Андрей Рублев. Ангел

Михаил Владимирович Алпатов Всеобщая история искусств Русское искусство с древнейших времен до начала XVIII века том III

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Исполнена есть земля дивности.

Старинный заговор

Сребром и златом не добуду дружины, а дружиною добуду сребро и злато.

Повесть временных лет (Слова князя Владимира)

Русское искусство существует уже более тысячелетия. За это время нашими художниками были созданы замечательные произведения. Русские люди проявили себя в самых различных областях художественного творчества. Свидетельством этому могут служить наши города, их крепостные, стены, старинные соборы и церкви, остатки древнего жилья, начиная с княжеских теремов и дворцов и кончая скромными крестьянскими избами. Русский народ показал свою одаренность и в изобразительном искусстве — в скульптуре, в стенописи, в станковой живописи, в миниатюре. В искусстве отразилась вся его богатая славными деяниями историческая жизнь, облик и нравы людей, природа родной страны.

Русское художественное наследие составляет предмет нашей законной патриотической гордости. В лучших произведениях нашего художественного наследия советские люди видят звено той цепи творческих усилий, которая преемственно связывает достижения современности с подготовившим для них почву далеким прошлым.

На протяжении своего многовекового исторического развития русское искусство подвергалось существенным, порой коренным изменениям; оно обогащалось, усложнялось, совершенствовалось. При всем том на произведениях русского творчества лежит печать самобытности и своеобразия. Этим объясняется, почему наш глаз в созданиях русских мастеров может всегда заметить черты, по которым они должны быть отнесены к русскому, а не к какому-либо другому искусству.

Своеобразие русского художественного творчества проявилось еще задолго до того, как единство русского народа было закреплено созданием русского национального государства. Самобытность русского творчества дает о себе знать на протяжении многих столетий. Она позволяет видеть в обширном русском художественном наследии не простую совокупность разнородных и разнохарактерных явлений, а единое целое, именуемое русским искусством.

С глубоким волнением историк угадывает в памятниках искусства прошлых веков летопись жизни русского народа. В этом наследии каждое звено связано с предыдущим, каждое достижение имеет свои исторические предпосылки, каждое частное явление может быть понято и осмыслено лишь будучи включенным в ряд последовательно сменявших друг друга исторических явлений.

Русское художественное наследие, которое в исторической перспективе выглядит как нечто целое, сложилось не сразу; оно складывалось постепенно, по мере того как русский народ проходил свой путь исторического развития., Вот почему, для того чтобы научно объяснить и по достоинству оценить своеобразие русского искусства времени его зрелости и самостоятельности, необходимо вникнуть в его предисторию.

Предисторию русского искусства составляет художественное творчество тех народов, которые задолго до образования русского государства обитали на территории нашей страны. Для изучения русского искусства немаловажное значение имеет и творчество тех народов, которые жили бок о бок с нашими предками, вступали с ними в сношения, соседи, с которыми существовал обмен не только материальными, но и духовными ценностями. Было бы ошибочно включать в историю русского искусства все памятники, находящиеся на территории нашей родины, без разбора того, кем они созданы и каким путем они к нам попали. Многие памятники, созданные народами, которые в настоящее время входят в семью братских народов Советского Союза, не могут занимать в истории русского искусства место наравне с коренными памятниками русского творчества. Но для того чтобы понять происхождение русского искусства и определить значение первых шагов его самостоятельного развития, необходимо составить себе представление о том, каково было состояние искусства на территории нашей родины за много веков до создания русского государства.

Несмотря на успехи современной археологии, мы имеем лишь отрывочные сведения о древнейшем искусстве, следы которого обнаруживают раскопки в пределах Советского Союза. Учитывая давность возникновения этих древнейших памятников, этому не приходится удивляться. Такой же отрывочный характер носят сведения и о древнейшем искусстве на территории Западной Европы и Азии. В ряде случаев в наших руках находятся произведения искусства, отличающиеся высоким мастерством исполнения. Но нередко ученые еще и до сих пор не могут установить, какому из народов эти памятники принадлежат. Нам мало известно о жизни некоторых из этих народов, мы не знаем языка многих из них, их мировоззрения, и потому так трудно решить, какой смысл вкладывали они в свое художественное творчество.

Уже при первом знакомстве с древнейшими произведениями искусства, обнаруженными на территории нашей страны, бросаются в глаза две существенные черты предистории русского искусства. Первая заключается в том, что предистория русского искусства отличается исключительным богатством и разнообразием своих проявлений. Почва, на которой выросло русское искусство, была щедро и обильно удобрена многочисленными наслоениями древних, сменявших друг друга культур, и это не могло не обогатить художественное творчество наших предков.

Каменный топорик

В предистории русского искусства должна быть отмечена еще вторая черта. Как ни отрывочны наши сведения об этом периоде, историк замечает известную последовательность в чередовании отдельных культур. Правда, в нашем древнейшем наследии были и случайные наслоения и наносные пласты, но их наличие не дает оснований считать, что в предистории русского искусства определяющее значение имели шедшие извне воздействия. Древнейшая художественная культура на территории нашей страны развивалась и обогащалась по мере того, как населявшие ее народы поднимались с низших ступеней общинно-родового строя на его более высокие ступени. В этом проявилась историческая закономерность, которая дает о себе знать и в развитии древнейшей культуры других стран и народов.

Сохранились остатки памятников, которые говорят о том, что обитатели нашей страны начали проявлять себя в искусстве уже в те отдаленные времена, когда художественное творчество зарождалось и в других частях мира, в частности в Южной Европе, в Северной Африке, в Индии. В деревне Костенки, Воронежской области, в землянках были найдены статуэтки женщин, которые относятся к древнему каменному веку. В то время среди обитателей Восточной Европы господствовало почитание прародительниц рода, этим объясняется широкое распространение вырезанных из кости статуэток толстых обнаженных женщин с грубо подчеркнутой грудью и животом, похожих на статуэтку, которая археологами была иронически названа Венерой из Брассампюи (I, стр. 41).

Ко времени нового каменного века относятся произведения, найденные на территории Карело-Финской республики. На Оленьем острове среди Онежского озера обнаружены были каменные и костяные изображения лося, медведя, тюленя и рыб. На восточном берегу озера имеются наскальные изображения животных, среди них — изображения птиц, в которых нетрудно узнать гусей и уток.

Встречаются и изображения людей, в частности древних охотников, широко шагающих на лыжах по снегу. Этими изображениями первобытный человек стремился заколдовать животных, на которых ему приходилось охотиться. Наряду с животными встречаются и изображения полузверей-полулюдей. Возможно, что под видом этих фантастических существ первобытный охотник изображал духов своих предков, которых он чтил в качестве покровителей и защитников от всякого рода бед и напастей.

От периода нового каменного века сохранились многочисленные орудия, в частности топорики (стр. 7). Каменные топорики подвергались тщательному обтесыванию и полировке, чтобы ими было удобнее пользоваться. Эти древнейшие орудия должны быть признаны превосходными изделиями художественного ремесла.

Металл появился в Восточной Европе в IV тысячелетии до н. э. Центрами новой культуры были обширные районы в южной части нашей страны, в частности в Приднепровье. Обитатели этих мест занимались преимущественно земледелием. Землю они возделывали мотыгами, сея пшеницу, ячмень и просо. Живя в одних и тех же местах в течение многих веков, они из поколения в поколение передавали накопленный культурный опыт, не допуская к себе иноплеменных завоевателей. При раскопках были найдены поселки этих древнейших земледельческих племен, сначала близ Киева, позднее на обширных пространствах Украины, Молдавии и Прикарпатья.

Их жилища с глиняными стенами располагались по кругу или по овалу. Подобное расположение поселений было оправдано прежде всего практическими нуждами. В центре поселков находились загоны для скота, жилые дома охраняли их от опасности извне. Не исключена возможность, что в круглом плане поселений сказалось и почитание солнца. Дома имели по нескольку очагов и были рассчитаны на многосемейный род. Их глиняный пол был гладко отполирован. Поблизости от очага находились женские статуэтки. Статуэтки эти с виду похожи на детские игрушки, таковыми их долгое время считали исследователи. Между тем древнейшие земледельцы изображали в них своих родоначальниц, хранительниц очага, символы плодородия матери-земли. Иногда у этих статуэток обработаны только головы, туловища оставлены без конечностей, как в греческих гермах. Для сохранения домашнего благополучия было принято лепить из глины модели домов с различной утварью. Эти модели могут служить ценнейшим историческим источником. Но они свидетельствуют и о том, какой наблюдательностью и умением должны были обладать древнейшие земледельцы, чтобы воссоздать в небольшом масштабе окружавшую их обстановку.

1. Голова медведя. Скифское золото

2. Зверь. Скифское золото

Особенным совершенством отличается их глиняная посуда. Ее выделывали еще без помощи гончарного круга. Но горшкам для хранения жидкостей придавали красивую форму (стр. 9). Они были расписаны по красному глиняному фону черной и белой краской и потому производят впечатление трехцветных. Среди мотивов украшения не встречается таких, которые можно было бы объяснить подражанием плетенке или ткани (ср. I, стр. 51). Преобладают мотивы круга и спирали, которые, быть может, объясняются почитанием солнца как источника жизненных благ. Впрочем, в варьировании этих простейших мотивов проявляется большая изобретательность. Линии узора располагаются параллельно друг другу, свободно и порой причудливо извиваются. Иногда узор стелется независимо от формы сосуда. В большинстве узоров заметна большая гибкость очертаний, почти артистическая смелость выполнения. Самые промежутки между петлями и спиралями образуют составную часть всего узора. Сосуды эти принадлежат к лучшим образцам древней керамики.

Сосуд. Трипольская культура

Культура приднепровских земледельцев стала известна лишь в начале XX века. По местонахождению главнейших памятников в одном местечке близ Киева она вошла в историю под названием культуры Триполья. Она находит себе параллель в древнейших памятниках Передней Азии и древнего Крита (I, 63, стр. 61).

Иной характер носило развитие художественной культуры эпохи бронзового века на Кубани и на Северном Кавказе. Здесь в III–II тысячелетиях до н. э. жило оседлое население, которое занималось охотой и земледелием. Оно распадалось на самостоятельные крупные роды; во главе каждого из них стояли старейшины. В одном из погребений такого старейшины, где были похоронены и его жены, найдены многочисленные украшения. Два золотых и два серебряных быка с огромными мощными рогами поддерживали четыре металлических стержня, на которых был укреплен балдахин. Золотые плоские пластинки с изображением львов, быков и розеток были нашиты на одежду умершего. Фигуры животных понимались как символы власти старейшины.

В этом погребении находились и сосуды с изображениями медведя, быка, тура и дикого осла; на одном сосуде переданы очертания хребта Кавказских гор, видных из Майкопа. Металлические быки служили в качестве опоры, а ритмично разбросанные по ткани рельефные изображения львов — в качестве ее декоративного убранства. Прикладное значение скульптуры и рельефов не исключало того, что фигуры животных переданы жизненно, без особых преувеличений, что их формы мягко вылеплены.

Совсем недавно на другом конце нашей страны, среди торфяников Урала, удалось обнаружить деревянные изделия древнейших обитателей этих мест, видимо восходящие к концу II тысячелетия до н. э. Эти резные изделия, находившиеся несколько тысячелетий под водой, дошли до нас в неприкосновенности, будто они сделаны всего лишь несколько лет тому назад. Народы, обитавшие здесь, занимались главным образом охотой и рыболовством, и этим объясняется, что в их изделиях главное место занимают изображения животных и птиц. Мы находим среди них лосей с огромными ветвистыми рогами, болотных курочек, уток, лебедей и гусей с длинными шеями. Вырезанные из дерева фигурки отличаются характерностью облика и обобщенностью форм.

Особенно примечателен ковшик в форме утки (стр. 11). Надо полагать, что птица привлекла внимание резчика не по тому одному, что служила добычей охотника. Главной задачей резчика было превратить предмет домашнего обихода в подобие хорошо ему знакомого живого существа. Предназначенный для того, чтобы зачерпывать воду, ковшик похож на плавающую по воде и пьющую воду уточку с изогнутой шеей, длинным клювом и вздернутым хвостом. Туловище уточки очень обобщено по форме. Весь ковшик должен быть признан превосходным скульптурным произведением. Резчик чуть преувеличил длинный плоский клюв утки и мягко передал переход от клюва к голове, от головы к шее, от шеи к туловищу. Бросается в глаза плавность и закругленность всех очертаний и форм. В этой утке с Урала есть та цельность и та простота образа, которые позднее станут характерными чертами русского народного искусства.

В I тысячелетии до н. э. обширные пространства от предгорий Алтая и до берегов Черного моря населял народ, который древние греческие авторы называли скифами. Это название сохранено и современными историками, хотя слово «скифы» имеет самое широкое собирательное значение. В настоящее время понятие скифской культуры подвергается все большему расчленению.

На юге нашей страны жили скифы-скотоводы, у которых было широко развито коневодство и которые, передвигаясь по степи в своих кибитках, вели кочевой образ жизни. В западной части жили скифы-земледельцы, которые обрабатывали землю на волах. Памятники скифского искусства дают некоторое представление о внешнем облике скифов. Мужчины — коренастые, сильные, смелые и ловкие всадники со спутанными волосами и длинными бородами — носили короткие рубахи, длинные штаны вроде шаровар и кожаные полусапожки. По мере того как родоплеменной строй скифов приходил в упадок, власть сосредоточивалась в руках отдельных вождей, царей. В качестве божества скифы почитали мать-землю.

Древнейшие памятники скифов — это погребения их царей. Тело умершего клали на камышовой подстилке в четырехугольную яму, вокруг нее втыкали копья, настилали доски и камыш. Все это засыпали огромным земляным холмом. Веря в то, что человек и после смерти будет нуждаться в том же, в чем он нуждался при жизни, скифы отправляли своих умерших в загробный мир, снабдив их всем тем, чем они владели в мире земном. Рядом с трупом вождя клали трупы его коней, трупы убитых рабов и наложниц.

Древнейшие скифские курганы были обнаружены близ Кировограда (Мельгуновский) и в Келермесе (на Кубани). Здесь найдены роскошные золотые изделия.

Ковшик в форме утки

Особенно богато украшены были золотые ножны железных мечей. В изображениях животных заметно стремление придать им фантастический облик. Львы изображаются с птичьей головой или хвостом рыбы. Чудовища должны были внушать людям веру в сверхъестественную силу владельцев тех предметов, которые были украшены подобными изображениями.

Среди древнейших скифских изделий постоянно встречаются изображения оленя с подогнутыми ногами. Первоначально подогнутые ноги означали быстрый прыжок животного. Однако поскольку фигура животного давалась вне пространства, она легко утрачивала свое первоначальное значение. Скачущий олень становился знаком, символом, он выглядел лежащим с подогнутыми ногами. В изображениях нескольких животных все более выступает стремление подчинить их строгому порядку: фантастические звери выстраиваются в ряд или строго симметрично располагаются один против другого. Их вынуждают участвовать в тех торжественных процессиях, которые направляются к трону владыки, или выступать в качестве его телохранителей. Все это никак нельзя объяснять только одними воздействиями на скифов искусства Ассирии или Урарту. В этом находили себе выражение те художественные представления, которые складывались у скифов по мере укрепления власти их царей.

В VI–IV веках до н. э. скифы приходят в соприкосновение с Грецией. В обмен на скот, меха и зерно они получают из Греции вино, оливковое масло, драгоценные ткани и всякого рода изделия. Скифы сталкиваются с греками на почве греческих причерноморских колоний, они вступают с ними в союз и помогают им в борьбе с персами. Скифы посещают греческие города, многие из них усваивают высокую интеллектуальную и художественную культуру Греции. Соприкосновения эти не замедлили сказаться и в искусстве. В Причерноморье начинают выделывать предметы украшений, в которых исконные скифские мотивы сочетаются с чисто греческими. Рядом со скифскими оленями появляются образы, восходящие к работам великих греческих ваятелей. Сочетание чисто скифских и греческих мотивов можно видеть в замечательных произведениях ювелирного мастерства, найденных в курганах Куль-Оба в Керчи, Чертомлык и Солоха на Нижнем Днепре.

Украшающие скифские предметы рельефы порою возмещают нам утрату многих прославленных шедевров в самой Греции. В некоторых из этих рельефов греческими мастерами увековечен внешний облик древних скифов, и это делает их ценным историческим источником (1,92). По силе художественного воздействия произведения, в которых греческие колонисты пытались следовать примеру скифов, уступают оригинальным скифским изделиям. В этих подражаниях и подделках есть известная сухость выполнения, надуманность в размещении фигур; изображениям зверей не хватает той первобытной силы, которая так полно сказывается в чисто скифских произведениях (I, 176).

При всем том культурные связи скифов с древней Грецией оставили заметный след в искусстве, которое в дальнейшем развивалось в нашей стране. Не говоря уже о греческих колониях на берегу Черного моря, в которых строились мраморные храмы, расписывались фресками погребальные склепы, выделывались роскошные золотые украшения, много произведений греческого мастерства благодаря торговле попало в глубь нашей страны. Недаром на Украине в нынешней Хмельницкой области, в краю, где впоследствии развивалось древнейшее русское искусство, заступ археолога нередко обнаруживает куски милетских чернофигурных амфор с стройными силуэтами оленей, отмеченными печатью эллинской грации и ритма.

То, что принято называть одним общим названием «скифское золото», представляет собой явление глубоко разнородного характера. В одних и тех же курганах греческие и скифские вещи встречаются в ближайшем соседстве. Этим не снимается глубокое различие между двумя художественными культурами, за которыми стоит коренное различие общественного строя и мировоззрения. В одном случае — высокоразвитая городская культура рабовладельческого общества, в другом — культура полукочевых-полуземледельческих племен, долгое время сохранявших черты родового строя.

В греческих изделиях больше изящества, тонкости, гармонии; на каждом мельчайшем произведении прикладного искусства — отпечаток античного гуманизма. Скифские изделия по сравнению с ними грубее, тяжелее, более неуклюжи. Зато в меткой и верной передаче зверей и их повадок скифы превосходят греков. В их изделиях есть та сочность и та полнокровность, которых не хватает изысканному позднегреческому искусству. Видимо, проникновение эллинской культуры порой вызывало противодействие скифов: сохранилось предание о скифе Анахарзисе и царе Скиде, которые после посещения Греции были обвинены в измене родным богам и жестоко за это пострадали. Несмотря на это противодействие греческому влиянию, скифы восприняли от греков некоторые художественные мотивы, вроде образа женского божества (стр. 25).

Скифскими древностями называют памятники I тысячелетия, которые были обнаружены на огромном пространстве от Приднепровья и Придонья до Енисея и Алтая. Между большинством из них есть точки соприкосновения, но имеется и ряд существенных отличий. Люди, жившие на Востоке, занимались в середине I тысячелетия до н. э. преимущественно скотоводством и земледелием. В их искусстве есть много общего с древнейшими памятниками Ирана, Монголии и Китая. Но в основном их искусство отличается яркой самобытностью. На Енисее, близ Минусинска (среди памятников так называемой Тагарской эпохи ХШ — XI веков до н. э.), обнаружены литье из золота, серебра и бронзы, изображения животных, в частности скачущих и преследуемых хищниками оленей с ветвистыми рогами. Из Монголии экспедицией замечательного русского путешественника П. Козлова были вывезены расшитые ткани более позднего времени со сходными изображениями животных. В замерзших курганах Пазырыка на Алтае находят несметные богатства похороненных вождей. Здесь встречаются и их маски с чертами портретное™. Старинные так называемые Орхонские надписи высокопарно прославляют князей как богоподобных существ. В остальном в древнейшем искусстве Сибири почти не находит себе места образ человека.

Самое замечательное из того, что сохранилось от народов Западной Сибири и Приуралья, это рассеянные по огромным когда-то населенным ими пространствам предметы так называемого «звериного стиля» (2). Всевозможные пряжки, бляшки, застежки и украшения седел из металла, дерева, кожи и войлока покрыты были изображениями лосей, оленей, барсов и орлов. Среди них встречаются и фантастические изображения, вроде льва с орлиной головой и крыльями, так называемого грифона, и зверя с ветвистыми рогами и хвостом, которые завершаются птичьими головами. Хищники обычно нападают на оленей или лосей и жестоко терзают их; змеи душат диких кабанов; те либо оказывают яростное сопротивление, либо вырываются и спасаются бегством. Иногда изображения заключены в прямоугольную рамку. В большинстве случаев под ногами животных изображается узкая полоса земли.

Изображались ли эти животные потому, что они привлекали первобытных охотников в качестве добычи? Или же в этих животных следует видеть предметы поклонения отдельных племен, их родовые знаки, и в таком случае борьба между животными означает столкновение между отдельными родами? Мы располагаем слишком скудными данными о воззрениях скифов, чтобы дать ответ на эти вопросы. Вряд ли им было свойственно последовательное иносказательное понимание каждого образа. Более вероятно, что в этих изображениях хищников, их жестоких схваток, неустанной погони, неукротимой звериной силы древние скифы выражали свое понимание окружавшей их природы, которую они зорко наблюдали и хорошо знали, как опытные охотники.

Реалистический характер изображений животных в скифском искусстве снискал ему мировую славу. Особенно хороши изделия, в которых представлены не такие звери, о которых скифы могли знать только по изображениям на иранских изделиях, но такие, которые были хорошо им известны по их собственным наблюдениям.

В найденной в Молотовской области бронзовой пластинке с изображением медведя (1) исключительно метко передан характерный облик «косолапого мишки» — его маленькие косые глаза, огромный лоб, короткие когтистые лапы и торчащие уши. Мастер включил изображение в прямоугольную, окаймленную рамочкой пластинку. Медведь словно уперся передними лапами в рамку и стремится вылезти из нее. И вместе с тем его голова хорошо вписывается в интервал между его лапами, и это придает устойчивость всему изображению. Пушистая шерсть в ушах медведя передана таким же приемом, что и когти его лап. В небольших пределах бляшки достигнуто равновесие частей и обобщенность форм, и это придает изображению известную монументальность. Можно полагать, что в основе этой литой бронзовой пластинки лежит образец, вырезанный из цельного куска дерева.

На оборотной стороне бронзового зеркала, найденного в Сибири, представлена вереница идущих друг за другом лосей (стр. 15). Изящно нарисованные животные заполняют круглое поле. Для передачи каждой фигуры найден выразительный силуэт. Несколько завитков передают корпус и ветвистые рога зверя, парные линии — его длинные ноги. Все передано здесь более обобщенно и ритмично, чем в костяной пластинке древнего каменного века с изображением переходящего реку стада (I, стр. 43), и в этом отношении скифское изделие характеризует более высокую ступень художественного развития. Но мастер не стал сплетать все эти завитки в один узор, он не принес в жертву общему впечатлению частности, и потому глаз без труда различает характерный силуэт каждого зверя. Приходится удивляться тому, как метко и лаконично передан длинноногий лось с поднятой головой, вытянутой шеей и ветвистыми рогами.

Среди несметных художественных богатств Государственного Эрмитажа «скифское золото» — одно из самых драгоценных его сокровищ.

До сих пор неизвестно, каким образом скифское наследие стало доступно древнейшим славянским и русским мастерам: были ли это находки, которые извлекались ими из земли, или существовали передаточные звенья. Но историк замечает сходство многих памятников древнерусского искусства со скифскими древностями. Звериные мотивы изменили свой первоначальный смысл, изменились их формальные особенности, но на стенах владимирских соборов, на страницах древнерусских рукописей, в изделиях народного творчества встречаются многие мотивы «скифского золота», вроде нападающего на зверя орла, свирепых грифонов, рукопашного боя или женских масок.

Со II века до н. э. в Европе появляются многочисленные кочевые племена, которые, быстро сменяя друг друга, оставляют некоторый след в области искусства.

Зеркало. Скифские древности

Прежде всего появились сарматы, которые были родственны скифам. В своем искусстве сарматы многое заимствовали у скифов. В погребении начала нашей эры, найденном около Новочеркасска, в роскошной золотой диадеме странным образом сочетаются чисто скифские изображения зверей со скопированным с какого-то греческого образца погрудным изображением богини. В целом сарматские изделия отличаются от скифских тем, что сцены борьбы животных в них носят особенно напряженный, мучительно жестокий характер. Фигуры зверей сплетаются в один клубок; в этом сплетении каждая из фигур лишается объемности (I, 177). Металлические бляшки сарматов плоскостны, формы не так обобщены, как у скифов, они измельчены параллельными нарезками. Сарматы обильно используют яркие вставки из голубой пасты и розовых кораллов, которые нередко сплошь покрывают их металлические бляшки. Вместе с тем в сарматских изделиях утрачивается то непосредственное отношение к природе, которым подкупают лучшие скифские работы (I, 176). Быть может, в этом отразился беспокойный характер их кочевой жизни, напряженность той борьбы, которую им приходилось вести, чтобы добывать себе обширные пастбища.

В одном отношении искусство сарматов знаменует шаг вперед. Наряду с изображениями отдельных животных здесь появляются сценки, в которых участвуют несколько людей и животных. В одной эрмитажной золотой бляшке представлено, как охотник на скачущем коне, натянув поводья, преследует дикого кабана; на фоне виднеется развесистое дерево, с которого другой охотник стреляет в дичь. На другой пластинке (3) изображена более мирная сценка. Под развесистым деревом, на котором висит колчан, лежит отдыхающий охотник; рядом с ним сидит его жена; слуга в ожидании хозяев пасет двух коней. Сарматские пластинки с рельефами возникли независимо от жанровых сценок на греко-скифских изделиях Причерноморья (I, 92).

В начале нашей эры, после уничтожения скифской державы и греческих поселений Черноморского побережья, в тот период, который называют временем великого переселения народов, в Восточную Европу вторглись кочевые племена: аланы, готы, гунны, хазары, печенеги, тюрки. Быстрое появление и столь же быстрое исчезновение большинства этих кочевников мешало им создать культуру длительного и крупного исторического значения. Уже значительно позднее летописец по поводу одного из этих народов приводит вошедшее в поговорку выражение: «погибоша аки обри».

Наиболее заметный след оставили тюркские племена, которые начиная с VI века стали появляться на юге. Видимо, ими воздвигнуты были изваяния женщин и мужчин из белого песчаника, которые долгое время высились на погребальных холмах на юге России (57). Изваяния эти еще в XIII веке были замечены французским путешественником, направлявшимся в Золотую орду. На них обращали внимание и русские паломники в Царьград. Среди широких просторов степей эти фигуры на холмах должны были производить сильное впечатление прежде всего своими огромными размерами и белизной камня. Лица всех их были обращены навстречу восходящему солнцу. В большинстве случаев это были фигуры женщин. Нет оснований думать, что они изображали тех самых людей, которые погребены в холмах. Высказывалось предположение, что они изображают врагов умерших и что в силу магического действия изображений их присутствие должно было обеспечить вечный покой погребенным людям. Во всяком случае фигуры эти спокойны, лица их бесстрастны. В них нет и следа той напряженной борьбы, которой проникнуты скифские и особенно сарматские изделия. Как ни грубо они высечены из камня, в них выпукло и даже утрированно обрисованы формы тела, переданы подробности наряда, нашейные украшения и серьги. «Каменные бабы» — это древнейшая монументальная скульптура на территории нашей страны.

3. Отдыхающие охотники. Сарматская бляшка

Начиная с середины I тысячелетия н. э. в Восточной Европе существовал народ, который византийские писатели называют антами. Современная историческая наука усматривает в них предков славян. Анты обрабатывали землю и жили родами. Уже в VI веке имущественное неравенство и выделение племенных князей говорят о начале разложения рода. Анты были одним из тех народов, которых византийцы считали «варварами», подчеркивая этим их непричастность к греко-римской культуре. Впрочем, византийский писатель VI века Прокопий, при всей своей неприязни к антам, должен был признать у них ряд примечательных свойств, и прежде всего выносливость и любовь к свободе. Анты были отважны в бою и добродушны и гостеприимны у себя дома. Византийца, привыкшего покорно сносить ярмо самодержавной власти императора, особенно поражало, что «их никак нельзя склонить к рабству». «Эти племена, славяне и анты, — говорит Прокопий, — не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и потому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим». Относительно религиозных воззрений антов мы знаем, что владыкой всего мира они считали создателя молнии.

Сохранились памятники искусства, которые принято связывать с антами. На берегу Днестра, около села Буши, в каменистой отвесной скале, образующей подобие стены, высечен огромный рельеф (61). Изображена коленопреклоненная мужская фигура в коротких, облегающих ноги штанах. Поза мужчины и его сложенные руки выражают молитвенное состояние. Над ним на дереве сидит длиннохвостый петух. За ним на скале высится олень с ветвистыми рогами. Что означает это изображение человека рядом с птицей и зверем? На этот вопрос трудно ответить. Во всяком случае по сравнению и с сарматскими пластинками и с «каменными бабами» в Бушском рельефе сказался совсем иной круг понятий. В нем сделана попытка увековечить человека в тот торжественный момент, когда он, окруженный животными, поклоняется дереву, обращается за помощью к высшим силам, которым подчиняется все земное. В выполнении Бушского рельефа трудно обнаружить ясные следы какой-либо художественной традиции. Во всяком случае при всей грубости выполнения этому огромному изваянию с его обобщенными формами нельзя отказать в монументальной силе воздействия.

В селе Мартыновке, к югу от Киева, были обнаружены более поздние мелкие литые изделия, которые с иной стороны рисуют художественную культуру антов. Но и в них бросается в глаза, как далеко анты отошли от скифских традиций. В металлических бляшках из Мартыновки передаются быстро скачущие разъяренные кони с торчащими из пасти языками и зубами; гривы переданы схематично при помощи правильной формы золотого сегмента, исчерченного параллельными желобками (58). В очертаниях коней бросается в глаза нечто резкое и угловатое. Ради прочности литейщик не решился отделить одну ногу от другой и связал их перемычкой, мешающей общему впечатлению. Во всем этом нельзя не видеть отступления от передачи непосредственных впечатлений; такие отступления в то время находили себе место и в творчестве многих других народов. Но в отличие от кельтских, германских, ирландских изображений (I, стр. 301) в антских изделиях мало сложных, запутанных и причудливых сплетений и фантастических преувеличений. Очертания зверей сохраняют ясный силуэт.

Среди изделий Мартыновки обращают на себя внимание литые человеческие фигурки. Здесь можно видеть изображения мужчин в длинных подпоясанных рубахах с широкими окладистыми бородами и подстриженными в скобку волосами. Современному зрителю эти образы невольно напоминают тип русского крестьянина (как римские статуи пленных даков напомнили Репину волжских бурлаков). Но отдельных верно схваченных черт, конечно, совершенно недостаточно для того, чтобы можно было говорить о торжестве реализма в искусстве антов. К тому же, судя по скованности фигур, они служили предметом поклонения, как маленькие идолы.

Мы располагаем все еще слишком скудными сведениями о жизни древних славян до сложения у них государства. При раскопках в Старой Ладоге обнаружены были славянские поселения, восходящие к VII–VIII векам н. э., но до сих пор отсутствуют письменные источники, которые могли бы помочь истолкованию найденных здесь предметов. Имеются сведения о славянах у византийских писателей и арабских путешественников, но иноземцы подмечали главным образом внешние черты их быта и мало вникали в их образ мыслей. Отголоски древнеславянской культуры встречаются в памятниках русского народного творчества более позднего времени, но отсутствие достоверных первоисточников затрудняет определение степени сохранения или переработки в них старины. Во всяком случае за несколько веков, предшествовавших сложению самостоятельного государства славян, они прошли длинный путь исторического развития, выработали свои воззрения на мир, накопили свой опыт в искусстве, и потому, как ни слабо осведомлен историк об этом древнейшем прошлом славян, он не может не уде? лить ему внимания.

Славяне, эти исконные обитатели Восточной Европы, издавна занимались главным образом земледелием. Недаром в их курганах находят многочисленные серпы. Охота на зверей, которыми изобиловали леса, равно как и рыболовство, имела подсобное значение. Торговля велась в городах и селах, преимущественно поблизости от рек. Славяне жили родами, во главе каждого рода стоял старейший. Объединение родов намечалось не по признаку кровного родства, а по месту поселения. Дулебы раньше других образовали племенной союз — ядро будущего государства.

Судя по характеру погребений VIII–IX веков, одни из славян были богаче, другие беднее, и это говорит о начале классового разделения. В северных областях славянам приходилось постоянно выдерживать нападения соседних племен, и потому поселения их носили крепостной характер. Что же касается земель для обработки, то в те времена достаточно было сделать отметину на деревьях (как говорили впоследствии, поставить «знамя»), чтобы земля поступила в пользование земледельца. Хотя родовые связи между членами общины скреплял обычай кровной мести, каждый член ее сохранял самостоятельность в своей трудовой деятельности. Недаром еще позднее единицами хозяйственного измерения служили «дым» и «рало» (плуг). В течение ряда веков основную часть славян составляли свободные земледельцы. Многие обычаи, нравственные воззрения, которые сложились у них в период родового общинного строя, сохранялись и позднее, когда восторжествовало классовое разделение и связанное с ним угнетение высшими классами трудового крестьянства.

Славяне занимали обширные пространства Восточной Европы. Западные славяне, называемые вендами, венедами, жили у берегов Балтийского моря и в Восточной Пруссии; часть западных славян — на месте современной Чехии и Польши; южные славяне — на территории Югославии вплоть до Адриатического моря. Восточные славяне сосредоточены были в Приднепровье, в Приильменье и в Прикарпатье. Судя по скудным остаткам памятников древних славян, каждая из ветвей имела свои черты художественной культуры. В области западных славян найдены были архитектурные памятники языческого культа. В Далмации часто встречается декоративная скульптура с плетеным орнаментом. В Болгарии — рельефные изображения всадника. Восточные славяне наиболее полно проявили себя в ювелирном мастерстве. Общность между отдельными ветвями славян проявлялась не только в языке, но и в художественном производстве. В частности, у всех у них вошло в обычай производство глиняных горшков, сходных по форме и по орнаментации.

В эпоху первобытно-общинного строя еще не испытавший классового гнета славянин-земледелец сильнее всего чувствовал над собой власть природы, с которой ему приходилось вести тяжелую, упорную борьбу. Вот почему в мировоззрении и в творчестве древних славян природа занимает такое значительное место. Природа Восточной Европы не отличалась большим разнообразием: бесконечные дремучие леса — на севере, бесконечные степи — на юге. Эта природа не была жестокой к человеку, но требовала от него упорного, настойчивого труда. В лесах и реках в изобилии водились звери, птицы и рыбы; земля при условии трудолюбивой ее обработки рождала хлеб, в недрах ее таились ценные ископаемые. Впрочем, используя уже тогда некоторые блага природы, древний славянин имел о ней еще довольно фантастические представления. Не будучи в состоянии ее понять, он приписывал ей таинственную силу. Не будучи в состоянии ее покорить, он готов был сам поклоняться различным ее проявлениям.

Древние славяне почитали быстрые, глубокие реки, которыми была богата их страна. Недаром отголоски этого поклонения звучат и в более позднее время в русской поэзии: Ярославна молит о помощи Днепр, называя его Славутичем; в более поздней былине Михайло Потык окликает Дунай Ивановича; в народных сказаниях реки, как живые, заговаривают с героями. Древние славяне поклонялись огромным горам и камням. Недаром судьба древнерусских богатырей, в частности Святогора, ставилась в таинственную связь с каменными горами. Память о поклонении камням сохранялась и в более позднее время: в Переславле-Залесском существовало предание, будто в одном из огромных камней заключена демонская сила.

Славян привлекали старые, огромные деревья, особенно раскидистые, густолиственные дубы. На Днепре существовал остров, на котором славяне поклонялись, как святыне, могучему дубу. Дубу поклонялись и западные славяне в Щетине. Береза занимала в весенних обрядах особое место: в народных семицких песнях до недавнего времени девушки обращались к ней: «Гей ты, березка, седая, кудрявая, в поле на долине стояла, мы тебя обрубили, мы тебя сгубили, сгуби и ты мужа». Деревья как предмет поклонения и в более позднее время изображались в народных вышивках (205). Но наиболее сильное впечатление производили на славян солнце, гром и молния. Не довольствуясь обоготворением сил природы, славяне населяли леса и поля, реки и холмы фантастическими существами; таковы вилы — женщины, живущие в горах и на облаках, берегини — женщины с рыбьими хвостами, русалки, упыри и всевозможные страшные своей изменчивостью и неуловимостью оборотни.

Эта первая ступень в развитии древних славян имела много общего с тем, что происходило у других народов. Уже киевский летописец, понимая общность культурного развитая народов, отмечал, что его предки, славяне, поклонялись «озерам и кладезям… якоже и прочий погании».

Еще сто лет тому назад выдающийся русский ученый А. Н. Афанасьев пытался обрисовать основные черты мировоззрения древних славян. Опираясь на подлинные старинные источники, но не пренебрегая вместе с тем и позднейшими отголосками древних воззрений в народной словесности, он из разрозненных, отрывочных данных стремился воссоздать образ мира, каким его представляли древние славяне. Там, где не хватало эрудиции ученого, ему помогало чутье художника. Славяне почитали прежде всего солнце, считал Афанасьев, для них оно было и оком дня и подобием божественного ока; как живое существо, оно засыпает осенью; по форме оно похоже на золотой щит и на колесо небесной колесницы; золотые лучи рассыпаются вокруг солнца, как золотые кудри вокруг головы человека. Афанасьев угадывал в воззрениях древних славян на природу зерна подлинной поэзии, которые пышным цветом расцвели в позднейшем творчестве русского и других славянских народов. Впрочем, в своем стремлении понять мировоззрение древних славян как поэтическое целое он недооценивал того, что оно содержало всего лишь зерна поэзии, что в нем преобладала еще первобытная мифология.

Фантазия уводила древних славян за пределы действительности, в область сказочного вымысла. Однако этот фантастический, сказочный элемент в их художественном творчестве не исключал живой наблюдательности. По определению А. М. Горького, в народных сказках «поучительна выдумка — изумительная способность нашей мысли заглядывать далеко вперед факта». Как ни фантастичны все эти попытки древних славян увидеть в дереве подобие живого существа, в горах — окаменевших героев, в солнце — око небесного владыки, в основе такого отношения к природе лежало стремление понять живую связь между явлениями. В самом изобилии в славянской поэзии различных сравнений заключено было ощущение подвижности, изменчивости мира. Вот почему уже на первых ступенях своего развития древние славяне способны были создать искусство, подкупающее поэтической правдой.

Творчество славян отличалось уже в то время вполне самобытным характером. Правда, в их поверьях многое напоминает поверья других народов, а в их изделиях можно обнаружить традиции «звериного стиля» скифов. В этих изделиях встречаются образы, вроде «собаки-птицы», проникшие в Европу из Ирана, и орнаментальные плетенки, имевшие много общего с плетенками, широко распространенными в I тысячелетии по всей Европе. Но не эти, обусловленные культурными связями восточных славян, мотивы определяют основные черты их искусства. Оно вырастает из условий народной жизни, несет на себе отпечаток самобытности, и потому художественные произведения древних славян почти всегда можно отличить от современных им произведений других племен и народов.

Нам меньше всего известно об архитектуре древних славян. В сущности, не сохранилось полностью ни одной их постройки. Мы знаем лишь по раскопкам, что поселения славян, так называемые городища, устраивались на высоком месте, часто в излучине рек. Они окружались высокими валами или бревенчатыми стенами. Древнейшие поселения несут отпечаток патриархального быта, сильных еще родовых связей. В центре поселения высилось наибольшее здание с очагом посередине, ряд построек, расположенных вокруг него, обслуживал всю общину. Позднее, на юге раньше, чем на севере, поселения стали менее скученными, каждая семья имела свою избу со службами. На севере избы рубились из дерева, на юге преобладали полуземлянки, построенные из прутьев и обмазанные глиной. К этим скудным данным раскопок можно добавить рассказы арабских путешественников. Они обратили внимание на дома, которые наполовину уходили в землю и кровлями своими высоко поднимались над ней. «Совсем как у христианских храмов», — замечает по этому поводу один автор.

Сохранились многочисленные погребальные холмы, которые славяне насыпали над могилами умерших. По мере того как в родовом обществе начали намечаться классы, это стало отражаться и в погребениях: холмы над простыми людьми не превышали высоты двух метров; холмы над знатными достигали десяти метров высоты. На вершинах холмов, иногда выложенных кирпичом, устраивались поминальные тризны. Курганы эти имели памятное значение. Славяне выражали в них не столько свою привязанность к умершим, сколько страх перед ними, желание их задобрить. Рядом с князьями в могилах хоронили их рабов и рабынь и клали их оружие. Могилы устраивались наподобие жилья. Насыпные курганы над погребениями должны были производить впечатление естественных холмов. Созданное человеком сооружение не противопоставлялось природе. Курганы-холмы выглядели так, будто «мать сыра земля» вздыбилась, чтобы отметить место погребения умерших. Сами умершие как бы отождествлялись с этими холмами. Отголоски подобных взглядов на близость человека к природе, на его зависимость от «матери сырой земли» сохранились и в сказании о Святогоре, который в земле «угряз», и в сказании о гибели богатырей, которые превратились в каменные горы.

Воззрения славян на природу дают о себе знать и в произведениях художественного ремесла, сохранившихся до наших дней. Они позволяют нам ближе всего подойти к пониманию древнейшего художественного творчества славян. В их достоверности и подлинности нет. сомнения. Мы опираемся здесь не на сомнительные свидетельства очевидцев, а на скудные, но подлинные памятники, в полной неприкосновенности добытые из-под земли стараниями наших археологов.

Художественное ремесло у древних славян было развито начиная с древнейших времен. Оно имело самое широкое распространение по всей стране. Техника ремесла достигла высокого уровня. Славяне изготовляли посуду на гончарном круге. На своих изделиях мастера ставили клейма, и это говорит о том, что производство их не было обезличенным. Они широко использовали литье из различных металлов в глиняных матрицах, знали технику филиграни, применяли черновую наводку, гравировку, разного рода эмаль, вытачивали пряслица из шифера, которыми женщины пользовались при прядении.

Значительная часть древнеславянских изделий художественного ремесла служила предметами украшения. Древнейшее искусство славян служило прежде всего украшению внешнего облика человека. В этом отношении славянское искусство существенно не отличалось от того, что мы находим в то время и у многих других народов Европы. Перед тем как положить умершего в могилу, славяне считали необходимым надеть на него все те украшения, которыми он владел при жизни. Благодаря этому можно составить себе представление об излюбленных формах украшений каждого из славянских племен. В Киеве часто встречаются серьги с тремя богато украшенными филигранью бусинами, в могилах древлян на Волыни находят огромное количество богатых височных колец в виде перстней, в могилах древлян в Полесье височные кольца украшены бусами с крупной зернью, у северян в Черниговщине эти кольца имеют спиральную форму, наконец, в Вятской пятине распространены были Височные кольца из проволоки, расплющенной в нескольких местах, в виде ромбов.

Нужно представить себе внешний облик славян по описанию современников, чтобы оценить, какую роль играли эти украшения. «Я видел руссов, — говорит Ибн-Фадлан, — когда они пришли со своими товарами и расположились на Волге. Я не видел людей более совершенных по телосложению, — как будто это были пальмовые деревья. Они рыжи, не надевают ни курток, ни кафтанов, но мужчины носят плащи, которыми закрывают один бок, а одну руку выпускают из-под него». Женщины носили шейные витые гривны, тяжелые металлические цепи, число которых возрастало по мере того, как богатели их мужья. Их зеленые бусы были выделаны из глины; на руках у них были браслеты из разноцветных стекляшек. К вискам они привешивали височные кольца в форме буквы Б или. так называемые колты — приплюснутые золотые мешочки с бусинами по краю, по восточному обычаю наполненные благоуханиями (62). Нередко привешенные к вискам металлические подвески в форме птиц снабжались бьющимися друг о друга кольцами, которые звенели на ходу (подобного рода «шумящие подвески» особенно распространены были среди мордвы). Браслеты, кольца, подвески и другие подобные им предметы надевались прежде всего для того, чтобы отвратить ими от себя злую силу. Но вместе с тем ценность и тяжесть металла, который шел на украшения, благоухание, которое от них исходило, шум, который они производили, — все это выражало стремление человека придать своему облику больше значительности. Впрочем, это не исключает того, что славянские изделия, в особенности металлические жгуты и перевитые гривны, отличались благородной простотой форм подлинных произведений искусства.

В украшении многих предметов художественного ремесла древних славян участвовали и изобразительные мотивы. В воззрениях древних славян прочно укоренилось представление о таинственной близости между женщиной и птицей. «Облачные девы» способны превратиться в голубя, в утку, в гуся и особенно в лебедя. Русалок узнают по лебединым лапам, вилы оборачиваются лебедями. Впоследствии в «Слове о полку Игореве» дева Обида, вступая в землю Троянскую, всплеснула на синем море лебедиными крыльями. В былине о Михайле Потыке юный богатырь увидел лебедь, но она, совсем как позднее у Пушкина в «Сказке о царе Салтане», обернулась красной девицей. Этот круг представлений сказался в том образе, который лежит в основе славянской фибулы VII века, найденной в селе Зенькове, Полтавской области (59).

Рассматривать этот предмет как простое изображение какого-то живого существа значит не понять его своеобразного поэтического смысла. Мастер пытался передать здесь в одном изображении свое представление о тех таинственных оборотнях, которыми, по его понятиям, изобилует природа. По обе стороны от главной перемычки застежки представлены две фронтальные, обращенные ногами друг к другу фигуры: ясно видны очертания их голов, глаза, тонкие шеи, руки, ноги и туловища. Но стоит повернуть застежку, и мы заметим, что руки и ноги превращаются в птичьи головы, на каждой птичьей голове имеется по клюву и глазу, эти головы поставлены на откинутых назад шеях, которые переходят в птичьи туловища. Для большей прочности головы птиц соединены друг с другом перемычками, не имеющими изобразительного смысла. На головах женщин расположены кружки, похожие на глаза, по бокам от шеи одной женщины также имеются два отверстия, что несколько затемняет изобразительный смысл этой фигуры. Вся застежка образует странное сцепление разнородных изобразительных мотивов, подобие фантастического существа, которому невозможно найти прообраз в реальной действительности.

Все это не исключает того, что застежка эта отличается выразительностью своего силуэта. Каждая выгнутость уравновешивается в ней вогнутостью, интервалы ритмичны и в силу этого обладают не меньшей силой воздействия, чем силуэт всего предмета. По сравнению с неуклюже нелепыми зверями Мартынов™ (ср. 58) зеньковская застежка производит впечатление более зрелого, законченного, почти монументального произведения. Сохранились варианты подобного рода изображений, из чего можно заключить о приверженности славян к этим мотивам. Фантастические фибулы встречаются и среди кельтских и древнегерманских древностей. Но славянскую работу с ними не спутать. Там все формы более раздроблены и измельчены; изобразительные мотивы так причудливо переплетаются, что почти не поддаются извлечению из узора (I, стр. 303). В славянских изделиях формы обычно обобщены и ясны по своему силуэту. Этому характеру древнеславянского искусства соответствует то, что устрашающие чудовищно-фантастические образы занимают в славянской мифологии скромное место.

Бронзовая застежка. Из Гнездовского могильника

Среди предметов, находимых в восточно-славянских погребениях конца I тысячелетия н. э., нередко встречаются изображения оборотней. Особенно много предметов художественного ремесла извлечено из курганов села Гнездово, Смоленской области, где в старину обитали кривичи. На одной бляшке мы видим голову филина с ушами и глазами, странно напоминающими человеческие. В другой застежке представлена человеческая голова в головном уборе с ясно обрисованными чертами лица и большими глазами (стр. 24). К ней как бы подкрадывается змея, хвост которой образует завиток в виде восьмерки. Благодаря завиткам головного убора и заостренности головы книзу она сливается со змеей. Перед нами разумное человеческое существо, наделенное змеиной изворотливостью, — подобие тех оборотней, которыми изобилует древнейшая поэзия славян.

Нужно сравнить эту бляшку из Гнездова со значительно более ранней скифской золотой бляшкой из Полтавщины (стр. 25), чтобы заметить в этих двух произведениях художественного ремесла черты двух глубоко различных пониманий художественного образа. В сущности, и в Полтавской пластинке мы имеем изображение человеческой маски; в ней представлена женская голова с расчесанными на пробор волосами. Но смысл этого изображения совсем иной. То художественное направление, которое нашло себе выражение в изделиях вроде гнездовской бляшки, вело к слиянию человеческой фигуры с причудливым сплетением линий узора, к подчинению образа человека стихии природы. Второе направление вело к поискам человеческого идеала и утверждало понимание человека как разумного существа, противостоящего стихии. Хотя и в скифской бляшке живой человеческий образ подчинен отвлеченногеометрическому началу, но на этот раз побеждает не извилистое и неуловимое плетение линий, а ясный, спокойный и замкнутый контур — овал, круг — мотивы, которые и в дальнейшем любили русские художники. Первое направление в древнеславянском искусстве сближало его с ранне-средневековым искусством Западной и Северной Европы, но оно не оставило на Руси глубокого следа. Второе направление, в которое через посредство скифов вошли традиции античной классики, оказалось более плодотворным, особенно после возникновения у славян государства и развития монументальных форм искусства.

В бляшке из Белогорской пустыни, Курской области, представлены два хищных, похожих на шакалов зверя, с вытянутыми головами, обращенными друг к другу. Если смотреть на бляшку сбоку, можно подумать, будто это живой зверь смотрит на свое отражение в воде. Но стоит повернуть бляшку, и мы заметим на земле, по которой ступает зверь, человеческую голову, под ней подобие второй головы, и тогда ноги зверей начинают восприниматься как руки и ноги странного человекоподобного существа (стр. 26). Вряд ли в основе этого изображения лежит сюжет сказания о человеке в плену у животных, наподобие Даниила во рву львином (cp. I, 185).

Золотая бляшка. Из Полтавщины

Но несомненно, что и на этот раз мастер добился большой выразительности путем слияния фигуры человека и зверя.

Вся застежка воспринимается как единое целое, даже интервалы между ногами животных носят ритмичный характер.

В приведенных изделиях славян трудно усмотреть последовательность исторического развития. Что же касается так называемых турьих рогов из кургана Черная могила в Чернигове, то они, несомненно, характеризуют наивысшую ступень в развитии древнеславянского искусства (стр. 27). Они относятся уже к X веку, ко времени после сложения государства и возникновения княжеской власти. Турьи рога представляют собой парадную посуду, быть может, связанную с поминальным обрядом. В рельефе, украшающем края одного из черниговских турьих рогов, живо отразились древнейшие славянские воззрения и художественные вкусы.

На одной стороне рога представлена пара чудовищ, соединенных между собой пальметкой. Эти крылатые чудовища превосходят все остальные своими размерами. По правую сторону от них расположен зверь с высунутым длинным языком, рядом с ним — громадный петух. По другую сторону от чудовищ виднеются птица, два зайца и два сцепившихся клубком зверя меньшего размера. На противоположной стороне рога изображены две маленькие бегущие человеческие фигурки с луками в руках.

Высказывалось предположение, что на турьем роге представлена охота; называли сказочные сюжеты в качестве отдаленного прототипа изображения. Действительно, здесь впервые в истории славянского искусства представлены не обособленные фигуры животных и людей, а сделана попытка связать их друг с другом. Впрочем, не следует забывать и того, что растянутый по круглому ободу рельеф никогда не воспринимался так, как на нашем рисунке, то есть весь сразу. Фигуры расположены в нем либо разрозненно, либо попарно, строго симметрично, как это было в белогорской бляшке со зверями (ср. стр. 26). Понятия о фризовом развитии действия, о движении и о последовательности событий, видимо, еще не существовало. При всем том мастеру турьего рога удалось передать в рельефе то представление о нераздельном единстве мира животных, птиц и растений и о зависимости человека от природы, которое дает о себе знать и в древнеславянской поэзии. В рельефах турьего рога это сказалось в том, что фигуры людей несоразмерно малы в сравнении с огромным петухом и зверями, и в том, что растительный орнамент на верхних бляшках растянут по всему рельефу, наконец, и в том, что хвосты зверей и птиц расцветают пальметками и образуют переплетающиеся орнаментальные жгуты. Впрочем, в задачи мастера не входило полностью растворить фигуры в орнаменте. Недаром серебряные фигуры резко выделяются на золотом фоне, покрытом мелкими точками, а контуры их подчеркнуты чернью. В целом турьи рога свидетельствуют о значительных успехах в развитии славянского художественного ремесла X века.

Бляшка. Из Курской области

Византийцы откровенно признавались, что опасаются объединения славянских племен: они понимали, что это объединение сделает славян непобедимой силой. Племенные союзы существовали у славян уже в VI веке. В IX веке в Восточной Европе складывается огромное Русское государство, центром которого был Киев. Как и у. других народов, государство возникло у славян на основе распада общинно-родового строя и классового расслоения общества. Свободные крестьяне-общинники постепенно закрепощались. Каждый год князья в сопровождении дружин отправлялись в города и села для сбора дани, главным образом в виде пушнины.

С упрочением власти киевских князей они много забот положили на расширение своих владений и укрепление их рубежей. Борьба с такой могучей державой Восточной Европы, как Византия, продолжалась в течение первого века существования древнерусского государства. Киевские князья со своей дружиной неоднократно ставили византийских императоров в трудное положение и даже грозили их самостоятельности. Одновременно с этим шло укрепление славян на Дунае; на востоке был нанесен удар Хазарскому царству, на юге закреплено было положение в Тмутаракани, на севере, вокруг Новгорода, славяне оттесняли финские племена. Торговая артерия, которая связывала скандинавские страны с владычицей морей, Византией, оказалась под властью киевских князей.

Рельеф турьего рога. Из Черной могилы

С развитием классового строя и установлением княжеской власти, с ростом городов и укреплением международного положения Руси изменился характер архитектуры славян. Правда, сельское население Киевской Руси жило и теперь в небольших избах. На севере их строили из дерева, причем каждый дом делился на три части: холодную клеть, сени и теплую избу, — деление, которое в условиях сурового северного климата стало традиционным в русской жилой архитектуре. На юге преобладали постройки типа полуземлянок, в которых историки видят прообразы украинских мазанок.

Новым было то, что в городах стали возводить княжеские терема. Сохранились сведения, что терема эти состояли из клетей и высокой башни — повалуши, которая заметно поднималась над крышами домов подданных князя. При входе в терем посетитель прежде всего вступал в его просторные сени. Для торжественных приемов, советов с дружиной и пиршеств, которые часто устраивали князья, существовали просторные гридницы. Здесь высился трон, на котором восседал князь, когда к нему приводили иностранных послов. Из этих скудных сведений можно сделать вывод, что новые условия жизни поставили перед архитектурой новые задачи: она должна была приобрести характер торжественной представительности.

С утверждением государства более четкие очертания приобрели мифологические представления. Почитание природы, силы которой прежде воспринимались славянами в нерасчлененном единстве, стало складываться в более стройную мифологическую систему. Правда, славяне не пошли так далеко, как древние греки или римляне в очеловечивании своих богов, но все же теперь ясно определяется состав славянского пантеона. Во главе его стоял издавна почитавшийся славянами бог грозы и молнии, бог-воитель Перун. Воздавая ему особенные почести и сосредоточив вокруг него племенных богов, киевский князь видел в этом средство укрепления государственного единства. Рядом с Перуном стоял Велес, бог скота. Заключая свои договоры с византийцами, киевские князья клялись именами этих двух богов. Наряду с Перуном и Велесом бог ветра Стрибог, бог неба Сварог, бог солнца Даждьбог составили сонм богов, почитавшихся в древнерусском государстве.

Славянский идол. Из Гольцгерлингера

Почитание богов и служение им не вылилось в Киевской Руси в форму стройного культа. Здесь не существовало даже особой касты жрецов, как у западных славян (полабов). Тем не менее есть основания предполагать, что и в древнерусском государстве строили здания, предназначенные для служения языческим богам. Летописцы называют их «капищами». Уже значительно позднее в летописи упоминается чудский кудесник, который встретил посланников князя «на порозе храмины».

Остатки языческих капищ были откопаны в Киеве, близ Десятинной церкви, и на Благовещенской горе, близ Вщижа. Но они слишком незначительны для того, чтобы по ним можно было судить об этой культовой архитектуре. Косвенный свет бросают на этот вопрос раскопки на острове Рюген в Арконе на Балтийском море. Храм стоял на высоком месте, на откосе горы над самым морем, и подплывающим к берегу был виден издалека. Он имел в плане квадратную форму. В центре его находились четыре столба. Возможно, что эти четыре столба служили подпорами кровли, как в древнегреческом мегароне (I, стр. 111). Учитывая, что в храме стояло изваяние четырехликого божества, можно думать, что архитектура подчеркивала четыре направления, к которым были обращены четыре лица идола Святовита. Старинный писатель Саксон Грамматик называет его «произведением изящнейшим» (opus elegantissimum). Другой автор, Герборд, в своем описании храма западных славян в Щетине рассказывает о том, что внутренние и наружные стены его были густо покрыты раскрашенными изваяниями зверей и птиц («скульптуры, выступающие из стен»). Самое изобилие этих изображений должно было производить сильное впечатление. Один арабский писатель в своем описании храма восточных славян говорит об его роскошном убранстве, но описание это носит настолько сказочный, фантастический характер, что не может служить надежным источником. Вероятно, таких пышных по убранству храмов, как у западных славян, у восточных не существовало. Во многих случаях они ограничивались священной оградой (требищем), в пределах которой и поклонялись изваяниям своих богов.

Описание арабского путешественника Ибн-Фадлана дает некоторое представление о формах славянского культа. Он неоднократно наблюдал, как к волжской пристани, где происходила торговля, прибывали суда русских купцов. Обычно купец выходил на берег с хлебом, мясом, молоком, луком и медом, подходил к высокому деревянному столбу с подобием человеческого лица на нем и простирался передним: «Господине, — говорил он, — я прибыл издалека, со мною девушки и соболя», и, перечисляя все товары, привезенные с собой, он умолял идола, чтобы тот доставил ему купца с диргемами. Если идол не внимал его мольбам и просьба его оставалась не удовлетворенной, он приносил новые дары. Если и это не помогало, он одаривал других идолов до тех пор, пока его желание не исполнялось. Если торговая сделка оказывалась удачной, он приносил мясо заколотых жертвенных животных и вешал на столбах перед идолом. С наступлением ночи к этим идолам пробирались собаки и поедали мясо. Между тем купец усматривал в этом хорошее предзнаменование: «Мой господин, — говорил он в таком случае, — соблаговолил ко мне и съел мой дар».

Летопись рассказывает о том, что киевский князь Владимир до своего крещения был ревностным язычником. Его усердием Киев и другие города украсились каменными идолами Перуна и Велеса. Может быть, летописцу хотелось оттенить рассказом о сооружении Владимиром идолов христианское благочестие крестившегося князя. Путем приведения славянского языческого культа к единообразию Владимир пытался упрочить свое единовластие.

Перун был поставлен Владимиром в Киеве за пределами княжеского двора. Другое изваяние Перуна стояло над Волховом в Новгороде. Относительно киевского Перуна известно, что туловище его было изваяно из дерева, голова серебряная, усы золотые. По-видимому, остальные кумиры были целиком деревянными. «Боги ваши дерево есть», — говорили позднее христиане язычникам. Поэтому такое сильное впечатление произвело на летописца применение серебра и золота в киевском Перуне. Поскольку в летописи речь идет лишь о золотых усах Перуна, можно предполагать, что он был безбородым.

Что касается новгородского Перуна, то летопись сообщает, что после того как его сбросили в Волхов, прогневанный бог пригрозил людям своей палицей: «вверже палицу на мост», — говорит летописец. Видимо, атрибутом этого славянского бога, символом его власти над людьми и над миром была палица, которую он будто бы пустил в ход, когда новгородцы, подстрекаемые христианскими проповедниками, свергли древнего бога в быстрые воды Волхова.

Збручский идол

В летописи упоминается еще каменное изваяние Велеса в Ростове. Больше всего идолов сохранилось в местах, где в древности жили западные славяне. Это — вытесанные из камня столбы с едва намеченными очертаниями рук. Плоские туловища идолов увенчаны головами с грубо обозначенными чертами лица. В одном изваянии из Гольцгерлингера обращает на себя внимание напряженное, гневное выражение глаз (стр. 28). Такие боги должны были казаться людям суровыми владыками, вроде новгородского Перуна с палицей в руках. По сравнению с мелкими изделиями славянского художественного ремесла (ср. стр. 24) это искусство достигает монументальной силы воздействия. Напряженностью своего выражения эти идолы превосходят «каменных баб», в которых главное внимание уделялось не лицу, а передаче богатого наряда.

Найденный сто лет тому назад в реке Збруч, каменный идол свидетельствует о попытке передать в каменном изваянии сложную систему мифологических представлений (стр. 29). Четырехгранный высокий столб увенчивает четырехликая голова бога. Его княжеская шапка недвусмысленно указывает на то, что представления о земной власти переносились на мир богов. Туловище бога составляет верхний ярус. За ним изображен его боевой конь и оружие. Ниже со всех четырех сторон стоят четыре фигуры, которые протягивают друг другу руки, словно ведут вокруг столба хоровод. Еще ниже изображены, видимо, существа подземного царства: видны одни головы этих существ и поднятые кверху руки; они подобны атлантам и кариатидам, которые несут на себе весь мир.

Как ни неуклюж характер выполнения этого каменного идола, в котором многое указывает на его происхождение из деревянного столба, он знаменует новую ступень в развитии славянского искусства. Образ человекоподобного божества сочетается здесь с попыткой передать в камне представление об устройстве мира. Все это говорит о том, что религия славян развивалась от фантастического отражения сил природы к отражению некоторых общественных отношений. Это был тот путь развития, который, по определению, данному Энгельсом в «Анти-Дюринге», являлся закономерным для многих народов. В своем самостоятельном развитии древнеславянское искусство подошло вплотную к тем задачам, которые оно стало разрешать уже после принятия христианства.

Сохранились идолы восточных славян. Каменный идол в войлочной шапке, надвинутой на уши, был найден в озере Ильмене (Новгород, Исторический музей). В селе Акулино, Московской области, было обнаружено другое каменное изваяние (60). Выполнение его очень несложно, грубо и неумело. Тяжелый подбородок и близко посаженные глаза придают уродливой голове женщины выражение напряженности. Лицо совершенно плоское, но выпуклость носа подчеркнута выемкой на щеках. Акулинское изваяние относится, видимо, к более позднему времени, чем Збручский идол.

В языческом искусстве древних славян сказалась потребность в больших, величественных образах. Но это величественное неизменно приобретало черты чего-то нечеловеческого, устрашающего. Память об этих древнеславянских образах сохранилась в народной поэзии. Светлым образам богатырей земли русской в наших былинах противопоставляется идолище поганый: «росту он две сажени печатных и в ширину — сажень печатная, голова что люто похалище, глазища что пивные чашища». В древних заговорах люди испрашивают себе «сердце каменное, главу железную, нос медный, очи царские, язык золотой», будто прообразом им служил тот самый Перун, которого Владимир водрузил на Киевском холме.

Одновременно с идолопоклонством у славян издавна существовал обычай убивать при погребении князей их жен и рабов. Свидетель погребения русского князя, во время которого в загробный мир вслед за ним должны были отправиться и его жены и рабыни, арабский путешественник Ибн-Даста заметил нерешительность одной девушки, видимо не желавшей отдать свою молодую жизнь во исполнение жестокого обряда. Спустя век после сложения Русского государства этим бесчеловечным языческим обычаям и обрядам и вместе с ними и всему языческому искусству пришел конец.

Богиня среди всадников. Доска для набойки

Развитие Русского государства, занявшего почетное место среди других государств Европы и Азии, послужило основанием для того, чтобы деятельный, энергичный человек стал приобретать в жизни все больший удельный вес. Историк Киевской Руси Б. Д. Греков называет это время «героическим периодом». В свою очередь и искусство начинало уделять больше внимания деяниям человека. В русской словесности того времени рассказы о богах и о темных силах занимают скромное место, зато в ней выдвигаются на первый план исторические предания о славных делах народных героев.

Уже значительно позднее, когда киевские монахи стали собирать сведения и предания для создания истории Русского государства, они бережно внесли в свои записи слышанные из уст народа песни об его героях. Отрывки народных песен, как яркие самоцветы, украшают наши древнейшие летописи. Без всякого ложного пафоса, самыми простыми словами в них рассказывается о том, как один из русских вождей велел своим воинам поставить корабли на колеса в расчете на то, что ветер надует паруса, наведет страх на врагов и склонит их к покорности. Говорится о том, как волхвом было предсказано князю, что он погибнет от любимого коня, как князь разлучился с конем, но после смерти его явился на место, где лежали его кости, и посмеялся над незадачливым предсказателем, но тут же погиб, ужаленный змеей, которая выползла из конского черепа. Рассказывается и о том, как другой князь погиб потому, что, собрав богатую дань, не удовольствовался ею и, отослав часть дружины, вернулся добирать еще, и как эта жадность вывела людей из терпения и они убили его. В легендах говорится и о мстительности княгини, которая всякими посулами завлекла к себе врагов своего мужа, напоила их пьяными и закопала живыми в землю. С особенным восхищением воспевается князь, который ходил легко, как барс, в походах не возил с собой котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав его, пек на угольях, спал не в шатрах, но подложив себе под голову седло, воин, который никогда не нападал на врагов врасплох, но предупреждал их: «Иду на вас походом», и все же всегда выходил победителем, пока враги не подстерегли и не убили его внезапно и не сделали из его черепа чашу.

Историк не может относиться с полным доверием к этим легендам. В них много поэтического вымысла и сказочных преувеличений. Но важно было то, что когда для поднятия авторитета киевских князей певцы стали прославлять их предков, в этих предках восхвалялась не сверхъестественная сила, не колдовские чары, а прежде всего человеческие черты: энергия, мужество, смелость, находчивость, боевая доблесть, простота в обращении с приближенными.

Народные песни о древнеславянских героях — самое поэтическое из того, что осталось от этого далекого прошлого. Быть может, о них вспоминал певец «Слова о полку Игореве», называя легендарного русского поэта Бояна «соловьем древнего времени». Уже значительно позднее незамысловатый рассказ летописи о киевском князе и его боевом коне ожил в знаменитой балладе Пушкина «Песнь о вещем Олеге».

Славянские древности были до недавнего времени почти неизвестны. Историю русского искусства принято было начинать с XI века. Благодаря успехам археологии начинает вырисовываться яркая картина развития самобытной славянской культуры докиевского периода. Правда, многое остается и до сих пор нам неясным. После принятия христианства духовенство и сторонники нового учения приложили немало усилий к тому, чтобы уничтожить почитание языческих богов, которых они именовали «черными», намекая на их связь с чертовщиной.

Для того чтобы дать историческое объяснение искусству древней Руси последующего времени, нельзя не обратить внимания на то, что имело место еще задолго до образования древнерусского государства. Славяне проходили тот же путь развития, что и другие народы Европы, которые на развалинах рабовладельческого общества создавали новые, феодальные государства и новую, средневековую культуру. Но это сходство не исключает существенных различий. Славяне не знали развитого рабовладельческого строя; феодальный строй стал складываться у них в период распада общинно-родовых отношений. Для древнерусской культуры особенно большое значение имело то, что период, когда государство опиралось на язычество, был у нас сравнительно непродолжительным. Славянская мифология сохранила в силу этого характер «религии природы» и не облечена была в форму стройной догматической системы. Это в свою очередь облегчило древним славянам преодоление многих пережитков язычества, когда они в X–XI веках приступили к созданию своей художественной культуры на новой основе.

Впрочем, традиции древнейшего славянского художественного творчества не пропали даром. Многие из них уцелели вплоть до XIX века. В прикладном, бытовом искусстве, на которое не простиралась власть церкви, языческие мотивы просуществовали чуть ли не тысячелетие. В крестьянской народной резьбе можно найти образы женщин с туловищем рыбы, в славянской поэзии называвшихся берегинями. Во владимиро-суздальской скульптуре XII–XIII веков на каждом шагу можно видеть следы этих старинных представлений и художественных образов. В Новгороде XII–XIV веков даже в церковных книгах, среди плетенок орнамента, встречаются фантастические изображения животных и людей, которые кажутся прямо заимствованными из прикладного искусства X века (стр. 24, ср. стр. 133). В русских вышивках и набойках XVIII–XIX веков неоднократно изображается женщина с двумя всадниками по бокам от нее; археологи усматривают в ней «великую богиню» с Перуном и Стрибогом (стр. 31). Встречаются и изображения зданий, которые восходят к древним капищам. Не отдавая себе в этом отчета, народные резчики на резных из дерева изображениях длиннобородых старцев располагали кружки — эти символы бога-солнца Стрибога.

Впрочем, не в этих случайных отзвуках древних мотивов заключается историческое значение предистории русского искусства. По уровню своего исполнения древнеславянские памятники занимают среди созданных позднее шедевров русского искусства скромное место. Значение этого древнейшего периода не столько в его художественных достижениях, сколько в том, что в памятниках этого времени проявилась та близость наших предков к живой природе, которую им позднее приходилось отстаивать в напряженной борьбе с феодальноцерковным мировоззрением. Молодой Белинский писал: «Какая глубина мысли, какая поэзия в русском выражении «мать сыра земля»!» Радостное ощущение близости человека к земле, как к главному источнику всей жизни, составляет основное содержание древнейшего искусства славян.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Виждь церькви цветуща,

виждь христианство растуще,

виждь град иконами святых освещаем,

блистающься и тимиямом обьухаем…

И си вся видев, возрадуйся.

Иларион. «Слово о законе и благодати*

Удивительно для меня, дружина,

что вы жалеете лошадей, которыми смерд пашет.

Лошади его жаль, а самого его жалко ли?

Начальная летопись (Речь Владимира Мономаха)

На рубеже X и XI веков древнерусское государство достигает экономического и политического расцвета. Вместе с этим на Руси наступает расцвет в области культуры, в частности искусства. Хотя земледелие имело в Киевской Руси преобладающее значение, расцвету культуры немало содействовало развитие ее городов. Городов было в Киевской Руси такое множество, что даже бывалые иноземные купцы должны были признать это ее преимущество перед другими странами. Основой процветания городов были ремесла и торговля. В Киеве были высоко развиты кузнечное дело, производство оружия, ювелирное мастерство, гончарное и кожевенное производство. Киевские металлические изделия из серебра с филигранью и чернью имели распространение и за рубежом. Росту хозяйственной жизни содействовал обмен между городами и селами, рассеянными среди обширных пространств страны. Киев находился в центре торговых путей, которые связывали его на севере со скандинавскими странами, на западе — с Германией вплоть до Регенсбурга, на востоке — с Хорезмом, на юге — с Царьградом. Из Киева вывозили меха, мед, воск и металлические изделия. Значительную роль играла торговля невольниками, которыми русские купцы снабжали рынки Востока. В руках киевских князей и их дружины скопились огромные богатства. Роскошь, которой пренебрегало старшее поколение Рюриковичей, все больше входит в жизнь и быт киевской знати XI века.

Под властью князя Владимира и его сына Ярослава сосредоточены были обширные земли. До них не существовало подобного объединения восточных славян. После них пройдет много веков, прежде чем их потомкам удастся вновь достигнуть единства. Уже это одно доставило славу киевским князьям. К этому следует прибавить, что успешные походы показали могущество русского воинства: Византия трепетала при имени славян, на Западе чехи и поляки искали дружбы с ними, германские императоры Генрих II и Генрих III были в союзе с Ярославом. Хозарская держава неоднократно испытывала на себе удары русских войск. Укреплению международного положения древнерусского государства содействовало и то, что русские князья роднились с королевскими домами и выдавали своих дочерей за иностранных государей. Киев привлекал к себе предприимчивых воинов-наемников, которые искали здесь славы и богатства.

Развитие Киевской Руси подготовило почву для того, чтобы в конце X века князь и правящая верхушка решили в качестве государственной религии принять христианство. Причины такого решения были многообразны. Старая религия славян теперь перестала удовлетворять: попытка заставить ее служить государственным интересам не оправдала себя. Христианство, как религия феодализма, религия, в которой господствовала идея карающей силы божества и покорности смертного воле всевышнего, должно было привлечь к себе княжескую власть прежде всего как средство укрепления своего авторитета и классового господства: «…церковь являлась наивысшим обобщением и санкцией существующего феодального строя» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 128). С принятием христианства из рук Византии усилились международные политические и культурные связи, в которых так нуждались киевские князья.

Но помимо политической роли, крещение сыграло большую роль в формировании древнерусской культуры. В основе нового учения лежали понятия о мире, которые решительно отличались от воззрений древних славян. Теперь речь шла не об обоготворении сил природы. Божество представлялось как нравственная, духовная сила; на него переносились некоторые представления о человеке. Новое учение выступало против жертвоприношений и против пережитков родовой мести. Защищая единобрачие, оно осуждало князя Владимира за его многоженство.

Нельзя считать вполне достоверным рассказ летописца о тех обстоятельствах, при которых произошло крещение, и о мотивах, которыми руководствовался киевский князь. Историки и до сих пор не могут установить с точностью, где произошло крещение Владимира. К тому же рассказ летописца о крещении Владимира странным образом повторяет легендарный рассказ о крещении болгарского князя. Но даже если не считать сообщения летописи достоверными, они позволяют судить о том, как объясняло ближайшее потомство «обращение» Владимира.

Летопись говорит о греческом проповеднике, который показал князю Владимиру «запону» (икону) с изображением «страшного суда», праведников, идущих в рай, и грешников, идущих в ад. Икона произвела на Владимира такое сильное впечатление, что он выразил желание быть вместе с теми, кому предстояло «вечное блаженство». В этом рассказе выступает роль назидательной картины; живописный образ убедил князя больше, чем слова проповедника. О роли искусства говорит и другой легендарный рассказ летописи о посылке князем своих людей в разные страны для ознакомления с верой и обрядами различных народов. В Камской Болгарии русским послам не по душе пришлось то, что «нет веселья у них, но печаль и смрад великий». У немцев видели службу, но «не видали никакой красоты». У греков в храме св. Софии их так очаровал церковный обряд, что они не знали, где они — на небе или на земле. «Мы убо не можем забыта красоты тоя», — заявили послы князю, склоняя его принять крещение от греков.

Крещение Руси имело немаловажное значение для судеб русской культуры. С принятием христианства просвещение сделало быстрые успехи, распространилась письменность. И в Новгороде и в Киеве монахи начали вести погодные записи о событиях общегосударственного значения, так называемые летописи. Перед русскими людьми открылось такое обширное поле деятельности для их художественного творчества, какого раньше не существовало; «…введение христианства было прогрессом по сравнению с языческим варварством», «… вместе с христианством славяне получили письменность и некоторые элементы более высокой византийской культуры» («К изучению истории». М., 1946, стр. 36. Постановление жюри Правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник истории СССР).

Приднепровье уже с незапамятных времен было тесно связано с очагами античной греческой культуры. Скифы и их преемники сыграли в этом деле немаловажную роль. С принятием христианства связи русской культуры с традициями античности получили дальнейшее подкрепление. Князь Владимир привез в Киев бронзовую четверку коней («четыре коне медяны») и две статуи, и эта памятники украсили главную площадь столицы. Вместо устрашающего своим обликом деревянного Перуна с золотыми усами, перед глазами киевлян оказались изваяния античных мастеров, видимо похожие на тех коней, которые и доныне украшают фасад собора св. Марка в Венеции.

В XI веке происходит знакомство русских людей с греческой литературой. «Изборник Святослава» 1073 года заключает в себе краткое изложение основ классической поэтики и риторики, философских понятий о сущности поэтических троп. В дальнейшем образованные русские люди приобрели некоторые сведения о классиках древности, в частности о Гомере. Близость к традициям эллинской культуры составляла преимущество русских перед многими народами Запада, которые вплоть до нового времени черпали в своем художественном творчестве главным образом из римских источников.

Уже современники понимали основоположное значение происшедшей в жизни Русского государства перемены. Чтобы придать достижениям новой эпохи особенный блеск, они готовы были безжалостно чернить языческое прошлое. Летопись мрачными красками рисует быт славян, особенно древлян: «Живаху звериньским образом, живуще скотьски». Летописец не пощадил даже причисленного к лику святых киевского князя Владимира и ярко обрисовал его распутство до крещения, чтобы более выпукло выступило его позднейшее благочестие.

По мере укрепления в Киеве княжеской власти вокруг нее группируются дружина и высшие слои городской знати, «градские старцы». Усилению княжеской власти со своей стороны содействует и церковь. Уже прошли времена, когда, совершая «полюдье», князь со своей дружиной действовал способом открытого захвата. Захват заменен был теперь постоянными, узаконенными повинностями, «барщиной». Вместе с тем свободные в прошлом земледельцы превращались в подневольных, зависимых людей, которыми князь и бояре могли распоряжаться как своей собственностью.

С принятием христианства киевский князь приобретал ореол богоизбранности. В X веке князь Святослав в холщевой рубахе, с чубом на голове и серьгой в ухе удивлял византийцев простотой своего обращения с дружиной. Его ближайшим потомкам уже незнакома подобная простота. Сын Святослава Владимир после крещения женился на дочери византийского императора. Этим союзом с византийским самодержцем, почитавшимся главой как государства, так и церкви, киевский князь поднимал свой авторитет. Отныне он почитался не только как властитель своих подданных на земле, но и как их защитник на небе.

Летописи постоянно отмечают столкновения между княжеской властью и народом. Сопротивление, которое население оказывало крещению и в Новгороде и в северных землях, было выражением протеста крестьянства против насилий господствующих классов. Широкие массы народа неохотно принимали новое учение. Народ силой, «аки стада», по выражению летописца, приходилось загонять в реку для крещения. Нелегко, видимо, было заставить его посещать и храмы. На протяжении многих лет после крещения проповедники жалуются на равнодушие паствы к богослужению, укоряют ее в том, что она не чтит иконы и вместо них втайне поклоняется «болванам», идолам. Особенно крепко держались старины на окраинах («по украинам», как говорится в старинном тексте). Оказывая сопротивление новой религии, новым формам культа и новому искусству, народ, в сущности, восставал против тех новых форм его угнетения, которые постепенно утверждались. В городах народ, «людие», нередко поднимал восстания против князей и запирал перед ними ворота. Правда, народу не удавалось надолго удержать власть в своих руках, но и заставить его сдаться было нелегко. Уже в конце этого периода Владимир Мономах вынужден был призывать младших князей к более гуманному обращению с крестьянами.

Расцвет искусства Киевской Руси был обусловлен новыми общественными отношениями, сложившимися в X–XI веках.

На стороне киевского князя, его дружины, городской знати и духовенства были все материальные преимущества; на их стороне были и сила, и богатство, и авторитет. В памятниках искусства, создаваемых по их почину, ставились новые задачи большого общегосударственного значения. Одной из главных идей нового искусства, насаждавшегося киевскими князьями, было воспитание людей в духе покорности власти, вместе с тем искусство должно было укреплять авторитет писания. Соответственно этому его главной темой стало прославление не «твари земной», а ее творца, не человека, а божества, не той жизни, которая протекает на земле, а той, в которую должен вступить человек после смерти и которую называли «вечной». Но каким бы ничтожным ни считалось в то время все земное, человеческое по сравнению с «горним миром», создатели нового искусства при изображении этого мира утверждали в нем человеческое начало. Хотя новое учение внушало людям мысль об их бессилии перед всемогуществом бога, что было в интересах земной власти, но самому божеству, всемогущему и всесильному, особенно же праведникам и святым придавали человеческий облик. В этом отношении новое искусство решительно отличалось от древнеславянского языческого искусства, в центре которого стояла почитаемая и обоготворяемая природа.

Искусство новое, церковное утверждало разумность миропорядка, и хотя многие стороны действительности и признавались непознаваемыми, перед искусством возникла задача воссоздать в своих образах стройный порядок, царящий в мире. Наоборот, древнеславянское искусство в состоянии было воспроизводить лишь отдельные элементы действительности, передавать лишь смутное ощущение единства мира, но не в силах было подчинить все эти элементы стройной, разумной системе. Искусство церковное при всех своих ограничениях открывало перед художниками возможность познания действительности уже по одному тому, что, стремясь сделать свои догматы убедительными и наглядными, оно воплощало их в жизненно правдивых человекоподобных образах. Несмотря на то, что источником творчества древних славян служила природа, его познавательное значение ограничивало то, что оно пользовалось преимущественно языком магических символов и условных знаков.

Но главная сила нового искусства была в его монументальности. Воспроизведения не могут дать представления о небывало огромном размахе художественных начинаний в Киеве в XI веке. Это решительно отличало искусство древнерусского государства от искусства древних славян, которое ограничивалось преимущественно областью художественного ремесла, редко выходило за пределы небольшого масштаба и не в состоянии было окружить человека таким богатством строго упорядоченных художественных впечатлений, как произведения XI века. Даже такие древнеславянские памятники, как черниговский рог или збручский Святовит, значительно уступают по силе воздействия монументальным памятникам Киева XI века.

При всех расхождениях между двумя основными направлениями искусства X–XI веков оба они находились в живом взаимодействии. Старое, языческое искусство не могло устоять перед воздействием новых представлений. На протяжении XI века в прикладное искусство проникают и новая техника и новые художественные представления. С другой стороны, новым искусством унаследованы были отдельные мотивы старого языческого искусства. В заботе о том, чтобы новая религия стала доступна людям, оказывала на них наибольшее воздействие, создатели нового искусства не только строили церкви на месте языческих капищ, но и восприняли некоторые элементы народной религии природы. Святым стали приписывать роль старых богов, молитвы стали похожи на заговоры, иконы — на идолов.

Расцвет искусства Киевской Руси был обусловлен историческим развитием нашей страны и всей ее культуры. Но русские люди не отворачивались от того, что происходило в то время в других странах. Опираясь на свои культурные связи, они обогащали свой творческий опыт. Византия, незадолго до того вышедшая из бурь иконоборства, переживала при Македонской династии новый расцвет своего искусства. В Грузии в X–XI веках создается замечательное самобытное искусство: строятся храмы, вроде собора Свети-Цховели в Мцхете, — величественные здания, наружные стены которых покрываются тончайшей резьбой; выполняются миниатюры, богато расцветает ювелирное искусство, о чем свидетельствуют серебряные оклады ряда икон. В, Западной Европе в XI веке достигает своей зрелости романский стиль. В Германии возводятся величественные многобашенные соборы, роскошные рукописи украшаются ярко расцвеченными миниатюрами. «Едва ли в какой-либо другой стране средневекового мира, — говорит Б. Д. Греков, — можно встретить так много перекрестных культурных влияний, как на Руси. Византия, народы Востока и Кавказа, Западная Европа и Скандинавия кольцом окружали Русь. Персидские ткани, арабское серебро, китайские материи, сирийские изделия, египетская посуда, византийская парча, франкские мечи и т. д. шли на Русь и, конечно, служили не только предметами потребления богатых классов русского общества, но и образцами для художественного творчества русских мастеров». Недаром о былинном гусляре Ставре Годиновиче рассказывается, что одну струну свою он натягивал от Киева, другую от Царьграда, третью от Иерусалима.

Из всех соседей Киевской Руси Византия своим художественным творчеством привлекала к себе наибольшее внимание. Византийское искусство было наиболее близким Киеву уже по одному тому, что оно было пронизано идеей царственного величия, которое так поразило послов Владимира в храме св. Софии. Как ни одно другое средневековое искусство, оно умело сочетать впечатление возвышенности и правдоподобия, догматической стройности и утонченного изящества, величавого спокойствия и внутреннего горения. Недаром византийское искусство почиталось во всей Европе и даже в Италии, которая сама была богата древней традицией. В XI веке настоятель монастыря Монте Кассино Дезидерий в качестве величайших драгоценностей выписывал из Константинополя рукописи, украшенные миниатюрами. Византийские мастера тогда же построили собор св. Марка. Нужно ли удивляться тому, что и в Киевской Руси высоко ценилось византийское искусство?

Это, однако, вовсе не значит, что Киев в XI веке стал художественной колонией Византии. Дореволюционные историки русского искусства были глубоко неправы, выискивая лишь одни иноземные влияния и не замечая того, что самое ценное в искусстве Киева создано было благодаря его самостоятельному художественному развитию. Нам достоверно известно, какую напряженную борьбу вели киевские князья с византийской церковью, отстаивая свою самостоятельность. Византийский писатель того времени Михаил Пселл говорит о «бешеной ненависти русских к греческим владыкам». Византийцы отстаивали право ставить в Киеве греческого митрополита, Киев добивался права ставить митрополита русского. Деятельность митрополита Илариона, родом русского, была своеобразным проявлением победы русской церкви над греческой. Конечно, в искусстве эта борьба принимала другие формы, чем в сфере церковной политики. Во всяком случае сравнительно-историческое изучение древнейшей культуры Киева показывает, что одновременно с освоением византийских традиций в нем шла их коренная переработка. «Нравы Киева, — писал еще Пушкин, — не были похожи на нравы Византии. Мы взяли из Византии евангелие и традицию, а не испорченные нравы».

Предпосылкой этой переработки была собственная художественная культура, которая создалась в Киевской Руси уже в предшествующее время. Правда, с проникновением на Русь византийских влияний в искусстве древних славян произошел глубокий перелом. Но перелом этот не исключал исторической преемственности. В архитектуре это проявилось яснее всего. Тринадцать глав Софии киевской не находят себе прообраза ни в Византии, ни в других странах средневекового Востока и Запада. Между тем незадолго до того выстроенная дубовая София новгородская, вполне самобытное создание новгородских плотников, имела как раз тринадцать верхов. Тип Марии с воздетыми руками в Софийском соборе — образ оранты — имел распространение по всему христианскому миру (I, 136). Но фронтальная женская фигура издавна почиталась у славян как образ праматери (ср. стр. 31), и потому появление на стенах Софийского собора огромного размера оранты не было чем-то невиданным и небывалым. Недаром киевскую оранту стали почитать в качестве защитницы и она получила в народе прозвище «Нерушимой стены».

Дело не ограничивается отдельными точками соприкосновения между искусством XI века и искусством древнеславянским, число которых, конечно, было бы еще больше, если бы сохранилось больше произведений языческой поры. Главное было то, что весь подъем искусства Киева XI века был обязан предшествующему историческому опыту древних славян. Действительно, мощь и величие художественных памятников Киева XI века можно объяснить лишь тем, что они были созданы народом, уже успевшим образовать могучее государство и строившим свою самобытную культуру.

О самостоятельности русского искусства XI века свидетельствует и тот факт, что за несколько десятилетий оно проходит путь развития, в котором нетрудно заметить прямую зависимость от изменения местных условий. Все киевское искусство XI века отличается цельностью, единством своего стиля. Возьмем ли мы здания этого времени, украшающие их мозаики и стенопись, ювелирные изделия и миниатюры, — на всех этих памятниках лежит отпечаток величия, роскоши и пышной красоты. Правда, у нас слишком мало данных для того, чтобы можно было установить все вехи развития отдельных видов искусства. Но все же и этих данных достаточно для того, чтобы сказать, что искусство древнего Киева было тесно связано с жизнью и что его характер менялся соответственно изменениям общественных условий.

4. Спасо-Преображенский собор в Чернигове

Искусство древних славян ограничивалось преимущественно областью художественного ремесла: литья, чеканки, черни. В XI веке русское художественное творчество проявляется в ряде новых видов искусства. Русские плотники-строители и теперь продолжали трудиться в области архитектуры военно-крепостной и жилой. Дворцы и княжеские терема продолжали строить из дерева, и в этом, видимо, держались старых традиций. Новым было появление архитектуры церковной, монументальной, каменной, точнее кирпичной, подобной которой славяне не знали до конца X века. В этой области больше всего сказались технические успехи. Чередование тонкого красного кирпича с широким розовым слоем извести, цемянки, не только содействовало большей крепости построек, но и придавало им особую нарядность. Новыми видами изобразительного искусства были мозаика и перегородчатая эмаль, фреска и миниатюра. Мозаика обладала тем преимуществом, что позволяла создавать настенные изображения, отличающиеся исключительной прочностью. Киевские мозаики и доныне так свежи по своим краскам, будто они созданы только вчера. Каждое цветовое пятно мозаики составлялось из искусно подобранных разноцветных кубиков смальты или шифера, и это позволяло достигнуть впечатления цветового мерцания и большой насыщенности тона.

Особенно велики были успехи русских мастеров в области перегородчатой эмали. Эта техника требовала верного расчета и точного выполнения. Тонкие золотые перегородочки соответственно контуру задуманного изображения припаивались к золотой пластинке; промежутки между ними заливались цветной эмалью. Киевские мастера рано достигли больших успехов в этой области. Недаром автор трактата по ювелирному мастерству немецкий монах Теофил еще в XII веке с гордостью заявлял, что включил в него «все, что Русь изобрела в искусстве эмали и разнообразии черни».

Незадолго до того как произошло крещение Руси, бабка Владимира княгиня Ольга совершила два путешествия в Константинополь. Киевской княгине был оказан особый почет. По отзывам византийских писателей, она держала себя с большим достоинством и этим заслужила эпитет «гордой». Ольга могла убедиться в Царьграде, каким образом искусство может служить возвеличению государя. Ее принимали в одном из главных покоев императорского дворца — в триклинии Магнавры, где стоял трон, высились зеленомраморные колонны, висели завесы. Здесь гостье был показан знаменитый трон Соломона с фигурами львов, поднимавшими седалище до самого потолка, с золотым деревом и сидящими на нем поющими птицами. Это зрелище произвело на Ольгу и ее свиту сильное впечатление. Память о Соломоновом троне сохранилась на Руси на много веков.

Киевские князья прилагали все усилия к тому, чтобы искусство служило укреплению их авторитета и авторитета церкви. Летописи многократно отмечают щедрость князей, одаривавших церкви и монастыри. Самое название Десятинной церкви напоминало, какую часть своих доходов князь жертвовал на построение и содержание соборного храма и причта. В эти годы входит в обычай привозить в Киев выдающиеся памятники искусства из заморских стран. Согласно летописи, Владимир вывез из Корсуни не только четверку коней, но и сосуды и кресты, и пожертвовал их в Десятинную церковь. Позднее из Константинополя доставлены были в Киев ныне погибшая икона Пирогощей богоматери и икона Владимирской богоматери (I, 12). Летопись отмечает, как важное историческое событие, вызов князем Владимиром мастеров из Царьграда, куда ради этого им было направлено особое посольство. Этот шаг помог поднять киевскую художественную культуру на большую высоту. Однако участие цареградских мастеров в строительстве и украшении храмов вовсе не означает того, что все искусство древнего Киева, как утверждают буржуазные авторы, носило «привозный" характер. Необходимо помнить, что приезжие мастера обычно оставались в Киеве на длительный срок и быстро приноравливались к местным условиям и художественным вкусам. К тому же при выполнении многочисленных работ они не могли обходиться без помощи русских.

До нас дошли имена местных мастеров Киева. Источники упоминают вышгородского древодела Миронега, жившего в начале XI века, и Ждана-Николу, жившего в конце этого века. В Киево-Печерском монастыре в конце XI века прославился замечательный русский мастер Алимпий (умерший в 1114 году). Правда, достоверных произведений его кисти не сохранилось, но, судя по сообщениям источников, его искусство высоко ценилось современниками. Про икону «Успение" Алимпия говорили, что в выполнении ее ему помогали ангелы. На языке того времени это означало наивысшее признание мастера.

Уже в начале XI века Киев приобрел величественный облик, который вполне соответствовал его наименованию «мать русских городов". Город возник из небольшого поселения, городища, на высоком холме над Днепром. Здесь были обнаружены остатки древнейших землянок и погребений. При Владимире он был расширен и обнесен земляным валом. В этом «владимировом городе" высились дворцы и древнейшая церковь Киева. Ярослав значительно расширил город своего отца в сторону, удаленную от Днепра, и обнес его валом, рвом, тыном из обожженных дубовых бревен и башнями; так называемые Золотые ворота сохранились до наших дней. Каменный княжеский терем, поварни, конюшни и главные святыни города — соборы и монастыри — стояли высоко, «на горе". У подножия холма, «на подоле", жили купцы и ютились в землянках ремесленники и городская беднота; здесь велся торг. В одном этом противоставлении «горы" и «подола" открыто выступает классовый характер древнейшего города. Высокое местоположение парадной части города обеспечивало ей все выгоды как в отношении обороны, так и в отношении художественного воздействия. Ее главные постройки, даже те, которые стояли не у самого откоса, были видны далеко из окрестностей. Путешественники того времени в один голос прославляли красоту древнего Киева. Позднее ею был поражен внук хана Батыя, когда он со своими полчищами подошел к стенам города, чтобы ворваться в него и разграбить его богатства.

Мы все еще мало знаем о древнейшем гражданском строительстве Киева. Каменные княжеские терема Киева были разрушены, деревянные терема загородной резиденции в Вышгороде стали добычей огня. Не исключена возможность, что в былинном повествовании о ласковом князе Владимире, пирующем с богатырями в светлой гриднице, в терему, на котором от соловьиного свиста «маковки покривились» и «окошечки хрустальные порассыпались», отразились воспоминания о седой киевской старине, хотя на первоначальный образ легли наслоения позднейших веков.

Древнейшим памятником киевской монументальной архитектуры была Десятинная церковь (989–996). После двукратных раскопок стали известны остатки фундамента этого здания. Но ясного представления о нем, как о художественном памятнике, составить себе почти невозможно. Видимо, Десятинная церковь была небольшим, но многокупольным зданием. Убранство ее отличалось богатством и роскошью. Пол был выложен мраморной мозаикой и изразцами в форме больших кругов. Остатки фресок, в частности глаз и нос какой-то головы, говорят о восходящей к античным традициям тонкой живописной технике. Но эти скудные остатки не дают возможности судить о художественных особенностях росписи в целом.

Неизмеримо большее значение имеет для нас сооруженный Ярославом Софийский собор в Киеве (стр. 44). Правда, и это здание не сохранилось в полной неприкосновенности; это прежде всего касается его наружного облика; за исключением алтарных полукружий собор был застроен в последующие века; его главы коренным образом изменены украинскими мастерами XVII века. И все же в Софийском соборе мы ощущаем всю величавую красоту подлинного памятника древнейшей киевской архитектуры. Больше того, если бы от всего русского искусства XI века сохранилась одна София со своими мозаиками и фресками, и тогда историк мог бы составить себе представление о расцвете искусства в годы подъема Киевской Руси.

Возникновение Софийского собора было обусловлено многими предпосылками, воздействие которых сказалось в этом замечательном произведении. При сооружении здания, которое должно было стать кафедральным собором первопрестольного города, в задачи зодчих Ярослава входило использовать лучшие достижения современной архитектуры. Но сколько бы прообразов отдельных частей этого здания ни существовало, весь собор в целом является неповторимым, единственным в своем роде шедевром, и точного его прообраза нельзя найти нигде. Но дело не в одном только своеобразии Софийского собора. Более существенно то, что он отличается исключительной глубиной замысла, богатством воплощенных в нем творческих идей и стройной последовательностью их осуществления. Одно сравнение плана Софийского собора с планом Десятинной церкви показывает, что по сложности и цельности замысла он превосходит первый храм Киева. Недаром современные источники, говоря о Софийском соборе, утверждали, что «Ярослав завершил то, что начал Владимир». Действительно, Ярослав не остановился на достигнутом при отце.

Софийский собор в Киеве

Назначением киевской Софии было служить главным собором расширенной князем столицы. В нем происходило и посажение на княжеский стол и поставление на митрополичий престол. Этим значением собора объясняется прежде всего и выбор места для сооружения. Летописи говорят, что это было поле за пределами старого Владимирова города, на котором Ярослав разбил печенегов. Если соединить прямыми линиями четверо ворот ярославовой крепостной стены, точка их пересечения придется на площадь перед алтарными полукружиями Софийского собора. В западной части к нему примыкал княжеский терем, из которого можно было попасть прямо на хоры, и это говорит о том, что собор не был вполне обособлен. Вместе с тем строители не забывали о том, что собор должен был иметь исключительный характер, занимать выдающееся положение, возвышаться над всеми остальными постройками. В этом смысле строители киевской Софии стояли перед теми же задачами, что и средневековые зодчие других стран (I, 18). Но подобные здания на Западе часто приобретали башенный характер, в них торжествовало стремление оторваться от «земного». Наоборот, софийским зодчим, при всем их стремлении к «возвышенному», удалось в большей степени сохранить связь с «земным».

Самый собор (стр. 45) не производит впечатления нераздельного целого. Обилие глав делает его похожим на группу сгрудившихся самостоятельных зданий. Все здание распадается на клетки, каждая из которых ограничена по бокам плоскими лопатками и имеет полуциркульное завершение. Каждая из клеток делится на две части, столбы и лопатки отделены от арки подобием капителей. Таким образом, огромный собор не противостоял своим массивом окружавшим его более мелким постройкам. В самом соборе можно наглядно видеть, как из отдельных составляющих его клеток возникает целое. Благодаря этому впечатление от архитектуры Софийского собора равносильно постепенному восхождению от чего-то мелкого к более крупному, а от крупного к огромному. Не нужно забывать, что, лишенный современной побелки, храм весь был выложен из красного кирпича, чередующегося с розовой цемянкой.

Софийский собор в Киеве. Реконструкция

Это чередование красных и розовых полос еще больше облегчало стену и лишало здание монолитности и массивности.

Снаружи собор окружала открытая галерея, выходившая своими арками на соборную площадь. Она составляла нижний ярус всего здания. Над галереей поднимались стены собора, которые наверху завершались полукружиями, так называемыми закомарами. Еще выше, на кровле, стояли тринадцать куполов: восемь низких, четыре средней высоты и один большой. Эти три составные части — галерея, массив здания и его главы — поставлены были уступами, точно одна часть вырастала из другой. ...