Агата Кристи Горе невинным

Билли Коллинзу в знак приязни и благодарности

Если я буду оправдываться,

то мои же уста обвинят меня;

если я невинен,

то Он признает меня виновным.

Иов, 9:20

Agatha Christie

ORDEAL BY INNOCENCE

Copyright © 1958 Agatha Christie Limited. All rights reserved

AGATHA CHRISTIE and The Agatha Christie Signature are registered trade marks of Agatha Christie Limited in the UK and elsewhere. All rights reserved.

© Соколов Ю.Р., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1

I

Уже смеркалось, когда он вышел к переправе, хотя мог прийти сюда и много раньше. Правда заключалась в том, что он оттягивал этот миг так, как только мог. Сперва отобедал с друзьями в Редки; легкий и бесцельный разговор, обмен свежими сплетнями об общих знакомых – все это означало только то, что внутренне он стремится уклониться от предстоящего дела. Друзья пригласили его остаться на чай, и он согласился. Однако наконец пришло время, когда он понял, что больше оттягивать уже невозможно.

Нанятая им машина уже ждала его. Он распрощался и отбыл, для того чтобы проехать семь миль по прибрежной дороге, а потом свернуть в лесную аллею, заканчивавшуюся возле небольшой каменной пристани на речном берегу. Над ней был подвешен большой колокол, в который нанятый им водитель энергично позвонил, чтобы вызвать перевозчика с того берега.

– Не хотите, чтобы я подождал, сэр?

– Нет, – ответил Артур Калгари. – Через час за мной сюда должна приехать машина, чтобы отвезти в Драймут.

Получив плату вместе с чаевыми, водитель собрался отъехать. Вглядываясь в укрытую полумраком реку, он промолвил:

– А вот и паром, сэр.

Негромко пожелав доброй ночи, водитель развернул машину и направил ее вверх по склону. Артур Калгари остался на пристани в одиночестве. В одиночестве – и вместе со своими мыслями и неприятием того, что ему предстояло. Какие дикие места, подумал он. Нетрудно было представить себя на берегу шотландского лоха вдали от всего на свете. Тем не менее всего в нескольких милях отсюда располагались отели, магазины, коктейль-бары многолюдного Редки. Он погрузился – уже не впервые – в размышления о чрезвычайных контрастах английского ландшафта.

С негромким плеском весел к причалу небольшой переправы подошла лодка.

Артур Калгари сошел вниз по наклонному настилу и перешел в лодку. Паромщик придержал ее багром. Старик этот произвел на Калгари странное впечатление: он словно бы составлял единое и нераздельное целое со своей лодкой.

Когда паромщик оттолкнул свое суденышко от причала, с моря донеслось холодное дуновение.

– Прохладно сегодня вечером, – пожаловался старик.

Калгари отреагировал подобающим комментарием. А потом согласился с тем, что еще вчера было теплее.

Он ощущал – или же ему казалось, – что читает в глазах лодочника скрытое любопытство. Перед ним находился незнакомец – причем после завершения туристического сезона. Более того, переправлявшийся в неурочный час – слишком поздний для того, чтобы можно было выпить чаю в кафе у пристани. При нем не было багажа, и поэтому можно было думать, что он не собирается оставаться на ночлег. (Действительно, подумал Калгари, зачем я так затягивал время? Не потому ли, что подсознательно как можно дальше отодвигал от себя этот момент, оставляя то, что надлежит сделать, на возможно поздний момент?) Время перейти Рубикон – реку… реку…

Память его обратилась к другой реке – Темзе. Он смотрел на ее воды незрячими глазами (неужели это было только вчера?), а потом глянул в лицо человека, сидевшего напротив него за столиком. В эти задумчивые глаза, в которых таилось нечто такое, чего он не умел понять. Сдержанность, некая мысль, осознанная, но не произнесенная. «Наверное, – подумал он, – глаза эти просто не способны выдать мысли своего хозяина».

Если подумать как следует, перспектива была откровенно жуткой: он должен исполнить то, что надлежит исполнить, – a после того забыть!

Калгари нахмурился, вспоминая вчерашний разговор. Этот тихий, приятный и безличный голос, говорящий:

– Вы вполне уверены в направлении собственных действий, доктор Калгари?

Он с жаром ответил:

– Что еще я могу сделать? Конечно, вы понимаете меня? А потому должны согласиться с тем, что уклониться я не могу.

Тем не менее он не понял взгляд глядевших на него отстраненных серых глаз и потому был слегка смущен ответом.

– Вопрос следует рассматривать со всех сторон – учитывая все его аспекты.

– Однако с точки зрения правосудия может существовать всего один аспект.

Он говорил горячо, на мгновение подумав, что слышит неблагородное предложение «замять» дело.

– В известной мере да. Однако, знаете ли, здесь кроется нечто большее. Большее, чем – скажем так – правосудие.

– Я не согласен. Надо думать и о его родственниках.

Собеседник торопливо произнес:

– Именно – да-да – именно о них я и думал.

С точки зрения Калгари это была полная чушь! Потому что если думать о них…

Однако тот, другой, проговорил, не меняя приятной интонации:

– Впрочем, всё полностью в ваших руках, доктор Калгари. Конечно, вы должны поступать именно так, как считаете нужным…

Лодка причалила к берегу. Он пересек свой Рубикон.

С мягкой интонацией уроженцев западного края паромщик произнес:

– С вас четыре пенса, сэр, или вы хотите вернуться?

– Нет, – проговорил Калгари. – Возврата не будет. – (Какие зловещие слова!)

Заплатив, он спросил:

– А не укажете ли мне дом под названием «Солнечный мыс»?

Любопытство из завуалированного немедленно перешло в открытое. В глазах старика сверкнул явный интерес.

– Конечно. Вон там, впереди и направо, – если видите между деревьями. Надо подняться на холм, потом свернуть по дороге направо, a потом – по новой дороге через поселок. Последний дом – в самом конце.

– Благодарю вас.

– Так вы сказали «Солнечный мыс», сэр? Это где миссис Эрджайл…

– Да-да, – оборвал его Калгари. Он не хотел никаких обсуждений. – «Солнечный мыс».

Странная улыбка неторопливо искривила губы перевозчика, вдруг сделавшегося похожим на древнего и лукавого фавна.

– Это она сама назвала так дом – во время войны. Это был новый дом, конечно, только что построенный, и у него не было имени. Однако место, где он стоит, – этот поросший деревьями пятачок всегда назывался Гадюкиным мысом, вот так! Однако Гадюкин мыс не подходил ей – не годился в название дома. Так он и стал для нее «Солнечным мысом». Но мы сами, как и прежде, зовем его Гадюкиным – так, как и звали.

Калгари отрывистым тоном поблагодарил старика, попрощался и направился вверх по склону. Местные жители, похоже, все уже сидели по домам, однако ему казалось, что из окон коттеджей за ним наблюдают незримые глаза – наблюдают, зная, куда он идет. И переговариваются между собой: «Он идет на Гадюкин мыс…»

Гадюкин мыс. Насколько жуткое, но уместное имя.

Во сколько раз острей зубов змеиных…^[1]

Он резко осадил себя. Надо собраться и направить свой ум в точности по намеченному пути.

II

Калгари дошел до конца красивой новой улицы, по обе стороны застроенной не менее красивыми и новыми домами, каждый с садиком в одну восьмую акра^[2], засаженным очитками, хризантемами, розами, шалфеем, геранью – в сочетаниях, отражавших личный вкус владельца или владелицы дома.

В конце дороги маячила калитка с надписью готическими буквами: «Солнечный мыс». Открыв ее, Калгари направился по ведущей к дому короткой дорожке. Дом находился впереди него, добротно построенный и безликий, с крышей уголком и с крыльцом. Подобный ему нетрудно увидеть в любом состоятельном пригородном поселке и вообще в новой застройке. С точки зрения Калгари, он был недостоин окружающего пейзажа. Ибо вокруг открывался воистину великолепный вид. Река крутым поворотом огибала мыс, разворачиваясь почти в обратную сторону. Напротив поднимались лесистые холмы; слева, вверх по течению, угадывалась предшествующая излучина, за ней луга и сады.

Калгари на миг застыл, обводя взглядом все протяжение реки. Тут надо было построить замок, подумал он, невозможный, забавный сказочный замок! Из тех, которые делают из пряников или сахарной глазури. Но здесь доминировал хороший вкус, сдержанность, умеренность, большие деньги и полное отсутствие воображения.

Винить за это Эрджайлов, собственно, не стоило. Они всего лишь купили дом, но не строили его. И все же они или одна из них (миссис Эрджайл?) предпочли его другим вариантам.

Сказав себе: «Больше откладывать невозможно», Калгари нажал кнопку электрического звонка возле двери – и замер, выжидая. Выдержав благопристойный интервал, нажал на нее снова.

Шагов внутри дома он не услышал, однако дверь без всякого предупреждения распахнулась.

В изумлении он сделал шаг назад. Его перевозбужденному воображению показалось, что путь ему преградила сама Трагедия. Молодое лицо… действительно именно в юности кроется во всей остроте самая сущность трагедии. Трагическая маска, подумал он, всегда будет изображать молодое лицо… Беспомощное, с печатью предопределения, со знаком приближающегося рока…

Осадив себя, он невольно подумал: наверное, ирландка. Васильково-синие глаза, темные тени вокруг них, густые черные волосы, скорбная краса лепки костей черепа и скул…

Девушка замерла на месте… молодая, наблюдательная и враждебная.

– Да? Чего вам угодно? – наконец спросила она.

Он не стал ничего придумывать.

– Мистер Эрджайл дома?

– Да. Только он не принимает людей… То есть тех людей, кого не знает. Вы ведь незнакомы с ним, так?

– Нет. Он не знает меня, однако…

Она начала закрывать дверь.

– Вам следовало бы написать…

– Простите, но мне необходимо встретиться с ним. Я имею дело с… мисс Эрджайл?

– Да, – без особой охоты согласилась она, – я – Эстер Эрджайл. Однако мой отец не принимает людей без предварительной договоренности. Напишите ему.

– Я приехал издалека…

Слова эти не тронули ее.

– Так все говорят. Но я надеялась, что мир наконец избавился от этой привычки. – И полным обвинения тоном продолжила: – Надо полагать, вы – репортер?

– Нет-нет, ничего подобного.

Явно не веря, она смотрела на него подозрительным взглядом.

– Ну и чего же вам нужно в таком случае?

За ее спиной в прихожей Калгари заметил другое лицо… пресное, невыразительное. Описывая, он уподобил бы физиономию этой женщины средних лет блину, к верхней части которого прилепился завиток седеющих светлых волос. Особа эта, выжидая, застыла за спиной девушки подобно притаившемуся, но внимательному дракону.

– Мое дело касается вашего брата, мисс Эрджайл.

Эстер резко вздохнула и недоверчивым тоном спросила:

– Майкла?

– Нет, вашего брата Джека.

Она взорвалась:

– Так я и знала! Я знала, что вы явились по поводу Джеко! Ну почему вы не можете оставить нас в покое? Все закончено и забыто. Зачем продолжать?

– Однако полной уверенности в том, что все действительно кончено, никогда не бывает.

– Но здесь-то все действительно кончено! Джеко мертв. Или вы способны оживить его? История дописана. И если вы не журналист, значит, вы доктор, психолог или кто-нибудь в этом роде… Пожалуйста, уходите. Моего отца нельзя беспокоить. Он занят.

Девушка снова начала закрывать дверь. Торопливым движением Калгари сделал то, с чего ему следовало бы начать разговор: он извлек из кармана письмо и протянул ей.

– У меня письмо к нему – от мистера Маршалла.

Эстер отступила. Пальцы ее с сомнением взяли конверт. Она с нерешительностью произнесла:

– От мистера Маршалла… из Лондона?

К ней вдруг присоединилась таившаяся за спиной женщина средних лет, таившаяся в недрах прихожей. Она с подозрением уставилась на Калгари, и взгляд ее напомнил ему заморские монастыри. Конечно же, такое лицо могло принадлежать только монахине! Оно требовало накрахмаленного чепца, или как там он у них зовется, плотно охватывающего лицо, черного облачения и вуали. Это было лицо не созерцательницы, но послушницы, с подозрением разглядывающей вас через приоткрытую щель, прежде чем без особой охоты впустить и проводить в приемную или к самой преподобной матери.

– Так, значит, вы от мистера Маршалла? – спросила она.

Вопрос этот прозвучал едва ли не прямым обвинением.

Эстер рассматривала оказавшийся в ее руке конверт. А потом, не говоря более ни слова, припустила вверх по лестнице.

Калгари остался на пороге под подозрительным и осуждающим взглядом помеси дракона с послушницей.

Он попытался что-то сказать, однако так и не смог придумать подходящую случаю фразу. И потому благоразумно сохранял молчание.

Наконец сверху донесся холодный и отчужденный голос Эстер:

– Отец говорит, чтобы он поднялся наверх.

Приставленная к нему караульщица отодвинулась в сторону. Подозрительное выражение так и не сошло с ее лица. Миновав ее, Калгари оставил свою шляпу на кресле и поднялся по лестнице, наверху которой его поджидала Эстер.

Внутренность дома поразила его своим стерильно чистым обликом. Можно было подумать, что он попал в дорогую частную клинику. Эстер провела его по коридору, потом они спустились на три ступеньки. Наконец девушка открыла перед ним дверь и жестом пригласила войти. Последовав за ним внутрь, она притворила за собой дверь.

Комната оказалась библиотекой, и Калгари с неким удовольствием огляделся. Здесь царила атмосфера, совершенно отличная от уже знакомой ему части дома. В этой комнате человек жил, здесь он работал и отдыхал. Стены обставлены книгами, кресла просторные, несколько потрепанные, но уютные. На письменном столе – радующий глаз бумажный хаос, разложенные повсюду книги. Калгари на миг заметил молодую женщину, выходившую из комнаты через противоположную дверь – довольно привлекательную и молодую. А потом внимание его перешло к человеку, поднявшемуся навстречу гостю со вскрытым письмом в руке.

В первый миг знакомства Лео Эрджайл показался ему таким прозрачным, таким поблекшим… словно был совершенно бестелесным. Скорее призраком, чем человеком! Однако голос его звучал приятно, хотя и не слишком звучно.

– Доктор Калгари? – проговорил он. – Прошу вас, садитесь.

Калгари сел, принял предложенную сигарету. Хозяин дома опустился в кресло напротив него. Все это совершалось без спешки, как бы в мире, в котором время не имело особого значения. С мягкой, едва заметной улыбкой на лице Лео Эрджайл проговорил, легко прикоснувшись бескровным пальцем к письму:

– Мистер Маршалл пишет, что у вас есть важное для нас сообщение, хотя он и не пишет, на какую тему. – И с более глубокой улыбкой добавил: – Адвокаты всегда стараются не проговориться, не так ли?

Не без удивления Калгари понял, что человек, с которым он имеет дело, – счастлив. Счастлив не по легкомыслию, не от полноты чувств, как это обыкновенно случается, – скорее внутренне удовлетворен. Это был человек, к которому внешний мир не имел отношения и который был совершенно доволен этим. Калгари не понимал, почему это так удивило его, – но тем не менее удивлялся.

– Благодарю вас, что вы согласились принять меня, – проговорил он. Слова эти послужили чисто механическим введением. – Я посчитал, что будет лучше, если я обращусь к вам лично, а не письменно.

Он умолк, а потом проговорил с внезапным возбуждением:

– Это трудно… так трудно…

– Не спешите. – Лео Эрджайл по-прежнему сохранял вежливый и корректный тон. Он подался вперед, очевидно стараясь помочь в своей благосклонной манере. – Поскольку вы привезли письмо от Маршалла, полагаю, что ваш визит связан с моим несчастным сыном Джеко – то есть Джеком… В семье мы звали его Джеко.

Все старательно заготовленные Калгари слова и фразы испарились невесть куда. Он сидел на месте, сраженный жуткой реальностью того, что ему предстояло сказать.

– Мне так невероятно трудно… – вновь пробормотал он.

После недолгого молчания Лео осторожно проговорил:

– Если это может вам помочь – нам уже известно, что Джеко вряд ли был нормальным человеком. Ничто из того, что вы способны сказать, не сможет удивить нас. При всем ужасе пережитой нами трагедии я глубоко убежден в том, что Джеко не мог нести полную ответственность за свой поступок.

– Конечно же, не мог, – проговорила Эстер, и звук ее голоса заставил Калгари вздрогнуть. Каким-то образом он успел за короткое мгновение забыть о ее присутствии. Девушка присела на ручку кресла, находившегося за его левым плечом. Он повернулся к ней, и Эстер торопливым движением склонилась к нему.

– Джеко всегда вел себя ужасно, – доверительным тоном проговорила она. – Он был просто как маленький мальчик – то есть когда раздражался. Просто хватал, что под руку подвернется, и бросался на тебя.

– Эстер… Эстер… моя дорогая, – проговорил Эрджайл несчастным голосом.

Девушка вздрогнула и поднесла руку к губам, покраснела и растерянным тоном проговорила:

– Прости… Я не хотела… я забыла… мне не следовало бы говорить подобные вещи… теперь, когда его… то есть когда все кончено и… и…

– Кончено и забыто, – подвел черту Эрджайл. – Вся эта история теперь в прошлом. Я пытаюсь – мы все пытаемся – считать, что этот мальчик был инвалидом… неудачником по природе своей. Так, полагаю, будет точнее выразиться. – Он посмотрел на Калгари. – Вы согласны со мной?

– Нет, – возразил тот.

На мгновение воцарилось молчание. Резкое отрицание, прогремев с силой взрыва, повергло в недоумение обоих его собеседников. Пытаясь смягчить произведенный эффект, он со смущением произнес:

– Я… простите меня. Дело в том, что вы еще не знаете обо всем.

– Ах, так! – Эрджайл как будто задумался. Потом повернул голову к дочери. – Эстер, наверное, тебе лучше оставить нас вдвоем…

– Я не намереваюсь никуда уходить! Я должна все выслушать… понять, к чему все это.

– Разговор может оказаться неприятным…

– Какая разница в том, что мог еще натворить Джеко? – нетерпеливо воскликнула Эстер. – Все кончено.

Калгари торопливо произнес:

– Прошу вас, поверьте мне – речь идет не о том, что еще мог совершить ваш брат… скорее наоборот.

– Не понимаю…

Дверь в противоположном конце комнаты приотворилась, и из нее появилась молодая женщина, которую Калгари заметил несколько мгновений назад. Теперь на ней было пальто, а в руках – небольшой чемоданчик-дипломат. Она обратилась к Эрджайлу:

– Я ухожу. Какие-нибудь поручения будут?

После недолгих колебаний Эрджайл (ох уж эта вечная нерешительность, подумал Калгари) положил ладонь на ее руку и притянул вперед.

– Садись, Гвенда. Это… э… доктор Калгари. Это мисс Вон, моя… – Он снова погрузился в задумчивость. – Моя секретарша в течение нескольких последних лет. Доктор Калгари прибыл, чтобы сообщить нам – или же спросить – нечто важное про Джеко…

– Чтобы сообщить, – поправил его Калгари. – И, не понимая того, с каждым мгновением вы делаете предстоящее дело все более трудным для меня.

Все трое посмотрели на него с некоторым удивлением, однако в глазах Гвенды Вон он как будто бы успел заметить сверкнувшую искорку понимания. Ну, словно они на мгновение заключили союз, или же если она сказала: «Да, я знаю, какими трудными в общении бывают Эрджайлы».

Вполне привлекательная молодая женщина, решил Артур, пусть и не слишком молодая на самом деле – лет тридцати семи или восьми. Соблазнительные округлости, темные волосы и глаза, признаки общего здоровья и жизненной силы. Она показалась ему одновременно интеллигентной и компетентной особой.

Эрджайл проговорил с легким холодком в голосе:

– Я совершенно не намеревался осложнять ваше дело, доктор Калгари. Подобное не входило в мои намерения. И если вы обратитесь к сути вашего намерения…

– Да, понимаю. Простите меня за то, что я это сказал. Но дело в той настойчивости, с которой вы и ваша дочь твердите, что все закончено… забыто… осталось в прошлом. Это совсем не так. Кто это сказал: ничто не закончено, пока…

– Пока не будет закончено правильно, – договорила за него мисс Вон. – Это сказал Киплинг^[3].

Она одобрительно кивнула, и Калгари ощутил благодарность к ней.

– Однако перехожу к делу, – продолжил он. – Когда вы услышите то, что мне придется сказать, вы поймете мою нерешительность. Более того, поймете причины моего волнения. Для начала я должен сказать несколько слов о себе самом. Я – геофизик и недавно был членом антарктической экспедиции. Я возвратился в Англию всего несколько недель назад.

– Вы были в экспедиции Хейса-Бентли? – уточнила Гвенда.

Калгари с благодарностью глянул на нее.

– Да. В экспедиции Хейса-Бентли. Я рассказываю это для того, чтобы объяснить, откуда, так сказать, взялся, а также то, что в течение двух лет находился вне связи с… текущими событиями.

Она снова предложила свою помощь:

– Вы хотите сказать, с такими событиями, как процессы по делам об убийстве?

– Да, мисс Вон, именно это я и имею в виду. – Калгари повернулся к Эрджайлу. – Пожалуйста, простите меня за причиняемую боль, однако я должен сверить с вами некоторые часы и даты. Девятого ноября позапрошлого года, примерно в шесть часов вечера, ваш сын Джек Эрджайл, ваш Джеко, явился в этот дом, где произошел его разговор с его матерью, миссис Эрджайл.

– Да, с моей женой.

– Он сказал ей, что попал в беду, и потребовал денег. Что уже случалось прежде…

– Много раз, – вздохнул Лео.

– Миссис Эрджайл отказала ему. Он вспылил, перешел к угрозам. Наконец бросился вон из комнаты, крикнув, что он еще вернется и вот тогда «ей придется изрядно раскошелиться». Он сказал еще: «Ты хочешь, чтобы меня посадили в тюрьму, так?» И она ответила: «Мне начинает казаться, что это станет для тебя лучшим выходом».

Лео Эрджайл неловко шевельнулся.

– Мы с женой обсуждали все это. Мальчик очень… очень расстраивал нас. Мы то и дело приходили к нему на помощь, старались помочь заново начать жизнь. И нам показалось, что, быть может, потрясение, вызванное пребыванием в тюрьме… станет для него уроком… – Он смолк. – Но, пожалуйста, продолжайте.

– Позже, в тот же самый день ваша жена была убита… убита ударом кочерги. На ней остались отпечатки пальцев вашего сына, а из ящика письменного стола исчезла крупная сумма денег, которую поместила туда ваша жена. Полиция задержала вашего сына в Драймуте. Деньги оказались при нем, по большей части в пятифунтовых купюрах, на одной из которых обнаружились фамилия и адрес, позволившие определить выдавший их банк – тот самый, который утром того же дня выплатил эти деньги миссис Эрджайл. Он был обвинен в убийстве и отдан под суд. – Калгари сделал паузу. – Суд вынес заключение о преднамеренном убийстве.

Оно вышло на свободу – это судьбоносное слово. Убийство… слово не звучное, приглушенное, которому суждено увязать в портьерах, книгах, ворсистом ковре… Однако само слово приглушить можно, деяние же – никогда…

– Мистер Маршалл в качестве адвоката защиты дал мне понять, что во время ареста ваш сын утверждал собственную невиновность в бодрой и даже самоуверенной манере. Он настаивал на том, что обладает надежным алиби на время убийства, которое, по заключению полиции, произошло между семью и половиной восьмого. В это самое время, по утверждению Джека Эрджайла, он въезжал на попутной машине в Драймут по главной дороге, соединяющей Редмин и Драймут примерно в миле отсюда. Он не сумел разобрать марку машины – было уже темно, – однако запомнил, что ехал в черном или темно-синем седане, за рулем которого находился мужчина средних лет. Были приложены все усилия, чтобы найти эту машину и ее водителя, однако никакого подтверждения его словам найти не удалось, и сами адвокаты пришли к заключению, что всю историю эту юноша придумал в спешке и не слишком удачно… На суде защита придерживалась свидетельства психологов, старавшихся доказать, что Джек Эрджайл всегда был умственно нестабильным человеком. Судья достаточно едко прокомментировал старания защиты и жестко принял сторону обвинения. Джек Эрджайл был приговорен к пожизненному заключению. Он умер от пневмонии в тюрьме по прошествии шести месяцев после начала срока.

Калгари умолк. На него смотрели три пары глаз. В глазах Гвенды Вон читались интерес и внимание, взгляд Эстер по-прежнему не скрывал подозрительности, глаза Лео Эрджайла оставались пустыми.

– Вы подтверждаете, что я точно изложил все события? – спросил Артур.

– Вы абсолютно правы, – промолвил Лео, – хотя я до сих пор не могу понять, зачем вам потребовалось ворошить слишком болезненные для нас факты, которые мы все стараемся забыть.

– Простите меня за это. У меня не было другого выхода. Приговор был именно таким, вы не возражаете?

– Я признаю, что факты были именно такими – то есть, если не входить в рассуждения, речь шла именно об убийстве. Но если все же копнуть глубже, многое можно сказать в оправдание. Мальчик был умственно нестабилен, хотя, к несчастью, и не в легальном понимании этого термина. Правила Макнотена^[4] слишком узки и неудовлетворительны. Уверяю вас, доктор Калгари, что сама Рейчел – то есть моя покойная жена – первой простила бы и извинила опрометчивый поступок несчастного мальчишки. Она была весьма прогрессивным и гуманным человеком, обладала глубоким знанием психологических факторов. Она не стала бы осуждать его.

– Она прекрасно знала, насколько жутко мог вести себя Джеко, – вступила в разговор Эстер. – Он всегда был таким… просто никогда не мог ничего поделать с собой.

– То есть у всех вас, – неторопливо проговорил Калгари, – нет никаких сомнений… никаких сомнений в его вине?

Эстер удивленно посмотрела на него.

– Откуда они могли возникнуть? Конечно, он был виновен в убийстве.

– Только не произноси этого слова – виновен, – возразил Лео. – Оно мне не нравится.

– Оно и не соответствует действительности. – Калгари набрал воздуха в грудь. – Джек Эрджайл не был виновен в убийстве!

Глава 2

Подобное заявление должно было бы потрясти слушателей. Однако оно скорее оставило их равнодушными. Калгари рассчитывал столкнуться с проявлением волнения – невероятного, смешанного с недоверием счастья, – с начавшимися расспросами…

Ничего подобного не последовало. В глазах его собеседников царили недоверие и подозрительность. Гвенда Вон хмурилась. Эстер смотрела на него круглыми глазами. Впрочем, это можно было посчитать естественным – подобное утверждение трудно воспринять с ходу.

Лео Эрджайл нерешительно проговорил:

– Доктор Калгари, вы хотите сказать, что согласны с моей точкой зрения? Вы считаете, что он не отвечал за свои действия?

– Я считаю, что он этого не делал! Вы способны это понять? Или это вам не по силам? Он не убивал. Он не мог этого сделать. Лишь по чрезвычайно неудачному стечению обстоятельств он не смог доказать свою невиновность. Это мог сделать я.

– Вы?

– Это я подвозил его на машине.

Он произнес эти слова настолько просто, что на какое-то мгновение никто не мог поверить своим ушам. Однако прежде, чем собеседники его пришли в себя, течение разговора прервалось. Открылась дверь, и в библиотеку вошла женщина, встречавшая его в прихожей. Она сразу взяла быка за рога.

– Я тут проходила мимо и слышала, как этот человек говорит, что Джеко не убивал миссис Эрджайл. Почему он так говорит? Откуда ему знать?

Лицо ее, только что казавшееся ожесточившимся и воинственным, вдруг дрогнуло.

– Я тоже должна все слышать, – проговорила она жалобным голосом. – Я не могу оставаться снаружи, в полном неведении.

– Конечно же, Кирсти. Вы тоже член семьи. – Лео Эрджайл представил ее: – Мисс Линдстрём, доктор Калгари… Доктор Калгари говорит невероятные вещи.

Шотландское имя Кирсти озадачило Калгари. Женщина превосходно владела английским, однако в голосе ее угадывалась слабая иноземная интонация. Она заговорила полным обвинения тоном:

– Вам не следовало приходить сюда и говорить подобные вещи… нельзя расстраивать людей. Они пережили большое горе. И теперь вы огорчаете их подобными новостями… Все, что случилось, случилось по воле Божьей.

Привычное для такого утверждения самодовольство произвело на Артура неприятное впечатление. «Должно быть, – подумал Калгари, – эта особа принадлежит к числу тех отвратительных людей, которых радует всякое несчастье. Что ж, лишу тебя этого удовольствия».

Он продолжил сухой и быстрой скороговоркой:

– Без пяти семь в тот день я подсадил в свой автомобиль молодого человека, голосовавшего на шоссе Редмин – Драймут. Я отвез его до Драймута. Мы разговаривали по пути. Он показался мне симпатичным и обаятельным юношей.

– Джеко, несомненно, обладал особым обаянием, – согласилась Гвенда. – Все находили его привлекательным. Его подводил характер. Да и жизнь испортила его, – задумчиво добавила она. – Однако люди заметили это не сразу.

Мисс Линдстрём повернулась к ней и с возмущением выпалила:

– Нельзя так говорить о мертвых!

Лео Эрджайл несколько резковатым тоном проговорил:

– Прошу вас, доктор Калгари, продолжайте. Что помешало вам вовремя объявиться?

– Да! – Эстер задохнулась от негодования. – Почему вы увильнули… остались в тени? Мы публиковали объявления в газетах. Как вы могли оказаться таким злым, таким эгоистичным…

– Эстер… Эстер… – осадил ее отец. – Доктор Калгари все еще рассказывает нам свою историю.

Калгари посмотрел на девушку в упор.

– Я слишком хорошо понимаю ваши чувства. И знаю, что именно ощущаю… что буду чувствовать до конца своих дней… – Взяв себя в руки, он продолжил: – Итак, в тот вечер движение на дороге было очень оживленным. И я высадил этого неизвестного мне молодого человека в центре Драймута уже много после половины восьмого. Что, как я понимаю, полностью оправдывает его, поскольку полиция совершенно определенно заключила, что убийство было совершено между семью и половиной восьмого.

– Да, – проговорила Эстер. – Но вы…

– Пожалуйста, потерпите. Чтобы вы все поняли, мне придется чуточку вернуться назад. Перед этим я два дня гостил в Драймуте, в квартире моего друга. Сам этот человек, моряк, в это время находился в море. Он также предоставил мне свою машину, которую держал в частном гараже. В тот самый день, девятого ноября, я должен был возвратиться в Лондон. Я решил отправиться вечерним поездом, а днем посетить старую нянюшку, любимицу нашей семьи, жившую в маленьком домике в Полгарте, примерно в сорока милях к западу от Драймута. Свою программу я выполнил.

Уже не крепкая памятью ветхая старушка узнала меня и была очень рада моему посещению… она совершенно разволновалась, потому что прочитала в газетах, что я «отправляюсь на полюс», как она выразилась. Я не стал особо задерживаться у нее, чтобы не утомлять старую женщину, и на обратном пути решил не возвращаться в Драймут по прямой прибрежной дороге, по которой ехал туда, а сделать крюк на север, чтобы посетить старого каноника Пизмарша, в библиотеке которого хранились некоторые очень редкие книги, в частности ранний трактат по навигации, отрывок из которого я хотел скопировать. Почтенный годами джентльмен отказывается заводить в своем доме телефон, который считает дьявольской выдумкой, как, кстати, и радиоприемники, телевизоры, кинофильмы и реактивные самолеты, посему мне приходилось рассчитывать на удачу. Мне не повезло. Дом его был заперт – каноник очевидным образом куда-то отлучился. Какое-то время я провел в кафедральном соборе, a потом повернул назад в Драймут по главной дороге, таким образом, завершая третью сторону треугольника. Я ощущал, что у меня достаточно времени для того, чтобы забрать свой чемодан из квартиры, возвратить автомобиль в гараж и сесть в поезд.

Как я уже говорил, по пути я подобрал незнакомого мне молодого человека и, высадив его в городе, закончил собственную программу. Оказавшись на вокзале, я решил, что располагаю некоторым запасом времени, a потому вышел из вокзала на главную улицу, чтобы купить сигарет. Когда я переходил улицу, из-за угла на скорости выскочил грузовик и сбил меня. Согласно свидетельствам прохожих, я поднялся на ноги целым и вполне нормальным. Сказал, что со мной всё в порядке, что мне нужно успеть на поезд, и поспешил вернуться на вокзал. Но когда поезд прибыл в Паддингтон, я был уже без сознания, и меня на «Скорой» отвезли в госпиталь, где обнаружили, что я получил сотрясение мозга… Полагаю, что подобный запаздывающий эффект не является чем-то необычным.

Когда спустя несколько дней я пришел в себя, оказалось, что я не помню ничего ни о несчастном случае, ни о возвращении в Лондон. Последним, что сохранилось в моей памяти, было посещение моей старой нянюшки в Полгарте. После этого у меня в голове оказалась полная пустота. Меня обнадежили тем, что подобная ситуация не так уж редка. Не было никаких причин предполагать, что эти забытые часы моей жизни имеют какое-то значение. Никто, ни сам я, ни кто-то еще не мог даже предположить, что я проезжал в тот вечер по дороге Редмин – Драймут.

До моего отбытия из Англии оставалось немного времени. Я оставался в госпитале, в полном покое, без всяких газет. После выписки я немедленно поехал в аэропорт, чтобы отправиться в Австралию и там присоединиться к экспедиции. Существовали некоторые сомнения в том, что я остался физически годным для участия в работах, но вскоре я все уладил. Собственные приготовления и тревоги не позволяли мне тратить время на сообщения об убийствах, ну, а кроме того, после ареста подозреваемого общественное волнение улеглось, и к тому времени, когда дело дошло до суда и начались подробные публикации, я уже находился на пути в Антарктиду.

Калгари умолк. Все молча ожидали продолжения рассказа.

– Открытие мне довелось совершить примерно месяц назад, после возвращения в Англию. Мне потребовались старые газеты для упаковки образцов. И моя хозяйка извлекла стопку таковых из своей кладовки. Расстелив одну из них на столе, я увидел на листе фотографию молодого человека, лицо которого показалось мне знакомым. Я попытался вспомнить, где встречал его и кто он. Мне это не удалось, однако самым странным образом я вспомнил сам разговор с ним – речь шла об угрях. Сага о жизни угря заинтриговала его. Но когда? И где? Я прочитал столбец; оказалось, что молодого человека звали Джеком Эрджайлом, его обвинили в убийстве. Также он сообщал полиции, что его подвозил мужчина в черном седане.

И тут вдруг память об утраченном куске моей жизни разом вернулась ко мне. Это я подсадил в машину изображенного на фото молодого человека и довез его до Драймута, расстался с ним в центре города и вернулся в квартиру… перешел через улицу, чтобы купить сигарет. Я вспомнил даже сбивший меня грузовик… но после этого ничего, полная пустота до пробуждения в госпитале: я ничего не помнил о том, как вернулся на вокзал, как ехал в поезде до Лондона. Я читал и перечитывал заметку. Суд состоялся больше года назад, дело успели практически забыть. «Это тот самый молодой человек, который прикончил свою мать, – сумела припомнить моя хозяйка. – Не знаю, что там было дальше – наверное, его повесили». Я прочитал газеты за имевшие отношение к делу числа, а потом отправился в контору «Маршалл и Маршалл», осуществлявшую защиту обвиняемого на суде. Там я узнал о том, что опоздал и не смогу освободить несчастного от тюрьмы, так как он умер от пневмонии. И хотя восстановить справедливость в его отношении уже не представлялось возможным, можно было очистить от обвинения его имя. Вместе с мистером Маршаллом мы посетили полицию. Дело доложили государственному обвинителю. Маршалл не сомневался, что тот представит его министру внутренних дел. Конечно, вы получите от него официальное отношение. Он задержался с ним лишь потому, что я хотел первым известить вас. Я ощутил, что это одновременно моя обязанность и испытание, через которое я не могу не пройти. Понимаете ли, я никогда не избавлюсь от ощущения своей вины. Если б только я более внимательно переходил улицу… – Калгари смолк. – Я понимаю, что ваши чувства ко мне не могут быть дружественными – пусть с технической точки зрения я невиновен, – все вы имеете полное право обвинять меня.

Гвенда Вон проговорила с теплой и дружественной интонацией:

– Что вы, нам не в чем винить вас. Просто так вышло… Невероятное, трагичное стечение обстоятельств – и ничего более.

– А там вам поверили? – спросила Эстер.

Калгари с удивлением посмотрел на нее.

– Там, в полиции – поверили вам? Что, если вы все придумали?

Артур против желания улыбнулся.

– Я – очень надежный свидетель, – негромко проговорил он. – У меня нет никакого личного интереса в этом деле, a кроме того, они очень внимательно подошли к расследованию… запросили в Драймуте медицинские и прочие свидетельства. Ну конечно, Маршалл был осторожен, как и положено адвокату. Он не хотел пробуждать в вас надежды до тех пор, пока не будет уверен в успехе.

Шевельнувшись в своем кресле, Лео Эрджайл впервые заговорил:

– Что именно вы имеете в виду под словом «успех»?

– Прошу прощения; действительно, это слово здесь неуместно. Ваш сын был обвинен в преступлении, которого он не совершал, был отдан под суд и осужден… умер в тюрьме. Справедливость в его отношении восстановить невозможно. Однако ошибку правосудия необходимо по возможности исправить. Министр внутренних дел, по всей видимости, посоветует королеве даровать ему полное прощение.

Эстер расхохоталась.

– Прощение за то, чего он не совершал?

– Понимаю. Терминология всегда подводит нас. Однако, насколько я понимаю, обычай требует того, чтобы в Палате общин сделали запрос, из ответа на который будет следовать, что Джек Эрджайл не совершал того преступления, за которое был осужден, и об этом факте будет объявлено в газетах.

Калгари умолк. Все вокруг молчали. Услышанное, по его мнению, явно потрясло присутствующих. Впрочем, потрясение, рассудил он, должно быть радостным.

Артур поднялся на ноги.

– Боюсь, – объявил он нерешительным тоном, – что больше мне сказать нечего… Незачем повторять, насколько мне жаль, что обстоятельства сложились столь неудачно, и снова просить вашего прощения – все это вы уже слышали. Трагедия, окончившая жизнь Джека, омрачила и мою собственную. Но, по крайней мере, – в голосе его прозвучала просьба, – это кое-что значит – знать, что он не совершал свой жуткий поступок, что его имя – ваше имя – будет оправдано в глазах света…

Если он надеялся получить ответ, такового не последовало.

Лео Эрджайл горбился в кресле. Гвенда вглядывалась в его лицо. Эстер смотрела перед собой округлившимися трагическими глазами. Мисс Линдстрём что-то пробурчала себе под нос и покачала головой.

Остановившись в беспомощности у двери, Калгари посмотрел на них.

Ситуацией распорядилась Гвенда Вон. Подойдя к нему, она положила ладонь на его руку и негромко проговорила:

– Уходите, доктор Калгари. Потрясение оказалось слишком сильным для них. Им необходимо время, чтобы прийти в себя.

Кивнув, Артур вышел. На лестничной площадке к нему присоединилась мисс Линдстрём.

– Я выпущу вас, – проговорила она.

Оглянувшись за закрывавшейся дверью, Калгари заметил, что Гвенда Вон опустилась на колени перед креслом Лео Эрджайла, и несколько удивился этому.

Перед ним на площадке караульным застыла мисс Линдстрём, отрывистым тоном проговорившая:

– Вам не вернуть его к жизни. Так зачем же вы обрушили на них все эти переживания? Они уже успокоились, забыли обо всем этом… Теперь они будут страдать. Всегда лучше оставить старые раны в покое.

В голосе ее слышалось неудовольствие.

– Следует восстановить его доброе имя, – возразил Артур Калгари.

– Благие намерения!.. Всегда-то они хороши. Но вы не думаете о том, что все это значит. Мужчины никогда не думают. – Она топнула ногой. – Я люблю их всех. Я пришла сюда в сороковом году, чтобы помочь миссис Эрджайл, – когда она затеяла детский сад для детей, чьи дома были разрушены бомбежкой. Чем их можно было утешить?.. Все делалось ради детей. Это было почти восемнадцать лет назад. Но и теперь, после ее смерти, я остаюсь в этом доме, чтобы приглядывать за ними… следить, чтобы в доме было чисто и уютно, чтобы все хорошо ели. Я люблю их всех – да, я люблю их… и Джеко – пусть он и был безнравственным человеком! O да, я любила его. Пусть он и был негодяем!

Мисс Линдстрём резким шагом направилась прочь. Было похоже, что она забыла о своем намерении проводить его до двери. Калгари неторопливо спускался по лестнице. И когда он возился с непонятным замком на двери, за спиной его на лестнице прозвучали легкие шаги. Это спускалась Эстер. Отодвинув задвижку, она выпустила Калгари из дома. Он остановился, посмотрев на нее в полном недоумении, не понимая, откуда взялся этот трагический и укоризненный взгляд.

– Зачем вы пришли сюда? – проговорила она едва слышным голосом. – Боже, зачем вы это сделали?

Артур беспомощно посмотрел на нее.

– Не понимаю вас. Разве вы не хотите, чтобы память вашего брата очистилась от вины? Не хотите, чтобы в его отношении было восстановлено правосудие?

– Ах, вот оно что – правосудие! – Женщина словно швырнула это слово в лицо Калгари. ...