БълогвардейскМ романъ

Б. Ильвов -В. Ларионов

Ураган

Москва

ББК 84(0)9 У 68

ББК 84(0)9 У 68

Составители серии

О.Г. Гончаренко, Д.С. Федотов

У68 Ураган. Последние юнкера. Романы / Б.Я. Ильвов, В.А. Ларионов. — М.: Вече, 2007. — 448 с. (Белогвардейский роман).

ISBN 978-5-9533-2385-7

Издательство «Вече» представляет новую серию художественной прозы «Белогвардейский роман», объединившую произведения авторов, которые в подавляющем большинстве принимали участие в Гражданской войне 1917—1922 гг. на стороне Белого движения.

В данную книгу вошли произведения двух боевых офицеров, ветеранов знаменитого Ледяного похода Добровольческой армии генерала Корнилова.

Роман «Ураган» капитана 2-го ранга Бориса Ильвова повествует о судьбах его современников, сошедшихся в военном противостоянии тех лет.

Не менее силен напряженностью сюжета и накалом страстей роман капитана-артиллериста Виктора Ларионова «Последние юнкера», посвященный последнему походу Вооруженных сил Юга России на Москву.

ББК 84(0)9

© ООО «Издательский дом «Вече», 2007

ISBN 978-5-9533-2385-7

ISBN 978-5-9533-2385-7

БУРИ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Между выходом романов «Последние юнкера» и «Ураган» лежит почти полвека.

Эти две непохожие друг на друга книги, созданные вдохновением капитана-артиллериста и морского офицера— капитана 2-го ранга, неразрывно объединены общим прошлым их авторов. Оба писателя начинали военную карьеру в гардемаринских классах, готовясь послужить великой России в морских походах и баталиях. Каждый из них подошел к роковой черте 1917 года, не подозревая, что очень скоро их сплотит в знаменитом Ледяном походе Добровольческая армия, а потом судьба вновь разведет их по фронтам Гражданской войны.

Старший лейтенант императорского флота Борис Яковлевич Ильвов и юнкер артиллерийского училища Виктор Александрович Ларионов начинали свой поход за Россию под командованием генерала Корнилова в роковой февральский день 1918 года через донские снежные пустыни на Кубань, навстречу неизвестности. О том, что привело Ильвова и Ларионова в ряды добровольцев, нетрудно догадаться, ознакомившись с их произведениями, где авторы, не сговариваясь, выражают свое неприятие новой, большевистской власти.

Капитан Марковской артиллерийской бригады Виктор Ларионов, лично знакомый с генералом Кутеповым, известный активист РОВСа, один из немногих продолживший — в практическом плане — борьбу с большевизмом после исхода войск Врангеля из Крыма. Будучи членом боевой кутеповской организации, Ларионов успешно проник на территорию СССР, участвовал во взрыве ленинградского партийного клуба на Мойке и вернулся живым. Об этой смелой вылазке сохранились воспоминания самого Ларионова, опубликованные во Франции и ставшие достоянием российского читателя уже в наши дни. А затем была долгая жизнь за рубежом, сотрудничество с германской военной разведкой в годы Второй мировой войны и тихая старость в Западной Германии.

Полная и детальная биография Виктора Ларионова до сих пор так и не написана, несмотря на наличие двух книг — «Последние юнкера» и не менее знаменитой «Боевой вылазки в СССР», вышедшей в Париже в 1931 году.

В сравнении с окутанной дымкой исторической тайны жизнью Ларионова, земной путь Бориса Яковлевича Ильвова известен гораздо лучше. Бравый лейтенант Балтийского флота, знаток минного дела и участник Великой войны, Ильвов искренне полагал, что не интересуется политикой, вплоть до роковой черты, пролегшей между русскими людьми в марте 1917 года.

Офицеры Балтийского флота одни из первых столкнулись с массовым неповиновением нижних чинов и

беспорядками на берегу. Кронштадтское избиение офицеров, гибель адмиралов, череда мятежей на военных кораблях в условиях военного времени нанесли непоправимый удар всему русскому флоту.

Временной правительство, пришедшее на смену монархии, поторопилось опубликовать печально известный «Приказ №1», в корне подрывавший централизованную систему управления армией и флотом, лишивший, в частности, офицеров флота власти над вверенными им экипажами. На кораблях избирались матросские комитеты, оспаривавшие решения флотских командиров и даже решавшие их жизни и судьбы. Присягавшие на верность государю офицеры в большинстве своем поспешили подать в отставку.

Были и другие, решившие с оружием в руках воспротивиться новому порядку вещей. К последним и принадлежали братья Ильвовы — Сергей и Борис. После падения Временного правительства оба отправились на Дон, чтобы влиться в ряды формирующейся Добровольческой армии. В первых числах января 1918 года братья были зачислены в так называемую Морскую роту Офицерского полка, состоявшую из представителей флотов и флотилий погибшей империи. В ее рядах Ильвовы прошли нелегкие версты Ледяного похода, после которого пути братьев разошлись.

Борис Ильвов был ранен и по выздоровлении, в мае 1918 года, на короткое время стал начальником штаба Донской флотилии у гостеприимно встретившего его казачества. Сергей Ильвов продолжил боевой путь в Марковском полку, был тяжело ранен в бою под Лежанкой и отправлен на длительное лечение.

Крушение Донского фронта, победы большевиков и блокада Дона силами Красной армии заставили многих морских офицеров искать новые возможности для продолжения борьбы с большевизмом. Кто-то поступал служить на бронепоезда, кто-то перебирался на другие фронты, где их знания и опыт в морском деле могли послужить России. Борис Ильвов, получивший в боях на Дону чин старшего лейтенанта, после многочисленных приключений добрался до Восточного фронта адмирала Колчака и вскоре получил назначение в Сибирскую флотилию.

Сибирская флотилия имела в составе два дивизиона, ходившие по рекам Обь и Иртыш. Из этих дивизионов был сформирован образцовый морской батальон в 1500 штыков со взводом артиллерии и 30 пулеметами, которым командовал старший лейтенант гвардейского экипажа Петр Валерианович Тихменев. Ротными командирами у него служили бывший артиллерийский офицер легендарного крейсера «Варяг» Владимир Густавович Гессе и перешедший недавно с Камской флотилии Георгий Александрович Мейрер.

Сергей Ильвов, чудом спасшийся из захваченного красноармейцами госпиталя, пробрался на Северный Кавказ, а оттуда — на Каспий, где получил должность артиллерийского офицера на корабле «Полезный» Каспийской флотилии.

Путь артиллериста Виктора Ларионова, произведенного в то же время в первый офицерский чин, лежал на север в составе Марковской артиллерийской бригады. Вооруженные силы Юга России устремились в свой последний поход на Москву. Это была своего рода вершина борьбы, преодоление которой сулило победу либо неминуемую табель всего Белого дела на Юге России. Этот знаменитый военный поход занимает в книге Виктора Ларионова значительную часть повествования и представлен в виде серии очерков о боевых действиях, а лучше сказать — ярких эпизодов, рисующих картину войны.

Переменный успех в борьбе с большевизмом присутствовал и на других фронтах Гражданской войны. В то время как Сергей Ильвов служил начальником катеров-истребителей, его брат Борис, получивший звание капитана 2-го ранга, продолжал службу на дальних рубежах России. Эвакуация белых фронтов разбросала братьев по разным географическим точкам. Сергей оказался в персидской Басре, а Борис — в далеком Константинополе. Из Персии Сергей вернулся на рейд Владивостока в качестве капитана эсминца «Твердый», а затем, во время знаменитой одиссеи адмирала Старка, командовал транспортным кораблем «Байкал». Борис же попал в Китай, где принял предложение французской военно-морской миссии поступить на службу в чине лейтенанта в южно-китайском городе Шанхай. Этому городу суждено было стать местом встречи братьев и дальнейшего жительства. Там у Бориса Ильвова и зародилась мысль о занятии литературным трудом.

Виктор Ларионов окончил Гражданскую войну в чине капитана, до последнего сражаясь в рядах Марковской артиллерийской бригады, и с нею отбыл в скитания по свету ненастной осенью 1920 года. Но если для кого-то Галлиполийский лагерь Русской армии барона Врангеля и был концом борьбы, только не для деятельного капитана Ларионова. Как и многие его товарищи-артиллеристы, Виктор немедленно вошел в состав своего рода преторианской гвардии генерала Кутепова. Им, этим юношам, прошедшим с ним дороги Гражданской войны, он доверял в полной мере. Из их числа формировалась в изгнании охрана Великого князя Николая Николаевича; часть марковцев-артиллери- стов составила неофициальное боевое крыло РОВСа, старательно опекаемое генералом Кутеповым.

Наступало время действий и свершений, и занятие литературным трудом Ларионову пришлось отложить, как прекрасную, но пока что неосуществимую мечту. Его первый очерк, как уже было сказано выше, увидел свет, когда чекисты в Париже похитили и убили генерала Кутепова. А самое известное произведение — «Последние юнкера» — вышло в ту самую пору, когда в СССР уже растекались мыслью по древу витиеватые речи нового генсека Горбачева. Между двумя книгами пролегла бездна времени, но лишь последней суждено было войти в историю.

Книги писателей дальневосточной эмиграции, к каковой в полной мере можно отнести и Бориса Ильвова, получили свое распространение далеко за географическими пределами региона. Их с интересом читали в гостиных и салонах Парижа — литературной столицы русского Зарубежья. Их экземпляры, странствуя, попадали к читателям в Прибалтике и Восточной Европе. Единицы этих малотиражных изданий, перемещаясь вместе со своими читателями, оказывались в Австралии и Южной Америке. Так, экземпляр, по которому приводится текст данного издания, вернулся в Россию из библиотеки русской общины в Австралии, будучи списан за ветхостью (!) еще в 1930-е годы прошлого века. Можно представить себе, с каким волнением и воодушевлением книга эта была многократно прочитана русскими людьми вдали от Отечества, сколько воспоминаний пробудила она у тех, кто помнил описываемые события не по рассказам, а порой сам принимал в них деятельное участие!

Борис Ильвов стал автором нескольких романов, большая часть которых еще только ждет своей встречи с российским читателем. Среди них знаменитая книга- дебют автора «Рокот моря», увлекательные «Летучий голландец» и «Морская даль», увидевшие свет в течение двух лет, в 1935—1937 годах.

Романы «Ураган» и «Смерч» изданные шанхайским издательством «Слово», в том же 1937 году стали завершающими в творческом пути Бориса Ильвова, умершего в Шанхае в 1945 году. Один из них, открывающий эту увлекательную дилогию, нам бы и хотелось предложить вниманию читателей.

Впервые публикуемая на родине автора, книга представляет собой «белогвардейский роман» в полном смысле этого слова. Созданная талантом активного участника Гражданской войны, она является художественным воплощением авторских размышлений о судьбах современников, сошедшихся в военном противостоянии тех лет; о том, кем были люди, находившиеся по разные стороны фронта, и о вечных ценностях жизни — любви и самопожертвовании, изображенных писателем в наивысшей степени их развития. Несмотря на вполне предсказуемый сюжет и его развитие в достаточной мере компенсируется яркой палитрой деталей, оценить которые смогут будущие историки и исследователи военной прозы Русского зарубежья. Важ

но отметить и тот факт, что в основе истории «Урагана» лежит личный опыт Ильвова.

Нужно отметить, что и повествование о «последних юнкерах», по существу, тоже впервые публикуется в России. Эта книга также завершает цикл публикаций произведений Виктора Ларионова на родине автора. Случись Ларионову создать новые произведения, они без сомнения обогатили бы русскую словесность, несмотря на то, что автор никогда не занимался литературой формально.

Книга этого незаурядного человека, равно как и сочинения морского офицера Ильвова, является нашим скромным вкладом в процесс формирования общественной истории России.

ОТ. Гончаренко

Б.Я. Ильвов

Глава I

Смело мы в бой пойдем За Русь святую И как один прольем Кровь молодую...

Издалека доносил ветер грустную песню. А ветер холодный. Ледяной. Яркое солнце освещает Кубанскую степь. Проселочная дорога покрыта невылазной грязью. На полях местами лежит снег. Вот из-за пригорка показались вооруженные всадники, а за ними пехота. Это отряд Корнилова. Это идут добровольцы.

Все тучки, тучки понависли,

Над полем пал туман.

Скажи, о чем задумался Корнилов, атаман.

Заливаются молодые голоса. Ноги, выше щиколотки, уходят в густую грязь. Того и гляди сапог в ней останется. Идти тяжело. А главное — это пронзительный ветер. Он забирается под полы шинели, в рукава, пронизывает насквозь сукно солдатских шинелей. Одно от него спасение — это двигаться. Идти. А идти так трудно. Ноги так устали в течение целого дня месить жирную грязь. Да и голодно. Со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было. Устали. Очень устали, но бодрость не покидает добровольцев. Песни, шутки и прибаутки.

Не густы ряды отряда, хотя он и называется армией. Тысячи три. Не больше. Позади конных разведчиков, с винтовками за плечами, идет Корниловский полк, далее Офицерский и Партизанский. Наряду со взрослыми, испытанными в боях офицерами, шагают юноши, почти дети. Особенно много их в Партизанском полку у генерала Богаевского. Полк сформирован почти из одних кадетов, гимназистов и юнкеров. Корнилов особенно бережет этот полк. Жаль ему самоотверженную молодежь.

В Офицерском полку один взвод составляют моряки. Не привычным к ходьбе, им труднее всех.

— Кажется я церковь вижу, — говорит начальник 1-го отделения лейтенант Орлов.

— Часа через полтора в Лежанку придем.

— Где ты видишь? — быстро спрашивает командир взвода, его родной брат, тоже лейтенант, Глеб Орлов.

— Да вон, из-за того бугорка купол выглядывает.

— Не вижу. Ну да поверю тебе на слово. Устали мы малость. Отдохнуть пора.

— Верст тридцать сегодня отмахали.

— Господа, церковь видна! — крикнул Глеб, оборачиваясь ко взводу. — Часик-другой, и отдыхать будем.

Сообщение о церкви, видимо, приободрило молодежь, и десятки ног, с еще большей энергией, принялись разбрызгивать грязь с дороги. На горизонте действительно появился силуэт сельской церкви. Вдруг передние ряды остановились.

«Привал!», — слышится впереди команда.

— Эх! Не вовремя затеяли, — бурчит Николай Орлов.- Тут бы уж одним духом дойти, да и растянуться в какой ни попало хате.

— Да и борща поесть не мешало бы, — замечает кто- то из взвода.

— А я вареников со сметаной съел бы, — заявляет другой.

— Ну, пошли кулинарные разговоры, — сердится Николай. — Тут и без того в желудке цветут незабудки, а они вареников, да еще со сметаной. Ну вас!

— А ведь привал не вовремя дали, — говорит Николай. — Нет ли тут красной нечести? Вот уже будут вам вареники.

Бивак был действительно не совсем спокоен. Из авангарда в тыл проскакало несколько разведчиков, а вот, окруженный свитой, мчится Корнилов на кровном скакуне. Объехав отдыхающую пехоту, он выехал в голову колонны.

— Ну так и есть, — произнес Глеб. — Красные стерегут ваши вареники. Чтобы покушать, сперва их из села надо выгнать.

— Вот ведь незадача, — жалуется мичман Бутенев. Тот самый, что мечтал о варениках.

— Они же все в селе слопают. Нам ничего не останется. И чего Корнилов думает? Скорее надо гнать их, пока хоть что-нибудь осталось.

Дружный молодой хохот отвечал остряку. Бутенев был любимец взвода. Всегда веселый, жизнерадостный и отзывчивый, он со всеми был за панибрата.

Бивак оживился.

— Четвертая рота вперед, — передали по рядам колонны.

Предстоящий бой оживил людей, и четвертая рота скорым и бодрым шагом вышла из линии колонны.

Справа, на бугорке показалась группа всадников. Это Корнилов, соображая, куда нанести первый удар, осматривает местность. Между тем в воздухе уже появились невидимые мухи. Противник заметил роту и начал обстрел. Рота рассыпалась в цепь. Как на параде или на смотру шли добровольцы. Ни задержки, ни замешательства. Винтовки за плечами, образцовое равнение, шаг скорый, но не торопливый.

— Слушай, Глеб, — обратился Николай к шедшему рядом с ним брату. — Насколько я помню сухопутный устав, тебе позади середины взвода идти надо. Смотри, командиры других взводов так и идут.

— А впрямь, кажется, и так. Не силен я в сухопутном строю. Ну, храни тебя Бог.

Пули стали посвистывать чаще. Падая вблизи цепи, они взбивали фонтан грязи и обдавали ее наступающих. Рота поднялась на небольшой бугорок, который до тех пор скрывал село. Теперь все было видно как на ладони. Лежанка раскинулась вдоль небольшой речонки, отделявшей ее от наступающих. Сейчас же за речкой густые сады, в которых и засели красные. Белые облачка ружейного дыма то и дело, вспыхивали на опушке садов.

Ближе и ближе подходят добровольцы. Уже несколько неподвижных тел осталось лежать позади. Вот из-за речки затрещали пулеметы. Один, два. Ох, много их!

Не спускавший глаз с поля битвы Корнилов что-то скал адъютанту. Тот отдалился от группы всадников и поскакал к батарее. Вскоре звук пушечного выстрела ободрил наступавших. Первым же выстрелом батарея сбила один из пулеметов. Вот раскатился второй, вот третий выстрел, и опушка садов покрылась другими, белее крупными облачками. То были разрывы шрапнелей. Цепи легли, и наступление продолжалось перебежками.

— Лейтенант Николай Орлов ранен, — передали по рядам моряков.

Взглянув направо, где только что возвышалась стройная фигура брата, Глеб увидел его распростертым навзничь. Первым побуждением его было броситься к брату. Помочь ему или сказать последнее прости. Но нет. Перед ним его взвод. Он должен вести его вперед, пока и сам, может быть, не ляжет, подобно ему. Вперед! Вперед! Расстояние быстро сокращается. Красные стреляют. Падают добровольцы. Вот, сраженный в голову, опрокинулся капитан Ляшко. Мичман Красовский и Бутенев ранены в ноги. Лейтенант Федоров неподвижно лежит.

— Вперед! Вперед! — кричат остальные.

Взвод моряков выходит к единственному мосту. Остальным придется идти вброд. Вдоль моста стреляют несколько пулеметов. Не многие пройдут мост. Слишком интенсивна огневая завеса.

Кто-то крикнул «ура!». «Ура!» подхватили, рота с винтовками на перевес побежала к реке. Ба-бах, ба-бах, ба-бах — рвутся шрапнели. Та-та-та-та — работают пулеметы красных. По грудь в холодной февральской воде идут добровольцы через реку. Убитых подхватывает течение и несет вниз.

— Господи благослови! — мысленно взывает к Богу Глеб, вбегая первым на доски моста.

«Сейчас смерть, — думает он. Но страха нет. Розовым туманом заволокло сознание. — Лишь бы добежать до них. Лишь бы не упасть раньше».

Красные не выдержали. Лишь бы моряки вбежали на мост, пулеметная стрельба прекратилась.

«Отступают! Бегут! Слава Богу! — проносится радостная мысль. — Вперед!»

Короткий штыковой удар, и сопротивление неприятеля сломлено.

Он бежит, спасаясь через село. Напрасный труд. Там за селом их перехватывают посланные в обход корниловцы. Победа полная. Мало кому удалось уйти. Масса трофеев. Повозки, ружья, пулеметы, и, самое главное, ружейные патроны.

— Работает наше интендантство, — острят добровольцы, набивая свои патронташи.

После окончательной очистки села от попрятавшихся в хатах и сараях красных, части разводятся по квартирам. Давно жданный отдых.

Но Глебу не до него. Разместив свой взвод, он отправился разыскивать походный госпиталь.

Раненых поместили в сельском училище. Каменный пол большой комнаты был покрыт соломой, и на ней лежали несчастные страдальцы. В соседней комнате врачи делали операции и перевязки. Стоны и вопли неслись из операционной. Они сжимали сердце ноющей тоской. Медикаментов и перевязочных средств не хватало. Наркотиков вовсе не было, и операции производились без анестезии. Богу одному известно, что перетерпели несчастные искалеченные люди.

Глеб был поражен и подавлен видом этих страданий. Окинув комнату быстрым взглядом, он увидал Николая, который неподвижно лежал в углу, у самой двери в операционную. Пробравшись между мечущимися и стонущими телами, он опустился на колени и взял холодную руку брата. Николай открыл глаза.

Это ты Глеб? Ты не ранен? Ну слава Богу! — прошептал он. — А я, вот видишь, в грудные младенцы произведен. Даже повернуться не могу. Расскажи о бое. Есть ли еще, кроме меня, потери во взводе?

— Потом. Потом все тебе расскажу. Ты куда ранен?

— В грудь. Навылет. Все легкое вдоль пробито. От плеча до поясницы. Дышать трудно. Воздуху не хватает, — раненый, в изнеможении, закрыл глаза.

Сидя на полу около брата, Глеб заметил пробиравшегося к ним мальчугана. Обхватив обеими руками сверток одеял, мальчик подошел к Николаю и принялся заботливо его укрывать. Одет он был в' грязную солдатскую форму, явно сшитую не на него. Все на нем висело мешком. Рукава гимнастерки были загнуты, чуть ли не пополам, но все же его руки только чуть выглядывали из них. Что касается высоких сапог, то в них буквально тонули его маленькие ноги. Было смешно смотреть, как он шел. Казалось, что он не идет, а старательно передвигает сапоги. Только что Глеб хотел с ним заговорить, как дверь в операционную открылась, и на пороге появился старший врач. Глеб поспешил к нему.

— Лейтенант Орлов? Серьезное ранение. Очень серьезное ранение. Определенного ничего я вам сказать не могу. Вот если бы его положить в хорошую клинику, а потом отправить на курорт, тогда я бы поручился за его жизнь. В настоящих же условиях... — и доктор пожал плечами. — Сами видите, при каких условиях приходиться лечить. Я вам вот что скажу. Вся надежда на организм. Если организм здоровый, он будет жить, а в противном случае... — тут снова его плечи поднялись кверху, а лицо изобразило недоумение. — Конечно, нельзя пренебрегать мельчайшей возможностью облегчить его страдания и помочь организму. Необходимо представить ему лучший уход. Пища? Пища самая простая. Ну там молоко, яйца, куриный бульон и т.д. Самое же главное, приложите все старания и достаньте ему рессорную повозку. Без рессор он и одного перехода не выдержит.

— Вот вы доктор, об уходе говорите, а сами даже сестры милосердия к нему не приставили. Стыдно сказать. За таким тяжелораненым какой-то мальчишка ухаживает.

— Как мальчишка? У нас во всем госпитале ни одно мальчишки нет.

— Да вон. Взгляните. Он и сейчас подле брата возится. Молоком его поит.

— Ну, господин лейтенант. Вы глубоко ошибаетесь. Это не мальчишка. Это лучшая сестра моего лазарета. Наталия Владимировна Воробьева. Именно ее то я и выбрал, потому что ваш брат один из самых тяжелых. Кроме того, генерал Марков, особенно, просил меня приложить все старания, чтобы спасти его. Генерал в восторге от работы моряков в последнем бою.

— А как остальные моряки? Есть опасные? Это ведь все офицеры моего взвода.

— Так вы командир моряков? Очень приятно познакомиться, — продолжал доктор, протягивая руку. — Генерал Марков не может нахвалиться вашей работой. Аза ваших мичманов можете не беспокоиться. Раны их не тяжелы. Ну, извините лейтенант. Времени у меня не много, а работы еще масса. Так не забудьте: во что бы то ни стало — рессорную повозку.

Расставшись с доктором, Глеб вернулся к брату.

— Здравствуйте сестра, — обратился он к молодой девушке. — Позвольте представиться, лейтенант Орлов. Брат вашего пациента.

— Ах, так это о вас беспокоился Николай Николаевич? — протянула она ему руку. — Хорошо, что вы пришли. Я ему обещала вас разыскать. Да все некогда было. То перевязки, то да се. Вот за одеялами ему бегала.

— Глеб, она меня истязает, — зашептал Николай. — Поит молоком, которое коровой воняет.

— Николай Николаевич, — запротестовала сестра, и личико ее приняло молящее выражение. — Молоко превосходное. Ничем не пахнет. Одно ваше воображение и капризы. А что вам сказал доктор?

— Доктор мне ничего не говорил.

— Вот и сочиняете. Доктор, безусловно, запретил вам разговаривать. Теперь вы не командир вашего парохода. Теперь вы должны во всем слушаться меня. Поняли?

— Вот видишь до чего я дожил, — прошептал Николай. Он хотел улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая беспомощная гримаса.

Глеб отвернулся, стараясь смахнуть заливавшие ему глаза, слезы.

— Глеб Николаевич, — многозначительно взглянув на него, произнесла сестра. — Помогите мне внести сюда тюфяк. Он так тяжел, что я не могу поднять его. Вы же, Николай Николаевич, ведите себя паинькой. Не ворочайтесь, а то рана может открыться. Мы сейчас вернемся.

Выйдя на крыльцо, некоторое время сестра молчала!

— Положение вашего брата очень тяжелое, — заговорила она. — Ручаться ни за что нельзя. Не подумайте, что я лишаю вас надежды. Надежда, безусловно, есть и мы приложим все старания, чтобы спасти его. Относительно ухода вы не беспокойтесь. Я обещаю вам сделать все возможное. Вы же, не теряя времени, идите искать рессорную повозку. Это совершенно необходимо.

Серьезный тон сестры и ее теплое участие к раненому несколько ободрили Глеба.

— А вы знаете, я было за мальчика вас принял, — улыбнулся он.

— Да этот костюм и стриженые волосы действительно делают меня похожей на мальчика. Но в настоящей обстановке мужской костюм куда удобнее. Если понадобится, я и верхом пойду и через забор перелезу, тогда как в юбке, я совершенно беспомощна. Ну так до свидания. Идите за повозкой, а я пойду к Николаю Николаевичу. Он не любит, когда я покидаю его надолго.

Кивнув головкой, она исчезла в дверях школы, и Глеб зашагал по селу в поисках рессорной подводы.

Не успел маленький отряд Корнилова как следует отдохнуть, как уже начались сборы в поход. Рассвет _еще не начинался, а уже колонны добровольцев потянулись в беспредельную степь.

Марковцы шли в составе главных сил, прикрывавших обоз. Когда рассвело, Глеб разыскал повозку брата.

— Здравствуйте Глеб Николаевич, — приветствовала е£0 сестра, — слава Богу, Николай Николаевич у нас молодцом. Утром отлично позавтракал и чувствует себя хорошо. Если, даст Бог, не будет нагноения, то он быстро подымется на ноги.

— Да. Дождешься, — простонал Николай, обрадованный присутствием брата.

Было заметно, что тряска повозки причиняла ему сильную боль.

— А как наши дела? Вы не знаете, куда ведет нас Корнилов? — обратилась сестра к Глебу.

Говорят, что идем на станицу Филипповскую, а куда дальше — никто не знает. Насколько я знаю общий план — это соединение с нашими екатеринодарс- кими частями. С Эрдели. Но где они находятся, да и существуют ли еще — бог знает. Впрочем, «Бог не выдаст, свинья не съест». Возможно, что Корнилов нас в горы уведет. Там отсидимся, пока не восстанут казаки, или пока не произойдет переворот в Петербурге.

— Да, трудно угадать, во что выльется вся эта кутерьма. Ведь только подумать, вся Россия, с ее колоссальными пространствами и миллионами жителей, представляет собою кипящий котел. Я уверена, что в настоящую минуту не один наш, а множество отрядов добровольцев бьется — за нашу мать-Россию. Мы затеряны в необъятной степи и не знаем, что делается по всей России. Быть может, отряды добровольцев, мало- и© малу, соединятся и задушат это кошмарное чудовище — большевизм... Что это? Кажется, стрельба, — насторожилась она.

Действительно. Из-за пригорка, за которым только что скрылся авангард, послышались редкие ружейные выстрелы.

— Ну, опять в бой. До свидания, — заторопился Глеб.

Обоз остановился, и прикрывавшие его роты двинулись вперед на поддержку авангарда. Едва Глеб успел добежать до своего взвода, как его рота уже рассыпалась в цепь и, взойдя на бугор, вступила в сферу огня. С гребня холмика отлично была видна вся широкая степь. Там и здесь пестрели купы деревьев, а местами небольшие рощицы. В них-то и засели большевики. Белые облачка ружейных выстрелов вспыхивали то и дело на опушках рощиц. Затрещали пулеметы. Невидимые шмели зажужжали в воздухе. Верхом на своей красавице Звезде к цепям подъехал Корнилов. Осмотрев поле битвы, он прекратил наступление, послав несколько рот в обход рощиц в тыл неприятелю. Лишь только красные заметили этот маневр, как стали поспешно отступать. Выйдя из своих прикрытий, они оказались в голой степи и на фоне светлого неба представляли собой отличную цель. Цепи добровольцев оживились. Тщательно прицеливаясь, били на выбор. Красные несли жестокий урон. Наконец, не выдержав, они бросились в бегство. Поднялись и добровольцы. С криками «ура» преследовали они ошеломленного и расстроенного противника. Как всегда, взвод моряков был впереди. Пользуясь положением преследователя, Глеб несколько отделился от роты. Сокращая дорогу, он быстро настигал группу красных, окружавших телегу. Колеса телеги вязли в грязи. Пара коней выбилась из скл и того и гляди готова была остановиться. Позади телеги была привязана третья, запасная лошадь. Красине хлестали лошадей и поминутно оглядывались на преследователей. Расстояние быстро сокращалось.

, ■ — Стой! Ложись! — скомандовал Глеб. — Беглый огонь! Лошадей берегите. Пригодятся.

•. Затрещали выстрелы, один за другим стали падать фигуры красных. Бросив подводу, они рассыпались во все стороны. Лошади остановились.

— Ну, кажется довольно, — поднимаясь с земли, произнес Глеб. — Пусть удирают. Все равно всех не перестреляешь.

Осмотрев подводу, моряки нашли в ней запас патронов, два пулемета и казачье седло. Завернув лошадей, Глеб отправил повозку в штаб, а запасную лошадь, вместе с седлом — Наташе, как мысленно стал звать он сес- тру.

Лишь только началась перестрелка и Глеб ушел с ротой вперед, Колей да и Натальей Владимировной овладело беспокойство. Особенно волновался Коля. Так бы, кажется, и полетел бы на помощь брату. Прислушиваясь к стрельбе, он кусал губы и тяжело вздыхал. Наконец измученные нервы не выдержали и из глав его заструились слезы.

— Полно, Николай Николаевич! — утешала его сестра. — Ну можно ли так волноваться из-за пустяшной перестрелки? Ведь итак Глебу Николаевичу от вас ни на шаг отойти нельзя. Смотрите! Вон наша батарея спокойно стоит. Если бы дело было серьезное, ее бы послали вперед. Не волнуйтесь же!

— Нервы проклятые — сквозь зубы простонал Коля. — Так вот и кажется, что больше не увижу Глеба.

— Полноте. Смотрите. Вон уже и корниловцы возвращаются. Сейчас и наш обоз тронется.

Действительно, голова обоза, повозка за повозкой, уже начала свое утомительное движение. Заскрипели колеса и, подпрыгивая на ухабах, заколыхались телеги. Двинулась и Колина повозка. Вдруг неожиданно к ним подскакал лейтенант Басов, верхом на отбитой у красных лошади.

— Здравствуйте, Наталья Владимировна, — весело воскликнул он. — Извините, что задержали вас немножко. Зато теперь хоть до Америки дорога свободна.

— Полно врать, — вспылил Коля. — Где Глеб?

— При взводе. Отбитые у красных патроны раздает. Не то он бы сам презентовал сестре этого росинанта.

— Что за вздор ты мелешь? — снова вскипятился Коля.

— И вовсе не вздор, — соскакивая с лошади, продолжал Басов. — Вот этой клячей, сестра, бьет вам челом наш командир Глеб Орлов.

— Так вы не шутите? — оживилась Наталья Владимировна, лаская животное. — Какая прелестная мордочка. Правда, Николай Николаевич?

Коля улыбнулся ее радостному оживлению.

— Конечно, прелестная, — ответил он. — Только ведь это скорее кошка, чем лошадь. Да и то не из крупных.

— Ну конечно. Много вы понимаете в лошадях! Моряк. Вы и лошадей то, вероятно, не видели. А как она досталась Глебу Николаевичу?

— Только что у красных отбили. Да и не ее одну. Еще пару коней, повозку, два пулемета и несколько сотен патронов. А вы вот на моряков нападаете.

— Вовсе я не нападаю, — вскакивая в седло и давая шенкеля, защищалась сестра. — Я... — но дальнейших слов не последовало, так как лошадка пустилась вскачь.

— А хорошо в седле сидит. Словно жокей, — похвалил Басов наездницу. — А ты что же, долго хворать собираешься, — обратился он к раненому. — Поправляйся скорее. Что Глебу передать от тебя?

— Скажи, чтобы подошел, когда случится время.

— Хорошо. Передам. До свидания. Храни тебя Бог.

Сделав несколько кругов и опробовав все аллюры,

Наталья Владимировна подъехала к Колиной подводе.

— Теперь, вот увидите, как мы заживем, — весела обратилась она к нему. — И продуктов будем иметь вволю и для ночевок будем иметь отдельную комнату. Все у нас будет. Правда, моя дорогая Машка? — наклонившись вперед, ласкала она грязную шею животного.

— Как вы ее называете?

— Машкой, а что.

— Подходящее имя, — улыбнулся Коля. — Кошка Машка.

— Вы опять обижаете мою Машку... Злюка! Подождите. Благодарить ее будете.

К вечеру маленькая армия Корнилова вошла в станицу Корсунскую и расположилась в ней бивуаком. Разместив свой взвод по хатам, Глеб отправился разыскивать брата. Измученные тридцативерстным переходом, ноги отказывались служить. С трудом вытаскивая их из липкой грязи станичных улиц, Глеб зашагал на Удачу, к церковной площади. Не успел он пройти и квартала, как из-за угла показался всадник на низкорослой лошадке.

— Глеб Николаевич! Это вы? — окликнула его Наташа. — Идите к нам чай пить. Николай Николаевич вас ждет. Мы здесь недалеко остановились. Представьте себе, комната в нашем распоряжении. И все благодаря Машке, — болтала она, двигаясь рядом с Глебом.

— Как же это вам удалось?

— А очень просто. Как бой кончился, вызвали квартирьеров. Ну и я с ними на моей Машке. Сама себе квартирьер. Выбрала хатку, да скорее за Николай Николаевичем. Приезжаю, смотрю обоз стоит без движения. Раненые мерзнут. Я прямо к своей подводе. Погоняй, говорю, станица. Выехали мы из обоза и прямо к хате. Потом, когда мы уже и коней распрягли и Николай Николаевича в горницу внесли, несколько квартирьеров заглянули было к нам, да видят тяжелораненый лежит, и дальше. Вот мы и остались хозяевами. Я уже и в лавочке побывала. Молока, хлеба, яиц у нас сколько угодно. Для Николая Николаевича курица варится, а для нас с вами самоварчик кипит. Идемте скорее. А то без меня Николай Николаевич с ума сойдет.

— Золотые ручки у вас, — восторженно промолвил Глеб, с восхищением глядя на маленького всадника.

— Я тут не причем. Вы Машку благодарите. Если бы не она, мы еще и теперь блуждали бы по улицам. Ведь лазарет до сих пор не размещен. Боюсь, что многие раненые так и останутся в подводах до утра.

Заметно вечерело, когда Наташа и Глеб вошли в маленькую комнату казачьей хаты. На покрытом цветною скатертью столе шипел самовар и лежали куски нарезанного хлеба и другой снеди. Под образами, на широкой деревянной кровати, лежал Коля. Его воспаленные, выражавшие нетерпение глаза были устремлены на дверь. Он сильно похудел и осунулся.

— Ну слава богу! Наконец-то! И куда это вас носило? За это время десять раз можно всю станицу взад- вперед объездить.

— Полно-полно старый ворчун. Я вот вам брата привела, а вы все сердитесь. Выпейте-ка молока, — продолжала Наташа, наполняя стакан.

— Не хочу молока, — забрюзжал Коля.

— Ну коли так, я сейчас пойду в лазарет. Пусть к вам назначают другую сестру, а я больше не могу.

— Ну не сердитесь. Не буду. Давайте ваше дивное молоко.

— Вот, умница. Паинька. Пейте же.

— Фу, какая гадость, — морщился и гримасничал Коля, но стакан все же опорожнил.

— Вот у нас вечно такие разговорчики, — жаловалась Наташа. — Как что-нибудь съесть или выпить — целый бой разыгрывается. Ну-с, Глеб Николаевич, жалуйте к столу. Вы, поди, с утра ничего не ели.

— Некогда было. Все время в бою. Как вышли утром из Лежанки, так вот до самого вечера.

—А как ваша молодежь? Не слишком устают? Не ропщут?

— Что вы! Какой там ропот? Все со смехом да с прибаутками переносят. Никакая усталость их не берет. А ведь многие устают смертельно. Еле бредут под конец. У многих ноги до ран натерты. А все нипочем. Зубоскалят. Сами над собой подсмеиваются. А в бою Не налюбуешься ими. Рвутся вперед. Единственное, что страшит нас всех, так это быть раненым или, еще хуже, живым в плен попасть. Вы знаете, с мыслью о смерти все мы сжились. Она не пугает. А очутиться на обозной подводе — это действительно кошмар. Ухода-то ведь почти никакого. Голодно, холодно. А самое главное, что каждую минуту обоз может быть захвачен красными. Мы то знаем, что на его охрану частей не хватает. Иногда бывает, что все части в бой втянуты, а обоз на Николая Угодника оставлен. Вот это больше всего пугает.

— Ух! Как у вас хорошо. Тепло, — отодвигая стакан, закончил он.

— А еще чайку?

— Нет. Благодарю вас. Я и то с голодухи почти весь самовар выпил.

— Ну тогда помогите сделать перевязку.

— Опять турунды? — застонал Коля.

— Что делать, Николай Николаевич. Без них никак нельзя.

— Нет. Нет. Нет. Сейчас я ни за что не дам себя мучить. Лучше утром. Если сейчас, то ведь я всю ночь не засну.

— Полно-полно, Николай Николаевич. Если сегодня не переменить турунд, у вас температура подымется. Лихорадка начнется. Да кто вы в самом деле — девочка или мужчина? — топнула она ножкой. — Сами отлично знаете, что сделать перевязку необходимо сегодня. Я и так два дня как не меняла турунд. Глеб Николаевич, приподнимите его за плечи.

Началась перевязка. Измученное, перекошенное болью, осунувшееся лицо брата вызвало прямо физическое страдание Глеба. Поддерживая его, он ощущал тошноту и головокружение и боялся потерять сознание. Между тем проворные пальчики Наташи быстро и умело делали свое дело.

— Скоро ли? Скоро ли? — шептали побелевшие губы Коли.

— Конечно. Уже кончено, — ободряющим голосом наконец произнесла Наташа. — Вот только забинтую и все. Глеб Николаевич держите компресс. Прикладывайте. Выше. Выше, — командовала она. — Теперь опускайте. Вот и готово.

Коля впал в забытье.

— Пусть себе спит. Сон — лучшее лекарство. А когда в поход? Вы не знаете, Глеб Николаевич?

— Точно не знаю. Мне приказано быть готовым к шести утра, — отвечал Глеб, натягивая шинель.

— Куда же вы так рано?

— Устал я, Наталья Владимировна. Надо отдохнуть перед походом. Не дай бог еще скисну, а мне надо быть бодрее и тверже других. Все-таки начальство, — улыбнулся он, пожимая ее руку.

Маленькая лампада чуть освещала комнату. Подостлав шинель, прямо на полу дремлет Наташа. Проводив Глеба, она еще долго сидела около раненого, стараясь успокоить его расходившиеся нервы. Лишь только он задремал, она повалилась на свою подстилку и моментально заснула. Забыта грязная станица. Чародей Морфей перевес ее в шумную и блестящую Москву. Видит она себя сидящей за партой в большой аудитории курсов. Кругом подруги. Знакомый профессор, расхаживая взад и вперед, что-то рассказывает монотонным голосом.

— Что он говорит, — старается вникнуть в его речь спящая Наташа.

Между тем профессор остановился против нее и все так же монотонно продолжал:

— Очень жаль Колю. Он такой славный и так сильно страдает. Но уж очень капризен. Может быть, от болезни, а может быть, это характер у него такой. Вот Глеб — другое дело. Не правда ли? Как он заботлив к Коле и к вам. К тому же он очень храбр. Вы заметили, как хладнокровен в бою? А как его все уважают за ум. Нет. Положительно Глеб мне нравится.

Профессор прошелся по аудитории и снова остановился против Наташи.

— И как это вы, Наташа, попали в такую дикую обстановку. Сидели бы здесь, в Москве. Слушали бы мои лекции. Учились бы. Так ведь нет же. Бог знает куда и зачем вас понесло. Хорошо, что я вас нашел и вернул на курсы.

Вдруг глаза профессора стали злыми. Он затопал ногами и закричал:

— Наташа. Наташа. Наташа. Наташа, — неслись хриплые стоны с кровати. — Наташа.

Чуткий сон оборвался. Недоумевающими глазами она обвела комнату.

— Наташа, — снова застонал Коля.

Очнувшись окончательно, она вскочила, подошла к кровати и села на ее край.

Положив голову к ней на колени, Коля рыдал, сотрясаясь всем телом.

Измученные нервы и воспаленный мозг не выдержали. Он как малый ребенок, жаждал ласки и сочувствия. В больной голове бродили сбивчивые мысли. Он видел себя то дома, около матери, то на мостике своего миноносца Иногда еще казалось, что он еще маленький мальчик и лежит в кроватке в детской комнате. Но куда бы его не заносило его воображение, всюду он ощущал мучительную тоску, боль в груди и чувство острой и глубокой обиды. Из глаз неудержимо катились слезы и переходили в рыдания. Наташа поцеловала его в лоб и, усевшись на краю кровати, стала гладить его волнистые волосы...

— Успокойтесь, Николай Николаевич. Что это с вами? Ну чего вы?

Ласковый голос сестры и прикосновения ее руки, видимо, успокаивали больного.

— Вы на меня не сердитесь, что я вас Наташей зову? — произнес он сквозь слезы.

— Что за глупости? Конечно нет. Хотите я вас буду звать Колей? Хотите?

Вместо ответа он прижался горячими губами к ее руке.

Дождавшись пока он заснул, Наташа юркнула на свое незатейливое ложе и моментально заснула.

Чуть забрезжил свет, она была уже на ногах. Разбудив ямщика и распорядившись запряжкой лошадей, она уже хлопотала около раненого. Забот было много. Надо было его умыть, напоить горячим молоком, смерить температуру, дать лекарство, собрать разбросанные вещи и дополнить пищевые запасы.

Подняв спавших хозяев хаты, с их помощью она перенесла раненого на подводу и выехала со двора.

Станица просыпалась. Со всех сторон слышались скрипы колес, понукания ямщиков, окрики начальников и мерное шлепание по грязи выступавшей пехоты. Погода была отвратительная. Мелкий, как сквозь сито, дождь проникал сквозь шинели и одеяла. В своих повозках раненые лежали, как в болоте. Один Коля был сух. Наташа покрыла его такой массой одеял, что ни одна капля не могла просочиться сквозь них. Привязав

свою Машку к задку телеги, она и сама забралась на нее. Выбрав местечко в ногах, она укрылась чем могла и, свернувшись калачиком, несмотря на стужу, крепко заснула. Под тяжестью своих одеял Коля лежал неподвижно. Подвода двигалась черепашьим шагом, ее мерное покачивание, монотонные звук падающего дождя и цоканье копыт лошадей нагоняли сон и на него. Прошло часа два. День уже вступил в свои права, когда продрогшая Наташа высунула голову из-под своего тряпья. Долго протирала она свои измученные глаза. Кругом все было бело. Вся степь была покрыта пушистым снежным покровом. Махровыми хлопьями падавший снег как бы сеткою заволок горизонт. Люди, повозки, кони, — все было покрыто толстым его слоем. Чтобы не замерзнуть окончательно, она выпрыгнула из телеги и, вскочив на свою Машку, загалопировала к го- ловеобоза.

Становилось все холоднее. Снег прекратился, но поднялся ветер и ударил мороз. Вернувшись к подводе, Наташа увидела целый слой льда, покрывавший верхнее одеяло Коли.

— Неужели и вы промокли? — крикнула она ему.

— Нет. Я совершенно сух, — силясь улыбнуться, отвечал Коля. — Куда мы идем? Где Глеб?

— В станицу Калужскую. Там мы должны соединиться с Екатеринодарским отрядом. А Глеб Николаевич, да и все остальные строевые части пошли брать станицу Новодмитриевскую. Там, говорят, сильный отряд красных засел.

Уже темнело, когда верхом на Машке, в толпе квартирьеров, Наташа въезжала в Калужскую. Как и преж-

л

де, ей удалось отвоевать отдельную комнату, куда без замедления и был внесен Коля. Немножко обогревшись, она вышла на улицу в поисках лавки. Было уже совсем темно, но повозки лазарета все еще двигались в ожидании пристанища. Воздух наполняли вопли замерзающих раненых. Промокшие насквозь, в этакую стужу, без движения, они громко молили о помощи. Но не так легко было оказать эту помощь. Уж слишком много было раненых. Некуда было поместить.

Между тем Глеб шагал по грязной дороге со своим полком:

— А давненько я не принимал такого хорошего душа, — осурил Бутенев, — это вам не какой-нибудь Шарко.

— Смейся, смейся. Вот посмотрим, что ты запоешь, когда после душа в холодную ванну полезешь! — рассердился Басов. — Ты не воображай, что дело дождем ограничится. Там перед станицей, я знаю, речушка есть. Сейчас она, я думаю, в реку выросла. Вот как прикажут вброд идти, посмотрим, что ты тогда скажешь. Черт знает что такое — ворчал он. — Сухой нитки нет, а дождь все валит и валит. Ба, да никак снег пошел!

В самом деле — в воздухе закружились белые мухи.

— Этого еще недоставало, — продолжал ворчать Басов. — Только мороза не хватает, чтобы мы и без боя сложили бы свои кости.

Усилившийся ветер и густо поваливший снег отбивали охоту к разговорам. Ежась в намокших шинелях, люди двигались молча. Мороз крепчал. Ветер, как бешеный, рвал полы шинелей, а снег повалил такой, что

вскоре вся степь покрылась им как ковром. Идти было очень трудно. Ноги увязали в снегу, покрывавшему киселеобразную грязь. Ветер захватывал дыхание, а снег слепил глаза. Холод сковывал члены и леденил мозг. Отрывочные мысли лениво шевелились в голове Глеба. Еще казалось, что он уже целую вечность идет и всегда будет идти, что никогда не кончится ни эта дорога, ни ветер, ни снег. Наклонив голову и не видя ничего, кроме снежных следов впереди идущих, он шагал как автомат. Вдруг он наткнулся на хвост остановившегося 3-го взвода. Остановились и моряки. Никто даже вопроса не задал о причине остановки. Всем было все равно. Идти так идти, стоять так стоять.

— Привал. Командиры взводов ко мне! — сквозь вой вьюги донеслась команда командира роты.

Стряхнув овладевшее им оцепенение, Глеб двинулся на голос. В стороне от колонны ротный командир поджидал своих взводных. Он был весь облеплен снегом. Подставляя ветру спину и потирая побелевшие уши, он танцевал на месте, чтобы отогреть замерзавшие ноги.

— Господа, нам предстоит перейти вброд реченку, — начал он. — На карте здесь обозначен ручей, — но благодаря дождю он превратился в целую реку. В двух верстах за ручьем — станица. Объясните своим людям, что другого пути, как только в брод, — нет. Отступать же — значит замерзнуть. Наша рота пойдет первой, чтобы потом прикрывать переправу остальных. Ну господа, с Богом! По моей команде ведите взводы к реке, и начинайте переправу. Наблюдайте, чтобы люди шли в воду группами. Течение сильное. Может сбить с ног. — Приложив руку к козырьку, он повернулся и пошел к реке.

Предстоящее дело оживило Глеба. Апатия исчезла, и он бодрым шагом направился ко взводу.

— Господа! Купаться! — стараясь заглушить ветер, прокричал он. — Сейчас поведу вас в брод через речку. За речкой в двух верстах станица: с жаркими хатами и горячими самоварами.

— Вот тебе и душ Шарко, — пробурчал Басов.

— В воду идти группами по пять, по шесть человек, — продолжал Глеб. — За руки держитесь, не то снесет. Полы шинелей заткните за пояс. Винтовки и патронташи — над головой.

«Четвертая вперед!» — донеслась команда.

— Это, чтобы у нас нервы были крепче, самое полезное дело. Душ и ванна. Это мне еще бабушка говорила, — не унимался Бутенев, хотя голос его дрожал, а зубы выбивали мелкую дробь.

Вместо ручья оказался бурный поток. С ревом и воем катал он свои мутные волны. Посреди него виднелись перила затопленного моста.

Подождав, пока весь его взвод подтянулся к ручью, Глеб шагнул в воду. Точно тысяча иголок впились в его тело. В первую минуту ощущение было такое, словно он попал в кипяток. С трудом передвигая ноги, скользя, спотыкаясь и падая, брели добровольцы выше пояса в воде. Вдруг Глеб почувствовал, что попал в яму. Вода подступила к самому горлу. Кое-как сохранив равновесие, наполовину вплавь, он добрался до противоположного берега. Остальные еще боролись с течением. Особенно плох был Бутенев. Он оторвался от своей группы и теперь боролся с течением один, заметно слабая. В три прыжка Глеб снова очутился в воде и, протянув ему винтовку, вытащил его на берег.

Когда вся рота переправилась через речушку, ее двинули вперед. К станице. Молча шли добровольцы. Было не до разговоров. Все на них обледенело. Шинели стояли колом и затрудняли движение. А мороз все крепчал. Отойдя с версту, рота остановилась и, рассыпавшись цепь, залегла в снег. Два часа длилась переправа, и все два часа обмерзавшие люди лежали на снегу, на трескучем морозе. Между тем стемнело. Сквозь сетку падавшего и кружившего снега замелькали огоньки станицы. Кругом царила тишина. Лишь заглушенный рев речушки да вой ветра нарушали ее.

Вдруг слева послышался какой-то шум. Шум нарастал, и вскоре стало ясно, что это едут какие-то всадники. Из белесой темноты появились их закутанные и облепленные снегом фигуры.

— Внимание, — шепотом передал по цепи Глеб. — Сползайте ко мне! Не шуметь! Без команды не стрелять!

Среди черневшего на снегу кустарника зашевелились темные фигуры. Это моряки ползком стягивались к своему командиру.

Всадники приближались. Они медленно ехали вдоль линии цепи, не подозревая опасности. Фыркали лошади, иногда раздавалось бряцание оружия, но вот стали доноситься и голоса.

— А что, товарищ, не повернуть ли? Зря нас командир погнал. Ну кто в такую погоду наступать пойдет? Ведь этакая вьюга, прости господи.

— Нет, товарищ, нельзя так. Боевой приказ. Оно, конечно. Зря все это. Ни лысого черта в степи теперь не встретишь. Ну да уж ладно. Вон до тех кустов доедем и повернем. Так уж, для спокойствия.

Всадники свернули к тем кустам, под которыми лежали моряки.

— Приготовиться! — наводя винтовку на первого всадника, прошептал Глеб.

Наступила томительная тишина.

Вдруг, почти у самых ног лошадей, раздалась громкая команда Глеба: «Взвод — пли!» Грянул залп, и несколько всадников мешками свалились со вздыбившихся лошадей. Красный разъезд остановился, но в следующую секунду, забыв о строе, кто как попало, всадники понеслись к станице. Щелкнуло еще два-три выстрела, но Глеб остановил стрельбу.

— Кто стрелял? Зачем стрелял? — послышался тревожный голос батальонного.

— Разъезд наскочил, — отвечал Глеб, — нельзя было не стрелять.

— Коли так, идемте вперед. Цепи встать! Цепи вперед!

Белая стена ожила. Темные фигуры, словно из-под

земли выросших добровольцев, бесшумно двинулись вперед.

В уютной комнате дома станичного священника было жарко натоплено. За столом, уставленным бутылками и остатками трапезы, сидели два молодых человека. Один брюнет, явно выраженного еврейского типа, другой — блондин с голубыми глазами и небольшой русой бородкой.

— Мне кажется, что вы сегодня непозволительно беспечны, — говорил еврей. — Весь наш отряд спит по квартирам, и никто не сторожит. А что если именно эту ночь выберут корниловцы для атаки?

— Полно, товарищ комиссар, вы совершенно напрасно тревожитесь. В такую погоду, после тридцатипятиверстного перехода переправляться вброд через ледяной поток и атаковать свежего противника — полнее безумие. Никогда Корнилов на это не рискнет. Впрочем, на всякий случай, я послал два конных разъезда.

— Послали, — саркастически улыбнулся комиссар. — Я вам ручаюсь, что оба ваши разъезда давно спят по квартирам.

— Не думаю. Не таких я назначил начальников разъездов.

— А вы кого же назначили?

— Помните Федченко? Глуп, как пробка, но исполнителен до противности. Этот сдохнет, а приказание выполнит. С ним разъезд не заснет. Другим разъездом Кошкин командует. Это трус, каких мало. У него при приближении белых прямо кровь в жилах стынет. Этот все равно до зари спать не будет. Слышал я, что он несметное количество буржуев прирезал. Верно, возмездия боится. Нет, с такими людьми можно быть спокойным. А вам я советую не расстраиваться и ложиться спать. Утро вечера мудренее. Проснетесь, взойдет солнышко, и ваши сомнения, как дым, разлетятся. Давай- те-ка лучше, для крепости сна, выпьем еще по единой.

Опрокинув по несколько стаканов «Донского», приятели разоблачились и растянулись. Один на широкой кровати, а другой на диване. Свет потушили. Вскоре густой храп известил комиссара, что начальник отряда заснул. Но бежал сон от глаз еврея. Близкое соседство Корнилова и его неизменные боевые успехи тревожили робкую душу сына Израиля. Он вслушивался в ночную тишину, но она не нарушалась

ни единым звуком. Только старые стенные часы, с рисунками на циферблате, мерно отбивали свое тик-так, да сочно храпел командир. Вдруг вдали послышался звук как бы раздираемого полотна. Для неопытного у- ха звук этот показался бы загадочным, но комиссару он был хорошо знаком. Как ужаленный, вскочил он с кровати.

— Товарищ командир! Товарищ! — тормошил он спящего. — Стрельба!.. Корнилов наступает! Ах, да проснитесь же вы, ради бога!..

— Что такое? В чем дело? — садясь на диван, наконец отозвался тот.

— Залп! Я сейчас слышал залп!

— Только-то? Один залп и больше ничего?

— Да что вам пушечной канонады надо! — волновался комиссар.

—Да нет. Я вас спрашиваю: залп был один или несколько? Ружейную трескотню после залпа вы не слышали? Впрочем, погодите. Если что-нибудь серьезное, то перестрелка и сейчас должна быть слышна.

Оба замолчали и стали прислушиваться, но тишина ночи не прерывалась ничем.

— Так в чем же, по вашему, дело? Почему этот залп? — волновался еврей.

— Попросту трусу Кошкину что-нибудь померещилось, он и дал залп, чтобы себя успокоить.

Прождав еще минут десять и ничего подозрительного не слыша, приятели успокоились и снова разлеглись на своих постелях.

Между тем, наткнувшись на моряков, разъезд стремглав летел в станицу. Кошкин и его помощник были убиты, и разъездом никто не руководил.

Влетев в станицу, разъезд свернул в одну из боковых улиц и понесся к месту квартирования.

— Товарищи! Корниловцы! Корниловцы в станице! — наперебой кричали всадники.

Подскакав к стоянке своего эскадрона, они произвели в нем полную панику. Как потревоженные осы в улье загудели кавалеристы.

— Какие корниловцы? Где корниловцы?

— В станице! Седлай! Выводи коней!

В поднявшемся бедламе ничего нельзя было понять. Командир эскадрона, из бывших вахмистров, пытался расспросить вернувшихся из разъезда, но те торопливо увязывали свои мешки и отвечали односложно.

— В станицу ворвались! Кошкин убит! Отвяжись, нуда! Не мешай!

Ничего не понимая, но встревоженный, как и остальные, он сам бросился увязывать свой мешок. Не прошло и десяти минут, как эскадрон уже мчался по пустынным улицам спящей станицы. Проносясь мимо расположений других красных частей, кавалеристы громко кричали: «Опасайтесь, товарищи! Корниловцы в станице!»

Паника росла. Разбуженные пехотинцы быстро одевались и выскакивали на улицу. Не слыша команд и не получая приказаний, обезумевшие люди толпами повалили вон из станицы. Вдруг в ночной тишине грянул выстрел. За ним другой, и поднялась ружейная трескотня. Разбуженные огнем, красные выскакивали из хат и попадали под обстрел невидимого врага. Станица ожила. Толпы обезумевших людей метались из одной улицы в другую и в темноте стреляли по своим.

Между тем, утомившись долгим ожиданием, комиссар заснул крепким сном. Вот вдалеке грянул выстрел. За ним второй. Заглушенная двойными рамами, послышалась беспорядочная стрельба. Мимо дома священника проскакало несколько конных. Не слышит комиссар ни стрельбы, ни конского топота. Мирно покоится он на мягкой поповской перине. Мирно тикают часы и выводит рулады спящий командир. Но вот выстрелы послышались уже совсем близко. Под окном раздался топот бегущих людей. Вдруг шальная пуля залетела в окно и осколки стекла посыпались на пол.

— Ай! Что это такое? Что это такое? — вскочил обезумевший от страха комиссар.

— Ай! Ай! Ай! Да отвечайте же мне, что это такое? — обливаясь холодным потом, приставал он к своему коллеге.

Но тот молча одевался, прислушиваясь к перестрелке.

— Да что ж это такое? Товарищ командир! — чуть не плача, завизжал еврей.

— Не кричите! Или не понимаете, что в станицу ворвались корниловцы?

— Корниловцы?! Боже мой! Что же нам теперь делать?

— Вы перестанете кричать или нет? — с угрозой в голосе ответил командир. — Одевайтесь и поскорее куда- нибудь прячьтесь!

— Да куда же мне спрятаться?

— В подвал, на чердак, в сарай. Куда хотите.

— А вы?

— Что я? Вы обо мне не беспокойтесь! О себе я и сам подумаю.

Комиссар стал поспешно одеваться. Но дрожащими руками он никак не мог попасть в рукава. Туалет обоих далеко еще не был закончен, как в сенях раздался топот множества ног. Дверь с шумом растворилась и, держа винтовки наперевес, в комнату ворвалось несколько человек в солдатской одежде и с блестящими погонами на плечах.

— Ни с места! — громовым, как показалось комиссару, голосом скомандовал один из вошедших.

— Руки вверх! — продолжал он, направляя штык в грудь комиссара. Это был Глеб.

Глава П

Наталья Владимировна Воробьева перед самой войной кончала одно из высших учебных заведений в Москве. Шла она прекрасно, и диплом ученого агронома, казалось, был ей обеспечен. Несмотря на близость цели, она легко бросила свои курсы, лишь только грянули первые выстрелы войны. Она поступила на курсы сестер милосердия, которые были открыты при Московском университете. Получив звание сестры, она уехала на Румынский фронт, в один из передовых госпиталей, и со всем пылом юной души отдалась новому делу. А дела было много. После каждого боя на фронтах госпиталь переполнялся новыми и новыми жертвами войны. Тяжелораненые требовали тщательного ухода за собой, а легкораненые — ласки, внимания и нравственной поддержки. Вот и билась Наташа, переходя от койки к койке, из палаты в палату. Однажды, после тяжелого боя, в офицерскую палату, которой заведовала Наташа, санитары ввели раненого в ногу офицера. Его красивое, свежее лицо было бы привлекательным, если бы не глаза. Дерзкие, наглые и самоуверенные, они портили все впечатление. Наташе он сразу же не понравился. Уложив его на свободную койку, она занялась другими ранеными. Между тем из канцелярии принесли свежий цигель и укрепили его над головой вновь прибывшего. «Ротмистр Матвей Карягин», — прочла Наташа меловую надпись на нем.

— Сестра! — раздался резкий голос Карягина. — Сестра, я пить хочу

— Сию минуту. Вот только кончу перевязку.

Наполнив стакан водою, Наташа подала его офицеру. Тот взял, но, не поднося к губам, стал рассматривать покрасневшую девушку.

— Пейте же, — нетерпеливо промолвила она.

— А и хорошенькие же сестры в вашем госпитале! Все как на подбор. Этакое счастье, что я к вам попал! А ведь я было боялся, что попаду к крокодилам и что меня съедят, если не крокодилы в юбке, то скука и тоска.

— Пейте же! Мне некогда. Видите, сколько раненых.

— Ну, полно, полно! Не сердитесь, сестричка,— продолжал Карягин, пытаясь взять Наташу за руку.

— Я не сестричка, а сестра! — побледнела она, отдергивая руку, и, круто повернувшись, отошла от нахала.

— Ого! Какая строгость! — засмеялся Карягин. — Диана, да и только.

Яркий румянец негодования залил щеки оскорбленной девушки. Никто никогда не позволял себе обращаться с нею таким образом. Даже слезинки выступили на ресницах.

Избегая наглого офицера, Наташа до позднего вечера проработала в палате. Переходя от койки к койки, она буквально валилась с ног, когда поздним вечером пришли ее сменить. При выходе из палаты ее остановил голос Карягина.      ¹

— Сестра, прошу вас, подойдите ко мне.

Наташа подошла и, смотря поверх его головы, ледяным тоном спросила:

— Что вам угодно?

— Ну зачем такой тон? Я слышал, как мило вы болтаете с другими, а со мною и поговорить не хотите. А я, знаете, мастер поболтать. Я...

— Извините, ротмистр, мне некогда. Если вам что- либо понадобится, обратитесь к новой дежурной, — произнесла Наташа и повернулась, чтобы уйти.

— Да бросьте, сестра. Мне ничего не надо. Мне просто хотелось...

— Извините, — перебила она его. — Я вам повторяю, что мне некогда. — И быстро вышла из палаты.

— Фу, какая норовистая девчонка, — бурчал Карягин. — А хороша, черт возьми! Впрочем, еще посмотрим.

Из палаты Наташа отправилась в столовую персонала. Наглость офицера возмутила ее до глубины души, и она еле сдерживала волнение.

В столовой пили вечерний чай. За длинным столом расположились сестры, а в углу, за отдельным столиком, уполномоченный угощал только что приехавшего начальника дивизии. Высокий, сухой, моложавый старик, оживленно беседуя со старшим врачом, весело поглядывал на свеженькие личики молодых девушек.

— Вот я и приехал посмотреть ваш лазарет, — говорил генерал. — После последнего боя, надо надеяться, они не скоро оправятся. Так что есть немножко времени, чтобы отдохнуть.

— Здравствуйте, сестра, — перебил он себя при входе Наташи. — Ну что, как себя чувствуют ваши пациенты?

— Слава Богу. Впрочем, в моей палате особенно тяжелых нет. Все понемножку поправляются.

— Куда же это вы? — воскликнул генерал, видя, что - Наташа собирается сесть за общий сестринский стол.

— Это все вы, — шутя напустился он на уполномоченного. — Посадили меня отдельно, словно пугало какое. Коли я генерал, так и права не имею побеседовать с барышнями! Сестра, сделайте милость, садитесь сюда. Садитесь же, садитесь! Уважьте старика!

Наташа, улыбаясь, села с ним рядом.

— Вы давно у нас на фронте?

— Скоро два месяца.

— И не страшно?

— Не знаю. Кажется, нет.

— Ну а как вы здесь развлекаетесь? Поди в ухажерах недостатка нет!

—Что вы, ваше превосходительство, — засмеялся уполномоченный. — Сестра Воробьева так на них покрикивает, что к ней подступиться ни один не рискует.

— Вот вы какая, — проговорил генерал, внимательно оглядывая ее. — Но вы так и не ответили мне, как вы тут развлекаетесь в свободное время.

—Какие же тут развлечения? Не до них... Любуюсь природой, — подумав, продолжала она. — Места тут чудные. Дикие. Вот где охота должна быть.

— А вы охотник?

— Обожаю охоту. Особенно верхом.

— Знаете что? Хотите, завтра поедем в горы. Может быть, коза, зайчишка или еще что-нибудь попадется. Кстати, у меня есть прелестное маленькое ружьецо. Ведь у вас с собой вряд ли есть оружие.

Наташа оживилась.

— Если позволит начальство, я с радостью приму ваше предложение.

— Ну начальство авось разрешит, — заметил генерал снисходительным тоном. — Так завтра, часов в пять, мы и тронемся. Поручик, — обратился он к адъютанту, — распорядитесь, чтобы к пяти утра была пара оседланных коней, да пошлите за моими ружьями. Чтобы оба сюда привезли. Для сестры Любимчика прикажите оседлать. Он как раз ей по росту будет.

Солнце еще не всходило, когда Наташа, верхом на маленькой, резвой лошадке, одетая в мужской костюм, подъехала к палатке генерала.

— А вот и мы, — пристегивая шашку, вышел из палатки старик. — Здравствуйте, молодой человек, — засмеялся он, глядя на Наташу. — Покажите же, покажите ваше искусство верховой езды, — продолжая он, разбирая повода.

— Прохоров, подай ягдташ и двухстволку.

— Ну, кажется, все готово. С Богом.

Кони тронулись шагом через лазаретный поселок.

— Как вам нравится Любимчик?

— Прелестная лошадка, — отвечала Наташа, похлопывая по крутой шее животное.

— Вот как выберемся из поселка, давайте рысью пройдем. Мне хочется, чтобы вы посмотрели, какая у него прекрасная рысь.

Выехав из поселка, пустились рысью. Генерал испытующе поглядывал на свою молодую спутницу, невольно любуясь ее оживленным личиком и легкостью, с которой она сидела в седле.

Первые лучи восходящего солнца брызнули из-за горизонта. Ярким золотом покрылись сплошь заросшие лесом величественные горы.

— Боже, какая дивная красота! — воскликнула Наташа. — Как величественны эти горы!

Генерал, как и она, любовался дивным пейзажем.

— Но куда же мы поедем? Выбирайте, сестра. Можно ехать по шоссе, а можно свернуть в горы, вон по той дорожке. Куда хотите?

— Идемте в горы.

Свернув на узкую, вившуюся змеей дорожку, они начали подниматься и, доехав до опушки леса, потонули в густой, зеленой листве. ...