Все права на текст принадлежат автору: Ольга Лаврова, Ольга Александровна Лаврова, Александр Сергеевич Лавров.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Следствие ведут знатоки. СборникОльга Лаврова
Ольга Александровна Лаврова
Александр Сергеевич Лавров

Ольга Лаврова Александр Лавров

― Дело № 1 ― ЧЕРНЫЙ МАКЛЕР

 По делу над расхитителями социалистической собственности выносится оправдательный приговор. Обвиняемые все валят на свидетеля, который не найден.

1

Горчица засохшая, угрюмо почерневшая. Сосиски комнатной температуры. Пиво тоже. Может, стоило взять котлеты? Впрочем, остывшие котлеты, пожалуй… Ладно, обойдемся.

Соседи по столику вяло перебирали футбольные новости и завидовали его аппетиту. Самим есть не хотелось — сказывались вчерашние обстоятельства. Вчера было воскресенье, позавчера, соответственно, суббота. Словом, понятно.

Он легко поддерживал разговор, называя их по имени, как и они его, со второй минуты знакомства. Он был тут на месте, в этой забегаловке. Открытый, незамысловатый.

Не найдя облегчения в пиве, стали скидываться.

— Саш?

Отрицательно мотнул головой. Сбегали, откупорили, освежились, беседа потекла живее.

— Жалеть будешь! — предрекли ему, давая последний шанс одуматься и примкнуть.

— Мне в суд, — кивнул он за окно: как раз напротив лепилась вывеска сбоку облупленной двери.

Зачем в суд, не спросили. По своей воле в суд не ходят. Поцокали языками, выпили «за благополучное разрешение». Жалко, такой свой парень.

А свой парень был на редкость широкого профиля. Возле гостиницы выглядел, как фарцовщик, у комиссионного, как спекулянт, в белом халате — медицинское светило, в синем — грузчик. Без лицемерия. Разве хамелеон лицемерит? Таково условие существования. Весной на кладбище его тоже приняли за своего парня. Среди крестов и надгробий властвовала полууголовная кодла: не нравятся наши цены, неси усопшего до дому, пока денег не накопишь. Отрадой были редкие похороны со священником. Тут могильщики оказывались как-то ни при чем. Притулятся на земле поодаль и в глухом смятении наблюдают строгий обряд. Молитвенные слова нараспев мутили им душу, пробирали до печенок. После таких похорон завязывались особо лютые пьянки и драки. Одному истерику он после «Со святыми упокой» своротил скулу за «жидовскую морду». Еврейской крови в нем не было, а то бы скулой не ограничился. Врезал с интернациональной платформы. Вообще-то, драк боялся, как всякий оперативник, потому что не мог всерьез дать сдачи. Задержанный предъявит синяк тюремному врачу, и покатят на тебя телегу. Правда, и в камере может нарочно набить шишек и повесить их на тебя. Но истерику он врезал и почувствовал облегчение. А то уже ржаветь начал, как некрашеная оградка…

Да и оградок он вдосталь накрасил, и могил покопал, покуда не узнал, у кого из кладбищенских отсиживаются два мужика, взявших в соседней области кассу. Пил тогда безотказно всякие напитки, не до капризов было: мужики сторожа порешили.

Старые мастера сыска (он еще застал некоторых) накрепко вдолбили, что это тебе не театр — одну сцену не дотянул, зато в следующей блеснул. В службе единственная фальшивая интонация, невыверенный жест — и, может случиться, нет тебя или товарища.

Соседи совсем поправились, принялись за еду, обратились к темам производственным. Не иначе, сослуживцы. Ага, воронок к судебной вывеске подъехал. Пора. Он доел сосиски, пожал протянутые руки и покинул свою позицию (спиной к стене, лицом к двери, как всегда и везде).

Пересекая улицу, прикидывал. Дело хозяйственное. Не сенсационное. Значит, народ в зале состоит из родни да косвенно причастных. От себя — человека постороннего — надо чем-то простеньким отвести нежелательное внимание. Может, он ждет встречи с кем-то… на часы поглядывает… или любопытствует насчет судьи: за что тот цепляется, какие любимые мозоли… Да, именно его интересует судья, потому что предстоит собственный процесс. Тогда и в перерыв есть о чем перемолвиться. Это лучше. Если не напорешься на кого-нибудь, с кем сталкивала работа. Ну, тут он среагирует первым, обычно автоматика зрительной памяти не подводила. Сигнал «я его видел там-то» выдавался сразу.

Тесными кучками свидетели. В первый день их вряд ли будут вызывать. Но толкутся. То снаружи — увидеть своих, когда доставят в автозаке. Теперь подкарауливают момент, как по коридору поведут.

Дверь открыта. Он приостановился на пороге, охватил взглядом зал. Не взглядом опытного сыщика, нет. Таковым не обладал. Вернее, сумел с превеликим трудом от него избавиться. Опытный преступник определяет опытного сыщика (они говорят — срисовывает) как раз по взгляду. Простой человек смотрит без этой короткой фотографирующей задержки на каждой фигуре, без расширения-сужения зрачков, без запоминающего движения по кругу.

Так что смотрел он с порога взором скользящим, неинтересующимся, почти тусклым. Сигнал поступил один — от адвокатского стола. Долгоносый, узкогубый и безбровый блондин. Факторов. В прошлом судья. Из-за темной истории, припахивавшей взяткой, удален с должности. Чтобы бывший адвокат сделался судьей или следователем, такого не бывает. А вот наоборот — пожалуйста.

Сядем скромненько в заднем ряду. Не из-за Факторова. Он-то не знает, кто вошел — капитан Томин. Томину его показали недавно издали. К слову пришлось.

Полезная штука автоматика, только требует длительной отладки. Началось, как игра на первом курсе юрфака. Профессор по уголовному праву посоветовал тренировать наблюдательность. Прошел мимо витрины магазина, зыркни через плечо, а дома нарисуй на бумажке, где что расположено. Позже, естественно, проверь. Бегло загляни в аудиторию и перечисли, кто с кем сидит. Студенты месяца четыре состязались в этом занятии, он побеждал и нахально полагал, что с памятью у него отлично. Но вдруг еле признал парня, с которым разок подрался. Правда, в доисторические времена, еще в Киеве.

Пойманный после лекции профессор покосился сверху выпуклым оком в седых ресницах (был он очень высок и худ) и объяснил все научно — про кратковременную память и долговременную, про то, как переводить впечатления из первой во вторую. Выработался новый тренинг: несколько раз в неделю на ночь неожиданно для себя самого объявлять ревизию. Вспомнить всех подряд, с кем сегодня хоть коротко встречался. Сначала последовательно, с внутренним проговариванием, кто есть кто, затем еще раз, уже в обратном порядке, быстро «листая» перед мысленным взором только лица, лица, лица, считываемые, как с фотографии, — без имени, без голоса, без жеста. Круговерть их укачивала, усыпляла, похоже, продолжаясь и во сне и позже, уйдя куда-то ниже порога сознания.

Не забывать с годами сделалось привычкой и стоило половины университетской премудрости. Каждый увиденный человек мгновенно отсылался в хранилища памяти. Уж что там творилось: целиком его облик прогонялся сквозь «картотеку» запечатленных образов или в кишении отдельных примет происходило сличение глаз, носов, подбородков, ушей, но ответ был готов почти одновременно с запросом — прошагал навстречу такой-то, мелькнул в проехавшей машине такой-то.

Тщедушный Факторов шевелит узкими губами, переговаривается с другими адвокатами. За шумом публики не разберешь о чем. Кстати, прежде работал в этом же суде. Восседал на возвышении, на одном из тронов с гербами. Всегда они Томина раздражали. Понимай — храм правосудия. А напротив зала — сортир без лампочки. Ладно, минюст очень беден, самое нищее ведомство. Все пыльное, обшарпанное, на окнах тряпочки, об которые руки вытереть побрезгуешь. Ладно. Но как ихним сортиром пользоваться? Не затворяя дверь? Уж лампочку-то могли бы… Вроде пора начинать. Ага, топают голубчики под конвоем.

Томин в расследовании дела не участвовал. Но обвинительное заключение можно не слушать, Паша дал ему прочесть. Обычная расхитительская механика. Только пункт 16-й претендовал на остроумие замысла. Районная газовая контора направляла предприятиям резко завышенные счета за пользование газом. Кому придет в голову проверять подобную оплату, тем более по «безналичке»? А контора полученные деньги переводила (тоже по «безналичке») магазину хозтоваров за якобы постоянно приобретаемое оборудование. И уж в хозтоварах лишние тысячи изымались из кассовой выручки.

Дальние вязались узлы на одной веревочке. Если б Паша сумел доказать все, что подозревал, на скамье подсудимых сейчас царила бы форменная давка. А так, просторно сидели, впятером-то. Их фотографии Томин видел вместе с обвинительным. Типичные деловые люди с физиономиями служащих среднего круга.

Откуда-то еле различимо долетали упрямые гаммы. В распахнутые весной и летом окна зала имени А. Я. Вышинского тоже долетали гаммы и вокализы. Подумать только, был такой зал — «им. Вышинского». Двусветный, главный на факультете. А рядом консерватория. В те годы у кого имелся блат — шли в Институт международных отношений. У кого не имелся — в юридический. То есть, конечно, шли и в другие. Кто силен в физике-математике — двигали в технари. А из гуманитарных эти были престижней, что ли. Иных просто устраивало наличие военной кафедры (не брали в армию). Разные учились люди на юрфаке, разные и учили. «Откройте алфавитный указатель кодекса на букве „ж“, — командовал человек в сером мундире с четырьмя генеральскими звездами. — Найдете ли вы слово „жалость“? Нет, не найдете!» Впрочем, даже тогда он коробил.

Однажды перед лекцией прямо-таки испарился демократичнейший доцент Польский. Позволил себе умствовать о различиях в построении верховной власти в странах социализма. И уже без Польского в 53-м общий митинг студентов и преподавателей возбужденно прокричал «ура!» ликвидации Берии и его окружения: Меркулова, Абакумова, Рюмина.

Когда Томина, как многих его сокурсников, распределили в милицию (кадры принялись обновлять), наступил уже канун 56-го. Брезжили иные времена.

Что-то изменилось. Да, гаммы умолкли. А судья продолжает читать заключение. Никого оно не волнует. И меньше всего — Шахова. Если б даже Паша не говорил, легко было угадать, что он главарь (или «паровоз»). По некоей высокомерности в осанке. По нежной округлости щек, может быть. Что за блик перебегает туда-сюда в сумраке скамьи подсудимых? Томин пошарил глазами — откуда? Вон откуда, от противоположного дома. Ветер там пошевеливает открытую форточку, а здесь зайчик играет, заставляет Шахова сыто смаргивать. Ловит его Шахов, подставляет лицо под отраженный свет солнца. Что ему слушать обвинительное. Он уже перебрал его по словечку. С Факторовым перебрал. Это сразу ясно, кто кого защищает. Стоит подсудимому появиться, адвокат обменивается с ним безмолвными любезностями. Но все-таки судят Шахова в первый раз. На горизонте приличный срок, а ему под пятьдесят. Редко кто способен расслабиться в подобной ситуации.

«Как следует из показаний всех обвиняемых, руководителем преступной группы и координатором ее действий являлся Шахов. Том первый, лист дела 16-й по 26-й, 54-й по 60-й…» Скучища. Предложи кто-нибудь Томину высидеть такой процесс, он бы его послал на все буквы. Но Паша сказал:

— Сулились, что там случится нечто. Тогда хотелось бы не с чужих слов.

— Очень надо?

— Надо.

А сам, видите ли, уехал в командировку.

Нечто началось часов в пять пополудни.

— Подсудимый Шахов, с обвинительным заключением вы были ознакомлены в положенный срок?

— Спасибо, да.

— Признаете себя виновным?

— Нет, я арестован незаконно и ни к чему не причастен.

С каким достоинством произнесено-то! Судья слегка дернулся, но продолжал задавать обязательные вопросы:

— Подсудимый Преображенский…

Преображенский, наряженный в переданные из дому обноски, вскочил за барьером, как на пружине.

— Признаю. Виновен, даже вдвойне! Во-первых, сам. Во-вторых, оклеветал Шахова, поскольку…

— Садитесь, — хмуро остановил судья.

Та-ак. Процесс разваливался на глазах.

— Шахов Михаил Борисович отношения не имел…

— Оговорили…

— Подлинным организатором являлся бухгалтер Шутиков, — это последний обвиняемый, пудов на восемь экземпляр, озвученный козлиным тенорком.

Судья пытался урезонить:

— На предварительном следствии вы утверждали… Показания с ваших слов записаны верно?

— Совершенно верно, гражданин судья.

— Вы их подтверждаете?

— Нет, — колыхнулись пуды за барьером. — Раньше мы Шутикова выгораживали, но раз он скрылся, нету расчета. Мы тоже свою честность имеем!

Ишь, паскуда! В один голос. Недурной Паше подарочек.

2

У Томина своих дел было предостаточно, и он еще в тот день изрядно побегал. Инспектора угрозыска ноги кормят. Есть такая птаха в наших краях, которая всю жизнь ходит пешком и вместо перелета по осени бежит несусветно далеко. Томин порой, забегавшись, чувствовал себя подобной птахой. Названия он не помнил, птиц можно не запоминать.

А вечером покемарил. Предстояло ночное дежурство, и отдых считался служебно-обязательным. Кто этим пренебрегал, подчас оказывался неспособным сохранять быстроту реакции до утра, а то и с захлестом на следующий день.

Как-то перед рассветом на заводе имени Войтовича застрелили начальника караула и забрали из сейфа шесть пистолетов с патронами. А случилась данная заварушка накануне праздничного парада. Начальство, разумеется, в поту. Не то чтобы всерьез ждали терактов, ну а неровен час — с кого шкуру спустят? Примчавшиеся на место оперативники правильно рассудили, что тут сработал парень, недавно принятый в военизированную охрану. Рванули к нему домой, но от нервов и спешки до того были всполошенные, что не сообразили проверить, цела ли вся его одежда. И полные сутки разыскивали по городу парня в ватнике и кепке (как он на завод ходил). Потом постовой на привокзальной площади сцапал его, обвешанного оружием, просто сам не зная почему, по вдохновению. И был тот в сером плаще и вязаной шапочке. Так что операм досталось крапивой по заду, и много они кручинились, что до дежурства кто в гостях веселился, кто белье стирал в угоду жене.

В двенадцатом часу Томин сидел на вечно кожаном казенном диване в дежурной части Петровки, 38, и играл в шахматы. Кудлатый следователь Орлов шуршал рядом газетой. В соседней комнате разгоняли сон, сражаясь в пинг-понг.

— Противная лошадь, — пожаловалась Зина на томинского коня, удачно вторгшегося в ее позицию. — Как мне ее отсюда выгнать?

Орлов — прокурорский кадр, таявший от Зининых рыжих марсианских глаз — рискнул помочь.

— Я бы вот… — показал он, как ходить.

— А я тогда так, — парировал Томин, прописав в воздухе пальцем великолепный бросок ферзя.

— Тоже мне, советчик, — покосилась Зина. — Шурик, зачем ты рвешься к победе над слабой женщиной?

— Я просто голодный.

— А ужинал?

— Два азу — и ни в одном глазу.

— Жениться надо.

— Перестань меня трудоустраивать.

— Зато жевал бы сейчас домашние бутерброды.

В обычное время о бутербродах заботилась мать. Но у нее двухмесячные каникулы на родине, в Киеве: Зина, естественно, знает и полагает, что момент удобен для агитации.

— В розыске холостяк лучше, — опять встрял Орлов. — Работает, не оглядывается, как бы деток не оставить сиротами.

— Следователь Орлов, инспектор Марчек, эксперт Семенов — на выезд! Убийство на улице Мархлевского…

Орлова с его глупостями как ветром сдуло.

«Зинаида, конечно, выиграет», — думал Томин и, как ни смешно, досадовал и старался отвлечь ее разговором.

— Жениться я не против, Зинуля. Даже составил опись на досуге. Насчиталось шестнадцать желательных качеств. Нереально. К тому же любовь проходит, а аппетит — никогда.

Она сделала маленький шажок окраинной, шелудивой пешкой.

— Шурик, ладья под ударом.

«Вот те раз! Ну никогда с ней не угадаешь, что вытворит», — Томин погрузился в размышления. Он почти изобрел, как одним махом отбиться от пешки и взбодрить своего коня, но голос из динамика погнал на выезд.

Происшествие было плевое. Здоровенный лоб — явно оттуда, еще вчера-позавчера решетки грыз — забрался в промтоварный склад. Запихал в мешок три каракулевые шубы и, воображая, видимо, что так будет лучше, начал перед уходом обрывать провода сигнализации. Она от такого обращения заголосила, замигала, и сбежавшаяся охрана скрутила любителя мехов. Теперь он сидел в помещении конторы, выгороженном внутри склада стеклянными стенками, и два безусых милиционера несли по бокам караул.

Томин разговаривал с начальником охраны и сторожем. Первый, служака лет пятидесяти, был удручен, второй возбужденно словоохотлив.

— Собак нету, — отвечал он на вопрос Томина. — Мы кошек держим.

— Каких еще кошек?

— Видите ли, — пояснил начальник, — склад большой, товар разный, сильный урон бывал от мышей.

— Спасу не было! — затараторил сторож. — Мышь, она ведь все сожрет. Сапоги дай — сожрет. Пианину дай — и ту сожрет. Так что киски у нас. Собак нам никак нельзя.

— Ясно, вы свободны.

Сторож нехотя отошел.

— Той дверью давно не пользуетесь?

Начальник оглянулся на широкую дверь в боковой стене, где под присмотром двух служивых кошек возилась Зина, изучая и фотографируя распиленную металлическую задвижку.

— Тут дело вот в чем: раньше забор дальше стоял. Потом, как его придвинули, с той стороны машине стало не подъехать. Тогда дверь закрыли наглухо, пользуемся одними фасадными воротами. Около года уже. Простите, как вы расцениваете факт повреждения сигнализации?

— Плохо расцениваю. Знал он, что это сигнализация. Кто мог его просветить? Только кто-то из ваших.

— А может быть… случайно?

— Подпрыгивал и рвал какие-то провода?

— Ну, если кто из моих ребят — я дознаюсь! Я из них душу вытрясу!

— Нет уж, пожалуйста, без самодеятельности. Вы нам всех распугаете.

И Томин пошел наружу обследовать подступы к той самой двери.

Вор перелез забор почти напротив нее — на раскисшей осенней земле остались две вмятины от его прыжка. Подняв прутик, Томин вставил его в щель между досок, чтобы пометить место, и двинулся кругом. Конечно, забор было нетрудно перемахнуть, но иногда на него нападала солидность, мешавшая резвиться.

По другую сторону забора лежал кучей вонючий шлак, и около виднелись в глине следы «Москвича». Сделав петлю, они убегали обратно в тихую улочку.

Кибрит тем временем закрыла фотоаппарат и вооружилась лупой. Задвижка была пропилена на пять шестых толщины, оставшаяся полоска стали сверкала свежим изломом. До взлома подпил, вероятно, скрывала боковая скоба.

А за спиной длинное помещение с замусоренным полом делил пополам широкий проход. Слева и справа от него пространство было загромождено высоко вздымавшимися штабелями ящиков, тюков и рядами стеллажей для товаров в мелкой упаковке. Между штабелями и стеллажами пролегали тесные полутемные тоннели, сплетавшиеся в запутанный лабиринт. Здесь таилось много всего, что требовало пристального внимания. Предстояло, например, восстановить маршрут похитителя шуб, сумевшего найти самое ценное, что было на складе. Кибрит тоже думала, что у него имелся пособник или пособники, так как задвижка была подпилена изнутри.

Об этом она и сообщила явившемуся с улицы Томину.

— Мне бы надо знать, когда сделан подпил.

Прищурилась усмешливо:

— Всего-навсего?

Она сама верила в науку, но нельзя же вот так настырно и слегка капризно требовать чудес.

— Шурик, с точностью до минут никакой химик не скажет.

— Тогда вот что: пойди погляди на отпечатки протекторов за забором. У ворот Панин, он тебя проводит.

Зина прихватила чемодан и направилась к воротам.

При ее дотошности они в этом складе проторчат до утра. Зина обожает валандаться с пустяками. Впрочем, нет особого расчета возвращаться раньше открытия буфета.

Летом она провела отпуск в Болгарии и привезла ворох рассказов, из которых в памяти Томина осело два завистливых впечатления. Первое — солнце. Второе — магазин в Софии с названием «денно-нощно», круглые сутки торговавший съестными припасами. Ему представился румяный калач с добрым ломтем брынзы. Впрочем, калачей в Болгарии, пожалуй, и не пекут. Ну, пусть не калач, пусть будет булка…

Первый этап переговоров с задержанным он уже провел. Был тот медвежьего сложения, ручищи в коричневой шерсти, и носил фамилию Силин. Заявил, что на складе «грыбы собирал». А на строгое предложение отвечать всерьез раскричался нарочито грубо:

— Ты, чернявый, меня не пугай! Да я тебя одной рукой по стене размажу!..

Немножко его послушав, Томин применил прием из Пашиного репертуара:

— Не нужно ли сообщить кому из родных, что вы арестованы и где содержитесь?

— Во, какой хитрый «мусор»! — передернул Силин необъятными плечами. — Ты гляди, а? Нет у меня никого и ничего!

— Плохо. Значит, и передачу некому принести?

Томин вытянул из пакета шубу, черный каракуль упруго развернулся, расправился, заблестел по-дорогому.

— Кому ж вы тогда шубы брали? Самому вроде маловаты будут?

— Показаний не даю. Сказал — все. Точка. Силин.

Ну и шут с ним. Не больно нужны его показания, раз взят с поличным.

Однако чем-то же надо заняться пока что? Вон Зинаида уже отстрелялась со следами на пустыре.

— Замерила, сфотографировала?

— Да. Тот «Москвич» приезжал часа два назад. Как обут задержанный?

— Полуботинки на коже, стоптаны наружу, мысок тупой, размер этак сорок пятый, — не раздумывая ответил он.

— Таких следов там нет. Но Силин мог шагнуть из машины прямо на шлак.

— Сколько стояла машина?

— Недолго. Скажем, десять минут. Сними с него обувь. Причем бережно, дабы не отрясти прах с его ног. Прах мне нужен для экспертизы.

— А как я отправлю его в камеру? Босиком?

— Раздобудь обувку у здешних.

— Зинуля, — Томин сделал умильную физиономию, — давай проявим особую оперативность!

— Ну?

Он выложил просьбу. Пока Силину в милиции откатают пальцы, да пошлют в дактокартотеку, да пришлют ответ… Словом, у Зинули в следственном чемодане все есть. И пусть она возьмет свою лупу и за десять минут — по минуте на пальчик — выведет формулу отпечатков. Она же все эти узоры, петли, завиточки знает по номерам!

— Ну, допустим, раз тебе не терпится. А дальше?

— Дальше я немного посуечусь, авось толк выйдет.

Откатать пальцы поручили одному из сотрудников милиции, которые все равно стояли без дела, и Кибрит, устроившись на ящике, считала витки и спирали, а Томин гладил оглушительно мурлыкавшую кошку и созерцал невежливого верзилу сквозь частые переплеты застекленной перегородки. Не ожидал он засыпаться. И вдруг ту-ту и опять тюрьма, и горит полночная звезда. Телефон находился подле него в конторе. Не годится. Надо связаться из оперативной машины.

По радиотелефону Томин передал в картотеку формулу. Да, судимый, ответили ему, отбывал там-то. Еще раз позвонил — дежурному на Петровку. Дежурный заказал «молнию» с начальником колонии. И через полчаса Томин знал, на каком масле Силина изжарить.

Войдя в контору, прежде всего проверил себя. Обувь Силина он описал верно. Присел к столу, где лежали злосчастные шубы. Грубую веревку, которой был завязан мешок, Зина собственноручно перерезала так, чтобы узел сохранился в неприкосновенности. Этот узел ей почему-то приглянулся.

— Ну, Силин, не надумали поговорить? Как, кстати, ваше имя-отчество?

Зыркнул мрачно исподлобья.

— Имя-отчество теперь не понадобится. «Силин, встаньте!», «Силин, сядьте!», «Силин, отвечайте!» — и весь разговор!

— Попрошу вас разуться.

— Это зачем? Если в расход — так вроде еще не заслужил.

— Будем научно изучать ваш жизненный путь. Осторожно, чтобы не осыпалась грязь.

Появился сторож с ботиночной коробкой. Томин вынул оттуда пару теннисных тапочек. Силин через силу пошутил:

— Заживо в белые тапочки. Чудеса!

Обулся, пошевелил пальцами: тапочки были тесноваты. Томин упаковал его грязные ботинки. Извлек бланки протокола.

— Положите-ка вы свой протокольчик обратно в карман.

— Прежде его составить надо. Вы сегодня, как большой начальник. Будете посиживать, а мы вам документы на подпись.

Просто так покалякать Силин не отказывался.

— Значит, без меня дело не идет?

— Какая же свадьба без жениха? Да еще и сваты попрятались.

— Сваты? — Силин понял намек.

— А то нет? На такой свадьбе, да чтобы без сватов?

— Сваты тому нужны, у кого свой котелок не варит!

Тут кстати подвернулась, наверно, не без дела пришедшая Зина.

— Вона! — обрадовался Силин поводу сменить тему. — И невеста пожаловала! На этой желаю жениться! Точка. Силин.

— А как же Галина Петровна, которая ждет вас в Днепропетровске? — выложил свой козырь Томин. — Ведь обещали: отбуду срок — и прямо к тебе! Что вас понесло в Москву, Силин?

С минуту тот молчал, ошеломленный, потом лицо побагровело, он вскочил, стал рваться из рук милиционеров.

— Сволочи! Пусти! Я побегу, давай в меня стреляй! Убивай! Пусти, я побегу!..

Но надежда Томина, что он, сорвавшись, все выложит по принципу — нате меня, ешьте, — не оправдалась.

Было зябко и мутно на безлюдных улицах, наплывал серый туман, когда оперативная машина, проявив галантность, затормозила у Зининого дома. Она знала, что станет сейчас вопреки здравому смыслу пить кофе, а затем ляжет спать. Шурик помаргивал с сиротливым видом — буфет на Петровке еще не работал.

— Если хочешь, подогрею тебе котлету.

— Да ну?!

Съел котлету, вчерашнее пюре, полбанки горчицы и три бублика, которые она выдержала ради гурманства в духовке. После кофе его совсем разморило, готов был притулиться тут же, на кухне.

— Куда Пал Палыч делся? — спросила Зина, выпроваживая его за дверь. — Трубку не снимает.

— Начальство ткнуло ему в зубы отдельное требование.

3

Отдельным требованием на юридическом языке называется просьба из отдельного места, предполагающая, что квалифицированный следователь произведет такие-то и такие-то официальные действия и известит о них отправителя. А что там произошло, кто кого и за что — об этом можно не сообщать. Следователю оно, собственно, без разницы.

Знаменскому не раз доводилось рассылать отдельные требования, но когда случалось самому их выполнять, то тяготила неосмысленность прилагаемых усилий.

В камере хранения Рижского вокзала он получил не принадлежащий ему чемодан, который в сопровождении двух граждан отнес к дежурному вокзальной милиции. Там чемодан был вскрыт, Знаменский вынул из него несвежую мужскую рубашку, пару шлепанцев, свитер, бутылку сухого вина и матерчатый кошель с пришитой вместо застежки металлической пуговицей, хранивший 38 рублей и пачку писем.

Тут он позволил себе упростить процедуру, занеся в протокол, что «изъяты письма, которые не развязывались и не листались, а были тут же упакованы и опечатаны сургучной печатью „Отделение милиции Рижского вокзала № 3“ в присутствии вышеуказанных понятых». Затем Знаменский опечатал и чемодан, оставив его под расписку дежурному.

А вечером отправился на другой вокзал и проскучал полночи до Калуги. В Калуге сел на местный автобус. Отсчитал шестнадцать остановок, вышел на семнадцатой. Как было велено, двинулся вперед, в трехстах метрах за колодцем повернул в проулок и постучал в покрашенный грязно-синей краской одноэтажный домик. Было раннее утро.

Записал рассказ заспанной женщины, что Яша — ее троюродный брат, где он находится сейчас, она не знает, а костюм, в котором он приезжал на майские дни, она по его просьбе, хоть и с большим опозданием, сдала в райцентре в чистку. «С моих слов записано верно и мной прочитано. Сахарова В. С.».

Четверть часа шагал Знаменский вокруг длинной лужи в проулке, пока женщина одевалась, чтобы ехать с ним в райцентр. Восемь остановок в тряском автобусе. Пункт химчистки. Изъятие костюма. На левой поле пиджака выше кармана обнаружилась прореха с ровными необтрепанными краями, неловко стянутая ниткой. Сахарова обиделась предположением, что штопала она: «Не безрукая я, чтоб так-то зашить, сикось-накось!»

Знаменский отпустил ее, пообедал в столовой жидким бледным борщом и неожиданно вкусной пшенной кашей; осмотрел трогательную, чудом сохранившуюся церквушку, весело пестрящее бумажными цветами кладбище. На главной площади кто-то невнятный сидел на тонконогом бронзовом коне; на базаре люди кавказского обличья торговали грушами и виноградом, а местные жители — доморощенной капустой, грубошерстными носками ручной вязки и свежевыловленной рыбой; половиной улиц городок убегал вниз, где катилась именитая река в окаймлении голых деревьев с галочьими гнездами. Во всем этом был свой уют, и как-то раскованно и печально думалось о России. О прекрасных абстракциях и унылой обыденности. О минувшей «оттепели», когда они, едва начавшие бриться, жадно дышали воздухом перемен… Настроение согласно пословице: «Отойдем да поглядим, так ли мы сидим». Не так сидим, не так. Будет ли просвет? А большая вода неторопливо совершала свой путь, отливая холодом, донося запах тины и стрекот моторки.

Спешить не хотелось. Не хотелось снова проделывать восемь остановок туда и восемь обратно.

Он переночевал в Доме колхозника и явился к синему домику утром. Предъявил костюм соседям, которые видели в нем Яшу. Записал их показания, что с тех пор вестей о нем не имели. Завернул костюм и опечатал заимствованной в сельсовете печатью.

— Да что с Яшей-то случилось? Скажите же! — в какой уж раз приступала к нему Сахарова, волнуясь и прижимая крупные кулаки к груди.

— Вас известят, — повторял Знаменский, потому что не мог объяснить (да она и не поверила бы), что ровно ничего он не ведает ни про Яшу, ни про костюм, ни про чемодан из камеры хранения.

Он просто запишет показания всех, кто назван в отдельном требовании, — здесь и в старинном городишке на триста километров южнее, — составит все нужные протоколы и опечатает все, что имеет отношение к Яше. Постарается отыскать девушку Веру и выяснит, когда она в последний раз ездила на Север к замужней сестре, а школьного приятеля Яши прощупает насчет алиби в 20-х числах прошлого месяца. И все документы и вещи отошлет наложенным платежом в Мурманское УВД тов. Абрикосову. Там знают о Яше правду. Или пытаются узнать.

4

Томин поспел в суд к той стадии, когда обвиняемые уже выслушаны, и теперь задают свои вопросы адвокаты и прокурор. Зал был битком, в воздухе густело напряжение.

Худой и бледный прокурор — наверно, язвенник, — бился с подсудимым Преображенским.

— Вы утверждаете, что оклеветали Шахова на предварительном следствии?

— Именно так. Совесть заговорила! — отрапортовал Преображенский, преданно глядя на прокурора.

— Но почему она заговорила, только когда вы ознакомились с делом?

— А что в этом плохого?

— Отвечайте прокурору! — одернул судья и, не дожидаясь, чтобы вскочивший адвокат заявил ходатайство, сказал ему: — Отвод вопроса как несущественного. Не удовлетворяю.

— Я еще ничего не успел… — слегка смешался адвокат.

— Но я вас правильно понял? — и судья напомнил Преображенскому: — Ответьте прокурору!

Преображенский четко произнес затверженный текст:

— Да, именно когда я ознакомился со всем делом, все обдумал, то я пришел к выводу, что мы на Михаила Борисовича напрасно клевещем. И я рад, что остальные тоже…

— Ваши радости суд не интересуют, — отрезал судья. — Еще вопросы?

Ознакомился со всем делом — то есть впервые встретился с адвокатом. Он встретился, прочие встретились. Каждый со своим адвокатом. Потом адвокаты встретились. Потом опять с обвиняемыми. И столковались.

Вполуха слушая вариации на тему: Шахов невиновен, главарем был беглый Шутиков, — Томин соскользнул мыслью на Силина. Почему он ринулся рвать сигнализацию? Неверно истолковал инструктаж? Куда бы он — только-только «от хозяина» — делся с каракулевыми манто? Надо по меховщикам полазить. Кто придумал шубки украсть, тот наверняка готовил и рынок сбыта. Между прочим, сел этот битюг за драку с телесными повреждениями, хулиганство и сопротивление власти. В колонии сошелся с рецидивистами, кого-то изувечил, и ему добавили срок. Но все-таки ждала его некая женщина в Днепропетровске.

5

В последующие трое суток время Томина делилось между залом суда, где толкли ту же воду в ступе, и мелкой беготней вокруг Силина. В промежутках между тем и этим он подбирал накопившиеся хвосты, а в промежутках между промежутками посещал Зину.

— Вот следы твоего любимого «Москвича», — говорила она, раскладывая еще влажные фотографии.

— Ага, сдается, Силин прибыл на склад именно на нем. Просто так на пустырь кому надо заезжать?

— Гляди, здесь машина остановилась, кто-то вылез и переминался с ноги на ногу.

— Следочки изящные. Не чета силинским. У шин есть своя индивидуальность?

— У всего есть индивидуальность, Шурик. Трещинки, ссадины. Но не обходить же гаражи с микроскопом. Дашь машину — скажу, та ли.

— Небогато у тебя, — поддразнивал Томин. — А что насчет владельца изящной обуви? Я не говорю — адрес, но хоть год рождения, например. Или — холост, женат. Неужели не можешь?

— Шурик, поосторожнее! Я тебе еще пригожусь! Пусть твой Силин завяжет мне несколько узлов. Когда человек завязывает узел — это я тебя просвещаю…

— Большое спасибо.

— …то узел с точки зрения криминалистики нередко индивидуален почти как почерк.

С Силиным он держался ровного доброжелательного тона, хотя тот не желал раскалываться.

— Я с вашим братом разговаривать не нуждаюсь! Посадили — все! Кончено! — то и дело норовил сорваться на крик.

— Уймитесь, Силин. Горло поберегите.

— Да об чем говорить? Что надо, я рассказал.

— Что ночью залезли? Что взяли шубы? Редкая откровенность. Если б не признались, мне бы в жизни не догадаться!

— Веселый вы человек, гражданин начальник.

— Работа такая — смешная. Вот, скажем, вы. Освободились, собирались к своей Галине Петровне. Нет, вдруг двинули в столицу, где у вас ни кола ни двора. Говорите, в одиночку пробрались на склад. Смешно? Смешно.

— А тут будет один ответ: катитесь вы и так далее! Ясно?

Томин катился, к вечеру снова забегал в отделение милиции, где содержался Силин, едва помещаясь в КПЗ с одним-двумя пьяными хануриками.

— Давайте-ка побеседуем.

— А потом десять лет в зубы и езжай, Силин, лес рубить? Хоть буду вам руки лизать, хоть матом обложу — все одно.

Что ж, резонно. Взят на краже — тюряга. Но и у Томина работа.

— Суд, между прочим, учитывает чистосердечное признание. Сами знаете.

— Что я знаю? Что знаю?! Ты меня не доводи, я такой! В темный подъезд заходить будешь — бога вспомни! Дети есть — пусть дома сидят! Ты понял, ты?!

— Нервы у вас, Силин, ни к черту. Жалко смотреть.

Силин вдруг обиделся:

— А ты меня не жалей! Пожалел волк кобылу. Ты чего ко мне привязался, чего добиваешься?

— Человек должен отвечать за то, что сделал. По справедливости. А за других он отвечать не должен.

— Ха! Насчет справедливости я ученый. Справедливость… — он заколебался, но желание высказаться одержало верх над недоверием. — Сказать, как я срок схватил?

— Была драка в нетрезвом виде.

— Это по бумажке. А по жизни? По правде?

— Ну?

— Я со свадьбы ехал. Сижу в электричке. Нормальный человек может со свадьбы в трезвом виде?

— Трудно.

— Значит, я пьяный законно. Еду домой, никого не трогаю. Бац — контролер. «Ваш билет». Я ищу, куда дел, а он ко мне вяжется: «Гражданин, сойдемте». Я его отодвинул, он за свисток. Ладно, думаю. Сошли. Ищу билет, чтоб отцепился.

— Так и не нашли?

— Найдешь тут, когда он на рукаве виснет. «Пошли, говорит, в милицию»… Рази я его бил? Всего-то стряхнул с руки, чтоб не мешался.

— Но он вроде там пострадал?

— Так не вяжись к здоровому мужику, коли вовсе ветхий!

— А дальше?

— Дальше суд. Красота! Я толкую — билет же был. В отделении, когда карманы выворачивали, его же нашли! А она мне — судья: «Кому, — говорит, — теперь нужен ваш билет?» Это, по-вашему, справедливо?! «Вы, — говорит, — билет на проезд покупали, а не хулиганить». А?! В гробу я видал такую справедливость!

Картинка рисовалась живая. Мельчайший начальничек, он готов костьми лечь, защищая свой авторитет. А судья автоматически солидарна с представителем власти.

Томин купил в кулинарии полкило жареной наваги и бутылку молока. Скармливая их Силину, сердито убеждал:

— Вы же взрослый человек, Степан Кондратьич. У контролера должность. Что с ним было?

— Чего-то там себе отбил.

— А в колонии опять хлюпик под горячую руку попался?

— Там целая кодла была. Кабы я им поддался, мне бы вовсе не жить! Вы бы, гражданин начальник, помыкались там, тогда бы с полслова соображали… Приклеилась ко мне шпана. Сперва смешочки, дальше — больше. «Комод, пойди туда», «Комод, пойди сюда». Каждый день в барак, как на войну шел. Раз потолковали, другой, — показал на кулаках. — Вижу, либо я кого угроблю, либо они меня. Ну, одному гаду ребра и попортил. Подошел такой момент. И кто виноват? Знамо дело, Силин. У него же в приговоре полная аттестация, какой он есть бандит! Два года припаяли. Справедливо?!

— Обидно, Силин.

— Теперь, допустим, есть душевный человек и в большом авторитете. Он глядит, такое дело, и говорит: «Баста! Комода, — говорит, — не трожь». Вот оно где справедливо-то! Вот где по-человечески!

— С ним вы и встретились в Москве?

Силин разом замкнулся, набычился.

— Ни с кем я не встречался! Я пример привел — кто мне друг, а кто враг, ясно?

Куда ясней. Теперь, конечно, казнится, что поддался душевному человеку. Поверил себе на погибель. Сидел бы в Днепропетровске, а не в КПЗ, где сверлит мысль: как так случилось? Почему я засыпался?

— Завяжите мне на память несколько узлов, — протянул Томин кусок веревки.

— Узлы? А-а, дамочка будет експертизу делать. На доброе здоровье.

И, допив молоко, огромными ручищами ловко стал вязать узлы…

6

— Веревку на мешке затягивал Силин, — определила Зина.

— А кто клал шубы в мешок?

— Везде и на всем только отпечатки его пятерни. Что касается маршрута по складу, — она достала расчерченный лист, — крестиками я пометила пункты, в которых уверена, что он был. А вот здесь два сомнительных кружочка. Сторожа безбожно натоптали.

— Так он прошел прямо тут? Рассказывает иначе.

— По-моему, он тебе нравится, этот пещерный житель.

— Жалко дурака. «Я пошуровал и выбрал три каракулевых пальта». Да он не отличит каракуль от цигейки! Он всю дорогу был грузчиком, а в колонии шесть лет работал на лесоповале.

Как ни странно, скорняки каракулевых шуб не ждали. Вот соболей кто-то обещал привезти с Севера. К исходу третьих суток Томин несколько раззадорился в отношении Силина и попросил начальство не передавать дело району, а забрать в МУР. А вскоре прибыли материалы из колонии. Опять побежал в криминалистическую лабораторию.

— Вот его колониальные приятели, — Томин развернул веером фотографии. — Этот еще сидит. Этот сидит, — по одной бросал он их на стол. — Этот освободился только что, но прибыл на место жительства в Брянск. Остаются трое в принципе возможных. Старый вор Захаркин — рекомендую. Года два как в воду канул. Не прописан, не зарегистрирован, не задерживался. Этот — Митька Фрукт, карманник. С прошлого лета живет у матери в Москве, работает шофером и даже женился.

— На какой машине ездит? — быстро спросила Зина.

— Не знаю, не успел. Последний — домушник, аферист, всего понемножку.

— Глаза неглупые, — уронила она, рассматривая скуластую физиономию на снимке.

— Кличка Химик. Этот, возможно, тоже в Москве. Митька Фрукт писал одному в колонию, намекал: «Будешь в столице, затекай на Преображенку пиво пить. Старого знакомого встретишь».

Зина разыскала в шкафу фотографии, нащелканные у склада, достала таблицы для определения комплекции человека по следам. За что Томин ее любит — никогда не тянет волынку, дело делает.

— Кручусь на полупустом месте, — ворчала она, производя расчеты. — Походки нет, длины шага нет, только размер и глубина следа. Ну, вывела примерно рост и вес. Сто восемьдесят сантиметров, семьдесят шесть кэгэ.

— Минутку, — Томин полистал записную книжку. — Веса у меня нет, есть рост и телосложение.

— Для семидесяти шести он высоковат.

— Значит, тощий. Читаем. Захаркин. Телосложения худощавого, но коротышка. Химик. Телосложения худощавого, рост сто восемьдесят один. Наконец, Митька Фрукт. Телосложения атлетического.

— Стало быть, если кто из них, то Химик.

Томин, довольный, собрал «колониальные» фотографии, вложил в записную книжку и хлопнул ею о ладонь.

— Теперь есть четкая задача: найти, взять и доставить.

Зине позвонили. Ожидая конца разговора, Томин призадумался и присел на край стола. Стоп, а будет ли от Химика прок, если его взять и доставить?

— Сомнения? — осведомилась она.

— Понимаешь, я на складе перешерстил всех, кого мог. Если бы искомый сват имел ясно видимые связи с кем-то из складских, я бы его нащупал. Согласна?

— Не исключено. Кое-что ты умеешь.

— Хорошо, коли из Химика я что-нибудь вытяну. А коли нет? Коли они с Силиным отопрутся друг от друга на очной ставке?

— Есть еще следы.

— Следы мало что доказывают. Даже при условии, что мы найдем ботинки и «Москвича». Ты бы на его месте не вывернулась?

— Прав. Подвезли, мол, Комода, куда просил, и уехали. А что он там дальше делал — понятия не имеем.

— То-то и оно. И сядет Силин на скамью подсудимых один, а в приговоре напишут: «Совершил совместно с неустановленными лицами».

7

Знаменский вернулся в Москву поздним вечером. Лужи перед домом были прихвачены первым серьезным заморозком. Колька спал, а мать, заслышав шаги в коридоре, сразу поднялась и радостно захлопотала, будто ее Павлик отсутствовал невесть как долго.

По будням маленькая семья их просыпалась почти одновременно, но разговоров за завтраком бывало мало. Маргарита Николаевна торопилась до работы успеть что-то по хозяйству. Колька зевал. Знаменский заметил у него свежий синяк на скуле — опять подрался, но домашнее следствие отложил на потом. Обычно Колька дрался успешно и под флагом какой-нибудь благородной идеи, что, разумеется, не влияло на мнение классной руководительницы, излагавшей истерические протесты в его дневнике. Воспитание Кольки было официально закреплено за старшим братом, и объясняться с педагогами приходилось ему. Маргарита Николаевна школы избегала: классная неизменно просила ее «как психиатра и человека» прописать успокоительные таблетки, которые помогли бы сносить козни 5 «Г» — Колькины в том числе. Маргарита Николаевна ничего не прописывала и страдающей стороной считала 5 «Г». «Ребятам надо ведрами пить валерианку», — говорила она. Мать была умной и веселой. Два замечательных качества, которые Знаменский очень ценил.

…Томина он встретил на одной из лестниц Петровки.

— В четыре! — крикнул тот на бегу.

В четыре часа пунктуально впятился спиной в кабинет, кому-то что-то дотолковывая в коридоре, и изложил свои впечатления о судебном процессе.

— Вот таким манером, Паша. Все меняют показания, все нагло врут. Их спрашивают про товарную ведомость, заполненную рукой Шахова, они твердят, что то была невинная шутка: просто однажды сравнивали почерк, у кого лучше, и продиктовали Шахову, что писать. Судья напоминает о счетах на имя Шахова — ему отвечают, что подложные счета нарочно сфабриковал Шутиков. И тэ дэ. Глупо, шито белыми нитками, но работает. Короче говоря, в отношении Шахова дело возвращается на доследование, и Михаил Борисыча на моих глазах освобождают из-под стражи. Срамота!

— Да, — отозвался Знаменский, — надо сесть и подумать… Шутиков-то шалавый парень и не больно умен. Пешка.

— На кой черт тогда смылся? Может, не совсем пешка?

— Пешка, Саша, пешка, которую срочно проводят в ферзи. Он было совсем собрался покаяться и вдруг…

— Балда. На него теперь хоть всех собак вешай. И остальные вроде почище на его фоне — Шутиков, дескать, соблазнил, Шутиков организовал, Шутиков требовал. Все уши прожужжали этим Шутиковым.

— Чтобы не зияло пустотой место главаря.

— Может, вы прошляпили у Шахова тайник с бриллиантами? И его благоверная купила у прочих обвиняемых нужные показания?

— Кабы так просто! Вывести целую банду на процесс с новой версией и чтобы без единого противоречия… тут чувствуется рука мастера. Нет, не только адвокаты постарались… Как вел себя Шахов?

— Спокоен и полон достоинства.

— Когда он сиживал тут напротив, у него иной раз зуб на зуб не попадал. Значит, сегодня знал, что выкрутится. А Шахиня?

Томин вспомнил, как вызвали к свидетельской трибуне красиво облитую платьем брюнетку лет сорока. Держалась она надменно, словно сам факт ее допроса оскорбителен.

Судья посоветовался с заседателями и сказал:

— В результате обыска в вашей квартире было изъято большое количество ценностей — в основном женские украшения. Вы по-прежнему утверждаете, что все это — подарки мужа?

— Разумеется.

— Однако общая стоимость найденных «безделушек» превышает сумму зарплаты вашего супруга за десять лет. Как вы себе это объясняли?

— Я — женщина, я такими вещами не интересовалась.

Томин очень убедительно изображал надменность «лет сорока». Знаменский спросил:

— Для нее не был неожиданностью поворот суда?

— Разве разберешь? Ты вон тоже глазом не моргнул, пока я рассказывал.

— Для меня тоже не было неожиданностью, — ответил Пал Палыч, копаясь в ящике стола, будничным тоном.

— Ах, так?

Томин взял протянутую папку с вложенным письмом.

— Руками не трогать, — предупредил Знаменский.

Пробежав письмо, Томин присвистнул.

— Информированный товарищ! Слушай-ка, история становится занимательной!

8

Дней десять спустя — к тому времени, как выделенное в отдельное производство дело Шахова прибыло обратно к Знаменскому, — тот получил уже третье таинственное письмо. Даже распечатывать не стал, сравнил с прежними конвертами и позвонил Томину и Кибрит.

Она появилась сразу и застала Знаменского над картой города, где он отмеривал что-то по линейке. Почтовые отделения были разные, но район отправления примерно один.

— Ты знаешь, что вышло с делом Шахова и других? — поднял он голову.

— Еще бы не знать! Не ожидала, что можно развалить тебе дело!

Кибрит близко принимала к сердцу все, что касалось друзей. Особенно Пал Палыча — так она привыкла его величать с той поры, когда они с Томиным (на три года позже, чем Знаменский) пришли после юрфака на Петровку: она в научно-технический отдел, он в розыск. Пал Палыч, по студенческим временам известный обоим больше визуально, показался столь умудренным, что вызывал почтение. Правда, расстояние скоро сократилось и почтение сменили куда более теплые чувства, но привычка прижилась, и только в редкие, особо значительные минуты с языка ее слетало «Павел».

— Я тоже не ожидал, что развалят, — невесело усмехнулся он; такое случилось впервые, и он болезненно относился к ситуации. — Так вот, до суда я получил письмо. Всего две фразы: «Хочу поставить вас в известность, что Преображенский, Волков и остальные откажутся от своих слов и будут лгать. Неужели нельзя их разоблачить?» Во втором письме аноним упрекал меня в бездеятельности. Сегодня принесли третье послание. Все их вручаю тебе, — Знаменский придвинул к ней конверты и листки с текстами.

— Тебя интересуют отпечатки пальцев?

— Отпечатки, машинка — все, что сможешь углядеть. За первые письма я — грешен — хватался руками, с последним поостерегся.

— Ножницы, — распорядилась Кибрит.

Достала из сумочки резиновые перчатки, натянула, взяла письмо за уголок и тонко срезала край конверта.

Как раз подоспел Томин.

— Ба, — сказал он с порога, — новое платье! Ну-ка покажись. Очень и очень!

«Почему я не заметил нового платья? — укорил себя Знаменский. — Почему вообще не замечаю, как Зина одета? То ли это признак равнодушия? То ли, напротив, она мне нравится в любом виде? Так или иначе, следовало бы замечать. Вон как ей приятна похвала. Зина ее заслуживает тем более, что шьет обычно сама, да и не больно-то на ее зарплату разгуляешься».

Кибрит извлекла и огласила письмо:

— «Товарищ следователь! Неужели вас не тревожит судьба Шутикова? Человек внезапно пропал по неизвестной причине, и сразу на него сваливают чужую вину. Необходимо срочно разыскать Константина Шутикова… — она приостановилась, — если он еще жив». Этого еще не хватало! — обернулась она к Пал Палычу. — Почему ты его вовремя не арестовал?!

— Незачем было. Мелкая сошка.

— Нет, вряд ли, — подал голос Томин. — Ну с какой стати с ним что-то случится?

— Десять дней назад был жив, — сказал Знаменский севшим голосом. — Я разговаривал с человеком, который его видел в Долгопрудном.

Кибрит ужаснулась его тону.

— Павел! — произнесла она. — Павел… Что происходит? Тебе возвращают дело! Исчезает подследственный!

Знаменский промолчал, она села к столу и нервно принялась за письма. На ощупь и на свет определяла качество бумаги, измеряла отступы, поля, расстояние между строками, в лупу сравнивала шрифты.

— В картотеке неопознанных трупов искали по приметам? — спросил Томин, понизив голос.

— Пока, слава богу, нету.

— Допускаешь, что его действительно?..

— Допускаю. Понимаешь, есть в этой истории нелогичность. Положить столько сил, столько хитрости, чтобы вызволить Шахова. А, собственно, ради чего? Ну, направят дело на доследование, мы проведем несколько лишних экспертиз, раскопаем новые факты, рано или поздно найдется Шутиков, и сядет Шахов обратно как миленький на ту же скамью. Отсрочка, не больше. Наш противник не идиот, должен понимать… Но вот другой вариант — Шутиков исчезает. Вообще.

— Например, при обстоятельствах, похожих на самоубийство?

— Хотя бы. Это Шахову хороший шанс.

— Пал Палыч, отпечатки выявлять на всех письмах?

— Было бы роскошно, Зиночка, но ведь первое отправлено много раньше.

— На такой пористой бумаге старые выйдут еще лучше новых. Обработаю-ка я их нингидридом…

— И когда будет готово?

— Дождь не пойдет — так через двое суток.

Томин фыркнул.

Кибрит посмотрела на него строго:

— Если повысится влажность, тогда дольше. Предварительный вывод об авторе писем интересует?

Вывод, конечно, интересовал.

— Все три письма напечатаны в домашней обстановке, — неторопливо сказала Кибрит, работа ее несколько успокоила. — Машинка «Москва». Старая, давно не чистилась. Напечатано одним лицом. Непрофессионально. Лицо это — женщина. Молодая или средних лет.

— Блондинка, брюнетка? — снова не выдержал Томин.

— В официальном заключении я этого не напишу, но думаю, что брюнетка.

— Зинаида, не морочь голову! — воздел он руки.

— Может, пояснишь ход рассуждений? — предложил более осторожный Знаменский.

Кибрит аккуратно завернула письма в чистую бумагу, сняла перчатки.

— Пожалуйста. Буквы, расположенные в левой части клавиатуры, оттиснуты на бумаге чуть бледнее. У профессиональных же машинисток сила удара левой и правой руки практически одинакова. Затем — многие знаки как бы сдвоены. Значит, удар по клавише был не вертикальный, а несколько спереди, подушечкой пальца. Так печатает женщина с длинными ногтями с маникюром. Нетрудно сделать заключение о возрасте. «Москва» — машинка портативная, в учреждениях ее не держат. Так что, скорее всего, это — тихое надомное производство. Остальное совсем элементарно, даже скучно объяснять.

— Не женщина, а просто — удивительное рядом! Только вот насчет брюнетки…

— Шурик, прими на веру.

— Воспитание не дозволяет! — он старался замотать тягостное впечатление от письма.

— По-моему, у брюнеток обычно и ногти крепче, и удар более порывистый. Я — в лабораторию.

Забрав письма, она ушла.

— Что меня-то пригласил? — осведомился Томин, зная, впрочем, ответ: по поводу анонима и, главное, Шутикова.

— Розыском занимается Петухов. Было бы спокойней, если б ты подключился.

Петухов был сотрудник староватый и не больно шустрый.

— Закруглю некую меховую операцию — и к твоим услугам, проси меня у начальства, — согласился Томин.

9

Меховая операция — это было про Силина. Он так ни в какую и не выдавал сообщников.

— Что я — хуже собаки? Собака и та своих не кусает! Гражданин начальник, ну войдите в мое положение.

— Не хочу, Силин, — ворчал Томин. — Вам и самому не было нужды входить в свое положение.

— Именно, что была нужда! Сколько лет я жизни не видел! Это разве легко переносить? Вышел, деньжонок маленько было, эх, думаю, хоть поллитровочку!.. А там, сами понимаете, другую, третью. Отчумился, гляжу — трешка в кармане. А к Гале ехать надо. Жизнь начинать надо. Как? Чем? Сроду не воровал, решил — ну, один раз, пронеси господи!..

Леонидзе — следователь, которому отдали материал на Силина, тоже ничего от него не добился. Леонидзе был мужик весьма башковитый, но ленивый и хлопотных дел старался не вести. Томин едва подбил его на следственный эксперимент в складе.

По прибытии туда Леонидзе велел вынести ему стул из конторки, уселся верхом и начал гонять Силина. Тот показывал, как он якобы действовал, как двигался между стеллажами и контейнерами, пока «шуровал». А Леонидзе следил по хронометру и бесстрастно изрекал:

— Вы должны были выбежать со склада шесть минут назад. Попробуйте еще раз.

Он засекал время. Распугивая кошек, Силин мотался по складу с мешком, Томин — за ним, фиксируя путь, измеряя расстояние между следами.

— Наверстали полторы минуты, — закуривал Леонидзе. — Осталось четыре с половиной лишних.

— Понимаете, Степан Кондратьевич, — разъяснял Томин, — с того момента, как вы перелезли через забор, и до того, как вас схватили, прошло девять-десять минут.

— Ну?

— По моей просьбе несколько человек перелезали и вышибали плечом дверь. На это уходит максимум две с половиной минуты. От десяти отнять две с половиной — сколько?

— А сколько?

— Семь минут тридцать секунд. За эти семь с секундами вы повредили проводку, увязали шубы и выскочили.

— Ну?

— Ну а сегодня вы возитесь почти вдвое дольше. Хотя и спешите.

— А тогда не спешил?

— Сегодня вы бегаете, а тогда ходили. Когда человек идет, расстояние между следами меньше, чем когда бежит. Ваш путь был короче. Вы не то сейчас показываете.

— Слушай, отцепись ты со своей наукой!

— Попрошу все проделать еще раз, — пресек пререкания Леонидзе. — Только теперь под мою диктовку. Пройдите здесь, — он указал узкий проход между ящиками, ведущий прямо к шкафу, где висели шубы.

— Зачем я сюда полезу?

— Затем, что это нужно для следствия. Отлично. Откройте шкаф. Увязывайте шубы. Уходите. Вот они — ваши семь с половиной минут. Ясно?

Силин утер рукавом потный лоб и отвернулся, перед Леонидзе он немного робел.

— На чем вы сюда приехали?

— На трамвае, на чем еще.

— Подошли к забору с какой стороны?

— С левой, что ли. А может, с правой. Отсюда не соображу.

— Вы помните, что с вас сняли ботинки?

Силин пошевелил пальцами в тапочках — он как-то умудрился их растоптать.

— Так вот, исследовали грязь с них. Оказалось, что вы ни справа не подходили, ни слева. Сразу очутились около забора.

— Давайте я растолкую, — опять взял слово Томин. — Послушайте меня внимательно, Степан Кондратьич, и не злитесь. Никто вас на пушку не берет. Понимаете, когда мы ходим, то все остается на подметках. Вот я пойду по земле — прилипнет земля. Потом пойду по асфальту — поверх земли лягут частички асфальта. Все это набирается слоями, особенно в углублениях под каблуком. И держится довольно долго, пока не отвалится лепешкой. Вам понятно?

— Я что, дурак?

— Грязь с подметок изучили слой за слоем. И сразу стало ясно, где вы только что прошли. Снаружи нашли пыль — такую же, как здесь на полу. Глубже — крупинки шлака. На шлак вы наступили у забора. Но глубже шлака оказался асфальт. Значит, до шлака вы шли по асфальту, понимаете?

— Ха… — задумчиво выдохнул Силин.

— А здесь за забором везде глина. В любую сторону. На ваших подметках ее нет.

— Как же я тогда прибыл? По воздуху?

— Зачем «по воздуху»? — пустил дым Леонидзе. — Вас привезли на «Москвиче». Привезли, развернулись и уехали.

Силин вскинулся и пристально посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, но от Леонидзе распространялось чувство такого бесконечного превосходства, что не только Силину, Томину порой замыкало уста. Точеные породистые черты. Плавные уверенные жесты. Белая кость, голубая кровь. Говорили, потомок князей. Вполне возможно. Кто из следователей послабее, иногда просили его помочь распутать сложную ситуацию. Он охотно соглашался — это тешило его честолюбие. Томин ценил Леонидзе. Он никогда не унижался до интриг (гордый кавказский человек!). Но работать с ним было несподручно: они существовали в разном ритме, не в лад.

— Степан Кондратьич, на кой черт вы рвали провода?

Силин удивился глупости томинского вопроса.

— Чтоб сигнализация не сработала.

Леонидзе воззрился на тянувшегося перед ним начальника охраны, и тот доложил, как все произошло. В караульное помещение поступил сигнал тревоги — на пульте замигала лампа. Лампа мигает в случае, если «соответствующий объект пересекает зону действия фотоэлементов». Другими словами, еще до того, как Силин проник в склад, сигнализация уже среагировала. Обрыв же провода включил аварийный звуковой сигнал.

Томин собрался было для наглядности проверить эту механику при Силине, но тут начальник замялся, забубнил про соблюдение осторожности, и Леонидзе сделал знак конвоирам отвести Силина в сторонку.

— Данный провод, который обслуживает четвертую зону, то есть задний забор, пока отключен. Ввиду недавнего повреждения, — секретно признался начальник.

— Не починили?

— Сцепили для блезиру. Согласно инструкции провод должен быть цельный по всей длине. Без соединений.

— За чем же остановка?

— Обслуживающий нас монтер болен.

— А почему не вызвать другого?

— Получится допуск постороннего лица. А согласно инструкции…

— Интересно, — протянул Леонидзе, щуря жгучие глаза.

Они с Томиным переглянулись и обнаружили, что испытывают одно и то же, на первый взгляд вздорное, подозрение: Силина завалили собственные дружки и наводчики, завалили нарочно.

Обосновывать справедливость догадки Леонидзе предоставил Томину и не дергал его, дождался, пока сам пришел и поведал печальную розыскную балладу. Как зачастил в пивной зал на Преображенке; как нащупал среди завсегдатаев нужную группу, втерся в доверие, усердно упражняясь в блатном жаргоне и когда надо пуская в ход кулаки, чтоб уважали; как его совсем, казалось, приняли и почти позвали на дело: пошоферить под началом Химика, но вдруг неведомо почему отшатнулись и куда-то исчезли. Все сорвалось, и кошке под хвост все труды!

Леонидзе поцокал языком и, в свою очередь, преподнес две новости, показавшие, что он все-таки не сидел сложа руки. Первая: на склад привезли партию отборных соболей для пушного аукциона. Вторая: монтер избит неизвестными, отлеживается в больнице. Сразу прояснилось, что к чему и какая роль отводилась дураку Силину, — ведь задний забор так и отключен после его подвига.

— Когда вам предлагали пошоферить?

— Завтра, к ночи поближе.

Тут уж и Леонидзе загорелся. Вместе отправились в засаду.

Встреча получилась эффектная. Их вошло двое — через боковую дверь. В кепках, на лица натянуты капроновые чулки. Нашли запломбированный контейнер, алчно отодрали замок… и даже не успели потрогать желанных соболей.

Вспыхнул свет, воры окаменели, увидя себя в окружении вооруженных людей в милицейской форме и без.

— Разуйте ваши головы, джентльмены! — скомандовал Леонидзе.

Двое медленно сняли кепки, чулки.

— Станьте к стене, руки подняли, дышим спокойно. — Томин приблизился, обыскал их, извлек два ножа. — Странное впечатление, будто мы уже сталкивались. И приятно, что снова в сборе. Можете повернуться.

— Я с вами не желаю разговаривать! — в ярости выпалил Химик.

— И вы тоже? — спросил Томин второго.

— Я тоже.

— Шаблонное высказывание. Но это проходит. Через неделю, через день. У вас пройдет часа через полтора, — пообещал он Химику.

— Минут через сорок, — презрительно уточнил Леонидзе.

Тут любопытствующий сторож, который понемногу продвигался вперед, ахнул:

— Батюшки! Да то ж Нюркин новый хахаль!

— Кладовщицы?

— Ну да!

Химик запоздало заслонил лицо.

— Какой позор для нашего коллектива! — белугой взревел начальник охраны.

Томин и Леонидзе расхохотались.

10

Допросы Шахова были исполнены напряжения при внешней незначительности и однообразии произносимых фраз. Михаил Борисович волком вцепился в обретенную свободу. Знаменский заново штудировал тома дела, подшивал свеженькие свидетельские показания и прочую процессуально-канцелярскую писанину — и часа на четыре:

— Почему в экземпляре накладной № 441, хранящемся на базе, записано восемь ящиков товара, а в той же накладной в вашем магазине их значится только шесть?

— То есть на базе товар получен, а в магазине не оприходован и пущен налево? Вы это хотите сказать?

— Оставим в покое то, что мне хотелось бы вам сказать. Я говорю то, что обязан. На обоих экземплярах ваша подпись.

— Это подтверждено экспертизой?

— Подтверждено.

— Хм… Припоминаю: обнаружилось, что часть товара в испорченной упаковке, и я отказался его брать. Как раз два ящика. Выписали исправленную накладную, но я не проследил, чтобы прежняя была уничтожена. Люди воспользовались моей доверчивостью.

— Но на выезде с базы регистрируется фактический вес груза. Нами найдены и приобщены к делу записи весовщика. Вес соответствовал не шести, а восьми ящикам.

— Странно… Дайте подумать… в тот раз я был с Шутиковым… — он обрадованно хлопнул себя по лбу. — Когда машина въехала на весы, Шутиков попросил меня куда-то пойти. Видимо, в мое отсутствие в кузов и было положено еще два ящика! Поэтому, Пал Палыч, хотя формально я действительно вывез лишний товар, инкриминировать мне этот эпизод нельзя!

— Число случаев, когда вместо вас оказывается виноват Шутиков, уже далеко выходит за рамки вероятного.

— Да, он очень ловко орудовал за моей спиной…

Перерыв на обед — и:

— Михаил Борисович, настанет день, Шутиков усядется вон на том стуле, и я буду проводить между вами очную ставку…

— Вы уверены? — смутная улыбка на пухлом лице.

— Вам это совершенно ни к чему, верно?

— Ошибаетесь! Я мечтаю, чтобы подлец Шутиков наконец нашелся!

Они расставались усталые, друг другу осточертевшие, но к следующей схватке набирались сил, и все начиналось по новой. Шутиков вырастал в проблему номер один, при мысли о нем у Знаменского сосало под ложечкой. Лучше помаялся бы под замком до суда, ведь не безгрешен был, не безгрешен.

— Саша, мне нужен позарез этот парень! — наседал Пал Палыч на Томина.

— Тружусь.

— Время уже не просто трудиться — землю рыть, в лепешку расшибаться! Ты даже корреспондента моего назвать не в состоянии. Неужели настолько трудно найти женщину, знающую Шахова, симпатизирующую Шутикову, с маникюром и, если верить Зине, брюнетку?!

— Потерпи чуток, похоже, приближаюсь.

В порядке приближения он грустно пил чай в небольшой, по-старомодному уютной комнате тетки Шутикова, Веры Георгиевны. Разыгрывал простоватость и словоохотливость, строил из себя закадычного приятеля ее племянника.

— А вот еще за одной девушкой на пару ходили. Сегодня случайно нашел — втроем снялись. Я неважно получился, а она хорошенькая, правда?

Плохонькая любительская фотография расплывчато изображала двух молодых людей и девушку. Один из них действительно был Шутиковым, второго при желании можно было принять за Томина. По счастью, Вера Георгиевна засмотрелась на девушку.

— Очень хорошенькая! И кого она предпочла?

— Отступились мы оба: дружба дороже, а девушек хватало. На Костю они прямо гроздьями вешались, как виноград! Эх, Костя, такой парень, и вдруг…

— Особенно мать жалко. Мы вместе были на суде, и когда Костю стали поливать грязью… — она всхлипнула, отставила чашку.

— Сколько я, бывало, уговаривал: давай я тебя устрою к моему дядьке в министерство, брось эту компанию, они запутают — не распутаешься. Все посмеивался, а что вышло?

Вера Георгиевна кивала, держа под носом платок.

— Он мальчик легкомысленный. Но то, что про него говорили все эти — что он держал их в руках и командовал и всякие подлости — быть того не может!

— Нет, он не такой! Врут они, сволочи!

— Да-да, особенно этот Шахов, которого освободили, отвратительный тип! Представляете, собственная теща назвала его проходимцем! Удивляетесь, откуда я знаю? Мы случайно сидели рядом в коридоре, разговаривали.

— Вообще, тещи — народ пристрастный, но Шахов действительно тот еще фрукт! Остальные тоже Косте очень повредили, надо его выручать.

— Думаете, удастся?

Томин наклонился к собеседнице и «посвятил ее в тайну»:

— Есть идея. Надо ему кое-что передать с верным человеком. Костя скрылся, когда меня услали в командировку — я уже говорил, — и вот…

— Сначала я не вполне вам поверила, извините. Скажу, пожалуй. Действуйте через Раечку. Вы знакомы?

У Томина зачастил пульс.

— Да ведь он последнее время с Тоней, а до того с Катей! Раечкиного у меня даже телефона нет!

— Тогда я предупрежу. Вот ее адрес. Часов в пять вас устроит?

— Да, спасибо, — он поднялся, собираясь отчалить, но вспомнил: — Вера Георгиевна, мне бы напечатать конфиденциальную бумажку. У вас машинки нет?

Тетушка развела руками.

В половине пятого в дверь к Раечке позвонили, и она отперла. Бесцеремонно втиснулся рослый мужчина лет тридцати с мясистым красным носом.

— Если не ошибаюсь — Рая?

Та кивнула.

— Мне к вам посоветовали. Я старый друг Константина Шутикова.

— Можете не шептать, соседи в кино. Проходите, Вера Георгиевна меня предупредила.

— Вера Георгиевна? — он пытался скрыть замешательство. — А-а, ну да… Понимаете, мне надо срочно встретиться с Константином. Ради его же блага.

— А как ему сказать — кто хочет встретиться?

— Видите ли… он поймет… Разрешите? — мужчина поспешно закурил — трусил.

— Да?.. Кажется, вы что-то хотели ему послать? — озадаченно спросила она.

— Послать? А-а, ну да, — достал две бумажки по двадцать пять рублей. — Вот. Но главное — надо встретиться!

Та машинально взяла деньги.

— Зайдите завтра. В это же время, хорошо?

— Непременно!

Сунул недокуренную сигарету в пепельницу и был таков.

Девушка все еще с сомнением разглядывала деньги выпуклыми овечьими глазами, а он уже звонил из автомата:

— Михал Борисыч? Порядок, нашел девку, которая знает. Завтра обещала сказать. Но это мне стоило… сто рублей.

Голос Шахова ответил:

— Можешь дать еще, но никаких «завтра»! Она его спугнет! Добейся ответа немедленно! Любыми средствами!

Между тем к Раечке пожаловал Томин — весь благожелательность и обаяние. Услыхав, что он тоже друг Коли, Раечка уставилась подозрительно.

— Разве Вера Георгиевна… она ведь обещала предупредить.

Раечка испуганно ощупала в кармане деньги.

— Про вас?!

— Ну, конечно. Ровно пять. Я был в длительной командировке и ничем не мог помочь, даже не знал. Но теперь… — он замолк перед явной растерянностью девушки, потом заметил тлеющий окурок, осенило: — К вам кто-то приходил? И вы решили, что это я?

— Никто ко мне не приходил! Какое вам дело? — закричала она.

— Вы дали ему Костин адрес? — ахнул Томин.

— Ничего я не давала, ничего не знаю! И вообще, не впутывайте меня! Разбирайтесь сами! — Она перешла в наступление: — Кто вы такой? Я вас никогда не видела! Как вас зовут?

— Поймите, Косте угрожает опасность! Я — его друг, у меня есть доказательства! — Томин старался быть предельно убедительным, он выудил ту же фотографию, что понравилась Вере Георгиевне.

Раечка не глядела.

— У него со всех сторон опасности! Я тут ни при чем! Я вам не верю!

Томин шел прочь в отвратительном расположении духа. То с Химиком прокололся, теперь эта девица вытолкала…

Если б он задержался хоть минут на пять возле двери, откуда был изгнан, то увидел бы красноносого верзилу, которого Раечка встретила паническим возгласом:

— Зачем вы снова?!

Однако Томин не задержался. У него, правда, мелькнула мыслишка, что за Раечкой нужен бы присмотр, потому что наверняка она видится с Шутиковым. Но она не была единственной ведшей к нему ниточкой. А кроме того, для слежки Томин оделся бы менее броско, чем для роли Костиного друга (Костя слыл великим пижоном).

На следующий день к вечеру втроем сошлись у Знаменского. Кибрит выложила ворох соображений, которые касались разных заполненных от руки документов (почерковедческие экспертизы — ее конек). Томин вынужден был признать, что розыски пока безрезультатны.

— Одна старушка клюнула на прелестную фотографию, которую я раздобыл у Шутиковой сестры. Было совсем горячо и вдруг сорвалось… при сомнительных обстоятельствах. Но, по крайней мере, я убедился, что он жив. Держу пари, что некая Раечка еще вчера общалась со своим Костей.

— И то хлеб, — вздохнул Знаменский.

— А меня уже, между прочим, спрашивали, как это ЗнаТоКи сели в лужу? — обвиняюще воззрилась на него Кибрит, и янтарные глаза потемнели.

Кто-то на Петровке придумал друзьям прозвище, составленное из начальных слогов фамилий. Как утверждала Кибрит, «Зна» — был корень, «То» — вроде суффикса, а «Ки» — окончание. Словечко звонкое — чуть шутливое, чуть завистливое — приклеилось, сами уже подчас употребляли.

— Саша, что автор писем?

— Под рубрикой «Факты, догадки, открытия». В том самом районе — между тремя почтовыми отделениями — живет особа, которая близко знает Шахова и присутствовала на суде. Она его терпеть не может и открыто величает проходимцем. Ныне на пенсии, в прошлом секретарь-машинистка. Вы будете смеяться, но это родная теща Михал Борисыча!

— Блондинка, брюнетка?

— Еще не видел, Зинуля, новость прямо со сковородки.

Томин встал, Кибрит взяла сумочку.

— Жаль мне вас отягощать, но надо сегодня-завтра провести у Шахова повторный обыск, — сказал Знаменский. — Он, конечно, допускает, что мы можем появиться, так что ничего особенного дома не держит. Во всяком случае, в открытую.

— Завтра у подруги день рождения, — вспомнила Кибрит.

— Поедем сейчас, — решил Томин. — Только чур заскочим в буфет.

— Сработайте там попроще. А ты, Зиночка, погляди орлиным оком, где возможны тайники, чтобы знать, какую потом брать технику. Через неделю нагрянем еще разок — и уже по-серьезному.

Далека была та пора, когда по казенной надобности они будут ездить на машине. Им еще не хватало чинов, а Петровке — автотранспорта. Двинулись на троллейбусе. Москву выбелил мелкий снежок, и здания словно переоделись, а деревья расцвели и стали заметны на улицах, почти как весной.

Пока Кибрит и Томин добирались до резиденции Шахова, там пировали гости. Вокруг празднично накрытого стола сидели родичи Михаила Борисовича и нужные люди. Хозяин за сверкающим роялем наигрывал популярные песенки, ему подтягивали. Розовый чистенький старичок ухаживал за молодой соседкой:

— Я что-то затрудняюсь, прошлый раз вы были рыжая или шатенка?

— Скорей, рыжая. Так все меняется.

— Ах, не говорите!

Шахов счел, что настало время для главного тоста.

— У всех налито? Тогда разрешите мне… — он говорил стоя и с неподдельным пафосом. — Когда я гляжу сейчас на этот стол, на всех вас, я минутами вдруг думаю: а не сон ли? Или, наоборот, дурной сон то, что было: камера, потом тебя ведут на допрос, руки назад… Да, много пережито. Так вот, я прошу вас поднять бокалы за того человека, кто вывел меня из темницы! За того, благодаря кому мы снова встретились! За его здоровье, за ум мудреца, за смелость юноши!

Все чокнулись от души и обратились к закускам.

— Правильно, добро надо помнить, — промолвил сонный деляга средних лет с бородавкой на лбу.

— Сегодня ты мне, завтра я тебе, — эту сентенцию изрек красноносый верзила, навещавший Раечку.

— Растрогал ты меня, Миша, — старичок хитро помаргивал выцветшими глазками. — Не знаю, за кого пьем, но чувствую — хороший человек.

Чем-то он напоминал Шахова. То ли холеностью, то ли манерой помаргивать. И действительно, они состояли в родстве: старичок доводился хозяину дядюшкой.

— Лиза, где вы такую шерсть достали? — спросила Шахова женщину, одетую в кофточку замысловатой воздушной вязки.

— Артем из Таиланда привез.

— Не из Таиланда, а из Марселя, — поправил красноносый. — Кстати, в Марселе была история…

Лиза прервала:

— У него скоро опять круиз, обещает платье вот такое, — она что-то изобразила вокруг плеч.

— Когда отплываешь? — обернулся Шахов.

— Двадцать пятого.

— Давайте сепаратный тост за благополучное плаванье! — предложил дядюшка.

— Это не вредно. А то вот в Марселе устраивали банкет, и вдруг все погорело. Представляете? Волованы, котлеты, гарнир — все к чертям собачьим!

Захмелевший обладатель бородавки пытал визави:

— Надо мне брать у него левак за тридцать процентов, если у его кассирши брат — ты понял? — в обэхаесе работает?

— Не бери.

— А вы как считаете? — адресовалась бородавка к дядюшке.

— Ах, голубчик, я в этом ничего не понимаю.

— Нет, хоть бы за пятнадцать, а то за тридцать — ты понял? — напирала бородавка теперь на Артема.

— Он понял, — успокоил Шахов и, прихватив рюмки, повел того к журнальному столику.

Дядюшка перебирал пластинки возле радиолы.

— Насчет валюты не беспокойтесь, Михал Борисыч, все как обычно.

— Я не про то. Девица болтать не будет?

— Не-е, я ее припугнул. И денег дал. Я вам говорил? Сто рублей.

— О чем речь. Главное, ты засек, где он притаился! Но дело надо довести до конца. Константина придется убрать.

Артем согласно кивнул.

— Ты нашел — тебе и карты в руки.

— Я?! Да вы что? Я разве сумею? Я больше, если что достать…

— Сумеешь и убрать.

— Нет, Михал Борисыч! Что хотите… нет!

— Да не трусь ты! Неужели с топором в подъезд пошлю? Культурно сделаем, современно. Говоришь, в кафе обедать ходит. И ты пойдешь. Выбери случай, сядь рядом, между пальцами маленькая таблеточка, ни вкуса, ни запаха, а через полчаса — каюк. Потянешься через стол: «Будьте добры, горчичку!» Можно в суп, можно в компот. — Хозяин уронил обломок спички в рюмку Артема, нежно улыбнулся проходившей мимо жене.

Пластинка, которую запустил дядюшка, кончилась, иголка заскребла впустую. Артем нетвердой рукой выуживал спичку из рюмки.

— Ну? А там дуй на свой пароход и езжай себе кухарить за рубежи. Да не с пустыми руками!

Дядюшка вторично завел ту же пластинку.

— Сколько? — красноносый не намеревался согласиться, но узнать, какую сумму готов выложить Шахов, было любопытно.

Тот молчком написал пальцем по столу. Цифра впечатляла. Кто-то ее получит, счастливчик! Найдется такой. У Михал Борисыча на все охотники найдутся.

В дверь позвонили. Шахова заготовила приветливую мину для запоздалого гостя и отворила.

Появление Томина, Кибрит и участкового милиционера вызвало общее замешательство.

— Прошу извинения, — сказал Томин, — обыск. Лейтенант, понятых.

Тот козырнул и даже прищелкнул каблуками. Ему почему-то нравилось предстоящее копание в чужих вещах.

— День ангела-хранителя справляете? — проницательно спросил Томин хозяина. — С присутствующими прошу меня познакомить. Музыка ни к чему.

— Секундочку! — заморгал дядюшка. — Самое любимое место!

Но Кибрит безжалостно выключила радиолу.

— Артем, старый товарищ, работник общественного питания, — представлял Шахов. — Лиза, его знакомая… Дальний родственник, пенсионер.

Дядюшка предъявил паспорт, остальные тоже предъявляли — у кого что было при себе.

Кибрит осматривалась. Картины, хрусталь, люстра, которая впору провинциальному театру. Хорошо, Шурик перекусил, а то с кухни ароматы головокружительные… Рядом крутился опрятный хитрый старичок.

— Такая женщина служит в милиции? А не страшно? Всякие бандиты?.. Замужем?

Надо же, экий игривый дедуля.

— Извините, мне надо работать. Ведь чем скорее мы уйдем, тем приятнее будет хозяйке? — Кибрит покосилась в сторону Шахини.

— Стоит ли беспокоиться о чувствах хозяйки, в доме которой делают обыск? — холодно отозвалась та.

На редкость красивая женщина. Но не этим привлекает. Что-то в голосе, во взгляде… что?

— Возможно, хозяйке следовало раньше побеспокоиться, чтобы до этого не дошло, — неожиданно для себя сказала Кибрит.

— Возможно.

Шахиня скрылась в спальне, Кибрит потянуло следом.

— Мы вторглись так некстати…

«Ну что я к ней прилипла?»

— Какая разница!

— Все-таки гости.

У Шахини вырвалось пренебрежительное движение.

— Четыре комнаты? — Кибрит была здесь впервые. — Большая квартира. Много забот по хозяйству или кто-то помогает?

— Неужели вас это интересует? Прошу! — Шахова распахнула платяной шкаф.

Кибрит сделала вид, что простукивает стены, но интересовала ее только хозяйка.

— Стены капитальные. Хорошая квартира.

— Квартира прекрасная! А вот здесь мои рубины, алмазы, жемчуга! — она поставила на тумбочку большую палехскую шкатулку, вынимала и открывала пустые футляры. — Обожаю драгоценности. За это знакомые прозвали меня Шахиней.

«А ведь у нее трагическое лицо! Буквально заворожила, оторваться не могу».

— Не огорчайтесь так, Елена Романовна. Может быть, вашему мужу не будет предъявлено новое обвинение. Тогда все кольца и ожерелья вернутся в свои бархатные коробочки.

— Да? — странное выражение мелькнуло в глазах Шахини.

Дальше Кибрит действовала не рассуждая, целиком отдавшись интуиции.

— Елена Романовна, не пусто вам здесь без детей?

Женщина внезапно разволновалась, разгневалась не на шутку:

— Какие дети! Вы смеетесь? Когда в любой день могут прийти! Где папа? Папа в тюрьме!

Она оборвала себя, задушила подступившее рыдание и отвернулась. Кибрит быстро склонилась над шкатулкой.

— Шурик, я уезжаю, — тихо сказала она Томину, который объяснял задачу понятым.

— Что? Зачем?

— Нужно в лабораторию.

— Ну, валяй, — он пожал плечами: фокусница.

11

Знаменский встретил ее рассеянно:

— Как вчерашний обыск?

— Неожиданно.

— Что-то нашли?

— Пал Палыч, я выяснила, кто автор писем. Шахиня!

Тот даже вскочил.

— Зиночка!..

— Озарение, — мечтательно сказала она. — Плюс наука в образе пленки для снятия пальцевых отпечатков. Я использовала шкатулку, которую она держала при мне.

— Та-ак…

Знаменский довольно долго ходил по тесному кабинету, а в голове наперегонки бежали мысли. Наконец остановился.

— Зиночка, вот ты красивая, умная женщина.

— Талантливый криминалист, — подсказала Кибрит.

— Нет, криминалистику побоку. Просто как женщина. По-твоему, что ею движет?

— Да ведь ты уже набит версиями.

— Выше головы.

— Что она любит Шутикова — есть?

— Есть.

— Что имеет зуб на мужа?

— Есть.

— Что ее кто-то принуждает, шантажирует!

— Есть. Все это и еще много чего.

— А нет ли такой версии, что у нее сложно и нестандартно и здесь, — притронулась Кибрит ко лбу, — и здесь, — указала на сердце. — Может быть, в ее жизни — мы не знаем почему — настал момент, когда она должна была сделать выбор?

Знаменский задумчиво почесал переносицу. На пьющих мужей жены заявляют. На тех, которые дерутся, гуляют. Но те, что воруют, тащат в дом и покупают жене, чего душа пожелает, — этим супружеский донос не грозит… если нет иной уважительной причины.

Томина не заметили, он громко кашлянул, возвещая о себе. Кибрит вздрогнула.

— Шурик, у тебя несносная привычка подкрадываться, как кошка.

— У Томина масса несносных привычек, но зато он принес вам в клювике преинтересную бумажку! Я посетил тещу Шахова — представился работником коммунального хозяйства — и получил от нее заявление о починке унитаза. Отпечатала собственноручно на машинке «Москва». Сравни с анонимками.

Кибрит внимательно прочла заявление.

— Та самая машинка!

— Но должен тебя разочаровать — теща немолода, маникюра не носит, волосы светлые с проседью.

— Шурик, под рубрикой «Коротко об интересном» — анонимки, судя по отпечаткам, писала Шахиня!

— Это ты вчера?! Зинаида, нет слов! Пожалуй ручку!.. Ну, теперь Паша ее прижмет!

Шай-бу! Шай-бу! Публика жаждет, а у нападающего ноги разъезжаются врозь. Не понимал Знаменский, как ему Шахиню прижимать и будет ли он прижимать…

12

В повестке проставлено 16 часов, сейчас без четверти. Он прослушивал запись своего разговора с тещей Шахова:

«Я — мать, считается, что мы всегда необъективны, но разве он — муж для порядочной женщины? Сколько раз я Леночке говорила… — пауза, сморкание. — Ему нужна не жена, а красивая витрина для бриллиантов. Но рано или поздно, если теперь вам не удастся, то потом его все равно посадят! Что ее ждет? Носить передачи в тюрьму? Ребенка нет, друзей растеряла…»

Монолог длился, женщина вспоминала детство дочери, юность. Знаменский выключил магнитофон, убрал его, присел на диван. Диван был наследием тяжкого прошлого; на нем ночевал кто-то, боявшийся не оказаться на месте, если сверху грянет телефонный звонок. По нормам нынешней меблировки диванов не полагалось, но Знаменский держался за свой упрямо — привык, хотя тот норовил кольнуть пружиной и не радовал взор.

Резкий короткий стук в дверь. Шахиня. Вошла без приглашения — собранная, жесткая, готовая к отпору. Увидя, что за столом следователя нет, замешкалась на пороге. Знаменский погасил в себе толчок встать и, когда она нашла его взглядом, остался в той же домашней позе на диване.

— Садитесь, Елена Романовна.

Та повернула стул, села лицом к нему. Знаменский молчал, и она молчала. Спустя минуты две — пауза уже давила — протянула повестку. Он долго изучал бланк. Отчасти намеренно затягивал молчание, чтобы сбить с нее боевой настрой, отчасти выверял мысленно первые фразы. Перед ним сидела загадка. С царственной осанкой и потаенным глубоким разладом в душе. С проколотыми мочками ушей без серег, с тонкими скульптурно-безупречными пальцами без колец. Все изъято, описано — либо припрятано.

«Ладно, сколько можно молчать».

— Вызвал я вас официально, но, думаю, лучше нам просто поговорить.

«Надо выбить ее из ощущения, что она пришла к человеку, справляющему должность. Пришла в милицию. Вся ее предшествующая жизнь создает инерцию, в силу которой милиция для нее враждебна».

— Я вот сидел и обдумывал, как похитрее построить допрос. Вот, думал я, придет женщина, мужа которой обвиняют в преступлениях. Как она к этому относится, я в точности не знаю. По некоторым признакам относится необычно.

В ответ ни звука, ни движения.

Первый практический учитель Знаменского на Петровке едва не угробил его. Допрашивать он умел, как никто. Опутывал человека паутиной тонкой и психологически продуманной лжи. Говорил о себе, увлекался, обещал что угодно за раскол. Он любил свою работу, отдавался ей со страстью, но считал, что здесь все способы хороши. Ему обычно все удавалось, люди принимали его актерство за чистую монету. Однажды его подследственный пытался покончить с собой во внутренней тюрьме и в прощальной записке написал: «Я виноват перед Родиной и перед Олегом Константиновичем». Ни больше ни меньше! Знаменский восхищался им, ненавидел его, тяжко выдирался из-под его влияния. Но заклинательный стиль и ритм речи, присущий ему, иногда использовал.

— Я предполагал поболтать с вами о разных пустяках. Предполагал еще раз расспросить, у кого были куплены какие-нибудь серьги и браслет. Я предполагал отвлечь ваше внимание ерундой. Начал бы, к примеру, допытываться, не встречается ли вам на улице старичок с собачкой и в серой шляпе…

Шахиня слушала внимательно, настороженно, пытаясь сообразить, к чему клонит следователь.

— Вы бы немножко устали, рассеялись. И тут я бы выложил перед вами три анонимных письма. Я бы выложил заключение экспертизы, что они отпечатаны на одной и той же машинке «Москва».

— Какие письма? — выдавила она из себя.

— Те самые, Елена Романовна. Потом мы бы вместе поехали и изъяли машинку. И отпереться было бы уже невозможно.

«Проняло или нет? Самообладание отличное: только крепче и крепче стискивает сумочку».

— Но ничего этого я делать не буду. Я говорил с вашей матерью и понял, что за письмами, которые вы послали, стоят сомнения, бессонные ночи, слезы. У меня рука не поднимается использовать ваше горе для достижения собственных целей.

«Сколько-нибудь я слукавил под Олега Константиновича или нет? Пожалуй, и нет. Ведь это я ей совершенно чужой и чуждый. Она же мне почти симпатична. Я знаю, как она выглядела девочкой, как улыбалась в шестнадцать лет, какая у нее была пышная коса. Мать хранит альбомы, лысоватую куклу с плоским носом, школьные тетради, исписанные ломким почерком, сочинение на тему „Мой идеал“. Идеал грешил, конечно, красивостью, но отражал и юношескую мечтательность, и доброту.

Молчит. Что ж, помолчим. Тут требуется осторожность, а значит, время. Пусть соберется с мыслями. Пусть что-нибудь ответит. Ее ход».

Шахиня глубоко вздохнула и произнесла прерывисто:

— Сомневаюсь, что вы искренни… во всяком случае… не воображайте, что я старалась помочь правосудию, — на последнем слове она запнулась, как на неприятном. — Я забочусь единственно о себе!

«Да в чем же эта забота?»

— Но и о Шутикове тоже? — спросил Знаменский нащупывающе. — Не правда ли?

«Она не подтвердила, что болеет сердцем за Шутикова. Не было ей Шутикова жаль. Эту версию отбросим».

— В конце концов мы его найдем. Живого… или мертвого.

Шахиню передернуло, пальцы на сумочке побелели.

— Есть серьезные основания тревожиться за его жизнь?

— Да.

— Лучше бы вам все рассказать. Поверьте, станет легче.

— Легче?! У меня ложное, дикое положение… я не должна была писать… Надо было развестись — и все!

«Полно, кто же разводится с оборотистым мужем? Но она его не любит. Возможно, и не любила никогда. Материального изобилия оказалось мало для счастья, однако расставаться с ним тоже страшно».

Как бы откликаясь на мысль Знаменского, Шахиня свела брови:

— Снова в парикмахерскую? Не лучше ли быть женой расхитителя? О, я вполне могу быть женой расхитителя! Но я не могу жить с уб…

Часть слова произнесла, часть откусила. И снаружи огрызок, и во рту ворочается, мучает. У этой черты — амба, кончается ее выдержка.

Знаменский уже уверенно направлял беседу в нужное русло.

— Все равно, завершив следствие, я разрушу вашу прежнюю жизнь. Шахову не миновать возмездия. Но, Елена Романовна, когда-нибудь все кончается и начинается что-то другое. Вы молоды и нечто поняли о себе — вам не поздно начинать!

Она сглотнула, пытаясь избавиться от недосказанного слова, и усмехнулась горько.

— Да, начинать нелегко. Но после всего, что произошло, ведь и продолжать нелегко, — возразил он. — Вы вот боитесь парикмахерской. А вам не случалось жалеть о той девушке, что превратилась в Шахиню? Ручаюсь, парикмахерша была веселей.

«Гм… отдает резонерством, однако самое простое назидание сейчас сгодится. Тем более что исходит не от меня одного. Мои погоны удачнейшим образом прикрыты авторитетом матери, которая твердила о том же».

— Раньше думалось, вы на месте рядом с Шаховым. Но мне говорят: Леночка возилась с больным сыном соседки, Леночку все любили, Леночка то, Леночка другое… Скажите, до замужества вы понимали, что собой представляет Шахов? Вы пошли бы за него, если б знали?

Шахиня пожала плечами.

«Да пошла бы, о чем толк. Совершенно риторический вопрос. Она шла замуж с открытыми глазами. Небось, экономила на одеколоне и платила ежемесячные подати заведующей. Феодальные поборы в так называемой сфере обслуживания — не секрет. Как тут могут относиться к дельцам типа Шахова? Удачливый человек, набит деньгами. И вполне известно, откуда они. Она и дальше согласна жить с вором, моля только бога, чтобы он не сделался убийцей. А может быть, и не согласна, не пойму».

Знаменский поднялся и сел на свой законный стул.

— Елена Романовна, чего вы от меня хотите?

Удачный поворот, Знаменский был собою доволен.

— Я — от вас?! — поразилась она.

— Конечно. Ведь именно вы обратились ко мне, хотя и анонимно.

— По-моему, вы прекрасно понимаете, — сказала она немного погодя.

— Любой ценой узнать правду о муже?

Шахиня кивнула.

«До чего элементарная разгадка, а я-то городил в уме невесть что!»

— Так помогите нам ее узнать!

— А если все это бред?

— Бред нами во внимание не принимается. А помочь может любое слово.

До сих пор ее воззвания к следствию были как бы абстрактны. Теперь предлагают прямое фискальство. Поневоле заколеблешься.

— Скажу честно — я почти уверен, что Шутиков жив. Но не радуйтесь прежде времени. Не знаю, чем он мешал вашему мужу раньше, но после суда живой Шутиков для него — зарез. И то, чего вы опасаетесь, может произойти завтра, сегодня, каждый миг!

«Опять помолчим, подождем», — он смотрел на ее руки. Пальцы трепетали, разжимались, и вот она чуть не выронила сумочку. Расслабилась. Сдалась.

— Но если вы потом сошлетесь на мои слова, если какую-нибудь очную ставку — я откажусь!

— Ясно.

Теперь она глядела мимо, на подоконник, где растопырилась эуфорбия спленденс — эуфорбия великолепная: переплетение колючих ветвей с алыми цветками — точно капли крови на терновом венце. Дома за шипы цеплялась штора, и потому «великолепная» перекочевала сюда, в кабинет. В ней смешивались красота и жестокость — нечто средневековое. Кажется, Шахиня черпала мужество в этом энергичном растении и обращалась к нему:

— Накануне арестов… все сидели на террасе. Мы тогда жили на даче. Шутиков приехал прямо от ревизора, очень не в себе… Он хотел идти с повинной… На него кричали, на кухне было слышно. Потом там утихли, я понесла им выпить и закусить. Получилось случайно, потому что я не сразу вошла… остановилась в коридоре, чтобы состроить улыбку… я их не любила — этот Преображенский, Волков…

Она задохнулась. Знаменский не торопил.

— Все были на террасе, а рядом в комнате муж… он разговаривал о Шутикове. Слышу: «Другого выхода нет. Даже времени нет. Придется его убрать».

— Кому он это говорил?

— Не знаю… Мне стало плохо, я пошла обратно на кухню… вызвали врача.

— Шахову известно, что вы слышали?

— Нет. Потом его арестовали.

Не собиралась она разводиться. Носила в Бутырку вкусности с рынка. Но вот поди ж ты — в каком-то коридорчике души полузабытая совесть брала свое.

— А как удалось вытащить его из дела?

— Понятия не имею.

— Даже не подозреваете, кто мог это организовать?

Последние колебания — и:

— Один раз мелькнуло прозвище Черный Маклер.

— Туманно… Шахов не догадывается о ваших подозрениях? Будьте осторожны. Если он способен ликвидировать Шутикова, то…

Шахиня резко встала и выпрямилась с оскорбленным видом, к ней мигом вернулась ее величавость.

— Меня?!

«Я пал в ее глазах: ляпнул сущую нелепицу, ведь муж ее обожает».

— Вы все-таки поостерегитесь. На всякий случай — мой телефон.

Она не взяла…

13

Ну и что мы имеем? Моральную победу, а еще? Он набрал внутренний номер.

— Иван Тимофеич, Знаменский приветствует. Вам говорит что-нибудь кличка Черный Маклер?

Этот старик числится при архиве и служит живым справочником. Дивный старик!

Беседы о Черном Маклере увлекли Знаменского и Ивана Тимофеевича на много десятилетий назад. После работы они застревали в маленькой комнатке (тоже с диваном) и при свете настольной лампы ворошили и ворошили былое. Рекордный срок прослужил Иван Тимофеевич в угрозыске — сорок пять лет. Болел дважды — один раз до войны, другой раз после, оба раза из-за ранений при задержании. Был неопределимого возраста, сухощав и незапоминаем — идеальное свойство для оперативника.

В любой хорошо организованной криминалистической службе есть такой пожилой, а то и совсем престарелый человек, к которому обращаются только при крайней нужде. Часто нельзя: задергают, и он утратит способность быть полезнее самой изощренной картотеки.

Перипетии преступлений, сведения о событиях, происходивших в тот же день, кто что тогда сказал и даже какие слухи роились вокруг дела — все это Иван Тимофеевич с простотой ясновидящего извлекал из прошлого. Людей с феноменальной памятью психологи знают, изучают, но природа их дара темна. Кое-кто попадает и на эстраду — демонстрирует публике чудеса запоминания.

Иван Тимофеевич сверх того обладал бесценной способностью ассоциативно увязывать факты, которые ни у какого программиста не сошлись бы вместе. Жизнь давала ему необъятный материал для анализа, и представление, что человек кузнец судьбы и прочее, он отметал начисто. Слишком часто видел, как мелкое, случайное толкало кого-то поступить наперекор своему характеру и намерениям. По Ивану Тимофеевичу, Наполеона, например, подвигли на знаменитые сто дней не положение Франции и собственные невыветрившиеся амбиции, а какое-нибудь замечание караульного офицера плюс три вечера подряд невкусный ужин.

Иван Тимофеевич любил собирать разные курьезы вроде того, что известнейший наш конферансье в молодости служил в казино в качестве крупье или что Керенский учился в гимназии у отца Ульянова.

Пора же Черного Маклера относилась к области почти интимного увлечения Ивана Тимофеевича, так как у него имелась своя концепция структуры преступного мира. Ее Знаменский услыхал впервые — пока ему доводилось общаться с Иваном Тимофеевичем более эпизодически и не углубляясь в историю. Теперь, видя его заинтересованность, не ограничивал старика временем. Да и много любопытного тот рассказывал.

У Ивана Тимофеевича пахло бумажными залежами и еще счастливым детством: шоколадом и молоком. К приходу Знаменского он варил на плитке какао. Пышной шапкой перла пена, важно было укараулить момент, когда снять кастрюлю. Иван Тимофеевич довольно пыхтел. Пили практически без сахара. Знаменского пристрастие к какао смешило.

Тишина вечерами стояла в архиве глухая. Почти беззвучно покачивался маятник в высоких напольных часах. Их Иван Тимофеевич приволок из одного начальственного кабинета, несколько месяцев рыскал по Москве и области, пока нашел мастера, способного починить бездействующий механизм. Часы пошли, начали густым чистым голосом бить каждые пятнадцать минут, и Иван Тимофеевич жаловался, что дома ему их не хватает. Перед боем внутри футляра уютно кряхтело, приготовлялось. С ними в комнате было как бы трое. И еще те, кого воскрешали рассказы Ивана Тимофеевича.

Семнадцатый год разметал среду серьезных уголовников. В гражданскую войну, в голод, разруху, бандиты подались в банды, грабители туда же или к стенкам ЧК, карманникам и домушникам стало нечего красть, потеряла смысл отработанная механика мошенничеств и афер. Но тогда же закладывались кое-какие фундаменты будущей организованной преступности, ее материальные основы.

Когда во дворцы врывались яростные и несведущие обитатели хижин, туда же проникали и сметливые, и жадные. Они растаскивали ценности, которые надолго ушли в подпольный кругооборот. Что там находится — и посейчас неизвестно. Например, в начале 70-х патруль милиции, как принято выражаться, по подозрению задержал двух субъектов «без определенки». Один другому передавал бриллиант невиданных размеров. Субъекты, явно бывшие лишь чьими-то посыльными, не сказали ни слова правды. Дело поручили следователю по важнейшим делам, но и он уперся в тупик при попытке выяснить первоначального владельца камня. Ни один реестр, включая перечни камней в царской короне и личной сокровищнице Романовых, подобного алмаза не упоминал. Предположение, что он заплыл к нам после революции из Британского королевства или Арабских Эмиратов, разумеется, отпадало. Стало быть, относится к тем незнаемым сокровищам, что были разграблены под залпы Авроры.

— Ты подумай, Знаменский, кто-нибудь заботился, к слову, беречь императорские сервизы? А ведь семья-то царская обедала каждый день на новой посуде. Их, получается, было 365 — сколько дней в году! Куда делись? Нету. Бесценный фарфор!.. А великие картины? Исчезли бесследно в тогдашние времена. Я тебе сейчас назову.

Он называл целыми сериями.

— Немыслимые деньги! Двое-трое грамотных сторожей могли сэкономить стране целую электрификацию!

Знаменский слегка сомневался — чтобы не расхолаживать собеседника пассивностью.

— Точно говорю! — убеждал Иван Тимофеевич. — Ведь нэп объявили — не керенки в оборот пошли. Откуда капиталы? Из темноты. Не помещики, не фабриканты вылезли — новые дельцы. Вмиг оперились! Я не беру честный народ, работящий, в нэпе много было здорового, еще спохватимся…

Часы неспешно били, а Иван Тимофеевич живописал, как время менялось и нэпманов начала забирать ЧК: сдавайте золото, меняйте на выпущенные бумажные рубли. Самых трезвых это не захватило врасплох, в угаре нэпа они не угорели. Выдали приготовленные золотые заначки и освободились, оставшись баснословно богатыми людьми.

Только в одной Москве Иван Тимофеевич мог насчитать десяток таких «знатных фамилий». В просторных квартирах, порой в собственных особнячках по Арбатским и Пречистенским переулкам благополучно пережили они и войну. Держали телохранителей, личных врачей, юристов, дети их кончали хорошие вузы. Все они — чудом? или умело откупаясь? — оказались не затронутыми репрессиями 30-40-х годов.

В послевоенные годы во взлете безумных хищений в артелях мозговой трест и элиту составляли выходцы из миллионерского подполья. Позже они снова стушуются и уже дальше будут орудовать через такую сеть посредников, что до них самих не доберется следствие ни по одному процессу. Лишь одиночки-пираты, которым без риска жизнь не в жизнь, станут изредка выныривать на поверхность за добычей.

Из их числа, по мнению Ивана Тимофеевича, был как раз и Черный Маклер, зубр нэповских времен, никогда официально не состоявший, не привлекавшийся и не участвовавший. Правда, он давно затих за высоким забором двухэтажной дачи в Малаховке, и Иван Тимофеевич не знал, жив ли. Но в конце 50-х был уверен, что он стоял за спиной очень шустрого мальчика из тех, что покупали-продавали валюту, проделывая ритуальный вояж после утреннего кофе в «Национале» до «Якоря», где обязательным обедом завершался трудовой день.

Пытался Иван Тимофеевич найти подступы к Малаховке, да не сумел. Пытался через продавщицу тамошнего магазинчика, которая, возможно, вела хозяйство Черного Маклера, а возможно, была и его любовницей, даром что тому под семьдесят подкатывало.

Потом довольно скоропостижно основных валютчиков похватали, четырех ни с того ни с сего расстреляли — «по правилу левой ноги». Сам Никита Сергеевич следил за процессом, возмутился мягким, с его точки зрения, приговором, и сразу было издано два указа. Один о внесении высшей меры в соответствующую статью УК, а другой — уникальный, нарушавший святой юридический принцип всех времен и народов: что закон, ужесточающий наказание, не имеет обратной силы. (Другими словами, что введение более тяжелого наказания не распространяется на ранее осужденных). Второй указ специально распространили именно на данных обвиняемых. «И тогда король издал два декрета…» — вертелось в голове у Знаменского, когда он среди последних пассажиров поднимался на эскалаторе из метро.

14

Предстояло навести подробные справки о Черном Маклере и возможных его связях с Шаховым, и Знаменский прикидывал, что тут и в какой очередности надлежит предпринять. Однако Томин нарушил всякую постепенность в событиях — ввалился утомленной походкой победителя:

— Паша, распишись в получении!

За ним с виноватым видом плелся Шутиков.

Знаменский ощутил огромное облегчение — цел! Ну, парень, под арест тебя, под арест! Томин обмолвился, что затевает мощную комбинацию, но столь блистательных результатов Знаменский не ожидал.

— Сколько ты людям крови попортил! — сказал он, кладя Шутикову руки на плечи: хотелось пощупать, удостовериться. — До тех пор от нас бегал, пока чуть жизни не лишился, ты это понимаешь?

Шалава русопятая, синеглазая, невредим! Только выбрит плохо.

— Да я не от вас…

— От Шахова?

— Больше от него, — и Шутиков облизнул толстые сочные губы.

От Томина донеслось с дивана:

— Как твой «школьный приятель» советую: кончай стесняться и рассказывай побыстрее, время не терпит.

— Ага, понимаю. Значит, дело такое. Первое — я хотел с повинной идти, а второе — я Михаил Борисычу по пьянке ляпнул, что знаю про Черного Маклера и какие у них отношения, мне один хрыч в Столешниковом переулке все выложил…

— Стой, не части, — обрадовался Знаменский. — Черный Маклер жив?

— Ха! Валютой балуется вовсю!

— А при чем Шахов?

— Что вы! Сам Маклер ни с кем ничего. Все расчеты только через Шахова. Потому он его и на суде вытащил. Во-первых, правая рука, во-вторых, живые деньги горят… Ну вот, когда я решил сознаться, Михаил Борисыч здорово психанул, позеленел весь и сказал пару слов. Наутро хмель с меня сошел, я ноги в руки и деру. Испугался до смерти… — он потупился.

— А самого Маклера ты не видал?

— Да сто раз! Это же этот… дядюшка!

— Чей дядюшка? — спросил Знаменский.

— Иди, Костя, посиди, — махнул Томин на дверь. — Так ты не слыхал про дядюшку? — обернулся к другу. — Сейчас обрисую.

Через несколько минут Знаменский выложил на стол двугривенный. Подумал и надбавил еще десять копеек. Давняя была игра — «с тебя причитается». Томин сгреб мелочь.

— То-то же… Кроме того, я позволил себе проявить инициативу: заслушав исповедь Кости, сразу послал ребят в Малаховку, где проживает наш «божий одуванчик».

Знаменский позвонил в архив — Иван Тимофеевич заслуживал срочной информации.

А Зина в обед купила торт, который они умяли в процессе интенсивного обмена мнениями.

15

— Испортишь желудок. Переходи на домашнее питание. Кончай с этим кафе! Кончай!

С кем разговаривал муж по телефону, Шахиня не знала, но его властный тон и энергичное «кончай» показались зловещими. Ее теперь ото всего лихорадило, с ума не шла фраза Знаменского, что «это может случиться в любой миг».

Она не замечала, как за ней пристально наблюдал дядюшка.

— Что-то ты, красавица, побледнела, глазки грустные.

Шахов заботливо оглядел жену.

— Опять допросы. Мне-то ничего, а она опомниться не может.

— Значит, тебя тоже вызывали? — осведомился дядюшка.

— Вызывали.

— И долго мучали?

— Часа полтора.

Обращался он к Шахине, но отвечал за нее муж, и это дядюшку раздражало.

— О чем же с тобой беседовали, Леночка? — спросил он, демонстративно отворотясь от племянника.

— Я уже рассказывала, не хочется еще раз.

— А, опять одно и то же! Когда то кольцо купили, когда браслет, сколько отдали… Какого-то вдруг старика приплели, не встречала ли она около дома старика с собачкой? Ничего у них серьезного нет, — продолжал «адвокатствовать» Шахов.

Дядюшка отослал его:

— Пора мне ехать. Вызови, Миша, такси.

Шахов ушел в соседнюю комнату и принялся дозваниваться до диспетчерской. Слышно было плохо, потому он прикрыл дверь.

— А следователь — молодой, интересный?

— Не старый.

— Может, ему денег подсунуть или… что-нибудь еще?

Шахиня вздохнула.

— Вечно вы учите меня жить. Не возьмет он ни денег, ни чего-нибудь еще. Не той породы.

— А допрашивал с пристрастием?

— Нет, не очень.

— Значит, не обижал тебя. Угу… угу… Умный, обходительный… это хорошо… это все-таки приятно.

Шахиня начала собирать чайную посуду со стола.

— Ну, и в чем ты ему при-зна-лась?

Она уронила ложечку и медленно-медленно нагнулась, слепо шарила по полу. Может, ей почудилась тяжелая угроза — точно свинцовая гирька рассекла воздух и тюкнула в лоб… Она заставила себя найти ложку, крепко стиснула ее. «Да нет, нет. Сейчас посмотрю на него, а он обычный безобидный старичок, которого и пугаться-то смешно».

Не было старичка. Перед ней сидело незнакомое злобное создание.

«Да по какому праву он меня пытает?!»

Накатила волна встречной злости.

— Что за шутки? — Брошенная ложечка громко звякнула о чайник.

— Миша! — пронзительно выкрикнул дядюшка. — Иди сюда!

Тот шагнул в комнату. Шахине стало жарко.

— Предала тебя жена! — выложил дядюшка с маху.

— То есть как… что такое… — отпрянул Шахов.

В передней залился звонок, и Шахиня ускользнула туда. Приняла от почтальонши корреспонденцию и периодику, сунула полтинник. Перед зеркалом привела в норму выражение лица. К мужчинам вернулась внешне спокойная.

Муж вытирал платком полные щеки и шею. Его смятение перед дряхлым родственником было необъяснимо.

— Ты вызвал такси? — спросила Шахиня резко.

Старика пора спровадить, хватит ему сеять смуту. Шахов не отозвался.

— Грустно, грустно, не ждал. Бедный Миша! Ах, какая у тебя была жена! Великолепная была женщина!

— Дядюшка! Она же ничего и не знает… ничего не могла сказать!

Тот впился в Шахиню инквизиторским взором.

— Знает! Выведала! — и добавил грязное короткое словечко.

Ее шатнуло. Напала немота. Шахов почуял истинную беду, заметался между женой и дядюшкой.

— Ее запутали… заставили…

— Не верещи! Не хотела бы — не заставили! Жила за тобой как в раю. Теперь сама о себе думай, мало ли что может случиться… Идешь по улице, кирпич на голову упадет, грузовик из-за угла выскочит, пьяный хулиган покалечит…

Жестокая его усмешка ошеломила Шахиню, сделалось обморочно-страшно, как во сне, когда кто-то чудовищный гонится по пятам и некуда деться.

— Дядюшка… — затрепетал Шахов и скрючился подле него то ли на коленях, то ли на корточках, униженно целуя руки.

Между тем на Петровку поступили первые сенсационные известия с обыска. Хозяин был в гостях у племянника, коллеги Томина застали раскормленную бабу, по сбивчивым речам которой заключили, что та — нечто вроде домоправительницы. Под ее хныканье проникли уже в одну пещерку Аладдина.

Рассудив, что туда он еще успеет, Томин завертелся по кабинету, торопя:

— Айда к Шахову! Зинуля, ты можешь?

— Хочется!

Уладили с ее начальством и выехали…

Томин сразу устремился в глубь квартиры. Кибрит и Знаменский задержались в передней, гадая, что такое приключилось с Шахиней: она услужливо пристраивала на вешалку их пальто. Как дорогих гостей встречала.

— Добрый вечер, — нейтрально поздоровался Знаменский, войдя в комнату.

Томин отвесил поклон:

— Наше почтение Черному Маклеру!

Дядюшка округлил глаза.

— Как вы сказали?

— Черному Маклеру! — со смаком повторил Томин.

— Боже мой! Бо-оже мо-ой! Еще помнят! — то ли притворялся, то ли действительно был растроган. — Ах, молодость, молодость… Рулетка в Каретном ряду… Черная биржа у Никитских ворот… Какие были времена, какие люди! И среди нас, и среди вас! Фигуры!

— Ну, кое-кто и сейчас есть. И среди вас, и среди нас. Вот сегодня, к примеру, поехали мои добры молодцы в Малаховку…

Дядюшка вцепился сухонькими пальцами в скатерть.

— Зашли они, это, внутрь дачи, туда-сюда, глядь — дверца секретная в подвал. А там под фундаментом печки — тайничок. А в том тайничке… мать честная!

Томин умолк, любуясь реакцией.

— Не дать ли воды? — спросила Шахиня старичка легким, вовсе не приличествующим случаю тоном.

Тот ощупал карман и вынул металлическую трубочку. Томин бдительно перехватил ее, дабы удостовериться, что там валидол, вытряхнул для него таблетку.

Старик довольно скоро оправился.

— Благодарю. Годы, знаете, берут свое…

— Идти сможете?

— Куда?

— Для начала в Малаховку, там разгар событий.

И Томин сделал приглашающий жест бледному, трясущемуся Шахову тоже.

Знаменский не вмешивался. Это был Сашин звездный час.

Шахов рванулся к жене:

— Лена, прости!!

Та, постукивая каблучками, отошла молча и села в кресло.

Дядю и племянника увели. Кибрит направилась за всеми, но вернулась. Опять приковывала ее эта женщина, опять в ее поведении крылась загадка. Ну кто так провожает мужа в тюрьму, пусть и нелюбимого!

— Елена Романовна, побыть с вами?

— Спасибо, не стоит. Все довольно удачно получилось… — она улыбнулась с непостижимой беспечностью. — На улице снег?

— Снег.

— Пойду погуляю.

Нет, не отделывалась от Кибрит, ей и впрямь хотелось подвигаться, посмотреть на людей.

— Хорошую мне шубу оставили, а? — спросила в передней, запахивая меховые полы без застежек: шуба для праздной женщины, не носящей сумок, не ездящей в общественном транспорте, где нужны руки, чтобы толкать и цепляться.

— Красивая шуба, — кивнула Кибрит.

«Что же тут стряслось до нас? — томилась она. — Нипочем не расскажет, хоть гуляй с ней до утра. Вот досада!»

— А знаете, Шутиков нашелся.

На Шахиню новость не произвела впечатления. Но внезапно лицо затмилось:

— Старика не отпустят? По возрасту?

— Вряд ли.

— Он будет жаловаться на здоровье — не верьте!.. Скажите Знаменскому. Скажете?

16

Сытая домоправительница Черного Маклера прежде работала продавщицей в малаховском магазине. То ли одурела от бездельной жизни, то ли что, но трудно было поверить, что когда-то Иван Тимофеевич не сумел ее обойти.

Что касается Черного Маклера, то многие из подозрений повисли, ничем не подкрепленные.

Он мог и лошадь умотать вдрызг. За что бился? За все. А когда, казалось, уже не за что было, то из принципа. Знаменский возился с ним долго и, разумеется, не сетовал. Крепкий противник его устраивал. И еще то, что его не надо жалеть, — не был он на этом свете никому нужен и дорог.

На Петровке о деле много говорили. «Форменный экзот!» — полыхал глазами Леонидзе. Знаменскому завидовали. Еще бы! Он на их месте тоже бы завидовал.

С Шахиней Знаменский встречался не раз, но причину кровожадного отношения к дядюшке она не прояснила. Скорее всего, из гордости, не позволявшей признаться, что следователь со своими предостережениями был прав. Так что Зиночкино любопытство осталось неутоленным. Хотя догадки, естественно, существовали и приближались к истине.

Томин месяца полтора ходил в героях и меньше всех интересовался Шахиней.

И — надо же! — именно ему довелось через несколько лет столкнуться с ней в провинциальном городке вдали от Москвы. При весьма драматических обстоятельствах, едва не стоивших ему жизни.

― Дело № 2 ― ВАШЕ ПОДЛИННОЕ ИМЯ?

 В следственном изоляторе находится «бомж», обвиняющийся в тунеядстве, мошенничестве, мелких кражах. Но Знаменскому кажется, что не так все просто в этом деле…
Действующие лица
Знаменский, старший следователь.

Томин, старший инспектор угрозыска.

Кибрит, эксперт-криминалист.

Бродяга, заключенный в тюрьме.

«Хирург» Ковальский, мошенник, тоже заключенный.

Неизвестный, человек средних лет.

Федотова, деревенская старуха.

Врач.

Дежурный на вокзале.

Дежурная в тюрьме.

Конвойный в тюрьме.

Секретарша.

Мужчина

Пролог

Зал ожидания на вокзале. Вечер. На скамьях возле своих узлов и чемоданов дремлют какие-то люди. Среди них — бродяга. Он внимательно следит за неизвестным, который, растерянно озираясь, бредет по залу.


Неизвестный(сам с собой). Это где же?.. Где это?.. Куда?


Из-за двери с табличкой «Дежурный по вокзалу» появляется человек в железнодорожной форме. Некоторое время присматривается к неизвестному.


Дежурный. Что-нибудь случилось?

Неизвестный(дежурному, почти шепотом). Ничего не помню. Кто я?..

Дежурный. То есть… в каком смысле?

Неизвестный(так же). Кто я есть?..

Дежурный (понимающе хмыкает, сочтя человека пьяным). Неужели и того не помнишь?

Неизвестный. Не помню…

Дежурный. Надо ж так нагрузиться! (Переходя на официальный тон.) Куда едете?

Неизвестный (бессмысленно бормочет). Еду… Куда? (Вдруг вскрикивает.) Я!.. Кто я?!

Дежурный (приглядываясь к нему внимательнее). Чудно! Главное, и водкой от тебя не так чтобы… Ну-ка, пошли. Пошли-пошли, там разберемся.


Уводит неизвестного в дверь с табличкой «Дежурный по вокзалу». Бродяга поправляет кепку, козырек которой прежде прикрывал его лицо, и провожает их глазами.


Голос диктора. Граждане пассажиры! В двадцать три часа семнадцать минут со второго пути отправляется поезд номер 326 Калинин — Москва. Повторяю: в двадцать три часа…


При слове «Москва» бродяга взглядывает на часы, подхватывает вещевой мешок и быстро идет к выходу.

Сцена первая

Проходная тюрьмы. Столик, две скамьи, на стене — «Правила для следователей и адвокатов». За решетчатой перегородкой — дежурная. Знаменский за столиком заполняет бланки вызова арестованных. Томин болтает с дежурной, молодой женщиной в форме.


Томин (подходя к Знаменскому). Насчет Ленинграда я его сам прозондирую, хорошо?

Знаменский. Сделай одолжение. А я полюбуюсь.

Томин (снова отходит к окошку в перегородке). Тишина тут у вас — просто в ушах звенит.

Дежурная. Так ведь не дом отдыха — тюрьма… Кого будете вызывать?

Томин. Ковальского.

Дежурная (роясь в картотеке). Двадцать седьмая камера.

Знаменский. Ниночка, найди еще там Петрова!

Дежурная (ищет). Петров тоже в двадцать седьмой.

Томин. Пал Палыч, они у тебя в одной камере сидят.

Знаменский. Пусть сидят на здоровье…

Дежурная. Двадцать седьмая с утра в бане была…

Томин. Слышь, Пал Палыч, оба чистенькие!

Знаменский. Рад за них.

Томин. А что за Петров?

Знаменский. «Бомж и з».

Томин. Что-о?!

Знаменский. Гражданин без определенного места жительства и занятий.

Томин. Что такое «бомж», я как-нибудь понимаю. А вот как Пал Палычу Знаменскому могли всучить такую мелкоту — вот это не доходит. Больше некому возиться с бродягами?

Знаменский. Данилыч возился… Теперь его дела роздали другим.

Томин. Ясно.

Дежурная (встревожено). А что с Данилычем?

Томин. Помяли его… старые знакомые. В госпитале лежит. (Дежурная ахает.) Ничего, он старик крепкий.


Знаменский подходит к окошку, сдает заполненные бланки. Дежурная выдает ему ключ.


Дежурная. Тридцать девятый кабинетик.

Знаменский. Сгодится.


Автоматически открываются железные двери. Знаменский и Томин входят внутрь.

Сцена вторая

Кабинет в следственном изоляторе. На окне — решетка, дверь с глазком. За столом — Знаменский, перед ним разложены бумаги, он пишет.

На табуретке сидит Томин, на стуле, ближе к Знаменскому, — Ковальский, «Хирург», обаятельная бесшабашная личность с неглупыми глазами.


Знаменский. Ну, на сегодня, пожалуй, хватит. (Собирает и подвигает Ковальскому исписанные листы.) Как обычно: «мною прочитано» и прочее.

«Хирург» (просматривая протокол). Весьма содержательно, весьма… (Томину.) А ленинградские проказы — это не мои, верьте слову. Ковальский производил тонкие операции по удалению лишних денег. За то и «Хирургом» прозвали… (Дочитав, пишет и покоряет вслух.) «Протокол с моих слов записан верно, мною лично прочитан, замечаний и дополнений нет. Ко-валь-ский». Это я освоил. Вообще я все схватываю на лету. (Делает рукой жест, будто ловит что-то в воздухе и сует в карман.) Это мой главный недостаток. Верно, гражданин следователь?

Знаменский (невольно улыбаясь). Верно, Ковальский, верно… В следующий раз мы с вами поговорим о гайке. О той медной гайке, которую вы продали одному иностранному туристу. Не припоминаете? (Томину.) Турист поверил, будто гайка платиновая и покрыта медью для маскировки, представляешь?

«Хирург» (протестующе). Пал Палыч! Помилуйте!.. (Пауза.) Н-да? И доказательства имеете?

Знаменский. Имеем.

«Хирург». И где вы их только выкапываете?! Дивлюсь!

Томин. А я вам дивлюсь — уж больно тонко людей объегоривали!

«Хирург». А! (Отмахивается.) А руки на что? А тут? (Стучит себя по лбу.) Я вот, Пал Палыч, в одном журнале вычитал, что в человеческом мозгу четырнадцать миллиардов клеток. Да если каждая клетка придумает чего-нибудь хоть на копейку — это ж капиталище!

Знаменский (серьезно и грустно). Значит, и руки и четырнадцать миллиардов клеток — все для одного: чтобы ближнего обдурить?.. («Хирург» сникает и неловко молчит.) Честное слово, Сергей Рудольфович, и рук ваших жалко и головы.

«Хирург». Ну, ведь не снимут ее, голову-то. Годика два дадут, посижу, подумаю…

Знаменский. Подумайте, Ковальский, подумайте… (Протягивает руку к звонку на столе.)

«Хирург» (оживляясь). Пал Палыч, можно с просьбой обратиться?

Знаменский. Слушаю.

«Хирург». Пал Палыч, похлопочите, ради бога, перед здешним начальством! Пусть мне разрешат в самодеятельности участвовать!

Томин. Подследственным не положено… только осужденным…

«Хирург». Я знаю, но, может, в порядке исключения, а? Разве в камере акустика? (Берет ноту, чтобы показать, как плохо в маленьком помещении звучит голос.) А репертуар? Разлагаюсь на глазах! Ребята требуют — давай-давай, ну я и даю. («Показывает» начало блатной песни.) А ведь у меня в душе классика! (Становится в позу, поет всерьез.) «О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить!..» Пал Палыч, заступитесь, а?

Знаменский(нажимает кнопку звонка). Хорошо, попробую. (Ему смешно и досадно.)

«Хирург». А то ведь скука смертная!..

Конвойный (заглядывая в дверь). Вызывали?

Знаменский. Да.

«Хирург». До свидания, Александр Николаич… До свидания, Пал Палыч. Похлопочите!..

Конвойный. Пошли-пошли. Певец!

Знаменский(конвойному). Сразу давайте второго.

«Хирург» (оборачиваясь в дверях). Благодарю за внимание! (Выходит с конвойным.)


Томин встает, потягивается, пересаживается на стул ближе к Знаменскому.


Знаменский. Ну, что скажешь?

Томин. Да, пожалуй, в Ленинграде это не он…

Знаменский. Конечно. Зачем ему старушку запугивать, когда он ее в два счета обойти мог?


В дверь заглядывает конвойный.


Конвойный. Разрешите заводить?

Знаменский. Давайте. (Томину.) Подождешь меня?

Томин. Только не тяни.


Конвойный пропускает в дверь бродягу. Это человек не определенного возраста, он равнодушен и вял. Мельком взглянув на Знаменского и Томина, мешковато усаживается на табуретке.


Знаменский. Мне поручено вести ваше дело. Давайте знакомиться. Старший следователь Знаменский, Павел Павлович. Вы?

Бродяга. Там же записано. У вас протокол есть.

Знаменский (жестковато). Протокол — протоколом, а беседовать нам с вами так и так придется. Имя, отчество, фамилия?

Бродяга (нехотя). Петров, Иван Васильевич.

Знаменский. Год рождения?

Бродяга. 1925-й.

Знаменский. Место рождения?

Бродяга. Деревня Чоботы Костромской области.

Знаменский. Район?

Бродяга. А их все переименовывают… Разве упомнишь?

Знаменский. Имя, отчество отца?

Бродяга. Отец — Василий Васильевич, мать — Варвара Дмитриевна.

Знаменский. Живы?

Бродяга. Не. Померли.

Знаменский. Есть родные, близкие?

Бродяга. Никого. Вырос в детдоме.

Знаменский. Номер детдома?

Бродяга. Забыл.

Знаменский. Где он находился?

Бродяга. Не могу сказать.

Томин (напевно говорит вполголоса). Ой, да я не помы-ню, ой, да я не зна-а-ю…


Знаменский предостерегающе приподымает руку, Томин замолкает.


Знаменский. Судились раньше?

Бродяга. Не, первый раз.

Знаменский. Когда-нибудь работали, до того, как стали «бомжем»?

Бродяга (с проблеском интереса). Кем?

Знаменский. «Бомжем». Человеком без определенного места жительства и занятий.

Бродяга. А-а… Работал.

Знаменский. Где же, например, в последний раз?

Бродяга. В Архангельской области. В леспромхозе. Не то «Лукьяновский», не то «Демьяновский».

Знаменский. Давно?

Бродяга. Годов пять.

Томин. Это называется: мне врать — вам записывать.


Бродяга окидывает его безучастным взглядом.


Знаменский. Когда вами был утрачен паспорт?

Бродяга. Да вот там он и остался: в леспромхозе…

Знаменский. Как же все-таки дошли вы до жизни такой? Ни кола, ни двора, ни работы, ни семьи?

Бродяга. Длинная история…

Знаменский. Откровенно говоря, ваша история меня не слишком и занимает. Но по закону следователь обязан установить личность обвиняемого. Документов у вас нет, родственников нет. Хоть одна живая душа может удостоверить: да, это Иван Васильевич Петров и никто другой?.. Вот видите. Значит, поверить на слово? Но ведь то, что вы о себе рассказываете, мало похоже на правду. Давайте не будем зря время тянуть.

Бродяга. А мне куда спешить? Я сижу — срок идет. После суда пошлют в колонию, там надо лес пилить или еще чего делать.

Знаменский. Не любите работать?

Бродяга (ухмыляясь). Э, начальник, если бы я любил работать, я бы не здесь был. Меня бы тогда в президиум сажали, а не за решетку, верно?

Томин. Ну-с, беседа принимает затяжной характер. Разрешите откланяться. (Уходит.)

Знаменский. И охота вам лапти плести…

Бродяга (щурится). Лапти?

Знаменский (чуть озадаченный его непониманием). Ну… в смысле — языком.

Бродяга. А-а, языком… Ваше дело проверить. Может, я правду говорю, почем вы знаете?..

Сцена третья

Служебный кабинет Знаменского. Знаменский, шагая из угла в угол, диктует секретарше. Та печатает.


Знаменский. Срочно. Арестантское. Начальнику следственного отдела Управления внутренних дел Архангельского облисполкома. Прошу проверить показания арестованного Петрова Ивана Васильевича, который утверждает, что работал в Архангельской области в леспромхозе с названием, сходным с «Демьяновский» или «Лукьяновский». Там же прошу предъявить фотографию Петрова для опознания. Выписка из протокола допроса Петрова прилагается. Подпись… Следующее. Срочно. Арестантское. Начальнику следственного отдела Управления внутренних дел Костромской облает Прошу в порядке отдельного требования дать задание о проверке я архиве областного загса данных о регистрации рождения арестованного нами Петрова Ивана Васильевича…


Входит Кибрит, очень нарядная.


Кибрит. Пал Палыч, отбываю.

Знаменский. «Я люблю тебя, Варна, ходят смуглые парни…». Месяц?

Кибрит. Три недели плюс дорога.

Знаменский. И на кого ты нас покидаешь?!

Кибрит. Я вас покидаю… могу сказать совершенно точно по любой биологической экспертизе: кровь, волосы и тэ дэ — на Зайцева. Понадобится дактилоскопическая — обращайтесь к Сергеевой. Если графическая — лучше дождитесь меня или пошлите в Центральную лабораторию… С Томиным не цапайся и немножко по мне скучай… в свободное от работы время.

Знаменский. Идет. Когда поезд?

Кибрит. Официальные проводы в двадцать один пятнадцать на Киевском вокзале.

Знаменский. Явлюсь.


Кибрит прощается с секретаршей и направляется к двери.


Знаменский (секретарше). Петрова Ивана Васильевича, который на допросе показал…

Сцена четвертая

Кабинет в тюрьме. Вечер. Знаменский — у стола, бродяга только что вошел, усаживается на стуле. Сегодня он менее флегматичен, изображает доброжелательство.


Бродяга. Давненько… Давненько… Что новенького, гражданин следователь?

Знаменский (вынимая из портфеля бумаги). Канители много с вашим делом. Пока пошлешь запрос, пока там проверят, пока ответят…

Бродяга (утвердительно). Теперь получили ответы?

Знаменский. Теперь получили. (Внимательно взглядывает на бродягу.) Интересует вас, что в них написано?

Бродяга. Интересует — не интересует, все равно вы скажете, верно?

Знаменский. Скажу. Вот справка, что в деревне Чоботы Костромской области никогда не жили люди с фамилией Петровы… Эта — о том, что по данным загса по всей области родилось в указанном вами году трое Иванов Петровых. Из них один умер, а нынешнее местожительство двух других известно милиции… (Одну за другой он выкладывает на стол справки). В Архангельской области нет леспромхоза с названием, похожим на «Лукьяновский» или «Демьяновский». И все в том же духе. (Присоединяет к прежним еще несколько бумажек.)


Бродяга мельком просматривает бумаги.


Знаменский. Записываю в протокол вопрос (пишет и произносит вслух): «Вам предъявляются документы, из которых следует, что вы давали ложные показания о своей личности. Ответьте, кем вы являетесь, по каким причинам ведете паразитический образ жизни и с какой целью вводили следствие в заблуждение?»


Пауза.


Бродяга (вздыхает). Вижу, придется рассказывать… Федотов я. Петр Васильевич. Родился в 1923 году в поселке Первомайский Курской области. Мать, как я говорил, Варвара Дмитриевна, отец — Василий Васильевич… (Тон его вполне правдив.) С отцом я не ладил сильно. Один раз, как ушел из дому с бригадой плотников по деревням, понравилось, решил не возвращаться… Молодой был… Начал пить, от товарищей отбился, документы где-то потерял, а может, сперли… Сам не заметил, как совсем стал доходягой…

Знаменский. Родственникам известно о вашей судьбе?

Бродяга (потупясъ). Нет… И я вас прошу, гражданин следователь, пусть им не говорят — где и что со мной! Стыдно!

Знаменский (ровным голосом). На этот раз вы действительно рассказали правду?

Бродяга (горячо). Клянусь вам!

Знаменский. А то, может, снова — «меня солнышко пригрело, я уснул глубоким сном…»?


Бродяга смотрит непонимающе. Знаменский поднимает брови. Пауза.


Знаменский. Песня такая есть. Неужели никогда не слыхали?

Бродяга. Ах, песня… (По лицу его пробегает легкая тень беспокойства.) Закурить не дадите?


Знаменский дает бродяге закурить, смотрит на часы, придвигает к нему чистый лист бумаги и авторучку.


Знаменский. Здесь вы мне напишете фамилию, имя отчество и все остальные сведения о себе и своих близких. Как можно полнее. А пока повернитесь, пожалуйста, в профиль.

Бродяга. Зачем?

Знаменский. Так надо. (Пишет, то и дело взглядывая на бродягу.) Составляю на вас словесный портрет.

Бродяга. А-а… Ну валяйте.

Сцена пятая

Кабинет Знаменского. Знаменский говорит по телефону. Здесь же Томин, с интересом прислушивающийся к разговору.


Знаменский (сдерживая раздражение). Нет, дело Федотова я не заканчиваю… Пока объяснить не могу… Извините, по-моему, пустяковых дел не бывает… Нет. Только когда мне все будет ясно. (Кладет трубку.)

Томин. Ты что? Это ты из-за бродяги сроки расследования срываешь?!

Знаменский. Расследование веду я! За дело отвечаю я! И я его кончу тогда, когда все сойдется до миллиметра!

Томин (замечает вошедшую Кибрит, радостно). Зинаида, свет очей наших!


Шум взаимных приветствий, все рады встрече.


Кибрит. Подумать только, пять часов назад я еще гуляла по Софии… (Томину.) Ты был прав: «кибрит» по-болгарски действительно означает спички. Ребята, вам есть подарки! (Роется в сумочке, преподносит Знаменскому и Томину сувениры.) Ну, а теперь рассказывайте, как дела. О чем был спор?

Знаменский (останавливает Томина, который готов пуститься в объяснения). Знаешь, Зиночка, за этот месяц мы как-то развратились. Мы как-то, понимаешь, отвыкли, что нами командуют… Может, ты будешь забирать нас в руки постепенно, а? Как насчет болгарских впечатлений?

Кибрит (смеется). Вот и оставь вас без присмотра. Форменный бунт. Ничего. Ликвидируем в рабочем порядке… Ну, итак, Болгария… В Болгарии не пьют чая. В Болгарии почти нет собак. Болгарские женщины не употребляют косметики. В Болгарии вот так (кивает) означает «нет», а вот так (отрицательно качает головой) — «да». В Болгарии все поголовно говорят «мерси». И еще в Болгарии масса солнца, масса моря и очень весело!

Томин. Есть красивые женщины?

Кибрит. Есть красивые женщины. И мужчины тоже.

Томин. Но не красивее же нас с Пал Палычем?

Кибрит. Ни в коем случае!

Томин. Слушайте, такой волнующий разговор… Может, мы продолжим его в более подходящей обстановке? (Знаменскому.) У тебя на сегодня все?

Знаменский. Сейчас посмотрим. (Изучает страничку настольного календаря, что-то вычеркивает, что-то обводит кружком.) Поступаю в ваше распоряжение!

Кибрит. Я на минутку в лабораторию, там зонтик и шарф. (Убегает.)


Знаменский наводит в кабинете порядок, собирает бумаги и папки и складывает часть в ящики стола, часть в сейф. Томин возобновляет прежний разговор.


Томин. Что, по Федотову опять данные не совпадают?

Знаменский. Нет, все, что он теперь рассказал, подтвердилось. Даже школа, в которой учился, до сих пор на том месте стоит.

Томин (снова кипятится). Тогда совсем не понимаю, зачем тебе отсрочка. Я тебе все проверил. По отпечаткам пальцев он не зарегистрирован, стало быть, раньше не судился. По словесному портрету в розыске не числится. То есть никому твой «бомж» не нужен, никто о нем не страдает.

Кибрит (входя). Снова поцапались?!

Знаменский. Нет, Зиночка, нет…

Томин. Мудрит наш Пал Палыч. Сунули ему вот этакое дельце (отмеривает треть мизинца), а он вокруг него месяц ходит.

Кибрит. А что за дельце?

Томин (подчеркнуто). Бродяга. Злостный нарушитель паспортного режима.

Кибрит (изумлена). Ну и ну!

Томин. ЗнаТоКи тут без тебя впали в ничтожество…


Кибрит подвигается к Знаменскому, который запирает и опечатывает сейф. Она заинтригована.


Кибрит. Что, занятный бродяга?

Томин. Видел я его — обычный врун и пропойца.

Знаменский (злясь). А ты видел, например, что на допросе ему было очень скучно? Если он раньше не судился, полагалось бы интересоваться следствием, а не зевать.

Кибрит. Ну, а еще?

Знаменский. Есть и еще… странные мелочи… К тому же фотография, которую посылали к нему на родину, вернулась неопознанной. Некому ее показать. Петр Федотов ушел из дому лет десять назад. Отец умер. Старший брат пропал без вести во время войны. Одна мать осталась. В прошлом году она совсем ослепла.

Кибрит (чувствуя в тоне Знаменского нечто большее, чем досада на неудачу). Знаешь… тут можно кое-что сделать. Пусть пришлют из дома любую старую фотографию Федотова, хоть детскую… Я проверю. Методом совмещения основных точек лица… «Всичко ясно», как говорят в Болгарии?

Знаменский. Ну что бы мы делали без науки?!

Сцена шестая

Проходная тюрьмы. У столика Знаменский заполняет бланки. Возле окошечка дежурной несколько мужчин — адвокаты и следователи. Входит Томин.


Томин. Я пришел, что дальше?

Знаменский. Пойдем вместе допрашивать бродягу.

Томин. Что-нибудь выплыло?

Знаменский. Нового ничего, но прошу тебя поприсутствовать. Посмотри на него пристально. Думаю, тебе с ним работать.

Томин. В связи с чем?

Знаменский. Чего не знаю — того не знаю.

Томин (прохаживается по помещению, здоровается с кем-то, потом возвращается к Знаменскому). Слушай, ведь у тебя есть Ковальский! Кто тебе обрисует бродягу лучше, чем «Хирург»? Они пятую неделю в одной камере сидят!

Знаменский. Спекулировать на добрых отношениях с заключенным… Не хочется.

Томин. Что значит «спекулировать»? Ты об общем впечатлении спроси, как умного, проницательного человека! Он же польщен будет, что ты к нему по серьезному, что ценишь его мнение!.. Ну?

Знаменский. Там видно будет.

Сцена седьмая

Тюремный кабинет. Идет допрос. Знаменский, Томин, «Хирург».


Знаменский. Следующий эпизод. Продажа двоим приезжим чужой «Волги».

«Хирург» (озабоченно). Был такой случай?

Знаменский. Был, Ковальский.

«Хирург» (хитро). Пал Палыч, зачем мне бежать впереди прогресса? Вдруг у вас — очень извиняюсь — одно фу-фу, а я, как дурак, навешу себе на шею лишний эпизод!

Знаменский (заглядывая в дело). Двадцать второго мая сего года у бензоколонки на Трубной улице вы познакомились с шофером черной «Волги». Пообещав двадцать рублей, уговорили его поехать к магазину «Автомобили», чтобы купить запчасти для якобы имеющейся у вас машины…

«Хирург». Так-так-так. Припоминаю… Всегда-то надеешься, как в песне поется, что никто не узнает и никто не придет. Но вот узнали и пришли, стучат в дверь, спрашиваешь: «Кто?» Говорят: «МУР». Так неприятно!

Знаменский (перебивая). Каким образом вы познакомились с покупателями?

«Хирург» (признав очередное поражение, он постепенно вдохновляется воспоминаниями о своей ловкости). Ах, Пал Палыч, разве с покупателями знакомятся? Это они должны искать знакомства. Иначе какое же доверие?… Ну, а в тот раз дело было так. Подъезжаем к магазину. На меня смотрят. Это я здесь (оттягивает борт дорогого модного пиджака) в рванье сижу. А там я вышел — на мне ниточки отечественной нет! Всем ясно — прибыл собственник с личным шофером… Чтобы прощупать публику, мне требуется минута, ну две. Примечаю двух «жучков». Насквозь вижу: в одном кармане — пачка купюр, в другом — липовая справка об аварии! Туда надо только проставить горзнак машины… Известна вам эта механика?

Знаменский. Известна.

«Хирург» (выразительно жестикулируя). Проходим мимо них к магазину, я и говорю «своему» шоферу: «Знаешь, говорю, до того мне надоела эта возня с запчастями, погляжу-погляжу да, пожалуй, продам машину-то». Затылком чувствую — клюнуло! Шофер за мои деньги покупает разную ерунду, а я ухожу в машину. «Жучки» прямо лезут следом и показывают справку и деньги! Я отнекиваюсь, меня соблазняют, во мне разжигают алчность. И, наконец, я беру деньги.

Томин. Сколько?

«Хирург» (замявшись). Несколько выше государственной цены, Александр Николаевич.

Знаменский. Дальше.

Хирург. Собственно, можно бы сразу отвалить. Не как-то пожалел шофера. Уведут, думаю, у парня машину, перекрасят — и прости-прощай. Тогда, якобы показывая, как моя «Волга» берет с места, трогаю и проезжаю метров тридцать. А там уже стоянка запрещена, понимаете? Естественно, свисток. А «жучки» смерти как боятся милиции. Меня выталкивают улаживать отношения с властями. А деньги-то уже здесь. (Хлопает себя по карману.) Милиционер берет под козырек, оставляю на него машину и иду вроде бы за шофером. Десять-пятнадцать шагов — и растворяюсь в воздухе!..

Знаменский (усмехаясь). Значит, покупатели оказались с носом потому, что вы пожалели шофера? Ой ли, Сергей Рудольфович! Представьте, что они угнали машину. С вашей стороны тогда не мошенничество — тогда была бы кража. Вы не тридцать метров проехали, вы «переехали» из одной статьи в другую. Все рассчитано точно.


«Хирург» поглядывает на Знаменского и Томина, довольный, что его «оценили».


Знаменский (подвигая к себе бланк протокола допроса). Ну, будем фиксировать.

«Хирург». Пал Палыч, разрешите я сам, как свое добровольное заявление! Дадите вы мне с собой бумажки, и я спокойненько…

Знаменский. Не возражаю. Только без стилистических красот. И не забудьте проставить полученную сумму. Цифрами и прописью.

«Хирург» (принимая из рук Знаменского бумагу, остро на него взглядывает). Вы сегодня в напряжении, чем-то встревожены. Неприятности?

Томин (перехватывает инициативу). Как самодеятельность, Сергей Рудольфович?

«Хирург». Пою! Пою, Александр Николаевич. (Знаменскому.) Сердечно благодарен!

Томин. А вообще жизнь?

«Хирург». Человек когда-нибудь доволен? На свободе не хватает денег — в тюрьме свободы… Но могло быть хуже. Народ в камере подобрался солидный. Один даже преподаватель — за взятки в институт принимал. Хорошая камера.

Томин. Кстати, бродяжка там у вас есть. Тоже за Пал Палычем числится. Этот жить не мешает?

«Хирург» (как-то одновременно скучнеет и настораживается). Да н-нет…

Томин. А какое у вас о нем впечатление?

«Хирург» (серьезно и после долгой паузы, в течение которой он смотрит на Томина, потом на Знаменского). Только из уважения к вам, Пал Палыч. (Ему явно неприятно нарушать камерную «этику».)

Знаменский. Я не настаиваю.

«Хирург». Настаивать и не надо. Но, к сожалению, мало что могу сказать.

Томин. Сергей Рудольфович, от вас ли слышу?!

«Хирург» (с неохотой признаваясь в своей беспомощности). Увы… Такой вот редкий случай…

Томин. И вы не пытались его прощупать?

«Хирург» (Знаменскому). Его невозможно прощупать. Подбираешься, подбираешься — и вдруг стена. Никакой щелки.

Томин. Как он держится? Рассказывает о себе?

«Хирург». Мы знаем только, по какой статье он сидит… А держится нормально, спокойно. В камере его никто не тронет. Уважают и боятся.

Знаменский. Боятся?!

«Хирург». Да был, знаете, случай — один лоб полез на него с кулаками. (Брезгливо морщится.) Сами понимаете, нравы тюремные, всякое бывает. Так потом едва отдышался.

Знаменский. «Бомж»?

«Хирург». Ха, ваш «бомж» и глазом не сморгнул! Он только этак особенно выставил вперед руку и куда-то тому парню попал — парень растянулся на полу и корчится. На публику произвело сильнейшее впечатление.

Знаменский. Та-ак… (Пауза.) Считаете, он не тот, за кого выдает себя?

«Хирург» (осторожно). Да ведь вы, по-моему, тоже так считаете?.. Вот еще кое-какие наблюдения, судите сами. В очко на пальцах ваш бродяга выучился играть с лету! Я, я осваивал эту науку дольше… И еще. Сколько у него классов образования?

Знаменский. Говорит, десять.

«Хирург». Да хоть бы двенадцать, чересчур быстро читает. Придете домой, возьмите книгу, засеките время: сколько у вас уйдет на страницу. Потом сравните. У него уходит тридцать восемь — сорок секунд. Извините, но уверен, у вас будет больше при вашем высшем… Странный человек…


Пауза. Знаменский нажимает кнопку звонка.


«Хирург». Пора прощаться?

Знаменский. Да, до следующего допроса… Будет концерт, Сергей Рудольфович, приглашайте. Приду. (Появившемуся конвойному.) Мы закончили. Федотова приготовьте, но придержите пока.


Конвойный уводит Ковальского. Знаменский и Томин курят, не глядя друг на друга. Потом Знаменский принимается ходить по кабинету. Останавливается перед Томиным.


Знаменский (ядовито). Обыкновенный врун и пропойца?

Томин. Сплоховал, Паша. Такой он мне показался серый, лапчатый.

Знаменский (снова ходит, очень зол). Лапчатый, как же… Перепончатый… Гусь… С яблоками… Только от какой яблоньки…

Томин. Пал Палыч, давно обедать пора. У меня уже и мысли какие-то тощие, худосочные. Айда перекусим, а?

Знаменский. Нет. Нужно в канцелярии быстро посмотреть все, что за ним записано. Может, он жалобы подает, режим нарушает, черт его знает… Сейчас всякое лыко в строку. Давай, Саша. Вернешься — сразу врезайся. Вопрос слева, вопрос справа, темп.

Томин. Ясно. (Уходит.)


Знаменский звонит, садится за стол. Конвойный вводит бродягу.


Знаменский (приветливо). Здрасте-здрасте, Федотов. Присаживайтесь. Могу вас порадовать — проверки как будто подходят к концу.

Бродяга (в глазах мелькает облегчение, но тон ровный, бесцветный). А чего мне радоваться?

Знаменский (шутливо). Первый раз вижу человека, которому нравится в тюрьме. Или уж компания больно хороша подобралась?

Бродяга. Ничего, не жалуюсь. Сидим дружно.

Знаменский. И не скучно после дальних странствий в четырех стенах?

Бродяга. Бывает. И без водки, понятно, туго. Но как вспомнишь свои ночевки под забором… Тут хоть койка есть.

Знаменский. А домой неужели никогда не тянет? Мать совсем одна осталась. Отец-то умер.

Бродяга. Мать жалко. Да она уже меня похоронила, наверно. Столько лет…

Знаменский. Матери, Федотов, до самой смерти ждут. Вы бы ей хоть написали.

Бродяга (с прорвавшейся на секунду неприязнью). Что-то допрос сегодня чудной.

Знаменский. Попытка разговора по душам… Хорошо, давайте конкретнее. Давно хотел спросить: как вы жили? Ведь надо есть, ночевать хоть где-то, надо одеваться. И не один день — годами!

Бродяга (горестно). Очень верно говорите. Каждый день — целая морока. Собачья жизнь. Иногда, бывало, тоска возьмет…

Знаменский (мимоходом). Мы ведь решили без задушевности? Мне нужно в протокол допроса официально записать, на какие средства вы существовали все это время. Охарактеризовать, так сказать, ваш модус вивенди.

Бродяга (с любопытством). Модус чего?

Знаменский. Образ жизни.

Бродяга. А-а… Официально? Ну, официально запишите так (как бы диктует): существовал на различные случайные заработки и нетрудовые доходы, не носящие преступного характера. (В ответ на пристальный взгляд Знаменского.) А что? С культурными людьми сижу, всему научат.

Знаменский. Насчет нетрудовых доходов поподробнее.

Бродяга (снова в своем обычном тоне). Кому чемодан донесешь. Кому огород вскопаешь, дров наколешь. Иной раз у бабы переночуешь — на дорогу троячок сунет.

Томин (войдя при последних словах). На это не проживешь.

Бродяга (игнорируя его). Иногда попутчик накормит, напоит. А то еще промысел: поезд пришел, ставят его в тупик. Пойдешь, бутылок соберешь — и порядок. Статьи за это нет, а харчи есть.

Знаменский. В каких городах за последние годы побывали?

Бродяга. Разве запомнишь!.. Еду, бывало, а тут контролер идет или из окна вид красивый. Слезаю. Так тебя жизнь несет и несет… Вчера пальмы, завтра снег. А запоминать — сами подумайте — на кой черт мне запоминать. Я не турист какой-нибудь.

Томин (резко). Откуда вы попали в Москву?

Бродяга. Откуда? Издалека. (В голосе его еле заметная ирония.)

Знаменский (напористо). Точнее.

Бродяга. Ах, гражданин следователь, мир велик…

Томин. Мир-то велик, а в Москву-то зачем?

Бродяга. Видно, судьба… Почитай, с детства мечтал увидеть. (Лицо его как-то меняется, разглаживается, по губам пробегает подобие мечтательной улыбки.)

Знаменский (перегнувшись к нему через стол, очень тихо). Белокаменную?

Бродяга (разом стряхивая с себя размягченность, равнодушной скороговоркой). Ну да, столицу нашей Родины.

Знаменский (после паузы). Для протокола допроса укажите конкретно деревни, где вы работали с плотниками, уйдя из дому. И что именно строили.

Бродяга. Пьянствовал я в то время… Помню, тут колодец, там сарай, но так, чтобы конкретно указать, не могу.

Знаменский (Томину). Оригинальная амнезия. (Бродяга едва заметно, но реагирует на слово.) Федотов! (С металлом.) Мне ваше поведение непонятно. Категорическое нежелание говорить о местах, где…

Бродяга (взвинчено, впервые повышая голос). А мне, гражданин следователь, непонятно, к чему этот треп! При чем тут обвинение, которое мне предъявлено!

Знаменский (тихо). Прекратить! В окончательной формулировке обвинение вам еще не предъявлено. Я еще не уверен в его содержании.

Бродяга. Извините, гражданин следователь, погорячился. (Пауза.) У нас в камере коечка одна освобождается — у окна. Ребята собирались ее разыгрывать. Может, я пойду? Поучаствую? Вдруг повезет. Жизнь-то, ее везде хочется прожить покрасивее…

Томин. Исключительно меткое замечание! Но ваша коечка и сейчас у окна. Крайняя в левом ряду. Что скажете?

Бродяга (спокойно). Скажу, что такие ваши приемы противоречат нормам законности. Я буду жаловаться прокурору.

Сцена восьмая

Кабинет Знаменского. Входят Знаменский и Томин. Звонит телефон, Томин снимает трубку.


Томин. Да? (Передает трубку Знаменскому.) Кажется, братишка.

Знаменский. Ленька? Привет… С двумя неизвестными? У меня тут с одним, и то никак не решу… Честное Знаменское!.. А ты еще разочек, понастойчивее. Прежде всего, потребуй у них документы… Как «у кого»? У неизвестных. (Кладет трубку.) По-моему, мать просто подослала его выведать, скоро ли я домой.

Томин (взглядывая на часы). Между прочим, мысль, не лишенная актуальности.

Знаменский. Давай все-таки подумаем, что нам дал…

Томин (прерывает). …этот пустой допрос?

Знаменский. Видишь ли, Саша, отсутствие информации — тоже своего рода информация. Особенно если сообразить, куда и зачем она делась.

Томин. Ну, давай пометем по сусекам. (Садится.)

Знаменский. Начнем с конца.

Томин. Почему он психанул?

Знаменский. Да.

Томин. Он же не всерьез.

Знаменский. Конечно. Но он впервые позволил себе такой тон.

Томин. Может, думал прощупать тебя на слабину? Спровоцировать? Дескать, я заору — и он заорет. Что-нибудь лишнее брякнет, глядь, понятнее станет, чего прицепился.

Знаменский (щурится, думает). Нет, он просто решил закруглить допрос. И про коечку для того же.

Томин. Да, пожалуй. Осточертели наши географические изыскания: где — куда — откуда. Между прочим, первый признак, что за ним везде хвосты. Стоит ему хоть раз произнести «Курск» или какая-нибудь «Епифань» — и мы вцепимся намертво, какой там вокзал, какой памятник на площади, чем торгуют бабы на базаре. Значит, надо называть место, где правда был. А где был, там либо обворовал, либо ограбил кого.

Знаменский. Нет, не укладывается он в рамки бродяги, грабителя… Даю голову на отсечение, он понимает, что «модус вивенди» по-латыни означает «способ существования». Но не знает что такое «бомж». И явно не слышал песни «Расскажи, расскажи бродяга…». Как это увязать? А тюремная игра в очко на пальцах. Нужна же громадная тренировка. Или — редкая обучаемость. И это… бродяга?

Томин. Но бродяжий быт он знает не с чужих слов.

Знаменский. Тем более странно. Что такое рядовой «бомж»? Тупой, опустившийся пьянчуга. А Федотов? Весь собран, кулак. Вспомни, как он уклонялся от обострения темы. Как не давал сократить дистанцию! Для той вульгарной игры, которая шла, его броски и пируэты слишком выверены.

Томин. Преувеличиваешь, Пал Палыч.

Знаменский (уклончиво). Скорее, не договариваю. (Берет из шкафа книгу, выбирает страницу, сует Томину.) Читай, засеку время.

Томин. Лучше ты, я малограмотный.

Знаменский (улыбаясь). Читай, говорят. Сверху донизу.


Томин читает. Затем захлопывает книгу.


Знаменский. Пятьдесят три секунды. Против его сорока, видал?.. У нас с ним пока на уровне подкидного, верно? А он держится, как преферансист. И умные, злые глаза… В свете вышеизложенного, что собираешься делать?

Томин (смотрит на часы). С твоего разрешения пойти, наконец, пообедать. И поужинать сразу. Потом посмотреть по Интервидению матч с югославами. И потом спать… (Решительно направляется к двери, но, взявшись уже за ручку, оглядывается на Знаменского.) Ладно, завтра с утра съезжу в тюрьму. Получу полное описание его личных вещей. Спрошу, не обращался ли в канцелярию какими заявлениями, не получал ли передач. Если кто будет им интересоваться, чтобы сразу сообщали нам… Кстати, та камерная драка занесена в его карточку, можешь ее упомянуть.

Знаменский. Саша, обязательно список книг, которые выдавала Петрову-Федотову библиотека! И позвони в Первомайский. Пусть там проверят, не присылал ли Федотов как-нибудь матери переводов, посылок, заказных писем. Словом, то, что на почте регистрируется.

Томин. Это все просто. А вот хвосты… (Крутит головой.) Мать честная! Утону я в старых сводках. Утону и не выплыву!.. (Уходит.)

Знаменский (один). Ох, лапчатый… перепончатый… (С тихой яростью.) Заявился поглядеть на Белокаменную!..

Сцена девятая

Кабинет в тюрьме. Знаменский и бродяга. Идет допрос. Знаменский пишет, бродяга его пристально разглядывает.


Знаменский (не глядя). Что вас во мне заинтересовало?

Бродяга. Все гадаю — умный вы человек или нет.

Знаменский. Внешность бывает обманчива!

Бродяга. Это про меня?

Знаменский. Если хотите. (Откидывается на спинку стула, тон его становится иронически-доверительным.) Иногда мысленно я пробую взглянуть на вас другими глазами. Побрить, постричь, одеть то в ватник, то во фрак. И поставить в различные ситуации. Вот вы рубите лес… м-м… вряд ли. Произносите тост за столом… Может быть. Лезете в чей-то карман… сомнительно, не вижу. Обнимаете женщину… Пожалуй, если красивая. Прячетесь в клозете от поездных контролеров… Бывало раз-другой. Выпрашиваете окурки, собираете бутылки… мм… (Отрицательно качает головой.) Повелительно говорите по телефону. Стреляете из пистолета… (Жестко.) А почему бы и нет?

Бродяга (добродушно и искренне). Бог знает, что вы обо мне думаете. В каком-то смысле даже лестно, но… Допустим, лес я не рубил. Допустим, окурков не выпрашивал. Баб обнимать случалось. (Ухмыляясь.) Красивых. Тут вы попали в точку. А пистолет только в кино видел. Вы, гражданин следователь, — человек неглупый, но уж слишком дотошный.

Знаменский. Да?

Бродяга. Угу. Вот насчет того, что воровал, правильно, было дело! Голод заставит — украдешь. В поездах, на вокзалах. Но по мелочи. Корзинку с вишнями сопрешь у бабки, а к следующему поезду вынесешь и продашь. Неужели это старье вспоминать?

Знаменский (тихо). За одними вишнями я бы гоняться не стал. (Пауза.)

Бродяга. Ну, согласен, есть в моей жизни период… (Делает вид, что пошел на полную откровенность.) Если бы сидели за бутылкой вина, я бы рассказал. Уверен, вы бы меня поняли — как человек. А как следователю рассказать не могу. Не потому, что наказания боюсь — там не за что большой срок давать. Но замешаны другие люди — женщина. Чего я буду тянуть их за собой, понимаете?

Знаменский. Стараюсь.

Бродяга. Вы в прошлый раз о матери заговорили, расстроили меня. Когда умер отец?

Знаменский. Лет пять уже.

Бродяга. Я не знал. Отсижу и поеду домой. Брошу пить, женюсь, а если вы мне накинете срок, я и мать, навряд ли, в живых застану. (Всматривается в Знаменского, пытаясь понять, уд лось ли вызвать сочувствие.)

Знаменский (невозмутимо). За эти годы вы посылали ей какие-нибудь деньги?

Бродяга. Первое время посылал. Потом все реже.

Знаменский. Не припомните приблизительно, когда и какие суммы?

Бродяга. Мало посылал, мало! Чувствую, к чему ведете. Мать старуха, а я здоровый мужик… Вы правы, стыдно будет на глаза показаться.

Знаменский (все решительнее переходя в наступление). Ну, самый крупный из переводов какой был?

Бродяга (держась прежнего тона). Оставим это. Совестно, понимаете?

Знаменский. Еще не все. Но думаю, что пойму.

Бродяга. Что поймете?

Знаменский. Вас.

Бродяга. Что во мне непонятного?

Знаменский. Очень многое. К примеру, уровень внутренней культуры при подобном образе жизни.

Бродяга. Ну, нынче все культурные пошли. А я все-таки десятилетку окончил. Даже две пятерки в аттестате имел. Много всего повидал. С разными людьми встречался. Замечал, перенимал.

Знаменский. Верно — две пятерки: по химии и географии. Но почему-то ни одного города не можете назвать.

Бродяга (неприятно озадаченный осведомленностью Знаменского). Назвать-то могу, но я же вам объяснил, почему молчу.

Знаменский. Вот говорите, перенимали от других. Но, чтобы перенимать, надо сходиться с людьми довольно тесно. А кочевой быт приучает, пожалуй, к одиночеству.

Бродяга. Оно вроде и так — все настороже, все в одиночку. Но опять же и легкость нужна. Чтобы с любым встречным-поперечным сразу — общий язык.

Знаменский. Однако в камере, где вся обстановка толкает к общению, вы держитесь чрезвычайно замкнуто. Чем это объяснить? Опять скажете про нарушение норм законности? Никакого нарушения нет. Ваше поведение официально фиксируется в карточке. Кроме того, есть надзиратель, он поневоле все видит. Естественно, я поинтересовался, что к чему. Даже проглядел ваш библиотечный формуляр.

Бродяга (невинно, почти с улыбкой). Рад, что мы с вами сегодня так откровенно… В тот раз я сгрубил. Вы уж извините.

Знаменский (холодно). Я задал вопрос.

Бродяга. Ах, да. Народ, знаете, в камере неподходящий: мошенник, кладовщик, учитель какой-то. У них свои разговоры. Что я для них?

Знаменский. А, по-моему, вы пользуетесь там авторитетом. (Небрежно.) Кстати, за вами числится драка с месяц назад. И, кажется, вы применили тогда особый болевой прием. Что это было — каратэ, дзюдо, боевое самбо?

Бродяга (секунду смотрит в упор на следователя, сжав губы). Ей-богу, не знаю. Научил один парень еще в плотницкой бригаде. Если будет, говорит, кто к тебе лезть, сделай вот так — сразу отстанет.

Знаменский. Ну, хорошо, поговорим немножко о литературе.

Бродяга. Гражданин следователь, разрешите спросить. (Сбрасывает маску добродушия, теперь он уже другой — озлобленный и напряженный.)

Знаменский. Пожалуйста.

Бродяга. Законом установлен срок для следствия и содержания под стражей таких, как я?

Знаменский. Да.

Бродяга. Этот срок кончился.

Знаменский (спокойно). Вы правы.

Бродяга. Все сведения про меня подтвердились.

Знаменский. Не спорю.

Бродяга. Стало быть, проверено, что я — Федотов Петр Васильевич, родившийся и так далее. Больше ничего и не требуется, верно?

Знаменский (равнодушно). Я счел нужным продлить срок следствия.

Бродяга. Есть постановление прокурора?

Знаменский. Есть.

Бродяга. И там сказано, почему надо продлить?

Знаменский. Совершенно справедливо.

Бродяга. Прошу ознакомить.

Знаменский. Закон не обязывает меня предъявлять вам этот документ до конца следствия.

Бродяга. Порядочки!


Пауза. Поняв, что атака не удалась, бродяга снова обмякает.


Знаменский. Помните, вы говорили, что спешить вам некуда, все равно срок идет.

Бродяга. Стало надоедать в четырех стенах… Вы сами толковали, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?


Знаменский молчит, как бы готовясь к новому заходу.


Знаменский. И твердо решили осесть дома? В поселке Первомайский Курской области?

Бродяга. Пора…

Знаменский. Пора бы. Только… (недоумевающе пожимает плечами) зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?

Бродяга (лениво). Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?

Знаменский (в тон ему). В любом случае оно тотчас будет передано прокурору. Но пока следствие продолжаю вести я. И прошу ответить на вопрос.

Бродяга. Ответ будет такой: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии. Люблю со школьной скамьи.


Приоткрывается дверь, показывается конвойный.


Знаменский. Я не звонил.

Конвойный. Вам просили сказать…


Знаменский подходит к конвойному, тот что-то шепчет ему, оглядываясь на бродягу. Знаменский поднимает брови и тоже оглядывается.


Знаменский. Та-ак… Уведите в бокс. А… того товарища проводите сюда.


Конвойный выводит бродягу, тот удивлен. Знаменский взволнованно ходит по комнате, в нерешительности приостанавливается. Конвойный вводит под руку слепую старуху с корзиной.


Знаменский. Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Прошу сюда.

Конвойный (усаживая женщину на стул и ставя рядом се корзину). Это товарищ следователь Знаменский. (Уходит.)

Знаменский. Я никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?

Федотова. Одна… (Она медлительна в движениях. Мягко выговаривает «г».)

Знаменский. Как же вы добрались? Как нашли?!

Федотова. Да ведь сын!.. Ничего. Свет не без добрых людей…


Пауза. Знаменский садится за стол, Федотова, ловя звук его шагов, поворачивается следом.


Федотова. Наш участковый пришел ко мне, говорит, Петя объявился… в тюрьме. Другой раз пришел — фотографию спрашивает, где он мальчиком… Так нехорошо стало на сердце… Поехала. (Шарит за пазухой, вынимает фотографию, разглаживает на столе, ощупывает, стараясь определить лицевую сторону и наугад тычет пальцем.) Который стоит. В белой рубашечке.


Знаменский берет фотографию, рассматривает, откладывает в сторону.


Федотова. Что он сделал? Сказать можно?

Знаменский (стараясь говорить мягко). Он задержан без документов. Много лет нигде не работал, не имел прописки. Бродяжничал.

Федотова (потрясенная). Как же это, господи?! Сирота он, что ли, бездомный?! Почему к матери не пришел?! Голодный, холодный… господи.


Знаменский снова берет фотографию, взглядывает на нее, откладывает.


Федотова. Да неуж за это судят? Уж и так ведь горемычный!

Знаменский (тихо). Варвара Дмитриевна, если человек не работает и не побирается, чем он живет?

Федотова. Это верно. (Пауза.) Мне с Петей свидеться дадите? За тем ехала… и вот — яблочков ему везла… курских.

Знаменский. Сегодня передач не принимают, но я попрошу… А свидание — пожалуйста. Только, Варвара Дмитриевна, Федотовых на свете много. Вдруг да не ваш.

Федотова. Что вы! Участковый же два раза приходил. Твой, говорит, Петька, в Москве объявился. В тюрьме сидит.


Знаменский немного колеблется… Наконец решается.


Знаменский. Сейчас его приведут.


Федотова замирает в ожидании. Знаменский звонит. Конвойный вводит бродягу. Короткая заминка у двери — бродяга вцепляется острым взглядом в старуху и ее деревенскую кошелку. Очевидно, что он не знает этой женщины. Скованно садится на табуретку, застывает в напряжении. Все это время Знаменский не спускает с него глаз. Пауза.


Знаменский. Что же вы, Федотов, не подойдете к матери?


Бродяга встает, как от толчка, делает два шага, останавливается, Федотова поднимается ему навстречу.


Федотова. Петенька… (Пошарив в воздухе рукой, трогает его грудь.)

Бродяга (чуть вздрагивает, поспешно улыбается, шепчет). Мама!


Руки матери медленно скользят по груди, плечам бродяги, поднимаются вверх. Он невольно слегка отворачивается. Когда пальцы Федотовой касаются щек, лицо бродяги на миг искажается гримасой брезгливости и отвращения. И в тот же момент он чувствует, что выдал себя.


Бродяга (не глядя на женщину, не принимая ее в расчет, говорит одному Знаменскому). Простите, я обманул вас! (Отступает от Федотовой, руки ее повисают в воздухе).

Бродяга. Я не Федотов.


Знаменский, полуобняв Федотову за плечи, звонит конвойному.


Федотова. А где же Петя?!

Знаменский. Потом я все объясню… Подождите.


Конвойный выводит Федотову.


Знаменский (бродяге, почти с ненавистью). Здесь были для вас яблочки. Курские. (Кладет перед бродягой фотографию.) А это вы в возрасте пятнадцати лет. Стоите справа в белой рубашечке!

Бродяга (сокрушенно качает головой). Стыдно! Воспользоваться страданиями чужой слепой матери… Я не понимал возможных последствий… Больше — клянусь вам — ни слова лжи. Мое подлинное имя — Марк Лепко. Я родился в Мукачеве…

Сцена десятая

Кабинет Знаменского. Знаменский и Томин.


Знаменский. Теперь он — Марк Лепко, проворовавшийся кассир.

Томин (заинтересованно). Много взял?

Знаменский. Пятьдесят рублей.

Томин. Шутишь!

Знаменский. Ничуть. (Иронически.) Такой, понимаешь ли, очень стыдливый человек — пропил полсотни в обществе местной красотки и ушел куда глаза глядят. Притом как выбрано место действия! Геологическая партия в Якутии, время — шесть лет назад.

Томин (присвистывая). Лысого черта тут проверишь! Сейчас сезон, люди в поисковых партиях, кто где. Ой-ой-ой…

Знаменский. Навалилась печаль посерьезнее — где подлинный Петр Федотов?

Томин. А что говорит новоиспеченный Лепко?

Знаменский (вздыхает). Случайно, мол, познакомились на каком-то полустанке, выпили, Федотов рассказал о себе, он запомнил.

Томин. Случайному знакомому рассказывают просто истории из жизни. Без фактов.

Знаменский. О чем и речь! А он имеет точные адреса, даты, анкетные данные. Он слишком много знает о Петре Федотове… Меня грызет разработанность легенды. Чем кончилось для Федотова это «случайное знакомство»?

Томин. Лепко был железно уверен, что Федотов нигде не объявится?

Знаменский. Да… Петра Федотова нам с тобой надо найти! Надо, Сашка! Среди живых или мертвых!

Томин (безнадежно хмыкает). А что ты мне даешь, кроме этой роскошной директивы? Призраков искать не обучены.

Знаменский. Есть описание со слов матери. (Достает из папки исписанный листок, читает.) Брюнет. Глаза карие. Уши оттопыренные. На левой руке чуть ниже локтя родимое пятно величиной с копеечную монету. Правый верхний резец заметно скошен внутрь.

Томин (помолчав). Ну, что я могу сказать… Если среди мертвых — то по картотеке неопознанных трупов несложно. Среди тех, кто попал в аварии и прочее, — тоже надежно. Через все бюро несчастных случаев…

Знаменский. Его могла в последнее время задержать милиция… где-нибудь.

Томин. Вот именно «где-нибудь». Адова работа. Но, в конце концов, реальная. А вот если он жив-здоров и с ним абсолютно ничего не приключилось, на чем я его засеку? Спит себе где-нибудь в стогу или пьет чай в Царево-Кокшайске у вдовы N…

Знаменский. Если жив-здоров, пускай пьет чай.

Томин. Тогда программа ясна. (Забирает листок с приметами.)

Знаменский. Понадоблюсь — я в библиотеке.

Томин. Все почитываешь книжки, которые брал «бомж»?

Знаменский. Не хочу отставать в общем развитии. И кое-что еще надо по медицине…

Сцена одиннадцатая

Криминалистическая лаборатория. Стол Кибрит завален довольно странными предметами: тут несколько топоров (от туристского до колуна) и искореженные доски. Кибрит изучает излом на обрезке доски. Входит Знаменский.


Кибрит (улыбаясь). Ба, к нам высокий гость!

Знаменский. Можешь оторваться?

Кибрит. Даже с удовольствием. Сижу с утра, как пришитая, глаза заломило. (Встает, потягивается.)

Знаменский. Есть просьба. Довольно нахальная.


Он возбужден и нетерпелив. Кибрит выжидающе прищуривается.


Знаменский. Слушай. Я дам тебе человека. Вез имени. Вез биографии. Человека, у которого одна задача — скрыть свое подлинное лицо. Ты вооружишься всеми чудесами криминалистики — и ты мне скажешь, кто он такой!

Кибрит (с любопытством заглядывая ему в лицо). Пал Палыч, ты в уме?

Знаменский (усмехаясь). Это вопрос дискуссионный.

Кибрит (удивленно, потом все более сердито). Значит, я получаю некий организм, произвожу какой-нибудь спектральный анализ и говорю: «Всичко ясно, это Женя Жучкин с Малой Бронной».

Знаменский. Примерно.

Кибрит. Вообще в вас с Томиным всегда наблюдались иждивенческие тенденции: чтобы эксперт все объяснил, предсказал и разжевал. Но чтобы до такой степени!..

Знаменский (умоляюще). Зиночка, золотко, кажется, никогда в жизни мне не была так нужна твоя помощь!

Кибрит (смягченная его тоном). Все тот бродяга?

Знаменский. Да, тот бродяга.

Кибрит. А где обещанная фотография?

Знаменский. Она есть, но толку чуть. Он уже плетет новую легенду. Третью по счету. Не исключено, что есть в запасе четвертая… С ним можно биться до скончания века!

Кибрит (после паузы, почти жалобно). Но ведь ты предлагаешь мне работать на пустом месте!

Знаменский. Какое же пустое?! Человек прожил целую жизнь! Как он жил? Что делал? Ведь следы этого в нем есть. Например, он говорит, что годами пьянствовал. А если у него печень новорожденного младенца?

Кибрит (на секунду поддаваясь чисто женскому любопытству). Признайся, в чем ты его подозреваешь?

Знаменский (помолчав). Думаю, самая крупная фигура из тех, с кем приходилось сталкиваться. Больше ничего не могу сказать. А может, и не имею права.


Пауза. Кибрит внимательно смотрит на Знаменского, оценивая серьезность ответа.


Кибрит (задумчиво). Наверно, что-то можно наскрести… В чем его взяли?

Знаменский. Кепка, сапоги. Куртка вроде ватника.

Кибрит. Куртка — это удачно. Как криминалист нежно люблю пыль. Сохраняется в одежде, сколько ни чисти. Есть вещества с точной географией. Есть профессиональная пыль — алюминиевая, цементная — это просто, как справка с работы… Потом если он шатался по стране, то микроспоры местных растений — наверняка.


Рассуждая, она ходит по лаборатории, все больше увлекаясь предстоящей задачей.


Знаменский. Давай, Зиночка, давай!

Кибрит. Не понукай!.. Теперь здоровье…

Знаменский. На вид — как бык.

Кибрит. Я имею в виду легкие аномалии. Бывает связано с детством в горах, с химическим составом воды… Тут особенности ногтей, зубов, отклонения в деятельности желез… Он у тебя стриженый?

Знаменский. Нет.

Кибрит. Пусть подарит локон на память. Вдруг повезет? Когда на производстве есть хлор, медь, кислоты, появляются микроскопические изменения в цвете волос.

Знаменский. Не хочется пока в открытую.

Кибрит. Ну, не тебя учить. Пошли парикмахера, устрой какую-нибудь большую медицинскую комиссию, санинспекцию… Принесешь мне образцы его почерка. Тут сказывается образовательный уровень, подчас условия труда… Что еще? Еще… О-о! Дам я тебе одного анатома. У него есть потрясающие таблицы по группам профессий. Он доказывает, что всякое занятие определенным образом влияет на мускулатуру, характер биотоков и нервные рефлексы.

Знаменский (вдохновенно). Зиночка, если тебе удастся… Просто твой раб навеки!

Сцена двенадцатая

Психиатрическая клиника. Комната для приема посетителей. Слева и справа белые двери без ручек. На окнах спущены жалюзи. Белые стены, медицинская кушетка, покрытая клеенкой, белый стол и стул. Несколько массивных кресел, около них пальма в кадке. Входят врач и Томин.


Врач (любезно и мягко). Мне сообщили, что приехал сотрудник угрозыска из Москвы.

Томин. Старший инспектор Томин. (Достает и показывает удостоверение.)

Врач. Очень приятно. Разрешите посмотреть? (Берет удостоверение и, убедившись в его подлинности, возвращает Томину. Тон его сразу становится деловым.) Прошу. (Оба садятся.) Слушаю.

Томин. Меня интересует пациент, который был доставлен к вам 12 марта с вокзала.

Врач. Пациент невменяем. Что бы он ни натворил, пока он больной и только больной.

Томин. Расскажите, как он тут появился, как себя ведет — все по порядку. Я очень любопытен.

Врач (улыбаясь). Это свидетельствует о слабости тормозных процессов.

Томин. Прискорбно слышать.

Врач. Больного привезли в мое дежурство. Полная и, видимо, внезапная потеря памяти. Вначале он был дезориентирован — не понимал, где находится, кто перед ним. С большим трудом мы купировали приступ. Теперь пациент разбирается в обстановке и в общих чертах осознает свое положение. Что касается прошлого — пока абсолютный провал. Не удалось вернуть ему даже профессиональные навыки.

Томин. Мне надо его увидеть.

Врач. Хм… Ну, пойдемте. Палата сейчас на прогулке.

Томин (решительно). Нет, не издали. Вот так. (Отмеряет рукой расстояние.) Более того, я должен его осмотреть. Еще более того — я должен с ним поговорить.

Врач. Исключено. Никаких допросов! Больного травмировать нельзя.

Томин. Вынужден настаивать. (Видя упорство врача, переходит на просительный тон.) Допроса не будет. Представьте меня как врача. Светило психиатрии проездом из Москвы в Париж, а? Доктор, мне это вот так. (Проводит рукой по горлу.)


Врач барабанит пальцами по столу, потом молча дает Томину халат и уходит. Томин надевает халат, оглядывает себя. Устраивается за столом. Возвращается врач в сопровождении неизвестного.


Врач. Входите, пожалуйста. Это мой коллега, м-м… большой специалист… в своей области. Он заинтересован вашим случаем.

Томин. Прошу вас.


Неизвестный садится.


Томин (похоже копируя профессиональную врачебную ласковость). Как мы себя чувствуем?

Неизвестный. Н-ничего… (Вид у него немного отсутствующий, глаза блуждают. Больничный халат висит на худых плечах, как на вешалке.)

Томин. Головные боли не беспокоят? (Неизвестный отрицательно качает головой.) Спим спокойно?

Неизвестный. Как когда.

Томин (многозначительно). Понятно. Снимите, пожалуйста, халат. Рукава у рубашки закатайте. Закройте глаза, протяните руки, раздвиньте пальцы. (Видит родимое пятно у локтя.) Отлично. Теперь опустите руки и улыбнитесь, не разжимая зубов. Шире, пожалуйста. Еще шире. (Прищуривается, разглядывая его зубы.) Превосходно! Можете одеваться.


Неизвестный одевается. Врач иронически наблюдает игру Томина. Неизвестный снова усаживается в кресло, вяло свесив руки.


Томин. Вернемся к тому, как вы спите. Просыпаетесь по ночам? Отчего?

Неизвестный. Чего-то вдруг вздрогнешь, сердце заколотится…

Томин. Видите сны?

Неизвестный. Бывает…

Томин. Расскажите, это очень важно.

Неизвестный (старательно припоминая). Больницу вижу, врачей… А то какие-то поля, дороги. Один раз — будто я маленький и босиком иду…

Томин (быстро). С вами кто-нибудь рядом? Может быть, мать?

Неизвестный. Нет…

Томин. Тогда откуда ощущение, что вы ребенок?

Неизвестный. А… это… (Беспомощно разводит руками и наконец находит нужное слово.) Земля близко!

Томин (помолчав, снова пытается что-то нащупать в памяти человека). Вы смотрите здесь телевизор? Читаете?

Неизвестный(оживляясь). Телевизор. Нам разрешают.

Томин. Что-нибудь казалось вам порой знакомым, как-нибудь волновало?

Неизвестный (в напряжении сводит брови, пытается ухватить какие-то ускользающие образы). «Волга-Волга»… Очень смешное кино…


Томин разочарованно вздыхает, косится на врача.


Врач (неизвестному). Идите пока, продолжайте прогулку. (Берет его за локоть и ведет к двери.)


Дверь остается приоткрытой, слышно, как он говорит кому-то: «Проводите больного», — и тотчас возвращается.


Врач. Итак?

Томин. Федотов Петр Сергеевич, 1923 года рождения.

Врач (удовлетворенно кивает, записывает). Есть у него родные?

Томин. Только мать. Трогательная старуха… Я вам очень признателен, доктор. (Снимая халат.) Кажется, он мне был к лицу.

Врач (шутливо). В вас погиб психиатр.

Томин. Зато родился сыщик!

Врач. Кем был Федотов?

Томин. Хорошо, что вам не удалось вернуть ему профессиональные навыки. Он бы что-нибудь здесь спер и задал деру.

Врач (неприятно удивленный). Вот как?.. Но для меня он в первую очередь пациент. Скажите, мать может взять его?

Томин. Она слепая беспомощная женщина. Но все равно будет счастлива.

Врач. Вы понимаете, если вернуть его… Где он вырос?

Томин. Маленький поселок. Почти деревня.

Врач (задумчиво). Дороги, поля… Если вернуть его туда, где он ходил босиком… детские впечатления крепче всего… Такая встряска могла бы очень помочь… Вы понимаете?

Томин. Да… А как он выглядел 12 марта, что при нем было?

Врач. Есть подробный акт осмотра больного и его вещей при приеме. (Отпирает стол, находит акт, протягивает Томину.)

Сцена тринадцатая

Криминалистическая лаборатория. Кибрит за столом сосредоточенно рассматривает какие-то таблицы. Входит Знаменский.


Знаменский (прямо с порога). Вышло или не вышло?

Кибрит (уклончиво и нерешительно). Видишь ли… напрашиваются некоторые предположения… Может быть, меня куда-то снесло…

Знаменский. В неожиданную сторону?

Кибрит. Да… очень… Мне было бы легче сформулировать, если бы… Что ты сам думаешь? Чего ждал?

Знаменский. Эксперт не должен быть связан бредовыми гипотезами следствия.


Они смотрят друг на друга, и ни тот, ни другой не решается первым высказать свою догадку. Врывается сияющий Томин.


Томин. Привет честной компании! Кто угадает, откуда я прибыл?

Знаменский (с трудом «переключаясь» на Томина). От запертой двери моего кабинета.

Томин. Ценю проницательность! (К Кибрит.) А откуда я прибыл к двери кабинета?

Знаменский. Не устраивай «угадайку». Выполнил задание — доложи о результатах. (Ему не терпится вернуться к разговору с Кибрит.)

Томин (к Кибрит, никак не желая расставаться с веселым настроением). Чего он такой нервный? Тихая работа, спокойные клиенты…

Кибрит. Ладно, Шурик, давай серьезно.

Томин (усаживается, начинает бубнить казенным голосом). Произведенными розыскными мероприятиями по обнаружению Федотова П.С. мною было установлено, что означенный Федотов… (Не выдерживает и машет рукой.) Короче говоря, в Калининской областной психклинике обнаруживаю занятного субъекта. Бывает, что не все дома, а тут следующая стадия — все ушли. Внезапная потеря памяти. Сажусь на минутку в поезд и… пришел, увидел, опознал! Можете почитать медицинское заключение и акт, составленный в приемном покое. Позволил себе изъять.


Знаменский и Кибрит поочередно вчитываются в акт и в заключение. Какая-то фраза останавливает внимание Знаменского в конце акта. Дочитав, он передает его Кибрит и наблюдает, как она среагирует, дойдя до того же места. Кибрит тоже застревает на этой фразе. Переглядываются.


Томин. Что вас заинтересовало? Пальто ношеное… Coстояние тела антисанитарное… Пульс учащенный…

Знаменский (берет у Кибрит бумагу, читает). «На бедре имеется размером с копеечную монету покраснение с вероятным следом прокола в центре».

Томин (беспечно). Спрашивал я… Говорят, непонятно, что такое. Может, просто так, может, укол. Но признаков наркомании нету.

Кибрит (медленно читает из другого листа). «Причины заболевания могут носить истерический характер. Не исключен также острый токсикоз»… (После паузы, с сомнением.) Но яда они не обнаружили… (Обращается только к Знаменскому, и опять между ними возникает тот напряженный разговор, в котором интонации и подтекст важнее слов.) И вообще слишком сложный путь.

Знаменский (тихо). Сложный. Если… считать его бродягой.

Кибрит. Ты… серьезно?


Теперь практически сказано все, теперь они друг друга поняли. Знаменский кивает.


Знаменский. Что в экспертизах?

Кибрит. Очень странный химический состав пломбы… Характерные, особенности в сочетании некоторых букв…

Знаменский (восхищенно). Ты сделала почти невозможное!

Томин. Эй, друзья, что с вами?

Знаменский (не обращая внимания на Томина). Я в тебя верил, но чтобы так…

Кибрит (счастливо улыбаясь). И печень, как у младенца!..

Томин (тем временем подходит и недоумевающе переводит взгляд со Знаменского на Кибрит и обратно). Вы знаете, где так разговаривают? Там, откуда я приехал. Сидят на лавочке, а рукавчики (показывает) вот так завязаны. (Знаменскому.) Ну-ка, быстро! Месяц, имя, фамилия?

Знаменский (победоносно и даже с некоторой торжественностью). Я — старший следователь, майор милиции Знаменский Павел Павлович! Ты — инспектор уголовного розыска, капитан милиции Томин Александр Николаевич. Это — эксперт-криминалист, капитан милиции Кибрит Зинаида Яновна! Все вместе мы — ЗнаТоКи! Понял?

Томин. Ни бум-бум.

Знаменский (азартно). Зиночка, покажи экспертизы.


Кибрит раскладывает на столе таблицы, что то показывает.


Томин (ошеломлен). Ну, не может быть!

Сцена четырнадцатая

Следственный кабинет в тюрьме. Знаменский, Томин и Кибрит сидят у стола полукругом. Мужчина с военной выправкой несколько в стороне. Конвоир вводит бродягу.


Бродяга (настороженно). Здравствуйте.

Знаменский (холоден, официален). Здравствуйте.

Бродяга. Хм, новые лица… Желаю знать, что за посторонние присутствуют на допросе. Инспектора я видал, а эти двое?

Знаменский (указывая на Кибрит). Наш эксперт-криминалист. Познакомит вас с некоторыми материалами. А это (о мужчине с военной выправкой) — следователь, который будет дальше вести ваше дело. Сегодня мы с вами встречаемся в последний раз.

Бродяга. Да ведь я не давал вам отвода-то! Сболтнул сгоряча, а писать никуда не писал. (Огорчаясь.) Неужто обиделись, гражданин следователь?

Знаменский. Ну, какие между нами обиды! (Медленно.) Просто люди вашего профиля в мою компетенцию не входят. Я выразился достаточно ясно? (Пауза.)

Бродяга. Но до сих пор?..

Знаменский. До сих пор вы числились бродягой.

Бродяга. Бродяга и есть. За то сижу.

Знаменский. Стоите на этом твердо? (К Кибрит.) Прошу.

Кибрит. Насколько я понимаю, вы вели довольно… беспорядочный образ жизни. (Она внутренне напряжена, но проявляется это лишь в непривычной для нее размеренности тона.)

Бродяга (слегка паясничая). Вел, барышня, вел. Нынче здесь, завтра там. Где уж быть порядку…

Кибрит. Питались нерегулярно, то досыта, то впроголодь, спали кое-как, пьянствовали?

Бродяга. Что поделаешь, барышня, грешен.

Кибрит. Познакомьтесь с заключением медицинской комиссии. У вас ни малейших нарушений в обмене веществ. И печень совершенно непьющего человека. С долгими годами скитаний это никак не вяжется!

Бродяга. А я всегда здоровый был. Об лед не расшибешь!

Кибрит. Каким-нибудь спортом занимались?

Бродяга (все более развязно). Спортом? Разным. Прыжки с поезда — когда контролер догоняет. Бег с препятствиями — частенько приходилось. И все такое прочее.

Кибрит (вооружаясь новым актом экспертизы). А вот здесь доказано, что особенности развития вашей мускулатуры свидетельствуют о долгих и систематических тренировках. И о том, что совсем до недавнего времени вы пользовались специальным комплексом упражнений.

Бродяга. Зарядочку по утрам в камере делаю — вот и все мои комплексы. Остальное, как говорится, дары природы. Heдаром меня бабы любили…

Знаменский (как бы подводя итог первому «туру» борьбы). Боюсь, что вы не убедили никого из нас. Вопрос следующий. Зачем все это: «Я — Петров», «Нет, я — Федотов», «Ах, нет, я — Марк Лепко»?

Бродяга (добродушно). Кому охота под своей фамилией судиться? Думал проскочить. Да больно въедливый следователь попался.

Знаменский. Но Лепко, Федотов, Петров — все бродяги. Что им было друг за друга прятаться? Чем один бродяга лучше другого?

Бродяга. В каком смысле?

Знаменский (с ледяным спокойствием). В том смысле, что легко понять, если убийца выдает себя за грабителя или грабитель за карманника. Но зачем один бродяга выдает себя за другого бродягу? Цель?

Бродяга. Гражданин следователь, на мне же недостача висит!

Знаменский. Те пятьдесят рублей, что растратил кассир Лепко?

Бродяга. Ну да, те, что я растратил…

Знаменский (иронически). И из-за пятидесяти-то рублей вы ударились в бега?! Да поработали бы месяц на любой стройке, отослали пятьдесят рублей по почте — и не надо бегать!

Бродяга (вздыхает). Слабость человеческая… Как деньги в руки — тут их и прогуляешь… Да и страшновато было объявиться-то…

Знаменский (медленно закипая изнутри). Ах, до чего вы робкий человек! До чего неопытный! Этакий серый, этакий лапчатый… Имею другое объяснение для ваших маневров.

Бродяга. Ну?

Знаменский. «Я — Петров» со всеми проверками съел половину времени, положенного на следствие. «Я — Федотов» скушал вторую. Ровно к тому моменту, как надо было заканчивать дело, пришли документы, которые на первый взгляд подтверждали, что вы Федотов. Менее дотошный следователь, вероятно, поставил бы точку.

Бродяга. Хитрый вы мужик! Разгадали…

Знаменский (обрывая). Разгадки впереди. Историю кассира Лепко вы держали в кармане — на крайний случай. Расчет простой: все, кто может рассказать о тогдашнем происшествии в Якутии, разбросаны сейчас по геологическим партиям и вернутся к зиме. Полгода следствие вести не будут. Осудят вас как бродягу, а пятьдесят рублей обяжут потом выплатить, только и всего. И получите вы новенький паспорт на имя Марка Лепко!

Бродяга (резко). Что значит «на имя»?

Знаменский. Отлично понимаете, о чем речь.


Пауза.


Бродяга. Согласно Уголовного кодекса, пока не доказано другое, я — Лепко!

Знаменский. Считайте, что доказано.


Знаменский делает приглашающий жест в сторону Томина. Он искусно «дирижирует» допросом. Мужчина с военной выправкой молча, но очень внимательно следит за всеми.


Томин. Лепко еще не найден. Но есть любопытная справочка из больницы города Мукачево. (Показывает бумажку. Он сегодня строгий, подтянутый, обычной шутливости нет и в помине.) Когда-то, давным-давно мальчику, которого звали Марик Лепко, делали операцию — удаляли аппендицит. Должен был остаться шрам. У вас его нет.

Бродяга (Знаменскому с недоброй усмешкой). Вы сегодня, как фокусник. Букет за букетом. Из рукава.

Знаменский (взял себя в руки и снова невозмутим). Вернемся к Федотову. Почему для своих целей вы выбрали именно его?


Бродяга пожимает плечами.


Знаменский. Случайно? Случайно выдали себя за того, кто давно исчез из родных краев, кого некому опознать?

Бродяга. Случайно, не случайно — какая разница?

Знаменский. А такая разница, что человек был подобран на редкость удачно. Очень был подходящий человек… (Внезапно очень быстро.) Он говорил вам, что мать ослепла? Ну?! Да или нет? Отвечайте!

Бродяга. Не помню.

Знаменский. Не говорил он вам. Откуда ему было знать? А вот вы знали. Я это понял сразу, как вы ее увидели. Значит, навели тщательные справки… Где вы расстались с Петром Федотовым?

Бродяга. Где-то в поезде. (Начинает немного «сдавать», смятый напором со всех сторон.)

Знаменский. Место?

Бродяга. Понятия не имею.


Знаменский снова жестом предлагает вступить Томину.


Томин. Могу напомнить. На вокзале в городе Калинине. Похоже?

Бродяга (оборачиваясь к нему с каменным лицом). Почему именно в Калинине?

Томин. Потому что там я его нашел. В больнице.

Бродяга. А мне какое дело?

Томин. Хочу услышать, были или не были вы с Федотовым в Калинине.

Бродяга. Нет!

Томин. Зря… Неподалеку от вокзала есть буфет. Вы посетили его вместе с Федотовым 12 марта. А через час буфетчица наблюдала, как Федотова сажали в «скорую». Про вашу фотографию она сказала: «С этим мужчиной пил тот, который вдруг сразу спятил».

Бродяга. Ну и что это доказывает? (Знаменскому.) Черт дери! Что все это означает?!

Знаменский. Вот так же и я ломал голову. «Черт дери, что все это означает?..» (Пауза. По его лицу пробегает тень улыбки.) Вы однажды поинтересовались, почему я взял отсрочку. Теперь могу ответить: почти не по чему. Набежали пустяковые мелочи. Вы были на допросах чуть равнодушней, чем следовало. Знали вещи, не свойственные бродяге, и не знали того, что, казалось, должны знать. А когда я пробовал усилить нажим, я ощущал железное сопротивление. Слишком железное для той мелкой сошки, которую вы разыгрывали… И я взял отсрочку по делу.


Показное равнодушие уже с трудом дается бродяге. Спокойная откровенность Знаменского производит на него не меньшее впечатление, чем прямые улики.


Бродяга. Благодарю за разъяснение. Что у вас еще в рукаве?

Знаменский. Довольно много всего. Ваше поведение в камере. Обилие прочитанных книг и их подбор. Ювелирная отработка легенды «Я — Федотов». Барское отвращение к несчастной слепой старухе, которая чаяла найти сына. Наконец, тот единственный миг, когда вы были искренни на следствии. Он тоже обернулся против вас. Когда разговор зашел о Москве белокаменной… Помните?

Бродяга (севшим голосом). Вы мне доказали, что я все время врал. Ну, врал. Доказали, что я не Лепко. Признаю. Но теперь пошли какие-то фантазии и сотрясение воздуха.

Знаменский. Хорошо. Перейдем опять на почву фактов. (К Кибрит.) Можешь.

Кибрит. Вы владеете иностранными языками?

Бродяга. Почему такой странный вопрос?

Кибрит. Сначала ответьте.

Бродяга. Ну… в школе учил.

Кибрит. В школе мы все учили. В данном случае это не в счет.

Бродяга (скривя губы). А какой же такой «данный случай»?

Кибрит (жестко). Видите ли, были исследованы образцы вашего почерка. Вывод экспертизы такой: в тех сочетаниях штрихов, которые характерны только для русских букв, наблюдается значительно меньшая твердость и уверенность руки, чем в написании букв, общих для русского и латинского алфавит.

Бродяга. Чудеса!

Кибрит. Больше вам сказать нечего?

Бродяга (избегая взгляда Кибрит, отводит глаза). Ошибочка какая-нибудь…

Кибрит. Есть и вторая экспертиза на ту же тему. Спектрограмма соскоба, сделанного с пломбы на вашем зубе во время медицинского осмотра в пятницу.


У бродяги вырывается невнятный возглас.


Кибрит. Обнаружено наличие веществ, которые в практике зубных техников нашей территории не применяются.

Бродяга (изворачиваясь из последних сил). Я лечил зубы у одного армянина-репатрианта. Возможно, он привез состав с собой.

Знаменский. Где он живет?

Бродяга. Жил в Ташкенте.

Знаменский (насмешливо). Вероятно, в эпицентре? И дом его теперь разрушен землетрясением, а сам репатриант погиб? Давайте кончать комедию.

Бродяга. К чему вы все клоните?!

Знаменский (просто и обыденно). К тому, что вы иностранный разведчик. Разве неясно?!

Бродяга (вскакивает, заходится криком). Че-го?! Нахалку шьешь, начальник?! Чернуху лепишь?!

Мужчина. Давайте обойдемся без шума. Я внесу некоторую ясность. (Встает, чувствуется, что теперь он здесь хозяин.) Вы были переброшены через границу 20 января, не так ли? Самолет, если помните, был обстрелян.

Бродяга (Знаменскому). Чушь! Да если бы я был шпион, зачем бы я сам в тюрьму полез?!

Мужчина. Отчего же. Неглупо задумано. Пока мы вас ищем, вы нырнули в самое неожиданное место. Срок небольшой! После освобождения — подлинные советские документы. Плюс возможность завязать в колонии связи с уголовниками.

Бродяга (Знаменскому). Дайте мне возможность собраться с мыслями! Я все объясню!

Знаменский (вставая из-за стола). Но уже не мне, а следователю Комитета государственной безопасности. (Указывает на мужчину.) Я, наверно, так и не услышу вашего подлинного имени, не узнаю, как оно пишется и на каком языке. И ничуть не жалею. Меня интересует одно: химическая формула яда, который вы ввели Федотову. (В голосе его на секунду прорывается ярость.) Чтобы найти противоядие. Чтобы спасти. (Оборачивается к следователю КГБ.)

Мужчина. Не беспокойтесь, я помню и тотчас сообщу!

Знаменский. Мы уходим, товарищ подполковник?

Мужчина. Да. Спасибо, товарищи. До свидания.


Его тяжелое, крупное лицо с умными глазами в морщинках смягчается искренней, дружеской улыбкой, когда он жмет руки ЗнаТоКам. Знаменский, Томин и Кибрит уходят. Следователь КГБ оборачивается к застывшему, ссутулившемуся бродяге. Теперь он замкнутый, сосредоточенный, начинается его работа.


Мужчина. Итак, ваше подлинное имя?..

― Дело № 3 ― С ПОЛИЧНЫМ

 При попытке ограбления склада задержан гражданин Силин, только что вышедший из колонии после отбывания срока. Знаменский понимает, что Силина просто подставили, а настоящих организаторов ограбления ещё предстоит выяснить.
Действующие лица
Знаменский, старший следователь.

Томин, старший инспектор угрозыска.

Кибрит, эксперт-криминалист.

«Xимик».

Силин, уголовник.

Родионова.

Начальник охраны склада.

Сторож на складе.

Директор пивного бара.

Официантка.

Парень.

Первый забулдыга.

Второй забулдыга.

Два милиционера.

Секретарша.

Дежурная.

Конвойный в тюрьме.

Аркадий, сотрудник МУРа.

Юноша и девушка в пивном баре.

Пролог

Комната в помещении дежурной части на Петровке, 38. Кожаный диван, небольшой шкаф с книгами. На столике — газеты и журналы. Поздний вечер. Знаменский и Кибрит играют в шахматы. Томин «болеет».


Кибрит. Противная лошадь! И как мне ее отсюда выгнать… А, Шурик?


Томин показывает, как ходить.


Знаменский. А я тогда вот так. (Делает ответный ход.)

Томин. Н-да…

Кибрит. Тоже мне, советчик.

Голос из динамика. Дежурная группа: следователь Семенов, инспектор Марчек, эксперт Орлов — на выезд. Ножевое ранение. Машина 16–32.


При первых словах все настораживаются, затем снова продолжают играть.


Томин. Есть хочется.

Кибрит. Опять? Ты не ужинал?

Томин. Ужинал… два азу, и ни в одном глазу.

Кибрит. Я тебе давно говорю: надо жениться. Пойдешь на дежурство — жена тебе сверточек. Жевал бы сейчас бутерброды.

Томин. Ох!.. Ты знаешь, думал. Даже составил опись на досуге. Вышло шестнадцать необходимых качеств. Нереально.

Кибрит. Тогда ходи голодный.

Знаменский. Ты его с пути не сбивай. Пока холостой — прытче бегает. А то будет ходить да оглядываться. Это, знаешь ли, мешает при задержаниях, засадах и тэ дэ.

Томин. Тоже верно. А вот кого надо женить, так это Пал Палыча.

Знаменский. Погожу пока. У меня аппетит умеренный. Зина, зеваешь. Ладья под ударом…

Голос из динамика. Дежурная группа: следователь Знаменский, инспектор Томин, эксперт Кибрит — на выезд. Попытка ограбления склада. Машина 16–35 у бокового подъезда.


Все вскакивают, быстро одеваются, Кибрит берет свой чемодан, Томин поправляет пистолет под пиджаком; идут к выходу.

Сцена первая

Большой склад. Длинное помещение, напоминающее ангар. Посередине — широкий проход, остальное пространство заполнено штабелями ящиков и тюков; кое-где стеллажи для товаров в мелкой упаковке. Сверху, как бы с антресолей, видно, что тюки, ящики, ряды стеллажей образуют своего рода лабиринты.

В склад с улицы ведут большие ворота. Невдалеке от ворот внутри склада отгороженное стеклянными стенками в частых переплетах помещение конторы. Там два милиционера и задержанный Силин.

У боковой стены склада, около широкой двери работает Кибрит.

Возле ворот склада Томин разговаривает с начальником охраны и сторожем. Те объясняют, как было дело. Начальник охраны, служака лет пятидесяти, удручен. Сторож, щуплый мужичонка, возбужденно-словоохотлив.


Томин. Той дверью давно не пользуетесь?

Начальник охраны. Около года.

Сторож. Тут дело такое: раньше забор дальше был. Потом, как его передвинули, с той стороны машине стало не подъехать. Тогда и дверь закрыли наглухо.

Томин. А почему не держите для охраны собак?

Сторож (хихикает). Зато кошек держим…

Томин. Это как понимать?

Начальник охраны. Видите ли, склад большой, товар разный, сильный урон бывает от мышей…

Сторож. Спасу не было, ей-богу! Мышь, она ведь все сожрет. Сапоги дай — сожрет. Пианину дай — и ту сожрет. Ну, теперь у нас восемь кисок. Официально, в ночную смену. Так что собак нам никак нельзя.

Томин. Чтобы собачки кискам работать не мешали?

Сторож. Во-во!

Томин (сторожу). Все ясно, вы свободны.


Сторож нехотя отходит.


Томин. Итак, сигнализация повреждена.

Начальник охраны. Да, но… возможно, случайно?

Томин. Вор подпрыгивал и случайно срывал какие-то провода? Просто так, резвился?.. Конечно, он знал, что это сигнализация. Кто мог его просветить? Только кто-то из здешних.

Начальник охраны (сжимая кулаки). Ну, если кто из моих ребят, — я дознаюсь! Я из них душу вытрясу, но дознаюсь!

Томин (решительно). Нет уж, пожалуйста, без самодеятельности. Вы нам всех распугаете.


Через ворота склада входит Знаменский.


Знаменский. Томин! (Направляется к Кибрит.)


Томин идет следом.


Знаменский. Зина, на два слова.


Собираются группой в центре склада.


Знаменский. Задвижка подпилена изнутри?

Кибрит. Изнутри.

Знаменский. Мне надо знать, когда сделан подпил.

Кибрит (усмехаясь). Всего-навсего…

Томин. А действительно, интересно: может быть, подпилили утречком, а ночью этот лоб только надавил — и хруп…

Знаменский (Томину). Впечатление от сторожей?

Томин. Мм… Удовлетворительное. Но думаю, что вор действовал не один…

Знаменский. Разумеется. Этот подпиленный запор. Сигнализация, которую знал, где рвать. И потом — добыча. Выбрал самое ценное, что сейчас есть на складе.

Кибрит. Да, три каракулевые шубки на земле не валяются.

Знаменский. Надо восстановить его маршрут по складу. Хотя бы основные вехи. (Томину.) Ты пометил, где он перелез через забор?

Томин. Да, почти против двери.

Знаменский. А по ту сторону забора ты был?

Томин. Ничего там не углядишь, даже собака след не взяла. Навален какой-то вонючий шлак…

Знаменский. Но за россыпями шлака идет глинистый грунт. И на нем следы «москвича».

Кибрит. Думаешь, как-то связано?

Знаменский. Во всяком случае, этот «москвич» меня интересует. Сходи, Зиночка, погляди. У ворот Панин, он тебя проводит.


Кибрит уходит.


Знаменский (Томину). Пора знакомиться с нашим ценителем мехов.


Знаменский с Томиным идут в помещение конторы.

Здесь несколько канцелярских столов. На одном из них — полиэтиленовый мешок с шубами. Веревка, которой он был завязан, перерезана так, что узел сохранен; она лежит рядом. Посередине конторы — стул, на нем сидит Силин, человек средних лет, медвежьего сложения. По бокам его — два милиционера.

Входят Знаменский и Томин, останавливаются и некоторое время рассматривают вора. Тот поглядывает в ответ мрачно, исподлобья.


Знаменский (берет стул и садится против задержанного). Я — дежурный следователь. А это — инспектор уголовного розыска. Объясните, зачем вы здесь оказались.

Силин (кривясь). Грыбы собирал.

Томин. Отвечайте серьезно!

Силин (кричит нарочито грубо, но в сущности не злобно, а, скорее, от стремления отвести душу). Ты, чернявый, на меня не ори! Ты меня не пугай! Тоже мне, начальник нашелся! Да я тебя одной рукой по стене размажу! Ты понял, ты?..

Знаменский. И что зря шумит? Взяли его с поличным. Разговаривают, как с человеком. Спрашивают, что и как. Зачем людей напрасно обижает?

Силин. Что мне люди? Что мне ваши разговоры?.. А подите вы, знаете куда!..

Знаменский. Догадываюсь куда. Но хочу вас спросить…

Силин. Не буду я давать никаких показаний.

Знаменский (словно его и не прерывали). Я хотел спросить, не нужно ли сообщить кому из родных, что вы арестованы и содержитесь там-то и там-то.

Силин (непримиримо). Во, какой хитрый следователь! Ты гляди, а?.. Нет у меня никого и ничего. Устраивает?

Знаменский. Это плохо. Значит, и передачу некому принести?.. (Встает, вытягивает из пакета шубу, встряхивает.) Кому же вы тогда эти шубы несли? Самому вроде маловаты будут?

Силин. Показаний не даю. Сказал — и все. Точка. Силин.

Знаменский. Ваше право, Силин, ваше право. (Томину.) Пошли.


Томин и Знаменский выходят из конторы.


Томин. Ну прямо загляденье!

Знаменский. А ты думал, у него в душе растет тюльпан?

Томин. Тюльпан — не тюльпан, но раз засыпался — не хами!

Знаменский. По-моему, он очень растерян. Совершенно не ожидал засыпаться, и вдруг ту-ту, и тюрьма, и горит полночная звезда. Будешь ругаться… Сейчас бы его чем-то сбить, пока он психует… (Подошедшей Кибрит.) Какие достижения?

Кибрит. Тот «москвич» приезжал как раз часа два назад.

Знаменский (быстро, Томину). Кто-нибудь видел машину у забора?

Томин. Из складских никто.

Кибрит. Как обут задержанный?

Томин (не задумываясь). Полуботинки на коже, стоптаны наружу, мысок тупой, размер этак сорок пятый. Если не больше.

Кибрит. Таких следов там нет.

Знаменский. Сколько стояла машина?

Кибрит. Несколько минут.

Знаменский. А точнее? Пять? Пятнадцать?

Кибрит. Ну, знаешь, с точностью до секунды тебе ни кто не скажет… Не больше десяти минут.

Знаменский. Так… Следы замерила, сфотографировала?

Кибрит. Да все я сделала, не волнуйся!.. Надо с задержанного снять обувь. Причем бережно — дабы не отрясти прах с его ног. Прах мне понадобится для экспертизы.

Знаменский. А как я отправлю его в камеру? Босиком?

Томин. Добудем какую-нибудь обувку на складе.

Знаменский. Ну ладно… Нашего друга Силина надо как-то разговорить. Предложения будут? (Пауза.) Ну-ну, друзья, всего четвертый час ночи, а вы уже сонные.

Томин. Видал я таких битюгов. Его надо чем-то шибко огорошить, иначе не сдвинешь. А чем мы поразим его воображение?

Знаменский (задумчиво). Если бы мы знали что-то, чего, по его мнению, не можем знать…

Кибрит (после паузы). Есть одна мыслишка…

Знаменский (вскидываясь). Ну?

Кибрит. Нет, пока не скажу. Еще неизвестно, выйдет ли. (Быстро поворачивается и уходит к дверям склада).

Томин (провожая взглядом Кибрит). Интересно, что за, мыслишка… Ну, а мы? Снова пойдем толковать с этим злыднем?

Знаменский. Да, пойдем толковать. И постараемся найти верный тон.

Томин. Я сейчас. (Сторожу.) Отец! Погоди, дело есть.


Расходятся. Томин договаривается о чем-то со сторожем, Знаменский входит в контору. Здесь все на прежних местах.


Знаменский (садится за стол, достает из портфеля несколько бланков). Ну как, не надумали поговорить?.. (Интонация его спокойна, почти дружелюбна.) Вас действительно зовут Силин?

Силин. Силин и есть Силин. Чего темнить?


Входит Томин.


Знаменский. Имя, отчество?

Силин (с горечью). Имя-отчество теперь не понадобится. «Силин, встаньте!», «Силин, сядьте!», «Силин, отвечайте!» — и весь разговор.

Знаменский. Вам не понадобится, так мне нужно.

Силин. Ну, Степан Корнеич. Дальше что?

Знаменский. Прежде судились?


В дверях появляется сторож с ботиночной коробкой в руках. Томин забирает у него коробку, заглядывает внутрь.


Томин (Силину). Попрошу вас снять обувь.

Силин. Это зачем?.. Если в расход — так вроде еще не заслужил.


Томин вытаскивает из коробки пару теннисных тапочек.


Знаменский (мягко). Переобуйтесь, пожалуйста, Силин. Ботинки вернем попозже.


Силин начинает переобуваться.


Томин (весело). Будем научно изучать ваш жизненный путь, Степан Корнеич… Осторожно, осторожно, чтобы не осыпалась грязь.

Силин (пошучивая через силу). Заживо в белые тапочки — чудеса!


Томин аккуратно складывает ботинки в коробку.


Знаменский. Мы остановились на прошлой судимости.

Силин. Время позднее, гражданин следователь, спать пора. Ложите-ка свой протокол обратно в портфель.

Знаменский. Прежде его составить надо.

Томин. Степан Корнеич сегодня, как большой начальник. Он будет посиживать, а мы ему документики на подпись.

Знаменский (подыгрывая Томину). Верно. Протокол задержания, протокол личного обыска, протокол об отказе давать показания…

Силин (невольно поддаваясь на их тон). Значит, без меня дело не идет?

Томин. Какая же свадьба без жениха?

Знаменский. Да еще и сваты попрятались.

Силин (настороженно). Сваты?

Знаменский. А то нет? На такой свадьбе да чтобы без сватов?

Силин (ощетиниваясь). Сваты тому нужны, у кого свой котелок не варит. А я и без сватов, ясно?


Входит Кибрит.


Силин. Вона! И невеста пожаловала!

Знаменский. Наш эксперт-криминалист.

Силин (с развязностью, явно радуясь поводу сменить тему). Ты гляди, а?! На этой желаю жениться! Точка. Силин.

Кибрит (вкрадчиво). А как же Галина Петровна Родионова, которая вас ждет в Днепропетровске? А ведь обещали: отбуду срок — и прямо к тебе! Что вас понесло в Москву, Силин?

Силин (с минуту глядит на нее ошеломленно, потом лицо его багровеет, он вскакивает, рвется из рук милиционеров). Сволочи! Пусти! Пусти! Я побегу, давай в меня стреляй! Убивай!..

Знаменский. Прекратите истерику, Силин! Раньше надо было кричать.


Томин отводит Кибрит в сторонку.


Силин (в искреннем отчаянии). Пропала жизнь… Все кошке под хвост… Пусти, я побегу!..

Томин (пока Силин продолжает шуметь). Где это ты раскопала, фокусница?

Кибрит (торжествующе). Элементарно. У меня же есть его отпечатки. Вывела формулу, позвонила в картотеку — да, судимый, отбывал там-то. Еще раз позвонила — дежурному на Петровку. Он мне заказал молнию с начальником колонии.

Томин. Обошла… Ну, теперь Пал Палыч его возьмет!

Знаменский (милиционерам). Можете отправить задержанного.

Томин. Пал Палыч!

Знаменский (заколебавшимся было милиционерам). Ведите, ведите.


Силина уводят.


Томин. Ну, знаешь, в голове не укладывается!.. Когда он раскрылся, когда его голыми руками бери — ты вдруг задний ход!

Знаменский (к Кибрит). Тоже считаешь, что надо было ловить момент?

Кибрит. Обидно, что старалась впустую. (Пауза.)

Знаменский (хмуро). По-моему, друзья, вы устали, а у нас еще работа. Давайте выясним отношения после. Часов в двенадцать могу предложить по чашке кофе.

Сцена вторая

Утро. Кабинет Знаменского. Знаменский варит кофе, на столе приготовлены три чашки. Входит Томин.


Знаменский. Не место красит человека, друг мой Шурик. Налить?

Томин. Праздный вопрос.


Знаменский наливает две чашки кофе, достает сахар и коробку печенья.


Томин. О, как в лучших домах. (Пьет кофе.)


Входит Кибрит.


Кибрит. До чего вкусно пахнет!

Знаменский. Хозяйничай сама.


Некоторое время они молчат. После бессонной ночи все утомлены.


Знаменский. Вы по-прежнему ждете объяснений?


Томин и Кибрит молчат.


Знаменский (Томину). По-твоему, я просто сминдальничал?

Томин. И по-моему, и по-твоему, и по-чьему угодно. (К Кибрит.) Разве нет?

Кибрит (уклончиво). Момент для допроса был, конечно, выгодный…

Знаменский. Согласен. Можно было использовать его истерику. Нажать, подхлестнуть. Допустим, он бы что-то выложил. По принципу — нате меня, ешьте! И потом что?

Томин. А что потом?

Знаменский. А потом он опомнится…


Телефонный звонок. Знаменский берет трубку.


Знаменский. Да… да… (Томину.) На тренировку пойдем?

Томин. Побойся бога!

Знаменский. Нет, Женя. После дежурства. Почти не спали. (Кладет трубку.)

Кибрит (подсказывает). Силин опомнится, и?..

Знаменский. И поймет, что его нарочно взяли врасплох. Дали, что называется, под дых и воспользовались.

Томин (с вызовом). Ну и поймет. Беды-то?

Кибрит (стараясь их примирить). Пал Палычу с ним дальше работать.

Знаменский. И это тоже. Как работать, если я для него — враг? И главное, мгновенно рождается обобщение: «Ага, все вы сволочи, вам за это деньги платят!»

Томин (фыркает). Приближаемся к твоему любимому тезису: «Следствие — это не только… но и…» А значит, подследственный должен уходить с просветленной душой и с верой в благородство слуг закона!

Знаменский. Зачем так трескуче? Но… пусть он думает о нас с тобой хоть немного иначе, чем раньше. Ты не против?

Томин (колюче). В принципе — совершенно за. В конкретном случае — позволь посмеяться. Твой Силин — не объект для перевоспитания. Знаешь, что это за фрукт?

Знаменский (осторожно). А ты уже знаешь?

Томин. Да. Я только что разговаривал с колонией — пошел по стопам Зинаиды. Силин сел за драку с телесными повреждениями, хулиганство и сопротивление власти. В колонии сошелся с отпетыми рецидивистами, кого-то изувечил, и ему добавили срок. Ничего портретик?


Кибрит вздыхает, с сожалением поглядывает на Знаменского, собирает чашки. Уходит.


Томин. Материалы из колонии обещали сегодня выслать. Получим завтра к вечеру.

Знаменский (некоторое время сидит молча, подпершись кулаком). Но ведь ждала его эта женщина в Днепропетровске. Значит, и он кому-то дорог… (Пауза.) Пошли, Саша, спать…

Томин. Не могу. Надо по меховщикам полазить — пока не прошел слух, что шубки застряли. Кто придумал их украсть, наверняка подготовил рынок сбыта.

Знаменский. Резонно…


Возвращается Кибрит с чистыми чашками, ставит их в шкаф. Следом в комнату заглядывает секретарша, она держит несколько фотографий.


Секретарша. Зинаида Яновна! Вам просили передать. Осторожно, еще влажные.

Кибрит. Спасибо, Танюша. (Берет фотографии.)


Секретарша уходит.


Кибрит (Знаменскому). Следы твоего любимого «москвича».

Знаменский (оживляясь). Ага! Поглядим…


Он раскладывает фотографии на столе, и все трое склоняются над ними.


Знаменский. Сдается мне, что Силин прибыл на склад именно этим видом транспорта. Просто так на этот пустырь приезжать никому не нужно.

Томин. Человек мог элементарно ошибиться. Заехал, смотрит — не туда. Повернул обратно.

Кибрит (осторожно прикасаясь к одной из фотографий мизинцем). Тут машина остановилась. Кто-то вышел и переминался с ноги на ногу.


Томин и Знаменский придвигаются поближе.


Томин. Следочки изящные. Ничего похожего на силинские бутсы.

Знаменский. Но зато я вижу, что вот здесь расстояние от стоящей машины до шлака такое, что рослый человек мог шагнуть прямо из машины на шлак.

Кибрит. А на нем следов не остается. Силин, пожалуй, мог.

Знаменский (к Кибрит). У протекторов шин есть какая-то индивидуальность?

Кибрит. У всего есть индивидуальность, Пал Палыч. Трещинки, ссадины. Но не станешь обходить гаражи с микроскопом и осматривать все шины подряд… Дадите машину — скажу, та ли.

Томин (по своему обыкновению поддразнивает Кибрит). Небогато у тебя сегодня. А что в отношении владельца изящной обуви? Я не говорю — адрес, но хоть год рождения, например. Или: холост, женат. Неужели не можешь?

Кибрит. Томин, поосторожнее! Я тебе еще пригожусь.

Знаменский (улыбаясь). Ну, чувствую, пора расходиться.


Знаменский и Кибрит наводят порядок в кабинете.


Кибрит. Пал Палыч, есть просьба: пусть Силин завяжет несколько узелков.

Томин. Он их уже завязал.

Знаменский. Зачем тебе?

Кибрит. Когда человек завязывает узел, — Томин, это я тебя просвещаю…

Томин. Большое мерси.

Кибрит. …то узел с точки зрения криминалиста нередко индивидуален, почти как почерк. Хочу сравнить те, что он завяжет сейчас, с узлом, который был на мешке с шубами.

Томин. Когда ты с ним встречаешься?

Знаменский. Завтра с самого утра.

Томин. Надеюсь, допрос пройдет в теплой, дружеской атмосфере.

Сцена третья

Следственный кабинет в тюрьме. Знаменский и Силин. Знаменский упорно держится ровного доброжелательного тона. Силин одновременно и усталый и взвинченный, часто срывается на крик.


Силин. Я с вашим братом говорить не нуждаюсь! Посадили — все! Спасибо!

Знаменский. Уймитесь, Силин. Второй час кричите.

Силин. Да об чем еще говорить? Чего надо, я рассказал. Все откровенно.

Знаменский. А что вы такого рассказали? Что залезли ночью на склад? Что взяли три каракулевые шубы? Что оборвали провода сигнализации? В самом деле, редкая откровенность! Если б не признались, я бы ни в жизнь не догадался!

Силин (со злобой). Веселый вы человек, гражданин следователь!

Знаменский. Работа такая… смешная. Вот, скажем, вы. Только-только освободились, знали, что ждет женщина. Нет, двинули в Москву, где у вас ни кола ни двора. Через неделю пробрались в хорошо охраняемый склад. Говорите, в одиночку. Смешно? Смешно. Кто тогда задвижку подпилил? Кто вам рассказал, где проходит сигнализация и где шубы лежат?

Силин. А тут будет один ответ: катитесь вы… и так далее! Ясно?

Знаменский (отмахиваясь). Ясно, ясно… Меня, собственно, не столько занимает ваша кража, сколько ваша жизнь…

Силин (прерывает). Поговорим о жизни, потом десять лет в зубы — и езжай, Силин, лес рубить? Нет уж! Моя жизнь — она моя, вы в нее не суйтесь!

Знаменский. Придется соваться, Силин. Придется. Рассказывали бы вы сами, что да как. Лучше будет.

Силин. А не расскажу — хуже будет? Да? А что будет хуже? Свой срок так и так получу. Хоть буду вам руки лизать, хоть матом обложу — все одинаково.

Знаменский. Не совсем одинаково, Силин. Чистосердечное признание суд очень учитывает. Сами знаете.

Силин. Что я знаю? Что знаю?! (На него снова накатывает блатной гонор.) Ты меня не доводи, а то я такой… В темный подъезд заходить будешь — бога вспомни… Дети есть — пусть дома сидят… Ты понял, ты? (Угрожающе надвигается на Знаменского.)

Знаменский (ласково). Нервы у вас, Силин, ни к черту. Жалко смотреть.

Силин (вдруг обидясь). А ты меня не жалей! Пожалел волк кобылу… Ты чего ко мне привязался, чего добиваешься?!

Знаменский. Справедливости, Силин.

Силин. Че-во?

Знаменский. Простой справедливости. Человек должен отвечать за то, что он сделал. Тогда справедливо. А за других он отвечать не должен.

Силин. Ха! Насчет справедливости я ученый. Крепко! Справедливость… (Колеблясь, смотрит на Знаменского. Наконец желание высказаться берет верх над недоверием.) Сказать, как я срок схватил?

Знаменский. Я знаю, что была драка в нетрезвом виде.

Силин. Это по бумажке. А по жизни? По правде?

Знаменский. Расскажите, Силин.

Силин. В нетрезвом виде… Я со свадьбы ехал. Сижу в электричке… Нормальный человек может со свадьбы — в трезвом виде?

Знаменский. Трудно, конечно.

Силин. Во! Значит, я пьяный — законно. Еду домой, никого не трогаю. Бац — контролер. «Ваш билет». А я брал, знаю, что брал! Его же потом нашли, если хотите знать! Понятно?

Знаменский. Не совсем.

Силин. Как же непонятно — я ищу, куда дел, а он ко мне вяжется: «Гражданин, сойдемте». Я его отодвинул, он за свисток… Ладно, думаю. Сошли… Ищу билет, чтобы он отцепился… Пристал как банный лист!

Знаменский. Так и не нашли?

Силин. Найдешь тут, когда он на рукаве висит: «Пошли, говорит, в милицию!» А чего я в той милиции не видал? Ни за что драку мне припаяли. Да рази я его бил?! Всего-то стряхнул с руки, чтоб не мешался.

Знаменский. Но он ведь пострадал.

Силин. А тогда не вяжись к человеку, коли такой ветхий!

Знаменский. А дальше?

Силин. Дальше — суд. Красота! Я толкую — билет же был! В отделении, когда карманы выворачивали, его же нашли! А она мне — судья: «Кому, говорит, теперь нужен ваш билет?» Это, по-вашему справедливо?! «Вы, говорит, билет на проезд покупали, а не хулиганить». А?! В гробу я видел такую справедливость!..

Знаменский. Но вы же взрослый человек. Я понимаю, билет нашелся. Понимаю, что обидно. Но вот хоть этот контролер. Ведь у него такая должность. Что с ним было?

Силин. Чего-то там себе отбил.

Знаменский. И в колонии опять драка с телесными повреждениями. Или тоже хлюпик под горячую руку попался?

Силин. Там не хлюпик, там целая кодла была. Кабы я им поддался, мне бы вовсе не жить!

Знаменский. Почему?

Силин. Эх, гражданин следователь, что вы, здесь сидя, понимать можете? Каждый день с одеколончиком бреетесь, котлетки едите… а помыкались бы там, тогда бы с полслова соображали… (Пауза.) Приклеилась ко мне шпана. Сперва смешочки, дальше — больше. «Комод, пойди туда», «Комод, пойди сюда». Сегодня поддашься — завтра вдвое насядут… Каждый день в барак, как на войну, шел. Я один, а они скопом. Раз потолковали (показывает на кулаках), другой, вижу — либо я кого угроблю, либо они меня.

Знаменский. Но администрация колонии…

Силин (негодующе). Теперь Силин должон к начальнику бечь? Просить, чтоб за ручку водили?

Знаменский. Кто был у вас начальником?

Силин. Киреев.

Знаменский. Киреев… Киреев… Нет, не слышал, а и он ничего не знал?

Силин. Узнал. Когда я одному гаду ребра попортил… подошел такой момент… Ну, и кто виноват? Знамо дело, Силин. У него ж в приговоре полная аттестация — какой он есть бандит!..

Знаменский. Сколько накинули?

Силин. Два года припаяли. Справедливо?!

Знаменский (вздыхает). Обидно, Силин…

Силин (размякнув от сочувствия). Теперь, допустим, что есть душевный человек. И в большом авторитете. Он глядит, такое дело, и говорит: «Баста! „Комода“, говорит, не трожь». Вот оно где справедливо-то! Вот где по-человечески!

Знаменский (как о само собой разумеющемся). С ним вы и встретились в Москве?

Силин (разом замыкается, набычивается). Ни с кем я не встречался! Я пример привел — кто мне друг, а кто враг, ясно? (Пауза.)

Знаменский (мягко). Вспомните, Силин, когда вы сидели, считали срок, считали, сколько осталось… Я уж не говорю — год, каждый месяц как доставался, верно?

Силин (неохотно). Ну, верно.

Знаменский. А когда последние недели пошли, уж и вовсе терпения нет, хоть в побег. А?

Силин. Это да.

Знаменский. И теперь снова срок, снова будете считать. Надо хоть сейчас об этом подумать. После останется только локти кусать… Честно советую: не берите на себя лишнего. Чужого не берите.

Силин (упрямо). А чего я чужое беру? Вы мне чужого не шейте. Что мое — за то отвечу. По вашей по справедливости.

Знаменский (подхватывая). Так если по справедливости: не вы выбрали склад, не вы решали, что там взять, не вы собирались продавать эти чертовы шубы!..

Силин (с тем же тупым упорством). Кто же, как не я?

Знаменский. За все хотите сами расплачиваться? (Пауза.) Ведь жалеете теперь, что поддались старому дружку! Поверили себе на погибель. Сидели бы сейчас не в Бутырке, а в Днепропетровске… (Тихо.) Даже не знаю, как ей и сообщить, что вы опять арестованы.

Силин. Свидание дадите?

Знаменский. Дам, конечно.


Пауза. Силин уныло сникает, потом спохватывается, заподозрив подвох со стороны Знаменского.


Силин. Душу вы мне кровяните, чтоб я товарища выдал, да? Что я — хуже собаки? Собака и та своих не кусает! Это тебе, следователь, понятно? Все я один делал. Не было больше никого, и кончен разговор. Точка. Силин. Свидание дадите — спасибо. Нет — проживу. А продажной тварью не буду. Не ждите.

Знаменский (морщась). Я вас, Силин, не покупаю. И в предатели не зову. Зачем друга выдавать… (подчеркнуто) если он вам друг. Только как подумаешь, почему вы, а не он брал шубы и какую долю вы должны были получить… и еще о разном… Подумайте, Силин. И вспомните моя слова.

Силин. Вы мне мозги не вкручивайте. Вы ничего этого знать не можете!

Знаменский. Да, я не знаю точно, как все шло. Пока не знаю. Но не зря я десять лет следователем. Научился понемногу разбираться в людях и в происшествиях… Сказать вам, о чем вы больше всего думали за эти сутки?

Силин. Ну?

Знаменский. Как могло так случиться? Почему?

Силин (нерешительно). Почему я засыпался?

Знаменский. Ну конечно.

Силин (не в силах скрыть волнения). А вы — знаете?

Знаменский. Начинаю догадываться… (Протягивает Силину кусок веревки.) Завяжите мне на память несколько узлов.

Силин. Узлы?.. (Шевелит губами, глядя на веревку.) А-а, дамочка будет експертизу делать! На доброе здоровье. (Ловко вяжет своими огромными ручищами узлы.)

Сцена четвертая

Криминалистическая лаборатория. Знаменский, Кибрит. Перед ней на столе узлы, которые она сравнивает.


Кибрит. Веревку на мешке с шубами завязывал сам Силин. Это бесспорно.

Знаменский (барабанит пальцами по столу). А кто их клал в мешок?

Кибрит. Везде и на всем отпечатки только его пятерни. (Достает исчерченный лист.) Ты просил восстановить его маршрут по складу. Схема простая. Крестиками я пометила пункты, в которых уверена, что он был. А вот здесь два сомнительных кружочка. Сторожа безбожно натоптали.

Знаменский (с интересом склоняется над схемой). Так он прошел прямо тут? Характерно. Это место я при осмотре проглядел… Силин, разумеется, рассказывает по-другому.

Кибрит (улыбаясь). По-моему, он тебе нравится, этот пещерный житель.

Знаменский. Не то чтобы нравится… жалко его, дурака. (Передразнивает Силина.) «Я пошуровал на складе и выбрал три каракулевых пальта». Да он не отличит каракуль от цигейки! Он был грузчиком, а в колонии шесть лет работал лесорубом — не скорняком… Если бывают заблудшие овцы, то Силин — этакий заблудший мамонт… Да, а что задвижка? Когда ее пилили?

Кибрит. Пал Палыч, не все сразу! Задвижка у химиков. Исследуют степень окисления по часам, длинная история.

Знаменский (берет листок с вычерченной Кибрит схемой, снова разглядывает). Есть идея: вывезти Силина на склад. Пусть покажет, как он якобы действовал. Понимаешь?

Кибрит. Понимаю… Когда?

Знаменский. Если завтра в три, в три тридцать — сможешь?


Кибрит заглядывает в настольный календарь. Входит Томин.


Томин (весело). Вероятно, я некстати? Профессиональное качество. Вся наша клиентура считает, что угрозыск появляется некстати.

Знаменский. Хорошие новости по делу? Или просто радуешься жизни?

Томин. Радуюсь, Паша. Законом не запрещено.

Знаменский (смеется). Ладно, валяй… Что скорняки?

Томин (с сожалением). Как ни странно, каракулевых шуб не ждали. Даже ни малейшего слушка, что может появиться такой товар. Вот соболей кто-то обещал привезти с севера…

Знаменский (ничуть не удивлен; сообщение Томина, видимо, лишь подтвердило какую-то его догадку). Не ждали… характерно.

Томин (оживленно). Но зато пришли материалы из бывшей колонии Степана Корнеича Силина. Кстати, среди друзей он зовется просто и скромно — Комод. (Достает семь фотографий, развертывает в руке веером, как карты.) Вот его тамошние приятели. Этот еще сидит. Этот сидит. (По одной бросает фотографии на стол.)

Кибрит. Ой, какой мрачный тип.

Томин. Этот вышел год назад, работает на заводе в Брянске. Этот освободился только что, пока не трудится, но прибыл на место жительства под Киевом. Остаются трое — в принципе возможных. Старый вор Захаркин — рекомендую. (Показывает фотографию.) Года два как в воду канул. Не прописан, не зарегистрирован, не задерживался.

Знаменский. И ни в одной картотеке?

Томин. Нет. Этот — Митька Фрукт, карманник. Отбыл срок, с прошлого лета живет в Москве у матери. Работает шофером и даже женился.

Знаменский (быстро). На какой машине ездит?

Томин. Слушай, я получил эти фотографии и выписки из личных дел полтора часа назад!

Знаменский. Ладно, молчу. Последний?

Томин (держа в руке последнюю фотокарточку). В прошлом «домушник», аферист, всего понемножку. В колонии стал активистом, получил специальность слесаря.

Кибрит (заглядывая через плечо Томина). Глаза неглупые.

Томин. Кличка «Химик». Этот, возможно, тоже в Москве. Митька Фрукт писал одному в колонию, намекал: «Будешь в столице, затекай на Преображенку пиво пить. Старого знакомого встретишь».

Кибрит. Кроме фотографий у тебя есть приметы? Рост, телосложение?

Томин. Спрашиваешь!

Кибрит. Прелестно. (Разыскивает в шкафу фотографии следов у склада, затем достает таблицы для определения комплекции человека по следам. Садится за стол и принимается что-то вычислять.)

Знаменский. Саш, по чьей инициативе Силин был принят в эту компанию? (Указывает на фотографии, присланные из колонии.)

Томин. Может, ты лучше спросишь у Силина?

Знаменский. Не ехидничай. Надо быстро выяснить, кто из них мог играть для него роль покровителя.

Кибрит (удивляется между делом). Силин нуждался в покровительстве?

Знаменский. Представь себе.

Томин (еще раз перебирая фотографии). Самый влиятельный был, пожалуй, «Химик». Как говорится, в большом авторитете.

Знаменский (подсаживается к Кибрит). И что получается?

Кибрит. Кручусь на полупустом месте — походки нет, длины шага нет. Только размер и глубина следа. (Томину.) Я могу примерно вычислить рост и вес. Сверим?

Томин. Минутку… (Листает записную книжку.) Захаркин… «Химик»… «Фрукт»… (Закладывает пальцами нужные странички.)

Кибрит. У меня выходит рост — около ста восьмидесяти. Вес — семьдесят пять — семьдесят шесть килограммов.

Томин. Веса у меня нет, есть рост и телосложение.

Знаменский. Для семидесяти пяти килограммов он высоковат.

Томин. Значит, тощий. Читаем… (Обращается к записной книжке.) Захаркин. Телосложения худощавого, но ростом не вышел — сто шестьдесят пять… «Химик». Телосложения худощавого, рост сто восемьдесят один см… Наконец, Митька Фрукт. Телосложения атлетического.

Кибрит. Значит, если у склада был кто-то из них, то это «Химик»!

Томин (очень довольный). Ну вот, теперь есть четкая, реальная задача: найти, взять и доставить. (Собирает фотографии, вкладывает в записную книжку, хлопает ею о ладонь.)


Знаменский наблюдает за ним, не сразу решаясь сказать то, что думает.


Знаменский. Саш, ну, доставишь ты его сюда… а дальше?

Томин. Дальше, извини, твоя забота.


Звонит телефон, Кибрит снимает трубку.


Кибрит. Да. Слушаю… Хорошо, сейчас. Пал Палыч, я на пять минут. Вы тут не цапайтесь.

Знаменский. Добро.


Кибрит уходит.


Знаменский. Боюсь, что от этого «Химика» будет очень мало проку, если ты его просто возьмешь и доставишь.

Томин (хмурясь). Можно яснее?

Знаменский. Я сегодня часа два потратил на Силина, все остальное время торчал на складе. Перешерстил, по-моему, всех, кого можно. Если бы искомый сват имел ясно видимые связи с кем-то из складских, я бы его нащупал. Согласен?

Томин. Не исключено. Кое-что ты умеешь.

Знаменский. Теперь вообрази, что он доставлен сюда. Мужик, видно, хитрый. Хорошо, если я из него вытяну, что надо. А если нет? Если они с Силиным отопрутся друг от друга на очной ставке?

Томин. Есть еще следы.

Знаменский. Следы мало что доказывают. Даже при условии, что мы найдем и ботинки и «москвича». Ты бы на его месте вывернулся?

Томин. Прав… Подвезли, мол, Комода, куда просил, и уехали. А что он там дальше делал — не ведаем.

Знаменский. То-то и оно. И сядет у нас Силин на скамью подсудимых один, а в приговоре напишут: «Совершил совместно с неустановленными лицами».

Томин (морщится). Понимаю, к чему ты клонишь. Придется влезать изнутри. Ну что ж… Стану блатнягой. На прошлой неделе прибыл из мест не столь отдаленных… Лихой парень… Завсегдатай пивных…

Знаменский. Такая работа.

Томин. В агитации не нуждаюсь. Просто досадно лезть в пекло из-за какого-то Комода.

Знаменский. На всякий случай имей в виду вот что… Складывается странная картина… Похоже, Силин попался не случайно. Похоже, его хотели завалить.

Томин. Свои же?! Брось, зачем?

Знаменский (пожимает плечами). В пивную, Томин, в пивную!

Кибрит (входя). По какому случаю?

Томин. Искать силинских коллег.

Кибрит. Бедный Шурик!

Знаменский. И не забудь про Митьку Фрукта с его машиной. (Взглядывает на часы.) Мне нужно к начальству. (Уходит.)

Томин (после задумчивой паузы). Зинаида, срочно требуется наколка. Чтобы выглядела как старая, но потом чтобы легко свести. Способна на такое наука или не способна?

Кибрит. Наука способна, но не сегодня. Рабочий день кончается, а у меня еще вот! (Показывает на горло.)

Томин. Зинаида!..

Кибрит (вытаскивает коробку с ботинками Силина). Видел? Я за них почти не бралась. И вообще… обойдешься ты без татуировки!

Томин. В том смысле, что и так бандитский вид? Слушай, Зинаида, ведь мне не для пижонства. Когда на руке изображено нечто мудрое, скажем: «Пусть я лучше отсохну, чем буду работать!» — это вроде удостоверения личности, понимаешь?

Кибрит (колеблясь, смотрит на силинские ботинки, потом на Томина и кладет перед ним бумагу). Рисуй картинку. (Ищет в шкафу и выставляет на стол какие-то пузырьки и инструмент.)


Томин рисует.


Томин (показывая, что вышло). Будем считать, что это орел. Когда я смогу обмыть его в компетентной компании?

Кибрит. Краснота сойдет завтра.

Томин (вздыхая). Значит, завтра превращусь в блатного…

Сцена пятая

День. Уютный кабинет директора пивного бара. Директор — миловидная молодая женщина — за столом. Перед ней какие-то бумаги, которые она просматривает, и канцелярские счеты. В дверь заглядывает официантка, несколько грубоватая и вульгарная особа средних лет.


Официантка. Товарищ директор, тут какой-то блатной. Боюсь, будет скандалить.


В дверях за ее спиной появляется «приблатненный» Томин.


Директор (после легкой заминки). Ничего. Пусть товарищ войдет.


Официантка исчезает, Томин входит, закрывает дверь.


Томин (развязно усаживаясь напротив нее). Чудеса! В пивной — и вдруг такая орхидея!

Директор (официальным тоном). Я вас внимательно слушаю, товарищ. У вас жалоба? Или просьба?

Томин. Просьба. А ну-ка, скажи быстро, сколько будет 1168 и 993?

Директор (щелкает на счетах). 2161. Что еще?

Томин (угрожающе). А еще: дашь двадцать рублей — уйду, не дашь — пеняй на себя! Быстро!

Директор (не теряя присутствия духа). Бросьте безобразничать. Иначе — вот тут кнопка. Прямой вызов милиции. (Тычет пальцем в боковую доску стола.)


Томин перегибается через стол, видит, что доска пуста.


Томин (улыбаясь, протягивает удостоверение). Милиция? Она уже здесь.


Директор берет удостоверение, ошеломленно смотрит на Томина и наконец с облегчением переводит дух. Только теперь становится заметным, что она была все-таки напугана его вторжением.


Директор. Я вас слушаю, Александр Николаевич.

Томин. Извините за маленький спектакль. Хотелось удостовериться, что вас верно обрисовали в райкоме комсомола… В двух словах о деле. Здесь, в баре, я со специальным заданием. Могу ли при необходимости рассчитывать на вашу помощь?

Директор (решительно). Конечно. А что мне надо делать?

Томин (разводя руками). Даже не знаю пока, что мне надо делать. Сориентируемся по ходу событий. Для начала посоветуйте вашей официантке не связываться с такой шпаной, как я. Это мне развяжет руки в зале.

Директор. Хорошо.

Томин. Раньше точно на этом месте была забегаловка с темной репутацией. Такой дощатый «шалман». «Шалман» снесли, но привычка к месту у многих осталась… Вы не знаете в лицо своих завсегдатаев?

Директор (с сожалением). Нет, я редко бываю в зале… Спросить официанток?

Томин. Мм… Они потом станут на меня таращиться и все испортят. Нет. Если что понадобится, я найду способ дать вам знак. А вы будьте спокойны и находчивы, как только что.


Улыбаются друг другу.


Директор. Постараюсь.

Томин (поднимается, чтобы проститься). Итак, с сегодняшнего вечера — я ваш гость… если не появится чего-то нового у моих друзей.

Сцена шестая

Склад. Входят Знаменский, Кибрит, Силин и двое конвойных. К ним спешит начальник охраны, здоровается за руку со Знаменским и Кибрит.


Начальник охраны. Чем прикажете помочь?

Знаменский. Сейчас будет проводиться следственный эксперимент. Просьба одна: чтобы никто — повторяю, никто — из работников склада и даже охраны при этом не присутствовал. Можно это обеспечить?

Начальник охраны (немного обиженно). Конечно. Пожалуйста.


Он уходит, ворота закрываются. Кибрит направляется к взломанной прежде двери и из специального прибора опыляет часть пола малозаметным порошком.


Знаменский (показывает, где стать милиционерам). Арестованный Силин, покажите, что вы делали с того момента, как проникли на склад. Старайтесь все повторять с той же скоростью, как тогда. Эксперт будет фотографировать ваши действия.

Силин (хорохорясь). А карточку на память дадите?

Кибрит (грустно). Пошлете с нежной надписью в Днепропетровск?

Силин (тихо). У, язва!

Знаменский. Понятно, что от вас требуется?

Силин. Чего не понять!

Знаменский. Вот вам мешок и бечевка. (Передает Силину обычный мешок и кусок бечевы.) Все готовы? Начали!


Силин показывает, как он якобы двигался по помещению, между стеллажами и контейнерами, заглядывая туда и сюда. На ходу комментирует свой маршрут.


Силин. Сначала сюда. Посветил фонариком: «Осторожно, стекло!» Тогда дальше… тут поглядел… тут тоже… Нигде ничего подходящего. Или белиберда, или не дотащишь… Вдруг гляжу — польта меховые… (Приходит к месту, где хранились шубы.)


Здесь стоит большой дощатый шкаф, на дверцах его пломба. Силин открывает дверцы, в шкафу теперь висят драповые пальто.


Кибрит (следующая поодаль за ним с фотоаппаратом). Берите эти.


Силин сует в мешок три пальто, завязывает его и быстро направляется к выходу. У двери останавливается.


Силин. Здесь уже начался шум.


Кибрит измеряет на полу длину его шагов, что-то записывает.


Знаменский (покачивая головой). Не похоже, Силин… Между прочим, этих ящиков с посудой прошлый раз не было. И вы забыли порвать провода. Но главное не в том. Главное — что вы должны были выбежать со склада уже шесть с половиной минут назад. Так получается по всем расчетам.

Силин. Ну и что? Тогда ведь шло всерьез. Тогда я, само собой, шевелился.

Знаменский (терпеливо). Хорошо, попробуйте еще раз. (Водворяет на место пальто из мешка.)


Кибрит снова опыляет пол. Знаменский засекает время.


Знаменский. Начали!


Процедура повторяется в ускоренном темпе. Теперь Силин изображает сначала, как, взбираясь на ящик, обрывал провода. Кибрит фотографирует это. Потом он примерно повторяет свой путь, срезая, однако, повороты для быстроты. Знаменский со скрытой иронией наблюдает за его суетой.


Силин (бормочет на ходу). Перво-наперво провода к черту… Сюда… потом туда… шубы… Теперь бежать… (У двери.) Ну?


Кибрит снова измеряет расстояние между следами, записывает.


Знаменский (щелкая секундомером). Вы наверстали полторы минуты. Осталось еще пять — лишних. Понимаете, Силин, с того момента, как вы перелезли через забор, и до того, как вас схватили, прошло определенное время.

Силин. Ну?

Знаменский. Время это точно известно и проверено: девять-десять минут. По моей просьбе несколько человек перелезали через забор и вышибали плечом дверь. На это уходит максимум две с половиной минуты. От десяти отнять две с половиной — сколько?

Силин. А сколько?

Знаменский. Семь минут тридцать секунд. За это время вы повредили проводку, увязали шубы и выскочили за дверь.

Силин (тупо). Ну?

Знаменский. Ну, а сегодня вы никак не укладываетесь в семь минут. Вы возитесь почти вдвое дольше. Хотя и очень спешите. (К Кибрит.) Что скажешь о следах?

Кибрит. В ночь кражи арестованный двигался медленнее.

Знаменский (Силину). Двигались медленнее, а сделали все быстрей. Понимаете?


Силин упрямо трясет головой.


Знаменский. Объясни.

Кибрит (убеждающе). Видите ли, Силин, когда человек идет, расстояние между следами меньше, чем когда он бежит. Сегодня вы бегали. А тогда ходили. Значит, ваш путь был короче. Вы не то сейчас показываете.

Силин (разъяряясь). Слушай, ты мне голову не морочь! И… отцепись ты со своей наукой!

Знаменский (предостерегающе). Но-но, Силин!

Силин. А чего она человека доводит!

Кибрит (словно ребенку). Как же я могу отцепиться, Силин? Такая работа…

Знаменский. Зина, начинай писать протокол, хорошо?


В дальнейшем Кибрит пишет, пристроив на коленях портфель Знаменского.


Знаменский. Для чего вы мечетесь по складу? Вы стараетесь меня уверить, будто случайно нашли эти шубы. А я не верю.

Силин. А мне наплевать. Точка. Силин.

Знаменский (уже строго). На суде тоже не поверят, Силин… Попрошу все проделать еще раз. Только теперь под мою диктовку.


Он снова вешает пальто в шкаф и возвращает Силину мешок, засекает время.


Знаменский. Начали!.. Срывайте провода… Теперь пройдите здесь! (Указывает узкий проход между стеллажами и ящиками, ведущий прямо к шкафу.)

Силин (останавливаясь). Зачем я сюда полезу?

Знаменский. Затем, что это нужно для следствия!


Силин неохотно подчиняется.


Знаменский. Откройте шкаф. Увязывайте шубы. Уходите.


Силин возвращается к двери. Знаменский щелкает секундомером.


Знаменский. Вот они — ваши семь минут. Ясно?..


Пауза. Силин утирает рукавом потный лоб и отворачивается.


Знаменский. На чем вы приехали сюда, к складу?

Силин (угрюмо). На трамвае, на чем еще.

Знаменский. Подошли к забору с какой стороны?

Силин. С левой, что ли. А может, с правой. Отсюда не соображу.

Знаменский. Вы помните, что с вас сняли ботинки при аресте? Так вот исследовали слой грязи на них. И знаете, что оказалось?

Силин. Ну?

Знаменский (подчеркнуто). Оказалось, что вы ни справа не подходили, ни слева. Сразу очутились около забора.

Силин. «Очутился»! Мало чего вы скажете!

Знаменский. Эксперт доказал.

Силин. Эта дамочка? (Сплевывает.)

Кибрит (отрываясь от протокола). Давайте, я растолкую. Послушайте меня внимательно, Силин, и не злитесь. Никто вас на пушку не берет. Понимаете, когда мы ходим, то частицы почвы остаются на подметках. Вот я пойду по земле — прилипнут частицы земли. Потом пойду по асфальту — поверх глины лягут мелкие частички асфальта. Все это набирается слоями, особенно в углублениях под каблуком. И держится довольно долго, пока не отвалится лепешкой. Вам понятно?

Силин. Я что, дурак?

Кибрит. Ну так вот… Грязь из-под каблуков сняли и аккуратненько изучили слой за слоем. И сразу стало ясно, где вы только что прошли. Снаружи нашли пыль — такую же, как здесь на полу. Глубже — крупинки шлака. Это когда вы подходили к забору. Еще глубже — глину. А за россыпью шлака как раз начинается глинистый грунт. Все совпадает, правильно?

Силин. Ну?

Кибрит. Но глубже глины сразу оказался асфальт. Значит, до глины вы ходили по асфальту, понимаете?

Силин (с выражением, близким к восхищению). Ха!

Кибрит. А здесь, за забором, от глины до асфальта — порядочно. В любую сторону. И по дороге разные грунты. На ваших подметках их нет и следа.

Силин. Как же я тогда прибыл? По воздуху?

Знаменский. Зачем «по воздуху»? Вас привезли на «Москвиче». (Медленно.) Привезли, развернулись и уехали.


Силин вскидывается и пристально смотрит на Знаменского. Видно, что порывается что-то спросить.


Знаменский (подаваясь к нему). Что, Силин?

Силин. Нет… ничего.

Знаменский. Не верите вы нам, Силин. Вы верите тому, кто вас сюда послал.

Силин (механически). Никто меня не посылал.

Знаменский. Ладно, не посылал. Но вы были отлично осведомлены, что к чему — здесь, на складе. И вдруг… (Резко, в лоб.) Объясните мне, наконец, за каким чертом вы рвали провода?!

Силин (удивляясь глупости вопроса). Чтоб сигнализация не сработала.

Знаменский (подзывает одного из конвойных). Попросите начальника охраны.


Входит начальник охраны.


Знаменский (начальнику охраны). У меня к вам просьба: расскажите, пожалуйста, что произошло тогда, во время кражи, как вы узнали, что тут появился посторонний, и дальше.


Начальник охраны выразительно оглядывается на Силина.


Знаменский. Я как раз хочу, чтобы и арестованный послушал.

Начальник охраны. Как я уже докладывал… в караульное помещение поступил сигнал тревоги.

Знаменский. Простите, а что за сигнал?

Начальник охраны. Вы же видели наш пульт — лампа дает вспышки.

Знаменский (словно только что вспомнив). Да, верно, мигает лампа. В какой момент? Ну, в каком случае она мигает?

Начальник охраны. В случае, если соответствующий объект пересекает зону действия фотоэлементов.

Знаменский (пряча улыбку). Другими словами, когда кто-то перелезает через забор?

Начальник охраны. Другими словами — конечно.

Знаменский. Получается, что еще до того, как преступник проник в помещение склада, сигнализация уже сработала?

Начальник охраны. Конечно. Я же докладывал: поступил сигнал тревоги с данной зоны, другими словами, с заднего забора. Охрана покинула караульное помещение и стала прочесывать территорию. Мы его (косится в сторону Силина) не сразу обнаружили потому, что искали снаружи. Не предположили, что он уже внутри.

Знаменский. Ясно… А если бы не сработала внешняя сигнализация?

Начальник охраны (непререкаемо). Никак невозможно.

Знаменский. Ну, предположим. Теоретически. Что тогда даст обрыв этого провода?

Начальник охраны. Теоретически в караульное помещение поступит аварийный сигнал.

Знаменский. И сюда кто-нибудь прибежит?

Начальник охраны. Именно так.

Знаменский. Так… Разрешите проверить?

Начальник охраны (замявшись). Можно вас? (Немного отводит Знаменского и понижает голос.) Вынужден соблюдать осторожность. Сейчас я поясню.

Знаменский (внимательно взглянув на него). Хорошо. Только сначала… мы можем ненадолго воспользоваться помещением конторы?

Начальник охраны. О чем разговор! Сейчас я открою.


Уходит в направлении конторы, там загорается свет.


Знаменский (возвращаясь к Силину). Ну вот, Силин, следственный эксперимент закончен. Как вы?

Силин (возбужденный и мрачный). А что? Размялся, побегал… вам на потеху. С дамочкой потрепался.

Знаменский (подхватывая). Еще послушали, как вас ловили. Тоже интересно, правда? Ничего нового мне рассказать не хотите? (С минуту ждет, но Силин молчит.) Жаль… (Одному из конвойных.) В проходной ждет женщина. Проводите ее в контору.

Конвойный. Есть. (Уходит.)

Знаменский. Разрешаю вам короткое свидание. Правила знаете? Ничего не передавать. Сидеть на расстоянии. (Второму конвойному.) Отведите арестованного в контору, пусть поговорят. Я потом приду.

Силин. Свидание?.. Галя приехала?! Уже?!

Знаменский. От Днепропетровска два часа лету.


Пауза.


Силин (подозрительно). А почему здесь? А-а… (Озлившись.) Хотите тепленького взять. Думаете, слюни распущу и расколюсь!..

Знаменский (холодно). Мне ваши слюни без надобности, Силин. Идите.


Конвойный уводит Силина, за ним проходит Родионова.


Знаменский. Что вы хотели объяснить?

Начальник охраны. Дело такого рода. Данный провод обслуживает четвертую зону, другими словами, задний забор. От других зон идут свои провода. Около караульного помещения они все сходятся в пучок…

Знаменский. Вы рассказывали.

Начальник охраны. Надо, чтобы вы представляли себе картину. Потому что в настоящий момент сигнализация работает по укороченной схеме.

Знаменский. То есть?

Начальник охраны. Данный провод (показывает) пока отключен. Ввиду недавнего повреждения.

Знаменский (озадаченно). Но его же починили.

Начальник охраны. Это сцепили для блезиру. Согласно инструкции, провод должен быть цельный по всей длине. Без соединений.

Знаменский. Вот как… И за чем остановка?

Начальник охраны. Обслуживающий нас монтер выйдет на работу только в конце недели.

Знаменский. А почему не вызвать другого?

Начальник охраны. Получится допуск постороннего лица. А согласно инструкции…

Знаменский (занятый какой-то мыслью). Интересно… (В ответ на непонимающий взгляд начальника поправляется.) То есть не повезло вам.

Начальник охраны. И не говорите, сплошные неприятности!

Знаменский (к Кибрит). Зина, внеси это в протокол. (Идет в контору.)


Тут Силин, Родионова, милиционеры; на Знаменского в первый момент не обращают внимания.


Родионова (причитает). Ждала, как дура. Терпела. Ведь шесть лет!

Силин. Ну что теперь, Галя… Ну, черт попутал…


Сейчас Силин совсем другой. Все «блатное» соскочило с него, чувствуется, что страдает. Тут и чувство вины перед Родионовой, и раскаяние, и беспомощность, и горькая радость встречи.


Родионова. Шесть лет! И теперь еще сколько?

Силин. А, не рви ты мне душу!

Знаменский (в дверях). Нам, к сожалению, нужно заканчивать.

Родионова (стремительно оборачиваясь на его голос). Гражданин следователь, послушайте меня, пожалуйста!

Знаменский (мягко). Для вас я — «товарищ следователь». Или Павел Павлович. Как угодно.

Родионова. Товарищ следователь… Павел Павлович… помогите как-нибудь! Он ведь не хотел…

Силин (слабо). Галина!

Родионова. Молчи! Ты свое сделал! Павел Павлович, его затянули, он хороший. Вот смотрите — письмо. (Лихорадочно роется в сумочке, достает исписанный листок и читает.) «Вышел из ворот колонии и перво-наперво пишу тебе. Спасибо, что не бросила. Теперь я себя оправдаю, будем жить новой жизнью. Скоро встречай…». (Плачет.) Хотели пожениться… Мне комнату дали… Пожалейте нас, ведь от вас зависит!..

Знаменский (ему порядком не по себе). Простите, я прекращаю свидание.

Родионова (протягивая к нему руки). Павел Павлович, я вас умоляю!

Знаменский (Силину, вскипев). Ну почему я должен объяснять этой женщине, что вы — свой первый враг?

Родионова (с удивлением и упреком). Степа?!

Силин (вскакивает, совершенно потерянный и несчастный). Увезите меня лучше…

Знаменский. Прочтите и подпишите протокол выезда.

Силин. Не могу я! Завтра… Приходите завтра!..


Пауза. Родионова плачет, у Силина прыгают губы, Знаменский угнетен.


Знаменский. Хорошо. (Конвойным). Проводите арестованного в машину.


Силина уводят. Родионова бросается за ним.


Родионова. Степа!!


Входит Кибрит.


Знаменский (к Кибрит, с неловкой усмешкой). Очередная мягкотелость, Пал Палыч, как сказал бы Томин.

Сцена седьмая

Пивной зал. В глубине — буфет. Справа от него — дверь с надписью «Дирекция». Около нее — касса. Слева — выход во двор. Здесь, несколько особняком, стоят три столика.

За одним из них двое подвыпивших забулдыг тихо разговаривают, наклонясь друг к другу. За соседним — «Химик», хорошо одетый худощавый человек довольно интеллигентного вида. За третьим — Томин. Мимо идет официантка — та же, что впускала Томина к директору.


Томин. Еще две кружечки, сестричка.

Официантка. У тебя, брюнет, видать, цистерна внутри.

Томин. Соскучился, сестричка, по пивку. А солененького у тебя не найдется? Все, бывало, снилось: выйду и буду пить пиво с воблой…

Официантка. За ум не возьмешься — опять будешь пиво только во сне пить.


Во время разговора официантки с Томиным «Химик» поднимается, настраивается петь. Двое забулдыг следят за ним с явным удовольствием.


«Химик». Я спою вам, друзья мои, старый романс.

Официантка. Опять загулял инженер. А поет душевно…


«Химик» поет «страдательный» романс. Забулдыги растроганно слушают. Держа в руке кружку с пивом, Томин встает, идет к «Химику».


Томин (делая вид, что он нетрезв). Чего воешь, как волк? Давай что-нибудь веселенькое! «Марфуша все хохочет, Марфуша замуж хочет…». Знаешь такую?


«Химик» поет свое, не обращая внимания на Томина.


Томин. Замолчи, говорю! (Стукает кружкой о стол.)


К Томину сзади подходит первый забулдыга — громадный, тяжеловесный, — хватает за плечо, намереваясь повернуть к себе. Томин сам быстро оборачивается.


Томин. Ты по блату место на кладбище достал? Или застраховался на пять кусков?

Официантка (всполошившись). Ребята, ребята, перестаньте сейчас же!

Первый забулдыга (лениво, уверенный в своей силе). Отстань от человека, малый. Пусть поет. А то схлопочешь!

Томин. Я таких фраеров, как ты, давил килограммами, понял? (Внезапно сильно отбрасывает его от себя.)


«Химик» перестает петь, с интересом наблюдает.


Официантка (визгливо). Хулиган! Обратно в два счета сядешь!


Второй забулдыга подходит к Томину, который пьет пиво, усевшись за столик к «Химику».


Томин (не оборачиваясь). Иди обратно, дядя. А то по тыкве. («Химику».) Ну, давай: «Марфуша, как березонька, стройна». Пой, пан профессор.

Второй забулдыга (замечая татуировку на руке Томина). «Кто не был, тот будет, кто был, не забудет». Да-а… Кто был, не забудет! (Достает из кармана наполовину опорожненную бутылку из-под коньяка.) Давай за встречу!


«Химик» демонстративно пересаживается за другой столик.


Второй забулдыга (первому). Косой, иди выпьем! Он свой парень. (Томину.) Как звать?

Томин. Александр.

Второй забулдыга. Значит, Шурик! (Хлопает Томина по плечу.)

Первый забулдыга (потирая ушибленный бок, плаксиво). Я с этим Шуриком сейчас поговорю… Ты меня, скот, за что ударил, а?

Томин (с небрежным жестом). Я тебя немножко отодвинул. Ты мне мешал.

Первый забулдыга. Ах, я тебе мешал?!

Второй забулдыга (с любопытством поглядывая на своего приятеля и Томина, словно сравнивая их шансы). Давайте за встречу, а потом выйдем во двор, потолкуем. Законно?


Забулдыги и Томин молча выпивают и выходят. Официантка пытается помешать, ее отстраняют.


Официантка («Химику»). Изувечат брюнетика.

«Химик». Это несущественно, Лида. Он песню испортил. Покормите меня лучше.


Официантка, махнув рукой, уходит. Из-за двери во двор слышен шум. К «Химику» подходит подозрительного вида парень.


Парень (выглядывая во двор). Во дают! Ктой-то там?

«Химик». Суета сует. (Тихо.) Какие новости?

Парень. Порядок. Еще дня три пробюллетенит, не меньше.

«Химик». Этого нам хватит. Поешь чего-нибудь и выпей. (Сует ему трешку.)

Парень. Ага… Когда работаем?

«Химик». Завтра в ночь.

Парень (быстро и испуганно). Завтра Митьки нет…


«Химик» злобно вскидывается.


Парень. А я чем виноват?.. Что я могу, если его на картошку послали?

«Химик». Послали! Сам напросился, трус паршивый! Он давно на сторону смотрит. Ничтожная душа.

Парень (растерянно). Что делать теперь?.. Надо теперь шофера искать…

«Химик» (с отвращением). Ох, шпана! Какая вы все шпана… Не с кем стало культурно работать. Ну где ты за сутки найдешь шофера, чтобы не продал?


Официантка приносит яичницу на сковороде.


Официантка. Специально для вас сготовили.

«Химик». Спасибо, Лидуша.

Официантка. Покушайте и идите домой. Поздно уже. (С неприязнью оглядывает парня.) Опять ты тут отираешься.

Парень. Давай-ка, мамаша, чего поесть и пивка.


Возвращаются с шумом Томин и двое забулдыг. У первого забулдыги вид побитый и растерянный. Томин с виду свеж и нетронут. Дружно садятся за столик.


«Химик» (прищуривается). А брюнетик-то целехонек, а?

Официантка (оглядывает Томина, изумленно прищелкивает языком). Видать, дошлый. (Отходит.)

Второй забулдыга. За что страдал, Шурик?

Томин. Угон автомашины, плюс сопротивление блюстителям.

Второй забулдыга. Покататься хотел или всерьез?

Томин. А это я да-авно забыл…

«Химик» (парню, указывая глазами на Томина). Водит машину. Пойди займись. Пощупай.

Парень (понимающе кивает и присоединяется к компании, где сидит Томин). Привет честной компании!

Второй забулдыга. Вали четвертым. Знакомься — Шурик, прибыл на свободу.

Сцена восьмая

Кабинет Знаменского. Он входит, раздевается и сразу озабоченно звонит.


Знаменский. Аркадий? От Томина нет ничего?.. Ну, я пока у себя. (Кладет трубку. Набирает номер на городском телефоне.) Мне начальника охраны. Доброе утро, все Знаменский надоедает. Вы вчера говорили, что этот монтер, который отвечает за сигнализацию… Да, что с ним такое?.. Ай-я-яй. Как его зовут? (Записывает.) А телефончика его отдела кадров нет под рукой?.. Спасибо. (Записывает.) Нет-нет, совершенные пустяки… (Снова набирает номер.) Отдел кадров? Вас беспокоит старший следователь Управления внутренних дел Знаменский. Мне нужен домашний адрес монтера Сергеева Ивана Пахомовича… (Усмехается.) А-а, ну-ну, проявите бдительность. 224-50-02. (Кладет трубку, телефон через секунду звонит.) Знаменский слушает. Записываю. (Записывает, кладет трубку, листает телефонный справочник, набирает номер.) Поликлиника? Вы обслуживаете дом 16 по Тулинской улице? Попросите, пожалуйста, заведующего регистратурой… Очень приятно. С вами говорят из Управления внутренних дел… Нет-нет, вопрос невинный: в связи с чем выдан больничный лист Сергееву Ивану Пахомовичу, Тулинская, 16, 32… Жду… Так… понял, спасибо. (Новый звонок.) Тридцать шестое? Начальника отделения… тогда заместителя… Да-да?.. Знаменский из Управления. На вашей территории был позавчера избит Сергеев И. П. Известно, кем избит?.. Так… Я вас прошу, если что-нибудь засветит, пусть мне сразу сообщат по 50–02. (Кладет трубку.)


Пауза. Знаменский в раздумье прошелся по кабинету. Опять звонит.


Знаменский. Склад?.. Заведующего… Иван Степаныч, добрый день, Знаменский… Да, вот и украсть не украли, а сколько мороки и вам и нам…


Стук в дверь, входит Аркадий, сотрудник уголовного розыска. Знаменский приглашает его сесть.


Знаменский (в трубку). Маленькая, но срочная просьба. Можете вы мне перечислить, какие ценные товары поступили на склад после этого происшествия? И что ждете в ближайшие дни?.. Да, совещание — тоже важная вещь… Но не позже пяти, хорошо? Только, Иван Степаныч, разговор не для широкого круга… Нет-нет, пугаться не стоит. Я вам перезвоню. (Кладет трубку, оборачивается к Аркадию.) Есть что-нибудь?

Аркадий. Да, Томин звонил сейчас. Продолжает выполнять задание. Пока все.

Знаменский. Погоди, Аркадий, что он сказал? Дословно?

Аркадий (улыбчиво). Дословно он сказал: «Позовите Марусю».

Знаменский. Что сей сон означает?

Аркадий. Что он пока не может оторваться от тех, с кем работает. Вероятно, присматривают.

Знаменский. А вдруг нужна помощь?

Аркадий. Тогда он спросил бы Катю.

Знаменский. Ах, Катю… (Достает из сейфа папку, кладет в портфель.) В случае чего обязательно звони мне. Обещаешь? Я еду в Бутырку.

Сцена девятая

Следственный кабинет в тюрьме. Знаменский, Силин. Чувствуется, что допрос идет уже довольно давно. Сегодня Силин держится со Знаменским по-другому — гораздо доверчивее, «контактнее».


Силин. Гражданин следователь, вы войдите в мое положение…

Знаменский. Не хочу, Силин. Вам и самому не было нужды входить в свое положение.

Силин. Именно, что была нужда! Я вам выскажу — не для протокола. Сколько лет я жизни не видел! Это разве легко переносить? Вышел, деньжонок маленько было, эх, думаю, ну хоть пол-литровочку!.. А там, сами понимаете, — другую, третью… Отчумился, гляжу — трешка в кармане. А к Гале ехать надо… Гостинец надо. Жизнь начинать надо. Как? Чем? Решил — ну, один раз, пронеси господи!

Знаменский (утвердительно). И нашелся старый приятель, который предложил помочь. (С досадой смотрит на разом примолкшего Силина.) Неужели вы не понимаете, что он вас нарочно подставил?

Силин (горячо). Этого не может быть! Он мне друг!

Знаменский. Он вас подставил, Силин.

Силин (которого почти ужасает убежденность Знаменского). Да зачем?! Зачем ему надо?! И он бы при деньгах был и я. Ну зачем?!

Знаменский. Еще не знаю… Может, вам что-то было известно? Может, мешали ему?

Силин. Никому я не мешал! И вообще… человека не знаете, а зря говорите!

Знаменский. Почему же не знаю? Даже фотографию в кармане ношу…


Силин вскидывает на Знаменского глаза и застывает в немом испуге, следя, как рука Знаменского лезет в карман.

Сцена десятая

«Химик» сидит в пивном баре за своим обычным столиком, но одет он иначе, чем вчера. Напротив «Химика» — давешний парень. Разговаривают вполголоса.


Парень. Я его с Тамаркой в кино сплавил. Насиделся он — на девчонок глаза горят.

«Химик». И как он вообще?

Парень. Вроде годится.

«Химик». Гляди за ним в оба!

Парень. Сегодня почти не расставались.

«Химик». О деле — не было?

Парень. Сейчас придет, потолкуем.

«Химик». Что, где — ни звука. И если согласится, от него потом ни на шаг. Усвоил?


Проходит официантка, за ней — Томин, который внешне рассеянно, но зорко оглядывает зал. Парень спешно пересаживается за другой столик.


Официантка (Томину, фамильярно). Чтоб сегодня не скандалил!

Томин. Ни-ни… (Подсаживается к парню.)

Парень. Как Тамарочка?

Томин. Вполне. (Официантке.) Дочка! Нам бы чего съедобного. (Роется в кармане, считает деньги.) Попроще…

Официантка. Сосиски дам. (Уходит.)

Томин (сокрушенно смотрит на мелкие деньги у себя на ладони). Где только люди эти бумажки берут…

Парень (нервно облизывает губы, теребит жидкие усики и наконец решается). Поработай с нами часок — узнаешь.

Томин (после короткой заминки). Смотря какая работа. И почем.

Парень (вдохновленный полусогласием Томина). Работа чистая! Покрутишь баранку — и всех делов… Ну?

Томин (ничем не выдавая своего жгучего интереса к теме). И что я буду иметь?

Парень. Не бойся, не обидим. Ты что, Шурик, мне не веришь? Свои же люди!

Томин. А не сыпанетесь?

Парень (решив слегка «осадить назад»). Ты это о чем? Тебе просто предлагают покрутить баранку…

Томин. Ладно-ладно, не маленький. А что мне предстоит вести: «Чайку», самосвал, Ту-104?

Парень (задетый насмешкой, прорвавшейся в голосе Томина). Ты, Шурик, не умничай! Тут такой человек соображал — не нам чета! Все наперед до тонкости рассчитано!

Сцена одиннадцатая

Кабинет в тюрьме. Знаменский, Силин.


Знаменский. Все было рассчитано. Он обещал вас ждать с машиной, верно? А сам развернулся и дал газу, чуть вы перелезли через забор.

Силин (неуверенно). Начался же шум…

Знаменский. Потом. И прожектора зажгли потом. Я вам прочту показания работника охраны. (Открывает дело, читает.) «Вдруг я увидел сигнал тревоги. Я первым выскочил во двор. Мы старались не шуметь, чтобы застать преступника врасплох. Еще когда я только открыл дверь, я услышал, что от заднего забора быстро отъехала легковая машина. Это я твердо помню, и кто выскочил за мной, могут подтвердить…». (Подвигает дело к Силину, чтобы тот мог сам прочесть показания. Нажимает кнопку звонка. Вошедшему конвойному). Здесь телефонная розетка работает? Мне надо позвонить.

Конвойный. Сейчас устроим. (Выходит.)

Силин (совершенно раздавленный, шевелит губами, перечитывая показания в деле). Ну, если так… если он так… (Сжимает тяжелые кулаки.) Ну, не жить ему на свете!..

Знаменский (внушительно). Бросьте, Силин. Карать должен закон.

Силин. Его покараешь… Ищи ветра в поле!

Сцена двенадцатая

Тот же бар, прошло лишь несколько минут; все на своих местах, только за столик к «Химику» подсела молодая пара. Юноша и девушка больше заняты друг другом, но «Химика» выслушивают вежливо. А на того накатила сентиментальная воровская тоска по лучшей жизни.


«Химик». Так вы не были в Сибири? Жаль, жаль… Удивительный край. Но суровый… У меня, знаете, с детства призвание, с самого детства… Я пережил много тяжелого. Боролся. Но вот своего достиг — служу науке.

Юноша. А в какой области?

«Химик». К сожалению, не могу рассказывать о своей работе… Вы меня понимаете? Но приезжайте в Академгородок, я вам покажу чудеса…

Томин (за своим столиком краем уха прислушивается к болтовне «Химика» и зевает). Не грех бы поспать на дорожку.

Парень. Обойдешься.

Томин. А когда двинем?

Парень. Сиди, Шурик, сиди. Время придет — скажу. Съешь еще сосисочку.

Томин (убедившись в бесполезности попыток что-то разузнать). Правильно. Даже две! (Официантке.) Дочка! Еще пивка и сосисочек!

Официантка (раздраженная). Скажи еще «внучка»… (С маху ставит перед ним тарелку с сосисками.)

Томин (задумчиво ковыряет вилкой в тарелке и принимает решение). Тетя, вернитесь! Понюхайте, что вы принесли!

Официантка. Ты давай не выдумывай! Сосиска ему нехороша!

Томин. Тетенька, за свои кровные я хочу есть сосиску, а не сосискину бабушку! Где директор? (Встает, берет тарелку, идет к двери с надписью «Дирекция» и скрывается за ней.)

Парень посмеивается.

Официантка (крайне возмущенная). Ишь, манеру взял, чуть что — он к директору, чуть что — к директору! («Химику».) Видали?

«Химик» (остро взглядывает на нее, потом вслед Томину, лицо его на миг искажается злобной гримасой). Лида, у вас светлая голова. Это очень нехорошо, когда человек часто ходит к директору… (Быстро встает, дает знак парню, что надо уходить.) До свидания, молодые люди. До свидания, Лида.

Официантка. Приходите, всегда вам рады.


По дороге к выходу «Химик» дает небольшой крюк и проходит мимо двери директора, откуда доносится голос Томина.


Голос Томина. Нет, вы посмотрите на эту сосиску…


Кабинет директора. Продолжая кричать, Томин пишет на листе бумаги: «Позвоните 02 дежурному МУРа, скажите: Томин зовет Катю».


Томин.… вы понюхайте! Разве это можно есть?

Директор (подхватывая игру, громко). Успокойтесь, товарищ! Сейчас я распоряжусь, чтобы вам дали новую порцию.


Томин благодарно кивает ей и выходит в зал. Ищет глазами парня и «Химика». И, видя, что их нет, понимает: все сорвалось.


Официантка (проходя мимо). Скандалист!


Томин возвращается в кабинет директора, отчаянно машет рукой и сам набирает 02.


Томин. Дежурного МУРа… Томин говорит… Срочно соедините меня со Знаменским… (Пауза. Томин машинально берет сосиску, жует.) Да-да?.. В Бутырке? А, черт!

Сцена тринадцатая

Кабинет в тюрьме. Знаменский, Силин. Конвойный вносит телефонный аппарат, присоединяет к розетке. Силин сидит, обхватив голову руками.


Знаменский. Спасибо.


Конвойный выходит. Знаменский набирает номер.


Знаменский. Иван Степаныч? Снова Знаменский. Вы в кабинете один?.. Хорошо. Внимательно вас слушаю… Ого!! Сегодня привезут или уже привезли?.. Так. Пять секунд на размышление… (Трет лоб.) Теперь слушайте меня. Никому на складе ни единого слова. Через полчаса вы мне звоните на Петровку, и мы договариваемся, что дальше. Дело серьезное… (Кладет трубку, встает и торопливо начинает складывать в портфель бумаги. Говорит с Силиным как бы между делом.) Я вам говорил, Силин, что все равно поймаю ваших сватов? Нет? Говорил, да вы не поверили… А говорил я, что откровенность больше нужна вам, чем мне?.. И еще я говорил, что вы можете опоздать. Тогда признание будет уже не добровольным, а поневоле. Под давлением фактов… Все это я говорил, верно? (Нажимает кнопку вызова.)

Силин (следя за ним с беспокойством). Верно…

Знаменский (одеваясь). Больше ничего говорить не буду… Вот вам последний шанс. (Кладет перед ним листы чистой бумаги.) Напишите все и поставьте сегодняшнее число.


Входит конвойный, хочет что-то сказать Знаменскому, тот останавливает его жестом.


Знаменский. А потом я вам расскажу, зачем понадобилось вас заваливать. (Конвойному.) Да?


Конвойный. Передали, что внизу ждет Томин.


Знаменский, схватив портфель, спешит к двери. Силин провожает его взглядом, потом медленно придвигает к себе бумагу и начинает писать.

Сцена четырнадцатая

Проходная тюрьмы. Дежурная, Томин. Он одет так же, как и в пивном баре.


Дежурная. Я вас не узнала! Такой вид…


Быстро входит Знаменский, смотрит на понурого Томина, Отходят в сторону.


Знаменский. Расшифровали?


Томин тяжко вздыхает.


Знаменский. Ну ладно, не кисни… Не всегда же попадать в яблочко…

Томин. Недооценил я этого «Химика»… Главное, что обидно: ведь позвали сегодня на дело — и вдруг ушли! Я даже не знаю, что, где и как!

Знаменский. «Химик»?..

Томин. Его прихвостень. Явно по поручению.

Знаменский. Сегодня? (Напряженно ждет ответа.)

Томин. Да, к ночи поближе… Предстояло пошоферить.

Знаменский (медленно, предвкушающе). Стало быть, сегодня… Сашка, ты не понимаешь, какой ты молодчина!

Томин (все еще переживая свою неудачу, не обращает внимания на его слова). И, знаешь, впечатление, что дело крупное…

Знаменский (с торжествующей улыбкой). Сказать? Помнишь, кто-то сулился привезти соболей с севера?

Томин (стряхивает с себя уныние, настораживается). Помню.

Знаменский. Соболей привезли. И на тот же склад. Партию отборных соболей для пушного аукциона!


Томин изумленно присвистывает.


Знаменский. А сигнализация все повреждена. Задний забор отключен — после Силина.


Томин присвистывает еще раз.


Томин. Становится интересно жить!.. А почему ее не чинят?

Знаменский. Монтера, который этим занимается, избили. Он лежит пластом. Чистенько?

Томин. Да-а… (Он уже целиком «переключился» на предстоящую операцию, энергия бьет ключом.) Если начать исправлять проводку — всех спугнем.

Знаменский. Будем брать с поличным.

Томин (весело). Предложения?

Знаменский. Обретаешь человеческий вид и наносишь визит монтеру: пусть расскажет, кто его бил. (Достает записную книжку, пишет для Томина адрес.) Я пока толкую с директором склада. Не позже восьми двигаем с Петровки.

Томин. Ах, какая будет встреча!

Сцена пятнадцатая

Склад. Ночь. Открывается боковая дверь, входят двое. Они в кепках, на лица натянуты капроновые чулки — такой способ маскировки иногда применяют уголовники. Бесшумно двигаются по складу, светя фонариками; подходят к запломбированному контейнеру. Слышен шепот: «Вот он!» Воры быстро перепиливают запор контейнера, отдирают замок и пломбы, осторожно открывают дверцы и светят фонариками внутрь.

Тотчас вспыхивает свет. У двери, через которую вошли грабители, стоят Томин и Знаменский, из глубины склада появляются Аркадий, сотрудник угрозыска, и милиционер. Все вооружены и держат воров на прицеле. Те, окаменев, молчат.


Знаменский. Разуйте ваши головы, джентльмены. Быстренько, быстренько.


Двое снимают с головы, кепки и стягивают чулки. Это «Химик» и парень из пивной.


Знаменский. Встаньте туда лицом, руки подняли, дышим спокойно…


Подходит Томин, отбирает у них чулки.


Знаменский. Я уже, признаться, заждался.

Томин. Странное впечатление — будто мы где-то встречались. (Начинает обыскивать задержанных.) А-а, вспомнил! В Сибирской Академии наук.


«Химик» болезненно дергается.


Томин. Спокойно… (Парню.) А вы, Костя, ушли и не попрощались? Дурные манеры… (Из бокового кармана парня достает нож.) Дурные привычки… И все-таки приятно, что все мы снова в сборе!

Знаменский. Кое-кого недостает. («Химику».) Кто вам помогал здесь, на складе?

«Химик». Я с вами не желаю разговаривать.

Знаменский (парню). И вы тоже?

Парень (оглядывается на «Химика», повторяет механически). И я тоже.

Знаменский. Шаблонное высказывание при первой встрече. Но обычно это проходит. Через день, через неделю. («Химику».) У вас пройдет часа через полтора. (Томину.) Как считаешь?

Томин (презрительно). Минут через сорок.

Знаменский. Поверим опытному глазу. Минут через сорок вы все расскажете. (Сурово.) И о себе и о бедняге Силине, которому поломали жизнь. И ради чего? Чтобы расчистить себе путь, вывести из строя сигнализацию на два-три дня. Хитро, но уж больно подло…

«Химик» (кипя злобой). Силин сам все задумал и нас втянул, если хотите знать! Верно, Костя?

Знаменский. С Костей я побеседую отдельно. (Делает знак Аркадию.)


Аркадий уводит парня.


Знаменский. Любопытно будет посмотреть, как на очной ставке вы изложите свою теорию Силину!


Входит Кибрит, за ней — начальник охраны и несколько оробевший сторож, который останавливается поодаль.


Кибрит. Могу я, наконец, войти?

Знаменский. Теперь можешь.

Томин. Жаль, ты их не видела в этих мм… головных уборах. (Передает ей чулки.) Страшно, аж жуть!

Кибрит (разглядывает чулки). На новые пожалели денег. (Знаменскому.) Нужно будет доказывать, что их носила такая-то и такая-то женщина?

Знаменский. А возможно?

Кибрит. Почему бы и нет? («Химику».) Никогда не экономьте на женских чулках, это плохо кончается. (Кладет чулки в пакет, опечатывает.)


В это время сторож, который понемногу продвигался вперед, оказывается лицом к лицу с «Химиком».


Сторож (всплескивая руками). Батюшки! Да то ж Нюркин новый хахаль!


«Химик» невольно заслоняет лицо.


Знаменский (быстро оборачивается к сторожу). Кладовщицы?

Сторож. Ну да!

Начальник охраны (в отчаянии). Какой позор для нашего коллектива!


Кибрит фотографирует взломанный контейнер.


Сторож (негодуя). Инженер! Докатился!.. Инженер… карманной тяги. Вот Нюрка узнает…

Томин («Химику»). Вряд ли она удивится, а? И наводка ее и чулочки, верно?

«Химик». Оставьте меня в покое… инспектор!

Знаменский (спокойно поправляя). Старший инспектор!

Начальник охраны. Злостный, неисправимый элемент! Таких надлежит держать в изоляции!

Томин. Пошлю кого-нибудь к кладовщице. (Начальнику охраны.) Адрес? (Уходит.)

Знаменский (вслед). Захвати мой портфель из караулки!

Кибрит (достает из чемодана специальную бумагу, подходит к «Химику»). Наступите, пожалуйста. И второй ногой.

«Химик» (нервно). И пальчики будем катать, мадам?

Кибрит (невозмутимо). Дактокарту заполнят в КПЗ.


Входит Аркадий.


Аркадий. На соседней улице нашли такси. Шеф волнуется: пассажиры ушли на минутку и как в воду.

Знаменский («Химику»). Ваше?


«Химик» молчит.


Знаменский (Аркадию). Сколько на счетчике?

Аркадий. Рубль восемьдесят.

Знаменский («Химику»). Потрудитесь расплатиться.


Тот достает деньги из нагрудного кармана. Аркадий берет их и уходит.


Знаменский. И пора нам ближе к делу.


Возвращается Томин с портфелем.


Знаменский. Зиночка!


Кибрит подходит.


Знаменский. У тебя такой четкий почерк…

Кибрит. Почему всегда я? Пусть Аркадий. Или Шурик.

Томин. Ради бога, сегодня не называй меня Шуриком!

Знаменский (к Кибрит). Бланки в портфеле, портфель у Томина.


Кибрит приготавливается писать.


Знаменский. «Протокол задержания…». Как положено — место, дату… («Химику».) У вас до истечения сорока минут есть еще время. Можете пока подготовиться к следующим вопросам. (Размеренно.) Откуда вам стало известно о соболях? Кому собирались их сбыть? Что знала и чего не знала кладовщица Славкина? И кто был вторым, кроме Кости, когда избивали монтера? Запомнили?

«Химик» (злобно). Я никогда ничего не забываю!

Знаменский. Прекрасное качество для подследственного. (К Кибрит.) Итак, протокол задержания. (Диктует.) «Мы — старший следователь Знаменский, старший инспектор Томин и эксперт-криминалист Кибрит…»

Томин (вставляет). Среди друзей сокращенно именуемые Зна-То-Ки…

Знаменский (улыбаясь). Этого можешь не писать, «… произвели задержание преступников при попытке совершить кражу…».

― Дело № 4 ― «ПОВИННУЮ ГОЛОВУ…»

 Знаменский расследует дело о торговых махинациях в ресторане. Насколько можно доверять в искренность раскаяния обвиняемого? Кто должен помочь помочь ему в том, чтобы не потерять себя до конца?
Действующие лица
Знаменский, старший следователь.

Томин, старший инспектор угрозыска.

Кибрит, эксперт-криминалист.

Скопин Вадим Александрович, полковник, начальник Знаменского.

Токарев, старший инспектор УБХСС, майор.

Маслова, начальник кондитерского цеха ресторана «Ангара».

Маслов, ее муж, научный работник.

Кудряшов, заместитель директора ресторана.

Дежурная.

Капитан.

Конвойный.

Понятые в прологе (дворник и женщина).

Федотовы мать и сын (персонажи из дела второго).

Ревизор.

Сотрудники Управления внутренних дел.

Дежурная.

Пролог

Вечер. Прихожая и часть коридора в квартире Масловых. Большое зеркало, вешалка, телефон на столике, ковровая дорожка, уходящая в коридор. Все блестит новизной. В начале коридора — дверь в комнату. Маслов следит, как жена распаковывает на стуле большой сверток. Из свертка появляется мужская дубленка.


Маслов. Это что ж такое?!

Маслова (женщина лет тридцати пяти, худенькая и миловидная, прикрывает дверь в комнату, из которой слышны звуки телевизионной передачи). Дубленочка! (Любовно.) Ну-ка, примерь.


Маслов примеряет перед зеркалом.


Маслова (в радостном возбуждении). Слушай, как тебе идет!.. И просто влилась!.. Ну будто на заказ шили!.. Поздравляю!

Маслов (одобрительно оглядывает себя, но вдруг спохватывается). Погоди, а… сколько?

Маслова. Двести.


У Маслова вырывается испуганный возглас.


Маслова. Неужели ты недоволен?

Маслов (с сожалением начинает снимать дубленку). Ты ведь знаешь, как я хочу машину.

Маслова (удерживая его). Да из машинных денег я ни копейки не тронула!

Маслов (простодушно). Так откуда ж?

Маслова (чуть запинаясь). Я… Мне премию дали за квартал… И, представляешь, до чего удачно — как раз приносят и предлагают…

Маслов. Ничего себе, вам премии отваливают!

Маслова. Ну, немножко еще заняла… Да это все пустяки, главное, что впору и идет!

Маслов (окончательно расцветая). Значит, мне остается сказать «спасибо»? (Обнимает и целует жену.) Ну у кого еще есть такая жена? А? Нет больше такой жены! Душенька моя… кисонька…

Маслова (нежно). И машина тебе будет. (Шепчет на ухо.) Мне тут обещали узнать насчет почти новенькой «Волги».

Маслов (загоревшись). Ох, если бы удалось!.. Махнуть бы в отпуск на своей машине! А?

Маслова. И махнем… (чуть поежившись) если ничего не случится.

Маслов (беспечно). А что может случиться?

Macлова (поспешно). Да это я так… чтобы не сглазить… И ребят с собой возьмем, да?

Маслов. С ребятами мороки много… Ладно, там видно будет.

Маслова (отрываясь от мужа). Ну, а пока я с твоего разрешения вылезу из машины. Пойду делать салат и жарить мясо. Соус хочешь с луком или с помидорами?

Маслов (ласково). Что проще, Ириша, ведь устала небось.

Маслова. Я за стряпней отдыхаю. Как-то все забываешь, отключаешься… (Скрывается за поворотом коридора.)


Оставшись один, Маслов снова любуется собой в зеркале, поворачиваясь так и этак. Звонок в дверь. Маслов снимает дубленку, по-хозяйски вешает на вешалку, идет отпирать.


Маслов. Кто там?

Голос Знаменского. Откройте, пожалуйста. Из милиции.

Маслов (отдергивая руку от замка). А… что такое случилось?

Другой голос. Товарищ Маслов! Отворяйте, не бойтесь. Тут я, дворник. К вам следователь из милиции.


В коридоре показывается Маслова в кокетливом фартучке. Услышав последние слова дворника, бросается к двери, из-за которой слышится телевизионная передача, и прислоняется плечом, чтобы ее не могли открыть те, кто внутри. Маслов впускает в квартиру Знаменского, Токарева, дворника и женщину. Двое последних топчутся на пороге, чувствуя себя несколько неловко.


Знаменский (показывает удостоверение). Старший следователь Знаменский. А это — старший инспектор УБХСС Токарев.

Маслов (растерянно). П-пожалуйста… я вас слушаю… Маслов.

Знаменский (Масловой). Вы — Маслова Ирина Сергеевна?

Маслова (одними губами). Да… (Пауза. Приоткрывает дверь за своей спиной.) Мама, не выпускай детей!


Слышны детские голоса: «А почему?», «Мы хотим посмотреть, кто пришел.»


Маслова (ломким, страдальческим голосом). Не смейте выходить! (Плотно прикрывает дверь.)

Дворник (вздыхая). Детишков, конечно, жалко.

Маслов (озирается в смятении, взгляд его останавливается на жене). Ирина, я не понимаю… что это?..

Маслова (с нервной дрожью). Пока еще я ничего… Коля, милый… погоди, может быть, ничего страшного… (С трудом переводит дыхание.) Ты не волнуйся… не волнуйся…

Сцена первая

Следственный кабинет в тюрьме. Знаменский за столом. Конвоир вводит Маслову. Она в сером больничном халате, непричесанная, поблекшая, постаревшая.


Маслова (тихо). Добрый день, Пал Палыч.

Знаменский (приветливо). Здравствуйте, Ирина Сергеевна. Садитесь. (Конвоиру.) Второго давайте минут через пять.


Конвоир уходит.


Знаменский. Как здоровье?

Маслова. Спасибо, получше. Доктор сказал, что дня через три можно обратно в общую камеру… если не буду нервничать.

Знаменский. В вашем положении трудновато.

Маслова (слабо улыбнувшись). Э, будто я раньше мало нервничала. Уж сколько времени сердце не на месте!.. (Доверчиво.) Дома ври, изворачивайся, в гости придешь — и то лишнего слова не скажи… Постоянно в напряжении. Кто-нибудь пошутит, а мне кажется — с намеком. Новое платье куплю, а потом думаю: надевать или нет?.. Когда перед вами выговорилась, даже облегчение какое-то… Странно…

Знаменский. Это всегда так. Если совесть жива. (После паузы.) Звонил ваш муж. Дома все благополучно, дети считают, что вы в больнице. Дочка получила пятерку за диктант.

Маслова (сразу вспыхивая тревогой). А как он сам, Пал Палыч? Что говорит обо мне?.. Он… очень переживает?

Знаменский (уклончиво). Переживает, конечно. Снова просил свидания.

Маслова. Ой, нет! Чтобы он увидел меня здесь… такую…

Знаменский (хмуро и неодобрительно). Зря все это, Ирина Сергеевна… Когда я сказал ему, что вы обвиняетесь только в халатности…

Маслова. Спасибо, Пал Палыч! Большое спасибо!

Знаменский (так же). Вы просили — я сказал, но это зря, честное слово! Поверьте опыту — будет куда лучше, если вы расскажете мужу все.

Маслова (горячо). Нет-нет, вы его не знаете! Вам не понять! Коля такой… такой непрактичный… (умиленно) такой честный, наивный… Я, конечно, расскажу, но надо его подготовить…


В дверь заглядывает конвоир.


Конвоир. Разрешите заводить?

Знаменский. Да, пожалуйста. (Масловой.) Прибыл Кудряшов. Не теряйте хладнокровия.

Маслова (покорно). Постараюсь.


Входит Кудряшов. Он пышет здоровьем, держится самоуверенно. Ему лет пятьдесят. Одет с иголочки.


Кудряшов. Гражданину следователю поклон! Ирочка, лапонька, и ты тут? Жаль-жаль… Вид у тебя неважнецкий. Давно взяли?

Знаменский (официально). Посторонние разговоры прекратите.

Кудряшов. Сколько угодно! (Протягивает Знаменскому пачку сигарет). «Мальборо», гражданин следователь, мои любимые. Друзья не забывают. ...



Все права на текст принадлежат автору: Ольга Лаврова, Ольга Александровна Лаврова, Александр Сергеевич Лавров.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Следствие ведут знатоки. СборникОльга Лаврова
Ольга Александровна Лаврова
Александр Сергеевич Лавров