиллинга за секунду полета… Да, такова «Бесподобная». Человеческая фантазия покуда бессильна изобрести разновидность, а также степень опасности, которую «Бесподобная» не была бы готова застраховать (за вознаграждение). Тот факт, что случай Дерека был не вполне разумен с точки зрения гешефта, не имел для нее никакого значения. За весьма умеренную сумму она поддержала Дерека Бертела в намерении достичь двадцатипятилетия, не выказав ни малейшего любопытства относительно его дальнейшей участи.

Одно условие компания, правда, выдвинула, ибо даже «Бесподобная» выдвигает условия. Мистеру Бертелу надлежало, и не только на словах, поступить в распоряжение наставника, обладающего медицинскими познаниями… Нет, к сожалению, консультант компании не сможет выполнить эту задачу. (Отказ от любой другой практики был для врача, сотрудничавшего с «Бесподобной», вопросом чести, а также доходов.) Но если у джентльмена нет возражений, было бы замечательно, если бы он отдал себя в руки доктора Симондса, которому можно всецело доверять, который, вы только представьте себе, всю жизнь посвятил изучению пядениц. И так, примерно за месяц до столь важного двадцать пятого дня рождения, когда его кузен как раз готовился получить степень и покинуть Оксфорд – без особых сожалений с обеих сторон, – Дерек очутился наедине с доктором Симондсом в кабинете последнего на Вигпол-стрит.

– Свежий воздух, вот что вам нужно, – сказал доктор Симондс. – Свежий воздух. Забудьте о том, что вы нуждаетесь в стимулирующих средствах, восстановите физическую форму, понимаете?

– Полагаю, вы имеете в виду морское путешествие, черт бы его драл, – проворчал Дерек. – Ваш брат вечно пытается отправить человека на край света в надежде, что он помрет скорее, чем вернется.

Доктор Симондс вздрогнул. В полном смысле слова он не являлся официальным лицом «Бесподобной», но имел с ней, как бы это сказать, тесный контакт; и мысль о том, что столь ценная жизнь, которой оставалось так немного, окажется во власти капризов волн и ветров, не вызвала у него воодушевления.

– Зачем же, вовсе нет, не надо морского путешествия. Там вы первым делом обнаружите, что торчите в кают-компании. Вы не против, если я выскажусь откровенно? Нет, свежий воздух должен сочетаться с движением. Не слишком энергичным, вы не в той форме, но чем-то вы должны быть заняты, понимаете? Например, река. Вы когда-нибудь плавали по реке?

– Как-то раз с друзьями в Хенли.

– Послушайте, вот что я вам скажу. Возьмите лодку, лучше всего каноэ, никакого риска, видите ли, с вашим сердцем… Двиньте на Оксфорд, захватите с собой кого-нибудь из друзей, и вперед – до Лечдейла, Криклейда, сколько удержитесь на плаву. Не перенапрягайтесь, но плывите и плывите, сколько сможете. А потом приходите, я назначу вам кое-какие упражнения и диету. Посмотрим, что можно сделать.

Мир Дерека с некоторым изумлением воспринял новость, что он находит удовольствие в таком безобидном занятии, как путешествие по реке. Но в еще большее изумление его повергло сообщение о том, кого Бертел выбрал в компаньоны: вторым в лодке должен был стать не кто иной, как Найджел. Хотя, признаем, в такой комбинации все же содержался некий смысл: Найджелу нужно было убить время до экзамена, он жил в Оксфорде, понимал толк в гребле, знал, где взять эти чертовы каноэ, а кроме того, всплыла какая-то двоюродная бабка, возжелавшая, чтобы мальчики сошлись поближе, и хоть мальчики не видели ее бог знает сколько времени, материальное положение тетушки Альмы опасений не внушало, а других законных наследников у нее не имелось. Что же до Найджела, он уверил друзей, что будет крайне забавно посмотреть, как Кентавр превратится в гиппопотама. Кроме того, любопытно проехаться по сельской Англии и лично убедиться, что храмы в самом деле так пусты, как о том рассказывают. И наконец, что бы вы там ни имели против рек как таковых, вам по меньшей мере придется признать, что они неплохой образчик декаданса.

Глава 2 Шипкотский шлюз

Утреннее солнце освещало верховья Темзы дымчатым сиянием, напоминающим о дождливой ночи и предсказывающим дневное пекло. Было начало июля, и утро сговорилось со временем года произвести впечатление почти жуткого совершенства. Леса, бросив фланговые батальоны к реке, отяжелели от великолепия листвы; поблескивавшее в полях сено дымилось испарениями вчерашнего дождя; жаворонки в бессознательном эгоизме неумолчно пели на бис; живые изгороди пестрели свежим еще шиповником – последним откровением лета; вдалеке лениво плыли белые венчики облаков, словно осознавая, что сегодня им слова не дадут. Коровы плавно помахивали хвостами, сберегая силы для надвигающейся изнурительной жары; загоравшие на пригорках кролики удирали, охваченные воображаемыми страхами; усыпавшие тропинки и сгрудившиеся в кучки школьники серьезно спорили ни о чем; воздух был полон обещаний и ожиданий; с юго-запада дул ровный, но не холодный ветер.

И по этому миру очарования текла река – сама потаенный мир, живущий по собственным законам. Ниже по течению Темза соприкасается с людскими жилищами, плодами деятельности человека; там вдоль ее берегов разрослись города – Мейденхед, Рединг, Хенли, Уоллингфорд, Абингдон. Но здесь, в верхнем течении, она избавлена от людского общества; деревни, расположившиеся на одном берегу в полумиле от нее, презрительно отворачиваются, не чиня ей никаких препятствий; а кроме того, от Оксфорда до Лечдейла скопления разного рода настроенных человеком сооружений не уродуют берег, который, таким образом, обязан своим обликом только самому себе. Нежданно-негаданно посреди улыбающегося скошенного луга или за поворотом проселочной дороги река вдруг ластится к вашим ногам; у нее собственное движение, собственная жизнь. Уютно покачиваясь на ее водах, в плоскодонке или каноэ, вы видите по обе стороны лишь высокие берега, густо поросшие ивняком и вербейником, укутанные луговой сладостью и неумолимой ночной тенью; а бывает, ивовый занавес отсекает от вас пейзаж или между вами и небесным горизонтом чащобами высятся густые заросли камыша. Встречи с косарями в поле, внезапный холодок редкого, бесполезного чугунного моста внушают чувство, будто вы очутились на совершенно иной жизненной плоскости. Вашими компатриотами вдруг становятся рыбаки – неисправимые оптимисты, с разными интервалами выстроившиеся вдоль берега, и бойскауты, наслаждающиеся временной свободой на отмелях или нагишом загорающие на берегу; ваше пристанище теперь шлюзы, окружающий вас ландшафт – стекловидная поверхность и утягивающие на дно речные водовороты.

В силу ее изоляции на реке можно встретить заказники первозданной жизни. От нее не несет дорогой, что проходит в паре сотен ярдов, где мальчишки бросаются камнями в кроликов и разоряют гнезда в кустах. Безмятежному островку меж двух континентов, измученных людским потом и гамом, неведом страх перед захватчиком-человеком. Речные суда, эти хрупкие, редкие посетители, не нарушают его уединенности; они сами становятся частью ландшафта, и природа безучастно принимает их. Встревоженная цапля неохотно покидает свое одинокое жилище; при вашем приближении взлетает зимородок, но без всякого испуга, будто на фоне синего неба он защищен природной мимикрией; рыбы выскакивают из воды чуть ли не на расстоянии вытянутой руки – внезапный взрыв посреди тишины; прыгают камышницы, ожидая, пока вы подойдете поближе, чтобы блеснуть безупречностью своих подводных и воздушных маневров; параллельно вам берегом бежит мышь-полевка, которая потом бросается в воду, и ее кильватерный след перерезает вам путь; ваш воздушный эскорт составляют стрекозы, искусительно порхающие в авангарде. И вам словно открываются масонские тайны природы; избранный вами путь древнее всех римских дорог, вместе взятых, и вот вас уже вознесло высоко над непосвященными.

Невозможно вообразить двух человек, менее восприимчивых к подобного рода соображениям, чем кузены Бертелы, плывущие вниз по Темзе. Ментальные особенности Дерека, его воспитание не развили в нем способности чувствовать окружающую природу или перерабатывать производимые ею впечатления. Сейчас он эдаким дедвейтом растянулся на дне лодки, прямо посредине, только голову его поддерживало что-то вроде небольшой подушки, прислоненной к центральной банке, глаза закрывал коричневый хомбург, щедро надвинутый на лицо. Найджел, хотя и расположился для наблюдателя удобнее, равным образом не обнаруживал намерения уделять большое внимание ландшафту. Он принципиально проводил жаркое время года в городе, где зрелище, которое являют взору простые смертные – надрывающиеся на работе, обливающиеся потом на строительных лесах, стиснутые в омнибусах, – вселяет в вас приятное ощущение прохлады. Летние импрессии всегда нехудожественны; природа перегружает холст, как хороший живописец не в лучшую свою пору. Словом, вкуса к пейзажу у него не было, собственный же его вид – он греб носовым – радикально с ним диссонировал. Как человек, который вечно играл какую-то роль, он самым тщательным образом подобрал костюм «речного туриста». «Нечто от Джерома Клапки Джерома действует на смотрителей шлюзов», – объяснил он. Грубое облачение странно контрастировало с нежным цветом лица, а длинные черные волосы он аккуратно зачесал назад. Было бы простительно случайному гребцу в одинокой плоскодонке, коли бы он, приложив руку к глазам и всмотревшись в парочку, удаляющуюся вниз по реке, немало удивился.

Отдаленный шум водопада, разветвление реки, у правого рукава помеченное знаком опасности, знаменовали приближение шлюза. Шипкотский шлюз не просто предотвращает разливы, он еще помогает сократить путь. Канал, на котором стоит шлюз, на протяжении почти мили прямой как стрела; после нескольких совершенно ненужных изгибов в него впадает вода из основного русла. И шлюз, и канал расположены выше русла, а между ними разместился значительных размеров остров, северная лесистая часть которого не пострадала от человеческого вмешательства. На остров можно попасть справа, по узкому переброшенному у запруды мостику с деревянным настилом, а можно пройти по самому шлюзу или (ночью, когда он закрыт) по легкому чугунному мосту через канал ярдах в ста ниже. Домик смотрителя стоит в западной части острова; бо́льшая часть выдающегося клином сада, который река омывает с обеих сторон, занимает южную оконечность острова.

Если человек испытывает неприязнь к собратьям, предпочитает работу на свежем воздухе, проточную воду и общество цветов, что можно пожелать ему, кроме как кончить свои дни смотрителем шлюза? Точнее, оставаться смотрителем, пока он в состоянии наклониться, чтобы повернуть лебедку или открыть непослушные ворота. Здесь, в верховьях Темзы, встречаются только прогулочные лодки, да и то короткий сезон ограничивают непредсказуемые капризы английского лета. А в остальном смотритель шлюза может полностью предаться садоводству, не тревожась за цветы, которые будут расти в идеальных условиях, по соседству с приятной парой – водой и камнем. Среди этих волшебных садов Шипкот – один из самых великолепных. Его густонаселенные клумбы с турецкой гвоздикой, левкоем, настурцией, львиным зевом, индийской фиалкой, казалось, стоят прямо на воде, словно цветочный галеон, увитый алыми снастями вьющихся растений. Трудно отделаться от мысли, что, разделив реку, запрудив один ее рукав и вогнав другой в каменное русло, человек сначала совершил насилие над природой, а затем увенчал оскорбление надругательством, этим цветочным изобилием бросив вызов не столь красочному изяществу речного берега.

«Если б (как говорит Гомер о пещере Калипсо) на острове этом и бог появился бессмертный, он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен»^[5]. Однако Найджел Бертел не имел обыкновения изумляться чему бы то ни было. Особенно сильное отторжение у него вызывали цветы, по крайней мере те, что росли под открытым небом. «Они такие болезненно естественные, – говорил он, – знаете, как голые дикари, совершеннейшие простота и натуральность. Поместите их за стекло в оранжерею, и о них можно будет хоть что-то сказать; вычурный антураж придает им какое-то дешевое обаяние». Достать фотографический аппарат, когда лодка подплыла к шлюзу, его заставило не восхищение пейзажем. (Фотография, считал он, самое высокое из всех искусств, поскольку снимок никогда не говорит правды.) Внимание младшего Бертела привлекла фигура смотрителя шлюза, вид сзади, внезапно ополовиненный тем обстоятельством, что смотритель наклонился, решая какую-то садоводческую задачу.

– Виадук, набросок, – пробормотал Найджел, нажав на кнопку спуска, а затем с неожиданной силой крикнул: – Шлюз!

Небезукоризненных линий невольная модель выпрямилась и обернулась к ним. Обиженное выражение лица смотрителя, казалось, намекало, что он всего-навсего садовод, а за шлюзом присматривает в качестве любителя. Тем не менее, насвистывая, почтенный служитель пошел открывать ворота.

Поскольку не так давно он пропустил некоего джентльмена в плоскодонке, вода в шлюзе стояла высоко. Найджел медленно подгреб, и смотритель, не особо желая терять время, которое можно было бы посвятить любезной его сердцу герани, поспешил к нижней части шлюза и открыл входные ворота, оставив взимание платы на потом. Пока он стоял на мосту, какое-то происшествие внизу привлекло его внимание – отшельники всегда имеют ярко выраженную склонность к созерцанию, – и лишь когда вода почти сошла, он вернулся на берег и принял свою привычную позу, опершись на деревянный рычаг. Найджел в это время стоял на берегу, а лодка с остававшимся в ней пассажиром исчезла из виду, опустившись ниже верхнего края камеры шлюза. Путешественники переговаривались, причем смотритель мог разобрать лишь половину, как если бы присутствовал при телефонном разговоре – одного из собеседников не было слышно.

– Сколько тебе нужно, чтобы добраться до Итонского моста? Пару часов?.. Ну, через три-то часа, может, я уже буду тебя там ждать. Если меня вызовут сразу и экзаменаторы не проявят нескромного любопытства к объему моих знаний, я, скорее всего, освобожусь к одиннадцати. Потом возьму такси и к тебе… Как ты сказал?.. А-а, да, вполне приличное заведение. Если хочешь, жди меня там. Но, думаю, я буду раньше. Если тебя не понукать, ты будешь плескать веслом до обеда. Ну ладно, тогда… Что? Да, хорошо, сейчас принесу… Нет, если брошу, ты не поймаешь. – Найджел спустился по ступеням и сразу же вынырнул обратно, чтобы уладить дело со смотрителем. – Нет, обратно он не поплывет. А я здесь сойду, поеду дальше поездом. Это все-таки быстрее, чем на лодке. Кстати, как мне дойти до станции?

При малейшей возможности англичанин всегда предваряет информацию уточнением:

– Так вы на поезд? Тогда вам надо было сойти у моста. Оттуда автобус идет прямо до станции, аккурат к поездам. Да-а, так-то вот, на мосту вам надо было сойти. А отсюда-то придется топать пешком.

– Но это же не далеко?

– Ну, как сказать, если по дороге, то придется опять вернуться к мосту. Это займет не меньше часа, уж точно. Лучше всего, сэр, вам пойти по тропинке, полем. Перейти по мосту, вон тому, у запруды, и прямо через поле, живая изгородь будет слева. Слева наискосок увидите ферму Спинакера, но вы на нее не обращайте внимания, держите все время прямо. Полем идти, может, четверть часа. Да-а, теперь так, пожалуй, лучше всего.

– У вас, случайно, нет расписания поездов? Кажется, есть поезд около четверти десятого.

– Девять четырнадцать, сэр, вам на него надо, если вы собираетесь обратно в Оксфорд. О, у вас куча времени. Еще даже не без пяти девять.

– Вы уверены? На моих ровно девять.

– Нет, ваши спешат, сэр, как пить дать спешат. Я каждый вечер сверяю время по радио, поэтому точно знаю. Восемь пятьдесят пять, точнехонько. Ваши спешат, понимаете, в этом все дело.

– А поезда тут у вас ходят аккуратно?

– Ну-у, я бы так не сказал. Иногда прямо хочется, чтобы они ходили поскорее, прямо беда, бывает ведь, что опаздывают то на десять минут, а то и на целых пятнадцать. Зависит от того, с какой скоростью трогаются, в этом все дело. Но если вам в Оксфорд, сэр, то нет, этот не опоздает, ну, может, на минуту-другую. Девять четырнадцать не опаздывает, утром они ходят точно. Спасибо, сэр, очень вам признателен. Если пойдете прямо по тропинке, на станцию поспеете, а оттуда до Оксфорда не больше получаса. Всего доброго, сэр.

Найджел перешел по мосту у запруды и зашагал посреди ярких настурций и колокольчиков. Прежде чем мост перестал раскачиваться, юноша скрылся за островом и деревьями. Смотритель снова обратил взор на воду. Дерек по-прежнему лежал неподвижно, весло без дела валялось на банке; ветра и течения было достаточно, чтобы на приличной скорости протащить утлое суденышко через впускные ворота шлюза.

– Что ж, видно, ему некуда торопиться, – проворчал смотритель и вернулся выдирать сорняки, угрожающие герани.

Глава 3 По течению

Вопреки расчетам, изложенным в предыдущей главе, на оксфордскую платформу Найджел вышел без билета. Ему пришлось обратиться к кондуктору, смиренно претерпеть кивок, оттесняющий его в сторону, поскольку кондуктор разбирался с другими пассажирами, и испытать унижение, самолично пройдя к guichet^[6]. Однако его берлога располагалась на Хай-стрит, а воспитание, во многих отношениях несовершенное, по меньшей мере позволило ему научиться быстро переодеваться, так что он предстал перед входом в университет почти ровно в десять, в респектабельном виде и белом галстуке.

– А вы, сэр? – спросил швейцар.

– История.

– Устный экзамен по истории завтра. В десять, сэр.

Найджел, не выказав особо расстроенных чувств, развернулся и снова отправился к себе. Оксфорд одолевали все кошмары летних каникул: основательные американцы с путеводителями, блокнотами и фотографическими аппаратами; столпотворение экипажей, битком набитых жизнерадостными жителями центральных графств, они терялись, окликали друг друга, перекрикивались, обмениваясь им одним понятными шутками; маленькие терпеливые люди, которые приехали на летний семинар для поставщиков ритуальных услуг и теперь пытались найти обратную дорогу к колледжу Кибл. Что на опасно запруженных мостовых, что на тротуарах, где было не протолкнуться, места по окончании семестра едва ли прибавилось, северный Оксфорд вел торговлю безжалостно, как и всегда: колесили на велосипедах развозчики товаров, а на багажниках у них сидели похожие на аистов развозчицы; всматриваясь в даль, вышагивали в своих плащах члены ордена Святого Иоанна^[7]; нудными разговорами и расспросами, кто когда уезжает, столкнувшись, не давали друг другу прохода преподаватели; и только студенты вопреки обыкновению сидели на чемоданах. В окне гостиной Найджела виднелась мрачная надпись «Квартира сдается», под ней красовался горшок с папоротником – нет, тут ему больше делать нечего. Он снял галстук и подозвал такси, которое через четверть часа высадило его у Итонского моста.

Гостиница «Пескарь» расположена возле Итонского моста, от нее к реке спускается симпатичная, хоть и не самая аккуратная лужайка; внизу миниатюрная набережная с несколькими лодками на причале, за которой крытая веранда, где постояльцы в дождь могут пить чай, оставаясь, так сказать, на свежем воздухе. В общем, бывают места и похуже, где приходится дожидаться запаздывающего родственника. Найджел объяснил юной леди за стойкой, что к чему, и, поинтересовавшись у нее, который час, заказал большую кружку имбирного пива. Когда ему принесли заказ на лужайку, он, достав из кармана фляжку, добавил кое-что в кружку и в этой компании уселся ждать. Дерек еще не мог подплыть, однако практически не было сомнений, что он должен появиться не позднее чем через полчаса, самое большее час: старший Бертел плыл по течению, и в спину его подгонял приличный ветер. Оставалось только сидеть и философствовать. Неторопливое журчание реки и впрямь располагало к философии; оно совпадало с настроением человека, который собрался покинуть Оксфорд без особых покуда достижений, которые можно было бы поставить ему в заслугу. К нему осторожно подошел крупный павлин. Найджел отломил несколько кусочков хлеба, обмакнул их в джин и бросил павлину в надежде, что тот заинтересуется. Какое зрелище для утонченных ценителей – наблюдать, как с обалдевшего павлина сходит вся напыщенность. Внимание Найджела привлекла компания, расположившаяся чуть ниже, на другом берегу; двое загорелых юношей спустились к воде помыть посуду и развесить одежду на просушку. Найджел принялся размышлять, можно ли получать хоть какое-то удовольствие от жизни, если приходится мыть за собой посуду и питаться лососем из консервной банки. Однако вот, похоже, люди, которые занимаются этим, потому что им так нравится. Вероятно, своего рода компенсация; сегодня все, что угодно, можно объяснить компенсацией.

Часы показывали половину двенадцатого, а лодки все еще не было. Найджел с беспокойством принялся ходить взад-вперед, посматривая на циферблат; наконец он сделал заказ и приступил к одинокой трапезе, главным украшением которой послужили холодный ягненок и шерри-бренди. Примерно без четверти час он решил больше не ждать и подошел к официантке. Он, понимаете ли, беспокоится о своем друге, который плывет на каноэ. У того в последнее время неважно со здоровьем; вполне возможно, что-нибудь случилось. В любом случае он хочет пройти по берегу. Не найдется ли для него сопровождающий? Сам он пловец не ахти, а хорошо бы рядом был человек, у кого с этим делом получше. Вдруг от гостиницы кто-нибудь может пойти с ним? Оказалось, может. На случай непредвиденных обстоятельств здесь держали специального человека; плавает как рыба. Найджел был представлен специальному человеку, который оказался обычнее некуда и круг обязанностей которого, судя по всему, включал в себя часовую или около того прогулку, если она во благо ближним. Они пересекли мост и двинулись по утоптанному сухому сену, из вежливости именуемому тропой для бечевой тяги, тянувшейся вдоль восточного берега.

У музы детективного жанра – а ей, конечно, уже пора явиться на свет – есть один недостаток: в отличие от сестер она не может рассказывать ясно, понятно, от и до. Не было бы тогда никакой тайны, интриги, никакой dénoument^[8]; всеведение автора на пару с вездесущностью читателя загубили бы охоту; не пропала бы ни одна улика, были бы освещены все подробности. А потому мы принуждены время от времени прерывать нить скучного повествования и излагать факты не так, как они происходили, а как виделись участникам описываемых событий. Посему позвольте мне представить вам следующий этап истории в том виде, в каком о нем на следующее утро прочел миллион читателей.

ЗАГАДОЧНЫЙ ФИНАЛ РЕЧНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ

ВЫСКАЗЫВАЮТСЯ ОПАСЕНИЯ, ЧТО ПАССАЖИР ЛОДКИ УТОНУЛ

Оксфорд

Пропал без вести Дерек Бертел (см. фото), отдыхающий из Лондона. Вчера он должен был вернуться из Криклейда. Последний раз мистера Бертела видели вчера рано утром, когда он проходил Шипкотский шлюз, расположенный в уединенном месте, примерно в шести милях от Итонского моста. До Шипкота мистер Бертел доплыл вместе со своим кузеном, Найджелом Бертелом. Поскольку последнего ждали дела в Оксфорде, он отправился из Шипкота на поезде, намереваясь вернуться позже. Кузены условились встретиться у Итонского моста, куда Найджел Бертел выехал из Оксфорда спустя несколько часов. Через некоторое время его обеспокоило отсутствие спутника, и он прошел по тропе для бечевой тяги в сопровождении Джорджа Лаутера, служащего гостиницы «Пескарь».

ВОДА НА УРОВНЕ ПЛАНШИРА

Около половины второго искатели заметили шляпу пропавшего джентльмена, которая плавала посреди реки, а вскоре и саму лодку. Она держалась на плаву, но вода в ней стояла на уровне планшира. Пассажира лодки нигде не было. Лаутер разделся, подплыл к каноэ, подтащил его к берегу, а затем отважно принялся нырять в надежде обнаружить пропавшего джентльмена. Когда лодку выволокли на берег и слили воду, в наружной обшивке оказалось значительных размеров зазубренное отверстие, судя по всему, образовавшееся в результате сильного столкновения с острым гравием, на этом участке реки окаймляющим берег в нескольких местах.

НЕ ИСКЛЮЧЕН СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП

В расположенные неподалеку от места происшествия Итон, деревню Биворт и к Шипкотскому шлюзу немедленно послали за помощью. Всю вторую половину вчерашнего дня дно реки обследовали служащие речного пароходства, а поисковые группы обходили окрестности, на случай если Дерек Бертел сошел на берег и нуждается в помощи. Однако были высказаны опасения, что с джентльменом случился сердечный приступ, поскольку он страдал сердечным заболеванием. Он мог выпасть за борт, когда лодка накренилась, а корпус был поврежден позже. Река в этом месте поросла камышом, а потому работы крайне затруднены. Усиленные поиски пропавшего джентльмена продолжались до поздней ночи, однако успехом не увенчались.

В НАИЛУЧШЕМ РАСПОЛОЖЕНИИ ДУХА

Наш представитель побеседовал вчера с Найджелом Бертелом, хорошо известным в студенческих кругах Оксфорда. Он заявил, что внезапное исчезновение кузена стало для него сильным ударом. Он был вынужден сойти на берег у Шипкотской переправы, полагая, что в этот день в десять часов в Оксфорде ему предстоит важный экзамен. «Я никогда не видел кузена в лучшем расположении духа, – сообщил он. – Доктор рекомендовал ему быть осторожнее из-за сердца, и я могу лишь предположить, что он пренебрег этой рекомендацией и в мое отсутствие приложил избыточные усилия, оказавшиеся роковыми. Мы дошли до Криклейда, несчастный случай произошел на обратном пути. Кузен не увлекался физическими упражнениями, и, вполне возможно, нагрузка оказалась для него чрезмерной».

НЕСЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ НЕИЗБЕЖНЫ

Вчера в интервью нашей газете член Комитета по охране Темзы заявил, что несчастные случаи на реке происходят нередко, однако избежать их, с его точки зрения, не представляется возможным. На всех шлюзах имеются спасательные круги, а сотрудники речного пароходства, великолепная работа которых заслуживает, по мнению нашего собеседника, самой высокой оценки, делают все, чтобы обеспечить безопасность граждан. Однако способа патрулировать реку между шлюзами не существует, а на всех видных местах размещены предупреждения о том, что граждане совершают прогулки по реке под свою ответственность. Для не умеющих плавать каноэ – ненадежная лодка, поскольку в результате малейшего нарушения равновесия может перевернуться.

Дерек Бертел – сын покойного капитана Джона Бертела, погибшего во время сражения во Франции. Учился в оксфордском колледже Симона Волхва, последнее время жил в Лондоне, где тайна его участи встретила живое сочувствие со стороны широкого круга друзей.

Получите БЕСПЛАТНУЮ страховку от несчастных случаев по предъявлении этого номера газеты.

Так писал репортер-однодневка, и если вы полагаете, что на подобном английском писать легко, то вы более чем несправедливы к людям, тем зарабатывающим себе на хлеб. Для полноты картины можно добавить несколько подробностей. Лодка была обнаружена примерно в трех милях ниже по течению от Шипкотского шлюза, недалеко от заброшенного лодочного сарая на западном берегу. Отверстие в днище имело заостренные, драные края, как будто его только что проделали; не было никаких сомнений, что старая вывалившаяся конопатка тут ни при чем. Трудность, как в один голос заявили прибывшие сюда степенные сотрудники пароходства, обследовавшие лодку, состояла в том, чтобы объяснить, как столь серьезное повреждение могло произойти от столкновения с каким-то ерундовым гравием. Такое было трудно себе представить, даже если бы лодка шла на полной скорости, а в данном случае, судя по всему, скорость была небольшая, даже если в момент катастрофы пассажир орудовал веслом. Владелец лодки настаивал на том, что никаких оснований считать ее неисправной нет; вид каноэ и в самом деле свидетельствовал о том, что оно практически новое. Весла плавали недалеко от шляпы. Вещи Дерека обнаружились в лодке, их подтопило водой.

Дабы напасть хоть на какой-то след пропавшего господина, ретивые сыщики из дилетантов обшаривали берега, углублялись в лес, но все безуспешно. Если бы Дерек Бертел сошел на левый берег, то, несомненно, направился бы в деревню Биворт, которая находилась всего в полумиле; но ни жители, ни работники на поле его не видели. Противоположный берег пустовал (для рыбаков было еще не время), но чуть ниже по течению стояли лагерем бойскауты, а они вряд ли не заметили бы незнакомца, с которого ручьями течет вода. К концу дня самые оптимистичные поисковики вынуждены были признать, что тело найти не удается.

Найджел вернулся в Оксфорд последним поездом. Он, конечно же, известил полицию; родителей извещать не требовалось, поскольку таковых не имелось. Увы, мы принуждены констатировать тот прискорбный факт, что, несмотря на вежливую почтительность журналиста, в мире не имелось ни души, которая опечалилась бы в связи со смертью Дерека или обеспокоилась бы, жив ли он. У него было бесконечное множество знакомых, но не друзей. Оставалось только ожидать новостей, а для этого Оксфорд представлялся Найджелу местом ничуть не хуже любого другого; кроме того, завтра у него был здесь экзамен, и ему в любом случае нужно было проторчать в городе пару дней, чтобы собрать вещи, прежде чем покинуть прекрасный город, который, как сказал он себе, «своими газовыми заводами разрушает все очарование Средних веков». Разумеется, его будут донимать репортеры, и даже полиция, возможно, захочет задать пару вопросов. Если тело Дерека найдут, не миновать возни и неприятностей, связанных с расследованием. «Будет вам урок», – как выразился один преподаватель – достаточно туманно, но это было слабое утешение. Найджел придерживался той точки зрения, что ничто так не корежит жизненные воззрения, как опыт.

Глава 4 «Бесподобную» одолевают сомнения

Я поторопился сказать, что ни одна живая душа не скорбела по поводу смерти Дерека и не беспокоилась о том, жив ли он; мне следовало исключить «Бесподобную». Для компании с такими колоссальными авуарами сумма, необходимая для выплаты по полису Дерека, была, естественно, каплей в море. Но, как удачно кто-то сказал, дело есть дело. Подобно рачительной хозяйке, которая не пожалеет времени, выискивая запропастившиеся в счетах шесть пенсов, но не вынет их из кошелька, «Бесподобная» завалит поручениями агентов, но не расстанется с ничтожной суммой в пятьдесят тысяч фунтов. Дело принципа.

В наш невежественный век было бы, пожалуй, чрезмерно ожидать, что всем знакомо имя Майлза Бридона. А потому, рискуя вызвать зевоту у более информированного читателя, я вынужден напомнить публике, что упомянутый джентльмен является владельцем агентства, которое «Бесподобная» в подобных случаях привлекает к работе. Бридон был ее собственным частным сыщиком, которому вполне прилично платили за то, что он выполнял поручения компании, и еще приличнее за то, что более не выполнял ничьих. Занят он был, конечно, не всегда, что вполне гармонировало с его склонностью к праздности. Раунд в гольф, вечер, проведенный за его излюбленным, недоступным для посторонних пасьянсом, домик в сельской местности, ненаскучившее общество поистине очаровательной жены – вот все, чего просила душа Бридона, и, порой несколько месяцев подряд, все, что он имел. А затем наступал черед кражи каких-нибудь умопомрачительных бриллиантов или пожара на складе в Ист-Энде, и Бридон, шумно протестуя, снова принимался за сыск, к которому имел столь тонкое чутье и испытывал столь глубокую неприязнь.

Его вызвали в Лондон для срочной беседы, и он переступил люто ненавидимый им порог конторы «Бесподобной» с неприятным чувством, что прошен «именно из-за этого». Я и пытаться не буду давать словесное описание кабинета на верхнем этаже, куда провели Бридона, поскольку это позволило бы заключить, что он мне знаком. Между тем ни вас, читатель, ни меня не пустили бы выше второго этажа, даже если бы мы с вами имели счастье быть застрахованными в этой восхитительной компании. Бридон исчез из виду в гигантских лабиринтах третьего этажа; если хотите, можно подслушать разговор в замочную скважину, но непосвященному взору туда не проникнуть. Мне видятся золотые пепельницы, настоящие дубовые панели, парочка Рубенсов на стене, однако, возможно, я преувеличиваю. Но, как бы там ни было, именно здесь Бридон закрылся вместе с Шолто, важным винтиком учреждения и личным другом владельца сыскного агентства, а также доктором Тримейном, медицинским светилом, которому платили сумасшедшие суммы за то, чтобы он более не спасал жизни и посвящал свои таланты составлению прогнозов на летальный исход.

Бридону предложили сигару. Полагаю, за 2 шиллинга и 6 пенсов.

– Дело некоего Бертела… – начал Шолто.

– О господи, только не это! Я прочел в газетах, пока ехал к вам. Загадочность того, что там произошло, привела меня в полный восторг. Уверяю вас, самое освежающее средство для моих мозгов – это разгадывание загадок. Вы хотите сказать, компания имеет к ней отношение?

– Имеет. На кону пятьдесят тысяч.

– Да пропади они пропадом! Пусть их прикарманит младший швейцар, и дело с концом. А все-таки, как этот Бертел умудрялся платить страховые взносы? Я знаю людей, которые были с ним знакомы; судя по всему, никому и в голову не приходило, что он хоть что-нибудь когда-нибудь заплатит.

– Взносы платили его кредиторы, а не он. Они как-то прислали сюда целую депутацию. Это было что исход из Египта, скажу я тебе. Понимаешь, он понахватал ссуд, а до своих денег не мог дотронуться до двадцати пяти лет. Ну, мы и подключились.

– А сколько ему лет? Или было лет?

– Страховка была заключена на два месяца.

– Боже милосердный! Так это как в деле старого доброго Моттрама^[9]. А что они там пишут про слабое здоровье, доктор? Вы его смотрели, полагаю?

– Слабое, мой дорогой Бридон, это слабо сказано. Развалина. В жизни не видел человека, который умудрился бы до такой степени подорвать свое здоровье.

– Виски или киски, как говаривал патер Хили?^[10]

– О, все подряд. А последние пару лет еще сидел на наркотиках. На момент осмотра он уже более или менее достиг нижней границы вечных, так сказать, снегов, это было видно невооруженным глазом. Сердце в клочья. Я бы не дал ему и двух лет, но ведь мы застраховали его только до двадцати пяти. Симондс сказал то же самое. Он сделал все, что мог, попытался немного его подлатать.

– Предложил путешествие по реке?

– Да, это его идефикс. По-моему, ему причитаются комиссионные от Комитета по охране Темзы; без него им не на что было бы содержать шлюзы.

– Пусть лучше рекомендует инвалидные коляски. А что он думает об этой истории с сердечным приступом?

– О, тут все в порядке, вполне возможно. Если Бертел, скажем, какое-то время бил баклуши, а потом вдруг попытался набрать скорость, у него легко мог случиться приступ, он мог завалиться набок, опрокинуть лодку – и все, он на дне, а компания выплачивает полсотни.

– Похоже, мне поручается спасти репутацию Симондса. Как насчет одного фокуса, Шолто, знаете, такой изящный трюк с исчезновением?

– Не исключено. Я в свое время иногда рыбачил на Темзе, там порой можно за несколько миль не встретить ни души. Но как он собирался все это обставить? Понимаете, деньги отойдут кузену, а они совершенно определенно не питали друг к другу нежных чувств. Зачем Дереку Бертелу так предупредительно исчезать, чтобы Найджел Бертел заграбастал весьма недурное наследство?

– А что за тип этот Найджел? В газетах не было его фотографии.

– Мы навели справки, похоже, довольно-таки ядовитый червячок. Наполовину эстет, в остальном, я бы сказал, черт с рогами. Но против него пока никаких улик, если вы имеете в виду убийство.

– Да-а, неплохая подбирается компания. Я так думаю, фирме стоит нанять священника, чтобы он, прежде чем нам подписывать страховой полис, проверял человека на предмет моральной устойчивости. Что конкретно я должен сделать?

– Ну, поезжайте туда, в верховья Темзы, осмотритесь, может, найдете какой-нибудь окурок. Кроме того, там очень симпатично в это время года. Если выудят тело, можно ставить точку. Если нет, нам через какое-то время придется предположить, что он усоп, если вы, конечно, не предъявите живого джентльмена или доказательства, что он был жив третьего сентября. «Бесподобная» не заставляет людей ждать. Я бы на вашем месте отправился туда немедленно, потому что газеты не скупятся на кегль для заголовков в связи с этой историей и на Темзу в скором времени набегут тучи любителей речного ландшафта. А вам это полезно, сгоните лишний жирок. Хотел бы я посмотреть, как вы будете нырять в тину, где помечено крестиком. Ну что ж, приступим к делу? Таковы предписания.

Бридон передал жене срочную просьбу уложить вещи и подхватил ее у дома. Она и вела машину по кишевшей автомобилями дороге на Оксфорд (поскольку сам он, по его словам, был «занят думанием» на соседнем сиденье).

– Не нравится мне эта история, Анджела, – сказал он. – У меня такое чувство, что предстоит чертовски сложное дело.

– Это ты так думаешь, лично я – нет. Все, что нам придется делать, – это околачиваться там, пока не выловят тело. А знаешь, Майлз, ты уже давно не катал меня на лодке. Не удивлюсь, если моя тяговая рука несколько сдала. Я тут единственная потерпевшая, потому что, конечно же, буду выглядеть порядочным чучелом. И почему это мужчины, когда гребут, всегда смотрятся героями, а женщинами детей можно пугать? «Эти милашки намерены урвать побольше солнечного света» – что-то в этом роде. И все-таки, что тебя тревожит?

– О, у меня нет никаких версий, но даже из того, что пишут в газетах, можно понять, что это не самый прозрачный случай. Тут какая-то западня, понимаешь. Все признаки налицо, а значит, кто-то заметает следы, и нам предстоит выяснить, кто, где и зачем.

– Но почему сразу западня?

– Как почему? Неужели ты не видишь, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой? Лодка, ладно, Симондс всем их рекомендует. Но почему Дерек Бертел взял с собой кузена, которого он, судя по всему, терпеть не мог? Ничто так не сближает людей, как неделя, проведенная на реке. Тут что-то не так – я хочу сказать, что они поплыли вместе.

– Но ведь они не были вместе, когда произошел несчастный случай.

– Верно. А почему? Тут тоже все не так. Всю неделю, пока они были вдвоем, Дерек Бертел имел полную свободу действий, мог выкидывать сколько угодно коленец с этими припадками, падай не хочу. Так нет же, он ждет, пока кузен уберется куда подальше, и испускает дух. А кузен, между прочим, убраться-то убрался, но не очень далеко, и вернулся как раз вовремя, когда кончен бал.

– Может, ты фантазируешь?

– Сударыня, я никогда не фантазирую. У меня не бывает наитий, предчувствий, необъяснимых интуитивных прозрений. Я просто следую логике фактов, больше ничего. И утверждаю, все это чуть-чуть слишком хорошо, чтобы быть совпадением. Не забудь еще, все случилось на одном из самых пустынных участков реки; кроме того – утром, а только утром на реке не бывает рыбаков. И еще, молодые люди сначала поднялись по реке, потом повернули обратно; они вполне могли изучить местность заранее. Нет, как ни крути, дело нечисто.

– Да какое дело-то? Самоубийство? Я знаю, ты это обожаешь, у тебя чуть что, сразу самоубийство.

– Самоубийство не вытанцовывается. Каноэ – очень удобная лодка, когда собираешься покончить с собой, особенно когда хочешь придать этому делу вид несчастного случая. Если ты плыл на каноэ, никому и в голову не придет спросить, а как, собственно, ты умудрился упасть в воду. Но именно поэтому каноэ с дыркой в днище нам не пришей кобыле хвост. Хочешь утонуть – нет ничего проще, ныряй, и дело в шляпе, зачем валяться в затонувшей лодке, чувствуя, как прибывает вода, заливая твои пожитки? Не поверю, что кто-то способен на такую самоубийственную выдержку. Но если наш клиент просто прыгнул в воду и утонул, предоставив лодке роль крестика, чтобы пометить место происшествия, то почему просто не оставил каноэ на воде, ну хорошо, пусть затопленное, если тебе так больше нравится, но хоть без этой дырки? Предположим, он хотел, чтобы все решили, будто это несчастный случай, тогда нашел отличный способ показать, что все было сделано намеренно.

– Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните, мистер Холмс. Иными словами, мы ловим убийцу.

– Да нет, черт возьми, версия убийства тоже не складывается. Если где и можно встретить доброго знакомого в оскорбленных чувствах и с ружьем наперевес, то только не в верховьях Темзы. Будь это убийство, преступник – Найджел, что никак не получается. Ведь идея путешествия принадлежала Дереку, а не ему. Требуется слишком много совпадений, чтобы предположить, что убиенный осознанно предоставил себя в распоряжение убийцы на целую неделю. Разумеется, мы должны учитывать эту возможность, но мне она не очень по душе.

– А трюк с исчезновением? Как в деле Моттрама? Ты бы хоть не зря тогда надрывался.

– Да, но если хочешь исчезнуть, это надо делать как следует, ненавязчиво. Надо все успеть, пока никто не заметил брешь в сплоченных рядах общества. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя повсюду искали; не хочешь, чтобы газеты назавтра поднимали эффектный шум; чтобы полиция решила, что тебя убили, потому что у тебя в лодке дырка. Предложенная тобой версия соотносится с некоторыми подробностями, например, продуманностью, с какой Найджел оставил кузена на несколько часов одного. Но дно лодки выбивает дно у версии. Нет, без толку голову ломать, нужно как следует осмотреться, а потом уж двигаться дальше. Мне даже кажется, было бы неплохо купить в Оксфорде полдюжины каноэ – в экспериментальных целях.

– Так мы остановимся не в Оксфорде? Знаешь, а ты был не особенно информативен.

– Если нам удастся заполучить комнату в этой гостинице у Итонского моста, то да, мы остановимся не в Оксфорде. Чем ближе к месту действия, тем лучше. Все произошло около суток назад, и, если от меня что-то зависит, это блюдо не остынет. Кроме того, мне хотелось бы почувствовать там атмосферу. Так что Оксфорд нам не нужен.

– Я просто думала, ты захочешь поговорить с этим кузеном. А он, кажется, в Оксфорде.

– Вряд ли молодой человек в таком же восторге от меня, как ты, Анджела. У меня нет никаких оснований лезть к нему с разговорами. Я не могу оставить визитку «Бесподобной» компании: хочу, дескать, проверить электрическую проводку. В подобных случаях компания предпочитает соблюдать инкогнито. Если мне не удастся познакомиться с ним случайно, Найджел Бертел продолжит пребывать в прискорбной неизвестности относительно факта моего существования. Нет, мой удел – мост и смотритель шлюза. Смотрителей всегда можно раскрутить на разговор.

– Как бы этот не оказался капризным. За последние двадцать четыре часа ему наверняка уже пришлось отвечать на множество вопросов.

– А вот тут вступаешь ты. Знаешь, бывают моменты, когда я почти рад, что женат. Тебе придется каким-то образом его покорить. Давай подумаем каким. Собаки? Обычно такие люди держат собак. Нет, сад. У них у всех непременно есть сад. И ты проявишь к этому саду неподдельный интерес.

– А чем там занимается мой муж? А-а, это он ищет следы на задней лужайке. Ладно, если он окажется difficile^[11], попрошу у него черенки лобелий. Но я не совсем понимаю, как мы объясним наше появление на шлюзе. Дорога там заканчивается. Мы что, просто скажем, что нам рассказали про его чудесный сад и…

– Перестань, мы начнем разговор, крикнув: «Шлюз!» А потом твой выход.

– О-о, мы что, сразу в лодку? Знаешь, ты ведь сильно устанешь, да и поздно уже будет, пока ты пройдешь шесть миль вверх по течению.

– Этой неприятности можно избежать, взяв два весла. Осторожней, мы на мосту Магдалины, а не на Бруклинском. Подумывай изредка о безопасности пешеходов.

Глава 5 У мистера Берджеса развязывается язык

Гостиница «Пескарь» пустовала, а персонал оказался доброжелательным по отношению к постояльцам и нелюбопытным по отношению к их делам. Супругам отвели вполне приличную комнату, окна которой выходили на узкий газон, прямо за которым протекала Темза. Пообедали они наспех – Бридону явно не терпелось отправиться дальше, а Анджела приспосабливалась к его настроениям. Супруги взяли в гостинице не только каноэ, но и весьма приличной длины бечеву, так что продвижение лодки по большей части обеспечивалось методом волока: Майлз шел берегом, а Анджела управляла рулем и изредка шлепала веслом по воде. Быстрее всего на свете каноэ, которое тащат волоком. Бридонов и в самом деле тормозило лишь печальное присутствие драгеров, с которых поисковики прочесывали дно реки в надежде получить дополнительные сведения об обстоятельствах трагедии. В одном месте, где было перегорожено все русло, пришлось волочить лодку по берегу. Но, по счастью, это оказалось то самое место, где встали лагерем бойскауты, и Бридон с добродушным любопытством наблюдал, как по меньшей мере четырнадцать добрых дел легли в копилку, дабы вечером быть занесенными в Дневник заслуг. Пока проходила операция, руководитель, человек не самого нежного возраста и не самого низкого образования, уделил Бридону пару минут.

– Забавно, – заметил сыщик. – Лучше бы столько усердных помощников оказалось тут в момент, когда произошел несчастный случай.

– Знаете, я не уверен, что мы оказались бы очень полезны, – ответил руководитель. – Мы тогда только-только разбили лагерь, и старшие мальчики отправились с тележкой в Уитгемптон за багажом. А здесь оставалась одна малышня – прибирались, и все такое.

– Вы тоже ходили в Уитгемптон?

– Нет-нет, я оставался в лагере. Но было столько мелких забот, что я вообще не смотрел в сторону реки. Понимаете, просто не смотрел, вообще… Мальчики так рады вам помочь. Всего доброго, сэр.

Тем самым в части, касающейся шлюза, план кампании был усовершенствован. Если бы Бридоны попросили открыть шлюз, им пришлось бы для вида тащиться дальше по реке – пустая трата времени. Бридон окликнул смотрителя, спросив, можно ли привязать лодку прямо здесь, внизу, пока они сходят в Шипкот выпить чаю. Смотритель выдержал выразительную паузу, как человек, на которого навалилось слишком много несуразных вопросов сразу.

– Да нет, почему же, привяжите вашу лодку, сэр, если хотите. Но чаю в Шипкоте вы не выпьете, потому что миссис Барли чай не подает. Она говорит, что его все равно никто не заказывает, поэтому и не подает, вот так-то вот. Чай еще, пожалуй, можно выпить в «Пескаре», а в Шипкоте нет, не выйдет, никак не выйдет. Конечно, если вы не слишком торопитесь, я могу спросить миссис Берджес, не поставит ли она для вас чайник, иногда, знаете, случается в сезон.

Майлз выдвинул совершенно справедливую догадку о том, что миссис Берджес является супругой смотрителя шлюза. Тщеславие нередко играет с нами эту дурную шутку: беседуя с незнакомцами, мы предполагаем, что им известна наша фамилия. Однако предложение превзошло все ожидания Бридонов и было принято незамедлительно, они заняли довольно прочные позиции, и оценка, вынесенная Анджелой саду мистера Берджеса, могла бы быть менее высокой, если бы ее не вынудила к тому красота увиденного. Пять минут – и она незаметно для себя уже просила у хозяина садоводческих советов. Миссис Бридон щедро расточала превосходные степени, окликала смущенного мужа, которому просто необходимо посмотреть на гвоздики мистера Берджеса, распустившиеся на две недели раньше их собственных. Она настолько увлеклась, что в конечном счете сам мистер Берджес, исполненный осознания важности последних событий, привлек внимание посетителей к тому, что послужило, так сказать, подмостками трагедии.

– Ах да, эта лодка, – сказал Бридон. – Невероятная история… Вам приходилось видеть такую дырищу в каноэ, которое напоролось всего-то на камешки?

– Нет, сэр, видеть не видел, прямо так вам и скажу. Про гоночные лодки не знаю, их ведь делают, чтобы скорость там, знаете, и прочее, но такие каноэ сработаны на совесть, если вы понимаете, что я имею в виду. Легкие, но прочные – вот так вот прямо вам и скажу, никак иначе; это качество дерева. Ну, во время паводка, не знаю, может, вы и разобьетесь, или если разгонитесь на стремнине. Но, понимаете, здесь нет стремнин, они есть только на Уиндраше^[12], а если они повредили лодку на Уиндраше, интересно было бы узнать, как они дотащили ее сюда живую и здоровую?

– А когда лодка проходила шлюз, она, полагаю, была в порядке?

– Понимаете, сэр, мы не так уж обращаем внимание на проплывающие лодки, обычно нет. Дело в том, что их так много…

– Кстати, вы, скорее всего, не очень пристально рассматриваете и пассажиров? Наверно, ужасно, когда такое случается, приходится отвечать на кучу всяких вопросов – как выглядел джентльмен в лодке, да в каком часу точно они проплывали, и прочая, прочая.

– Интересно, что вы это говорите, сэр, потому что так уж случилось, что я точно знаю время, когда проходила эта лодка, и потому дал нужную информацию. Понимаете, сэр, этот молодой джентльмен сошел на берег, он хотел успеть на поезд в Шипкот. Я ему прямо так и сказал, надо, дескать, ему перейти по тому мосту, вон там, повыше; в общем, тогда он успеет на автобус, а автобус ходит от моста до станции. «О!» – говорит он, приятный такой господин. Так вот, значит, он говорит: «О, я хочу успеть на девять четырнадцать». Я ему говорю, что до поезда полно времени, а если пойти по тропинке, тут ходьбы меньше четверти часа, а сейчас, говорю, без пяти девять. А он говорит: «Черт возьми (простите, мэм), сейчас ровно девять». А я ему говорю, что сверяю время по радио, и показываю ему часы, вот как сейчас вам. Так и получилось, что я знаю время, когда они проплывали, вот так вот.

К удовольствию Анджелы, они уселись пить чай в маленькой поросшей плющом беседке, откуда открывался вид на реку. Миссис Бридон уже потеряла интерес к цели путешествия и воспринимала экспедицию как прогулку. Майлз, хоть и напустил на себя нарочито скучающий вид, задавал Берджесу исключительно деловые вопросы. Смотритель же, который не отходил от посетителей, был лишен способности установить впускные ворота своего красноречия на должную высоту.

– Ну конечно, вы видели того джентльмена на берегу; он сошел с лодки, так что вы хорошо его рассмотрели. Но вы же не можете описать другого, который оставался в каноэ. Однако все-таки труп, вас в любой момент могут вызвать на опознание.

– Нет, сэр, честное слово, людей, которые просто проплывают на лодке, не очень хорошо видно, особенно если они в шляпах, как тот. Вот первого я бы точно узнал. Он сказал, что хочет успеть на девять четырнадцать. О, говорю я ему, вы успеете на девять четырнадцать, если пойдете по тропинке. Он так и сделал, скажу я вам.

– И вы готовы показать под присягой, что в лодке действительно был другой джентльмен? – спросил Бридон. Все эти реминисценции, сопровождающиеся торжеством диалекта, становились несколько утомительны.

– Простите, сэр, а вы каким-то образом связаны с полицией? – поинтересовался Берджес с холодком подозрения в голосе.

– Боже упаси! – воскликнул Бридон. – Нет, конечно.

– Не хотел вас обидеть, сэр. Но, знаете, как оно бывает. Если приходит полиция и задает какие-то вопросы, то я готов на них отвечать. Конечно, то, что знаю. А что еще остается, правда? Но не мое дело что-то там из себя строить и болтать бог знает что, наводя полицию на всякие там разные мысли. Уверяю вас, я ничего не имею против полиции, я просто говорю, что если их дело искать, то они должны задавать вопросы, и тогда им надо говорить правду. Я чту закон, ей-богу, мне нечего бояться, и мне некого бояться, честное слово, но не очень-то хочется связываться с полицией, лучше бы как-нибудь без этого. Вот если бы вы, сэр, были из полиции и пришли бы ко мне и спросили: а был тот, другой, джентльмен в лодке? Ну, или как-нибудь так. Я бы сказал: конечно. Так оно и было, уж поверьте. Но поскольку вы не имеете к ним отношения, сэр, я, если позволите, скажу вам больше. Когда лодка проходила шлюз, один был в лодке, но долго ли он там был-то? Понимаете, что я хочу сказать? Долго ли он там был?

– Ну, если бы нам было что-нибудь известно, мы бы, конечно, сообщили газетчикам, не правда ли?

– Ах, сэр, одно дело знать, и совсем другое дело говорить, вон оно как. Видите ли, сэр, я самый простой, обычный человек и не строю из себя, будто знаю больше остальных, даю вам слово. Но, понимаете, у меня есть глаза. Вот о чем я толкую-то. Хоть тот молодой джентльмен и прошел шлюз на каноэ – к примеру, как вы, только не вверх по течению, а вниз, – так вот, он, конечно, прошел шлюз, но он лежал на спине, эдак развалившись, как будто спал, он не греб, не рулил, уж поверьте мне, сэр, просто пустил лодку по течению, а по ветру она, конечно, шла быстрее. А-а, дружище, подумал я, ты что-то задумал. Ты бы не притворялся, что спишь, не иначе как ты что-то задумал, вот что мне пришло в голову. Но все-таки я его не очень хорошо рассмотрел. Если джентльмен платит за прохождение шлюза, зачем мне на что-то там смотреть? Но вот пришло в голову, и все тут, вы меня понимаете. Он был какой-то ненатуральный, вот я о чем.

– И вы ничего не сделали?

– Нет, сэр, тогда нет. Но попозже, где-то через полчаса, а может, конечно, и через двадцать пять минут, я прошелся по острову глянуть на кур миссис Берджес, она их, с позволения сказать, выпустила. Так вот, сэр, помните чугунный мост, он был, когда вы подплывали, недалеко от шлюза? Такой пешеходный мост, потому что никакая дорога к нему не ведет, и не собирается там никто никакую дорогу строить.

– Да, помню, я обратил на него внимание. Соединяет остров с западным берегом. И что?

– Может, вы не обратили внимания, что ступени этого мостика бетонные, как и сам шлюз. Ну вот, значит, поднимаюсь я по этим ступеням, ну, которые со стороны острова, и что, вы думаете, я вижу? Следы, сэр, четкие такие следы, прямо как у Пятницы из той сказки. И я решил, что кто-то то ли купался, то ли шел на веслах и вымок, а потом оставил эти следы, ну, ногами прошелся. Конечно, сейчас вы там ничего не увидите, потому что они уже высохли. Но когда я шел, они были там, и всякий мог их увидеть, вот прямо так вот и тянулись.

– Необычайно интересно! А в какую сторону? Я хочу сказать, человек поднимался по мосту или спускался? И на другой стороне моста тоже были следы?

– Нет, сэр, только с одной стороны, вот прямо так вам и говорю. И внизу, сэр, пальцы ног смотрели в сторону острова. Поэтому я и спросил себя: а может, джентльмен остался в лодке?

– В самом деле, очень интересно! Но я никак не могу понять, как же он поднялся. Почему остались только следы человека, который спускался?

– Ах, сэр, это потому, что вы не очень хорошо помните мост. Он ведь очень крутой, сэр, а подпирают его чугунные опоры, они с обеих сторон стоят возле воды. И я спросил себя: а что мешало молодому человеку, стоя в лодке, ухватиться за эти опоры, подтянуться и взобраться на мост? Знаете, берега здесь крутые, а после дождливой ночи было слякотно; так что если бы он сошел на берег, то оставил бы следы там. А вот эти следы на ступеньках, знаете, ведь если бы я вышел на час позже, они бы испарились, и мы бы с вами ничегошеньки про них не знали.

– Так вы хотите сказать, что он вылез из каноэ, бросил его на реке и кратчайшим путем направился к дороге?

– Не просто к дороге, сэр, а к железной дороге. Если он пересек остров, ему надо было просто переплыть основное русло, и он бы оказался прямо на тропинке, которая ведет от тропы для бечевой тяги прямо к станции. Хотя, простите меня, конечно, он мог дойти и до запруды, как и первый джентльмен, и пройти по мосту, потому что оттуда тоже ведет прямой путь на вокзал, понимаете? Это все, конечно, мои, простите, сэр, предположения, ведь я его не видел, но вы ведь понимаете, когда у человека, если позволите, сад, он не может все время смотреть по сторонам, у меня всего-то навсего два глаза.

– Но любопытно, что, кроме вас, его никто больше не видел. Иначе об этом бы уже сообщили.

– Может быть, сэр, вы удивитесь, если узнаете, как здесь бывает пустынно, особенно ранним утром. Конечно, если он пошел длинной тропой, той, что начинается посередине острова, а не у моста запруды, не знаю, может, кто его и видел с фермы Спинакера; потому что тогда ему надо было пройти мимо фермы Спинакера – понимаете? – чтобы добраться до станции. Но если он пошел по короткой тропинке, той, что идет от чугунного мостика, так там точно никого не было, ни души. Погодите-ка, до того, как им появиться, шлюз прошел джентльмен в плоскодонке, я отлично помню, как пропускал его. Но он исчез из виду – понимаете? – еще прежде, чем я опять пустил воду в камеру.

– Анджела, нам пора. Мы слишком надолго оторвали вас от дел, мистер Берджес. Думаю, мне стоит заглянуть к миссис Берджес насчет чая, не так ли? Всего доброго. Полагаю, мы в скором времени еще вас навестим.

Однако Бридон тут еще не закончил. Едва они достигли места слияния канала с основным руслом, он подплыл к правому берегу и велел Анджеле грести медленно, чтобы он мог перемолвиться с обитателями фермы. Его встретили шумный пес, который, слава богу, был привязан к бочке, и немолодая женщина с резким, но добрым голосом. Чтобы завязать с ней беседу, не потребовалось особых дипломатических навыков. Она с ходу спросила:

– Вы за кисетом, сэр?

– О, так он у вас? – нашелся Бридон. По счастью, в подобных случаях у него была быстрая реакция.

– А как же? Мы его нашли. Моя Флосси углядела вчера на большом поле. «О, – воскликнула она, – а это что такое?» Но Флосси добрая девушка, она его не открывала, принесла прямо мне, а я, конечно, прибрала, на случай если кто-нибудь станет разыскивать. Этот, сэр?

И она достала довольно большой водонепроницаемый кисет, туго скрученный в трубочку. Взяв его в руку, Бридон тотчас понял, что там кое-что поинтереснее табака, но не видел причин объявлять об этом во всеуслышание.

– Я не был уверен, где обронил его, – сказал он. – На тропе для бечевой тяги?

– Да, сэр, именно там, где от нее отходит тропа. Я сразу подумала, что это, должно быть, уронил тот джентльмен, который шел вчера утром. «Ну, этот-то уж никогда не вернется за своим кисетом», – подумала я, потому что он невозможно как спешил, прямо-таки бегом бежал к поезду.

Бридон пожалел, что прикинулся человеком, который потерял кисет; теперь едва ли будет прилично интересоваться незнакомцем.

– Полагаю, это тот самый джентльмен, с которым я столкнулся вчера утром. Где-то около девяти. Молодой, темноволосый, без шляпы. Рад слышать, что он успел на поезд, поскольку вид у него был такой, будто он опаздывает.

– Наверно, тот самый, сэр. ...